Дверь

    К своим сорока Серёга ещё не определился. Определили его. «А что,— говорил он,— зато трёх жён поимел». А его здорово поимела крайняя. «Не последняя», — настаивал, жалко ухмыляясь. Так вот, крайняя, Ленка, несмотря на развод, всё ещё принимала в жизни Серёги деятельное участие. Каковое проявилось в снятии для него комнатухи в одном из САДовских домов. САД – аббревиатура, придуманная кем-то из сокурсников черт-те сколько лет назад для обозначения тех развалюх в центре, подав-ляющим большинством обитателей которых были: С – студенты, А – алкаши, Д - доживающие.
    На сад это походило мало – скорее, на какой-то постапокалиптический отстой-ник.
    Дом выходил фасадом на Московскую, которой, впрочем, больше подошло бы название какой-нибудь Клопяной или, там, Гнилозубовской. При развитом воображе-нии фасад можно было даже представить отреставрированным. Пройдя же сквозь арку рядом с парадной и очутившись во дворе, гипотетический реставратор ощутил бы полное бессилие. Размещённые в три этажа фавелы соединялись меж собою провис-шими ржавыми галереями - трапами и перекошенными лестницами. Жуткой паутиной двор накрывали бельевые верёвки, закреплённые, казалось, на всём, на чём только удалось. Кое-где вяло колыхалось бельё. С него капало на слепленные из чего ни по-падя сараюхи внизу, привалившиеся к стенам, как изнемогающие пьяницы. Дно ко-лодца двора покрывала утоптанная грязь. Клочки асфальта в ней напоминали объём-ную карту неизвестного архипелага, раскинувшегося среди бурого океана. На одном из островов сидела пара замызганных ребятишек. Они вытаскивали из жестяной банки окурки и швыряли в кота, развалившегося поверх кучи грязного песка. Кот подёргивал хвостом.
    Серёга ткнул сигарету в щербатую пиалу, и сдвинул посудину, накрывая дыру, давно кем-то пропаленную в линялой клеёнке, накрывавшей перекошенный стол. Пи-ала поползла в сторону, пол галереи под ногами завибрировал – по соседней улице проехал трамвай. На дальнем конце галереи спал на старом диване один из новых со-седей. С находящегося неподалёку вокзала донёсся приглушенный перезвон, сменив-шийся невнятным комментарием.
    — Одиннадцать, — жизнерадостно возвестил сосед, и свесил с дивана ноги. — Слушай, братуха, нет чего? — шлёпнул щелбаном по шее, вытянул из-за уха сигарету и стал разравнивать трясущимися руками, не отводя от Серёги пытливого взгляда ли-нялых глаз. — Миха. Ты к Надьке, что ль?
    — Серёга. Нет, не к Надьке. Найдём.
Миха замер, переваривая.
    — Я к Фёдору Ивановичу, квартирант, — сказал Серёга, жалея, что не пошёл к себе раньше. Не то чтобы ему было жалко водки налить бедолаге, просто неудобно как-то так вот сразу наводить мосты с соседями таким обыденным способом. Да и что Иваныч скажет. Хотя тому, по большому счёту, должно быть всё равно – упомянутая Михой Надька, хозяйка квартиры, сдала одну из комнат с тем условием, что кварти-рант съедет, как только «папаша… того…». Судя по состоянию Иваныча, «того» ждать было недолго.
    Серёга подошёл к обшитой дерматином двери, приоткрыл, прислушался. Скрипа коляски не доносилось. Спит старик. Пройдя сквозь коридорчик, зашёл в свою комна-тушку, площадью уменьшившуюся вдвое из-за коробок и сумарей. Вчера, когда затас-кивал вещи, Иваныч сидел в коляске на проходе в свою спаленку и чиркал что-то ног-тем на подлокотнике – будто зарубки ставил, считая количество Серёгиных ходок. Толком и не поговорили – старик открывал было рот, да Надька резко его затыкала. Натуральным образом – стоило ему проблеять «Эээ», она вцеплялась пальцами ему в щёки, раздвигая челюсти, как собаке, совала в рот таблетку и, шлёпнув ладошкой по седой голове, по-медсестрински приказывала: «Соси». Старик сосал, Надька улыба-лась, Серёга таскал шмотки. Надька ещё раз пересчитала деньги, отдала расписку, оставила ключи от комнаты и от сарая (ну, там, в подвале, если что, у соседей спроси-те). И укатила – отрубившегося старика в его келью, себя – в неизвестном направле-нии, до следующей предачи денег, звонка или «того». Серёга же, покачиваясь в об-шарпанном кресле-качалке, буравя взглядом оленье семейство на коврике над крова-тью, сосредоточенно напился.
