Верю?

Верю?
(Сочинение на тему: «Положительный и отрицательный образы в поэме С.А. Есенина «Черный человек»)

«И тут кончается искусство…»
Б.Л. Пастернак
Верю?:
Сны Актёра
Плата
Шестнадцатый сон Актёра

Действующие лица:
Режиссер
Помреж – помощник режиссёра
Молодой актер Алексей
Старый актёр в роли лакея Фирса
Работники сцены
Пациенты больницы:
Андрей
Иван
Матвей
Павел
Петр
Семён
Филипп
Яков



















Сны Актёра

Сон Первый
Сцена и зрительный зал. Пустота. На сцене ничего нет, кроме прикреплено на заднем плане сцены ружья. Режиссёр по-хозяйски обходит свои владения, в сопровождение помрежа, который семенит вслед режиссеру. Режиссёр заканчивает обход и останавливается возле ружья.
Режиссёр (недоверчиво смотря на ружьё): Ружьё?
Помреж (равнодушно отмахивается): А-э… Давно тут весит, всё снять никак не могут. Чуть не молятся. (подводит итого от себя) Пропылилось уж.
Режиссёр (соглашается): Ну да ладно, пусть весит – это даже по театральному  как-то (улыбается, хлопает в ладоши) Ну что – мне тут нравиться. Начнём!

Сон второй
Режиссёр и актёр. Актёр на сцене, режиссёр в зрительном зале на режиссёрском месте говорит в микрофон.
Режиссер: Кто Вы?
Актёр: Кто я?
Режиссёр: Это я Вас спрашиваю – кто Вы? А Вы должны ответить.
Актёр: Я не знаю…
Режиссёр: Вы должны знать зачем Вы вышли на эти Священные Подмостки.
Актёр: Я не знаю…
Режиссёр: А Вы должны оправдывать каждый свой шаг, каждый свой вздох на Сцене! Знать зачем и для чего Вы здесь и сейчас? Или спускаетесь в зал и смотрите на тех, кто может ответить на эти вопросы. Итак, кто Вы?
Актёр (нерешительно): Я Актёр?..
Режиссёр (немного улыбается и в то же время несколько строго): Ну что ж, смело. А Вы спрашиваете или утверждаете?
Актер (выдыхает и почти соглашаясь): Утверждаю…

Сон третий
Режиссёр, помреж и актёр стоят на сцене и разговаривают. После Работник сцены, на сцене не появляться, а подают свои реплики из кулис.
Режиссёр: Что Вы будете играть?
Актёр (вдумчиво): Буду читать поэму «Черный человек».
Режиссёр (властно): Нет!
Актёр (поправляется): Буду играть Черного человека.
Режиссёр (также властно): Нет!
Актёр (вдумчиво и рассудительно) Я буду читать поэму Сергея Александровича Есенина «Чёрный человек», написанную в 1923 году.
Режиссёр (властно): Я знаю, когда была написана эта Поэма. Но что Вы будете играть? Что?
Актёр (вдумчиво рассуждает и перечисляет): Человек болен, человек болен не физически, но духовно. Нравственно страдает… человеку видятся странный ведения…
Режиссёр (прерывает): Я хочу увидеть – безумие. Вы слышите? (почти вдохновлено) Бе-зу-мие! Если Вы мне его дадите, я согласен с Вами сотрудничать. Если нет, то лучше нам расстаться здесь, и не мучить друг друга, и остальных. Вы согласны? Не спешите. Подумайте внимательно.
Вдруг на сцене появляется посторонние лицо. Человек очень преклонных лет, бубнит что-то под нос, одет в старую и тёртую ливрею не понятных годов, вся фигура согбенна, шаг тяжёл, но ведёт себя на сцене очень привычно. Походит более на восставшего призрака. Режиссёр, сперва не заметив, но после увидев непрошенного гостя с минуту находиться в лёгком ступоре.   
Режиссёр (помрежу): Это-то что ещё такое?.. Театральный розыгрыш? Я эти розыгрыше не люблю, тем более на репетиции. Если это всё сейчас же всё прекратиться, то я сочту это за очень неудачную шутку и спущу на тормоза.   
Помреж (пытаясь объяснить, нервничая): Прошу прощения. (заметно нервничает) Прошу прощения.
Режиссёр (немного выходя из себя, обращаясь к помрежу, так как незваный гость уж очень странен и кажется безвозвратно невменяем): Вы уже извинялись, и не один раз. Так можно извиняться до Второго пришествия. Извольте объяснить!
Помреж (переминается и даже пытается закрыть собой странное явления): Вы знаете… Это… (глупо улыбается и говорит наигранно легко) Это – Фирс. 
Режиссёр (не понимая, повторяет): Кто? Фирс? Какой ещё Фирс? Я сейчас сам сойду с ума!
Помреж (поясняет): Ну… Старый лакей из «Вишнёвого сада».
Режиссёр: Я понял! У меня режиссёрское образования и я, представите себе, читал Чехова. Но что он делает здесь?! Здесь Чехова сейчас не ставят, если я не ошибаюсь. (обобщаясь к актёру) Здесь ставят сейчас Чехова?
Актёр (вступаясь за непрошенного гостя): Видите ли, …
Режиссёр (в адрес актёра): Идиот. (поправляется) Извините. Так или иначе, но шутка затянулась. Вывести старик… (поправляется, с нотками наиграно уважения в голосе) пожилого и уважаемого господина со сцены, и мы продолжим репетировать в рабочем графике.
Работники сцены: А-га! (смеются над наивностью режиссёра) Это вы ему объясните.
Режиссёр (выходя из себя, указывает на старого актёра): Как его зовут?!
Актер (грустно): Ещё пару лет назад откликался на имя Фирс, но после он совсем оглох в этой роли.
Режиссёр: И что?!
Работник сцены (немного раздражённо) Да ничего. Пусть ходит… Мешает что ли? Вот именно!
Режиссёр (начинает повышать голос): Это я тут решаю: кто мешает, а кто нет! И я эту кошку на сцене не потерплю!
Работник сцены (грустно и жалея старого человека): А что делать? Все терпят…
Режиссёр: Так под руки его, и вон!
Работник сцены (жалея строго человека): Жалко ведь старика…
Режиссёр (переходит на крик): Вон! Вон! Вон! Прочь!!!
Старого актёра выводят со сцены, но он кажется этого не очень осознает.
Актёр (грустно и почти безысходно): Да всё одно вернётся…
Работники сцены (с осуждением в голосе): Вот именно. Мешает что ли? Всё одно репетиция, зал пустой, зрителя нет. Человек-то умом… (осекаются)
Режиссер (немного приходя в себя): Бардак какой-то! Первый раз такое вижу. Идиотизм! (помрежу, раздражённо) На чём мы остановились?
Помреж (услужливо даёт подсказку): На сумасшествии главного героя (сомневаясь в правильности совей понятливости, добавляет), если я не ошибаюсь.
Режиссёр (актёру почти успокоившись): И так я повторяю свой вопрос – согласны ли Вы на сумасшествие? Не спеши, подумай.
Актер (выдыхает): Согласен.

Сон четвёртый
Режиссёр один на сцене
Режиссёр (рассуждает, прохаживаясь): Итак – зеркало. (пауза)
Что такое зеркало? Предмет? Никак нет. Зеркало – это большой обман потому, что якобы правда, но правда, которая никому не нужна. Правда, которая не любит, а стало быть и не милует. Правда – издевающееся, правда – гордая, правда – не могущая творить, правда – не созидающая, но разрушающая. Правда завидущая. У зеркала нет своего мира – оно только отображает, обезьянничает, а по сути – перевирает. Правда, лишённая творческой энергии. Правда – разрушающая. Правда, которую трясёт в бессилье; и чем более бессилия, тем более она ужасна. Там правая сторона меняется с левой стронной, там всё вверх дном, при кажущейся идентичности. Там Слово перевёрнуто, а потому непонятно и нечитаемое. Кажется – правда, но обман, и обман великий потому, что выдаётся себя за правду. Зеркало – это одновременно и так, но тут же и совсем не так, а сразу не поймешь. Можно и обольстится. «Уж не пародия ли он?»
Х.К. Андерсена в «Снежной королеве». Описывает злобных троллей и их зеркало. Злобные тролли изготовили зеркало, чтобы над людьми поиздеваться в довершение всего и ещё, «чтобы посмеяться над ангелами и Самим Творцом». Но пока несли свое зеркало к Небу до того изкорчились и изгримасничались, что разбили зеркало. Сами смертью умерли и другим, из зависти, жить мешают. (возвышая голос) А до чего ж мелки! Подмена, и чтобы эту подмену съели – изворачиваться, подделываются. Серьезными хотят быть, да в ржание звериное скатываться и уже сами себя выдают, бояться и ненавидят. Эти тролли не могут действовать самостоятельно и берут себе кого-то, пытаясь поработить его и растут, как на дрожжах, на его страхах и ошибках, а сами безвозвратно пусты.
Чтобы что-то совершить надо быть, а зеркало – это катастрофическое и безобразное не быть.
Зеркало – это не правда, а только жалки суррогат правды.
(подводит итог) Таковы основные свойства зеркала.
Режиссер делает паузы и продолжает дальше лекцию.
Режиссёр (продолжает): Чёрный человек.
Чёрный человек виновен не в том, что исполнил или не исполнил Закон. Он как раз-таки исполнил Закон до буквы, до запятой, до буквоедства. Черный человек виновен в гордыни, великой гордыни, величайшей гордыни, которую только видел сей грешный мир.
- За чем мне Он, когда как я и так отлично справляюсь и без Него и хорош собой? Я исполнил закон! Что ж ещё?! Исполнил сам, без чьей-либо… без Твоей помощи!
А Он и не настаивает, на своём обязательном присутствии.
Чёрного человека берут завитки, и он искренне недоумевает, почему он – «велик» и осужден, а тот, кто нарушает Закон направо и налево, на каждом шагу, нарушает чаще чем дышит, без преувеличения – помилован!? Надо понимать, что Черный человек не просит ничего сверх естественного и особенного, сверх положенных норм, но только справедливости требует – дашь на дашь, воздай за содеянное – вот и всё. Не милости, а заслуженного, подчёркиваю красным карандашом, заслуженного наказания. Чего, казалось бы, проще? А после поговорим, может и чайку выпьем в месте.
- Кого Ты милуешь?! Очнись, приди в себя, наконец. Его? Эту гнусь?! Эту падаль?! Этого – нечто?! А меня, закон исполнившего, ещё и в виновные рядишь! (небольшая пауза) От него ж воняет! (прищурил глаз) Али не чувствуешь? Смотри в глаза – воняет?! Не лги только – Сам запретил! (пауза, чуть спокойнее) Уж, наверное, солгал, не без этого; и, если бы я мог видеть Его глаза, я бы Ему это доказал. По глазам доказал бы. Не ушёл бы от меня. Посмотреть бы Ему хоть раз в Его глаза, хоть раз, и плюнуть! Был бы счастлив! Надолго бы хватило, на всегда. И Сам же и уходит от ответов, а после предъявы кидает – нам мол, а Я не причем! Хорошо живём, не кашляем! И опять соскочил, опять! Идиотизм! Совсем уже из ума выжил со Своею (дразнится) «Любовью».
И не подумайте, что это монолог – это диалог, но только один говорит о себе драгоценном, а своему Визави слова не даёт сказать; хоть Он и может говорить и хочет говорить, даже и этому великому гордецу, но слушать Его гордец не хочет, потому гордец уж так кричит, что уже совсем ничего не слышит и даже самого себя. Чуть тише – хоть в полтона, хоть на четверть – и ответ будет дан. 
И вот Черный человек берётся доказать, что миловать не за что. И пытается найти смысл своего слущивания ну хоть, что ли, в этих доказательствах виновности того, от которого «воняет». Но не находит, а от того ещё более злится. Мир Черного человека – это зеркало, а стало быть фикция, ничто.
Таковы основные свойства Чёрного человека. (режиссёр разводит руками) Такая он поганка, извините!
От себя лишь добавлю – не требуйте у Неба справедливости, но молите о Прощении.

Сон пятый
Актер на сцене, режиссер и помреж в зале. Помреж молчит.
Актёр (читает):
«Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.»
Режиссёр: Вы это кому говорите?
Актёр: Вам.
Режиссёр: Говорите это мне, но в себя. Ройтесь в себе, скачите с боли на боль, ищите… Не понимайте себя. Сумасшествие оно не понятно, как душа – то ли есть, то ли нет? Пади разбери. Если Вы сможете себя объяснить, честную причину свое сумасшествие, Вы разгадаете себя и, если не сломаетесь, от честности сей причины – Вы выздоровейте, а это нам не нужно и не интересно. У Вас не нога болит, а душа. Ногу, если уж на то пошло, и отрезать можно. От себя не сбежишь. Если Вы ответите, что такое сумасшествия в принципе, то Вы, конечно, тут же получите Нобеля и Вам уже не придётся мыкаться по театрам, для заработка. В этой Поэме нет ответа, и он мне не нужен этот ответ ваш. Другие у меня задачи. Ответ – это решение или разрешение. Мне нужно, чтобы вы пошли в другую сторону – в сторону противоположную от разрешения конфликта сторон. У нас театр, а не кабинет психоаналитика. Итак – здесь более вопросов, чем ответов. И не забывайте – сумасшествие оно не кричит, оно тихо убивает, с лицом спокойным и даже каменным, как почистить зубы с утра.
Актёр (немного напугано): А кого же убивает Ваше сумасшествие?
Режиссёр: В данный момент нам это не важно. Сейчас нам нужно просто сумасшествие. И сумасшествие оно не мое, оно Ваше. Помните – Поэт «не знает откуда взялась эта боль». Если бы знал, всё было бы гораздо проще – пришла бы медсестра, поставила нужный укол и гуляй, Вася – Вася Пупкин, но без Поэмы. Мы же этого хотим?
Актер: Нет.
Режиссёр: Очень на это рассчитываю.

