Война

          Наступил 1941 год. Мой брат служил в Красной Армии в Брестской крепости. 21 июня 1941 года он получил демобилизационный лист, а  22 июня пошёл в тыл получить сухой паёк на дорогу. Обратно идёт – немецкие самолёты расстреливают всех подряд. Летают так низко, что крылья самолётов косят рожь. Игнат упал на землю, решил спрятаться. Самолёт сбросил бомбы и улетел. Осколок бомбы ранил Игната в правую ногу, пройдя от ступни до пояса, всю ногу разрезая. Солдаты в панике бросались бежать кто куда. Грузовая машина проехала мимо и не забрала раненых. Тогда он стал стрелять по ней из винтовки. Тогда она остановилась, оттуда вышли солдаты, взяли его за руки за ноги и бросили в кузов. В лазарете сделали ему операцию: зашили рану и крепко обмотали бинтом. Начальник медицинской части выдал удостоверение, что ранен и оказана помощь, нуждается в стационарном лечении, и выдали удостоверение на 10 дней отпуска. Игнат прибыл в село 15 августа 1941 года и сразу встал на учёт в РВК. Мы дружно работали, молотили хлеб днём и ночью. В поле всю ночь пели русские песни девушки и женщины. Брат рассказывал мужикам в селе, что началась война с немцами. Мужики отвечали, что мы немца шапками забросаем. Радио в селе не было и никто не знал что уже идёт война.  18 августа военкомат призвал моего брата и половину мужиков на фронт. Мой брат был младшим командиром. Ему поручили командовать этими мужиками. Для обучения военному делу поселили их в Белгороде в «казачьих казармах». Это от нашего села 30 километров по шляху. А если через турецкий вал и село Кошлаково – 7 километров. Я ходил смотреть, как он их обучает.  Пришёл, смотрю: на копья надеты снопы ржи, мужики построены в ряд и по очереди винтовкой образца 1881 года колют снопы. Один закончит, передаст другому. На второй день пришёл; посмотрел, поговорил с Игнатом. Он сказал, чтобы я больше не приходил. Пришёл на 3 день и не узнал казачьих казарм: всё кругом была разрушено, смотреть страшно. Кругом валялась обувь, одежда.  Рюкзаки из мешков сшиты: в них хлеб, пироги, куски сахара, махорка и прочее. Обратно решил пойти другой дорогой, через шебекинский лес. На опушке леса меня остановил небритый, грязный мужчина потребовал подойти и рассказать, как пройти на сахарный Буденовский завод. Я испугался и побежал в глубь леса. Бежал долго, через весь лес от Шебекино до Дмитровки. А это 8 километров.

          С этого дня наступила черная полоса. Люди перестали быть добрыми, перестали доверять друг другу. Стали колхозное имущество растаскивать по дворам. Первыми стали  председатель колхоза, бригадиры и счётные работники. Растащили всё что можно: скот, МТС, хлеб, сало, масло и т.д. Было указание сверху;  ничего селянам не оставлять. Стали жечь хлеб, сахарный завод, постройки.  Песок сахарный  горел красивым голубым пламенем, как голубое море. Крестьяне бежали спасать сахар, их охрана прогоняла, Один старик не послушал охрану, стал тушить, так его убили. Скот, гнали день и ночь. Весь сельхозинвентарь: плуги, бороны, трактора вывезли. Колхозный двор стал пустым. Стали во двор завозить овёс, ячмень для молотьбы.

          Стали возвращаться в деревню те, кто был раскулачен. Но их дома были заняты руководством села; председателем, счетоводом.

          Наступила осень. Стало холодно и наши гуси стали приходить домой не все. Однажды я находился на огороде и услышал крик гусей. Я побежал огородами к колхозному двору и вижу: жена председателя колхоза Хлыстова крутит шею гусю. Я схватил гуся, вырвал и толкнул её. Она молчком убежала домой, а через 3 дня приносит нам сестре Люсе, ей 16 лет было, срочно явиться в РВК для работы на оборонительных рубежах. Москвы.

