Царёк

Двор возле нашего дома был живой: кудахтающий, крякающий, гогочущий, гавкающий и мычащий, в хлеву стояли две коровы – Красавка и Зорька. На заборе висели крынки, ещё их называли махотками, - глиняные сосуды для молока. Посередине двора - маленький прудик, выкопанный вручную. Вода в нём всегда была зелёная, мутная, но лягушки почему-то не водились, опасались, видимо, быть проглоченными нашей многочисленной утино-гусиной братией. Белоснежные гуси плавали и ныряли в этом болоте, но выходили из воды чистыми, не замаравшимися. Не зря, наверно, говорится: что с гуся вода.
 
В собачьей будке жила собака Найда, бедняжка, весь свой век на цепи. Положив голову на лапы, созерцала происходящее во дворе и иногда лениво гавкала, как бы проверяя, не пропал ли голос. У соседей Царьковых стояла пасека, и иногда пчёлы налетали на наш двор. Больше всех доставалось от жужжащих Найде, убегать от них было некуда, разве что забиться в конуру и мотать головой, отгоняя незваных гостей. Иногда пчёлы жалили в нос и морду, и тогда пёс выл от боли, нам его было жалко, и мы ненавидели старого пчеловода Царька, как называли его в деревне.

Царьковы жили небольшой дружной семьёй. Нам казалось, что были они  хитрые и вредные, особенно дед Царёк и его внучки Вера и Надя. Пасечник, невысокий и кряжистый, всегда ходил в кирзовых сапогах, холщовых полосатых штанах, рубахе-косоворотке и соломенной шляпе. Шляп у него было две. Вторая - с сеткой от пчёл. Из-под сетки выглядывали маленькие заплывшие глазки-щёлки, недобрые и словно сверлившие взглядом. Мы его побаивались. Зимой Царёк преображался - в подшитых кожей валенках, шапке-ушанке и овчинном тулупе, который он носил нараспашку, казался он выше ростом и представительней. Но узкие глазки-буравчики не менялись ни зимой, ни летом.

Царёк никогда не угощал соседей мёдом, всё шло на продажу и кое-что на семью. Если и продавал кому в деревне, то по большой цене. А ехидные Верка с Надькой любили позлить нас, вынося из дома хлеб, густо намазанный мёдом, а то и аппетитно пахнущие соты, наполненные янтарным тягучим лакомством.

То, что Царьковы куркули, говорила вся деревня. Как-то случилось у них несчастье. Дядя Володя, Царьков зять, молодой и красивый милиционер, загулял. Пытались они скрыть свою беду от людей, но в деревне такое не утаишь. Молодая жена Антонина с ума сходила от горя. Женщины судачили о её муженьке, здоровались с ним сквозь зубы, смотрели косо. Тоню жалели. Отец-Царёк приказал дочери: "Терпи! Нагуляется и вернётся".

Года два Антонина терпела, потом Володя действительно вернулся в семью. Мы, как и взрослые, по-бабьи сочувствовали тёте Тоне и перешёптывались, завидя её, румяную и красивую, статно носившую вёдра на коромысле. Верке с Надькой, наоборот, старались насолить, жестоко не принимая в свои игры. И мы, и деревенские ребята по-прежнему не любили «девок Лебедевых», а они в отместку нам всё толще и толще намазывали горбушки мёдом.

А девчонки Вера с Надей были не такими уж плохими, думается сейчас, обычными деревенскими девочками. Просто детское восприятие наше было обострённым . Жадные, вредные… Что могло быть хуже?

Продолжение:http://www.proza.ru/2017/03/19/950