Сон пятый
Актер на сцене, режиссёр и помреж в зале.
Режиссёр (актеру): Прошу Вас.
Актёр (читает):
«Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...

И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою"»
Режиссёр (размышляя в полголоса): Всё это жутко сыро… Мне нужно… (актеру в микрофон) Знает, что мне нужно? Мне нужна игра в кошки мышки, где жертва уже, конечно, ясна и изначальна, но… Но хочется немного поиграть. Пусть этот Ваш Чёрный гость ещё чуток поиздеваться над жертвой. А у Вас это нет! Нет и всё тут. А мне нужно одинаково выраженные две стороны. Чтобы ваш Черный гость – был так же ярок, как этот несчастный. Я пока этого не вижу.
Режиссёр (размышляя в полголоса): Антагонизм… Антагонизм.
Помреж (решается подсказать, вворачивает): «Двойник»  (поспешно продолжает) Федор Михайлович.
Режиссер (не смотря на помрежа, достаточно грубо отклоните): Не то. Там оба стоят друг друга. Один слабее, другое сильнее – и оба дураки. Один завистью исходит – хочет дотянуться и не может. Гоняется по Петербургу, как дурак, не зная, до чего дотянуться хочет. Бесенок мелкий и бесенок большой – и оба микроба меньше. А мне нужно, чтобы один другого мучал, и чтобы связка крепкая была. Там тоже мучает, но слабый сам виноват – и сам желает быть мучим. Ну хочется стать большим, чтобы других шпынять – консьержка «в силе», а рыльце в пуху. (пауза, возвращается к размышлениям) Одетта-Одиллия …
Пауза
Режиссёр (соглашается сам с собой): Ближе… (актёру в микрофон) Одетта-Одиллия, понимаете? (про себя в полголоса) И Злой гений над всем – правит бал.
Помреж (подсказывает): Шизофрения.
Режиссёр (соглашается, не глядя на помрежа): Правильно. (актеру в микрофон) Не жалейте себя! Не стоит оно того. Поспать завсегда успеете. На том свете отоспимся. Рубите на живую. Не стесняясь. Но рубите надо не впрямую, это слишком уж грубо. Кидайте намёками: поэт-не поэт, танцовщица – не танцовщица, Рязань – не Рязань, деревня – не деревня. И что это за страна такая, с таким чистым снегом и какими-то там прялками? А там кто его знает? Это ещё бабушка на двое сказал. И какая там такая особенная лирика – «дохлая и томная»? О чё он вообще тут говорит? Может он вовсе и не о Вас и не о Вашей лирики, а так – покурить, знаете ли, вышел. И не надо кричать – убивайте, но убиваете приятно, с оттяжкой, с палитрой чувств, как эстет, как художник. Получайте удовольствие. И не забывайте изучать свои чувства, может ещё в дальнейшем пригодиться. Как эстет, понимаете? Убивая, раскладывайте и изучаете, что чувствуете при этом. Себя в центр поставите, а остальных на опыт пустите.
Помреж (совсем осмелев, почти шутя и немного с вызовом, подсказывает): С бокалом хорошего кьянти?
Режиссер: В точку! (актеру) Запомни, актёр, мне уголовные сводки не нужны, оставь их для жёлтых полос. Мы здесь не для статистик и собрались. Ты мне психа дай, а там хоть и лопни . Если сам не возьмешь никто не возьмет за тебя, и у тебя ещё отнимут. 

Сон шестой
Актер на сцене, режиссер и помреж в зале. Помреж молчит.
Актёр (читает):
«Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь»
Режиссёр (со своего места, ремаркой): Голову оторвите совсем. Она Вам больше не понадобиться. Ваша голова мне не нужна, не нужна она и Вам.
Актёр (читает):
«Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь»
Режиссёр: Вы меня видите?
Актёр: Вас?
Режиссёр: Да.
Актёр: Вас слабо – в зале темно.
Режиссёр: А себя?
Актёр (оглядывая себя): Себя вижу.
Режиссёр: Вы должны видеть Черного человека, как вы видите меня или себя, и даже более. Для Вас Чёрный человек, теперь, не такая же, а ещё большая реальность чем мы с Вами. Ведь согласитесь, если никто не видит Вашего Черного человека, то это ещё не значит, что его нет?
Актёр: Согласен.
Режиссёр: Ваш Чёрный человек – это реальность. Это больше чем реальность – это гиперреальность. Для Вас, теперь Чёрный человек – это всё. Всё ушло, всё исчезло – он остался. Зашёл в вашу жизнь и душу, и наводит там свои порядке, какие хочет. А зашел, заметьте, по наглому, с ногами, не спросясь и не извиняясь. И далее церемониться не станет. Помните об этом. Не станет.

Сон седьмой
Актер на сцене, режиссер и помреж в зале. Помреж молчит.
Актёр (начинает читать):
«Слушай, слушай…»
Режиссёр (обрывает): «Слушай, слушай» – это древний змий вползает в душу, древний ужас, который стар как мир. Вползай, постепенно и не спеша. Можно немного даже пошипеть, но тихо чтобы сразу не выдать себя. Вливай в себя черного человека, как сорокоградусную. А за градус не волнуйся, за градус даже не переживай. Сам великий русский учёный Дмитрий Иванович Менделеев указал на эту волшебную, таинственную и счастливую цифру. Цифра оптимальная, а стало быть – можно. Или ты не русский? А повод и причину, к сорока градусам, после в месте присочиним. А когда уже совсем зашалеешь и просядешь вконец, Черный человек придёт к тебе на помощь и дольёт уже под завязочку, от души. (сладенько) Ещё доволен останешься.
Предложи конфету, вукусняшку своей жертве кинь, ништяки богатые покажи – подпусти её поближе, не спугни. Обойди по кругу – обрежь пути отступления. И сразу не накидывайся – оставь призрак надежды, (сладострастно, делая ударения на слове) с оттяжечкой. Играй с жертвой, обмани свою жертву – дай призрак надежды, ты еще пока на земле – соблюдай правила хорошего тона. Не твоя пока, можно и реверансиком скакануть на все восемь сторон. Прогнись – игра стоит свеч. Угадывай, подстраивайтесь, вертись, как уж на сковородке, только, естественно, виду не подавай. А дальше эту надежду уже можно и окончательно отобрать  .
Парализуют свою жертву, разлейся цикутой  по всему телу, разлейся медленно. Однако. Душу не смей трогать. Душа – моя! Душа мне ещё живая понадобиться. Душа пусть болью болит… Навесь на неё кандалы, пусть едва дышит, но дышит. Пусть будет скованной, пусть не шелохнётся, но живая. Пусть горит, но не сгорает. Душу не смей парализовать, и смотри не убей. Везде пусть яд проникнет, до самой клеточки тела, но душа – Живая, помни об этом, актёр. В моей пьесе и сегодня – душа живая, душа трепещет. (размышляет в полголоса) Я ещё подумаю, чтобы с ней такое сделать…
Режиссёре (размышляя актёру): А знаете что?.. Вы, пожалуй, это Черного гостя и не доигрывайте, он кажется и сам себе не верит.

Сон восьмой
Актер на сцене, режиссер и помреж в зале. Помреж молчит.
Актёр (читает):
«И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет…»
Режиссёр: Стоп. А вот тут мы немного остановимся и передохнём. Что это за женщина? Как её зовут? Каков род её занятий? Сколько ей лет? Почему чуть более сорока, а не к пятидесяти или около тридцати? И какое место она занимает в жизни Поэта? Что эта за женщина, которая дважды упоминается в Поэме? Назовите её имя. Нам и так всем известно кто это женщина, но я хочу узнать от Вас – кто она? (пауза) Ведь это так просто. Что может быть проще, чем назвать, окликнуть человек по имени? У всякого человека есть своё имя – (небрежно почти жует) Иван, Петр, Андрей, Мария… И я от Вас не прошу чего-либо сверхъестественного и невероятно, просто назовите имя этой женщины, тем более что нам и без того всем известно это имя. Тоже мне секрет полишинеля? Кто она? Итак – скажите её имя. Имя?
Актёр (неуверенно, дрожащим голосом): Имя этой женщины – Айсе…
Режиссёр: Стоп!!! Стоять! Не дозволю! Поэт обходит молчанием имя этой женщины, и нам не дозволено произносить в слух имя Прекрасной дамы. Скажите это имя про себя, мысленно, но так скажите, чтобы было слышно всему залу, даже на галёрке.
Актёр (озадачено размышляет): А как же это?
Режиссер: А это, голубчик, уже не моё дело. И помните, Черный человек не говорит ничего прямо, а может это и не она вовсе? (лукаво) Как Вам кажется?
Пауза
Актёр (читает):
«И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою»
Режиссёр: Вы, когда называете её «скверной девчонкой и своею милую», (обыденно) Вы её раздевайте – не стесняйтесь. Когда Вы к ней нагло-стесняясь притронетесь, она Вас, конечно, осадит и шибко осадит, крепко, как редкая может. Но Вы не верьте этой пощёчины. Это пощёчина танцовщицы, эта пощечина махи. Эта пощёчина – это только приглашению в игру, не более того. Предлог. Тот дурак, который поверит этой пощечине, примет её за чистую монету и отступит. Так, то слабак – туда ему и дорога. Сколько у неё было в жизни этих пощечин? Вы знает? Не напрягайте память – она и сама потеряла им счёт. Никто Вас к маменьке не потянет за благословением, не бойтесь и не волнуйтесь. Действуйте смелее. Всегда как-то приятно предвкушать, дознаться – что же там следует, за такой-то пощёчиной! А потом, что уж там греха таить, свои стихи Вы её начали читать не просто же так, а с (немного тянет) большим прищуром на будущее. Да? Она не знает языка? Не волнуйтесь. Ритм и рифму уловит, а остальное скажут взгляды и руки. (аккуратно) А может быть вы и сочинять взялись, чтобы им нравиться? Признайтесь. В этом нет ничего постыдного. Нравиться девушкам, что уж тут худого? Кто-то идёт картинно на бригады , кто-то хватается со страху за гитару, кто-то делает ирокез на голове… А кто-то, как знать, начинает рифмы плести невпопад? 
Обманите её. Она Вас уже обманула, когда скрыла свой возраст. Вам же предлагается просто принять условия игры, ею же самой и поставленными, вот и всё. (улыбается) Как просто, не так ли?
Она – танцовщица, ей Танец нужен! А ты, ровно что дитя невинное, каждый раз всё заново, будто и не знаешь, что там следует за этими пощечинами. Или тоже Танца ждешь? Танец танцуется красиво, да всю жизнь не сможешь – выдохнешься, а быстрее того – гибелью погибнешь.
Режиссер делает паузу
Режиссер (продолжает) А та – другая, что? Другая тоже хотела Танца, да быстро смекнула, что не по ней пальтишко пошито, не всякая ещё и пойдет, подойдёт. Нет-нет – (важно) стихи слушать будет, будет и аплодировать, пожалуй, еще и с балкона в театре сиганёт, от шибкого восторгу, а после ещё сдублирует при личной встречи, от нахлынувших чувств.  Плакать там будет, как надо и положено, ну ровно так, как подружки учили. Зря что ли тренировались по вечерам целый год? Ну цитату нужную ввернуть, в нужном обществе, в нужный момент. В ночи на безымянную могилу сходите. (лукаво) И что вы там на этих могилах-то делали? А? (продолжает) Шрам, вот тут вот (показывает), повыше локтя сделать, около сердце, чтобы можно было прикрыть рукавом платья, чтобы никто не догадался – личное, даром что всё знают. (поясняет) Ну она сперва подружки рассказала, а подружка-трепушка уже разнесла по всему околотку. Они даже на том поссорились, но уже, правда, помирились. (как бы вспоминая) Ну и что там ещё? Что забыл? Что у нас там входит еще в джентельменский набор? Ах, да! Самое главное и забыл. (серьезно наиграно и с издевкой) Стишата. В свой альбом, что-нибудь перепишет, ну там… на свой вкус –
«Кто любит более тебя,
Пусть пишет далее меня»
Да, пожалуй, еще и бровь проколет. А, что уж там мелочиться – дважды проколет бровь и пупок, заодно.
(радостно, хвастаясь)
- Видал?!
(скучно выдыхает)
- Видал…
Где вы хотите найти аналогию всему этому? Правильно! Отгадали – на Доме-2. А вы думали он только 15 лет идет по телевизору? Нет. Дом-2 стар, как мир. Форма, как всегда, разная, суть, как всегда, одна.
Но всё это, уверяю тебя, пока не понесла. Тут, гляди – перемены, и перемены разительные и перемены безвозвратные. Думал ещё разок в Дом-2 сходить? Забудь!  Она – мать. А это, хоть однажды, но навсегда.
Тебя побоку, ничего личного, дорогой, а сама в быт – пелёнки вешать и борщи варить. А что? И тебя тоже простая баба родила. Что же тут судить? Не осудим и мы. (предлагает идею) А знаешь, что? Мы ту – другую, чужую отправим, пожалуй, в кордебалет, на подтанцовки, она всё одно через полгода в декрет запроситься, да простят меня феминистки, но это так, а они валом идут – думаю такую же, примерного роста и сложения, будет найти не сложно. (оправдываясь) Ну не гнать же совсем?
(возвращусь к мысли) Но она теперь мать, и жертвует теперь только в пользу ребенка, его жизни и благополучия, и ничего ты с этим не поделаешь. Она только думала, что ей руководил инстинкт размножения. Нет. Ей руководил куда больший инстинкт – инстинкт материнства. (обыденно и скучно) Химия. И вот на этом инстинкте она и сгорит, если понадобиться, а пока будет беречь и ребёнка, и себя, для ребёнка. (не чаяно, на мгновение, срываться с катушек, шипит) Пеликана она из себя строит, кровью исходит! Мать долбаная! Других игр что ли мало?! (небольшая пауза, более спокойно поясняет дальше) Когда ей руководил инстинкт размножения – она крала, когда ей руководит инстинкт материнства – она Живёт.
Она проста и пусть ищет простого – рынок большой, на любой вкус и достаток. (немного с иронией) Рассвету тоже можно соответствующею найти, чтобы и к глазам, и к туфлям подходило.
- Кто же хочет гибелью то гибнуть? Ищи дуру!
- И Вам не хворать:
«С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый Ваш
Сергей Есенин»
(осторожно и лукаво) А кто сказал, что всё это в серьёз? Только Дурак мог надеяться, что это всё взаправду. И эта твоя танцовщица – такая же Дура, извините; ей бы полечиться, конечно, курс таблеточек пропить, может в голове что поправиться (махает) хотя вряд ли. Туда ей и дорога. Дура-дурой.
Пауза
Режиссёр (мельком добавляет, но громко): А Танец – хорош. Жаль только, что второй раз не повторить, я как профессионал на плёнку бы записал, но лучше в живую.

