М. М. Херасков. Владимир Возрожденный. Песнь 2

М.М. Херасков

ВЛАДИМИР ВОЗРОЖДЕННЫЙ

ПЕСНЬ ВТОРАЯ



   Между песчаных гор, где бурный Днепр свои
Влечет сквозь тростники шумящие струи
Томленны жаждою долины орошает,
И шумом песни птиц в дубровах заглушает;
Со брегу над рекой угрюмый лес навис,
И выдался в воде крутый бесплодный мыс;
Там видима в тени кремнистая пещера,
Кругом ее растет кудрявая гедера;
Иссохши древеса дрожащу мещут тень,
Пещеру никогда не посещает день;
Там, кажется, нощных жилище привидений,
Убежище тоски, вертеп печальных мнений;
Там мягкий одр себе устроил томный сон,
И скука мрачная соорудила трон;
Там царствуют всегда нахмуренны туманы,
Слетаются кругом стадами черны враны.
Зломир там обитал, безбожный чародей,
Враг неба, враг земли, враг Бога, враг людей;
Во чернокнижии погряз Зломир глубоком,
Именовался он у Киевлян пророком;
В пещере с сонмищем беседовал духов,
Клевретом идолов и другом был жрецов;
Там человечии иссохши кости видны,
Шипящиея змии и лютые ехидны;
Там Ненависть, людей ни Бога не любя,
Терзает грудь свою и ест сама себя;
Но паки внутренна ко скорбям в ней родится,
И паки пищею свирепства становится.
Там Злоба рвет власы, там бледный Страх дрожит;
Цепями Совесть там окованна лежит;
Обман и Лесть сидят увитые венцами,
Алкая царствовать над слабыми сердцами.
Меж ими день и ночь волшебствуя Зломир,
Геенской прелестью обворожает мир;
Из сей губительной подобной аду бездны,
Взирает чародей в нощи на круги звездны.
Внушеньем злых духов сей таинств неких тать,
Грядущее хотел на небе прочитать;
Но будто молнии сверкнувшее блистанье,
Разило крестное волшебника сиянье;
Бия себя во грудь, на землю он падет,
Погибли боги вы, погибли! - вопиет.
   Погибли! - мрачные пещеры отвечают,
И паче злобный дух его ожесточают.
Бежит со трепетом, бежит ужасных мест;
Ему грядущее открыли круги звезд.
В разверстой будто бы он хартии читает:
В недолге Истина в России воссияет,
Безбожны капища Владимир истребит,
И крест, пресветлый крест язычество затмит.
Как тень тоскующа Зломир во град влечется,
Зияет ад под ним, земля кругом трясется,
И небо пламенно в него кидает гром;
Он к первому жрецу притек, бледнея, в дом.

   Пламид, верховный жрец, при старости маститой
Имел коварный ум, но образ сановитой;
Кора злодейств его ласкательный был вид;
Стяжания богатств себе не ставил в стыд;
В его деяния мешалось чародейство,
Чинимое жрецом и благо, есть злодейство;
В глаголах крылась лесть, в приветствиях обман;
Но сердцем был жесток, как твердый истукан;
Перуну жертвовал, его устами славил,
Но вместо идола себя он богом ставил,
И властолюбием геенским надымлен,
И мысли и сердца народа брал во плен.
Необычайное волхвово посещенье
Плотские чувства в нем приводит в возмущенье;
Он чаял душу зреть Зломирову одну,
Грядущу в адскую подземну глубину.
Подобен тьме ночной, Зломир очам явился,
И ужас из волхва в Пламида преселился.
Так действует душа над чувствами у тех,
Когда в другой душе найдет подобный грех.
Пламид покоился, как будто спяще море;
Но буря, сон отгнав, воздвигнет волны вскоре.
Восстань, Пламид, восстань, несчастный человек!
Погиб и ты и я! - Зломир Пламиду рек;
Или грядущего не есмь уже гадатель?
Или богов твоих Владимир есть предатель?..
Колеблем ужасом, имеющ бледный вид,
Из гроба яко тень, с одра встает Пламид.
