Часть I
Глава первая
Мне шестнадцать лет и я абсолютно безграмотная, именно так мне и говорят все наши знакомые и подозрительные «родственники», которые почему-то частенько остаются ночевать в спальне у моей тёти. В школу я сходила всего пару раз и меня «вежливо» попросили больше там не появляться. Тётя была не против этого, как и не против того, что всё свободное время я ошивалась возле вокзалов и автобусных станций. Она была вообще не против всего, что с ней происходило. На вокзалах я просто наблюдала за пассажирами, брала в руки бездомного котенка или собачку, чтобы погладить и садилась в зале ожидания на деревянную скамейку. Эти зверята, у меня в руках, были словно невидимым барьером между мной и всеми этими вечно спешащими от себя людьми. Как же они все боятся куда-нибудь опоздать, что-то не успеть или кого-то пропустить. Они настолько боятся остаться с собой наедине, что будут сломя голову нестись за отъезжающим автобусом и запрыгивать уже на ходу, на последнюю ступеньку поезда, только бы не ждать, только бы недолго. А вы замечали, как обычно люди ждут на станциях? Они крутят своими головками в поисках знакомых лиц, словно вечно перепуганные сурикаты в африканской саванне, чтобы не подпустить слишком близко к себе когтистого хищника в виде внутреннего диалога с самим собой, который может возникнуть внезапно, точно также как и исчезнуть. Нужно сделать всё возможное, чтобы не допустить этого, ни в коем случае. Если вокруг нет, никого из знакомых и внутренний голос начинает бесцеремонно наступать, они тут же подключаются к плоским экранам, затыкают уши затычками с отходящими проводками и расплываются в милой улыбке. Они находят возле себя рекламные баннеры с бесполезными товарами, которые изучают до мелочей, вплоть до номера службы поддержки, газетные киоски с новостями, приготовленными из протухшей информации, которая словно токсины медленно разрушает клетки и без того вялого мозга, перенастраивая его в нужном направлении. Это очень опасная штука, то, что находиться у тебя внутри и постоянно зудит, словно давно отрезанная рука, рубец вроде уже зажил, и ты знаешь, что это невозможно, но продолжаешь чувствовать свои пальцы как будто они на месте и ты можешь даже пошевелить ими вот так вот запросто. Но ни в коем случае нельзя идти на поводу у этого чувства иначе никто не знает, куда это всё может тебя завести, станешь ещё, не дай бог, «немножко» свободным и что делать дальше? Что делать с этой свободой без всяких там указок и правил со стороны? Куда же без них? А? Кто же тебя защитит от зловещей действительности? Кто же позаботится о тебе? Ты ведь станешь абсолютно беззащитным!!! Нет, уж лучше потихоньку затягивать мягкую петлю у себя на шее чужими нежными пальцами, чем взять на себя хоть какую-то долю ответственности за собственную жизнь.
Большинству людей на меня было наплевать с самого детства, поэтому я, наверное, и выросла в согласии с моим внутренним «Я». Я не была окружена бесчисленным количеством тётушек, бабушек и маминых подружек, если честно у меня вообще никого не было кроме старой рыжей кошки, которой иногда приходилось даже делиться со мной едой из своей миски. Никто в детстве не читал мне сказок поэтому, наверное, я и выросла такой реалисткой, от которой шарахаются сорокалетние крепко подвыпившие мужчины, собиравшиеся у нас дома по вечерам в пятницу…. Как ни странно это выглядит, но я даже не знаю предназначения большинства современных приспособлений. Но зато чётко понимаю, что все эти возможности побега от самого себя настолько изысканно сотканы, что похожи не на грубую паутину, а на эксклюзивное вечернее платье, о котором ты так долго мечтала.
- Картошку фри? Как обычно без горчицы?- спросил меня Фред с заботливыми глазами.
Фред был мужчина среднего возраста, вечно читающий книгу с белой как снег обложкой. Прохожим на первый взгляд могло показаться, что он читает одну и ту же книгу неделю, месяц, год, но, я то знала, что он меняет книги каждые два дня, а обложку всегда оставляет ту же. Он это специально делал чтобы не вызывать подозрения среди пассажиров, которые немного с презрением смотрели на него и его работу в передвижной закусочной. Он даже иногда специально выдавал сдачу неправильно, тем самым теша их самолюбие. Видели бы вы их лица в такие моменты, они были словно великие ученые создавшие лекарства от неизлечимой болезни и теперь показывающие ребенку его ошибки в домашнем задании по математике со снисходительной улыбкой. Фред с недоумением кивал им и выказывал выражением своего лица чувство крайней озабоченности и непонимания. Он всегда считал, что нет ничего страшнее в нашем жалком мире чем «лёгкое» подозрение подавляющего большинства, тем более, когда ты у всех на виду.
Мы с Фредом были что-то на вроде друзей или даже сообщников против всех остальных. Я не умела читать, но знала почти наизусть всех великих авторов благодаря ему.
- Да спасибо,- ответила я. Как и обычно.
Взяв свою картошку, я начала есть сама и одновременно подкармливать пепельного котенка сидящего у меня на коленях и лениво зевающего.
- О чём задумалась? - спросил Фред
- Мне интересно, когда же именно все вокруг начинают слепнуть и не замечать очевидного. Посмотри на них, они ведь все как гиены, живущие в своих каменных клетках, а не на свободе. Только вот в отличие от животных они не ждут пока лев, тигр или пантера наедятся, после удачной охоты, вдоволь свежего тёплого мяса, чтобы в итоге отогнать хищников и доесть остальное. Всё обстоит намного хуже. Намного! Все эти гиены, по какому-то невзрачному определению сумасшедших ученых гордо называющие себя людьми опустились уже настолько, что прислуживают этим львам за гнилой кусок мяса и вонючей кожи. Это ещё если повезет и им достанется всё же кусок мяса. Пусть уже протухший и полусгнивший. Они будут этому рады настолько, что ещё хватит и на злорадство, над менее удачливыми своими сородичами, которым в удел достались лишь кости и жесткая шкура. Ради этой тухлятины, необходимой лишь для того, чтобы не сдохнуть они и покидают свои каменные клетки, в которых остаются их семьи в надежде на объедки. Они добровольно принимают свою участь. Ведь некоторые из них обладают достаточной силой и ловкостью, чтобы завалить крупного бизона или на худой конец антилопу, но всё же они предпочитают питаться объедками. Это весьма досадно, но они всё время смотрят себе под ноги надеясь только на подачки львов и тренируя свое умение в унижении и лизоблюдстве. Львы, конечно же, намного крупней их, и едят, куда уж больше. Намного больше! Поэтому приходится ещё и бросаться, оскалив пожелтевшие зубы на своих же сородичей, если те не достаточно наклоняются к земле, чтобы выглядеть услужливыми и покорными перед своими хищными хозяевами.
- Да, только не стоит забывать, что мы тоже такие же гиены,- возразил мне Фред.
- Да, только вот я отказываюсь играть по их правилам, и драться за протухшее мясо. Это поставит меня на один уровень с ними, если конечно ты понимаешь, о чем я. Поэтому и приходится довольствоваться лишь подачками с их стороны.
Глава вторая
Дом, аккуратно выкрашенный в нежно бежевый цвет, безмолвно следил за нами со смущением, схожим на смущение воспитателя, наблюдающего за тем, как его любимый воспитанник опустился до того, что начинает пить воду из лужи. Лишь потому, что ему лень подняться с колен на ноги, выпрямиться и с уже горделивой осанкой, напиться из высокогорного ручья. Тёмно-коричневая черепица была сплошь устлана опавшей листвой, и я невольно задумалась, что все, что нас окружает, повторяется с пугающей цикличностью. То, что земля это планета в солнечной системе которая вращается вокруг солнца, я узнала лишь после того как познакомилась с Фредом. Он знал практически все. И всегда у него был готов ответ на все мои многочисленные вопросы. Но в этот день я была ещё лишена этой чёткой информации, поэтому могла объяснить себе это, как сама того хотела. Я задумалась на пару минут. И представила себе мир без смены времён года, без постоянных чередований дня и ночи. Вы представляете, что было бы с людьми, если бы они находились постоянно в одном и том же времени? Я посмотрела на часы, встроенные в фонарный столб, на зелёном циферблате которых было ровно 17-42. И взяла это время за некую точку отсчета и в то же время проклятия для всех людей. Не будет ни утра, ни вечера, ни выходных, ни праздников. Красное солнце, медленно сползающее за линию горизонта с ровно подстриженной, вечно зеленной травой, выглядывало сейчас между нарядными розовыми облаками и слегка насмешливо наблюдало, снисходительно прищурившись, над моим экспериментом, который мог нести прямую угрозу для всех окружающих. Хоть было и не холодно, но легкий ветерок прохладной свежестью приближавшейся зимы освежил мои мысли. Я на минуту закрыла глаза.
Представьте себе только, что вокруг ничего не меняется. За окном та же погода, что была вчера и точно такая же, что будет и завтра. Вы абсолютно точно можете знать, что не пойдет дождь, не выпадет снег, туман не скроет на пару часов от вашего взора всё, что вам так хорошо знакомо. Время замерло. Вы даже не можете определить, сколько вы спали и сколько вам предстоит бодрствовать. Этот фактор искусственно создаст пугающее однообразие и в то же время установит новые правила, которые со временем просто сведут с ума абсолютно всех. Мы привыкли всегда чего-то ждать. Утром перед ненавистной работой мы ждём вечера с нетерпением, чтобы отдохнуть и привести в порядок свои мысли и наивные ожидания на маленькое чудо. Вечером мы ждём утро, пребывая еще в бессмысленной надежде изменить хоть что-нибудь с наступлением следующего дня. И так всё время по кругу. Мы зажаты в определенные рамки ожидания, в которых циклично, словно звук метронома протекает наша жизнь в иллюзиях на перемены к лучшему. А представьте на минуту. Если эту игрушечную железную дорогу с пластиковыми безжизненными пассажирами и дешевыми китайскими приборами остановить хоть на пару лет. Чтобы могло произойти за это время? Если бы вас избавили от постоянного ожидания? Если бы вы бежали не по кругу, словно белка в колесе, а шли по бескрайнему полю без определенной цели и желания куда-нибудь прийти. Если бы вокруг ничего не менялось, не возникало бы и иллюзии на перемены, люди бы перестали обращать свое внимание, на изменения каких-то внешних факторов проецируя их на свои надежды и на жалкие оправдания своей несостоятельности. А эти многочисленные праздничные дни? Искусственно созданные для еще большего эффекта и вносящие наигранное разнообразие в нашу жизнь. Если бы всегда было 4 октября и четверг когда же назначать праздники? Почему мы так сильно не хотим гулять по бескрайнему волшебному полю, наслаждаясь его неповторимостью и красотой, а выстраиваем вокруг себя лабиринт из кривых зеркал, по которому и обречены, идти всю нашу жизнь. Затаптывая, при этом, редкие цветы угораздившие вырасти у нас под ногами. В каждом новом зеркале мы видим изображение нашей мифической мечты и бросаемся сломя голову к нему, забывая обо всем остальном. Но приблизившись к нему, мы к своему несчастью обнаруживаем его абсолютно пустым. Оно, в свою очередь, отсылает нас к другому. И так по кругу, без остановки. Всю жизнь. На самом деле все эти зеркала отображают лишь наш внутренний мир, а не какие-то внешние изображения или наши мечты. Именно поэтому так мало людей и находят то, что им действительно нужно. Так мы проживаем в ожидании всю жизнь. Извечное ожидание чуда в попытке рассмотреть хотя бы в одном из них самого себя. Но в попытках видим лишь пустоту и беспомощность.