Сон девятый
Режиссер и актер на сцене.
Актёр (читает):
«Счастье, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны»
Режиссёр: Ну и что? Что особенного? Ну соврал немного, что тут худого? Мало ли на свете вралей? Экая невидаль! Эта уже такая древность – копролит. (оправдывая) Соврал же, не ограбил? (пауза, аккуратно) А хоть бы и ограбил – велик ли грех? Может кушать хотел. Тебя что ли не грабили? (режиссёр трубит, как о высшей справедливости) Покажите мне того, которого не грабили и не обманывали? (небольшая пауза, более чем аккуратно) А может… а может и по темечку (с блеском в глазах) садануть. Аккуратно, не убивая, слегка. А?.. Оглушить, не более? (слащаво) Пристукнуть. Ну?.. (объясняет по-дружески) Если уж собрался по темечку, главное – не больно, «любя», но рукою твёрдой и уверенной. Ну дай же научу. (тянет) Ну вот… зачем так грубо?.. (присказкой) Сколько криков, сколько крови. Как не красиво… Ох и не люблю я этого. (оправдывая) Ну да это за неумением, не приживай, скоро в раз научишься. Главное практика. (небольшая пауза) А вот смертью убивать было не за чем. И я тебя тому не учил, гражданин, соврамши!  Сам делал, сам вершил, я стороною стоял, лишним. Вот ту (указывает поодаль от актера). (предлагает свои услуги) Но могу, как свидетель.
Пауза
Режиссер (читает):
«Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты»
Пуза. Режиссёр смотрит внимательно на актёра. Актёр тушуются.
Режиссёр: Вы, извините, хотите быть честны и при этом актёром? А вы не проверялись у психиатра, на психическую вменяемость с этим вот вопросом? Если нет, то давно пора. (рассуждает и отплеваться) И врать, и честным остаться…
Режиссёр демонстративно уходит со сцены оставляя актёра одного, совсем потерянного.
Пауза
Режиссёр (со своего место из зала громко смеяться):
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство

Сон десятый
Актёр один на сцене
Актёр (глядит вперёд себя): Друг мой, друг мой, (безнадежно выдыхает, констатируя) Я очень и очень болен…

Сон одиннадцатый
Режиссер и актёр на сцене. Помреж в зале.
Актёр (читает):
«Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду»
Режиссёр (заботливо, ходит в круг актёра, как за больным и дорогим, объясняет): Ну-ну успокойся. Успокой и себя, и меня. А может и вовсе нет никакой болезни? Может ты это всё придумал? (почти радостно) Да конечно же придумал! (улыбается) А врачи и рады стараться. Сразу и согласились с тобой и твоими страхами. (шутит) Они этими страхами питаются что ли? Сажают страхи бедных людей у себя же на огороде. (добро улыбаться над сказанной шуткой) Им бы всех – в психушку. Да? Нет здоровых, а есть не дообследованный. (грозит) Ай, да они!
Зря они тебя тут и держат, завтра же, по утру и выпишут. Вот позавтракаешь и выпишут. Ты взгляни, какое всё обычно и не страшно, как все спокойно и тихо. Морозная ночь? Ну такая ночь обычное дело – зима же, было бы лето – было бы тепло, а коли декабрь – стало быть холодно. Летом-то ещё бы морозцу захотели. В морозной же ночи нет ничего не обычно, она даже приятная, уютная – чай не в подворотни валимся, а сидим: и хорошо, и тепло. И декабрь – это тоже хорошо. Любишь морозные зимы? А я как люблю и уважаю мороз хрустящий, в вечеру. (задумчиво) Эх, а скоро Святки. То-то на горках-то накатаемся, тем более что завтра выписка. Прямо дух сводит, как подумаешь! А вот тихий и покойный перекрёсток. А почему покойный – да потому, что ночь и нет никого. Коли был бы день, вот бы суеты-то было, не оберешься. Это ещё и хорошо, что ты в больнице – тут всё по спокойнее. Нервы под расшатались… А тут спокойно, уютно и даже хорошо. А может пока и не выписываться, может недельку полежать отдохнуть? Нервы-то – это не шутка, тем более, что нервы – это же не псих. (соглашается) Ну что ж можно и отдохнуть. Куда нам тропиться. До Святок главное выписаться. Да? Хоть высплюсь.
«Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду…»
Да и то правда, кого нам с тобой ждать по ночам-то? Психи мы что ли? По ночам ждать… (смеётся) А то, в самом деле, ещё привидеться что. Нет уж, увольте. Пусть днём придут, а я тут один покудова посижу, подумаю у кошка морозного… Ночью так хорошо думается… Зеваю только. Может поспать? Нет? Ну его – посижу, посижу… Я не тороплюсь. Я люблю ночи, в ночах всегда времени больше чем днём. А днём завсегда не хватает. А ночь на то и ночь, чтобы не торопиться. А морозные ночи, вот как эта, так время удлиняют – до бесконечности, сиди и думай о своем, никто и не торопит. (подводит черту) Я точно не псих. 
«Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья…» (обрывает сам себя),
А вот это прямо шутка! «Деревья как всадники…» Каламбур. (приятно потирает руки) Каламбуры я люблю. Каламбуры – это мое, никому не отдам. Деревья – всадники! (догадывается) Это ж рыцари Круглого стола. Съехались, спешились и совсем не страшны. Вот так да. Вот так и шутка! Да – так легко и шустро может шутить только здоровы человек. (тянет) А что нам – мы-то здоровы… (радостно) А может и я рыцарь?
Актер (с доброй и доверчивой улыбкой, соглашается в надежде): Может быть.
Режиссёр (радостно подхватывает): Да не может быть, а точно! А эти рыцари приехали за Вами, (важно) дабы отвести Вас – Сер Актёр, ко двору доброго и мудрого короля, что бы Вы имели честь быть представленным самому королю Артуру. (добро смеётся) Вот так глупость! Какая большая, приятна, не страшная глупость. Ни чуточки не страшно. (немного по-профессорски) Давайте-ка посмотрим Ваши глазки, молодой человек. Ну-тка сюда поближе – на свет, к зеркалу, в зеркало. О!.. Да мы считай здоровы. Глаза-то совсем чистые и ясные: печали – нет, тоски – нет и грусть сошла тоже. Да и не было вовсе. (приятно и сладко зевает) Эх хорошо быть здоровым… Вот так вот… Только здоровый человек может так по-доброму и так от души посмеяться над собой. Главное… (как бы из далека) Главное, чтобы этого не было. (поправляется) А его и не будет уже более, и не было вовсе. Никогда. 
Пауза
Режиссёр (встревоженно) Но что это? Вы это слышали?
Актёр (тревога от режиссёра предалась ему): Слышал?
Режиссёр (очень тревожно): Это же… (поспешно) не галлюцинация ли? Вы это слышите? Или я один?..
Актёр (боязливо): 
«Где-то плачет
Ночная зловещая птица?»
Режиссёр: Да-да-да… Птица – «ночная и зловещая». Откуда она взялась? А может показалась?
Актёр испуганно смотрит на режиссера.
Режиссёр (уговаривает актёра): Ведь наверняка же показалось… Ведь показалась? Ведь мы же с тобой только что выздоровели. Скажи, что показалось – и эта птица в миг растает и её не будет, улетит, как дым. По одному твоему слову, или даже мановению. Ну же? Мы с же тобой такие здоровые люди. А как же Святки? А как же горки? А как же гуляния? Ты же так любишь Святки?.. (вдруг вспомнив, испугано) А колядки, ряженные?! Мы же про них совсем забыли. Твои любимые деревенские калитки?! (лукаво) Не сидеть же тебе в этих четырёх, чёрных стенах, когда там – Жизнь? Ведь показалось? Показалось и больше ничего. Мы здоровы и завтра, конечно, выпишемся… Но птица? (настаивает) Ведь ты её слышишь? (размышляя, соглашается) Ну, а хоть бы и птица. И с птицей можно тоже жить. Правда? А потом если ты сидишь тут, то наверно нуждаешься в лечение? Да и птица – это совсем не так страшно. Это просто остаточное явления? Веди так?
Актёр (испуганно тянет): Так…
Режиссёр (вкрадчиво): И ты её слышишь?
Актёр: Да…
Режиссёр (подхватывает): А вот деревянные всадники, которые ещё пол минуты назад были каламбуром и казались невинной шуткой и радостно безделицей. Что же они? 
Актёр (безнадежно, мучается и раскачивается телом):
«Деревянные всадники
Сеют копытливый стук…»
Режиссёр (важно): Ого! Да я посмотрю тут уже не одна только птица. (снова по-профессорски) Да, голубчик, придаться по наблюдаться, (через небольшую паузу, делает ударения на слове) пока. Вы и сами всё понимает, надеюсь? (внушает) Мы же будем вести себя хорошо? И не будем выкидывать разных штук? (режиссер смотрит в глаз актёру) Будем паиньки, да?
Режиссер замолкает поверчивается спиной к актёру и хочет идти.
Актер (почти плачет):
Вот опять…
Режиссёр (как бы, не понимая, о чем говорит актёр, поверчивается и спокойно, участливо спрашивает): Что такое, голубчик? Что-то ещё?
Актёр (мучаясь физически всем телом и не хочет верить в происходящие, очень растерянно):
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
Режиссёр (радостно) Есть! Есть контакт!
Несдержанный всплеск эмоций у режиссера спугивает актёра
Актёр (читает):
«"Слушай, слушай! -
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. -
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.»
Режиссёр (в азарте): Больше, больше! Ну же!
Актёр (читает):
«Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?»
Режиссёр (с ещё большим азартом, уже не стесняясь): Издевайся над собой! Не жалей! Не жалей! Растопчи его! Мерзости в голос. Мерзости! Больше мерзости, отрыгивая слова, отхаркивай блевотиной, перемешанной с кровью. Ковыряйся своими длинными, холодными пальцами в душе! Не щади! Плюй туда!
Актер (продолжает читать):
«Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ»
В это время на сцену снова выходит старый актёр в образе лакея Фирса. Фирс ходит по сцене, как призрак.
Режиссёр: Не щади! (заметив Фирса): Это?.. Опять! (кричит) Твою ж мать!!! В чём дело?! Я могу узнать в чём тут дело?! Что это за цирк?! Тут есть вменяемы люди?! Я спрашиваю – «Тут есть вменяемые люди!?» Это что тут у вас аттракционы какие-то устроены!? Или вы это нарочно?!
Помреж выскакивает на сцену.
Помреж (подскакивает к режиссеру, рапортует): Это не аттракционы. (в кулису работникам сцены) Кто его опять сюда пустил?! В зачем там вообще стоите?!
Режиссер осаживает помрежа грозным взглядом, помреж заметно сдувается.
Работники сцены (тем временем из кулисы, оправдывают): Он… Он же не понимает.
Режиссёр (работникам сцены): Это по-вашему, что смешно! (кричит уже в воздух) В разгар репетиции!!! (помрежу) Что ему опять тут нужно?! Что этот человек делает на моей сцене?! (в воздух) В моём спектакле?! (помрежу) Что он туту забыл?! Что?!! А?!
Помреж (объясняет и оправдывается): Понимаете – этот идиот решил, что он играет Чехова…
Режиссер: Это очень хорошо. (с насмешкой) И я, вы знаете, не против. Мы тут тоже все очень любим нашего дорого Антона Павловича Чехова, и его жену, и Станиславского, и Немировича-Данченко, и Качалова, и Москвина, и весь Московский художественный со всеми его стариками! Будь они счастливы и здоровы, и долгих лет им творческой жизни! (небольшая пауза) На Новодевичьем. (подумав) А! Вот. Давайте так, я придумал – идея на миллион. Выведем теперь, сейчас на сцену весь мировой репертуар единовременно. Кто-то тут у вас ещё по театру шатается неприкаянный?! Может я чего-то не знаю? Может у вас тут ещё король Лир за колонной спрятался? В портьере запутался? Обнимается там с Клеопатрой. Как знать? Я, вы знаете, уже ничему не удивлюсь.
Работник сцены (сострадательно): Ему ружье ж нужно, а он дотянуться не может.
Помреж (режиссеру наигранно весело и по-дружески): Этот кретин до ружья дотянуться не может – вот и ходит туда-сюда, (саркастично) идиотиком (смеётся громко и почти паказно).
Работник сцены: Ну что ржёшь-то. Может и дотянется. Ты сам-то, что такое будешь?
Режиссер: Так достаньте ему это долбанное ружьё! Пусть выстрелит, если ему так надо, если у него там чешется и катиться от сюда вон! Анекдоты какие-то. (уходит из зала, уходя бурчит под нос) Идиотизм! Чистый идиотизм!
Помреж (входит в силу, смотрит поверх): Кто-нибудь?! Я спрашиваю – кто-нибудь!? (нервно с шумом выдает) Мне ещё раз повторит?! (внушая менторским тоном) Выводим этого со сцены – немедленно. (тянет) Выводи! 
Два работника сцены аккуратно выводят старого актёра в кулисы.
Работники сцены (немного раздражённо): Не мы выводили Фирса на Сцену, чтобы его после с этой Сцены уводить.
Помреж (большим начальником): Ну-ну – выволакиваем, выволакиваем, поторапливаемся. Что стоим? Что отдыхаем? Не сидим на месте, ручки сложив. Прогрессируем быстрее. (брезгливо-снисходительно) Не вижу что-то я быстроты, исполнительности и энтузиазма в глазах. Театр или забегаловка? Больше нужны эмоция, больше.   
Молодой актёр уже ошалевший, немного придя в себя, во время всей этой историей со старым актёром, но не обращая ни на кого внимания, вполголоса перебирает отрывки роли с разными интенциями и выражениями лица; видно, что в нём идет очень напряжённый внутренний диалог, иногда он размахивает руками, говоря и даже доказывая что-то, кому-то и самому себе.
Режиссёр возвращается в зал.
Режиссёр (раздражённо): Увели?! Прекрасно. (ехидно) Можно работать?
Помреж (как смахивают пот после тяжёлой работы, не забывая о субординации): Увели. Можно.
Режиссёр (с издёвкой): Спасибо! (спокойнее, пытаясь объяснить ситуацию самому себе) Призрак бродит по Европе…  (по-деловому хлопает в ладоши) Продолжим! На чём мы остановились?
Помреж (чувствуя свой прокол, почти служебной собакой, спеша подсказывает): «Ах люблю я поэтов…»
Режиссёр: Да верно. 
Актёр до этого продолжавший репетировать роль, воскресает и совсем немного, почти оживляется.

