Босоногое детство моё - Часть первая

           Посвящается моим землякам –
           жителям исчезнувшего хутора Красавка
           Новоаннинского района Волгоградской области




                Эх, Красавка, ты Красавка.
                Был когда-то хуторок,
                А теперь по бугорочкам
                Лишь гуляет ветерок.

                (из стихов мамы)



     Читая чьи-нибудь мемуары, замечаешь, как некоторые сюжеты так цепляют за душу, что потом долго находишься под гипнозом собственных воспоминаний, невольно извлекая из уголков памяти  давно пережитые жизненные моменты. Особенно, когда в прочитанном так много общего с твоей судьбой, когда речь идёт о знакомых местах, людях, делах. Мой отец, Тараненко Фёдор Артёмович, в последние годы жизни посвятил свои мемуары (можно посмотреть на сайте "http://www.alfetar.narod.ru/" ) родному хутору Красавка. Но к тому времени и самой Красавки не стало, и мало кто помнил упомянутых в мемуарах жителей. А как бы хотелось почитать про своё поколение, напрячь свою память и вновь побывать в самой счастливой стране под названием Детство.

     Недавно мой земляк Борис Лембик, подбирая материалы для своей книги по малой родине, опубликовал в интернете заметку «Забытые слова – кизяки» с удачной фотографией знакомых с детства кизяковых пирамидок, чем вызвал бурную реакцию сентиментальных хуторян на сайте «Одноклассники». На каждое предложенное кем-то забытое слово или занятие тут же разворачивалась целая дискуссия. Такой интерес, по-видимому, вызван тем, что обсуждаемые понятия навсегда ушли из нашего обихода и стали диковинкой. Я тогда тоже дополнил сюжет о кизяках подробностями производства этого топлива и, чтобы не разбрасывать свои эмоции по отдельным репликам обсуждений, решил единой картиной напомнить своим ровесникам и землякам, как оно всё было в то время. Хотя, тем, кто не покидал родных мест, и напоминать не надо – у них эта жизнь перед глазами. А вот тем, кто давно живёт в городе и испытывает чувство ностальгии, может быть интересно. И начну я с тех деталей, которыми мне тогда в интернете захотелось дополнить сюжет о кизяках.


     ...После того, как навоз разбросали в центре двора, полили водой, перемесили с помощью лошадей, разровняли в виде коржа толщиной сантиметров пятнадцать и диаметром под восемь, а то и десять метров, дают подсыхать несколько дней до корочки. Потом мы босыми ногами эту не совсем твёрдую массу притаптывали сверху, чтобы не торчали соломинки, и было совсем гладко. Следующий этап – разрезание на квадратики, примерно тридцать на тридцать сантиметров. Кажется, сразу и переворачивали, чтобы просушить нижний слой. Когда уже кизяки сохраняли форму и не рассыпались, их для дальнейшей просушки ставили в виде горизонтальных букв «К» (как советский знак качества). Называли такие фигурки козликами, а процесс – козлованием или козлением. Следующий этап просушки – это как раз те башенки, что на фотографии. Первый ряд в башенке – в виде букв «Л» (/\/\/\/\) по кругу, далее горизонтально в шахматном порядке, закругляясь к вершине. Такие пирамидки стояли в каждом дворе, их не торопились убирать. Проделывая небольшие лазейки и забираясь внутрь, малышня играла в них в прятки. В этих башнях куры укрывались от летнего зноя. Часто хозяйки не замечали, когда куры начинали в них массово нестись, выводя незапланированное потомство. Когда мы находили такие кладки, то в качестве поощрения нам разрешалось использовать их по своему усмотрению. Их можно было легко сдать в магазин по 67 копеек за десяток, превращая в сладости или деньги на кино.