    На полу, у кресла, стояла пустая бутылка, увенчанная перевёрнутым пузатым стаканом, повисшим косо, как свалившаяся набекрень папаха. Вытащив из клетчатого баула литровку, Серёга нашарил в другой сумке палку колбасы и батон. Подхватив с опорожненной тары стаканчик, пошёл поправлять Миху.
    Тот мялся под дверью, и рука его была вскинута - он тут несколько минут тор-чал, не решаясь ткнуть блямбу кнопки звонка. Рука метнулась к голове, зарывшись в нечёсаной шевелюре. В косо падающем солнечном свете закружился иней перхоти.
Они расположились на Михином лежбище. Под столик приспособили самодель-ный табурет, сколоченный из тёмных ящичных реек.
    — Поможешь шмотки перетащить, в подвал? — Серёга двинул стаканчик к Ми-хиной побитой эмалированной кружке. Звона не случилось, ясное дело.
    — Ага, — Миха, опрокинув в себя зелье, зажмурился, тряхнул головой, пошеве-лил в воздухе пальцами – догадавшись, Серёга вставил меж них тлеющую сигарету.  Миха глубоко затянулся, и вдруг резко качнулся вперёд, закашлявшись и забарабанив кулаком по груди.
    — Воды сейчас…— начал было Серёга, но Миха замотал башкой отрицательно. Прокашлявшись, стряхнул с руки раздавленный окурок.
    — По детству только помню, — сказал Миха, — один раз его только открытым и видел. — Во, глянь, — пригнувшись, оттянул с шеи заношенный ворот тенниски:  светлый рубец шрама начинался у самого основания черепа и накосую, через позво-ночник, уходил куда-то в сторону левой лопатки.
    — И что это? — Серёга поёжился.
    — Да, блин, с потолка какая-то хрень упала, то ли доска, то ли балка – не помню уж. Батя об него тогда черенок от метлы сломал. — Миха всхлипнул.
    — Об Иваныча?
    — А об кого ещё? А он, прикинь, отбивался и ржал. Ненавижу, суку.
    — То есть как «ржал»? — Серёга плеснул в подставленную Михой кружку, налил себе.
    — Да натурально. Отмахивался, как от собачонки какой. Это он сейчас на ко-ляске, а тогда здоровый слоняра был. Вояка, мать его, невидимого фронта.
    — В каком смысле? — Серёга оторвал ломоть батона, наломал колбасы.
    — Да гэбэшник он, бывший. Ну, все так говорили. Как батю тогда не «закрыли» - ума не приложу. Они до самой батиной смерти не здоровались. Представляешь, в пяти метрах друг от друга полжизни жить – и не общаться. Ни выпить, ни «козла» забить, ни на рыбалку по-соседски сгонять. — Миха вздохнул и провёл по небритой фи-зиономии растопыренной пятернёй. — Давай, не чокаясь, за батяню моего.
    Помянули. Миха откинулся на спинку дивана и попытался закинуть ногу на ногу. Пьяно ухмыльнулся. Веки опустились, уголки рта отвисли, голова качнулась, под-бородок уткнулся в грудь. Придётся самому, подумал Серёга. Выпил на посошок, за-жевал куском колбасы и пошёл за ключами. Авось, разберётся – наверняка дверь сарая как-то помечена: ну, там, номер квартиры или фамилия. Да и у Иваныча, в конце кон-цов, спросить – не спит же он, в самом деле, до обеда.
    Он не спал. Развалил мощи в коляске на пороге своей комнаты. Скреб ногтем по подлокотнику. Дышал сипло. Поблескивал глазенками из-под насупленных седых бровей.
    — Привет, — сказал Серёга, едва удержавшись от «Здравия желаю!»
Брови старика зашевелились, губы дрогнули, ноготь заелозил быстрее.
    — Не открывай, — донеслось до Серёги сипло, как голос призрака, шепчущий сквозь шорох сквозняка.
    — Да ладно вам, починим, что там разваливается, — склонился над стариком Серёга, положив свои ладони на сухие, холодные, старческие. Ноготь старика принялся выстукивать по подлокотнику ведомую только старому шифрограмму. Дрожь прошла и по рукам Серёги – будто к мумии прикоснулся, только не древностью на него повеяло, а охватили ощущение жалости и досадливое чувство вины.
Он прошёл к себе – коляска скрипнула позади. Ухнул воздух – бесшумно закры-лась дверь за спиной.
    Взяв с комода корявый ключ на огромном кольце, которое повесил на предпле-чье, Серёга представил себе замок размером с холодильник. Окинул взглядом жалкое пристанище, пожалев, что не тяпнул ещё грамм двести, и пошёл обследовать подвал.