Сон двенадцатый
Режиссер и актер на сцене. Помреж в зале.
Актёр (читает):
«"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...»
Режиссёр (насмешливо): Ну и что? Что мне с этого? Не горячо – не холодно. Преснятина. Как здоровая пища – здоровья много, а вкуса – ноль. Ешьте сами. (поясняет) Этот человек тебе всю душу исковеркал. Он вынул твою душу, от топтался на ней в своё удовольствия и вернул тебе ошмётки, которые и самому уже были не годны. Что молчишь? Или… Что? (смеётся) Жалко?! (отгадав настроение артиста, удовлетворённо) Жалко! Вы посмотрите – ему всё ещё, кого-то там жалко! Нам спектакль ставить, а он нюни развёл. Жалко того, кто тебе в душу… (осёкся и поправился) плюнул.
Пауза
Режиссер: Энергия есть, и ей нужен вектор. Мне лично по барабану, куда эта энергия пойдёт. Как врач скажу – лучше наружу. (предлагает, как вариант) А можно… (не договаривать)
Актер: Ты не врач. Кого ты изврачивал за свое долгое существование? Энергия есть, энергия дурна – не спорю; и сам виноват. Но Он придёт и погасит всю эту дурь, Любовью покроет.
Режиссер (раздражённо выдыхает): Да нету Его. Ты мне доказательство дай, что Он есть – вот по факту. Тогда будем говорить разговор. 
Актёр (чуть не плачет): Есть… (серьёзнее и спокойнее) Верю и чувствую. И Он поможет.
Режиссер (брезгливо): Чувствует он. А мне не плохо было бы букву соблюсти закона – так…, если что. И не чью-нибудь, а Его же букву соблюсти, как у Него писано в Его же книжонках.
Актер (поправляет): В Книги.
Режиссёр (прерывает): Всё это разговоры. Возвращаемся к делу. (не стесняясь) Что будешь делать с тем, кто тебе в душонку поднасрал? Поднасрал так, знаете ли, аккуратненько, невзначай и случайно. Ну?! Ну?! Говори! Говори теперь, не молчи! (кричит) Говори!!
Пауза, режиссер смотрит в глаза актёру.
Режиссёр: А что это ты на меня-то смотришь волком? Я-то тут причем? Я тут лишний, говорил уже. Рядом стоял, тебя не трогал. (пауза) Ну?! Говори! Говори, твою ж мать! Ну что замолк-то? Что-то язык заглотил?! Что стоишь, как вкопанный? (шипит) Статуя! Камень! Бревно! Со старый колоды больше эмоций, чем с тебя!
Актёр прячет страх в глаза, и уже начинает бояться самого себе. Режиссер делает полшага в сторону и вдруг что-то вспоминает.
Режиссёр (с ядовитой улыбкой к актёру): Или, что?.. трости нет?
Помреж подходит к режиссёру и предаёт ему увесистую трость, действия напоминают ритуал.
Режиссёр (указывая на трость, так как будто она сама собой появилась в руках): Есть трость!
Актёр, увидев трость, вздрагивает. Режиссёр, не подходя к актёру, протягивает трость, не выпуская её из своих рук.
Режиссёр (с вдохновением и немного радостно и очень по-доброму): Вот трость! Держи же её, скорее!
Актер против воли делает шаг и, дрожа всем телом, берет трость из рук режиссёра.
Режиссёр (со змеиной улыбкой): Молодец… (наигранно наивно) Она теперь твоя. (разводит немного руками и издевательски склоняет голову) Поздравляю вас, гражданин, соврамши.
Режиссер поверчивается спиной к актёру и идет по сцене в сторону зала.
Актёр:
«Я взбешен, разъярен…»
Режиссёр (спиной, негромко тянет): Мало взбешён, мало разъярён.
Актёр:
Я взбешен, разъярен…
Режиссёр (спиной, негромко): Ну вот – уже что-то. (спускаясь по ступеням в зал) Прогнать бы вас, да по базарной площади, вмиг бы научились играть, если бы выжали, конечно.
Режиссёр (уже в зрительном зале, в полголоса, ремаркой помрежу): Мой он. Никуда теперь не денется – стервец.

Сон тринадцатый
На сцене троя – режиссер, помреж и старый актёр играющий Фирса. Работники сцены в кулисах.
Режиссёр (старому актёр): Что Вам тут надо? Вы можете мне просто объяснить? (к помрежу) Он может просто объяснить?
Помреж: Не ответит. (насмешливо) Он только бормотать выучился, кажется. Глух, как дерево, а туда же!
Режиссёр (набирает в грудь воздуху, выдыхает): И так (выдыхает, разъясняет как сумасшедшему) И так – Ваша пьеса уже прошла. Закончилось, понимаете? Эта пьеса было очень хороша: был аншлаг, были аплодисменты, были цветы – всё то что Вы так любите. Но она прошла. Была, и прошла. Каждая пьеса имеет своё начло, но имеет и свой конец.
Работники сцены (из-за кулисы): Он слишком предан совей роли, так написано в его роле – он преданный лакей. И вот все разошлись и разбежались, а он остался. Фирс, по сути, единственный человек, который достоин, и кто умирает, не пережив, вырубку Сада. А все остальные, извините, перетопчутся.
Режиссёр (не слушая, что там говорят в кулисах): Итак, как мы уже выяснили, всё имеет свой конец и пьеса тоже; и даже, Вы не поверите – гениальные пьесы заканчиваться.
Из-за кулисы слушаться смешок.
Работники сцены (насмешливо): Ага!
Режиссер (делает вид что не слышит смеха, но возвышает голос): Заканчиваться и они.
Старый актёр выглядит потерянным и не понимающим.
Режиссёр (громко, как глухому): Вы меня слышите? Пьеса закончилась! Всё! Занавес опустился. Все актёры разошлись пить чай или чего покрепче – каждый на свой вкус. Все получили свои цветы, аплодисменты и гонорары. Все разошлись и у меня теперь только один маленький вопрос – что Вы тут делает?!
Старого актёра выводят под руки, он не понимает, что с ним собственно происходит. В кулисах начинается движения и даже что-то вроде гула.
Режиссёр (что ли оправдываясь): Что?! У нас репетиция – рабочий процесс! И я не позволю, как режиссёр, срывать репетиционный процесс. Вы слышали? Все слышали? (коротко отрезает) Прошу запомнить.
Пауза
Работник сцены (из-за кулис, одним голосом, философски): Верный лакей… И вот уже не он достоин своих господ, а господа не достойны его.   

Сон четырнадцатый
Режиссёр и актёр на сцене.
Актёр:
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, -
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
Режиссёр (внимательно, но скучно смотрит за движениями актёра и говорит очень спокойно и почти устало): Ты думаешь я от тебя теперь когда-нибудь оставлю? Даже не надейся, милой мой. Я теперь отныне тенью за тобой ходить буду. (отходит, возвращается и добавляет, на ухо, не глядя на собеседника): Я с тобой в одной палате, на соседнюю койку лягу. Вместе таблетки глотать будем, не волнуйся. (зло, но спокойно) И не рассчитывай.

Сон пятнадцатый
Режиссёр и помреж в зале, актёр – на сцене.
Режиссёр (со своего место объявляет торжественный финал, уверенный на перед в своей победе): Рас-свет!
Актёр (потеряно и уже не понимая, говорит механически, тяжело дыша):
«...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?»
Актёр замирает.
Режиссёр (с издёвкой актёру, веселясь): А ночь действительно наковеркала. Да?
Режиссёр поднимается из зала и подходит к актёру.
Актёр (реагируя на режиссера, продолжает бормотать, перебирая в мозгу):
«Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...»
Пауза, режиссёр смотрит внимательно и выжидающе на актёра.
Актёр: (испугано вдруг что-то окончательно понимает, медленно вполголоса, ища защиты) Я один… (к режиссеру) Один?!
Режиссёр (спокойно и удовлетворенно): Один-один. Ты один и «никого с тобою нет». Ну? (смотрит на испуганного актёра, далее почти менторским тоном) Не обольщайся на свой счёт, не надейся – ты один. Ночь прошла, уже рассвело, все ночные фантазии и галлюцинации ушли с ней, все призраки и надежды умерли. Ты один, не отпирайся, признайся себе в этом. Ну хоть себя-то можешь не обманывай? Будь честен. Один! Сказочки конец – пришла расплата. За гостиничный номер обычно принято платить, господин хороший. Первый раз слышим? Чекаут – да-да. (разводит руками) А что делать? И мне, тебя, поверь, где-то даже жалко. Но, мил мой, погулял – теперь плати. Ну что ж смотришь-то – плати! Аль не знал? Как баран на новые ворота, чеснослово. (брезгливо) Что платит-то будем, что ли? (небольшая пауза) А я надеялся, что ты приличный. В вечеру деньгами-то направо и налево сорил, не считая. (тянет) Понимаю – хмелен был, дело известное и дело не новое. Какой же русский не любит быстрой езды?  (заглядывает в глаза визави, актёр потерянно и виновато уклоняется) А что теперь? Что нос повесил-то? Поиздержались, гражданин? Покататься решили на халяву? Кто платить-то будет? Или опять Пушкин? Ну что ж ты не весел-то совсем, а вчера по-другому пел. Давай заплатим теперь, и повеселимся вместе. Что не кредитоспособны, что ли? Да?! И что ж ты глазенки-то свои поганенькие вперёд вытащил? Думал пожалею я тебя?! Помилую, прощу?! Шиш! Вот тебе – шиш! Шиш! (очень противно тянет весело козлином тенорком) А винить-то не-ко-го? Да? (уходит, уходя кричит) Плати же! Я жду! Ну!!!
Актёр (обрушивается в окончательно безумие, повторяет на разные лады бесконечное число раз, не чуя не себя не всё, что вокруг): Я один! Одни! Один…
Пауза
Режиссёр (уже в зрительном зале, в полголоса, ремаркой помрежу): Не ошибся я в нём! (подумав) А спектакль всё же состоялся (махнув рукой в строну сцены) хоть к зрителю, конечно, не видит – жаль.

