Те, кого любим мы

Те, кого любим мы.

Действующие лица
Милош Томашек, владелец Турбазы “Снежная” в Карпатских горах, замкнутый, спокойный человек.
Евгения, его сожительница, женщина молчаливая и незаметная.
Йозеф Томашек, сын Милоша, нервный юноша, замкнувшийся в своем горе.
Габриэла Томашкова, дочь Милоша.
Марек Кухта, полицейский, специалист по по махинациям с недвижимостью и подлогу, на отдыхе.
Андреа Штрадова, певица из Нью-Йорка, на отдыхе.
Франтишек Лазович, магнат из из Нью-Йорка. Интересуется разработкой горных пород. Все время носит черные очки. На отдыхе.
Даниэла Лазович, его дочь, хрупкое, мальчиковатое существо.
Франц, пострадавший в горах человек.


5 апреля. Написано на салфетке почерком Дани Лазович.
“Привет. Я Дани. Я здесь с папой (зачеркнуто) дядей. А ты?”
Ответ почерком Йозефа. “Йозеф. Живу”.

5 апреля
Франтишек Лазович - Андреа Штрадовой.
Турбаза “Горная”, Бескиды - Нью-Йорк.
“Добрались. Дани порядке, я так себе. Подробности письмом. Лазович”.

6 апреля.
Турбаза “Горная”, Бескиды -> Нью-Йорк.
“Здравствуй, моя дорогая Андреа. Пишу тебе со склона Бабьей Горы в Бескидах.Здесь удивительно красиво. Сколько лет прожил в Чехии, а из Праги и не выезжал и всего этого не видел. Представь себе, сижу у окна в маленькой уютной комнате. Здесь раньше жил сын хозяина, а теперь вид на горы тяготит его, а я и доволен. Огромная синяя туча наползает на горы совсем рядом, а за ней ослепительно голубое небо, и маленькое облачко, и солнечный свет на снежных вершинах вдали! Как бы я хотел, чтобы ты тоже это видела, была бы здесь, рядом со мной, сидела с ногами в кресле напротив… Может, плюнешь, возьмешь отпуск и в горы? Лыжный костюм захватишь, покатаемся… Сезон окончен, но здесь еще лежит снег, я даже удивился. Мне казалось, он сходит раньше. Дани катается на вездеходе - хозяин турбазы разрешил. Он славный малый, кажется, но угрюмый бирюк чуток. Может, от того, что много лет прожил на турбазе в горах, давно не спускался к людям. У него сын, нервный замкнутый парень, и дочь, приятная девочка лет тринадцати. У нее, между прочим, есть твоя пластинка. Еще тут живет некая Евгения, кажется, с хозяином, кажется, не жена. А больше и никого. Не сезон. Мы единственные с Дани тут постояльцы. И, глядя на то, как искрится под солнцем снег, я почти забываю о страшной катастрофе, что привела меня сюда.. Приезжай. Лазович.

12 апреля.
Нью-Йорк - Бескиды. Не отправлено.
Фрэнки, я очень рада, что тебе получше. Но как ты себе это представляешь? Я певица, у меня график концертов, я не могу все бросить и улететь на эту твою как ее Бабью Гору! Хорошо отдыхайте, Дани привет. Увидимся.Энди.

12 апреля. Написано почерком Дани Лазович на обертке от шоколадки.

“Плохо спать. Давит на грудь. Поднимается буря. Страшно. Зря папа (зачеркнуто) дядя сказал Андреа брать горнолыжный костюм. Будет буря. Будет очень страшно. Йозеф очень хороший”.

12 апреля
Телеграмма Франтишека Лазовича Андреа Штрадовой.
“Нужна. Вылетай. Все расходы компенсирую”,

12 апреля
Нью-Йорк-Бескиды.Андреа Штрадова - Франтишек Лазович
Буду завтра.

Письмо Йозефа Томашека Божене Млинарж, погибшей 10 сентября прошлого года. 9 апреля
Божена, Божена, Божена…
Скоро будет полгода, я как потерял тебя, а вместе с тобой и себя, и все планы на будущее и весь смысл жить. Полгода я существую в отцовском доме, как в тюрьме, совсем начал сходить с ума, когда умерла мать, и появилась Евгения. Никогда, никогда не прощу отцу, что он позволил этому случиться. А ты умерла, тебя больше нет, а я пишу тебе, как живой. Я знаю, разговоры с мертвыми один из признаков безумия, но в моем случае это наоборот, необходимо, чтобы сохранять остатки нормальности.Сезон кончился, Божена, мне стало совсем одиноко и совсем страшно. Отец не разрешает мне уехать, говорит, что боится отпускать, чтобы я с собой ничего не сотворил, как будто здесь я не сотворю. Хоть беги в город как бродяга, без документов… Иногда разрешает выбраться, все же, вот вчера я встречал двух постояльцев из Штатов, горнопромышленника (так он сказал) Лазовича, чеха по происхождению, впрочем, с племянницей Даниэлой, созданием странным и пугливым, но чем-то мне интересным. Первый человек, Божена, который вызвал ко мне хоть какой-то интерес с тех пор, как не стало тебя. Лазович хотел говорить со мной о разработках, ведь я учился в горном институте и представляю несколько породы в этих краях, но нет на свете ничего более постылого мне, чем горы, и чем разговоры с праздными людьми.. Поселились они в моей бывшей комнате.  Я съехал оттуда в чулан на первом, он без окон, напоминает гроб, но мне и того лучше, я не могу глядеть на снег, снег, который отнял тебя у меня. Надеюсь, там, где ты, тебе хорошо, и ты не злишься на меня. Буду продолжать писать и прятать эти письма. Твой любящий Йозеф.