Миха спал, распластавшись на своём диване и пуская пузыри. Над закуской ви-лись мухи, между ополовиненной бутылкой и нечёсаной головой соседа повисла раду-га. Серёга с силой – до кругов на внутренней поверхности – зажмурил веки. Открыл – радуга исчезла. Миха – нет, только тапок с ноги свалился.
    Давешние детишки всё так же бросали окурки в кота, со свисавшего с верёвок белья по-вчерашнему капало. Малышня отвлеклась на Серёгу на секунду, кот недо-умённо вскинул голову, а когда очередной окурок попал ему в бок, ткнулся башкой обратно в песок, махнул хвостом: продолжайте, мол.
    В общий подвал вели раскрошенные кирпичные ступеньки, покрытые по бокам землистого оттенка мхом, кое-где проросшим мелкими грибками отвратного вида. Над аркой входа косо торчала древняя – похоже, чугунная – загогулина кронштейна фона-ря. Два конца оборванного старого витого провода лохматились тряпичной изолентой. Приглядевшись сквозь дырку в мутном стекле плафона, Серёга разглядел дохлых мух и оплывший свечной огарок. Проход был низким, так что пришлось кланяться.
    Он толкнул кривые створки, понизу прогнившие и погрызенные – посыпалась труха. Казалось, чрево подвала дохнуло на него с облегчением, дохнуло землисто и плеснево: наконец-то. Вздрогнув, он принялся шарить руками по влажной шершавости стен в поисках выключателя – может, внутреннее освещение не зависит от оборванного снаружи провода. Нащупав выпуклость со странным горбом в центре, Серёга пытался нажимать и так и сяк, пока не дошло: обхватив большим и указательным пальцем, повернул. Опасливо прикрыл глаза, но напрасно: загоревшиеся тут и там лампочки едва тлели, помигивая, будто пыхавшие сучками лучины. В буром мраке чёрными провалами зияли ниши. То, что скрывалось в них, тление маломощных светочей не проявляло.
    Пару раз запнувшись на земляном полу, Серёга включил фонарик телефона, освещая спрятавшиеся в дверях ниши одну за другой. Надо искать или цифру 11 или фамилию, Савенко – так, по крайней мере, было написано под кнопкой звонка в квар-тиру. Будь двери одинаковыми или чуть похожими, это имело бы смысл, но так как владельцы этих кладовок свои архитектурные предпочтения проявляли каждый по своему, то и идентификация запертой на замок собственности не представляла для них труда безо всяких меток. Серёга же был в полном недоумении, и ощущение бессилия скрадывалось только тем, что Миха в конце концов проснётся, а уж место, где его в детстве так приложило, помнить должен.
    Отряхивая с себя липкую паутину, то и дело сплевывая сивушную слюну, чер-тыхаясь, когда очередной паук падал на голову, а нога, оскальзывалась в покрытой слоем пыли зловонной лужице, Серёга сквозь арку ещё более низкую, чем входная, прошёл во вторую комнату подвала. Ниша была в торце помещения, прямо напротив Серёги.
    Решётка, опешил он, водя рукой по осыпающимся ржавой трухой прутьям. В местах пересечения горизонтальных с вертикальными они были схвачены коваными, как и сами прутья, кольцами. Никакого тебе замка и петель, и ничего похожего ни на одно, ни на другое. Прутья словно прорастали из одной стороны кирпичной кладки и врастали в противоположную. Сунув телефон в набедренный карман джинсов так, чтобы диод фонарика торчал наружу, Серёга схватился за решётку обеими руками. Как-то же эти прутья вставляли. Наверное, заводили одну сторону поглубже, потом сдвигали назад, пока конец не войдет в противоположное отверстие. Хрена там – ржа прикипела к кирпичу, да и посадочные гнёзда уж точно заполнены цементом или ещё каким раствором. Подёргав ещё в нескольких местах, решил, что с голыми руками тут делать нечего. Просунув телефон между прутьями, другой рукой пытался соскрести корку пыли с досок двери, поначалу показавшейся за решёткой куском помятого вой-лока. Короста мало-помалу отваливалась, и спустя некоторое время Серёга отшатнул-ся назад, обдирая руки о прутья и мотая головой, силясь стряхнуть наваждение. Он расчистил почти треть двери. Широкие доски, стянутые поперёк бугристой полосой кованого металла.
    Вновь сунув руку меж прутьев, поковырял сломанным ногтем древесину – будто камень. Провёл пальцем – бугристо-шероховатая, чуть тёплая. Расклинив телефон между прутьями и дверью, опять схватился за решётку обеими руками, то дёргая из стороны в сторону, то упираясь ногами в пол в попытке приподнять, то повисая весом всего тела.