Палата

Сцена первая
Больничная пала. В паллет присутствуют старые пациенты – Петр, Иван, Филипп, которые стоят и обступают кровать нового пациента – Алексея, который пока спит. Есть ещё один старый пациент – Павел, лежит на своей кровати чуть поодаль; Павел хотя и наблюдает за происходящим в палате, но делает равнодушный вид. Алексей просыпается его обступают больные. Больные улыбаются и изучают новенького, но очень по-доброму, совсем без зла.
Алексей (просыпаясь) Одни… Один?
Петр (весело): Привет! Проснулся? Как звать?
Алексей (еще не придя до конца в себя, лежа в кровати): Я не знаю… Я актёр?..
Петр (с наигранной важностью, тянет): Актёр? (смеётся) Это имя или фамилия?
Алексей: Я не знаю…
Алексей боится и почти прячется в своей кровати.
Петр (по-деловому, сразу переходит к делу): Я Петр или Петруха. (указывает на пациента) Это Иван-дурак.
Иван (весело будто скоморошничает, но и немного стесняется нового знакомого и такого представления): А у меня есть знакомый, который умеет голубям на хвост наступать. (смеяться) А вот у меня не получается.
Петр (улыбается в ответ): Видишь, даже не обижается. (указывая на другого пациента) Это – Филипп.
Иван (смеётся): А-а-а – (дразнится сквозь смех) Филя-Филя, Филя-Филя. (Петру) А он же не из нашей палаты?
Филипп (строго и наигранно Ивану, как по носу щелкает): Ой молчал бы уже, Филя.
Петр (Ивану, важно надуваясь): Ну ты, Иван, странный человек – ну не из нашей, из соседней. Что соседа что ли погоним? (объясняет) Стоит человек – надо представить.
Филипп (Ивану, будто по носу щелкает): Понял, Филя? Скоро вообще перестану заходить и конфеты с пряниками перестану давать – первый же заноешь.
Петр: На той кровати Матвей лежит, ходит где-то
Иван (смеяться): А он всегда ходит.
Филипп (Ивану, снова будто щелкая по носу): Филь, а тебе-то что с того?
Иван (посерьезнее): Ну говорю…
Петр (продолжая): На тех трёх кроватях – Семён лежит, рядом – Яков, к самой двери первая кровать на входе – Андрей. Все три в отпуске – вечером в воскресения будут. Познакомишься.
Алексей (немного удивлённый и зачарованной не совсем обычном именем): Яков?
Иван (смеясь): А он у нас…
Петр (заканчивает строго): Бабушка – еврейка. (Ивану) Что смеёшься? Приговор что ли нашел? Болеют все, не выбирая.
Иван (оправдываясь и насупился): Да я вообще не про то…
Петр (указывает на пациента, который лежит): Это – Павел. (улыбаясь) Моя бабушка про таких говорила – закавыка.   
Петр (заканчивает): Остальные пока повыписались. По коридору походишь – с другими ребятами познакомишься. Только не бойся их – они совсем безобидные. Вот, как наш Иван.
Алексей (боясь, но открываясь на встречу и еще лежа в кровати, но приподнимаясь протягивает руку Петру): Алексей, можно Лёха.
Петр принимает рукопожатие, которое выглядит, как рукопожатие всей палаты и всех присутствующих в ней.
Петр: Первый раз?
Алексей: Первый. (сам себе немного удивленно и грустно) Сны какие выпуклые бывают…
Петр (более серьёзно): А как хоть сюда-то попал?
Алексей: Я не знаю..., впрочем, нет – знаю! Но и знать не хочу.
Петр (снова улыбнулся): Ну обычная история. Мы здесь все поэтому же поводу, все тем же порядком. (почти одобряя) Молодец – из наших. Ты тут уже почти неделю без сознания лежишь. Помнишь хоть что-нибудь?
Алексей: Помню?.. (качает тяжёлой головой) Ничего не помню…
Павел (равнодушно со своей кровать отмахивается): Ну ты тут на аминазине… Тут не то что… Ту себя забудешь, как зовут. (так же равнодушно, но чуть мягче) Что – больно?
Алексей (честно в сторону Павла): Да.
Иван (почти грустно и сострадательно заключает): Головою простудился.
Павел: Ну а говоришь, ничего не помнишь. (так же равнодушно) Больно – значит есть чему болеть, согласен? Ничего вылечат.
Алексей (испуганно) Вылечат?..
Петр (отгадав испуг, отмахивается): Вылечат. Боишься, что болен? Так всё больны, а те что там ходят «свободными», так те просто ещё не поняли.
Иван (поясняет с почти глупым видом, по-умному): Они только думают, что они здоровы.
Павел: А может боишься быть вылеченным?
Петр (с видом хорошего и знающего психолога): Это такая болезнь, коли вылечат – так и часть души с тем вынут; своей души, родной. Надо так изловчиться вылечить… Так… (ловит мысль) Чтобы… и вылечить и душу целой оставить. Ну да я так не умею, пока.
Павел (с вызовом): Вот психолог тоже нашелся. Не наигрался ещё во врачей-то?
Алексей (растерянно): Не знаю… Я уже ничего теперь не знаю.
Павел (отмахивается, привычно): Аменазин. Скоро начнёшь знать.
Алексей (протяжно и в пустоту): Не знаю…   
Петр: Ну ты поспи пока.
Алексей (свободно выдыхает): А я вот уже и выспался.
Петр (одобрительно улыбается): Ого! Да ты уже выздоравливаешь! Кушать хочешь?
Алексей (улыбается в ответ и соглашается, говорит почти без испуга): Хочу!
Алексей выходит из своей обороны садиться на кровати, но ноги пока не спускает. Петр, впрочем, не очень осознавая свои действия, отвечает на этот жест едва открывающегося Алексея, садиться на его кровать с самого края. Все остальные стоят. 
Павел: Ну вот, а говорил, что ничего не знаешь. (на отрез, сообщает) Через полчаса обед.
Алексей совсем осмелев спускает ноги на пол и откидывает свое одеяло.
Петр (боясь, но с интересом): А ты что правда актёр? А что ты там играл… в своём театре?
Алексей: На Театре?
Петр: Что?
Алексей: Не важно (выдыхает) просто игра слов…
Петр: Да. И что ты там играл?
Алексей (немного удивленно, удивлением защищаясь): Сумасшествие.
Петр (смеётся): Сумасшествие? И?
Алексей вопросительно смотрит на Петра.
Петр: И? Сумасшествие. А какая роль?
Алексей (пространно улыбаясь): Просто сумасшествие…
Петра: Но какая роль?
Алексей (грустно отмахивается): Да никакая.
Петр: Ну ты хоть слова роли-то помнишь?
Алексей (качает головой): Нет…
Петр: Ох и мудрёный ты человек, Алексей.
Павел: А… Теперь ясно. Оставь человека, Петруха – не береди или за него на вязках лежать будешь? Но могу сказать одно, актер – роль тебе, по-видимому все же удалась.
Когда Павел, обращается к новому пациента вместо имение Алексей, называя его «актёром», как именем, по лицу Алексея проходит едва заметная судорога, он будто что-то вспомнил.
Алексей (грустно): Не знаю… (набравшись смелости, просит) Павел, тебя так зовут? Если можно не обращайся ко мне «актёр» – я аж вздрагиваю. Лучше по имени – Алексей, можно проще – Леха. Но не… (осекается)
Павел (почти грубо): Извини, Алексей. Хотел комплемент сделать. (делает вывод) Точно по этому поводу лежишь.
Петр (с вызовом и лукаво): А сыграешь что-нибудь?
Алексей (уверенно): Нет.
Павел (безнадежно выдыхая предупреждая в последний раз): Ну не мучь. Сказа ли же! (выдыхает) Вот ведь ты, Петруха, бестолочь.
Павел почти демонстративно отверчивается к стене.
Алексей (всей палате): А я тут на долго?
Петр: Как знать. Коли здоров станешь держать не будут. Тут вон смотри какая теснота в палатах.
Иван (смеётся) Много желающих!
Филипп (будто щелкает Иван по носу, но по-доброму): Что смеёшься-то, Филя. Над своим же братом и смеёшься.
Иван, поняв оплошность искренне грустнеет. 
Петр (с нотками знающего психолога в голосе): Ты не думай пока об этом. Здесь тебе помогут. Это правда. У тебя что?
Алексей (не понимая, переспрашивает): Что?
Петр (искренне): Ну – Схема?
Алексей (ещё боле не понимает): Схема?
Павел (возвращаясь в разговор, но через спину не поворачиваясь): Да, о чем ты говоришь? Какая сема? Он только поступил. Скажи спасибо, что хоть себя помнит. (упреждающе Петру) Молчи уже!
Алексей (выглядит непонимающе): Какая схема?
Петр (поясняет с видом знающего психолога): Таблетки. Схема таблеток – какая и когда. Понятно?
Алексей начинает тушеваться и немного нервничать
Павел (поворачиваясь сурово): Тоже мне психолог нашелся! Вон парня напугал, как.
Алексей (расстроенно): Таблетки…
Павел (сурово): Наволнуйся в них нет ничего страшного.
Алексей (очень расстроенно): Таблетки… Я болен? А я таблетки, пожалуй, и не хочу… (в надежде) А можно без них?
Павел (сурово): Не волнуйся – не страшно, бывает и похуже вещи. Таблетка – лучше всякой болезни, поверь. (Петру, повторяет) Вот действительно-то бестолочь!
Алексей совсем гаснет и грустнеет, склоняет голову.
Петр, поняв наконец свой прокол, поднимается с кровати Алексея, доходит до стола берет пряник. Подходит к Алексею и предлагает пряник в знак извинения. Петр не решается подойти совсем близко и просто извинительно протягивает руку с гостинцем. Алексей поднимет голову, он расстроен и растерян, от известия о неминуемых таблетках и болезни. Алексей понимает жест Петра и силой пытается улыбнуться, но улыбка получается очень грустной. Алексей берет пряник. 
Алексей (расстроенно благодарит за пряник): Спасибо…

Сцена вторая
Петр и Алексей сидят за партией в шахматы
Петр: Мат!
Алексей (глядя в пустоту): Как грустно… Как опять удивительно грустно.
Петр (весело успокаивает): Это день такой, пасмурно, потеплело, ноль – довольно противно и морозь.
Алексей (так же в пустоту): Как всё же грустно.
Петр: Я за водой схожу. А ты расставляй фигуры – проиграл!
Петр уходит.
Алексей (сидит один, грустно): Расставил.
Петр возвращается и садиться за стол.
Петр (издали заходит): Алексей, вот ты как актёр можешь мне сказать, кто такой режиссёр? Это вообще, вот если в кино, много или мало?
Алексей пытается отмахнуться.
Петр: Ну всё же?
Алексей грустно выдыхает, оглядывается останавливает взгляд на шахматной доске, и понимая, что подходит, начинает стучать по шахматной доске, смотря на Петра. Петр вопросительно смотрит.
Алексей (грустно): Доска.
Петр (соглашается): Доска.
Алексей: Доска – это мир.
Петр: Доска?
Алексей: Да, доска.
Петр: А фигуры?
Алексей: Правильный вопрос? (через паузу) В точку. (философски и грустно) Фигуры – это люди. (философски) Вот таки же деревянный и без души – двигай ими куда хочешь; они безответны, безвольны и бестолковы. А хочешь – сдавай. Не жалко. Тем более, если игра стоит свеч или (выдыхает) шахматной короны.
Алексей (продолжает объяснять) Шахматная доска – это мир. А реального мира вообще нет, не существует. Мир, на языке театра – это сцена. (вдруг отлавливает новую мысль, тоже грустно) Кстати, такая же деревянная, как и эта доска.
Петр: А люди?
Алексей: Для режиссера людей нет – только пешки.
Петр (берт первую попавшуюся фигуру): А вот фигуры ещё есть?
Алексей (разъясняет): Нет фигур – только пешки. Вчера – фигура, сегодня – пешка. Понимаешь? 
Петр: Ну есть же всё же разница между…
Алексей (обрывает, грустно умоляет): Какая разница? Ну какая? Вот пешка (берет пешку) – дерево, вот ферзь (берт ладью) – дерево. Кто тут душу будет видеть, в этом-то дереве. Бари на станке да обтачивай, под нужный размер, а «короля» можно даже с кроной выточить (добавляет) шамотной. (заключает грустно) Дерево.
Петр: А я слышал, что есть из слоновый кости.
Алексей (вдруг зажигается): А!.. Ты про это? (важно) Ну это уже совсем другой уровень. Это уже – (выделяет букву «о» но делает ударенье на последний слог) Комеди Франсез. (наклоняется к Петру, по секрету, по-шпионски, чтобы никто не слышал) Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я?
Петр (с огоньком в глазах, тоже тихо): Типа круто?
Алексей (тоже очень тихо, совсем шёпотом): Типа – тоже самое.
Пауза
Петр (смотрит на шахматы, озадаченно): Но фигуры двигаться… Ну вот пешка не может же ходит офицером или ферзём, да и ферзь не пляшет по доске? Есть же правило, которые нельзя нарушать. А где же туту полёт творчества?
Алексей (вдыхает, объясняет): Ну вот я тут сижу и сдаю партию за партией, а есть Александр Алехин, который умер не побеждённым. Впрочем, аналоги, иногда бывают натянуты. Да и ферзь раньше ходил на одну клетку, а не по всему полю бегал. (извинительным тоном) Я правда устал.
Алексей встает, Петр останавливает его за рукав.   
Петр (с надеждой, но боясь): А я бы мог стать режиссёром?
Алексей (садиться): Врать не могу в таких вопросах и не имею право… (превозмогая почти улыбаться, искренне) Ты, впрочем, можешь доканывать собеседника, своими вопросами.
Алексей встает, Петр остаётся сидеть. Алексей делает два шага, возвращается
Алексей (поясняя): Ты пойми, Петр, и я не актер.
Петр: А кто определяет?
Алексей (задумавшись): Время.
Петр (как ему кажется, продолжает мысль): Наверное, хорошо, что у нас есть время обо всем этом поговорить?
Алексей (грустно): Да это может быть единственный плюс безвременья – много времени. Долгие поездки способны на безвременье. И, кажется, одинокие и длинные морозные ночь еще может дать этот удивительный и волшебный эффект. (выдыхает) Как же грустно…
Петр (весело): А кто тебе рассказал о всех этих интересностях – безвременье какое-то? Красивое слово.
Алексей (смотря мимо собеседника): Один очень страшный и очень чёрный колдун.
Алексей уходит.

