Долгое свидание рассказ

   Снизошла на Степана такая блажь: в последние полгода ему стало казаться, что он - хворый. Придет с работы с фабрики, где он работал технологом по наладке оборудования, и сразу – на диван, с телевизионным пультом.  Раньше, бывало, что-то мастерил себе в удовольствие: сделал резной табурет, журнальный столик с инкрустацией из каменных пластинок, чеканку освоил, да еще и на подвиги тянуло, к женщинам. А теперь после смены он не знал, что делать, все валилось из рук, казалось, внутри не хватало воздуха, и он долго не мог уснуть. Да еще Альма между тревожными сновидениями стала приходить. Придет, словно тень, вроде бы и не во сне, а наяву, ляжет возле ног, глядя на него синими влажными глазами, в которых вспыхивают зеленые огоньки далеких звезд,  а потом убегает во двор и надсадно лает.
  Альма была хорошим другом, умницей. Уляжется порой рядом с ним, долго смотрит ему в глаза – разговаривает молча, вспоминая, как они вместе ходили в лес, на рыбалку, за грибами, и она шустро забавлялась, вспугивая в кустах птиц, а потом гонялась за ними с веселым гавканьем, чем забавляла Степана.  Приносила ему из прихожей тапочки, лизала руки, когда он был чем-то озабочен. Казалось, Степан научился понимать собачий немой язык и разговаривать мысленно. Вместе с Альмой он вспоминал самые приятные моменты своей жизни, и Альма, зная об этом, иногда тихонько гавкала, одобряя. Потом почувствовала, что приходит конец ее собачьей жизни.
   Однажды вечером Альма исчезла совсем, когда он ходил в магазин за продуктами, а она, по обыкновению,  поджидала его у дверей. Напрасно Степан искал ее, окликая невероятными нежными кличками. Через несколько дней встреченный на улице некогда близкий друг вдруг спросил у него про Альму: мол, как она поживает, а то он недавно видел в канаве возле дороги, ведущей через рощу к садам, какое-то тело собаки с рыжим отливом, так напомнившее Альму. Степан засуетился, прибежал домой, схватил  рюкзак, затолкал в него синенький плед, которым иногда укрывал Альму, бросил туда на всякий случай маленькую лопатку и зашагал в указанном направлении.
Очень быстро нашел то, что искал. Тело Альмы уже было наполовину завалено землей, только лапы и черный нос, на котором сидели мухи, выдавались из канавки. Степан быстро развернул плед и заработал лопаткой. Прихватив перчатками затвердевшее тельце, крепко замотал его в ткань. Углубившись в лес, нашел подходящее место в ложбинке между сосенками и снова взялся за лопатку.
Когда дело было сделано, сел на замшелый пень и вынул припасенную четвертинку. Налил в пластмассовый стаканчик водки и смахнул набежавшую слезу: «Прощай, моя подружка Альма!»
     Так сидел он, размышляя о бренности жизни, о собачьей судьбе да и своей неудавшейся тоже. Вспомнил слова покойной матери, которая когда-то рассказывала, что во время войны, накануне, когда приходили с фронта в деревню невеселые треугольнички «похоронок», собака  во дворе выла – значит, жди весточки о смерти родного человека. «Собака – проводник в потусторонний мир. Значит, и Альма является ко мне неспроста, – думал Степан. – А, может,  предупреждает меня о чем-то, ведь она любила меня, как и я ее тоже…Ох-хо-хо, я думаю о ней, как о погибшей женщине…А сколько у меня было любовей! Каким красоткам я предлагал руку и сердце, мечтал о настоящей семье, и что в итоге?»

    Бессонница измучила Степана. Он паниковал, запивал после смены и думал, не завести ли нового щенка. Беспокойство усилилось, когда ему сообщили, что нужно явиться противотуберкулезный диспансер.
   «Эх, сапожники!» — незлобно думал он о врачах, вспомнив про курьезный случай со сменщиком Сашкой Черемных. Его тоже напугали вызовом в диспансер после профосмотра, а потом выяснилось, что на флюорографии его перепутали с каким-то Черемисиным.
   На другой день, возвращаясь после ночной смены, Степан Игнатов вывалился из автобуса вместе с толпой у остановки «Больничная». Перед лесами строящегося дома качнулась стрела крана и боднула солнечный колобок. «Привет, привет!» — Поприветствовал он светило. Раньше, бывало, он сочинял на ходу для своей трехлетней дочери Светланки разные забавные истории. А когда семейный союз распался, Степан замкнулся в себе.