Из дневник Габриэлы Томашек, 10 апреля

Очень плохо стало жить, боженька, девочке Габи четырнадцати лет от роду с тех пор, как умерла мама. Йозеф совсем невменяемый стал, на отца с кулаками бросался, страшное ему кричал, а чем папа виноват? Мама просто заболела, просто умерла, это бывает с людьми, никто не виноват. И никто не виноват, что Божена погибла под лавиной. Боженька, вразуми Йозефа, дай ему сил. И папе дай сил, чтобы выносить его. И Евгении, чтобы она не ушла от нас, ведь она так нужна папе. База стоит пустая, все гости поразъехались, тишина, как в гробу.  И мне, боженька, мне, девочке Габи, тоже сил дай, и чудо сниспошли, сил нет ни жить, ни радоваться, ни учиться. 
Путевые записки Марека Кухты, полицейского инспектора, 11 апреля.

На турбазу прибыл. Вещи сдал.Я в отпуске! Слышите все, Марек Кухта, инспектор по подлогу, в отпуске! Чешская полиция грядет в горы! Но это потом. Сначала - сутки здорового отдыха! Место я выбрал славное, тихое, красивое. Не сезон, ну да ладно. Куда мне отпуск в сезон! Тем и лучше - людей поменьше. Кажется, всего двое постояльцев, некто горнопромышленник Лазович, подозрительного вида человек… так, так, так, Марек Кухта, ты в отпуске! никаких рассуждений о законопослушности людей вокруг тебя. Итак, милейший горнопромышленник Лазович, и его впрямь очаровательная дочка мальчиковатого вида. Гоняла сегодня весь день вокруг турбазы на снегоходе, который одолжил ей хозяин. Так, так, хозяин… Видел его мельком, когда подавал документы, но лицо у него знакомое, ей, ей, знакомое. Марек, остановись!
Погода тут странная, не ждал столько снега в это время года, но пока я в доме, у горящего камина, чувствую себя славно! Посмотрим, посмотрим, как оно дальше пойдет.
...чуть позже тем же днем.
“Черт подери, не могу кратко не отметить, что слышал, как сын хозяина, Йозеф, тряс его и кричал “ты ответишь мне за смерть мамы!”. Ну что такое, Марек Кухта, куда ты попал? Молись, чтобы продолжать дневник, а не пришлось писать отчет!


Телеграмма Франца Скленаржа в Прагу от подножия Бескид. 10 апреля
“Тварь тут не одна. Грядет катаклизм. Выдвигаюсь Бескиды. Молитесь раба Божьего Франца”.


Написано на выброшенной накладной почерком Дани Лазович. 10 апреля
“Страшно. Снег. Снег. Грядет снег. Страшно. Не могу дышать. Папа, папа забери меня отсюда”.