Сцена третья
Алексей и Петр сидят на скамейке в больничном коридоре и разговаривают. Алексее говорит уже более живо.
Петр: Ну вот ты горишь, что ты актер.
Алексей (возражает, вдумчиво): Ну скорее просто учился.
Петр: А что это такое актёр?
Алексей (задумался): Наверное, когда тебя прет.
Петр (не очень понимая): Куда несёт?
Алексей: Просто прет из всех щелей и мозг выносит. Хочешь нормально поесть, погулять, поработать, наконец просто поспать, а прёт и всё тут. Хоть тресни.
Петр: А как заметить, что прет.
Алексей (улыбается): Вот когда попрет, уже не припутаешь. Сперва может не осознаешь, а уж после не забудешь. Хорошо если головной болью от бессонницы ночей отделаешься. Такой исход еще щадящий вариант, (улыбается приводит аналогию) как атипичные нейролептики последнего поколения.
Алексей (продолжает, растолковывать) Когда прёт, если прет, то тут же ничего не поделаешь. В раба обратишься. Как кролик на удава смотреть будешь на это «прёт». И не захочешь, истощился, сквозь сон уже бередить начнёшь, а никто и не спрашивал твоего на то дозволения. Иди – выходи на сцену и умирай. Зритель хлопает, заходиться, а не знаешь, что ты умер не понарошку, а смертью погиб – хоть со сцены выноси.
Петр: А если понарошку?
Алексей: А коли понарошку – то два хлопка, а хорошо бы и освистать.
Петр: А «прёт» оно, что – сходит?
Алексей (задумался): Обваливается. (продолжает сам с собой, зажигаясь) Жутики случимши. Сперва даже обрадовался, думал даже шутка, думал дышать начал и всем нос утру. А теперь и не знаю с какой стороны ветер дует, с кем теперь разговор говорю. Поветрие что ли?  Может гордыня? Тяжковато, едва держусь. А как излечиться-то? Я готов, но вот прёт теперь и сейчас, и куда всё это девать? Или сам в себе множусь, и собой же после любуюсь? А сам гордец не лучше тех двоих. Это мучает. Думаю, думаю... Думаю! И знаки препинания ставлю со страху и не впопад. На работу надо? Утро наступило? А у меня, знаете, графиков нет! Жутики, одним словом. Как же тяжело безумия… Нет в нём никакой романтики, никаких завитых усов к верху, был бы хоть смех, но и тот отсутствует. Мне бы только, наверное, дознаться – бред или не бред? А там…
- Пишешь через не могу?
- Скорее, не могу не писать. (пауза, потерявшему нить разговора Петру) Ну что – бред что ли?.. Бред?!
(остывает, устало) Расфокусировался я что-то сегодня совсем. (задумчиво) А если, вдруг, не бред?.. Может чтобы не задавался? (поправляется, снова на взводе) Нос-то задрал, издали видеть! И знаю, что видать издали, а поделать ничего не могу. Мне нужная моя значимость, мне нужна моя персона, а другого у меня маловато… и ещё хочется иногда по себе ударить и поговорить с кем-нибудь. Снаружи – бред, а внутри – смысл имеет. Только бы хоть на четверть тона пониже. Не смешно, ой как же это не смешно! Знал, что не смешно, но не до такой же степени. (через паузу) Искушение… 
Пауза 
Петр (аккуратно, предлагает): А если совсем не писать?
Алексее (поспокойнее, шутит): А тогда глава лопнет вот так (показывает) буфф! И не будет твоей головы, так и останешься.
Петр смеяться. Алексею понравилось, что шутка удалась.
Петр: А когда не прет?
Алексей (немного свободнее): Ну тогда отдыхай. Пересматривай там, причёсывай, переводи весь этот бред, если это совсем уж не бред, на язык нормальный, человеческий. Ну полюбуйся, хоть и не твоё. А снова вернулось – правки пошили.
Петр (удивленно): Не твоё? Ну тебе же прёт не его (указывает на проходящего пациента)?
Алексей: Тебя, а не твоё. А если твоё – тогда свободно на растопки. Ну побегаешь, покажешь там и здесь, а после, если духу хватить признаться – сам выкинешь, нет так время-дворник подметет.
Петр (задумчиво): А вот слово «прёт» – это не слишком ли грубо для высоко искусства?
Алексей (зажигается, по-профессорски, как лекцию читает): Прёт – это грамматическая форма близкая к просторечью, и само по себе этот устойчивый фразеологизм слабо коррелируется с такими понятиями, как – «высокое искусство», «полет мысли, фантазии и слога», «виртуозность исполнение», «театральное мастерство», «левитация», «парение над бренностью сущего», «отсутствие гравитации» и, наконец – «мастер творит»; (более серьезно) но когда действительно попёрло, то уж держись!.. (поясняет) А Мастер, хоть сейчас и творит, а иногда и вытворяет, но как говорила Фаина Георгиевна, когда её проигнорировала труппа – «Если тут никого нет, тогда я пойду поссу».
Петр делает небольшую паузу, а после заливается добрым и открытым смехом.
Петр (сквозь смех): Вы что там тоже все ссыте, что ли?
Алексей (заражается смехом друга, начинает улыбаться в ответ): А то! (чуть серьезнее, добавляет, рассуждая сам с собой) Да – хулиганство, всё одно сплошное хулиганство… и более ничего.
Петр продолжает катиться со смеху.
Алексей (возвращается к прежнему, ища мысли): «Прёт» – это, надо думать, что-то близкое к рабству.
Петр (посерьезнее): Значит актёр – раб? 
Алексей: Пожалуй, да, художник – раб. А актёр раб, помноженный на сто, без надежды на выкуп. Если уж выпирался на сцену – служи.
Петр: Но со сцены же можно уйти, хоть вон… (снова улыбается) поссать что ли. (шутя оправдывается) А что я говорю, как есть, оказывается там – звезды тоже этим заниматься (снова смеётся в голос).
Алексей: Если со сцены можно уйти, то значит ты на неё пока ещё не выходил – может в кулисах еще стоишь, может не решайся шаг спить, но пока не выходил. Обратно, наверное, ходу нет, а если и пытался уйти – это пока: всё одно далеко не уйдешь – вернёшься.
Петр: А кому ты служишь?
Алексей: Я – не знаю. Но актёры всегда были в услужение у базарной площади, это уж после они на Велики Подмостки – «Малого», да «Александрийского», да «Московского художественно» взошли . А изначально актеры на базаре «Ваньку валяли», а базарная площадь им копейки кидала, а то и бить принималась, если не так «сваляешь». Но не за монетку цыганочка плечиками трясёт, за неё и не за неё . А если уж совсем не пустят, пойдёт полы мыть, а дома – Гамлетом умирать будет, да ещё и швабру догадается в Офелию обратит.
Петр (не понимая): И для чего плясали-то, коли уж побить могли?
Алексей (думая): Шут его знает? Шли идиотами на площадь… (как руками разводит) Ну если прёт. А там хоть и лопни – а танец танцуй.
Пауза. Алексей ловит себя на мысли, задумываться, поднимает голову к верху, выдыхает.    
Алексей (задумчиво, сам себе): Его словами говорю… Сдержал свое слов, стервец, не обманул – лег-таки рядом, на соседнею койку.
Петр (не понимая): Что за стервец? (извиняясь) Я что-то спутал? (догадавшись тянет) А… Ты опять про своего черного колдуна говоришь. (спрашивает участливо) А как это бывает, когда ведения? У меня вот только шумы, иногда музыка, ну и депрессия, про это не говорю – понятно. (очень доверчиво, чуть не принимаясь плакать) Иногда даже поплачу. (выдыхает, после спрашивает) А как он выглядит?
Алексей (очень серьезно): Страшен.
Петр (сострадательно и понимающе): Больно?
Алексей: Да.