На сердце выгоды он собственны имеет,
Жалеет о себе, не идолов жалеет.
Когда бы истинный людьми был познан Бог,
Роскошствовать бы жрец, ни сеять зла не мог:
Но там утратится благоустройства мера,
Где царствует обряд, иль жреческая вера.
Предчувствуя, что их откроется обман,
Пламид безгласен стал как хладный истукан;
Советам пагубным волшебниковым внемлет,
Из уст Зломировых и страх и злость преемлет.
Пойдем! - Зломир вещал. - Пойдем в Перунов храм;
Что значит в небе крест, нам боги скажут там.
   Грядут в Перунов храм, как облаки сгущенны,
В которых молнии и громы заключенны.
В душе Пламидовой волшебник множа тьму,
Свое видение поведает ему;
И злость, которая во узах сна томилась,
В жpецовом сердце злость вспрянула, пробудилась.
Терзая грудь свою, сей старец вопиет:
И так против богов Владимир восстает?
Коль мысли Царь в уме питает таковые,
Страшись, престольный град, и трепещи, Россия!
Омщение Пламид против Царя питал;
Но малым каждое злодейство почитал:
Хотел, чтоб воздух был Владимиру отравой,
Вода была огнем, хлеб яствою кровавой;
Желал он души все в одну соединить,
Дабы изменой вдруг на Князя вспламенить;
Но прежде вопросить во храме бога мыслит,
В изобретеньях зла его искусней числит.
Зломир вещал: Воззри на высоту небес!..
Взглянул на небо жрец, но светлый крест исчез;
Все мрачно сделалось в ужасную годину.
Тогда Пламид вскричал: Я вижу тьму едину.
О! что сия, Зломир, предвозвещает тьма?
Природа пасмурный приемлет вид сама.
Погибель общая конечно неизбежна:
Но на богов моих моя душа надежна;
Им светят в тьме ночной летающи огни.
Вступили с трепетом в Перунов храм они.
Сей храм, ужасный храм, над Боричевым током,
Спокойно не был зрим бесстрашным самым оком:
Курился вкруг его всечасно черный дым,
Запекшаяся кровь видна была пред ним.
Зломир волшебствовать во храме начинает,
Он всех богов прийти из ада заклинает.
В подземны пропасти проник Зломиров глас,
И князь духов смущен, вспрянул в полночный час.
Пространный шар земный лица его трепещет,
Разит перунами, он молниями блещет;
Убийство на челе, смерть носит во очах;
Его венец змии, его одежда страх.
Как туча с шумом он в Перунов храм вме¬стился,
Где в гордом он своем кумире веселился.
Познали два волхва присутствие его,
Внимают шум глухий, не видя никого:
Его пришествие тем паче примечают,
Что паче их сердца кипят и жесточают.
   В то время сонмище рассеянных духов
По дебрям, по горам, в пещерах, внутрь градов,
Все сонмище сие как море возмутилось,
Зломиров внемля глас, во капище явилось;
Как огненны струи со всех сторон текли!
То были божества, которых Россы чли;
Сомкнулись тучею и стали вкруг кумира.

   Поведай силы их, поведай свойства, лира!
Употреби в стихах приличный видам слог.
Звучащ оружием приходит Чернобог;
Сей лютый дух поля кровавые оставил,
Где варварством себя и злобою прославил,
Где были в снедь зверям разбросанны тела,
Между трофеями где смерть венцы плела;
Ему коней своих на жертву приносили,
Когда Россияне побед себе просили;
В нежалостны сердца сей бог себя вместил;
Весь Киев обожал, его Владимир чтил.
      Во мрачном сонмище я вижу злого Ния,
В нем ада судию соделала Россия;
Он пламенный в руках держал на грешных бич,
Являлся тамо Хорс, Семиргл, Купало, Зничь.
Я вижу меж богов роскошного Услада,
И златовласая с младенцем тамо Лада.
Полель, веселостей богиню провождал;
В нем Киев брачные союзы обожал.