          Нам нужно было корову кормить соломой или сеном. Я пошёл в поле за соломой недалеко от деревни. Смотрю у стога лиса мышей ловит. Мышей было очень много. Я зашёл с обратной стороны стога, забрался на него, развернул мешок и прыгнул сверху на лису. Она попала прямо в мешок. Завязал я его, хотел поднять. Тяжёлый был. А сбоку нести – она очень когтями царапала ноги. Приволок в деревню. Ребят набежало наверное половина села смотреть лису.

          Тогда же появилось много беженцев из Украины. Я домой пришёл, а у нас разместились две семьи: дед Иван и бабушка с внучками Груней и Марусей, они бежали из Донбасса от немца. А на кухне расположились бабушка Груня с двумя девочками  Машей и Нюрой. По нескольку семей тогда стали жить в одном доме.

          На следующий день вечером я решил корову пасти за дорогой, которая вела к Сталинграду. Это главная дорога у села. Вдруг я вижу, едет тройка вороных впряженных в дрожки, и там сидят мужики в кожаных куртках, пьют водку и играет граммофон. Дрожки остановились, мужики сказали что-то друг другу и стали из пистолета Макарова по мне стрелять. А расстояние было не более 60 метров. Когда я услышал первый выстрел, я упал в канаву и слышу они говорят: «Готов змеёныш». И дальше поехали. Я вскочил и скорее погнал корову домой. Рассказал об этом деду Ивану, он мне запретил не гонять корову далеко.

          На следующий день получили письмо от брата. Он пишет:  «Вступаем в бой. Наверное, не вернёмся». Так и оказалось. Ни один мужик, который вместе с братом воевал, не вернулся. Жить стало  страшно. Народ замкнулся. Стали опасаться друг друга.

          Однажды к селе появились два милиционера. Пришли к нам, и стали допрашивать сестру Иру. Потом заметили меня, забрали под руки и отвели в сарай. В сарае они закрыли дверь, засунули мне в рот тряпку и стали бить сапогами по ребрам, груди и голове. Потом стали выворачивать мне руки. Но я такой боли не чувствовал, как от ударов в грудь и по голове. Они спрашивали, где сестра Люся. Я отвечал, что она поехала строить оборонительные рубежи. С тем они и ушли. Через 3 дня появилась сестра Люся и рассказала, что их поезд немецкими самолётами был разбомблен и разрушена железная дорога.  Она говорила: всё разбито, начальство разбежалось и жить негде. Мы все вынуждены уйти по домам.

          Мы с ребятами ходили проверять завалы на турецком валу, а кое-что и приметили на случай от немцев прятаться. А дед Иван выкопал два укрытия от бомбёжек; одно метрах в 10 от двора в сливах, а второе в 50 метрах. Укрытия были покрыты брёвнами в два наката. Было ещё третье укрытие через дорогу у Нюрки, нашей двоюродной сестры. Хорошие укрытия, засыпаны камнями и землёй.

          Появился слух, что немцы забирают скот. Стали все поголовно резать коров. Мы тоже зарезали бычка. Взяли за рога, привязали к бревну(матеце). Ира дала мне кувалду железную, поставила стул и заставила бычка убивать. Я залез на стул, взял кувалду и ударил его между рогов один, второй раз, а он стоит, глаза расширились, смотрит. Ещё раз я ударил. Он свалился на землю. Тогда я перерезал ему косой горло и стал обдирать шкуру. Стали переворачивать на другой бок, да никак. Тогда решили забрать внутренности и вырезку, а остальное мясо закопали в землю, потому что не было соли. Шкуру ободрали и повесили в сарае под крышей.

          Наступила зима. Мужиков почти не стало, кого в армию забрали, кто в декабре месяце в партизаны ушёл в лес.  Командовал ими наш председатель Сабельников.

          Перед новым 1942 годом Ира видела в окно, как председатель колхоза Сабельников своего шурина возле колодца застрелил, потому что тот не служил в армии. А шурин был болен эпилепсией. Кровь вся в колодец попала, а ведь все в деревне брали воду оттуда.  Вся борьба с немцами заключалась  в частых набегах на село: забирали в подвалах молоко, а что не могли унести  – разбивали и разливали.