   После развода в холостяцкой жизни Степана случались, как выражался он сам, «приливы и отливы». Он то впадал в уныние и выпивал каждый вечер чекушку после смены, закусывая  бочёночной селедкой и квашеной капустой, то надолго трезвел. Иногда давал себя пригреть в какой-нибудь благоустроенной женской обители. Вначале самому было противно от своих похождений - все же за сорок перевалило. Потом окрепла обида на всех женщин.
   К злополучному диспансеру Степан явился, испытывая неудобства от старых сырых полуботинок. На улице валила противная снежная крупа, под ногами грустно хрустели смерзшиеся желто-зеленые листья, звенели под ветром заледенелые ветки. Степану было обидно за эти муки природы.
   —  У вас -  небольшое затемнение в легких. Полежите в диспансере с пол¬годика, полечитесь,- услышал он от врача и онемел.
   Степан перед серьезным лечением решил, что называется оторваться и по привычке заглянул в гастроном. Возле гастронома встретил бывшего дружка. Того, раскрасневшегося и без двух пуговиц, выпихнула из двери взмыленная очередь. Прошел    слух, что   с начала месяца   введут    талоны на «горючее», и потому в винном отделе был ажиотаж. Сафар любовно прижимал к груди поллитровку.
   —  Давно тебя не встречал, да-а-рагой, — завел привычным козлетоном Сафар. — Забываешь старых друзей. Думаешь, сафсем Сафар - собака? Я ведь не забыл, как ты мне червонец одолжил. Давай, возьмем твою Зинку, - видя, что Степан не настроен с ним общаться, бросил последний козырь Сафар.
   —  Пускай не пьет, так хоть посидит с моей Дарьей. Харашо будет!...
   —  Какая там Зинка! - Вырвалось с досадой у Степана.
   —  Вай! Новую кралю завел?   Познакомь! - Прищелкнул языком Сафар.               
   —  Ну, завел! Тебе какого рожна надо? — Оскалился Степан. — Если хочешь, у этой одна ляжка - две Зинкиных, — соврал от злости Степан, но подумав, обреченно  махнул рукой:
   —  Айда! Ладно! Напоследок перед больничной койкой…

***
   Через день, обнаружив в почтовом ящике предупреждающую записку от Степана, в больницу прикатила его любовница Антонина, женщина семейная, при муже и детях, но не привыкшая довольствоваться, хоть и надежным, но однообразием. Работала она поваром в детском саду и была вполне довольна жизнью, а тайная связь с таким статным парнем, как Степан,  только добавляла ей уверенности в себе. Она была одета в замшевую куртку с откинутым с головы под серебристым париком капюшоном, черные полусапожки, отрывавшие ее полные ножки с ниспадающей юбкой с длинным разрезом. Яркая косметика раскрашивала ее румяное лицо.
   Они спустились в больничный подвальчик под лестницей, где  проходили свидания с гостями  в голубых полиэтиленовых бахилах на обувку, надетых перед автоматом, расположенным прямо у входа.Благодаря этому все посетители выглядели какими-то однозначными синими членистоногими, поскольку передвигаться в них по скользкому шлифованному серому гранитному полу к скамьям можно было только мелкими шажками. И это подчеркивало обстановку шаткости положения  пациентов, находящихся в этом заведении. В довершении всего нелегко было общаться через марлевую повязку, которую нужно было обязательно надеть в соответствии с объявлением на стене, предупреждающем о штрафе в случае невыполнения особых правил клиники.
    – Передачу тебе принесла, хороших продуктов, Степанчик ты мой,– защебетала Антонина, чмокнув его в щеку, – а ведь некому больше: говядинка отварная, салатик из свежих помидорчиков,  копченая колбаска  и сало для бутербродов, фрукты и соки.
     – От ребятишек, небось, оторвала…
     – Не без этого, только кусочек мяса, да немного фруктиков. Да ты не думай. Закормленные они уже дома, напичканные шоколадками, и совсем плохо едят у нас в детсаду. Не свиньям же отдавать…
     – Аппетита у меня чего-то нет, наверное, на нервной почве… Принеси-ка мне музыку какую-нибудь на дисках. Здесь старенький магнитофон-проигрыватель имеется. Может, веселее будет…
     – Да, настроение тебе поднять могу только я, сам знаешь, каким методом, – захохотала она.– Но у тебя теперь будет  в этом занятии большой перерыв,– болезнь слишком серьезная и , наверное, заразная…
     – Не боись, не открытая форма у меня, и быстро лечится, как меня успокоили врачи, а то бы не разрешили свидания…– Отмахнулся от напора Антонины Степан.