Там Посвист, бурями как ризой вкруг увитый;
Там Волос, паствы бог, и Дажбо плодовитый.
В чем север признавал небесны божества,
То были действия и свойства естества,
Людские слабости, сердец слепые страсти,
Чрез кои мира князь держал людей во власти.
Он мраками сердца и разумы облек,
В Перуне заключен, духам подвластным рек:
О други! ведайте, что наш злодей всеместный,
Земных богов попрать намерен Бог небесный!
В сию печальну нощь, разгнав над градом мрак,
Владимиру уже был видим крестный знак.
Уже сей пленник наш, кичливый, легковерный,
Восчувствовал к кресту любви огонь безмерный,
И вскоре нас самих возненавидит он,
Когда измене сей не сделаем препон.
Всеобщую напасть и собственну внемлите.
Что делать нам теперь? как действовать, скажите?
   В то время Чернобог, звучащ как цепь броней,
К Перуну приступил, и нощи стал темней.
Не вижу страха, рек, во предлежащем деле:
Я к брани извлеку Владимира отселе;
Водимый по стезям гремящей славы мной,
Воспламенится он, не верой, но войной;
Ему венцы побед единая забава;
Я тако уклонял от Бога Святослава,
И многих славы шум от веры их отвлек.
   Зверообразный Ний тогда восстал и рек:
О сильный Чернобог! я знаю, что от Бога
Отторгла многих брань и ратная тревога;
Но славою уже Владимир пресыщен,
От веры ею быть не может отвращен.
Ты сам, о Чернобог! ты сам тому виною,
Что он гнушается хвалами и войною;
Ты в бранях подкреплять его не усыпал,
Ты лаврами главу Цареву осыпал:
Сей Князь прославился теперь неимоверно,
А смертных награждать не надлежит безмерно:
Довольно с них, на нас в надежде сладкой быть,
Мне мнится, должно страх теперь употребить;
И естьли сонмищу сие угодно будет,
Владимир небеса и светлый крест забудет:
Я ужасы ему во смутну мысль вложу,
Геенскими его мечтами поражу;
О верах размышлять, отнять его свободу,
Рассею по всему отчаянье народу.
   Бог ветров речь сию с досадою прервал,
Он бурей восшумел и воздух взволновал.
К чему, он говорил, к чему послужат страхи?
Опасны ли горам и тучам тленны прахи?
Из детства вышел Князь, уже он возмужал:
Возможно ль, чтобы страх Героя поражал?
Не страх... но стоит мне единого дхновенья
Отвлечь Владимира от Бога и явленья:
Я двигну облака и воды возмущу,
Реками дождь и град на землю ниспущу.
Мне в бурях к свойственной свирепости прибегну;
Я грады низложу, Двор Царский опровергну;
О верах слабый Князь престанет размышлять
И будет здания и стены обновлять;
Его усердие к кресту как прах развею.
Я лучших средств к тому, на мысли не имею.
   Тогда отважный Зничь, блистающий извне,
Вещал: намеренья сии не нравны мне.
Я хижинам свещу, я озаряю троны;
Во мне сияет Феб, сын древния Латоны.
Во существе огня я Россам жизнь дарю,
Питаю, грею их, их внутренность я зрю.
Хоть бури приключить печали могут крайны,
Но все подобные злощастия случайны.
Когда случайные злощастия прейдут,
Их Россы бодрые забвенью предадут.
На веки отдалить от Князя просвещенье,
Так должно общее воздвигнуть возмущенье;
Я к таинствам моим, о боги! прибегу:
В душах у Киевлян мятеж и бунт зажгу,
И возмущения не потушу дотоле,
Не обратится к нам Российский Царь доколе.
   Услад, прельщающий воззрением одним,
Сказал: народом Царь, народом есть любим!
Не можно верными нам действовать сердцами;
Россияне Царей как дети чтут отцами.
Что может чад в мятеж против отца привесть?
Нет пользы в мятежах. Но роскошь в мире есть!