Из путевых записок Марека Кухты, инспектора, 11 апреля.
Ох, я пьян. Как же я пьян. Инспектор по подлогам, Марек Кухта, как же ты нализался! А и что такого? что такого, скажете вы? Я на отдыхе, имею право выпить расслабиться, после всего, что со мной произошло. И вообще - я не пьян. Я на-ве-се-ле! Навеселе, ибо чешская полиция встречает в горах старых друзей и пьет с ними!
Но начну по порядку. Сегодня погода испортилась совсем. Из дома носу не высунешь. Снег сыплет как ненормальный. Это в апреле-то месяце! Совсем помутилась небесная канцелярия. Хоть на отдых и вовсе не езжай! Хозяйский сын продолжает устраивать всякое и наводить меня на мысли, что спокойным отдых мой тут не будет. С утра мы все сидели в гостиной у камина. Горнопромышленник Лазович читал газету. Даниэла смотрела в окно на падающий снег. Мне показалось, что она была бледна, и что ей не очень хорошо. Лазович несколько раз подзывал ее к себе, но она отказывалась идти.
Заходила женщина хозяина, Евгения, приносила чай, накрывала на стол. Она очень мало проводит времени с нами и тоже вызывает у меня сложные чувства. Я почему-то, когда она проходит мимо, все вспоминаю актрису одну, Элишку Черникову, я был влюблен в нее немного и на все спектакли ее ходил. Потом она перестала выступать, и я узнал, что она выбросилась из окна. Не понимаю, почему Евгения мне это напомнила. Они совсем непохожи, Элишка и выше, и моложе была...
Хозяйская дочка вышивала, сидя в кресле, и что-то напевала себе под нос. Начала петь и Даниэла. И тут Йозеф и повел себя странно. Да, в комнате был и Йозеф, он только что вошел, намевался, видимо, пройти на кухню. Но когда племянница Лазовича пропела первые строки, он подскочил, подбежал к ней, схватил ее за плечи, начал грубо трясти и что-то закричал. Хозяин и Франтишек оттащили его, после чего горнопромышленник увел свою племянницу наверх и вернулся уже один, а Йозеф тоже, кажется, заперся в своем чулане. Позже, вроде бы он ходил просить прощения и добиваться встречи с Даниэлой, но я не понял, были ли уважены его желания. Кажется, Лазович был настроен решительно.
И, наконец, третье, решающее событие - к нам прибыл новый постоялец, и это повергло в шок уже меня. Я ясно помню, как покинул базу хозяин, бормоча что-то про погоду, снегоход, непослушного сына, и я дремал у камина, и открыл глаза под звук заглушающегося мотора. Открылась дверь. В комнату ворвался холодный воздух, снежинки закружились, и в дверном проеме, невообразимо прекрасная, с волосами, осыпанными снегом, оказалась Андреа. Женщина, которую я любил двадцать лет назад. Женщина, которая скоропостижно бежала от нас в Америку и не давала о себе знать. Женщина, которую я давно забыл. Женщина, которую я мгновенно вспомнил. Вот она входит в дверь, ее походка легка и изящна, она одета по последней моде, она известная стала певица, я слышал, ее передавали на нашем радио, и я только теперь сообразил, что Габриэла вчера вечером ставила ее пластинку. А вот Милош вносит за ней ее чемодан. Да, Милош. Ибо я узнал и его. И все вместе уже становилось не смешно. Или наоборот крайне смешно. Итак, Марек Кухта, ты победитель. Впервые за пять лет берешь отпуск, едешь к черту на рога, там тебя засыпает снегом, и ты встречаешь женщину, которую любил двадцать лет назад, и друга, которого знал двадцать лет назад, и которые оба эти самые двадцать лет назад вышли из твоей жизни не попрощавшись. Мне немедленно требовались объяснения. И я немедленно потребовал их от Милоша.
  Двадцать лет назад нас было четверо. Четверо безбашенных студентов. Я с юридического, Андреа с театрального, Милош - будущий инженер и Ева с медицинского. Мы дружили, мы любили, мы везде бывали вместе. Милош с Евой увлекались какой-то мистикой, ходили в странный подпольный кружок, я отговаривал их от этого, потом перестал. Потом в нашей дружной компании случилась трагедия (это я тогда считал так, не понимая, что истинная трагедия впереди. Ева  ушла от Милоша. От замкнулся в себе, стал меньше проводить времени с нами, дружил больше с Андреа, чем со мной… А потом они исчезли. Оба. В один миг. От Андреа я получил странное прощальное паническое письмо, настолько бредового вида, что даже не стал относиться к нему серьезно. Потом услышал, что она осела в Нью-Йорке, что стала известна. Нового своего адреса она мне не прислала. Я бы мог найти, но зачем. Марек Кухта не привык навязываться. Никаких следов о Милоше я не нашел.
Поступив в полицию на службу я использовал кое-какие свои связи, чтобы что-то узнать, но узнал только, что незадолго до исчезновения моих друзей погибла в автокатастрофе в горах Ева с ее женихом. Это не было тайной, впрочем, об этом писали в газетах, и я не мог найти разумной связи, а всякие конспирологические нелепые выдумки конечно же отрицал.
  Так как-то и вышло, что я остался один. Новыми друзьями не обзавелся. Семьи не нашел. Поженился с работой, так говорят про таких, как я. Так и вышло. Работал я хорошо, добросовестно, пивал пиво с коллегами по вечерам, по выходным ходил в театр, когда Элишка там играла, потом и это перестал. И вот эта единообразная жизнь сделалась мне невыносима, я взял отпуск и приехал в горы. Приехал в горы на базу, которую создал Милош. Держал все эти годы Милош. Я просто мог поехать отдыхать и найти его. Но разве ты мог знать, Марек Кухта?
  Мы пили, пили и пили и вспоминали минувшие дни. И только сейчас, когда пишу эти строки, понимаю, что он так и не сказал, что произошло, и почти не говорил о своей жизни в горах. Мы просто вспоминали о том, что было. Ну ничего, у нас еще сколько дней впереди, все равно нас, кажется, заваливает снегом к чертям в этой лачуге. Вначале, к полному моему восторгу, к нам присоединилась Андреа, но испытать полностью счастье и развеять неловкость ситуации нам не дал Лазович. Вот уже не люблю я этого человека, с его вязаным свитер с горлом, с его черными очками, когда не светит солнце, и тем более не люблю я его, когда он уводит у меня все еще дорогую мне женщину. Ничего, мешок с деньгами, чешская полиция еще себя покажет!