     – Не обижайся за откровенность, Степа,– снова защебетала Антонина.– Ты знаешь мою слабость к тебе. Хоть и есть у меня собственный муженек под боком, да твои редкие ласки для меня дороже…
     – Ты бы про своего муженька-то хоть помалкивала, шустрая какая, и так тошно здесь, не знаю, как все обернется, может, совсем окочурюсь –  столько лет на этой асбофабрике вкалываю, все легкие забил… А при тебе я чувствую себя прямо-таки вором, что чужую бабу к себе приучаю да и ты ко мне липнешь…
     – Ты же знаешь, несчастливая я в замужестве, да ведь дети у меня, Леночка и Дима, и отец их любит. И когда Васька не пьяный, хорошо с ними ладит. Да только давно и крепко к бутылочке прикладывается. Слабый он характером. Раньше от дружков своих не мог отделаться, да я отучила. Только от этого лучше не стало. Смолоду он был тихий да скромный, и когда за мной стал ухаживать, я думала, что это лучше, чем наглые красавчики. Думала, вместе потихоньку жизнь хорошую сделаем для себя и детей. Родители его поначалу очень помогали, купили нам «Жигули», а он стал с дружками по пирушкам  разъезжать, пока пьяным не попал в аварию. Опять родители помогли отремонтировать… Так пошло и поехало. Все - с дружками, все с бутылками. Зло меня взяло: как ни стараюсь, а результат один: пьяный бесчувственный муж на диване по вечерам и в праздники. И на работе, как робот, выполняющий механические действия, без всякого развития. Жалко мне себя стало, ну и подвернулся тут мне этот Федор, который к моему приходу и букетик покупал, и выпивку с закусочкой красиво обставлял на своей квартире.  Только баб у него перебывало, как я потом узнала…Когда мой Васька об этом узнал (донес кто-то), то совсем стал запиваться. Говорит, что, мол, меня любит, а бросить пить не может. Мы с матерью пробовали его кодировать, да долго не продержался – слабый он, бесхарактерный. Ты, Степан, – другое дело. Я сразу разглядела, что ты маешься душой: наломал дров в молодости, а теперь совесть мучает, до сих пор новой семьи не завел. Увидела я, что у тебя есть кое что за душой еще, о смысле жизни еще размышляешь, это в нашей-то бестолковой бедной неласковой суете, в которой пол – России живет, а вторая жирует, ворует… Думаешь, я баба-дура, одним днем живу? Ошибаешься. Может, я оттого такая веселая, что хоть на денек забыться хочу, отмахнуться от этих грустных забот, хоть ненадолго урвать себе кусочек счастья с тобой…У меня дети имеют под боком родного да слабого духом отца, а у тебя дочь выросла без твоего отцовского присмотра, и ты, я заметила, переживаешь еще, значит, не совсем зачерствел…
   С удивлением слушал Степан этот неожиданный монолог откровения, вырвавшийся из уст Антонины, любовницы на час, как думал он, но, оказывается, близкого человека. Каждый день, занимаясь самокопанием, анализируя прошлую свою и нынешнюю жизнь, и жалея, что мало виделся с дочерью, выросшей по вине бывшей жены с отчимом, не с ним, он оправдывал себя и связь с Антониной. Его бывшая жена однажды тоже влюбилась, как она выразилась, и решила сразу завести другую семь. Степан не стал ее удерживать, развелся. И что в итоге? Скитался по чужой стороне. Имел  подружек, но новой семьи так и не завел. А бывшая жена тоже вскоре рассталась с предметом своей любви и они так и не сумели простить друг друга, испортив детство своей дочери. С тех пор Степан мучился утерянной возможностью все исправить.
     Антонина по-кошачьи прищурилась и положила руку на плечо Степана, выведя его из грез воспоминаний.
     –Но ты ведь все равно меня любишь, Степан, правда?– Спросила она лукаво, опять преобразившись в легкомысленную женщину.
      – Хороша лирику разводить!– Прервал ее Степан.–Любишь-не любишь, девочка, что ли ты такими заявлениями бросаться…Это вообще понятие сложное, если разобраться. Порой думаешь, отлегло от сердца, все, забыл, а как накатят воспоминания из прошлого, видишь, что ошибался раньше. Бывает, старое чувство до сих пор тлеет. Только его раздуть надо, забыть обиды и начать все сначала…Это долгое свидание порой всю жизнь длится…
     Антонина  с удивлением слушала Степана, потом встрепенулась, ловко расстегнула молнию на куртке и извлекла из бокового кармана маленький пузырек коньяка:
    – На, вот, глотни, хуже не будет, дай-ка, сначала я отхлебну, хоть настроение немного поднимется…
       Степан залпом выпил содержимое, громко вдохнул воздух и, тыльной стороной ладони промокнув губы, чмокнул Антонину   в полную шею:
      – Пошел я в палату, уколы надо принимать. И еще трудотерапию какую-то придумали: будем, кому можно по здоровью, карточки для типографии перебирать, по сто штук в пачки. Говорят, и доплатят нам маленько, а то ведь и отупеть можно здесь без работы…
       Антонина громко засмеялась:
       – Везет же человеку: зарплата средняя идет по больничному листу да еще и халтура подвалила….