     Как бы продолжая тему изготовления кизяков, можно заметить, что к таким же исчезающим ремёслам можно причислить и процесс приготовления глины для обмазки стен, который  практически не отличался от подготовки кизячной массы. Привозили сухую глину, разбрасывали по кругу диаметром метров десять, размачивали, месили с помощью лошадей, подмешивая сухую солому, переворачивали вилами, пока не получалась равномерная консистенция. Так делали, когда глины надо было много, чтобы обмазать целый дом. Застал и я то время, когда в хуторе было много домов обмазанных и побеленных, некоторые даже были саманные, и под соломенной крышей, и с глиняными полами. Глина очень не любит влаги, поэтому наружные стены приходилось реставрировать почти каждый год. Такие мероприятия проводились с большим количеством участников – мужики готовили и подвозили глину, женщины штукатурили, а ребятня созерцала, т.к. это занятие было не из лёгких, могли только принести попить. За день успевали обмазать чей-то один дом, за это хозяин должен был проставляться или, как сейчас говорят, «накрывать поляну». Заканчивалось всё это весельем и обязательным песнопением. Ах, как они пели! Сейчас так не поют. Манерой исполнения старинных песен выделялась бабка Говорушиха – она заводила, а другие подхватывали. Слов было почти не разобрать, но разноголосье завораживало. Помните мультфильм «Жил был пес», когда волк под столом произносит «А теперь точно спою». Пересмотрите – и вы поймёте, от каких застольных песен волк не мог удержаться. Так же пели и наши бабы, а талант Говорушихи передался по наследству её дочери Валентине и внучке Наташе.

     А вот мелкой и внутренней штукатуркой каждая семья занималась самостоятельно. И месили глину не лошадями, а своими босыми ногами, всем семейством. Очень правдиво это показано в фильме «Здравствуй и прощай», в самом конце, где главная героиня со своими детьми, оголив ноги, так же замешивали глину, весело с песней маршируя по кругу. Ёмкостью для глины служил вырытый во дворе котлованчик, диаметром метра два, глубиной в штык. В нём и топтались, добавляя мелкую солому для черновой штукатурки  или конский навоз – для чистовой. Пока стены в доме не просохнут, запах навоза чувствовался, но жить в деревне и не ощущать этих ароматов невозможно. После побелки было уже всё нормально. Не знаю почему, но у нас для побелки стен использовали не извёстку, а обычный мел с подмешиванием синьки. К таким стенам нельзя было прислониться, не испачкавшись. Возможно, специально так делали, чтобы поменьше прислонялись и пачкали стены. Со временем, особенно в начале 60-х, в связи с массовым  переселением жителей Брянской области, колхоз стал строить современные сборно-щитовые дома на двух хозяев, по две комнаты каждому. Старожилы свои дома тоже старались как-то обновить – обкладывали кирпичом или обшивали шелёвкой, участки облагораживали забором и от побеленных украинских хат  под соломенной крышей, и без того редких, остались одни воспоминания.

     Какое-то время на краю хутора оставались старые конюшни. Ближняя к нашему дому называлась Сталинградской. Была, кажется, Московская и даже Одесская. Многие считали, что названия как-то связаны со строителями этих конюшен, которые приезжали из того или иного региона. А недавно мне подсказали наиболее правдоподобную версию. Оказывается, во время окота овец, чтобы они  в темноте не затоптали только что родившихся ягнят, на окна с вечера ставили керосиновые фонари «Летучая мышь». И по ночам эта длинная постройка напоминала городское здание с многочисленными светящимися окнами. Возможно, кто-то произнёс: «Как в Сталинграде!» и это название закрепилось за конюшней. О происхождении других названий можно только догадываться. Непонятно почему  их называли конюшнями, ведь в них размещались не только кони, но и телята, и коровы, и овцы. Так уж устроена природа, что всегда, особенно детям, хочется потрогать, погладить, обнять маленькие живые существа, появившиеся на свет. Помню, как по весне отец часто брал меня с собой отсаживать родившихся ягнят в отдельные загородки. Мне было тогда года три-четыре, и я всё время спрашивал  "Баян или яйка?", повторяя услышанные от отца слова "Баран" и "Ярка",  когда он фиксировал факт рождения в учётном журнале.  После зимы весь скопившийся от колхозного скота навоз сгребали в одну кучу, часть увозили на поля для удобрения, а часть оставляли для производства тех самых кизяков. Всю эту массу как-то делили между колхозниками, после чего каждая семья самостоятельно доводила до кондиции свою долю. Ещё дошколятами бегали мы к этим длинным колхозным постройкам. Конечно, ворочать кизяки не очень нравилось, это было как обязанность. А вот лазить с внутренней стороны соломенных крыш, цепляясь руками и ногами за деревянные стропила и жерди, удерживающие солому, было куда интересней. Об опасности и не задумывались, главное – достать воробьиные яйца из гнёзд, которые обычно располагались в верхней части крыши. Висишь под крышей, удерживаясь тремя конечностями, а свободной рукой достаёшь яйца – и за щеку, и опять руки свободны для обратного спуска. Со слов бабушки в голодные времена это служило дополнительным питанием. Однажды она и нам приготовила такую яичницу на большой сковородке - понадобилось около сотни воробьиных яиц. Но мы лазили просто так, из любопытства. Да и никто не говорил, что это нехорошо. Пацаны повзрослее обычно прикалывались над  меньшими – снимут фуражку, незаметно положат туда яйцо, обратно надевают, лёгкий подзатыльник в то место, где яйцо и всеобщее гоготанье. Иногда, увидев, что кто-нибудь принёс в кармане штанов воробьиные яйца для подобных розыгрышей, опережали события. « Ой, что это у тебя?» - и хлоп по карману. Бывали проделки и не совсем шуточные. Сам не видел, только со слов старших. Ловили воробья или голубя, ночью привязывали длинную нитку, на конце – зажжённую ватку и отпускали, наблюдая над этим ночным НЛО. Может, это было только в воображениях, ведь даже отъявленные хулиганы понимали, что такое зрелище чревато пожаром. А вот ласточкины гнёзда никогда никто не трогал, хотя они были в лёгкой доступности – в сарае, рядом со стойлом коровы, под потолком, на расстоянии вытянутой руки. Существовало даже поверье – если ласточку обидишь, она может принести в клюве искру и сжечь дом.