В воздухе сейчас витал тонкий, кисловатый запах гнили аккуратно смешанный с запахом элитных духов. Мне на ногу приземлилась абсолютно гнилая банановая кожура, небрежно выброшенная из мусорного бака. Зелёный бак чуть пошевелился и оттуда донеслось:
- Нашла одно на самом дне. Оно порезанное, но я аккуратно исправлю и зашью. И ещё придётся специально порезать в других местах и снова зашить, чтобы остальные думали, что так и задумал дизайнер этого платья.
Следом за голосом показалась вполне схожая на человека женщина с платьем в руке. Она сейчас стояла в мусорном баке, источающим запах гнили и элитных духов. Не совсем обычное сочетание, если не вдумываться, конечно. Это платье сейчас было похоже на разбитое кривое зеркало, одно из тех, среди которых мы обречены блуждать. Взглянув на него, я представила, сколько же пришлось ждать его бывшей обладательнице, прежде чем она получила его и успокоилась. Сколько же она к нему шла с благоговейным трепетом ребенка и сколько она затоптала по дороге тех не взросших, так и не осчастливив уже никого своим цветением, волшебных ростков. Тех обыденных радостей и великолепных мелочей, которые мы не замечаем и из которых словно из бисера мы шьем себе спокойствие к почтенной старости. И вот оно разбитое и выброшенное на помойку, словно отработанный материал, который норовит своим видом снова и снова напоминать нам о своей пустоте. Пустоте, которой мы никак не можем придать форму, от зеркала к зеркалу, и которая нас раздражает все больше и больше со временем.
Женщина что-то заметила в окне, и её лицо изменилось в одночасье. Видимо ей это приходилось делать не впервые. Она ловко выбралась из бака и сунула поспешно платье в синий пакет. Взяла меня крепко за руку и бойко зашагала прочь от этого дома с печальными глазами, вместо окон. Обернувшись, я еле различимо увидела женщину в крайнем окне, она стояла неподвижно и вытирала слезы белым платком. Она была очень похожа на неизвестную святую, фотография которой висела у тёти на шее. Налетев на почтовый ящик и почувствовав в своем плече тупую боль, я больше не оборачивалась. А смотрела по сторонам, чтобы куда-нибудь ещё не угодить, еле поспевая за своей тётей, в руках которой был зажат пакет.
Глава третья
Красная косынка, плотно натянутая на узенький низкий лоб, придавала лицу решимость испанских революционеров идущих в свою последнюю атаку. Очень дешевые огромные очки, с крохотной надписью известного бренда на бежевой оправе, надежно скрывали от посторонних, за своими мутноватыми стеклышками внутренний несмолкающий «крик». Если хорошо присмотреться, то можно заметить, как оправу в одном месте очень аккуратно подклеили прозрачной изолентой. Внезапно весь вагон оглушила нарочито громкая мелодия мобильника. Все начинают понемногу оглядываться в недоумении, все кроме неё, поскольку она точно знает, что этот адский звук исходит из её сумки, стоящей около неё на полу. Она обращает на себя внимание, таким образом, я это знаю наверняка. Её внешний вид просто вопит о несправедливости к её скромной персоне со стороны судьбы и скрывающих свой взгляд людей. Никто сейчас не может мысленно убежать от её проблем и её дешевого, прискорбного, в данный момент, вида, плохо скрываемого под слоем показушной дороговизны. Сейчас невольно складывается впечатление, что она и появилась на свет только ради того, чтобы вызывать у других чувство вины тем, что они безразличны к её страданиям и проблемам. Её зубы были похожи на зубы человека питающегося регулярно сырой рыбой, и я уверена, мало кто из вас сейчас представляет, как выглядели её зубы, но цветом они точно совпадали с цветом полуразложившегося годовалого окуня. Конечно же, появлению этого цвета способствовало и безмерное количество алкоголя, потребляемое ежедневно вместе с сигаретным дымом. Её нижняя челюсть была выставлена немного вперед, что придавало лицу выражение вечного недоумения.
- Алло. Да, я постараюсь заплатить сегодня за квартиру,- она заговорила настолько громко, чтобы никто из пассажиров не пропустил мимо ушей этот разговор. Голос был неприятный. – Я же сказала что постараюсь. До свидания,- после этих слов большинство людей в автобусе начали мысленно корить её за такой образ жизни, некоторые сочувствовать, а некоторые бессмысленно продолжать смотреть в окно, как ни в чем, не бывало.
На потертой толстой веревочке с торчащими повсюду нитками, у неё на шее висел образок неизвестной святой. Это была единственная вещь, которая смотрелась естественно и дешево. И мне на миг показалось, что даже женщине на образке стало немного стыдно, что ей поневоле тоже приходится находиться в этом вагоне.
На ногах были черные туфли. Каблук на одном из них был сбит практически наполовину. Другой же был сильно затерт и отличался по цвету от первого. Их бы уже давно нужно было выбросить в мусорный бак, затем утилизировать. А потом они бы могли послужить строительным материалом, для какого-то искусственного острова в океане, которые как я слышала, начали делать уже из мусора.
От неё исходил довольно приятный запах белой розы. Это были, конечно же, одни из самых дешевых духов, но всё же им удавалось оставить крайне приятное впечатление.
Парень, рядом с этой женщиной, судя по взгляду очень неуверенный в себе, съедал мои коленки глазами. Я уже начала немного побаиваться, чтобы она не уловила его взгляд и не предложила мою невинность в обмен на пару сотен, которые бы спасли некоторые ненужные клетки её мозга от вымирания, после вчерашней попойки. Да совсем забыла вам сказать, что эта женщина, была моей родной тётей! И нам приходилось уживаться вместе, чего бы нам этого не стоило.
Да, и ещё я забыла представиться, меня зовут Джейн и не такая я уж и сумасшедшая, какой меня считают все вокруг. Все, кроме врачей психиатрической больницы, куда мы сейчас направлялись. Несмотря на все мои усилия, они никак не признавали мое безумие и не хотели назначать пособие по инвалидности. Тётя была просто в недоумении от их суждений, ведь я была ненормальная. Это абсолютно точно! И это не только её мнение, но и окружающих. Поверьте мне, если бы пришлось собирать подписи наших соседей, за то чтобы меня оставили в клинике, их бы собралось намного больше, чем было самих соседей.
Глава четвёртая
На лавочке у кабинета сидит уйма людей, а мы как обычно опоздали и теперь вынуждены занять самое невыгодное место в очереди. Я насчитала перед собой семнадцать детей со счастливыми лицами. Те двадцать минут, которые мы шли от автобусной остановки до клиники, я выслушивала бесконечные упреки со стороны тёти из-за опоздания. Хотя, в сущности, мы задержались лишь из-за приступа рвоты, который вызвал, конечно же, не тот автобус, в котором мы ехали. А то количество алкоголя, которое она вчера залила в себя. И о чем она тактично помалкивала всю дорогу. Подойдя к краю скамьи, она бесцеремонно начала устанавливать все свои сумки на пол, нарочно притеснив людей сидящих перед нами. Мне стало опять жутко стыдно за неё, как чуть ранее в автобусе, а когда один из пакетов накренился и упал на пол с грохотом, я думала что умру на месте от стыда. Яблоки, которые я собирала прямо с дерева, в то время как тетя опустошала желудок за углом нежилого здания, сейчас валялись на грязном полу. К несчастью, я их сложила в самом верху пакета. Они рассыпались по всему полу, и тётя тут же принялась их собирать под ногами у людей. Собрав все яблоки и получив номерок, который обозначал наше место в очереди, мы вышли в уборную.
Стремительно приближаясь к моему лицу дешевый игрушечный лягушонок, прикрепленный к дамской обыкновенной сумочке булавкой, уже в некоторых местах покрытой ржавчиной, попал точно, чуть выше глаз. И тут же, я почувствовала на своем лице вонь искусственной кожи, уже неплотно обтягивающей сумочку. За этим последовали отборные ругательства, задевающие за живое все мои чувства. Мне стало невыносимо стыдно, что я должна была находиться здесь и мириться со своей ролью, полной унижения и страдания, но другого выхода, я просто не видела в тот момент. Вонь, исходящая от сумочки, и въевшаяся туда крайне давно и то, что мне приходилось это переживать, раз за разом, подействовало. По моей щеке побежала вниз слезинка.
- Ну как настроилась? Или ещё повторить? – сказала она с невозмутимым видом и сумочкой наготове, действительно веря в то, что это просто неприятная необходимость, которую необходимо повторять каждый раз. Иначе всё пойдет не так как планировалось.
- Нет, хватит, я же заплакала-, ответила я с досадой из-за непонимания. Мне не было больно, поскольку сумочка была не такой уж и тяжелой. Я плакала от унижения и стыда.
После того как тётю выгнали с последнего места работы, наши финансовые трудности усилились. Но она верила в то, что здесь меня признают невменяемой и назначат пособие по инвалидности. Но его ещё нужно было заработать, точнее, оплатить немалой долей унижения с моей стороны. И кстати после такого, нас обычно пропускали без очереди в кабинет. Я всегда могла плакать убедительно, в чём, кстати, немалая заслуга и тех людей, которых я встречала всю жизнь. Мне был нужен лишь небольшой стимул, за который, как вы уже и сами догадались, отвечала моя тётка.