Ее приятности Владимир духом любит,
Громов и бурь она скорее царства губит;
Приятства временны вооружить хощу,
И Князя ослеплю, Россиян развращу,
В забавах плавая, кумиров не покинет;
И к верам Царский жар погаснет и простынет.
   Но древний враг небес, во идоле сокрыт,
Блеснув перунами, собранью говорит:
О боги! в прении минуты мы проводим,
А дела лишь в кругу, не к самой точке ходим.
Или не помните годины и часа,
Когда повергли мы во трепет небеса?
С самим Творцом небес войною мы гордимся;
Мы те же! но теперь чего? креста страшимся.
Нет, боги! слабого виденья не страшусь;
Все тленно для меня; я действовать решусь.
Твой вымысл, Чернобог, уважен будет мною;
Что хощешь развращать Владимира войною:
Дух гордый паче всех соблазнов слава льстит.
О ты, великий Ний!  и твой полезен вид:
Полезно в крайности разрушить стены града;
Полезно бунт возжечь, полезна мысль Услада;
Но кратковременны напасти таковы,
А души, огорчив, не покорите вы!
Когда совсем богов Владимир позабудет,
То ваша и тогда нужна нам помощь будет,
Тогда Царя привлечь совокупимся вновь:
А ныне, мнится мне, потребна нам любовь.
Народом чтимая сего богиня града,
Наш вымысл подкрепит с прекрасным Лелем Лада.
Коль новая любовь Владимира зажжет,
В забвенье новые законы приведет.
Любовь тревожит ум и веры разрушает;
Она и тем язвит, чем сердце утешает.
Пусть Росский внидет Царь заутра в Ладин храм;
Владимир сколь ни горд, прельстится девой там.
Сие в богинин храм заутра привлеченьe,
Зломир! я на твое взлагаю попеченье;
Владимир будет наш, о боги! верьте мне,
Что возвеличимся мы паки в сей стране;
Я паки Княжеской душою овладею...
Ударил страшный гром с безбожной речью сею,
И весь затрепетал от грома стольный град;
Слетели духи тьмы как молнии во ад.
   При сонмище духов которая томилась,
Душа Пламидова злодейством веселилась;
Он ведал, что уже настало торжество,
Когда веселостей ликует божество;
Подобны Грациям, когда отроковицы
Приходят ради жертв во храм любви царицы,
В лазоревых венках богине песнь поют,
И больше прелестей заразам придают.
   О! что бы ни было, - вещает жрец суровый, -
Ни веры новые, ни Бог не страшен новый;
Какими средствами Царя ни уловлю,
На твердых власть мою столпах восстановлю.
Так подлая душа всегда развратно мыслит,
Коль благо общее во собственности числит.
Нещастный! он сего предчувствовать не мог,
Что к пущей пагубе любви послужит бог.
И тако он вещал коварному Зломиру:
Не медли угодить гремящему кумиру,
В чертоги Царские почтенный муж теки,
Владимира во храм богинин привлеки.
Зломир, носящий яд во сердце развращенном
Приближился к Царю во облаке сгущенном.
Сокрыт, но явен весь наукою своей,
Нашел Владимира вздремавшим чародей;
Имея полный ум чудесностью небесной,
Лежал на дернах Князь во мрачности древесной;
Там царство приняла святая тишина,
Сияние свое простерла вкруг луна;
По желтому песку река вблизи текуща,
Казалася струи в молчании влекуща;
При стройном в высоте движении небес
Спокоен воздух был, не колебался лес;
Играло по воде сребристое сиянье,
Являя чистых звезд безмолвно трепетанье,
И наводило сон колеблемых на ней
У теплых гнезд своих вздремавших лебедей;
Простерла нощь кругом густое покрывало,
Там все со Княжеской душой согласовало.
Зломир на спящего суровый взор возвел,
И в тихом сердце страх и трепет произвел.
Так ангел тьмы в раю жену встревожил спящу,
Супруга нежного в объятиях лежащу.
Тогда извлекши тьму и силы из луны,
Зломир сложил из них мечтания и сны;
Призраки дивные дхновением составил:
Россию страждущу Владимиру представил;
Мечтается ему, полночная страна
Во узы ввержена, злодействами полна;
Текущий кровью Днепр, пылающие грады.