Письмо Йозефа Томашека Божене Мнишек  12 апреля.
Здравствуй, моя дорогая, моя любимая Божена.

Хочу рассказать тебе о странных и непонятных вещах, которые происходят со мной. Мне стыдно и неловко писать тебе об этом, но, кажется, Дани Лазович стала занимать какое-то место в моем сердце. Но пойми, это потому что она похожа на тебя. Нет, не так просто, ты была совсем другая, но… как бы объяснить тебе это. Я вижу в ней тебя. Нет, не так. Я вижу тебя сквозь нее. А иногда мне и вовсе кажется, что нет никакой ее. А есть только ты. Ты просвечивашь через нее, через все ее движения, когда она останавливается, забывается, не думает, что делает. А когда думает - она как робот какой-то, искусственный механизм. Я пробовал с ней говорить. Она говорит сбивчиво, отдельными фразами. Как будто не очень понимает, где она и что она. Зовет Лазовича то папой, то дядей, ничего рассказать о себе не может, очень боится снега.
А вчера приключилось странное. Совсем странное. 
Пошел снег. Совсем сильный ненавистный снег. Поэтому все гости, которых набилась у нас уже полная база почти (и что их всех сюда принесло?), сидели в гостиной. Дани стояла у окна. Я проходил мимо и бормотал песенку, ту песенку, что мы с тобой всегда пели, строчку я, строчку ты, помнишь? Я провел свою строчку. А она пропела твою.
Этого я уже перенести не смог. Дальнейшее я помню смутно. Кажется, повел себя все же как полная свинья. Подскочил к ней, стал трясти за плечи, что-то кричать. Ужасно. Отец и Лазович нас растащили. Как же я ненавидел их тогда. Вырывался, кажется. Кричал, угрожал. Стыдно перед тобой. Стыдно перед Даниэлой. Франтишек увел ее к себе.  Я заперся в чулане. Потом успокоился, конечно. Надо извиниться. И очень надо поговорить. Лазович не пускает меня к ней. Господи, как он не понимает, что мне это необходимо?!

Дневник Габриэлы Томашек., 12 апреля

Жизнь, дорогой Господи, день ото дня становится не легче. Но девочка Габи не унывает. Девочка Габи очень надеется на тебя, Господи, и не зря. Спасибо, что послал мне Андреа. Я до дыр ее пластинку закрутила, и вот она сама приехала к нам на базу. Это чудо настоящее, Господи, как я просила Спасибо тебе, ты их умеешь!
Странны и чудны дела твои, Господи, и много странного творится на нашей турбазе в эти дни. Снег валит как ненормальный. На улицу уже почти нельзя выйти. Отец с Йозефом брали снегоход, пытались пробиться в город, но, кажется, случился обвал. Телефонная связь пропала. Но я совсем-совсем не боюсь, Господи. Ведь здесь Андреа, как я могу при ней бояться.
В общем, кажется, мы отрезаны от мира. И, кажется, папа не знает что делать. Я думала, не бывает такого, он даже когда мама умирала, и когда лавина сошла, знал, что делать. Ему было плохо, больно, но он не терялся. Милый, милый папа. Плохо так писать, но всегда любила тебя больше, чем маму. Ты умный, живой, настоящий… Мама… она как кукла какая-то почти всегда была. А Йозеф, Йозеф маму очень любил. Вот потому так и расстроился, и папу винит во всем, и общаться ни с кем не хочет. Но только тсссс! Мне кажется, Йозефу нравится Дани. Хоть бы так, хоть бы так! Тогда, наверное, он понять и простить сможет отца.
Приписка, сделанная позже.
А вечером  произошло, господи, совсем чудесное событие: на базе появился новый гость. Хотя не знаю, гость ли: вряд ли он ехал к нам. Он прорвался через пургу, в легкой одежде, без вещей. Папа дал ему свои теплые вещи, и сейчас Франц “так он представился” сидит у камина, завернувшись в одеяло, и стучит зубами.