Сегодня, впрочем, это сработало не так уж хорошо как раньше. Хоть пара человек из очереди и пропустили нас вперед, наше положение от этого улучшилось не на много. Остальные же сидели с каменными лицами, и тёте бы пришлось избить до полусмерти меня своей сумочкой с мило улыбающимся лягушонком, чтобы хоть кто-то из них сдвинулся.
Сюда мы приезжали уже третий раз и все безрезультатно. Врачи наотрез отказывались признавать меня невменяемой и ходатайствовать перед правительством о назначении пособия по инвалидности, несмотря на все мои старания. Я конечно представляла себе сумасшедших лишь из собственных убеждений, возможно поэтому у меня никак не получалось сыграть их роль более убедительно. Я скорее вызывала жалость к себе, что, конечно же, не могло заменить сумасшествие или хоть малейшие психические отклонения. Если оглянуться и посмотреть на большинство людей, то они вызывали у меня то же чувство жалости.
Глава пятая
Покинув больницу снова ни с чем, я без сожаления оглянулась на её ровный фасад, знак упорства и труда множества рабочих и инженеров, которые без устали трудились над этим архитектурным проектом. Очень, очень давно здесь была школа для одаренных детей, тогда здание было совсем крохотным. Со всех ближайших окрестностей и даже из отдаленных мест сюда привозили детей разного возраста, которых не понимали ни родители, ни сверстники, ни остальные жители тех городков….
Неожиданно, слева от себя, я услышала дикий предсмертный крик рыжего, пушистого котенка. Резко обернувшись, я заметила женщину, выходившую из машины. То, что это был котенок, я поняла лишь по слипшейся на асфальте красно-рыжей перемазанной в кровь шерсти. Она не заглушила двигатель. И чуть отдалилась от машины. Ей пришлось немного нагнуться своим гибким корпусом и опустить очки своей изящной ручкой окутанной дорогими шелковыми перчатками, чтобы рассмотреть, на что же она наехала. Когда она заметила его под колесами своей машины, это был уже не котенок, а красный неровный шар, который еще дико визжал, прямо возле заднего колеса её белого кабриолета. Она оттолкнула его ногой с такой силой, что визг прекратился немедленно. Вытащив ароматизированную салфетку и протерев свои красные туфли, она с отвращением отвернулась. На левом заднем крыле виднелись багровые пятна различной величины. Они покрывали лишь небольшой участок, и их легко можно было убрать на ближайшей автомойке. Видимо они и стали причиной этого жестокого импульса с её стороны. Да, я, конечно же, прекрасно понимаю, что возможно, даже если бы она так не поступила, котенку было бы уже поздно чем-либо помочь. Но меня всё равно это вывело из себя! Последующие пять минут, я абсолютно не помню.
После того случая со мной работала уйма врачей психотерапевтов и психологов, но я всё же ничего не вспомнила. Я допускаю, что это были не самые лучшие врачи, а может всё дело во мне. Кто знает. Помню лишь, как меня оттащили за руки два человека в белых халатах и повязках на лице. В руках я сжимала небольшой упругий шарик весь покрытый слизью и с небольшим шнурком, таким же скользким, как и сам шарик. Взглянув на женщину, которая упала на асфальт возле своей машины, я смогла вспомнить лишь тёмно-красную пустоту в её левом глазе и громкий крик.
Глава шестая
«Ты когда-нибудь заглядывала в глаза новорожденному ребёнку? В них есть всё, абсолютно всё и в то же время ничего. Через них становиться ясно, что он совсем чистый и способен на невозможное. Он всемогущий, поэтому вселяет страх в окружающих. И что его ожидает в будущем? Его заполнят информацией, заполнят этот чистый лист бумаги типичными штампованными чернилами. Точно такими же, как и его родителей в своё время. Младенец ведь ещё не испорчен чужим мнением, обозначением предметов, да и значением всего окружающего. Всё волшебство заключается в том, что он ещё не знает, как воспринимать всё то, что с ним происходит и что его окружает. Поэтому он и излучает абсолютно чистый свет без всяких примесей. В эти глаза можно смотреть бесконечно! Где же ещё в нашем мире можно найти такое чудо? Оглянись вокруг, всё в нашем мире имеет своё название и предназначение и от этого становиться настолько скучным, что теряет своё волшебство и неповторимость.
Софи всегда окружала толпа из поклонников и ухажеров, в отличие от меня, отпугивающую своим внешним видом большинство. Она всегда одевалась лучше, благодаря нашим родителям и ей, как мне казалось, даже нравиться всё это. Общение, внимание со стороны парней, зависть со стороны подруг и безразличие со стороны детей. Я её знала изнутри, поэтому и не доверяла ей никогда. Вся та доброжелательность, веселье и легкость были отыграны с какой-то долей злобы и жестокости. Всё равно как актриса на сцене с неизлечимой болезнью отыгрывает акт за актом через нестерпимую ноющую боль, не снимая улыбку со своего милого лица. В тот день, когда она узнала, что беременна от Тома, она поддалась этой боли на пару часов. По комнате летали все вещи и предметы, угораздившие очутиться у нее под рукой. Она была в бешенстве, в полном смысле этого слова. Она не хотела детей, нет! Только не сейчас только не перед отъездом Тома во Францию! Не перед тем как рухнут её иллюзии счастливой беззаботной жизни на зеленых лужайках перед поместьем её будущего мужа. Том на удивление был спокоен как деревушка в горах перед обвалом снега. Через пару часов Софи уже совсем успокоилась и продолжила свою роль и реплики с наигранным счастливым выражением лица, хотя внутри её всё пылало. Том не мог отказаться от ребёнка. Это вызвало бы недовольство со стороны его консервативных родителей. Софи не могла отказаться от ребёнка. Это бы вызвало подозрение со стороны Тома и всех его родственников. Родители Тома не могли не принять ребёнка, так как боялись неодобрения со стороны благотворительного фонда по защите детей, который они содержали. В целом никто по-настоящему не хотел этого ребёнка! Никто! Но никто бы в этом не признался даже самому себе, не то, что остальным. Их счастливые лица, показывающие изо всех сил свою привязанность к новорожденной девочке, так же искренне могли показывать и глубокую скорбь в случае её смерти.
Знаешь, я бы никогда в своей жизни не сделала то, что тогда сделала, если бы однажды ночью не заметила случайно, как сестрёнка стоит в два часа ночи с подушкой возле детской кроватки в крайней нерешительности. Но больше меня испугало то, что Том, ворочаясь в постели это заметил, но через пару секунд вялых колебаний снова отвернулся к стене, как будто ничего не происходит.
Я тоже хотела её смерти, но не потому, что она была обузой. Я просто не хотела, чтобы эту чистоту заполнили дешевыми красками из баночки с дорогой этикеткой. Я была самой настоящей эгоисткой.
Далее всё было словно в тумане, где я знала каждую неровность и неосознанно обходила все так хорошо знакомые мне препятствия. Сначала необходимо было включить пожарную сигнализацию, которая находилась на стене около моей комнаты, чтобы Софи в панике выбежала посмотреть, что же горит. Затем разбить стекло в гостиной своей статуэткой за занятое второе место по забегу на длинные дистанции, чтобы Том вышел, решив, что в дом забрался воришка. В этой суматохе о ребёнке и подумать никто не мог. Кому бы в голову пришло так усиленно охранять то, от чего все пытались избавиться. Далее всё прошло довольно предсказуемо. И я без труда вышла из дома незамеченной. Всё осталось позади. Теперь была одна проблема. Нужно было раздобыть немного молока, потому что она все время неистово кричала…»
Эту историю я услышала от моей тёти. Она всё это рассказала в последнюю ночь перед тем, как меня поместили в лечебницу. Софи была моей мамой. Тётя всегда носила ее фотографию с собой. Это была та женщина на образке, которую я всегда принимала за святую. Я вряд ли её теперь ещё увижу. Я не испытывала какой-то боли или тоски после услышанного. Тётя меня хоть и спасла от подушки и от моих родителей, но сейчас была уже менее рада своим поступкам в ту ночь. Денег не хватало. Да и чрезмерным трудолюбием она уж точно не могла похвастаться. Её план в получении образования и впоследствии престижной работы разбился, словно воздушный шар, напоровшийся на ржавый гвоздь действительности.
Глава седьмая
Я внезапно очутилась в каком-то просторном тоннеле. Он был довольно широкий, с призрачными стенами, исчезающими, словно дымка, даже от легкого прикосновения дрожащей руки. Все те люди находящиеся внутри старались держаться как можно дальше от них, чтобы случайно не оказаться за их пределами. Один из немногих, напоминавший бесформенное расплывчатое существо, лишь отдаленно похожее на человека, застыл на месте в растерянности. Сначала он оглянулся по сторонам, словно беззащитный ребенок, пытаясь отыскать одобрение своего поступка в глазах большинства, но увидев лишь презрительные взгляды, поспешно зашагал дальше неуверенным шагом. Оказавшись почти вплотную к границам, он протянул руки стараясь коснуться стены, но вовремя отдернул их, пока не случилось необратимое, и он не оказался за ними. Под доброжелательные покачивания головой и одобрительные взгляды остальных, он отошел как можно дальше и занял свое привычное место среди таких же, как и он, «людей». Если честно, то, что все эти расплывчатые фигуры внутри тоннеля, не имеющие четких контуров были людьми, я могла догадаться только по глазам, в которых отражалось лишь усталость и безразличие. Хоть иногда я и замечала, как глаза некоторых из них стремительно загораются каким-то непонятным ярко белым светом. В такие моменты, они быстро и уверенно направлялись к границам, как и тот человек, но под встревоженными взглядами остальных, которые в таких случаях молниеносно поворачивали головы в их сторону, их глаза так же внезапно потухали, как и загорались. И они, склонив голову, словно провинившиеся ученики, покорно занимали свои прежние места в очереди. Я повернулась направо, и заметила дверь, за которой, то и дело, исчезали люди, время которых пришло. Ей не удалось завладеть моим вниманием надолго, поэтому спешно оторвав взгляд от неё, я начала более детально всматриваться в людей. Да, совсем забыла сказать, что все они здесь чего-то ждали. Они с какой-то тусклой надеждой ждали определенный знак или событие. Это уникальное событие, по их мнению, должно было вот-вот произойти и в корне изменить их безвыходное положение, в котором они сейчас находились. И знаете, что было в итоге? Событий и знаков было множество, но ничего не происходило! Абсолютно ничего! И они, подойдя уже настолько близко к двери, что могли вдыхать её сырость, просто исчезали за ней с полным недоумением в глазах и немым вопросом. Что же пошло не так? Ведь они были самыми лучшими среди остальных, лучше всех умели ждать и вели себя тише остальных, чтобы случайно не пропустить некое мифическое послание, сулящее изменения к лучшему. Их с самого раннего детства учили этому и они каждый раз разочаровывались всё больше и больше в своих ожиданиях, но никогда не теряли веру в то, что это всё же произойдет. Что это?!! Да никто этого не знал! Ни те, кто ждали и не те, кто учили, как этого ждать!