          Как-то мы погнали коров пастись на поляну около леса. Оттуда вышли два мужика: бороды до земли, с винтовками, набросили верёвку на рога корове и повели в лес. Мы кричать, просить: «Отдайте корову». Они на нас винтовки нацелили.  «Что, вам жить надоело?»  И повели корову в лес. Мы побежали в село, собрали людей и в лес повели. А от коров лишь рожки и ножки остались.

          Для нас, сельских жителей, настало тяжёлое, смутное время. Нас все бросили. Мы всю осень и зиму сидели и ждали, что будет завтра. Жили одним днём. Прожит день и ладно. Ждали следующего. Советская власть хлеб забрала, скота не оставила, весь сельхозинвентарь вывезла. Весной 1942 мы пошли на колхозные поля села Маломихайловка. Копали мороженую картошку и из неё варили кашу крахмальную и её ели, а также лепёшки из липы и лебеды. Соли не было. На колхозном поле брали суперфосфат, просеивали его и использовали вместо соли. Немецкий самолёт нас бомбил в поле. Мы ложились и ждали когда улетит.  И так ходили целую неделю. В марте 1942 года пришли немцы и заняли оборону вдоль турецкого вала протяжённостью до Ржевки и дальше до Волчанска на 20 километров. Чистое поле, окружённое лесами. С северной стороны немцы,  с южной стороны – наши, в долине безымянной речки. Фронт занимал территорию вала и в нашей деревне за огородами были выкопаны траншеи, в них находились солдаты. В дом они не заходили. Мы свободно ходили по деревне; пасли коров и гусей. Немецкие самолёты налетали и бомбили укрепления в день где-то 4-5 раз. Как пролетит немецкий самолёт-разведчик «рама» жди самолётов-бомбардировщиков...

          В нашем доме находился штаб Красной Армии,  потому что двор был  огорожен глухим забором высотой около 3 метров. Через дорогу в огороде были выкопаны окопы в в полный рост. Там находились солдаты с винтовками и пулемётами. В Конце Заречной улицы  под углом находилась улица Выгонная, а на углу стоял амбар Семёна Макаровича.  Под амбаром сидел снайпер. Когда заканчивалась бомбёжка, мы бегали по улице, собирали горячие осколки, Однажды увидели на возвышении турецкого вала немецкого генерала. На груди кресты и ордена на солнце сверкали. А мы находились у амбара Семёна Макаровича, где был снайпер. Мы стали снайпера подначивать,  что он не попадёт в генерала. Он взял  винтовку с оптическим прицелом, выстрелил в генерала и убил. Как немцы забегали! Выскочили из леса, подхватили его под руки и поволокли в укрытие. Долго ждать не пришлось. Немцы открыли шквальный огонь из всех видов оружия. Земля поднялась в воздух. Но мы все остались живы. На следующий день генерала хоронили в сливах около леса в огороде колхозницы на турецком валу, в сопровождении духового оркестра. Духовой оркестр был и у нас на колхозном дворе. Мы каждый день слышали траурную мелодию, потому что каждый день шли ожесточённые бои и были большие потери. После боя с траурной мелодией везли раненых солдат на телегах. Они очень страшно выглядели; кто в голову, кто в живот ранен, в крови. Один солдат подошёл к нам и попросил нож. Мы не дали. Тогда он положил руку на пенёк и дёрнулся всем туловищем. Было страшно смотреть, как растянулась вена и лопнула. А руку он выбросил в кусты. В штаб стали приходить из тыла солдаты с оружием и верхом на лошадях, чаще по ночам. У немцев был установлен прожектор на горе, и они его включали каждую ночь. Им всё видно было, потому что у нас за огородами чистое поле. В первых числах апреля немцы обстреляли из миномётов наш дом. Один снаряд попал и развалил полдома.  На печке лежала бабушка, так она осталась жива, а второй половины дома как не было, ничего не осталось. Мы пошли смотреть: нигде ничего не повреждено кроме нашего дома.