     А ещё колхозные конюшни привлекали охотой на крыс. Летом конюшни пустовали, скот  ночью держали в специальных, огороженных жердями загонах, поближе к местам выпаса и водопоя. Крыс в конюшнях  было несметное количество, т.к. после зимы в щелях всегда оставались остатки соломы и зерна. Подкравшись, можно наугад бросить кирпич  и одна-две крысы – готовы. Через пять минут процесс можно было повторять. Не смотря на отвращение к этим тварям, побеждал охотничий азарт, который просыпался ещё с весны, при выливании сусликов. Не знаю, по-прежнему ли суслики числятся в красной книге, но во времена нашего детства проводились целые кампании по их уничтожению – уж очень много зерна они съедали. Про передовиков даже писали в «Пионерской правде». Так вот, весной, когда суслики пробуждались от зимней спячки, и когда вдоль балок было полно талой воды, все пацаны промышляли суслиной охотой. Выстраиваясь цепочкой человека по 3-4 можно было сразу нести ведра 2-3 воды из балки до норки. Такой способ доставки воды придуман неспроста. Во-первых, для подростков лет 10 тяжело нести по одному ведру. Во-вторых, для того, чтобы суслик вылез из норки, одного ведра обычно недостаточно. А пока несёшь второе ведро, вода от первого ведра уходит в землю. Пока один льёт воду в норку, второй держит руку наготове, чтобы вовремя схватить суслика за горло. По лёгкому наклону норки опытные суслоловы определяли, с какой стороны покажется нос, с какой затылок. Надо хватать его сзади, иначе может укусить, причём очень больно, до крови. Хватаешь, поднимаешь руку и сразу резко, хладнокровно  об землю. При удачной охоте выходило  штук по 50. Иногда даже делали из проволоки куканы, нанизывали на них трофеи, обматывали вокруг пояса  и гордо возвращались домой. Шкурки «обдирали» и в расправленном виде прилепляли на чердачные фронтоны для сушки. Надо было не забывать убирать приставную лестницу – для кошек это было лакомством. Хотя иногда кошки всё равно как-то пробирались и съедали часть шкурок. Старший брат Николай вместе с другом Иваном Серогазовым придумали оригинальный способ отлова. Возвращаясь из школы за семь километров от дома, часто не могли сдержать свой азарт. Все книги перекладывали кому-то одному в портфель, а другим носили воду и выливали сусликов. Дома сушили портфели, а на следующий день – тот же азарт. И ничего, учёбу закончили успешно, в институты поступили. Летом сусликов почти никто не ловил. Воды в балках уже не было, а возиться с капканами не так интересно. Да и летом других занятий было полно – прополка, уборка, рыбалка. Труднее было охотиться на хомяков. Их было мало – в основном за прудом, около плантации в старых парниках, но иногда они перекочевывали и к домашним сараям. Принцип тот же, что и с сусликами, только хомяки были покрепче, да и кусали больнее. Примерно в 68году колхоз всерьёз занялся истреблением сусликов. К колёсному трактору цепляли бочку с водой и ездили по всем балкам, не пропуская ни единой норки. На этом фронте отчаянно сражался Сергей Лышенко, который уже не учился в старших классах. Зарплату начисляли по сданным хвостам, а тушки разрубались и шли на корм колхозным курам. Похоже, такая борьба шла по всему региону, потому что вскоре суслики были занесены в красную книгу, как исчезающие особи. И всё – конец романтике! И только после этого замечаешь, что скучноват стал степной пейзаж без суслиных стоек возле норок и без их пронзительного свиста. Но это было позже. А в начале 60-х с наступлением весенних каникул приходилось разрываться между походами на сусликов  и катанием на льдинах по пруду. И в том, и в другом случае приходили домой промокшие, грязные, голодные, но счастливые.