Здесь было множество различных корпусов, в которых они находились, словно в клетках. Они не сидели без дела и постоянно были чем-то заняты. Наверное, лишь для того, чтобы не сойти с ума от этой навязчивой идеи внезапного чуда, которое просто обязано свалиться им на голову, если они будут вести себя достойно. А как именно нужно себя вести их обучали с самого детства.
В одном из таких обучающих корпусов, все сидели в ряд в одинаковой одежде, на одинаковых стульях и с одинаковым выражением лица, сиявшим покорной учтивостью. Они смотрели на большой экран впереди себя, рядом с которым стоял человек с указкой и доходчиво объяснял правила пребывания среди остальных людей. А некоторые из них уже не сидели перед экраном, а отвечали на вопросы перед тремя людьми, гордо восседавшими за ровным столом с красивой белой скатертью. Им приходилось сейчас оценивать этих отвечающих. И в зависимости от ответов, почетно предложить занять определенные места среди остальных.
Переведя свой взгляд чуть левее, я заметила место, в котором люди находились за ржавыми решетками. Надежно отгороженные от остальных. Сюда, скорее всего, попадали именно те, кто нарушал правила ожидания и его временно изолировали здесь. Таких отщепенцев, настойчиво старались исправить, чтобы вскоре вернуть к остальным. И с некоторыми это действительно срабатывало, и они послушно занимали свои прежние места. С другими было чуть сложнее, они укрывались за границами коридора, где их уже не могли достать эти благовоспитанные воспитатели, так как сами ни при каких обстоятельствах не могли его переступать. Для этого даже не нужно было давать никаких особых указаний, они попросту ужасно боялись заходить за границы вот и все. Некоторых настигала другая ужасная участь. Их твердые тела под натиском всех этих соглядатаев, обретали легкую, воздушную форму и проносились, словно комета в багряном закате осеннего уходящего дня, мимо всей очереди, прямо к той самой двери в конце коридора. Исчезнув за ней, они лишь вызывали у кого то чуть больший испуг, чем тот, в котором они постоянно пребывали, у кого то сожаление, а у некоторых просто зависть, плохо скрываемую за великой толикой презрения.
А в целом это была самая обыкновенная толпа людей. Кто-то ждал своего приближения к двери в более комфортных условиях, находясь чуть повыше, кто то в каких-то лохмотьях и на самом дне с протянутой рукой в надежде что-нибудь получить от сидящих наверху. Кто-то работал, облагораживая этот коридор и делая его более удобным и красивым. Кто-то постоянно торчал в отделе знаний, из которого можно было увидеть на экранах, расположенных тут же, всё, что только возможно. Из этого отдела можно было получить доступ и информацию абсолютно обо всех уголках этого таинственного тоннеля, который при каждом ударе о кнопки экрана терял всё больше и больше своих тайн. Но они, почему то большую часть своего времени тратили лишь для того, чтобы наблюдать за остальными или развлекать себя какими то бессмысленными роликами, которые вызывали то безудержный детский смех, то леденящий душу испуг. Вы можете мне не верить, но это действительно так! И меня пугало не то, что люди боятся услышать ответы на свои вопросы, а то, что они уже больше не хотят ничего спрашивать и ничего знать. Они очутились, как никогда в благоприятной для себя среде, где можно было смеяться, плакать и глазеть на остальных. Вот и все что им было нужно, но за всеми этими развлечениями, они просто теряли из виду загадочные часы и шагали, словно в трансе. И всё было бы ничего но, добравшись к ветхой двери и обернувшись, они не замечали после себя ни одного хоть крохотного знака, даже небольшой царапины на стенах, обозначающих их путь. Их просто не существовало! Никогда! И в момент, когда они цеплялись за дверь, своими кровоточащими пальцами уже ничего нельзя было исправить…
Совсем забыла упомянуть о громадных часах, висящих точно по центру над самой дверью, и которых ужасно боялись. С каждым движением железной витиеватой стрелки все люди, словно по команде, делали один шаг вперед. Это было, какое-то негласное правило для всех, и даже для тех, кто находился за границами.
Да! За пределами этих стен сейчас разгуливало несколько человек с абсолютно беззаботной улыбкой, не отражавшей ни капли презрения и злости.
На часах был еще один циферблат более медленный и только после того как стрелка на большом циферблате проходила полностью свой круг, только тогда двигалась и маленькая на одно маленькое деление. Все люди шагали по-разному. Некоторые из них ступали в неизвестность абсолютно уверенно, некоторые с дрожащими коленками, а кто-то совершенно безразлично. Стрелка была сделана настолько искусно, что каждый человек никогда бы не смог увидеть её истинной формы и размера. Каждый мог судить о ней лишь со своего места, поэтому для всех она была абсолютно разной длины. Из-за этого дефекта для некоторых она довольно быстро двигалась, а для остальных шагала крайне медленно. На эти часы некоторые поглядывали с чуть большим испугом, чем на саму дверь. А некоторым, это была правда очень немногочисленная группа, было абсолютно это безразлично. Они чаще обращали внимание на то, что их окружает, пытаясь изо всех сил что-нибудь сделать, оставить какой-то след на этих хрупких стенах, но получались лишь неглубокие отметины. Со стороны их затея могла показаться абсурдной и невозможной, но некоторым все же удавалось оставить не то чтобы какой-то крохотный отпечаток, а невероятно глубокий шрам, порой принимавший пугающие размеры. Весь парадокс заключался лишь в том, что отпечаток можно было оставить лишь с внешней стороны этого тоннеля, в то время как с внутренней, все безуспешные попытки заканчивались полным провалом и разочарованием.
Мой взгляд случайно остановился на парне, который выглядел довольно странно в этой толпе. Он стоял прямо около стены и словно не замечал тех боязливо тревожных взглядов, обращенных прямо на него. Он протянул руку к стене и дотронулся до неё настолько аккуратно, что она не поступилась сразу, и лишь через пару ударов тех исполинских часов, она начала потихоньку рушится. Его это нисколько не удивило, как будто только этого он и ждал сейчас. Он протянул вторую руку с такой же осторожностью и наконец, перешагнул за её пределы, словно их там и не было никогда. И всё это только мираж, вызванный постоянным физическим и умственным истощением. Стена снова сомкнула свои границы….
Это был всего лишь сон!
Часть II
Глава первая
Той ночью я проснулся от беспричинного страха, который медленно сковывал моё дыхание, словно первый морозец грязные осенние лужи у нас во дворе. Меня внезапно охватила волна паники и держала в зыбком оцепенении минуты две. Произвольно замедляя дыхание, боясь даже шевельнуться, я неподвижно лежал и смотрел в одну точку, казавшуюся мне в тот миг центром всей комнаты. Именно тогда я начал понемногу понимать, что одинок в своем страхе. За стеной в соседней комнате были мои родители, которые, конечно же, могли развеять весь мой испуг лишь своим хорошо знакомым голосом и включенной тусклой лампой в углу комнаты, которую, по словам моей двоюродной бабушки, ей удалось выкрасть из английского магазина, где она подрабатывала после уроков, когда была ещё школьницей. Она была всегда слишком наивной и не способной различать те многочисленные ироничные замечания в свой адрес. Также, она безумно любила рассказывать забавные, пошлые истории на всех семейных праздниках. В последнее время она слишком часто увлекалась своими рассказами со времен своей безудержной молодости, которыми пыталась откупиться от жадной смерти, с приближением которой нужно было, хоть как-то оправдаться перед собой за собственное малодушие и бесполезную трату времени. При этом она вовсе не замечала, как её вставная челюсть вылетала в миску с супом. Это немного осложняло общение с гостями на наших званых ужинах, но зато добавляла неплохую прибыль близлежащим салонам по чистке одежды. Наверное, из-за этого её и перестали приглашать в наш дом, извиняясь при этом с наигранным, полным поддельного сожаления лицом, перед гостями за её отсутствие. А чуть позже она умерла. Тихо в своей постели. Без мучений. Сколько её помню, она утверждала, что безопасности нет. Каждый рискует ежечасно, ежесекундно своей жизнью. И всё может закончиться в один миг, так и не предоставив шанса всё исправить.
Но сколько себя помню, меня всегда нагло манила эта ложная иллюзия безопасности и спокойствия, в дымке которой живёт большинство остальных. Я безумно боялся провалиться в неё с головой. Ведь мои родители хотели, чтобы я стал медиком, да ещё и самым лучшим. Я боялся только того, что мог делать всё, что захочу, мог стать, кем захочу. Только вот ещё пару лет под бдительным присмотром и контролем любящих меня людей, так я и вправду стану грезить медицинским образованием. Причём самым искренним образом. Мало того, я ещё и возьмусь умолять их купить мне первый стетоскоп, чтобы при любом удобном случае внимательно слушать звуки всех своих родственников с его помощью. И вот до такого диагноза: «счастливый ребёнок», мне осталось уже недолго.
Все дети лучшие, они всесильны, пока не появляются родители и не начинают доходчиво объяснять, что нужно делать, а чего делать нельзя ни в коем случае. И с этого самого момента мы начинаем потихоньку сами всё портить. В своей голове мы сеем крохотное зерно подозрения в ущербности наших способностей, которое затем тщательно удобряется со стороны всех окружающих и становиться крепким деревом. После чего уже немногим это дерево удаётся срубить. Вы думаете, они это делают для защиты и безопасности детей? Да бросьте! Просто им так удобно и главное спокойно. И постепенно, когда ты взрослеешь, всё становиться только хуже. Появляются родственники, которым от тебя что-то всегда нужно. Почему они не могут просто так пройти мимо тебя? Почему им всем так необходимо взять тебя на руки потрепать за щёчки и узнать как у тебя дела? Они это делают лишь для того чтобы понять, а правильно ли тебя воспитывают родители. И то, что ты растёшь таким как все, а значит, не представляешь совершенно никакой угрозы.