Сцена четвертая
Алексей и Петр сидят на скамейке в больничном коридоре и разговаривают.
Петр: А что такое образ?
Алексей: Ну вот гляди. Коли образ рядом стоит, а в тебя не вошёл – то ещё повезло. Стой рядом и описывай другому, кто не видит, как он выглядит. Тот, кто не видит этот образ он тоже знает его и уже видел раньше, но не знает, что знает и объяснить не может – косноязычен, ну ты ему и помоги растолкуй делом. Если получиться, у твоего визави в глазах свернёт, ну вот тебе и благодарность.
Петр: А как описывать?
Алексей: А как с Выше приказали. Можешь рисовать? Рисуй. Можешь режиссуру режиссировать? Режиссируй. Можешь притчу сказывать? Сказывай. Петь? Пой. Ваньку валять на сцене? Валяй!
Петр: А отказаться можно?
Алексей: Да кто твое дозволения спрашивать будет? А как отказаться-то, коли приказ поступил? Ну об этом после. Так вот если этот образ рядом стоит, то еще ничего. Можно и не пускать дальше – в сердце. Там и технологии есть, на курсах говорили, да я дурак зевнул – теперь головою своей бестолковой расплачиваюсь. Там можно всё так состряпать, что зритель в неведение останется . А я вот всё это прослушал, как не пущать, но вот теперь сам и отвечай, голубчик. Всё о «чистом искусстве» грезил. Думал глупость говорят. Гения и себя строил. Искусства чистого захотел? (указывает рукой) Ну вперёд – на коечку к таблеткам, таким родимым и дорогим. Прежде чем говорить: «Я так вижу», научись хотя бы немного рисовать .
Алексей (зажигается)
- Видишь вот этот шар? Вот он. Да не в окно смотри, а на шар. Видишь? Ну уже хорошо. Тень на шаре находиться здесь, не тут и не там, а здесь. Рисуй. (небольшая пауза) Ладно – сойдет. Теперь конус.
Прежде чем нарисовать шар, его надо хоть немного изучить, хоть в общи чертах. А ты всё на голову Цезаря уже смотришь или в окно со скуки зеваешь.
Алексей (продолжает): Ну коли персонаж рядом стоит – описывай, коли можешь. Но не всякий зритель поверит, есть такой, который прикажет и помереть – и помрёшь; и это зритель самый страшный и строгий, но и дорогой – не скрою. Но вот если этот образ в тебя начал входить – тогда держись он теперь хозяин тебе, а не ты. Коли баба войдет, не смотри что мужик – в бабу обратишься. Коли ты глуп, а он умен, то и тебя заставит умные слова говорить. А коли ты умен, а он глуп то и тебя дурачком хихикать, не отличишь. И уже не на сцене, а в жизни – в метро спустишься и там он рукою машет, завтракать сел, а и ложку держишь как он. Да не пытайся ты по-другому эту ложку держать, всё одно не выйдет. А твои личные чувства даже не лишнии, они просто – мешают. Знаешь, кажется Бальзак чернильницу в стену кидал, когда хотел убить в романе одну героиню, мешалась поди, а она, дура такая, не убивалася. А наш Александр Сергеевич аж ошалел, так и сел, хорошо стул рядом был, когда его добрая Таня замуж вышла.
Петр: И долго он в тебе сидит.
Алексей: Пока до конца свое слова не скажет – дальше отпускает. «Существуй, дыши – не мешаю, пока» 
Петр: А после?
Алексей: А после другого ждешь. Каждый день на дорогу выходишь – идет нет? Наркотик  это уже, коли попробовал не остановишься, до конца жизни мучится будешь – ждать под окном друга своего, который придёт и убьет тебя еще раз и жизнью заставит жить. А можешь и вовсе в одном запутаться и раствориться.
Петр: Так ведь же это чистое сумасшествие?
Алексей: А ты думал я сюда отдыхать, что ли приехал? Не приехал – привезли; связали, укололи и привезли, как добренького. И теперь таблеток больше ем, чем супа за обедом, и каши за завтраком. Я невиноват, что мне сегодня сумасшедший достался. Меня о том не спрашивают, говорю же – приказ. Могло и вовсе не достаться – а это куда, как хуже. Была бы консьержка сварливая, в подъезде бы сидел покрикивал бы на всех, никуда бы от меня не делись и еду бы в микроволновке грел.
Петр: А что ж в консьержки-то интересного и красивого?
Алексей (тянет): Ну не суди… Консьержка не камень – человек, а коли так – то и интересна, и красива. А может у неё такая судьба – закачаешься, она может и нам еще – психам фору даст, по накалу страстей-то. И молодой была, и любила, и плакала… А старой стала, чувства спрятала вот сюда (показывает за ворот больничной пижамы) – за пазуху, только вот этими окриками, типа – «не топчи тут!» и эти чувства наружу и вырываются. А может и лучше нас в сто раз, может ещё и добра, может прощать и любить не разучилась, несмотря ни на что… Может милком еще окликнет, и сама после испугается – «что такое сказала!» Забыла, что и кричать должна – консьержка всё же, к «начальнику» в кабинет без доклада хожу. (пауза) Может и добра. Нельзя топтать человека за его обыденностью и пошлость потому, что эта обыденностью и пошлость – это его жизнь и, представите, страдание. Претензия глупа, но не будем судить глупость, она же не виновата. И не высмеивай себя, художник, тщеславно и лукаво; не себя высмеиваешь, а соседа-алкоголика. Тебя ранет – первым пищишь будешь. Не своё ты в заслугу ставишь. А если кто беднее оказался?
Алексей (возвращаясь к теме образа): Да скрытные бывают попадаться, не сразу и раскусишь. В центр не смотрит, смотри по краям – там больше. Центр врёт потому, что защищается и есть от кого. На сколько ты бал к нему добор, чтобы требовать с него искренности и доверия к тебе? Не обратишь ли ты его искренность в предательство? А на флангах вся правда видна. Центр всё скроит, а фланги все расскажут, не захочешь, а расскажут. Сопоставляй одно с другим и делай выводы. Люби человека, а доверившегося не смей предавать. Лучше сразу врагом назовись – честнее будет.
Петр: А животных можно играть, предметы там разные?
Алексей (спокойно): Можно – в людей их обращай и играй на здоровье.
Петр: А вот если все эти образы сложить?
Алексей: Если всё сложить, то получиться, что себя разгадаешь, по итогу. Только себя не скрывай, не утаивай.
Петр: А если скрыть?
Алексей: Если скрыть – то соврешь. Да и не получаться – всё одно разгадают. Найдётся один умный и разгадает твой не хитрый ребус. Так разгадает, что и сам подивишься, и другим скажет и ты согласишься.
Петр: Ну вот как ты себя играешь если ты роли играешь, которую другой человек писал?
Алексей: Писал – он, а играю – я.
Петр: А где ты, а где он?
Алексей (немного тревожно): И не знаешь уже, где твоя обычная жизнь, а где уже психушка в силу вступает – всё в одну кучу слилось. От того и таблетки пью.
Петр (немного боясь, высказывает мысль, которую придерживал): А ты знаешь таких которые…
Алексей: Которые не описывали, а персонажем жили?
Петр (с интересом): Ну да-да.
Алексей: А ну-тка – пальцы-то загибай скорее: Серёжа Есенин, Володя Маяковский, Юлия Друнина, Саша Башлочёв, Рыжий, Ван Гог, Курт Кобейн…
Петр (прерывает): А ты знаешь, что Курт в 27 лет…
Алексей испуганно останавливает рукой Петра, кладя сою руку ему чуть выше запястья.
Алексей (продолжает и уже обрывает счет): Марина Ивановна…
Петр: А что их обедняло?
Алексей (улыбается): Доброе ты душа и дюже наивная. Легко мне с тобой, Петр-друг. (пауза, продолжает) А после их в школах учат так, «чтоб от зубов отскакивало!» Параду Фаина Георгиевна сказала, что мы все виноваты в её смерти. Всё шутила старуха, а сама, поди, в туже строну глядела. Чем более смотрела туда, тем более шутила – вышучивала. Что Марина Ивановна не догадалась и не смогла сделать. Ну да Фаина Георгиевна скоморохом была – ей и шутки шутить, а дома каменным ужасам каменеть, слушая гул пустоты. (выдыхает свободно) Ты знаешь, что Патриарх Алексий – великий человек, …
 Петр (уточняет): АлЕксий? Предыдущий?
Алексей (переспрашивает) АлЕксий? (вспоминает) Ах, да-да – АлЕксий… Да Патриарх АлЕксий дал благословение, и отпели Марину Ивановну – «со святыми упокой», 31-го августа в 1991 году. И сестра дожила, до счастья этого – не зря в десятый десяток шагнула, знала зачем жизнь жила. Ну и нам всем – хоть один глоток свежего воздуха. (пауза) Правда – мучилась. (очень строго) Гляди, не праздной выдаю – грех! Грех не поправимый! Эта была мера исключительная. Терпи – зубы стиснул и терпеть. Будет болью болеть, всё одно терпи. Не говорю, что боль мала и красуешься, чтобы смотрели и жалели, но всё одно терпи. Пройдет, и не такое проходит, будет и легче, сам знаю – не стал бы так говорить от ветра головы, коли не знал бы. Он сказал – «претерпевший же до конца спасется» .
Петр немного остановился от строгости Алексея. После продолжил.
Петр: А что за дата?
Алексей: Ну там – аккурат 50 лет было со дня… (осекается и поправляться) смерти. Кажется, в той же церкви в которой и венчали.
Петр: А что же раньше-то не отпели? Что ж так тянули-то? У меня бабушку на четвёртый…
Алексей (добро улыбается): Ох и глуп же ты, Петр.
Алексей встает и хочет идти.
Петр (немного обиженно не понимает): От чего же глуп-то?
Алексей (касаясь плеча друга): Не обижайся, я правда по-доброму. Загадками говорю? Не понимаешь? 
Петр (добро улыбается и качает головой, говорит загадочно): Нет.
Алексей: Ну и не стоит, добрая душа, живи на легке. И книгу не открывай – не справляйся. Безграмотностью она не так уж плоха и не всегда дура, но чаще добра; чаще чем высокоумное профессорство, хотя тоже и ранить может. Безграмотная дура – это ещё не так и плохо, хуже, когда грамотная. Безграмотная тушуется, слушает, а грамотная дура менторским тоном снисходит и пятёрок себе требует, но и её не осудим – так воспитали.

Сцена пятая
Палата. Алексей сидит на кровати. В палату входят Петр и Иван, видно, что они наперёд о чем-то договорились и плохо пытаются скрыть цели своего визита в палату. 
Петр (издалека): Алексей, а ведь ты актер по профессии?
Алексей: Да.
Петр: Значит ты актёр?
Алексей: С тем покончено.
Петр (аккуратно): Ну ты понимаешь?..
Алексей: Нет.
Петр: Ты не дослушал.
Алексей: Нет.
Петр (возвращается к начатому и говорит быстрее): Ты, понимаешь, что по факту – ты актёр.
Алексей (грустно улыбается): По факту? Смешно даже…
Иван (вступает в разговор, пытаясь решить ситуацию): Ты актёр.
Алексей: Нет.
Петр (невзначай): А то мы тут записываем…
Алексей: Нет.
Петр: Записываем видеоотчёт.
Иван (поясняет): Видосычи о нашей жизни.
Алексей: Нет.
Петр: Видеоотчёты (смотрит на Ивана)
Иван (подтверждает): Да отчёты…
Алексей: Нет.
Петр (растолковывая) Ты поднимешь, Алексей, видеоотчёты посвящены повседневной жизни больнички, её обитателей – (вворачивает) канва жизни.
Алексей: Нет.
Петр: Каждый в меру своих способностей и сил, что-то…
Алексей: Нет. 
Петр: Ты не хочешь попасть на видео… из больнички?
Алексей. Нет. Меня бы это не напугало.
Иван (смеяться): Но в этом нет ничего страшного. Я тыщу раз уже снимался.
Алексей: Я же сказал, что меня бы это не напугало.
Петр (не понимая): Но почему тогда?..
Алексей (спокойно): Нет, нет и нет.
Петр (не понимая): Но в чём причина?
Алексей: Ты не знаешь о чём ты просишь.
Петр: Но что тут сложного – сказать пару слов на камеру?
Алексей (немного раздражённо и почти с азартом, зажигается): Для тех кому это не сложно, красуются на обложках модный и дорогих «таблоидах» за пять рублей в киоске. Те, кому это не сложно – свободно рассказывают о себе, своих вторых и третьих половинках, о своём любимом цвете, блюде и режиссере, будь эти режиссеры здоровы и счастливы и долгих лет им творческой жизни на… (осекается) И как они переживают за анорексией Анжелины Дж… (почти важно) Прошу прощения: реклама, авторское право – известной западной звезды. После два слова о правильном питании, какое там модно на сегодняшний сезон – едим грейпфруты они одни полезны, но только если с рыбьим жиром вприкуску, а зеленые яблоки – хуже цикуты! А вы что не знали!? Вы что колхоз?! Грейпфрут – последнее исследования британский учёных. Только грейпфрут, одну половинку в неделю и больше ничего. Вторую чрез месяц доешь. А после, уже с чистой совестью, на полтора разворота о спонсоре-шампуне, который непросто делает волосы живыми и шелковистыми, но и очень тонко, удачно и благородно-аристократически отеняете и гасит тяжёлые, горькие нотки грейпфрутов. Два в одном. (ко всем, но на воздух) Ну что вы на меня смотрите? Я что ли, тальк что, всё это сам придумал? Британские ученые доказали! А тибетские монахи вообще уже 2000 лет этим заниматься – мыло место обеда лупят. Мы что ли хуже? Никогда мыло не носили на кожу, всегда во внутрь употребляли. Вы и этого не знали? Или что – опять колхоз? (успокаиваясь, поясняет) И я их не осуждаю – им нужно кормить свои семьи (грустно) но еще и немного свое тщеславие. (отмахивается, почти грустно) Да и мы не лучше – просто скрыть умеем и то через раз. (грустно) И я тоже так хотел – непринужденно и возвышенно: с цветка на цветок, с цветка на цветок. Но сломался на полпути, изломанный и ненужный, выкинутый… Вам – легко? Пусть. А меня уж увольте.
Пауза
Алексей: Буду вон снег чистить по утрам, когда «выход» появиться. Трудотерапия ещё никому никогда не вредила. И буду вполне счастлив. Я имею на это право? Я имею право быть счастливым и свободным? 
Перт (разочарованно и немного досадуя на провал затеи соглашается): Имеешь.   

