Васильковое поле

Потом мы с Люсей влюбились в цыгана с загадочным именем Сандро. Мы тогда ещё не читали рассказов Горького, и имя такое слышали впервые. Произнося его, ставили ударение и на первый и на второй слог, получалось нараспев. Цыгане приехали большой семьёй и поселились на краю деревни. Детей у них было много, Сандро казался самым красивым и необычным, он пел на областном тульском радио. Мы с Люсей слушали по репродуктору его концерты по пятницам в три часа дня, затаив дыхание. А вечерами, управившись с домашними делами и разными поручениями, выходили на край деревни к овину. Бабморя называла овин ригой, нам, городским, было всё равно, как называлось это место, главное, что там собиралась деревенская молодёжь и трепетало сердце. Сандро приходил тоже, с чернявенькими братьями и сёстрами в пёстрых цыганских одеждах.

Спустя короткое время, он стал, как бы невзначай, подъезжать к нашему дому на чёрном, будто лакированном, коне, верхом. В красной атласной рубахе, подпоясанной кушаком, сапогах, собранных в гармошку, широких шароварах. И всё на нём блестело. Блестели на солнце чёрные длинные кудри, глаза цвета маслин, тёмная кожа. Когда Сандро мчался вдоль деревни на коне, пыль поднималась столбом, ничего не было видно из-за неё, кроме развевающейся алой рубахи.
 
С возмущением разлетались врассыпную куры, гуси, петухи и всё, что попадалось на дороге. И так же стремительно цыган останавливал коня на скаку возле нашего дома. Конь задирал морду и вставал на дыбы. Здрасьте! Сандро загадочно посматривали то на меня, то на Люсю, и мы, тринадцатилетние, но советские, не такие девочки, как сейчас, не могли понять, к кому из нас он приехал. Сердца наши романтические бились в унисон и очень-очень громко.

И к вечеру, втихушку от бабушки Мори, нарядившись, шли мы с Люсей на ржаное поле вроде как прогуляться за васильками и, затаив дыхание, не оглядываясь, трепетно жаждали услышать стук копыт за спиной. Ловко остановив коня на скаку за нашими затылками, наш Ромео спешивался, отпускал лошадь в васильковое раздолье, вставал между нами, влюблёнными в него по уши, и мы втроём шли, слушая рассказы молодого цыгана. Иногда просили его спеть. Он не стеснялся, и - как же красиво поют цыгане на просторе! - песня на непонятном нам языке неслась во всю домнинскую ширь. Ближе к закату солнце краснело прямо на глазах. Яблочно-румяное, оно наливалось кровью заката всё больше и больше. И вот уже два алых пятна – на небе и совсем рядом, в двух шагах, сливались в одно тревожно-радостно-щемящее чувство. А в тишине деревни слышался вдруг звонкий голос бабушки:

- Галя-а-а, Люся-а-а, да-а-мой.

Зов разносился по округе, как будто никого кроме нас и бабушки не было на всей планете. А нам ох как не хотелось расставаться. Знала, конечно же, знала и понимала наш возраст бабушка Мавра, зорко следившая за нашей девичьей невинностью. Она ведь тоже была когда-то молоденькой и красивой. Ей было четырнадцать, когда приехали в дом Паниных сваты.

- Вот пожаловали к вам за ярочкой. Ваш товар, наш купец, - поздоровавшись и перекрестившись на образа, с порога произнёс  будущий свёкор.

- Кого желаете сосватать, Мавру или Марию? - вежливо спросил отец Дмитрий Иванович, взглядом окинув дочерей.

- Мавру Димитриевну.

Под венец она пошла с Пашей Акатовым молоденькой девушкой и прожили они много лет счастливо и душа в душу.

Продолжение:http://www.proza.ru/2017/03/19/1105