Письмо Франтишека Лазовича Францу, неотправленное:
Итак, ты все-таки пришел за мной, мой ученик, мой друг, мой враг. Десять лет назад я покончил со всем этим, уехал в Америку с детьми, в надежде, что прошлое не найдет меня там. Но что ж, я сам призвал его к себе.
Этот мальчик, Йозеф, мне кажется, он начинает понимать. Я спросил о дне, когда погибла его невеста. Два дня после того, как разбились Тереза и Каролина. День, когда появилась Даниэла. Все сходится. Что же, что же я натворил. И я ведь знал, что будет слишком поздно, что это будет кто-то другой, но сначала не мог решиться, а потом не мог сдержаться. Я пошел против законов природы. Я пошел против своей профессии. Но я больше не Экзорцист. И больше не отец.
Да, я сам призвал тебя, Франц. Тем, что появился здесь с Даниэлой. Но не в Даниэле дело только. Она одна не должна была все это вызвать. Здесь кто-то еще. Евгения, скорее всего. Больше некому.
Ты не увидишь этих строк, Франц. Ты зря оказался здесь. Даниэлу тебе не получить. Я все еще твой наставник. И все еще сильнее тебя.

Из воспоминаний Андреа Кухты,13 апреля.
Весь белый свет засыпан снегом. Мы отрезаны от мира. Фрэнки с его горнолыжным костюмом, кажется, посмеялся надо мной. Впрочем, он не мог знать. Мой график концертов летит к черту, а значит, надо наслаждаться тем, что есть. А наслаждаться, если немного забыться, есть чем. Во-первых, тут забавная девочка, дочка хозяина, которая любит мои песни. Удивительно встречать своих поклонников в забытых Богом уголках мира. А во-вторых, что, конечно, важнее, тут вся моя прошлая жизнь собралась! Ох, мой бывший кавалер, Марек Кухта. Он так и пошел в полицию, и стал полицейским, вот забава! Мне кажется, он все еще ко мне неравнодушен. Чуток зануден, но мил. Отвлекает меня от Фрэнки. Фрэнки на нервы исходит весь, я уже не могу. Дани очень плохо от снега, мне кажется, но мы ничего не можем сделать. Она хрипит и стонет по ночам, просит убрать эту тяжесть с ее груди. И Милош здесь, третий из нашей старой компании. Не хватает Евы, конечно, но Ева двадцать лет назад умерла. Умерла и жена Милоша, Катаржина. Я слышала о ней перед самым моим отъездом. Милош тогда бредил из-за смерти Евы, наговорил мне всякого, а я и поверила. Ерунда какая. Впрочем, если бы не это, я бы, наверное, не уехала в Штаты, так что нет худа без добра.

Дневник Марека Кухты, предоставленный им в полицию 15 апреля.
 