Сцена шестая:
Палата. В палате Павел – лежит на кровати. Андрей, Иван Петр Яков – бездельничают. Входит Алексей.
Алексей (пытается погасит дыхание): Петр, друг. (начинает объяснять из дали, сначала всем после сам себе) Встал я сегодня по утру… Встал сегодня и к горлу поступило, так накрыло, как с поступление не накрывало. Почувствовал себя, как за полчаса до больнички. Полдня ходил по коридору – мыкался, метался, Завтрак не ел и обет пропустил. Думал отступит, думал ногами перехожу. Нет – пришёл опять. Вон он стервец сидит и радуется, и таблеток моих замечать не хочет – даром, что и пью.
Павел (равнодушно, но и серьезно): Может врача позвать?
Алексей: Не надо – жизнью живу. Вот, что Петя – отклонял я твои предложения, хотя ты, как зритель, право имеешь, но да не на театре находимся – графиков нет, афиши по городу не висят, анонсов в газету не давали, денег в кассе не получаем. В болезни, в безвременье живем, пока можно и паразитом посидеть, разговоры поговорить, а бюллетень я в отдел кадров принесу, я знаю в какой там окошко нести надо. Но вот пришёл он опять, не просясь… Неси свои записывающие устройства, всё одно пока не выскажу не выйдет и не отстанет – стервец. Если хочешь можешь записать. Афиш нет, может и врать меньше буду.
Петр очень оживился и обрадовался
Павел (опершись на руку начинает уговаривать): Алексей, ну как тебе в том польз…
Алексей (сверкнул глазами в сторону Павла, обрывает его): «Ты пользы, пользы в нем не зришь»?
Павел (соглашается): Обставил – твоя правда. Нет пользы – живи. Но гляди, сковороду картошки ты с этого не нажаришь. Голодным всю жизнь ходить будешь, коли пользы своей не видишь; (говорит фразу сам себе) да и нашу скуку тоже кото-то должен развеять. (снова обращается к Алексею) А мы – дураки, не спорю. Но и у нас, конечно, правда есть. Глупость скажу – а у картины помимо содержания есть ещё и площадь холста, увесистая и по-видимому дорогая рама, а сколько уж красок-то изведено… – сам знаешь. И пока мы – дураки существуем, эта площадь холста будет цениться. Сам консьержку оправдывал, сам её любит хотел, ну так пожалей её за эту «площадь холста», а может и стишок в её пользу срифмуй. Не всем ребусами говорить, не всем их и разгадывать, но так и не жить, что ли? Не относись к его проблемам свысока…  (более серьезно, чем прежде) Ещё раз настаиваю – может всё же врача?
Алексей (умоляет): Погоди, Павел. Они укол рады поставить и на вязки уложить – у них своя работа. Вот скажу, тогда хоть и врача.
Павел: Не загнёшься?
Алексей (пространно улыбается): Да и хрен бы с ним – так-то и загнуться не жалко.
Павел (парирует): А вот Петру говорил, что грех.
Алексей (испугавшись): Ой! Правду горишь, Павел. Правду, дружочек. В суть смотришь, хоть равнодушным прикидываешься. (просит) Ну дозволь сказать? А ты за меня руку на пульсе держи.
Павел (равнодушно): Хорошо – валяй своего… Кто он там тебе? Не знаю.      
Петр (весело достает камеру): Ну что – прочтёшь?
Алексей (умоляюще и путаясь): Я кажется уже не помню теперь текста…
Павел (подсказывает со своей кровати): Есенина что ли? Иди в библиотеку, там есть.
Петр (отмахивается): Да там одни детективы.
Павел: Там есть и пару книг. Среди них есть Есенин.
Петр (делает радостно первое назначение в своей должности): Иван, будешь помощником режиссёра? (Иван берет под козырёк) Тогда сейчас беги в библиотеку и тащи сюда книгу – Сергей Есенин.
Иван радостный убегает.
Алексей (очень уж грустно): Я бы сжёг совсем…
Петр: Ты прочтёшь?
Алексей (боитесь и отступает): Ты понимаешь он оглох в этой роли. Оглох!
Петр (недоумённо): А кто он?
Алексей: Никто, на Театре уже никто не знает его имя, и я не решусь назвать.
Петр (немного раздражённый от бесконечной недосказанности Алексея): Ну ты можешь толком сказать, что это такое твой Театр? Что это такое?
Алексей (кидается на разговоры, пытается успокаиваться): Театр? Терт – это нечто и, если повезёт – то Великое нечто? Вот как эта твоя больничная библиотека – тома, полки и даже в два шкафы, а среди них действительно есть две книги. Вон они – меж полок завалились.
Петр (выдыхает) Опять ничего не ясно. Ну если в двух словах – что такое Театр?
Алексей: А одно слово подойдет?
Петр (радостно): Валяй!
Алексей (почти потусторонни): Верю.
Петр: Верю?
Павел (разъясняет, сейчас почти не грубо): Это – Станиславский. Кстати брат  нашего строителя (обводит палату рукой)
Петр: А что значит это слово?
Алексей: Не знаю, Петруха… Ох не знаю! Я даже не смогу очертить чётки границы этого слова. А ты говоришь сказать, что это? Знаю одно – это слово произноситься из зрительно зала и, в отдельных случаях, произноситься так, как нож опускается на гильотине – быстро, стремительно, с визгом и на всегда – потом воскресай как знаешь, хоть вон курс таблеток пей. А после, если умный, то иди в работники сцены – доучивайся, а если полторы амбиции в голове – то интервью красивые по журналам выдавай – о «вторых половинках» по секрету, конечно, рассказывай. И мы рабы этого верю.
Петр: А я могу сказать – «верю»?
Алексей (спешит): Да-да-да. Ты имеешь на это право. Это твоё кровное право и моё бич. Ты знаешь, что в древности не площади не говорили «верю», а сразу били, и били смертью?
Петр (аккуратно) А можно я скажу… Вот я, как зритель хочу знать. Я хочу сказать, хоть раз, своё верю. Если можно. Я имею права на своё «верю»?
Алексей: Не я тебе разрешаю твое «верю». Скажу одно – вперёд не говори. Актёра не жалей, авансов ему не давай. После в кассу за зарплатой пойдём. А если «звезду» включу на сцене, тебя дураком назову, в искусство начну играть, тебе из пьесы «своей» погоню… Иди в кассу и деньги требуй обратно. Не проси, а требуй! А меня в дворники гони, не стесняйся. Дворник-то улицу метет и деньги зарабатывает и за белеет свои платит, не чужие.
Петр (недоверчиво): Это значит можно?
Алексей: Да. 
Петр хочет сказать, но не решается. Повисает не ловка пауза. Алексей ищет глазами. Прибегает Иван.
Иван (радостный): Вот! Есть!
Петр (указывая на книгу, немного обрадовавшись): Книга. «Черный же человек» да? (потирает руки) Погоди-ка.
Алексей: В конце смотри, под занавес писал – в конце и печатают.
Петр лазает по книги
Павел (с кровати в пол-оборота): Есть-есть – ищи лучше.
Петр: Вот – есть, тут… (испугался) Ой! да как исчерчено то всё! Но видно. Это кто ж так постарался-то? Сверху и до низу, и поперёк ещё… Бедный Есенин! Мы его в школе читали и мне даже нравилось. И не жалко? (укоризненно) Книга всё же. Но читается, видно.
Алексей (исподлобья): А кто такие книги держат в таких учреждениях? Вам что тут бульварщины мало? Как она вообще сюда попала!?
Павел (равнодушно): Да пациенты и протащил, а после сам же и исчёркал. Твой брат-художник и притащил, Алексей. Что вопросы глупые-то задаешь?
Петр (просит): Можно я хоть раз произнесу это слово – (вдохновенно) «Верю»?
Алексей: Ты имеешь на него право, и я, увы, ничего не могу поделать с эти твоим правом! Правом зрителя. От себя лишь хочу попросить, чтобы это «верю» было хоть сколько-нибудь благодарным. Но, впрочем, то только просьба, только пожелания… Можешь и пяточек кинешь – нам и то в радость. 
Петр (обрадованный): Давай так. (начинает объяснять мизансцену) Мы тут снимаем фильм о нашей жизни. Я буду тебя снимать – я и режиссер, я и оператор. Если что забудешь по тексту – вот Ванька сидит, суфлировать будет (Иван берет под козырёк), подскажет в случае чего. Ты Иван сиди и следи за текстом – не зевай. Алексей роль читает – ты не встреваешь, перепутает что – пусть. Если запнёшься, замолчит ты тогда вполголоса и подскажешь. Хорошо? Но чтобы на камеру твоего голоса не было слышно. Договорились?
Иван (берёт по козырёк и радостный, что пустили в процесс): Согласен!
Петр: Леха, ты согласен?
Алексей: Ты же знаешь, что я не принадлежу себе.
Петр: Ну хочешь и не будем?
Алексей: Это решения я уже принял давно и принял сам и никого не спрашивал. Ты хотел сказать свое «верю»? А я должен попытаться выбить, высечь из тебя это слово боем. Хотя, это слово говориться из зрительно зала, а не со сцены. Ты имеешь право на него, а я же, как уже сказал, не принадлежу себе. В театре не работаю, на Театре служат, а иные придурки ещё и умудряться помереть там. Хотя я этих придурков, конечно, не понимаю.
Петр: Читаем?
Алексей до того ходивший останавливается у своей кровати.
Алексей (Петру): Погоди, минуту дай, хоть напоследок глотнуть воздуха глоток.
Алексей обрушивается, как подкошенный, на свою кровать немного теряет равновесия, но выравнивается.
Алексей (говорит кому-то умоляя): Ну пусти, не теперь. (оживляясь, предлагает) А давай завтра, а? (с самым серьёзным видом) Ну завтра уж – честное слово. Обещаю. (быстро) А я пока в окошко посмотрю? Как ты любишь – (наигранно и весело рапортует) одинокое, морозно и темное!
Пауза
Алексей (очень серьезно): Читаем.
Актёр:   
«Друг мой, друг мой
Я очень…»
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

В комнату случайно входит Филипп и, не поняв, что происходит, смачно, не специально рыгает
Петр (злиться и шипит в сторону Филиппа): Твою ж мать, ты можешь не рыгать! Мы тут снимаем.

Актёр:
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Филипп (защищаясь, говорит в голос): А что мне ещё делать?
Петр (огрызаясь): Не рыгать!

Актер:
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный!

Филипп (все ещё не разобравшись что происходит в палате, добро смеяться и начинает петь, поёт будто скачет по словам почти пританцовывает):
«Не рыгайте на цветы, ведь цветы не виноваты,
Что вы ужрались как скоты и
(прекращает петь и смеясь добавляет шутя, делая акцент на последнем слове) вообще дегенераты!»

Актёр:
"Слушай, слушай, -
Бормочет он мне, -
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.

Петр (Филиппу): Сам ты дегенерат!
Иван (не выдерживает и начинает негромко смеяться): Смотри-ка, дегенераты обсуждают, кто из них меньший дегенерат, а кто больший.
Филипп (Ивану, как по носу щелкает): А ты, Филя, «дегенерат» через «и» напишешь. Сидел бы уже, (выделяет) Филя.
Иван (Филиппу злясь, но смеяться по-доброму): Кретин!

Актёр:
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.

Счастье, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".

Филипп выходи и выходя очень наигранно рыгает.
Петр (рычит): Твою ж мать! Ты нарочно?!
Филипп (смеяться): Я случайно.
Петр: Случайно? Иди в туалет и рыгай в унитаз случайно!
Филипп (смеётся) Мне там не рыгайться.
Павел (грустно и назидательно присутствующим): Да слушайте вы, слушайте! Просили сами, ходили месяц хвостом. Не видите – распинаться. (смотрит на Алексея) О… Да и ему уж всё равно. (вполголоса, боязливо рассуждает) За врачом уж бежать что ли? Прервать? Не навредить бы. А может действительно скажет – и освободиться? (пристально всматривается) Исповедь что ли? Может в дребезги разобьёт? 
Павел с очень большим напряжением и боязливо смотрит на Алексея, готовый каждый момент начать действовать по ситуации, но пока выжидает. Филипп хочет идти дальше, но остаётся в дверях и невольно начинает вслушиваться. Остальные присутствующие в палате, тоже, так или иначе, активизируются.

Актёр:
"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, -
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.

Иван (Петру в полголоса, доверчиво): Я, если что, не идиот. (поясняет) Я Льва Толстова читал.
Петр (Ивану в полголоса): Как-будто я не читал.

Актёр:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Иван (Петру в полголоса серьезно, завершая мысль): А кто прочёл Льва Толстова, тот гарантирован от идиотизма, мне так врач сказал – «гарантирован».
Петр (смеяться, но тихо): Я тебя умоляю, о чем ты горишь? Мы тут все Льва Толстого читали. И что нам это дало? Путёвку в ниши родные и так нами любимые Пенаты?
 
Актер:
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
Актер:
"Слушай, слушай! -
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. -
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

Все стихают. Иван еще хочет сказать и даже уже начинает улыбаться по случаю, но смотри на Петра, который смотрит завороженно на Алексея. Иван переводит глаза на Алексея и заметно пугается, пряча нос в книгу, но украдкой всё же кидает заинтересованный взгляды на чтеца.

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...

И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою"
Актёр:
"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...

Пауза. Актёр замирает. После все говорят едва слышно.
Иван (вспомнив о совей миссии в проекте, со страху начинает суфлировать): «Синеет в окошке рассвет…»
Петр (Ивану): Да ладно тебе, я уже и не снимаю.
Филипп (выдыхает): И о какой такой Любви все горят?..
Иван (едва слышно отвечает, с очень глупым видом больного дурочка): Я знаю о какой.
Филипп (выдыхает): И о какой же?
Иван (украдкой, отрывком): Говорят, главное не браниться…
Филипп (задумчиво, но с надеждой): И как же это?
Иван (улыбаясь): А вот так! как-то… (задумчиво, очень серьезно вспоминает) Я ещё тогда молиться не умел, но всё повторял бесконечно число раз: «Ты только смертью не погибай!» 
Павел в продолжение этих реплик встаёт с постели и подходит к Ивану.
Павел (очень тихо Ивану): Иван, ну беги же теперь скорее к Врачу нашему. Ты так всегда полезен и так добор. (далее тихо всей палате, но выделяя каждое имя в отдельности, сакрально произносит): Андрей, Матвей, Петр, Семён, Филипп, Яков – не упустите.
Все в след Павлу с очень большим напряжением и боязливо смотрят на Алексея и готовы каждый момент начать действовать по ситуации, но пока следят.

Актёр (выходит из оцепенения и продолжает):
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
(укоризненно)
Что ты, ночь, наковеркала?
(Небольшая пауза. Далее будто идёт по ступеням):
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
(выдыхает сакрально и отрешённо):
И разбитое зеркало…

Павел (тоже свободно выдыхает): Уж и не один… (серьезно и пространно) Да, Алексий, такие у тебя нынче Подмостки – сама Жизнь.
Пауза
Павел (пространно): «В начале было Слово…»

Шестнадцатый сон Актёра

Театр. Сцена абсолютна пустая, только ружье весит по средине сцены. Два актёра на сцене – старый и молодой. Молодой актёр в углу сцены, старый актёр в роли старого лакея Фирса ходит по сцене, как призрак и бормочет по нос. Актёр играющий старого лакея ходит и нащупывает не существующие предметы – диванные подушки, предметы интерьера, стулья, посуду.
Всё приводит в порядок. Выбивает пыль из несуществующих подушек и кладёт так как им следовало бы лежать на несуществующем диване. Поправляет книги в несуществующем шкафу. Ставит в правильном порядке несуществующие чашки, сахарницу, молочник и заварочный чайник на несуществующем столе. Устанавливает в правильном порядке несуществующие стулья за несуществующим столом. Все жесты строго лакея очень привычные и обычные, для него всё несуществующее существует и всё свое и родное. Далее лакей подходит к ружью, дотягивается, снимает его со стены и стреляет из него, сильно вздрагивая всем телом от выстрела. После ружьё падает из рук лакея на сцену, старый актёр долго, очень свободно и прозрачно выдыхает, и сходит со сцены. Молодой актёр остаётся на сцене один, не решаясь, но подходит к ружью и берёт его в руки и начинает подробно изучать его, как предмет новый, неясный и неведомый.          

За кадром начинает звучать песня, запевает-причитает:
Вьюн над водой, ой, вьюн над водой,
Вьюн над водой расстилается.
Парень молодой, ой, парень молодой
Парень молодой собирается

Вынесли ему, вынесли ему,
Вынесли ему сундуки полны добра.
- Это не мое, это не мое,
Это не моё, это батюшки мово.

Вывели ему, вывели ему,
ой да вывели ему ворона добра коня.
- Это не мое,
ой это не моё, это не моё,
это дядюшки мово.

Вывели к нему, ой, вывели к нему,
Вывели к нему Свет-Настасьюшку.
- Это не моё, ой, это не моё,
Это не моё, это - брата моего.

Вынесли ему, ой, вынесли ему
Вынесли ему длинный посох да суму.
- Это вот моё, ой, это вот моё,
Это вот моё, Богом даденоё.