Пытаясь вылезти из-под одеяла, меня снова остановило чувство абсолютной беспомощности. Накрывшись с головой и повернувшись на левый бок, я пролежал так ещё минут десять. Такое впечатление, что в комнате стало очень жарко, но от этого я ещё больше закутывался в одеяло.
Все эти вечно зудящие родственники, которым на самом деле нет никакого дела до тебя. Завтра все они придут к нам в гости, а я как всегда ничего не смогу сделать!
Почему они не могут просто сидеть с тобой рядом молча? Почему им жизненно необходимо с тобой заговорить? Да ещё и на темы, которые по их ограниченному мнению, тебе интересны, а точнее были интересны им в твоём возрасте. Вы бы только видели, как смешно они ёрзают на своих стульях в безуспешных попытках отыскать что-либо общее с тобой. Они словно провинившиеся ученики начальной школы, скверно подготовившиеся к уроку и пытающиеся изо всех сил найти решение задачи, которую их никто и не просил разгадывать. Почему бы просто не заткнуться и не понаблюдать за закатом солнца, за облаками на небе или на худой конец за нашим спящим псом. Нет, они постоянно ищут общения. Порой они делают это настолько навязчиво, что поневоле задаёшься мыслью, что именно это и придаёт смысл их жизни. Но как же глупо, повышать свою оценку за счёт сходства с другими. Да ещё и детьми. Ведь в этом отношении дети это наихудшие оценщики. Они ещё не научились лукавить как взрослые и поэтому могут порой сказать что-то совершенно неприемлемое, что глубоко ранит взрослых, несмотря на всю правдивость слов. Например, какие взрослые толстые и глупые или некрасивые и смешные. Но именно в таких мелочах и заключается одомашнивание своих питомцев, которых принято считать детьми. Они хоть крайне неприятны, но жизненно необходимы. И после таких вот мелочей и происходит адаптация в неестественной среде обитания для тех, кто совсем не похож на остальных. Да кстати, когда после твоих ответов они понимают, что ты совершенно не такой, какими были они в детстве, они начинают тебя сравнивать с твоими сверстниками, рассказы о которых слушают ежедневно от своих друзей и знакомых. А после этого убогого сравнения с детьми, которые все сходны в чём-то между собой от рождения, понимают уже окончательно, что ты и не такой как они. С этого момента у тебя и начинаются проблемы! И тебе нужно учиться притворяться во многом, чтобы избегать чрезмерного влияния на тебя. Не многим это удается делать хорошо. Кто-то после такого становиться похожим на остальных детей, кто-то, всё же, довольно сносно справляется с такой ролью, хоть это и требует недюжинных усилий. Но всё-таки такие дети способны оставаться собой, когда находятся без присмотра со стороны. И способны также неплохо вживаться в образы тех детей, какими их хотят видеть родители. А некоторые из них, кто не обладает столь искусным мастерством, бросаются в полном отчаянии в другую крайность. В этом и заключались все мои несчастья. Я совершенно не умел притворяться.
Я всегда хотел покоя, и быть подальше от всех остальных, но разве можно скрыться от их всеобъемлющей любви, которая сводит меня с ума всё больше и больше? Разве можно поверить в то, что ты можешь абсолютно всё, когда по их словам тебя везде ждёт опасность? От которой только они тебя и могут великодушно спасти, да ещё и разговаривают с тобой постоянно уменьшительно-ласкательными словами, как будто ты ещё не способен понять внятную грамотную речь.
Откидывая одеяло, я медленно поднимаюсь с кровати и подхожу с осторожностью к двери, то и дело прислушиваясь. Несколько секунд пытаюсь в темноте отыскать дверную ручку. Наконец получается. Чуть ниже замок. Поворачиваю его. Всё. Наконец-то в безопасности, хотя нет, а вдруг я не закрыл, а вдруг это лишь иллюзия. Нужно проверить. Поворачиваю обратно и опять защелкиваю. В голове крутится лишь одна мысль: нужно проверить ещё раз, чтобы убедиться наверняка. Ещё поворот и ещё и снова….
Проснувшись от холода, я понял, что так и заснул около двери на полу. Я слышал сейчас чей-то тихий голосок, который витал в комнате и чересчур был похож на голос бабушки….
Глава вторая
- «Мама пошла на работу». Ну, давай же! Это ведь самое простое,- умоляющим голосом добавила она. – Даже я это во втором классе успела выучить, а ты уже в четвертом и до сих пор не можешь прочитать. Тебе должно быть стыдно! Давай я помогу тебе. Давай по слогам: «ма-ма по-шла на ра-бо-ту». Ну! Проговаривая всё это раз за разом, она активно жестикулировала руками, пытаясь донести смысл своих подсказок жестами.
Ей было около восьми лет в тот момент, когда во время переезда в другой город, их лошадь обезумела на мгновенье и неожиданно спрыгнула с моста, вместе с повозкой и всей её семьей. Мост был не таким уж и высоким, и всем удалось спастись. Всем! Кроме неё! Родители её назвали Скарлетт, в честь знаменитой оперной певицы тех времён. Её тело нашли через день. Около берега, на расстоянии четырёх километров вниз по течению. Она была из обеспеченной семьи и была похоронена со всеми почестями. Её дорогие одежды даже сейчас ещё оставались вполне сносными на вид. Её отец занимался торговлей. Он поставлял большие партии леса в ближайшее государство и занимал ответственную должность в правительстве. На переменах она рассказывала мне, как любила сидеть у него на коленях и слушать, как он читает книги, смысл которых, ещё не понимала в то время. А сейчас, она стояла с противоположной стороны доски от учительницы и изо всех сил пыталась мне помочь в прочтении этих простых слов. Хотя нет, это были не совсем слова. В школе мы учим лишь названия для определенных вещей или людей. Мы бы могли называть все вещи своими названиями, но это бы вызвало ужасную неразбериху. Всё же странно! Здесь, всё должно иметь чёткие определения и иметь собственные границы. Именно этому и учат в школах. Учат запоминать название, в которые дети вкладывают совершенно разную значимость и ценность. А потом они ещё и удивляются, откуда берутся все те случаи агрессивного поведения среди подростков. Как по мне, то уж лучше бы нас учили ценить вещи и события одинаково, а как их обозначать и называть, я бы и сам как-то разобрался.
А определение своих собственных умственных способностей, которое возникает лишь на сравнении себя с остальными учениками? Куда же без конкурентной борьбы насильственно и осознанно навязываемой всем детям? Ведь каждый обязан быть чуть лучше, чем другие, знать чуть больше чем другие и равняться на самого главного умника, который должен обязательно находиться в каждом классе. Иначе, какой будет смысл всей взрослой жизни и этих гигантских корпораций? Если этому не учить ещё в детстве, то никто не будет работать усердно, не отрывая глаз от доски почета, занимающей видное место в компаниях. Эти доски с фотографиями счастливых лиц лучших работников и всяческих почестей им оказываемых. И вся хитрость лишь в том, что победителей слишком мало, их лишь единицы. Да и все они необходимы лишь для того, чтобы подстёгивать всех остальных невидимым кнутом к безумным гонкам, в конце которых последнюю лошадь убивают.
Скарлетт была настроена крайне дружелюбно и пыталась изо всех сил мне помочь, но я просто никак не мог к этому привыкнуть. Я и раньше не особо любил школу, но в последнее время всё стало намного хуже. А всё после той ночи, когда я неожиданно увидел свою бабушку, которая умерла за год до этого. Это было невозможно и после того, как я рассказал всё это моим родителям, они не приняли мои слова всерьёз. Но это не прекратилось в ту ночь. Я и дальше продолжал видеть людей, которые давно умерли. Я бы не догадался, конечно, что все эти люди мертвы, если бы они не ходили за мной по пятам, рассказывая глупые истории, которые кроме меня больше никто не слышал. В школе всё становилось ещё хуже. Всё дело было в том, что наша школа была построена, на каком-то старом захоронении и поскольку отходить далеко от своих могил они не любили, то и находились практически всё время в стенах школы. Да ещё и на стадионе.
-Ты будешь читать или так и будешь смотреть на доску? Сколько можно ждать?- раздражённо повторяла наша учительница, указывающая на слова написанные чёрным мелом на белой доске. Она стояла с левой стороны доски.
- Не обращай на неё внимания. У неё секса не было уже полгода, вот она и бесится,- с нахальной улыбкой в голосе донеслось позади меня.
Обернувшись, я увидел Майкла, сидящего рядом с моей одноклассницей и выковыривающего из своих редких чернеющих зубов какие-то коренья.
- Что смотришь, левая стенка совсем прогнила, и туда начинают проникать эти тонкие корни. Да ещё и черви донимают постоянно,- как будто оправдываясь, говорит мне Майкл.
Смотря на эту парочку: двадцатичетырёхлетнего парня, которого вижу только я, и моей одноклассницы страдающей от комплекса неполноценности вызванного лишним весом и веснушками. Я задаю вопрос вслух, глядя прямо на него и забывая на миг, что нахожусь на уроке:
- А что такое секс?
Реакция нашей учительницы не заставляет себя долго ждать, и я получаю увесистую оплеуху по затылку, вместо вразумительного ответа.
Майкл умирает со смеху, а Скарлетт, закрыв испугано своё лицо обеими руками, которыми пытается также скрыть свой смех, стоит неподвижно, изредка подёргивая плечами.
После этого, я снова рассказал своим родителям о том, что вижу. И они стали возить меня по понедельникам к дяде в белом халате и с приветливой улыбкой на лице. Но в той клинике меня по-настоящему интересовало лишь дерево, которое что-то очень тихо говорило мне. Тогда, я ещё не мог расслышать тех слов.
Глава третья
Знаете, ведь я в полной мере мог назвать себя счастливым ребёнком в то время! Мои родители покупали мне один шоколадный батончик в неделю, который я находил каждым воскресным утром на шкафчике около кровати. И я их просто обожал! А по понедельникам, мы обычно ездили к дяде, которого навещали каждую неделю. В пути я в отличие от остальных пассажиров всё время смотрел в окно. И через капельки влаги, которые порой стекали, оставляя за собой неровные полоски на стекле, я изучал заново все те стремительно пролетающие окрестности, которые к тому времени практически выучил наизусть. Все эти настолько знакомые мне серые дома, деревья с пожелтевшей листвой, эти вокзалы с людьми, плотно укутавшимися в теплые мысли безразличия ко всем остальным, но в то же время уж слишком нуждающиеся в их одобрении и похвале.