Скорость дальнейших разворачиваемых событий была ужасной, тем не менее мой долг максимально хладнокровно описать то, что произошло.
Появление нового постояльца было очень тревожным фактором, совершенно непонятно было, как он смог пробраться через бурю в легкой одежде, без вещей. Его сознание было спутано, он назвался Францем, фамилии же не сказал. Его уложили отдыхать, он казался беспомощным и больным. Но тем же вечером, войдя в гостиную, я увидел жуткую картину.
  На полу лежала Даниэла Лазович, а над ней нависал наш новый постоялец. Йозеф, с наливающимся синяком в пол-лица валялся рядом, а Франтишек Лазович наставлял на Франца револьвер. Франц не был вооружен, и я понял, что должен вмешаться.
-Уберите оружие, Франтишек,  - сказал я максимально твердым голосом. Ох, я был смешон. Марек Кухта, как же ты был, наверное, смешон тогда. Канцелярская крыса, у которой и оружия-то табельного нет… Как же смеялась, наверное, надо мной Андреа.
  Но она не смеялась. Она сидела на диване, поджав ноги, и смотрела на меня большими распахнутыми удивленными глазами. Я набрался храбрости и сказал уже громче.
  -Уберите оружие,  Франтишек. И вы, Франц, перестаньте ставить юную леди в такое неудобное положение.
 -Бросьте, Марек, - ответил магнат раздраженно. - Это не ваша война. Не вмешивайтесь в то, чего не понимаете.
  -Ревнуешь, что ли, Фрэнки? - внезапно подала голос Андреа, и от этого вопроса я еще больше воспрял духом. Марек Кухта, да ты огого! К тебе еще можно ревновать, Марек Кухта! Но воспользоваться силой духа мне не удалось успеть - по комнате внезапным ураганом пронесся Милош и без лишнего слова опустил приклад ружья на голову Францу. После чего обернулся ко мне и произнес
-Лазович прав, Марек. Это не твоя война. Не вмешивайся.
-Юная леди, вы в порядке? - я сделал шаг к Даниэле, но меня, конечно же, опередили Франтишек и потрепанный Йозеф, который, кажется, был реабилитирован за свою попытку доблестно сразиться. Девушка была невероятно нежизнеспособно бледна, но в остальном держалась нормально.
-Что хотел от вас этот ненормальный?
Милош и Лазович посмотрели на меня, как на идиота. Они оттащили бесчувственного Франца в кресло и начали его деловито связывать.
-Но постойте, как представитель чешской полиции, я имею право хотя бы понимать...
-Ты на отдыхе, Марек, - сказал Милош, и в голосе его были железные ноты. -На отдыхе. Вот и оставайся там. Не вмешивайся. Просто не вмешивайся. Йозеф, у тебя лицо разбито. Иди к Евгении, она приведет тебя в порядок.
-Справлюсь сам, - буркнул парень, наконец-то оторвался от Даниэлы и убрел из комнаты.
В кресле заворочался приходивший в себя Франц.
-Учитель, - пробормотал он. - Учитель…
Железные нотки Милоша были ничто по сравнению с металлом в голосе магната.
-Я тебе более не учитель.
-Учитель, что вы сделали, учитель….
-Не тебе судить, что я сделал.
-Развяжите меня.
Лазович сделал к нему шаг:
-Только если поклянешься. Клянись на кресте.
Я попытался было пойти за ним, так как мне показалось, что магнат протянул руки к горлу связанного, но он всего лишь достал из-под его рубашки крест, впрочем, довольно резким жестом. И в этот же момент я почувствовал неожиданно железную руку Милоша на моем плече. Ох, не нравятся мне все эти намеки. Больше всего, Марек Кухта, напомнил я себе, из всех мошенников ты не любил сектантов.
Крест висел на длинной цепочке. Лазович вложил его в руку Францу.
-Ты знаешь, что говорить.
-Я, Франц Скленарж, благословленный Господом на экзорцизм, - каждое слово с хрипом вырывалось из груди говорившего, - даю клятву на моем кресте не причинить никакого вреда ни словом, ни действием, творению учителя моего Франтишека Лазовича, поименованного Даниэлой, вобравшей в себя?... - он вопросительно поднял глаза.
-Эту часть можешь опустить. Твоя клятва принята и услышана Господом. Милош, мы можем развязать его.
 Мне серьезно казалось, что мой друг хочет что-то добавить, но он в итоге не сказал ни слова и помог магнату распутать те узы, что они же буквально десять минут назад и запутывали. После этого Даниэла и Лазович ушли. Все кончилось. Франц Скленарж трясся в своем кресле маленький и нелепый в огромном свитере Милоша. Я подошел к нему.
-Бросьте, Франц. На вас что-то нашло. Эта буря, она на всех нас плохо действует. Она пройдет, все будет хорошо.
Он поднял на меня затравленный взгляд.
-Это не буря, как вы не понимаете… И она не пройдет.. - он нашел глазами Милоша и прокричал ему. - Мы все умрем тут, вы понимаете это или нет?


Но я уже не мог отступиться.
  -Милош, - подошел я к своему другу. - Я требую объяснений. Я должен понимать.
-Ты не поймешь, - сказал он грустно. - Но мы можем попробовать.
Мы поднялись к нему, в ту самую комнату, где весело пили еще два дня назад, и он положил передо мной объемистую папку бумаг, сел в кресло напротив, скрестил руки и стал ждать.

В папке было все вперемешку. Какие-то странные схемы и символы, конспекты лекций, билеты в театр, записка “Идем сегодня на “Борца и Клоуна”, М. И А. тоже будут, твоя Е.” Газетная короткая заметка о гибели в автокатастрофе Евы Новак с мужем…  Я перебрал бумаги и отобрал оттуда написанные почерком Милоша. Это был его дневник.

Дневник Милоша Томашека
Я знаю, зачем я пишу эти строки. Я пишу их, чтобы не сойти с ума. За прошедшие сутки со мной произошло слишком много всего. Я буду лишь кратко и сухо описывать факты, чтобы, возможно, потом перечитать их и успокоиться. Ева ушла от меня полгода назад. Я пережил ее уход, как переживают все люди потерю любимого человека, но эти чувства были ничем по сравнению с тем, что вчера вечером я узнал, что она умерла. На самом деле я не помню, что было дальше. Я пытаюсь заполнить этот пробел, но не могу. Возможно, я просто боюсь. Месяц назад я вынес из общества, которое не буду называть, одну книгу. Я никогда не относился к ней всерьез. Но вчера я взял ее в руки. И я сделал все, что, сказано. И уснул. А когда проснулся, рядом со мной лежала она. Я не помнил, откуда она появилась. Впрочем, кого я обманываю. Я назвал ее Катаржиной. Конечно, она была похожа на Еву. Конечно, она не была ей. Но она уже существовала, и теперь я был обречен нести расплату за свои действия. Ужас охватил меня. В панике я позвонил Андреа и попросил ее о встрече. Она перепугалась тоже страшнейше,  побелела вся:
-Мой дядя, Милош, живет в горах и много про это знает. В моей семье говорили про Экзорцистов. Они не ведают пощады и очень скоро тебя найдут.
Тем же вечером ко мне на улице подошел неизвестный мне человек. Он выглядел так, как выглядят злодеи в фильмах - наглухо застегнутый плащ, поднятый воротник, темные очки.
-Бегите в горы, - сказал он мне. - Бегите в горы, там не будут вас искать.
А потом наклонился и прошептал на ухо еще одну фразу.
Что ж, моя судьба решена.
…
Спустя два года после того, как я написал последние строки, я, уже спокойным, все решившим человеком, продолжаю свой дневник. Два года назад я уехал в сельскую горную местность, и за это время продвигался все глубже вверх. Мы с Катаржиной обвенчались в сельском церкви. У нас родился сын, мы назвали его Йозефом.