         В коридоре у окна его встретил сосед по палате:
        – Твоя, что ли, справная такая симпатичная баба?
        – Ага, моя, – подтвердил Степан и направился в процедурную.
 

***

   Когда молоденькая сестричка культурно уколола Степа¬на, он тихо охнул.
   —  Что, больно? - округлила сестричка глаза  в махровых ресницах.
   Чем-то она напомнила ему дочку Светланку - такая же независимая и красивая. Муторно сделалось на душе у Степана. Незаметно выросла в стороне от него единственная дочь. В последний раз он видел ее год назад. Отгороженная от него, как бетонной стеной, бдительной мамой,  Светлана отца встречала холодно. В первые месяцы после развода   Степан старался каждую неделю проведывать дочь. Но Серафима запротестовала:
   – Ты что, хочешь, чтоб я замуж не вышла? – Напустилась она на Степана. — Подумает добрый мужик, что ты ради меня здесь мельтешишь...
   Степан действительно каждый раз надеялся на примирение с Серафимой. И чем дальше убеждал себя Степан, что можно простить жену за измену, тем хуже ему становилось, как будто открывалась перед ним какая-то бездна.Вскоре она снова вышла замуж.  А начиналось все в далекой молодости…
               
  * * *
   Эх, Карпуши, Карпуши - поселок лесорубов! Отдаленный от города надежной хвойной завесой, он притягивал целебным воздухом и прозрачной речкой. Магнитной подковой Карпушей был еловый парк, который начинался за клубом. По субботам сюда причаливали нарядные машины, автобусы. В девять вечера выходила  заведующая клубом Серафима, легко скользя по залосненной танцплощадке в модных босоножках. Она торжественно растягивала меха бордового аккордеона, прищуривала свои сине-зеленые бездонные глаза и манила за собой  воздыхателей. Сколько драк вспыхивало из-за ее красоты! И она умудрилась сходить с одним из них в поссовет и расписалась, – «чтобы другие не приставали», как объясняла она подругам.  Но сама она постоянством не отличалась. И хоть была замужем за красавцем-лесорубом Василием, поговаривали, что изменяла ему со всяким приезжим. Василий  покорно терпел сумасбродство женушки, иногда тяжко запивал от безнадеги, но развестись не хотел – такая красавица с хитрыми малахитовыми глазами, и он в них безнадежно утопал.
    Степан, прежде тайком    наблюдавший   за Серафимой в парке, за два года вымахал   в рослого красивого   парня, сам стал захаживать на танцплощадку. Обычно он стоял в стороне и подпирал плечом сосенку, боясь поднять глаза, когда появлялась она. Серафима, казалось, его не замечала.
Но однажды бросила как бы невзначай:
   —  Станцевал бы, что ли?
   —  С тобой? — Хмелея от собственной   дерзости,    вскинул жгучие глаза Степан.
   на засмеялась, величественно проплыла мимо...
   А осенью ему пришла повестка из военкомата. Перед отправкой Степан долго бродил по знакомому лесу. Здесь когда-то, перед войной, гулял с трехрядкой отец, а в 1942 году пришла на него похоронка. Степан плохо помнил отца, но его мужской поддержки всегда не хватало. Еловая роща, тянувшаяся с полкилометра и переходившая затем в парк, особенно была дорога Степану. Кое-как дождавшись, когда из клуба ушел последний посетитель, Степан приоткрыл дверь.
   —  А-а, вот и рекрут появился, — улыбнулась   Серафима, собирая в стол бумаги.      - Чего ты прячешь там, за спиной?
   Степан покраснел и, усевшись на краешек дивана, протянул ей еловый букет, осыпанный нежными шишками. Дальнейшее он помнил смутно. Все было для Степана несбыточно и так неожиданно. Домой он пришел за полночь, счастливый и растерянный одновременно. Мать поняла это по-своему, заворчала:
    —  Завтра в армию, а он с друзьями   вожжается, про мать забыл… - И, смахнув слезу, припала к сыну...