    — Куда пропал? — спросили сзади.
    Он замер. По телу, от вцепившихся в решётку пальцев, через руки, по позвоноч-нику, вниз, прокатилась ледяная волна, словно вморозившая его в земляной пол.
    — Да не бэзай, — сквозь ухмылку проговорил Миха. — Привидений тут не во-дится. Такой народ – сам кого хошь до припадка доведёт. Гы-ы, стихи…
    — Точно, — сказал Серёга, оттаивая. — Делать-то что? Болгарка есть?
    — Не-а. Рынок-то рядом. Если чо – сгоняю давай, куплю китайскую какую. А Надька чо сказала?
    — Да, говорит, пользуйся. Соседей, мол, спроси.
    — Сучка, — процедил Миха. — Тут чуть не полдвора на неё ишачат. Миха - по-моги, Степанна – Иванычу жрать свари да постирай, Генка – в магаз сгоняй…
    — Платит же, небось, — предположил Серёга. — Добровольно-бескорыстных сейчас нет.
    — Степановне да Генке, может, и даёт чего, а Миха за сто грамм корячится… — вздох его был таким тяжким, будто он сейчас в подвал спустился вместе с собствен-ным продавленным диваном на горбу.
    — Да не обижу, — пообещал Серёга. — У тебя переноска-то есть, ну, чтоб свер-ху сюда хватило? В лом бабки палить – болгарку да ещё и удлинитель.
    — Это найдём, — Миха топтался на месте. — Ну, так это, сгонять, на рынок-то?
    — Да, давай. — Серёга выудил из кармана несколько купюр, развернул на манер карточной раздачи. — Две триста. Хватит. Возьми самую дешёвую, ну, и дисков пяток. Может, монтировку какую да молоток. Перчатки.
    — Да тут делов на пару минут, а ты собираешься, будто на шабашку, — сказал Миха, уставившись на деньги. — Пошли, что ль, на дорожку хрястнем?
    — Пошли, — сказал Серёга, вытаскивая телефон из-за решётки и протягивая деньги соседу. — Не пропадай только. Слушай, а тебя не примут? Рынок - полиционе-ры – околоток.
    — Та меня ж там знают все, — расплылся Миха. — Всю жизнь на районе.
    — Ну да, ну да.
    Они хрястнули по маленькой, хрустнули колбасой и заветрившимся батоном. Миха привёл себя в порядок – програблил растопыренными пальцами шевелюру, вы-сморкался, заправил тенниску в треники, разогнул затоптанные задники тапок. И умчал, громыхая по дребезжащему трапу лестницы, как аврально несущийся матрос. Стоя у перил, Серёга боцмански свистнул. Пригнув голову, не оборачиваясь, Миха вскинул руку, и погнал дальше, по ходу дела шлёпнув по заднице одного из малышей, всё ещё изгалявшихся над котом в куче песка.
    Заголосила пьяно какая-то баба, обиженный Михой малыш поднял голову, быстро опустил, выхватил из жестянки окурок и швырнул в кота. Задрав хвост, кошак убежал. Второй малыш заревел. Первый кинул в него горсть песка и дал затрещину. Баба взвыла про ветку клё-о-она. Тёплый, пудрено-валидольно пахнувший сквозняк, толкнул в спину. Серёга оглянулся. Иваныч на своей колеснице выкатился на веранду.
    — Привет, — сказал Серёга, затушив сигарету.
    Старик кивнул и заскрёб когтем по подлокотнику.
    — Не открывай, — прохрипел, и закашлялся клокочуще. Клочья седины, каза-лось, сейчас осыплются с трясущейся головы. Серёга подошёл, склонился, не решаясь похлопать старого по спине – представилось, что ладонь просто провалится, как сквозь истлевшую оболочку мумии.
    — Да мы аккуратно. Дочка ваша позволила. Я ничего не трону.
    Да что там может быть, подумал Серёга. Припрятанный на черный день ящик хозяйственного мыла? Рулон сгнившего сатина? Отсыревшие спички в синих дере-вянных коробках? Керосин в ржавых канистрах? Запчасти от трофейного велика? Дет-ские игрушки, на помойке не оказавшиеся из-за сопливой ностальгии? Консервные банки, в которые уже сто лет никто ничего не закатывал?
    — Не открывай, — прошелестела мумия.
    Ну да, подумал Серёга, наверное, что бы ни было в подвальной кладовке, оно – всё, что у старика осталось. Да хоть там ничего и нет – сама уверенность, что решётка и массивная дверь укрывает нечто столь важное, что заставляет так волноваться полутруп, существование его и продляет. Такое хранимое и неприкосновенное ничто.