     Шкурки грызунов  после сушки сдавали деду Суховею: суслиные - по 5-6 копеек за штуку, хомяков – по 10. Крысиные тоже принимали, но мало было желающих с ними возиться – крыс просто уничтожали. Куда потом уходили эти шкурки и какие «беличьи» шубы из них шили – не знаю, как и то, почему все называли  Суховея Емельяна «сватом». Примерно раз в месяц он объезжал на бричке все хутора и принимал всякое заготсырьё – шкуры, шкурки, тряпки, шерсть и т.п. Пацанов это всегда радовало, т.к. легко можно было в обмен получить не только монетки, но и всякие диковинки: свистульки, шары, мячики. Сват всегда знал, чем можно заинтересовать детвору. Когда пацаны чувствовали несправедливый бартер, пытались как-то возместить свою обиду. Кто-то пускал слезу, выпрашивая лишний надувной шарик. Кто посмелее, мог незаметно стащить из брички свой клок шерсти или тряпья, чтобы сдать ему же повторно. Правда за это можно было от свата получить слегка и кнутом. Были у деда такие чудо-весы в виде безмена, с крючком внизу, вертикальной стрелкой вверху и длинной горизонтальной рейкой, по которой перемещался уравновешивающий грузик. Никто особо  не знал и не интересовался расценками сдаваемого утиля, но все чётко следили, чтобы стрелка была строго по вертикали. А если не по вертикали, то возмущались, что неправильно взвесил. Это теперь я отношусь к его партизанскому прошлому и к тому, как несправедливо с ним обошлась советская власть, с уважением, а тогда мы ничего об этом не знали и подшучивали над ним, как могли, хотя и не со зла. Помню, как привязали к его бричке длинный малозаметный шнур от приводного ремня (*1), метров 50, а на конце – связку жестяных банок. И так он поехал из Красавки в Новокиевку, не понимая, почему сзади, метрах в 50 не может успокоиться собачья стая, преследуя его и не приближаясь.

(*1) Из надорванных приводных ремней от комбайна, подковырнув, можно было извлечь длинную крепкую капроновую нитку, которую многие использовали вместо лески для закидушек.

     Не могу не описать про катание на льдинах, уж коли заикнулся. Это происходило на нижнем, мелком пруду, когда лёд уже отходил от берегов и раскалывался на отдельные льдины. Ветром льдины прибивало к одному берегу,  и можно было запросто запрыгнуть на понравившийся «корабль». В качестве двигателя брали шест и, упираясь в дно, можно было путешествовать по всему «океану». Но этого  было мало, начинали играть в пиратов - захватывать и топить  вражеские судна. У каждого была своя льдина и чтобы потопить соседнюю, подплывали вплотную и этим же шестом откалывали края на льдине противника, а в это время кто-нибудь с другого конца крошит твой корабль. Когда льдина становилась совсем маленькая и не выдерживала веса капитана, тому приходилось капитулировать – сдаваться в плен, запрыгивая на корабль победителя. Гордые иногда плену предпочитали славу – прыгали в холодную воду и добирались до берега вброд. Благо было неглубоко, максимум по пояс. Одним из таких непокорных был Гриша Абдуллин (Карагулаков). Когда льдина под ним искрошилась, он не захотел перескакивать на «неприятельскую» территорию и в сапоги «набирать» не хотелось. Решил перемахнуть на берег, опираясь на шест. Вцепился, оттолкнулся, и… Шест предательски увяз в илистом дне и Гриша повис… Недолго провисел. Шест медленно начал крениться в обратную сторону и плавно плюхнулся в воду вместе с Гришкой. Ушёл под воду весь, в шапке и в фуфаечке. Не помню, чтобы кто-то болел после таких водных процедур.