   За два года в армии и вовсе возмужал Степан. Накануне демобилизации получил письмо от друга. Тот писал, что муж Серафимы попал под поезд, ему отрезало ноги, и он уехал в дом инвалидов. И вновь всколыхнулось в нем незабываемое... «Сколько горя пережила, милая. Я обязан ее сделать счастливой!» — дал себе зарок Степан...
А потом все словно бы закружилось перед ним. Пышной свадьбы не делали. Скромно посидели в доме у Степана, в кругу семьи. Обе матери всплакнули, каждая - о своем горе, а молодые колыхались за столом красивые и счастливые...
   – Я ведь  старше тебя   на семь лет, — шепчет ему Серафима...
   – А хоть - на семнадцать, — беспечно смеется в ответ Степан...
  Четверть века прошло с тех пор. «Эх, жизнь — счастье! Что случилось с тобой, Степан Игнатов?» Теперь, в диспансере, он все чаще ловил себя на мысли, что думает о себе с отвращением. Потом решил: начну все с начала.. Нет, никогда не забудет он слова друга, сказанные ему после развода: «Не Серафима это, а Хи-ро-си-ма! Не одного тебя погубила». Мысли, мысли… Чего только не вспомнишь, лежа в стационаре. Он стал считать гражданских мужей Серафимы и сбился со счета. Красота бывает очень жестока. Сколько раз падал он перед Серафимой на колени, ради дочки хотел ей все простить  и начать вместе новую жизнь, но она оставалась глухой к его признаниям…
  ….И вот лежит он в диспансере, лечится от серьезной болезни и все чаще вспоминает прошлые дни. Антонина навещает его, один раз приезжал старый друг с работы. А в очередной выходной день, спускаясь по лестнице, стал искать глазами знакомую фигуру и встретился  взглядом с родными голубыми глазами. Неужели Антонина позвонила дочке?
    —  Светланка, неужели вспомнила про отца? —  Он, еще не веря в ее присутствие, коснулся  щеки дочери... —  Вишь, какая выросла без меня, красавица! Небось, уже чья-то невеста?
    —  Уже жена, папа!               
    — Неужели свадьбу сыграли и отца не пригласили?
    —Да, не было свадьбы. Мама была против. Сходили тайком в ЗАГС, посидели с Вовкиными родителями — вот и весь праздник. Через три месяца Вовку-то и в армию забрали, хорошо хоть диплом в техникуме дали защитить, мы вместе учились. Хотела к матери опять перейти, ушел от нее этот Виктор, а она опять - за свое: не пара, мол, он тебе... А я ведь уже и сына ждала, Димку. Сейчас ему уже почти годик,  со свекровью оставила...
   —  Вот оно, значит, как. Теперь я уже - и дед! А свекровь не обижает? - Разволновался Степан.
   — Да, что ты, папа! Приезжай  в гости, как поправишься.
   —  Ну, что ты, что ты!  — Дрогнули губы у Степана. — Я тут прозагораю долго...
   —  А мать тебя в последнее время, не поверишь, вспоминать стала. Часто    мне говорит:    «Твой отец    меня сильно любил...» А она? Неужели    нельзя было   полюбить и тебя? А  Анатолий, первый ее муж, который по пьянке бросился под поезд и лишился ног, говорят, из-за любви к ней, недавно умер там, в интернате…
   —  Ты взрослой   стала,   дочка.   Понимать  стала кое-что. Доченька ты моя...
   Степан растерянно оглянулся. Что это за мгновение? Снова старый знакомый шут заплясал перед глазами. Как всегда, состроил ему смешную рожу и растворился. Степан уже хотел поддаться этой игре, обратить все в шутку — судьба несла его все под уклон, под уклон. Да сколько же можно? Кусочек любви и счастья однажды достался ему и что же… Страшный диагноз, как расплата за грехи? Но ведь сейчас  дочка к нему — со всей душой. Может, еще все наладится…
   Взгляд Степана остановился на  сосновой роще. Она всегда его поддерживала, добавляла сил. И как это случилось, что Степан, крепкий от породы, красивый парень, порхавший по стройкам пятилеток с легким рюкзаком и длинным рублем, в окружении неистовых и преданных женщин,  загубил свою жизнь, разменял на мелочи, а главное осталось за кадром его серых дней? А что теперь, инвалидность, одиночное существование?
   По-над лесом, настаиваясь густой массой, росла градовая туча. Вспорхнул сверху порыв ветра и захлестнул тоненькие березки у калитки. Они забеспокоились, затрепетали. И посыпался, как благодать, первый теплый майский дождик.