Итак, прошло семь лет, и в этот момент я окончательно уверился, что никто не будет преследовать нас, и решил немного выйти в люди. Или уйти от них, тут ведь как. Открываю турбазу в горах. Подумал отдать Йозефа в школу, но боюсь. Будет на домашнем обучении.
….
Родилась дочь. Назвали Габриэлой.
…
Йозеф растет совершеннейшим бирюком. Наверное, было ошибкой не отдавать его в школу, но страх был сильнее меня. Он не любит меня, я это чувствую, он любит Катаржину, а Габриэла, наоборот, совсем моя дочка...Иногда я думаю, что все это было странной ошибкой. За все эти годы никто не потревожил покой ни меня, ни моей семьи. Но я сделал то, что сделал, и не жалею о своем выборе. У меня есть моя база, доход небольшой, но верный, и моя семья. Семья… Наверное, я никогда и никому об этом не скажу, и напишу об этом лишь сюда и один раз, но я, кажется, перестал любить Катаржину. Она перестала быть со временем похожа на Еву. И мне кажется, что вообще стала не очень человечна. Я понимаю, что в том нет ее вины и вообще нет ничего её, по большому-то счету, но и сам себе могу приказывать не до конца.

Йозеф поступил в институт. Я очень волновался по этому поводу, но все прошло хорошо. Габриэла ходит в школу. Вроде живем как-то. Йозеф, кажется, нашел в институте каких-то друзей и, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, девушку.

Друзья Йозефа приехали к нам на каникулы. Собираются побродить по горам. Девушка его, Божена, очень славная.

Второй раз за два десятка лет я беру в руки дневник не для того, чтобы отметить ход событий, а для того, чтобы успокоиться и как-то привести мысли и чувства в порядок. 
Неделю назад заболела и слегла Катаржина. Четыре дня назад ребята ушли в горы. Три дня назад в горах сошла лавина. Лавин не бывает в это время в этом месте Карпат, но она сошла. Я рванул на вездеходе наверх тут же, как только понял, что происходит, и где-то через час пути встретил женщину. Ее звали Евгения, она шла с гор вверх, что-то невнятно начала говорить про смерть отца, но у меня не было времени выяснить. Я взял ее с собой и довольно быстро смог найти ребят. Они были шокированы, ошарашены, но, в целом, почти в порядке, и среди них не было ни Божены, ни моего сына. Ребята тоже нуждались в помощи, но где-то там пропадал мой сын, вот если бы я был не один… Но я и был не один. Я крикнул Евгении, что маленькая аптечка под сиденьем, схватил большую и дальше помчался пешком. Несколько раз я проваливался в снег. Йозефа тем не менее я услышал довольно скоро. Он кричал. Когда я подбежал ближе, я услышал, что он еще и копал. Он копал, быстро, остервенело, и совершенно бессмысленно, голыми руками, от его изрезанных в кровь пальцев на снегу оставались красные следы, и кричал, дико и надрывно “Божена! Боженаааа!”. Я не видел ничего более страшного в своей жизни. Я понял, что я здесь бесполезен. Как кукла-автомат я развернулся и побежал вниз, впрыгнул в вездеход, чтобы добраться до базы и вызвать спасателей. Тело Божены Млинарж нашли только вчера.

Я разрешил Евгении остаться у нас на базе - ее отец умер в тот день, когда сошла лавина и, кажется, их дом был накрыт ею. Через неделю Катаржина умерла. Я знаю, что Йозеф винит меня во всем - в смерти его матери, в потере Божены, в сходе лавины, в появлении в доме Евгении… Я сам себя во многом виню, но часть вещей не в моей власти. Я не могу собраться с силами и рассказать ему все. Да и не поверит он мне. Он мне больше не верит.

В этот момент я оторвался от дневника моего друга, потрясенный тем, какие испытания выпали на долю его семьи. Милош встал, сказал, что оставит меня на несколько минут, и вышел. Я остался обдумывать только что прочтённое. Марек Кухта, вот так поворот. Вот так поворот, Марек Кухта… Нет, конечно, я ни на минуту не поверил тому, что хотел передать мне автор дневника. Совершенно очевидно, что в состоянии аффекта от потери возлюбленной, он на улице познакомился с девушкой, попавшей в какую-то беду. Возможно, потерявшую память или по какой-то иной причине решившую остаться с ним навсегда. Удивительно, что он верил своим странным предположениям двадцать лет, несмотря на то, что никакие за ним не пришли Экзорцисты. Экзорцисты… где-то я уже слышал это слово.
И тут я услышал страшный крик. Страшный крик и грохот. Я вскочил и побежал. И увидел страшную картину.