Я никак не мог вспомнить, когда увидел её впервые. И эта досадная оплошность постоянно давала знать о себе при любом мысленном прикосновении к её образу. В том возрасте мне был ещё присущ тот мальчишеский максимализм, подпитываемый многочисленными сценами из романтических фильмов. И мне казалось, что когда я увидел её впервые, время должно было остановиться на миг или хотя бы замедлиться, но ничего такого я не заметил. Она сидела, как и обычно, около передвижной закусочной с котёнком на коленях. Поезд тронулся и понемногу начал ускоряться. Через пару секунд она скрылась, но некоторое время я ещё думал о ней. Все те разы, когда мне счастливилось её увидеть, она неизменно была с котёнком или щенком. Мои родители, исходя из моих наблюдений, сказали бы, что она очень любит животных. Но это было не так.
Мы просто не можем любить и это нормально. Мы лишь способны любить своё состояние, когда находимся рядом с ними. Мы все безумно влюблены лишь в самих себя и в свои собственные эмоции и чувства.
Восхищенный взор остальных пассажиров, напротив, был внимательно устремлён на очень скучную рекламу, в которой светловолосый ребёнок обиженно хныкал из-за того, что красивая девушка и парень, рядом с ним, опять принесли ему шоколадку вместо робота с тысячами функций. Я сейчас задумался о том, что этот ребёнок вообще ничего не понимает в счастье. И что это очень вредная реклама, которую следует запретить немедленно. Но когда я швырнул в монитор игрушечную пластиковую мельницу, которая, не пролетев и половины расстояния, неожиданно приземлилась на лысину незнакомого дяди в очках. Я понял, что сегодня изменить ничего не удастся. Он сразу же оглянулся. Его выражение лица выдавало искреннее недоумение и раздражение. Моя попытка остановить рекламу оказалась крайне неудачной. Мои родители покраснели и тут же стали извиняться, оправдываясь тем, что я не совсем здоровый ребенок. Выражение лица незнакомца чуть смягчилось и он, подобрав мою мельницу, направился к нам с дружелюбной улыбкой. Приблизившись вплотную к моему креслу, он протянул её мне:
- Никогда не теряй то, что действительно любишь,- сказал он тогда.
Откуда ему было знать, что я люблю мельницы? Да ниоткуда! Я уверен, что он просто содрал эту типичную громкую фразу из какого-то второсортного фильма.
- Нужно отключить монитор иначе много людей это увидят,- ответил я и ткнул пальцем в монитор, отодвинув чуть назад голову, словно боясь обжечься в этот момент.
- Но зачем?- спросил он.
- Нужно отключить монитор иначе много людей это увидят,- ответил я с той же настойчивостью, но уже без жестов. Я лишь крутил колесо своей мельницы указательным пальцем и многократно повторял: «Нужно отключить монитор иначе много людей это увидят».
Уже после этого он перевёл взгляд на родителей, которые без остановки извинялись за моё поведение и рассказывали какой я хороший и добрый ребёнок. А я лишь чувствовал горечь. Почему это я понимаю, что такое вредно показывать людям, а он нет. А если всё-таки он все понимает, тогда почему ничего ни делает? Я оглянулся вокруг и понял, что все смотрят эту рекламу и сопереживают тем людям. А некоторые после того, как мальчику всё же приносят того злосчастного робота, еще и умиленно улыбаются. У них чуть ли не накатываются слезы, сразу после того как улыбается и малыш на экране. Их всех неосознанно воспитывают в этот момент, непринужденно заставляя проявлять схожие эмоции и чувства. В тот момент они казались мне подопытными крысами. Только с людьми дело обстоит намного проще, по моему мнению, поскольку они находятся все вместе, а не разделены по разным клеткам как белые грызуны. И если при просмотре какого-либо ролика у девяти людей возникает улыбка, то десятому так же приходится улыбаться, чтобы быть похожим на остальных. Это происходит не от того что он такой уж плохой человек или легко подвергается чужому влиянию. Нет. Это происходит лишь из-за того, что каждый не может себя воспринимать без остальных. Это невозможно. Он от них чересчур зависит. Ведь никто наверняка, не знает хороший ли он или плохой, весёлый или грустный, умный или глупый пока не увидит это на лицах окружающих. Все мы воспринимаем наш внутренний мир лишь через посторонние взгляды и слова. И никуда от этого не деться. Я до сих пор не уверен, что я абсолютно сумасшедший. Но поскольку это от меня так часто и чересчур плохо скрывают то, значит, так оно и есть. И всё было бы не так уж и плохо, если бы люди не хотели чересчур казаться хорошими или плохими. Если бы люди вообще не хотели казаться кем-то. И поменьше смотрели на реакцию остальных после своих поступков. Но вряд ли такое вообще возможно. Каждый из нас так сильно пытается отыскать самого себя, что растворяется в остальных. Ведь всё сводится лишь к тому, что он может найти себя только с помощью других.
Я не слушаю, что происходит вокруг и что мама обо мне рассказывает, я опять смотрю на монитор. Мальчик, даже не разворачивая батончик, швыряет его небрежно в окно, затем падает на пол и начинает бить руками по полу в истерике. Я начинаю рассматривать здания в окне на мониторе, пытаясь отыскать что-то знакомое. Возможно это наша улица или даже соседнее здание. Ведь если он выбросил батончик только сейчас, то у меня ещё есть время навестить дядю и вернуться домой, чтобы подобрать этот батончик. Но, к сожалению, ничего знакомого я там не вижу. Тем временем на экране, парень возвращается с улыбкой на лице и с запечатанным роботом в руках. Малыш просто светится от счастья, не отрывая своих глаз от пакета. Мне становится интересно, а почему он хотел именно этого робота и откуда он вообще узнал о том, что есть роботы? Оказывается, что эти роботы производят только в одном месте и продают только в одном магазине и что они намного лучше шоколада, который портит наши зубы. Я думаю, что мы слишком много внимания уделяем подарку, как таковому, совсем забывая при этом о руках, которые его держат.
Глава четвёртая
Пока мы ждали дядю, которого навещали каждый понедельник. Я не отводил глаз от синеватых шторок, на которых, под светом ярких солнечных лучей, падало отражение налипшей оконной грязи. Всем не было никакого дела до них, но для меня здесь открывался небольшой сказочный мир, который не замечали другие. Вот это пятно птичьего дерьма, похоже на рыцаря в доспехах и тяжелом шлеме с закрытым забралом, склонившегося на одно колено, как будто перед очаровательной принцессой, после турнира, в надежде завоевать её сердце своей храбростью. Чуть дальше аэроплан, плавно приземляющийся на ромашковое поле. Слева от аэроплана развевается на ветру небольшая лента, которая мне напоминает шерстяной шарф пилота. Ещё чуть дальше вообще можно заметить наскальный рисунок древних времён, на котором легко различается целое племя людей с копьями загоняющих в угол, образованный на стекле давно засохшей краской, существо похожее на мамонта. Но, к сожалению, большинству людей это кажется всего лишь засохшей грязью, которую необходимо срочно отмыть, стереть и забыть. И все мои персонажи, возникшие мгновенно из ниоткуда всего лишь с появлением солнечных лучей, также быстро и исчезают под плавными движениями нежной руки девушки в белом халате, которая нещадно вытирает мокрой тряпкой все мои фантазии. У неё красивая маленькая грудь и милая улыбка, наверное, как и у всех остальных девушек работающих здесь. Она даже не подозревает в этот момент, сколько всего она сейчас уничтожила для меня, ни на минуту не расставаясь со своей улыбкой. Мои родители улыбались ей в ответ, и я понял, что всем вокруг нужны лишь чистые стекла, что лишает их всякого воображения на всю жизнь.
В дальнем окне меня влекло к себе жуткое узловатое дерево одиноко стоящее в саду из пожухлой травы, которое в полной мере отображало всё «сочувствие» и «уважение» к природе со стороны человека. Когда только посадили саженец, превратившийся к этому времени в уже сформировавшееся неполноценное дерево это здание было одноэтажным. Затем, как мне кажется, застройщики решили расшириться из-за нехватки места для всех посетителей и начали возводить второй этаж, но дерево почему-то решили оставить, спилив лишь главную ветвь, которая мешала постройке. Сейчас эта заплывшая рана, в месте спила, выглядела зловещим рубцом на теле всего здания. На втором этаже находились тяжелобольные люди, которым строго запрещалось покидать свой этаж. Стальные прутья решетки спасали их от всего внешнего безразличия и надежно укрывали за своими хрупкими стальными витиеватыми узорами их спокойствие и веру в невозможное.
Но застройщики не остановились на втором этаже. Как я узнал немного позже, из-за переизбытка посетителей необходимо было разделить мужчин и женщин по разным корпусам. Поэтому пришлось рядом строить одноэтажный женский корпус, и выжившая ветвь была снова подрезана натруженными руками рабочих. Дереву не оставалось выхода как только наверх, но верхушку заранее обрезали, чтобы не вызывать угрозы для стекол второго этажа и неуравновешенной жизни его посетителей.
В итоге дерево получилось как будто зажатым между мужским и женским безумием обитателей двух этих зданий, от чего мне стало, немного жаль его. Оно видело столько бурных безумств и угасших просветлений, что ему уже было не по силам цвести каждую весну, поэтому пришлось просто засохнуть….
В то время я ещё не знал, что в него попала молния, которая по какому-то странному стечению обстоятельств не сожгла его совсем. А лишь половину, со стороны женского корпуса, ветви которой впоследствии и отрезали. Поговаривали, что из-за этой молнии и произошел тот ужасный пожар в больнице. Никто из сотрудников и пациентов не пострадал, кроме одного мальчика, тело которого, так и не удалось разыскать. После чего больница была полностью восстановлена, а дерево так и осталось засохшим и сгоревшим ровно наполовину.
Оно сейчас было настолько изогнутым, но в то же время сбалансированным, что я почти уверен, если бы его разрезали у основания огромной пилой, оно бы ещё некоторое время балансировало без падения. Оно будто разговаривало со мной на непонятном языке. Мне казалось, что оно было живым.