    Серёга набрал номер хозяйки. В настоящее время абонент не мог ответить на его звонок. Да что такого-то, убеждал он сам себя, она же ключ оставила, сказала, пользоваться можно. Перед старым неловко, конечно, но она же – дочь его, имеет право, к тому же родитель явно не в себе, а если и в себе, то редко. Хотя, может, в это самое редкое посещение Иваныч и предупреждал здраво. Сомнительно, подумал он со скепсисом, глядя на ковыряющую подлокотник мумию.
    Михи всё не было. Кот вернулся и опять упал в песок. Детишки принялись за старое. Окурки в их бездонной жестянке не заканчивались. Неведомая певица выла про ноет сердце в груди-и-и-и. Коготь скрипел по подлокотнику. Серёга подумал, что сходит с ума. В колодец  двора заглянуло солнце. Капало с белья. Времени здесь будто не существовало. Клонило в сон.
    Он ошалело глянул на материализовавшегося Миху. Тот щербато лучился радостью и пах кисло.
    — Вот, — потряс картонной коробкой. — Ща мы её вмиг вздрючим.
Миха вытащил из окна своей квартиры моток провода с болтающимся на конце тройником. Разматывая понемногу, свесил вниз.
    — Давай, спускайся, подтягивай, — сказал сосед. — Должно хватить.
Оказалось в самый раз – свободного провода оставалось ещё метра с три, так что и вовнутрь кладовки хватит. Миха притащил от себя ещё и старую настольную лампу на гнущейся во все стороны гофрированной ножке.
    Болгарка визжала в Михиных руках надрывно. Летели красно-желтые искры, окалина оседала на волосатых Михиных предплечьях черной сажей. Первый диск стёрся. Миха отвёл болгарку от решётки. На пруте остался пропил в две трети диаметра.
    — Доломаем, — кивнул Серёга. — Ты запасные-то купил?
    — Ага, пять штук, как договаривались. Поменяешь?
    — Давай, — согласился Серёга, вытаскивая из коробки ключ.
    — О, мля, тебя тут только и не хватало, — скривился Миха, глядя через Серёги-но плечо. Тот оглянулся.
    Старуха Иванычу в матери годилась. Да столько не живут, подумал Серёга, гля-дя на груду тряпья с торчащим из него сморщенным лицом размером с кулак. Тряпьё зашевелилось, взболтанное изнутри кривой палкой, вынырнувшей из хламиды. Палку венчал нарост охватившей её лапки.
    — Да у вас тут людно, — сказал Серёга.
    — А то, — горделиво подтвердил Миха, вытирая взопревшее лицо – пыль ока-лины легла на него маскировочным мазком.
Старуха молчала. Вдруг палка взлетела и обрушилась на лампу. Хрусткий хло-пок и тишина, лишь плывущий по сетчатке меркнущий всполох.
    — Да ты охренела совсем! — заорал Миха.
    Захаркало, захихикало.
    Серёга шлёпнул по карману джинсов – телефон, наверное, наверху оставил. вы-тащил из заднего зажигалку, чиркнул.
    Ему показалось, из сморщенного, похожего на вялую картофелину, лица торчат кривые зубы. Зажигалка обожгла пальцы. Он отшвырнул её и ступил назад – под но-гами хрустнули осколки лампочки.
    Сопение, глухие хлопки и вонючие порывы ветра.
Тление подвального освещения давало возможность разглядеть бурлящее дви-жение, как клубящуюся во тьме тучу. Миха боролся со старухой. Серёга бросился в клубок, выставив перед собой скрепленные в замок руки. Сосед со старухой отпрянули друг ото друга, и Серёга рухнул на пол так, что дух вышибло. Он боялся вздохнуть, уверенный, что рёбра продырявят лёгкие.
    — Степанна, — задышливо обратился Миха, — вот чего тебя из дурки выпустили? Помирала б там уже. Что, амуры покою не дают? Так про вечность уже думать пора, а не подолом мести. Ах, ты ж, прошмандовка старая…
    — Помоги, — выдавил Серёга, — всё ещё боясь глубоко вздохнуть.
    — Тоже мне, рок-звезда, — сказал Миха непонятно, но руку всё же протянул.
Серёга осторожно коснулся спиной стены, вдохнув увереннее, привалился.
    — Это она, что ли, Иванычу готовит да стирает? — спросил он неуверенно.
    — Зря сомневаешься.
    — Да теперь уже и нет. Что, здорово тебя отделала? Слушай, откуда вообще си-лёнки-то? Вы тут все чокнутые, как я посмотрю.