Среди злощастий сих кумир явился Лады,
И так вещал Царю: когда в мой внидешь храм
И жертвы принесешь в умильном духе там;
Не только что твоя страна от зла спасется,
Но щедрость в ней моя реками излиется.
Зломир, составив сны, на Князя в злобе дхнул;
К нему простерся мрак, Владимир воспрянул.
Казалось, вдруг струи речные пробудились,
Нахмурились они и движимы явились;
Уже сквозь древеса блистает солнца лик,
Шум слышится кругом и лебединый крик;
Владимир, страшное напомнив сновиденье,
Конечным вображал отечества паденье.
От подданных любим, он подданных любил;
В болезненном тогда страданье возопил:
Тот подданных врагом и недругом явится,
Кто может их спасти, но их спасать не тщится!
Чего б ни стоило, отечество спасу:
Я вниду в Ладин храм и жертвы принесу.
В сих мыслях шествует в теремные чертоги,
Где бурю новую приготовляют боги.
Остановляет все Владимира в сей час;
Он внемлет в высоте гремящий некий глас:
Постой! в чертоги, Князь, не шествуй! - глас вещает.
Нощь, кажется, пред ним вторично тьму сгущает,
Но все препятствия привыкший побеждать,
Владимир не хотел спокойства сердцу дать.
Опасность страх другим в мысль смутну бы вло¬жила;
Его идти на страх опасность воружила.
   Зломир, прельстить Царя усердием разжен,
Орудием своим устроил Царских жен;
Их души возмутил мучительными снами,
Волшебством действует и действует женами.
Едва увидели сквозь бледну Князя тьму,
Текут, как птиц стада, они в слезах к нему.
Простерши на него любови полны взгляды,
О Царь наш! - вопиют, - не презри сильной Лады;
Нам обще всем в нощи изобразили сны,
Что в ней спасение твое и всей страны...
Владимир, слезы их приемля в убежденье,
Видений ощутил печальных подтвержденье.
Я вниду в Ладин храм, - со стоном отвечал;
Но много тем изрек, хотя и замолчал.
Подобну бурям Царь тревогу ощущает;
Ничто не веселит, но все его смущает;
Бежит от жен, но их вдали внимает глас.
Колеблемой ладье он сходен был в сей час,
Которую валы отвсюду окружают,
То гонят к берегам, то в море погружают:
Явленья дивного не позабыл в ночи.
Но солнце будто бы, лиющее лучи,
В полуденны часы поверхность камня греет;
Сокроет солнце луч, и камень охладеет:
Так сердце Царское теряло теплоту,
Котору ощутил к небесному кресту.
Неверие пред ним свой мрак еще держало,
Превратно вещи все Царю изображало;
Любовь рассыпала пред ним свои цветы,
И женски врезала в рассудок красоты;
Все мира прелести, все пагубные страсти
Старались удержать Царя в тиранской власти;
Трубила перед ним в звучащий Слава рог,
Внушая в слух ему: ты сам, Владимир, бог!
   Тогда велел вести в божницу тучны жертвы.
Имеющее жизнь приемлют боги мертвы:
Сто агнцев и телиц единолетных сто;
Жрецы победою своей считают то.
   Уже сокрылась нощь в неизмеримы бездны,
За нею как стада текут светила звездны;
Зломир, питающий змеиный яд и гнев,
В вертеп скрывается вздремать среди змиев.
В роскошном жрец одре сомкнул потусклы очи;
Во сне его душа была чернее ночи;
Воображением неистовым разжен,
Он видит Ладин храм и красных видит жен.
Развратныя души исчадия и действа,
Мечтаются ему ужасные злодейства;
Устами движет он и исчисляет их:
Уснуло зло на час в пучине мыслей злых.
   Но жребий знающи Владимиров Святыя,
В зерцале мира зрят судьбу твою, Россия!
Когда страну сию Дух Божий осенит,
На небе тайну ту ковчег златый хранит.