Глава пятая
Первый пёс раньше был очень красивым, судя по всему, но со временем на его облезлой шкуре бедноватыми участками виднелись лишь редкие участки чёрной, как смоль, шерсти, разбросанные теперь неровными островками на изголодавшемся туловище. Его глаза, постоянно блуждавшие в поиске пищи и хоть какого-то тепла в прохладные вечера, особенно сейчас, поздней осенью, полностью сконцентрировались на маленьком комке грязи с шерстью, испуганно пятившимся к стене от троих озлобленных, вызванной постоянной безысходностью, собак. Второй пёс был рыжевато грязный, глаза у него были бешенные и точно не знали, чего же именно хотели сейчас. Он грозно рычал и с оскаленными зубами наступал рывками, а не спокойно. Невольно складывалось впечатление, что он сам не знает, чего хочет, и здесь он только от отчаянной злобы от всего того, что с ним происходило всю его собачью жизнь. От всех тех пинков, камней, бросавших в него детьми, окриков, ударов и унижения. Третий был какого-то непонятно серого цвета. Он был гораздо больше всех остальных, но при этом пугающе спокойным. От его дикого спокойствия даже холодок невольно пробегал по телу. В его глазах была пустота и больше ничего ни злобы, ни жалости, ни отчаяния.
Они равномерно с трёх сторон поджимали этот комок, который, не переставая скулил, к недавно покрашенной стене автобусной остановки. Людей на остановке не было, была глухая ночь, и лишь редкие автобусы порою проезжали мимо, даже не останавливаясь.
Внезапно темноту разрезал звонкий хлопок, настолько громкий, что рыжеватый пёс, словно от удара трёхтонного грузовика отскочил по инерции в сторону. Чёрный стал тоже понемногу сдавать свои позиции и всё больше пятился назад, хоть и с неохотой. Его скорее пугало то, что он не видел источник того пугающего звука и не знал, повторится ли он снова. А вот самому большому из них казалось было совершенно всё равно. Он перестал двигаться вперед, но и не отступал как остальные. Понадобилось ещё два таких же громких хлопка и пара камней, брошенных в него, чтобы он, наконец, отвернулся от своей жертвы и исчез в темноте.
Я любил удирать по вечерам из больницы, чтобы просто прогуляться ночью. Мне нравилось гулять именно ночью. Именно тогда я и встретил тех собак, которых к счастью удалось прогнать. Конечно, не без помощи петард, которые я позаимствовал еще дома из папиного шкафчика. И которые мы должны были использовать на рождество. Позже вечером, уже в своей палате, предварительно отмыв этот теплый, то и дело вздрагивающий комок и отдав ему свою вечернюю порцию молока с хлебом. Я подумал о том, что этих трёх собак можно было бы сравнить с человеческими пороками, которые были неотъемлемой частью нашей действительности. От того я наверно и не переносил эту самую действительность, стараясь изо всех сил убежать от неё куда подальше, совсем забывая о том, что являлся в то же время её самым главным источником, как и в том случае ночью, когда боялся, что не совсем хорошо закрыл свою дверь. Чёрный пёс был, скорее всего, похож на бедность, даже не на бедность как что-то постоянное и должное, а на обнищание когда-то великого и добродушного человека. Большинство людей становится намного беднее с возрастом и я сейчас не о деньгах говорю. Рыжий был совершенно такой же, как и отчаяние, приходящее следом за бедностью словно тень. Ну и третья самая большая собака это, конечно же, безразличие. Тихое спокойное пугающее безразличие, от которого кровь стынет в жилах. Я оторвал взгляд от окна, за которым начинал уже моросить небольшой осенний дождик, смывая всю грязь этого дня, для того, чтобы уже завтра, с самого утра, позабыв обо всех вчерашних ошибках, люди имели возможность совершать уже новые, без оглядки назад и без угрызений совести. Я посмотрел вниз, на что-то мягкое у меня в руке. Это был щенок, ему было около месяца. Странно конечно, но ровно месяц назад меня и оставили здесь мои родители. Ровно месяц назад я увидел ту девушку с небольшим шрамиком у верхней губы и увидел её глаза. Ровно месяц назад я и начал понемногу различать слова исходящие от дерева. Я понял, что этот щенок может в полной мере подразумевать под собой любовь. И тут же подумал, что такие больные люди как я, может совершенно не заслуживают любви, потому что слишком мало о ней знают в отличие от остальных людей, то и дело тараторящих о ней из-за каждого угла. Я подарю ей этого щенка, он ей необходим чуть больше чем мне. Она в последнее время слишком грустная. Когда я вижу её такой, мне становится как-то не по себе.
Глава шестая
По тому, как он покачивался при ходьбе, а порой и просто садился на задние лапы или падал без особой причины на бок, я поняла, что миссис Лоран снова накормила его таблетками неизвестного происхождения. Она выглядела совершено нормальной, пока рядом с ней не оказывались дети, которых ей легко удавалось уговорить выпить пару таблеток, чтобы поиграть в «больницу». Она была совершенно безобидная. Её светло-голубые глаза сверкали не испорченностью и чистотой. Её руки уже выдавали признаки медленно старения, да и вообще она была скорей похожа на постаревшую хрупкую девочку. Казалось, что её внутренний возраст так и остался в начальной школе, только вот тело состарилось слишком уж рано. Она всегда ходила в светлых свободных нарядах, что иногда и мешало играть с детьми, но всё же больше походило на то, что она врач терапевт, который спасает детей. В этом и заключается проблема всех психопатов. Они слишком похожи на обычных людей. Среди пациентов поговаривали, что она сюда попала после того как залечила своих детей до смерти. Она была слишком беспокойной, когда дело касалось её малышей. Она должна была их оберегать вдвое сильнее, поскольку муж после их рождения, куда-то пропал. У них был сильный жар, за окном стучали капли дождя, машина скорой помощи слишком долго ехала. Она делала всё, что могла, чтобы их спасти, но всё было напрасно. После того как в их крови нашли запредельную дозу обезболивающих и жаропонижающих средств, провели расследование. А затем, она появилась здесь с умиротворенной улыбкой на лице. Когда она не бродила по больничному парку в поиске новых пациентов, остро нуждающихся в её помощи, то любила сидеть рядом с дядей Лари на скамейке. И кормить голубей крошками хлеба. Она постоянно с ними разговаривала о всяческих мелочах, будто с людьми. И можно было подумать, что эти голуби её давние друзья. С дядей Лари она всегда сидела молча и никогда с ним не разговаривала, по крайней мере, я этого никогда не видела. Но, несмотря на это, она считала его своим лучшим другом. И когда на её душе становилось тоскливо, она просто приходила и садилась на ту лавочку. Ей было этого вполне достаточно. Для того чтобы успокоиться и содержать свои сумасшедшие мысли в покое ей не нужны были даже слова, а лишь воспоминания. Воспоминания о том, как они сидели рядом. Порой он накрывал своей ладонью её руку. В эти моменты она выглядела самой счастливой.
Нет, ну вот опять она подхватила его на руки и укрыла своей кофточкой от взора главного врача, наблюдающего из своего окна на втором этаже. Она всегда чувствовала в нём некую угрозу, хоть он и не говорил ничего плохого о том, что у меня появился щенок. Но, несмотря на это, все кто бы, не оказывался рядом с ним, считал своим святым долгом спрятать его. После появления щенка, все как-то объединились в этом негласном правиле, важном для всех пациентов. Искоса поглядывая на окно, она что-то постоянно шептала щенку. И лишь после того как занавеска дрогнула снова, она отпустила его на волю. Где он снова плюхнулся на бок, а затем резко вскочил и побежал прогонять голубей мирно расхаживающих по газону. Нужно было ограничивать их общение. Она ему скармливала какие-то желтенькие кругленькие таблетки, после чего он вёл себя довольно странно для собаки. Но она также и отдавала ему ровно половину своего обеда. Да и вообще считала его своим ребенком. И, конечно же, не хотела навредить, а при появлении главного врача всегда его прятала, боясь утратить, как и своих детей. Она была скорей хорошей, несмотря на то, что была помешана.
Дядя Лари был немного младше её и выделялся той природной врожденной робостью, одновременно защищавшей его от глупых суждений большинства. И в то же время терзавшей его постоянным чувством вины, лишь из-за недовольства на лицах людей, которое закономерно возникало, когда они убеждались, что их слова и острые замечания были абсолютно бесполезными. Он работал садовником в огромном особняке, занимавшем чуть не половину всего побережья около теплого моря. До этого приглашения он жил довольно скромно и ничем особо не выделялся кроме странного вида, пугающего прохожих и ещё дикой любви к цветам. Хоть я и не уверена в том, что психи всё же способны любить. И что они вообще заслуживают это чувство. Лари бы работал и до сих пор в том особняке. Работа ему очень нравилась. Там было множество кустов различных редких цветов, за которыми ему приходилось ухаживать. И всё было бы замечательно, если бы его не заставили убрать один из его любимых цветов, который по его непроверенным расчетам должен был вскоре расцвести. Он слишком уж не нравился хозяйке дома, и его непременно нужно было убрать. Но это было невозможно! Если его пересадить перед его цветением, то он мог попросту пропасть! Но разве это кого то интересовало? Ей он не нравился. И она не внимала его вполне разумным и логичным убеждениям. И всё же он медлил с пересадкой как мог. Но когда её терпение закончилось и она, несмотря на все его просьбы, попыталась его сорвать, он отрезал ей мизинец на правой руке садовыми ножницами, а затем еще долго не подпускал к себе хозяина дома, угрожая и ему. Так что пришлось вызывать полицию. Когда он попал сюда, он только жалел о том, что так и не увидел цветения того редкого цветка, название которого я даже запомнить не смогла.
- Твой щенок как то странно себя ведёт Джейн. Тебе так не кажется?- спросил он меня, когда я проходила мимо.
- Всё дело в таблетках, которые ему скармливает миссис Лоран,- ответила я, интонацией немного оправдывая её.
- Да, она становится невыносимой, когда ей не о ком заботиться,- ответил он мне.