    — Спасибо, чего уж, — засопел Миха.
    — Да тебе недолго и осталось-то до них, — ляпнул Серёга, сразу пожалев.
    — Не дай Бог, — не обратил внимания Миха. — Да не, так-то она тихая, чо ей в башку стукнуло – фиг её знает. Может, сослепу за воров приняла или ещё что. — Э, Степанна, живая?
    Куча зашевелилась. Показалась зажатая в руке палка. Вынырнула картофелина лица. Не, не зубы, как-то облегченно подумал Серёга – по уголкам кривой трещины рта торчали клочки седых волос. Из-под платка – или что там у неё было на голову намотано – выехали две здоровенные линзы и опустились на корявый бугорок носа. Серёга вытаращил глаза – он был почти уверен, что услышал звук сервопривода. Во, мля, подумал, древний терминатор. Искра потолочной лампочки раздвоилась матовыми точками на окулярах.
    Куча рубища неожиданно быстро воспряла и двинулась к решётке. Погремела палкой по стойкам и перекладинам, словно забавляясь.
    — Да что тут происходит вообще? — спросил Серёга, скорее - сам себя. Никто на его реплику внимания не обратил. Щелчок пьезозажигалки. Миха закурил. Выпустил струю дыма:
    — Шла бы ты домой, Пенелопа.
    — Не открывай, — сказала старуха неожиданно молодым голосом.
    — Мне кажется, или я уже где-то это слышал, — пробормотал Серёга. — Да пошли вы. Мих, лампочку найдём?
    — Выкручу пойду, — сказал Миха. — У неё в хате и выкручу. Пошли, старая.
    — А почему? — встрепенулся Серёга.
    — Что именно? — Миха уже положил руку на то место, где под старушечьим тряпьем предположительно находилось плечо.
    — Да я не тебе. Э-э-э… Степанна, — вспомил, — почему не открывать?
    — Не помню, — сказала старуха растерянно и жалко.
    — Ну и хорошо, — Миха сжал руку на рубище, и ухмыльнулся. — Пошли, по-шли. Вспомнишь – заходи. Серый, я мигом.
    — Давай, — махнул рукой. — Я тоже выйду, подышу.

    — Ты что её, спать укладывал? — Серёга уже задолбался смотреть, как детвора швыряет в кота окурки.
    — Лампочки выкручивал, — Миха вытащил из карманов треников пару ламп. — Пока у неё там стремянку нашёл… Потолки-то высоченные. Чуть не навернулся.
Они продолжили. Чтоб добраться до амбарного замка, заросшего пылью так, что был похож на кусок серой пемзы, надо было перерезать ещё пару вертикальных пру-тьев и столько же горизонтальных. Дверь, судя по тому, что петель с этой стороны не наблюдалось, открывалась вовнутрь. Так что образовавшейся дыры в решетке должно было хватить, чтобы толкнуть дверь и протиснуться сквозь прутья в проём. Молотком пришлось намахаться – диаметр дисков болгарки не позволял перерезать прутья пол-ностью, а расстояние между дверью и решеткой не давало возможности болгарку раз-вернуть другой стороной. Раздолбав, раскурочив и разогнув что могли, они поставили на болгарку оставшийся диск.
    — Хоть бы не разлетелся, — сказал Миха, тут же сплюнув и постучав по двери. Лохмотья пыли заструились, осыпаясь. Серёга промолчал. И вдруг вспомнил:
    — Она ж ключ дала. Надька.
    — И где он? — недовольно поинтересовался Миха.
    — Да чёрт его… Был, точно – был. На здоровенном таком кольце. Да здесь где-то, на полу валяется. Если вы его не втоптали. Рестлеры, мля.
    — Ну, ищи теперь. Или опять Миха. Миха и переноску, Миха и на базар, Миха и пилить…
    — Не допил? — уставился на него Серёга. Он знал таких – добродушие и покла-дистость у них улетучивается вместе с алкогольными парами, оставляя обиду на всех и вся. Миха скривился обиженно. Серёга хмыкнул – ну, вот.
    Взяв в руки Михину лампу, ощупал лучом света бугристый пол. Да вон же – в углу кольцо приткнулось, и ключ на нём. Какая-то то ли жаба, то слизняк сверху. Стряхнув непонятное слизское, ключ вытирать не стал – за смазку пойдёт. Вообще не факт, что открыть получится. Хорошо, что хоть диск на болгарке целый – случись Михе опять на рынок идти, нытьём своим достанет.