     А купальный сезон мы открывали 12 апреля – каждый мечтал быть космонавтом. Снег обычно уже сходил, но вода была всё равно очень холодная. К этому времени вдоль балок начинали цвести тюльпаны. Хорошие цветы и в большом количестве произрастали почему-то по местам заброшенных хуторов (Крепкий, Маслиёв, Казачий) и туда, как правило, добирались на велосипедах. Пруды в этих бывших хуторах колхоз поддерживал в рабочем состоянии – они необходимы были для летнего водопоя скота. Вот там мы и открывали свой купальный сезон, потому что можно было спокойно купаться голышом и быстро одеться в сухое. За «нашими» тюльпанами часто наведывалась и тростянская молодёжь – видимо, у них не было своих мест поближе. Причём старались объезжать Красавку стороной, наверное осознавая, что хоть цветы и ничьи, но чужие.

     Какие можно ещё вспомнить занятия своего босоногого детства? Босоногое оно было в прямом смысле, с мая по сентябрь. Можно было бы и дольше так носиться, да только в школу босиком не пойдёшь. Сейчас, наверное, и не все знают, что такое цыпки. А по-другому и быть не могло, когда на тебе целое лето из всей обуви – одни трусы. Исключение составляло время уборки, когда работали на току. Тогда  приходилось носить шаровары с тугими резинками внизу, чтобы зерно не высыпалось. Так вот и бегали  по несколько раз за день, домой со слегка раздутыми штанинами, обратно с развевающимися. Бригадир, конечно, всё это видел, но как бы и не замечал. Всё-таки в поговорке «Всё вокруг колхозное всё вокруг моё» есть доля истины. А кто не ходил в колхозные поля за кукурузой, горохом, подсолнухами? Не знаю, как сейчас хуторяне выходят из положения, когда всё вокруг фермерское. Часто на ближних красавских полях сажали дыни и арбузы. Когда они поспевали, бахчу по ночам обычно охранял сторож (не то дед Порфир, не то дед Чекмасов), с ружьём, собакой и в тулупе. Его шалаш располагался на противоположном от хутора краю поля, чтобы оберегать от набега тростянских расхитителей, поэтому наша сторона была свободна. Возможно, считалось, что взрослые не осмелятся трогать арбузы, а детям не под силу нести такую тяжесть. Но это только «считалось», а удержаться от соблазна не представлялось возможным. Не скажу, чтобы часто, но иногда удавалось умыкнуть по арбузу, причём каждый выбирал себе такой, чтоб можно было до дома дотащить. Помню, как Виктор Кучеренко разыграл маленького Витю Орлова. «Ты почему себе такой маленький арбуз взял? Брось его, я тебе свой большой отдам». Тот, наивный, и в самом деле бросил на дорогу, разбил его вдребезги и ничего, кроме всеобщего смеха ребятни, не получил.

     Из развлечений самыми любимыми были игры в лапту, в квадрат (или в вышибалу), в чижика, в ножичек. Ну, рогатки и пугачи из гвоздя, резинки и медной трубки – само собой. В старших классах стали популярней волейбол, футбол, хоккей. За некоторыми надолго закрепились псевдонимы известных футболистов: Копейкин (Лёшка Орлов), Яшин (Николай Волчков), а Вася Волчков с Геной Харитоновым вдвоем могли обыграть всех остальных. При любой игре надо было соблюдать одно правило – вовремя встречать вечером скотину и загонять домой, иначе можно было получить серьёзный нагоняй, а то и ремня  от родителей. Поэтому  место для игр выбирали рядом с выгоном - так называлось место на околице, где утром провожали, а вечером встречали скот.