Глава седьмая
Когда я с ним заговорила, то поняла, что он оказался здесь не совсем случайно. Он даже не знал своего имени. Щенок постоянно сновал по лужайке перед больницей и как он очутился на дереве никто и знать не мог, хоть в этом была не малая доля моей вины. Я могла только предполагать, что это кто-то из пациентов его туда посадил, чтобы спрятать от взглядов дежурных врачей, которые постоянно грозились его выбросить из окна, если ещё хоть раз увидят в здании. А потом, они скорей всего забыли о нём. Странно, но мне казалось, что этот парень не выглядел таким уж буйным. Сюда ведь просто так не попадали. Это была закрытая клиника, где оказывались лишь те, кто представлял угрозу для жизни своих близких. А мне он таким не казался. Как по мне, он был не способен причинить вред кому-то, ну кроме самого себя конечно. Я это поняла из неуклюжести его движений. Когда он взял щенка на руки, малыш постоянно скулил. Видимо при падении с ветки, он повредил себе передние лапы. Когда мы их осматривали со всех сторон, он слишком сильно дергался от наших неосторожных прикосновений. Он не знал, что ему делать. Его бессмысленный испуганный взгляд метался в поисках решения. Наконец он меня оттолкнул одной рукой, отвернулся и примостился около дерева, укрыв щенка своим телом от моего взгляда. Он доверил мне его, а я не уберегла. Мысленно обвиняя себя в том, что случилось, я не стала предпринимать попытки, чтобы его увидеть или как-то помочь. А просто отвернулась и пошла на ближайшую лавочку. Собрав все мысли в порядок, я и не заметила, как щенок перестал издавать жалобные звуки. А обернувшись через пару минут, я к своей радости увидела, как он ни в чем не бывало, подбежал уже ко мне и уткнулся своим мокрым носом мне в ногу. Это было чудо, только вот приблизившись к Джеку. Поскольку я не знаю его имени, то буду называть его Джеком. Это, по крайней мере, намного лучше, чем недоумок или кретин, или ещё множество обидных кличек, которыми я его называла раньше. Так вот подойдя к дереву и коснувшись его плеча, я поняла, что он спит. С ним действительно было не все в порядке. Сначала он спасает от бездомных псов щенка, которого позже отдает мне как подарок, затем снова спасает его, теперь уже от моей небрежности, а теперь спокойно спит, положив левую ладонь на корни, выступающие из земли! Мне кажется, что его ничего не может вывести из себя. Такое впечатление, что он пребывает в каком-то другом состоянии, которое в корне отличается от состояния других. И это выражение его лица! Пугающе однообразное. Что же он натворил, чтобы оказаться здесь? Подняв голову наверх, я не поверила своим глазам, а Лари, вовсю уже хлопал в ладоши за моей спиной. Это было невероятно! Дерево, которое стояло мертвым около полувека с голыми ветвями вдруг зашелестело. Маленькие зеленые листочки появлялись отовсюду, укрывая под собой старые, больные ветви. Оно задышало новой жизнью, на которую уже никто не рассчитывал. Прямо на моих глазах, буквально в течение пяти минут, оно снова стало живым, красивым и вернуло себе былое величие и мощь. Мчась к нему со всех ног Лари меня легонько оттолкнул, даже не заметив на своем пути. Я на него даже не успела обидеться. Всё моё внимание было поглощено этим чудом. Подбежав к дереву, он начал трогать его очень осторожно пальцами, словно боясь разрушить. Он до сих пор не представлял, как такое могло случиться, и поверить в такое было довольно трудно, даже сумасшедшему вроде него. Он в отличие от меня сразу определил виновника всего этого сумасшествия. Подбежав к Джеку, он, не прикасаясь к нему, словно к какому-то божеству начал его благодарить. Глаза Лари светились, словно у ребёнка. Он коснулся его плеча в знак глубокого уважения и почтения. И сразу же отстранился от него, принявшись опять носиться и ощупывать дерево с разных сторон.
Только после этого я и поняла, что это сделал Джек. Он сделал это точно так же, как чуть раньше и с щенком. Который, сейчас игриво лаял на белого голубя с темно-серыми пятнами на крыльях, важно расхаживающего среди кустарника. Этот нелепый долговязый парень с невообразимо длинными руками, угловатым лицом и растрепанными волосами, точно как после сильного ветра. Как он смог это всё сделать и кто он вообще такой? Возможно это всё моё больное воображение, которому так хочется верить, но разум говорит совсем об обратном. Что это невозможно! Но как же тогда это всё произошло? Как засохшее дерево смогло заново расцвести, после того как он коснулся его ладонью и как щенок излечился? На все эти вопросы я боялась себе ответить. Ведь это бы означало лишь то, что чудеса существуют, в чём я сильно уж сомневалась. Да этого в принципе не могло быть!
Глава восьмая
А в это самое время на втором этаже в своём кабинете удовлетворенно улыбался главный врач этой самой больницы.
Перед ним лежала самая обыкновенная серая тетрадь, единственной особенностью которой была изрядно потрепанная обложка. За этой невзрачной обложкой и серостью скрывались невообразимые чудеса, в которые так сложно поверить. Она скрывала за собой уникальные наблюдения и научные записи не совсем нормального поведения людей. Если уж быть до конца откровенным, то крайне необычного поведения. Да и откуда же взяться нормальному поведению в психиатрической больнице закрытого типа? Научные записи его мало интересовали. Все эти научные наблюдения и умные слова он узнал ещё в университете, а поскольку тетради было, по меньшей мере, лет пятьдесят или более того, то и никакой уж научной ценности она в себе не могла содержать. Она могла бы сгодиться лишь для розжига дров в его печи, на которой он проводил безуспешные химические опыты. Её ценность заключалась совсем в другом, а именно, в уникальных наблюдениях взаимодействия между пациентами. Перед тем как в больнице начался пожар, ею руководил крайне незаурядный человек. Имея за плечами хорошее медицинское образование в престижном университете, он резко отверг все заманчивые предложения о работе и приехал в эту глушь, чтобы руководить этой самой клиникой. Он крайне тщательно отбирал пациентов в клинику, средний возраст которых составлял от шести до пятнадцати лет. Случались, конечно же, и исключения. Порой он выбирал пациентов постарше, но это была редкость. Он наблюдал за ними практически постоянно и иногда даже ночевал в палатах. До его прихода была четкая граница между мужским корпусом, где жили мальчишки и женским, где жили девочки. Через некоторое время, он окончательно стер все границы и постоянно менял палаты для пациентов. Всё то время, до пожара, он так часто менял палаты для пациентов, что пришлось нанять еще пару медсестёр, для того чтобы разводить на ночь всех пациентов, которые то и дело путались и оказывались частенько не на своем месте. Вся больница превратилась в огромный часовой механизм, который он безуспешно пытался настроить год за годом, год за годом в течение долгих восьми лет. Пока здесь не появился довольно странный мальчик. Он не произносил ни слова, а чтобы понять что-то или кого-то просто легонько прикасался краешками своих пальцев к нему. После его появления всё и началось. Переводя его из палаты в палату, он начинал понимать истинную сущность безумия. Хоть по сути этот малыш ничего и не делал, но после того как он пообщался с тем или иным пациентом, доктор уже точно знал, что именно нужно делать, чтобы вылечить этого самого пациента. А весь метод его заключался лишь в том, что он неведомым никому образом открыл для себя порядок расположения пациентов в палатах. Как он общался с малышом и как он его научился понимать никто так и не узнал, но только после его появления все эти бессмысленные смены палат для пациентов приобрели некий смысл, скрытый в то же время от всех остальных. Число пациентов в каждой палате постоянно менялось и часто достигало трёх, четырёх детей. Он просто знал каких именно детей нужно собрать вместе, для того чтобы через месяц они удивили всех вокруг. Каждому из них он давал отыскать частичку того в чём они так нуждались в другом ребенке. Вот и всё! Собрав, таким образом, частички воедино они преобразовывались. Нет, они не становились такими как другие люди. Просто их безумие приобретало совсем другую форму. Они начинали созидать. После таких соединений дети были способны удивить окружающих удивительными достижениями в самых различных областях. Зачастую шедевры рождались в искусстве, но в последнее время, начала активно развиваться техника и инженерия. А потом что-то пошло не так. У мальчика была отдельная палата, но в последнее время он очень часто общался с темноволосой худенькой девочкой, которую к нам привезли ещё в прошлом году, и которая пыталась причинить себе вред разными способами. Билась головой об стену, нещадно барабанила своими хрупкими ручками по грудной клетке, словно неистовая дикая обезьяна. Это ещё хорошо, что мы сразу оградили её от всех острых предметов. Доктор перевел её в палату №8 неделю назад, после чего мальчик замкнулся ещё больше, если это вообще возможно. Теперь он очень редко её видел и постоянно ходил возле дерева, прикасаясь к нему, словно они вели беседу друг с другом. По его лицу можно было увидеть всю боль этого дерева, которую как всем казалось он чувствовал. Это продолжалось до того самого урагана, когда в дерево попала молния. Никто не знал, был ли он в то время под деревом или нет, но с тех самых пор его больше никто не видел.
Отодвинув от себя открытую тетрадь, доктор ещё посидел некоторое время, уткнувшись в то самое дерево за стеклом, которое вполне можно было назвать душой этого места. И раньше она выглядела не так уж привлекательно. Он всё время думал об этих записях. А что если и вправду каждый отдельный человек ничего не значит, пока не отыщет, то в чём так остро нуждается в ком-то другом?
Кроме этой старенькой тетради он нашел ещё записную книжку, более походящую на дневник. Возможно, она принадлежала кому-то из медсестёр, об этом можно было только догадываться. Да это было не так уж и важно. Гораздо важнее, что из записи от двадцать четвёртого апреля, он узнал, что этот самый доктор постоянно принимал в своем кабинете малочисленную группу людей в сопровождении многочисленной охраны. Эти люди забирали всё то, что дети успевали сделать. Будь то картины или стихи, чертежи с инженерными набросками или идеи, просто записанные на белых листах из-за невозможности их реализации среди этих стен. Все складывалось достаточно неплохо и взамен на всё то, что забирали эти люди, больница получала финансирование, которое позволяло покрывать все мелкие расходы и обеспечивать всем пациентам, а в некоторых особенных случаях, и их семьям, должный уход.
В этом дневнике, из записи от шестого мая, было написано о крахе всего этого гениального научного механизма: «Тот странный мальчик, которого все называли Грэгом, вот уже вторую неделю ходит намного мрачней обычного. Именно в тот вечер и произошел ураган. Небо, на котором блистали многочисленные молнии, словно сошло с ума. А затем яркая вспышка. Дерево во дворе запылало. Затем пламя перекинулось на деревянные брусья, на которых крепилась вся кровля больницы. А затем появилось и в палатах….»
Доктор даже не верил в успех своего небольшого эксперимента, который он решил провести ещё месяц назад, сразу после того как отыскал эту тетрадь. Он не знал с чего именно всё нужно начинать, но результат намного превзошел все его ожидания.
Все вышло как нельзя лучше….
- Eugene Gets
В мире людей
© Copyright: Евгений Гетс, 2017
Свидетельство о публикации №217032001959
Свидетельство о публикации №217032001959
Рецензии