    Расковырял замочную скважину. Она была похожа на перекошенный в крике рот, как на той картине. Ключ, пощёлкивая в механических потрохах, вошёл легко, в конце даже юркнул туда самовольно, будто притянутый магнитом. Или что-то его всосало, подумал Серёга. С таким хлюпнувшим причмокиванием. Он поёжился.
    — Ну чо, крути, давай, — навис над ним Миха, приподнявшийся на носках.
    — Вдруг сломаю, — сказал Серёга, внезапно ощутив, как желание открыть замок выползает из него гадким студнем, и вот уже растекается у ног, и от омерзения хочется отступить, высвободиться из этой дряни. — Хочешь, сам попробуй.
    —А-а, — покачал головой Миха. Оттянул ворот тенниски, – мне хватило.
    — Всё, что там могло свалиться, уже свалилось, — сказал Серёга, гадая, услы-шал ли сосед в его голосе увещевание.
    — Тем более, — сказал Миха. — И флаг у тебя уже в руках.
    — Слушай, да ну его. Как-нибудь разблочусь. Да и сыро тут – шмотки попортят-ся. И мыши, сто пудов, есть. Ладно, пошли отсюда.
    — Ну нет. Я тут опилками железными дышу, переноску ему, на рынок – а то де-лать мне больше нечего, – а он «пошли» говорит. Давай, открывай уже.
    — Я тут подумал: может ценное там что? Может, этой Надьке только того и надо, чтоб такой идиот, как я…
    — Чо, гонишь? Да тут сто лет никого не было. Ты видел Надьку? Думаешь, по-желай она, не нашла бы идиота до тебя? Да ты первый вообще, кто сюда спускался из одиннадцатой. Ну, на моей памяти. В смысле, после того, как… — опять оттянул во-рот, — ну, ты понимаешь.
    Ключ проворачивался, в руку отдавало ощутимыми толчками, в замке хрустело, как в старой кофемолке. Кольцо здорово мешало. Отступив в сторону, чтоб не загораживать свет, Серёга, проворачивая кольцо, не увидел на нём ни разрыва, ни утолщения.
    — Чо там? — Миха опять закурил.
    — Давай его срежем, — Серёга ткнул в кольцо – то глухо бахнуло по двери.
    — Ой, не начина-а-ай, — Миху аж перекосило.
    Ключ сделал оборот и застрял. Серёга подёргал туда-сюда – ни в какую. Не, ну хоть вытащить то его надо. Ключ не поддавался. Будто врос в скважину. Ни малейше-го люфта. Серёга взял молоток, стукнул легонько сбоку, потом с другого, сильнее. Ничего. С досады шарахнул в торец – ключ просел внутрь. Клацнуло.
    — Да ну, на… — взялся за железяку. И провернул.
    Руку рвануло вниз, едва не вывихнув – замок рухнул, оставив дужку в петлях.  Помассировав левой рукой кисть правой, Серёга глянул на Миху – тот стоял, раззявив рот, окурок, прилипший к губе - тлел. Помахав перед вытаращенными глазами соседа, в чувство его не привёл. Ударил молотком по дужке – отскочила вверх и упала, бряк-нув по обрезкам прутьев. Серёга упёрся кулаком в дверь и толкнул.
    Миха шумно выдохнул и зашипел, схватившись за опаленную губу. Серёга всё долбил дверь, но вяло, не испытывая желания её открыть, а для того только, чтоб Ми-ха опять не начал причитать.
    А она открылась. В лицо словно влажной подушкой ударило – глаза вбило в че-реп болью, в нос, в горло хлынули рвущие гортань и нёбо смрадные перья. Скорчив-шись в приступе выворачивающего внутренности кашля, Серёга врубился плечом в обрезок прута, и пика боли судорогой свела тело. Катаясь по полу, всхлипывая, захо-дясь кашлем, он колотил кулаками по земле, елозил ногами; в голове крутилась кару-сель бряцавших друг о друга булыжников зачем – за что – почему я – как…
    Лампа валялась у решётки, свет будто в чёрной дыре пропадал за ржавыми пру-тьями. Серёга лежал на спине, ощущая себя в собственном теле мячиком, колышу-щимся внутри сотрясаемой судорогами медузы. Попытки пошевелить рукой-ногой ни к чему не приводили. Скосив взгляд, увидел растекающееся по плечу темное пятно. Миха пропал.