На полу в беспорядке лежала одежда, в которой я последний раз видел Евгению. Самой женщины не было в комнате. Прислонившись к стене, с лицом совершенно белым, как будто задыхаясь, стоял Франц Скленарж, а Габриэла, милая, тихая, добрая Габриэла, кричала на одной ужасной страшной ноте и била по нему кулаками. Лицо Милоша выражало такую ужасную обреченность, которой я, кажется, не видел никогда ни на одном живом человеке. Он поднял руку, будто хотел схватить Франца за горло, его пальцы сжались, разжались, рука безвольно упала вниз.

Я оглядел комнату дальше. Все это казалось мне ужасным сюром, но почему-то позвать Евгению казалось еще более нелепым. Даже я понимал, чувствовал, что она не придет.

Андреа застыла как статуя в кресле, отдельной группой у окна стояли Франтишек Лазович, Даниэла и Йозеф. Йозефа трясло крупной заметной дрожью.

Франтишек сделал шаг вперед и как будто показался выше всех в этой комнате. Он подошел к Францу и тот будто съежился, стал маленьким. Габриэла безвольно отпала от него.
-Учитель… учитель… я должен был так поступить, учитель… вы же понимаете. Я не нарушил клятвы, учитель…
-Не зови меня так, Франц Скленарж,  - голос магната был ледяным и страшным. - Ты утратил на то всякое право. Ты взял на себя то право, которого не дал нам Бог, наделив нас силой. Силой. Ты взял на себя право решать, кому жить, а кому умереть. Тварь, Франц Скленарж, перед лицом Господа не отличима от Твари. Либо убей их всех. Либо как я  сдайся. Признай, что больше не можешь. Пощади. Уйди от дел. Я отрекаюсь от тебя, и Господь от тебя отречется. Да будет проклято твое имя, как имя Экзорциста слабого и недостойного.
Франц тихо сполз по стенке и зарыдал.
Франтишек повернулся к Йозефу
-А ты, оказывается, убийца, сынок. Ведь это ты выдал ему Евгению? Он сам-то ничего не понимал, что происходит. Но это ничего, для тебя ничего. Мы спасли Даниэлу. Или твою Божену, если тебе так проще воспринимать. Ты поедешь с нами. Ей нужна твоя любовь. Ей нужно много, очень много любви и мы с тобой вдвоем как-нибудь справимся. Твой отец, как я полагаю, будет только рад не увидеть тебя больше никогда, после того как ты убил, да-да, именно таков был результат твоих слов, после того, как ты убил женщину, что тот любил. Я, честно говоря, тоже не жажду провести остаток жизни в твоем обществе, но я в ответе перед Дани.
  Йозеф только раскрывал и закрывал рот. Даниэла подошла к нему и взяла его за руку.
-Папа, я хочу уехать.  Правда, Йозеф поедет с нами?
-Правда, дорогая. - голос магната стал тяжел и грустен. - Мы скоро поедем. Буря стихает. Пора собирать вещи. Пойдем, Андреа.
   И вот тут случилось то, чего я не ожидал совсем. Я чувствовал, как начал дрожать мой голос, но надеялся, что у меня хватит сил попрощаться с ней еще раз достойно. Но певица встала с дивана и встала рядом со мной.
-Я не пойду, Фрэнки, прости. Я простая женщина, обыкновенная, мне всего этого еще в детстве хватило. Я хочу провести отстаток своей жизни без Экзорцистов.
 На секунду я испугался. Но уже через мгновение был готов защищать выбор своей женщины любой ценой. Магнат закрыл глаза, открыл их и перевел взгляд на меня.
-Мои поздравления, господин Кухта. Я не включил вас в список игроков этой игры и ошибся. Мне впредь наука. Желаю счастья.
  Он подошел к Габриэле, опустился перед ней на колени, взял ее руку и прижал к своей щеке.
-Я не имею права просить прощения у тебя, девочка, но если можешь - не таи на меня зла за то горе, что я принес в твой дом.
  Последним он подошел к хозяину турбазы.
  -Милош, - вот и все слова, что он произнес, кивнул, и снял темные очки. И в этот момент как я узнаю потом, Милош понял, что однажды он уже видел эти глаза. Глаза того человека, что в переулке у его дома двадцать лет назад сказал ему “И знай. Никогда не сможет полюбить человека тот, кто когда-то любил голема”.
  Милош Томашек взял за руку свою дочь и пошел внутрь дома.
  А за окном сквозь последние падающие снежинки проступало солнце.