     Кроме развлечений, было много и полезных занятий. В колхозе хватало работы и для ребятни, даже деньги за это платили и трудодни начисляли, по которым по осени родители получали дополнительную прибавку зерна. При Хрущёве, в начальных классах осенью со школы посылали на заготовку семян кукурузы. Большой ворох сухих початков – и мы вокруг этой кучи. Сдираешь верхнюю обёртку с початка до зёрен и трёшь одну кукурузину о другую – зёрна при этом вышелушиваются из своих гнёзд. Чуть постарше, лет с одиннадцати, регулярно ходили на прополку и прореживание свеклы и подсолнухов. Не помню, чтобы этим занимались взрослые. С особым интересом все участвовали в ловле кур. Эта работа  привлекала тем, что делать её приходилось исключительно ночью, когда куры спят, и приглашали туда детей любого возраста. Романтично было после кино, при свете ночных звёзд весёлой гурьбой направляться в дальний конец хутора к колхозному курятнику и почти до самого утра заниматься необычным и полезным делом. Птицеводство в колхозе было организовано по-особому – одна бригада выращивала  цыплят, другая кур для мяса, третья для яиц. И поэтому кур надо было периодические перевозить из одной бригады в другую. Вот и ловили их, пока они сонные сидят на насесте. Хватаешь их сзади за ноги по одной в каждую руку и несёшь к специальным ящикам. Кто-нибудь считает, чтобы в каждом ящике было определённое количество. Потом ящики грузили на машину, увозили в другую бригаду, там выпускали и в новый рейс.

     Не собирался описывать другие события и занятия того времени, хотел ограничиться только редкими, забытыми ремеслами, но как заядлый рыбак, не могу обойти эту тему стороной. Моим спутником по рыбалке был Николай Величев. Мы с ним обошли и объездили на велосипедах все ближние и дальние водоёмы, часто просыпались в 4 часа утра, чтобы застать пик утренней поклёвки карпа. Даже понаблюдать, как большие карпы выпрыгивают из воды на утренней зорьке, было интересно. Кажется, красавский Новый пруд был самым богатым рыбой и раками в округе. Сюда с удочками приезжали и тростянские рыбаки, приезжали с неводами и районные артели – рыбы хватало всем. Новокиевка в этом плане была обделена – в Рогатом пруду, кроме пескарей, не помню настоящей рыбы, другие новокиевские мелкие пруды вообще, кажется, были безрыбными. Был в Красавке и свой дед Щукарь. Сия слава досталась деду Чекмасу. Во-первых, он был внешне похож на актёра, который сыграл роль Щукаря в недавно вышедшем фильме «Поднятая целина». Во-вторых, с ним приключилась история, свидетелем которой довелось быть и мне. Дед не умел плавать, но очень любил рыбалку. Кто ловил на закидушку карпа, знает, что деревянную дощечку, на которую наматывается леска, надо втыкать в землю покрепче – иначе хороший карп может её сдёрнуть и утащить в воду. Дед вообще забыл закрепить дощечку, размотал леску, наживил крючки и забросил. То ли леска оказалось короткой, то ли сильно бросил, но дощечка тоже улетела в воду, метра на четыре. Деду показалось, что уже клюнуло, и он прямо в одежде бросился «вытаскивать большого карпа», а было там глубоко. Немного побарахтавшись, дед понял, что тонет, стал звать на помощь. Ближе других находился Николай Данин. Сказав деду, чтобы тот успокоился и не хватал его во время спасания, спокойно начал раздеваться. Дед послушно исполнил указание, встал на дно, и пока Николай к нему подплывал, над водой неподвижно торчала дедова кисть с зажатой дощечкой от закидушки. Всё закончилось благополучно, а прозвище «Щукарь» окончательно закрепилось за дедом.

     Даже и не знаю, как закончить свой материал. И стоит ли продолжать. Наверняка кто-то скажет, что было не совсем так и было что-то ещё более интересное. Соглашусь, что у ребят чуть постарше или чуть помоложе, или в соседнем хуторе было немного по-другому. Но то, что написано, было со мной. И никуда из памяти это не выкинешь.


Тараненко П.Ф.             20.03.2017г.             г.Златоуст.



Продолжение читайте здесь:     "http://www.proza.ru/2017/04/12/1906/ "