    Чувствительность возвращалась. Сначала это ощущалось как прикосновения к телу лёгких сухих лепестков. Он чувствовал, как губы разъезжаются в улыбке, и ниче-го не мог – да и не хотел – с этим поделать. Сквозь переливчатый шорох в уши прони-кали другие звуки, но определить их пока не мог. Переплетающиеся, проникающие друг в друга и перемешивающиеся зыбкие туманные кольца перед его глазами отсту-пали под порывами неощутимого ветра и являли приземистые силуэты, медленно вскидывавшие и опускавшие вялые ложноножки. Лепестки уже не касались тела, а па-дали на него, будто подмоченные росой. Зыбкие кольца растворялись, силуэты, скры-вавшиеся в их переплетениях, проступали чётче, движения становились резче, шум в ушах надрывали звонкие вскрики.
    Он вскинулся мгновенно, будто не было этого вязкого оцепенения. Пронзивший голову визг материализовался двумя малышами, вцепившимися друг в друга и огла-сившими подвал ором,  мечущимся под сводами ошалевшим сгустком страха, рёвом, пробиравшим до костей. Серёга закрыл ладонями уши. Рёв проникал, вонзался в голо-ву, взбалтывая, взбивая мозг в кашу, плещущую, готовую выплеснуться из трещащего черепа. Они орали, запрокинув головы и раскрыв рты так, словно собирались сожрать себя, вывернувшись наизнанку. Между ними валялась жестянка, слой окурков на полу колыхался, как зыбь на мелководье. Из банки толчками выплёскивались новые. Поры-вы тёплого, пропитанного кислой прелью сквозняка становились ощутимее - поначалу мягкими, потом более увесистыми. Тусклые лампы под потолком метались на прово-дах, как привязанные верёвками светляки. Плафон настольной, которую притащил Миха, чуть не наполовину погрузился в колышущуюся зыбь окурков. Свет лампы всё так же упирался во мрак, в широком луче вспыхивали и исчезали чинарики.
    Тычки сквозняка всё учащались, ускоряясь в порывистый ветер, сменившийся устойчивым вихрем, центром которого была пара раскрытых ртов. Спиралевидная по-зёмка окурков уже ощутимо секла ноги, один край её, ломая почти правильную вих-рящуюся окружность, утягивала решётка – набегавшие волны рассекались в клочья прутьями и растворялись во тьме кладовки. Михина лампа застряла мед прутьями, плафон, вибрируя, елозил по металлу. Крутнувшись, плафон уставился лучом света в свод потолка. Торнадо набирал силу.
    Его тащило к этим вопящим глоткам. Откинувшись назад, опираясь спиной на стену колющего окурками ветра, он хватался руками за хлещущий поток, чувствуя, как ноги скользят в доходящей уже почти до колен струящейся массе. Его швырнуло к малышам. Почти упав на них, хватался за спутанные волосы, но те выскальзывали из пальцев, как влажные макаронины, и он одёргивал руки от клацающих зубов. Рухнув на колени, он сгрёб малышей в охапку, уже не обращая внимания на зубы, полосую-щие тело. Поток ветра сместил направление, их потащило к решётке.
    Рёв разрывал голову, взгляд заливало алым, в нём мерцали тёмные вспышки. Малыши уже не рвались от него, они впивались в него, вонзаясь в тело крючьями пальцев, вгрызаясь в излохмаченную майку крошащимися в ярости зубами. Он уда-рился пятками в прутья с ощутимым хрустом ломающихся костей, и разжал сцеплен-ные в замок руки. Ветер давил в спину будто огромным коленом, дробь окурков хле-стала словно щебёнкой. Пальцы малышей выдирали из него лоскуты. Окровавленные рты щёлкали пеньками и выстреливали багровыми сгустками. С хрустом оторвался один. Исчез. Второй на миг оглянулся. И сгинул во тьме, оставив на решётке полоску кожи, тут же унесённой. Дверь медленно прикрылась.

    Серёга ковырял ногтем подлокотник,  думая, что со стороны он похож на Ива-ныча. Ну, а что – седой, как лунь, перемотанный с ног до головы бинтами, да и говорить пока может с трудом. Закурить хотелось жутко, но Степанна, примостившаяся рядом с Михой на его диване, погрозила палкой, будто уловив его желание. Хотя, чего ловить-то: не в состоянии пошевелить головой из-за бандажа, он повернулся в коляске к столику с раскрытой пачкой сигарет на нём.
    — И их так никто и не искал? — спросил в который раз Серёга. Слова перекаты-вались во рту щекочущими репьями, и он сглотнул – будто орех проглотил.
    — Я ж говорю – никто и не знает, чьи они.
    — Дети же, — сказал Серёга.
    — Да они тут всегда были, сколько себя помню, — Миха закурил.
    — И кот? — спросил Серёга.
    Степанна пхнула Миху в бок, тот уставился на неё вопрошающе, потом перевёл взгляд на сигарету, затушил её в жестяной банке и, не поднимая глаз, ответил:
    — Не, коты разные.
=========================================================