Не потерять себя - полная версия повести

                ГЛАВА 1
               

— Дед, ну, поедем к нам! Я тебя со своей девушкой познакомлю. С Алёнкой. Она хорошая. Если понравится тебе у нас, так у нас и   останешься. А что? Вода прямо в доме. И горячая, и холодная. Туалет опять же не на морозе. Не хочешь с нами - у родителей живи. Там тоже все благие устройства в наличии имеются.
 — А чым я там займацца буду у тым городе?  —  дед был обрусевшим белорусом, но рОдную мову почитал и не желал избавляться от акцента.

 — Если у нас останешься, будешь с Алёнкой в "Салон красоты" захаживать, на красавиц любоваться. Вы же с дедом Николаем это дело любите.
 Вот зараза, всё намекает на ту старую историю с интернетом, когда они с кумом на поганый порносайт случайно зашли, а  Марья их застукала. Силантий решил проигнорировать намёк на  невольное его прегрешение.
 Внук отхлебнул ароматного чая, настоянного на мяте с кипреем, и продолжил агитацию:
 — В сауну с тобой по выходным ездить станем, пиво пить. Массаж   разный делать.
 — Фи, — презрительно фыркнул дед. —  У меня баня есть. И ехать никуды не трэба. А массаж мы с кумом бярозовым веником таки робим, яки вам и у сне не приснится! Пиво?  Так опосля бани лучше соку бярозового альбо морсу брусничного ничога нямае.
  Старик пододвинул к Сергею банку с мёдом.
 — Ешь. Гречишны. Вельми пользительны.
  Пожевал губами и попытался пойти в контратаку:
  — Ну, с проживаннем у тябе мне усё ясно. А у батьки твойго я що буду робить?
  — Будешь рецензии на их статьи писать. Молодых студенточек консультировать.
  — Консульт...що? Кого?  —  дед чуть не поперхнулся чаем.
  — Ну, ладно. Не хочешь скучной наукой заниматься, придумаем что-нибудь поинтереснее. Соглашайся! Слышь, дед?
  Внук налил ему вторую чашку чай, придвинул поближе тарелку с привезёнными из города пирожными и опять пошёл в наступление:
  — Ты ешь, ешь. Это Алёнка сама пекла, специально для тебя старалась.
  — Для приманки, что ль?  —  усмехнулся дед.
  — Ну, и для неё тоже,  —  не стал лукавить внук, —  может, хоть этим тебя в город выманим.

  — А хату я на кого кину? Огород? —  упрямился старик.
 Сергей оставил шутливый тон и перешёл на серьёзный:
 — Дед, у нас дача есть. Захочешь в земле покопаться  —  Бога ради! Ну, сам посуди, как ты теперь один-то будешь жить, без бабули? А если и тебя так же внезапно прихватит, как её, кто тут хватится-то сразу? Хорошо, коль через неделю заметят, что, вроде, давно дед Силантий за ворота не выходил.

 — Рано меня списывать узялися, — сурово нахмурил седые брови Силантий, —  я яшчэ поскрыплю.

 — А кто ж против твоего скрипу? Только пусть это будет на пятом этаже и в нашей трёхкомнатной квартире. Там по соседству с нами бабка Анна живёт, вот вместе скрипеть и будете,  —  внук озорно подмигнул деду и весело расхохотался —  не давался ему этот серьёзный тон.
Улыбнулся и Силантий. Ну, не мог он быть строгим, тем более, суровым со своим любимцем, единственным внуком.

 Он махнул рукой и положил конец этому не раз уже возобновлявшемуся разговору:
 — Выкопаю бульбу, а там побачым. Можа, мати твоя не схоча мяне прынять. Альбо дяучыне твоёй я не сподобаюся. Яшчэ трэба з кумом перамовить, як ён скажа, так и зробим.
 Силантий ополоснул под рукомойником чашку из под чая и вышел из хаты.
 
  Ну, что ты будешь делать с этим упрямым дедом?
  Раздосадованный Сергей достал планшет и попытался успокоить себя работой, но сосредоточиться никак не получалось. Мысли, как стриптизёрша вокруг шеста, всё время крутились вокруг деда. Старый ведь.  Восемьдесят два года. Хоть и хорохорится, а здоровья-то нет. Вот уедет завтра Сергей в город, и опять будут они все: мама, отец и он сам — как на иголках. Как там дед? Как узнать? Уже и мобильник ему простенький мама купила. Прежним, Сергеем подаренным, дед пользоваться не хотел, говорил, что сложно. В этом плане он, конечно, прав: не для его артритных  пальцев сенсорный дисплей. Это только бабуле под силу было. С телефоном тем навороченным  внук явно  промашку дал. Так дед и с простого звонить не хочет! Денег ему внуковых, видите ли, жалко. А до него самого дозвониться, вообще, - глухой номер: отключает аппарат, чтоб батарейка зря не работала.   Вот и звонят они  (то отец с матерью, то Сергей)  деду Николаю, человека от дел отрывают.
 Нет, всё равно  должен  он уговорить деда на переезд. 

                ***
 
 Силантий, вроде, и согласен был, да чуток побаивался. А ну, как не заладится там чего? А ну, как не ко двору придётся он в том городе?
  И не  то,  чтобы  Лилия  их со старухой не  жаловала, но  Марья так и померла, не примирившись с сыновней избранницей. Хотя самому себе Силантий не мог не признаться в том, что неприязнь-то шла только от свекрухи. С невестки-то чего взять? Девка городская: ни грядки тебе посадить-прополоть, ни корову обладить. Всё с книгами да бумажками, которые сын какой-то диссертацией называл. Силантий был твёрдо убеждён, что в мире каждому своё предназначение Богом дано: одному  —  землю обихаживать да скотинку доглядать, другому  —  наукой заниматься да книги умные писать с разными  там  диссертациями. Невестку не осуждал, относился к ней с приязнью и  даже любил по-своему.  Он  был  очень близок к истине, полагая, что Лилия, возможно, и не подозревает о не совсем нормальном отношении  к ней  матери мужа, потому  как  сама-то невестка к ним всегда с уважением, всё по имени да по отчеству. Вот это Марье больше всего не нравилось, хотела она, чтобы  та  её матерью называла.
Старики-то надеялись, что на агронома аль на зоотехника выучится сын. Супротив ветеринара тоже ничего не имели. Чаяли, что и молодицу себе возьмёт из своего села. Доярку аль фельдшерицу. Можно, и настауницу, учителку, то есть. А вышло по-иному, потому что Федьку Григорий Павлович, учитель истории, ещё сызмальства сбил с панталыку.  К чтению приучил...  И живёт теперь Федька, как и его Лилия, в книгу уткнувшись.

  Так-то он, учитель, человек был хороший, уважительный, но малость с придурью. Зачем-то курган за Зиновьихиным покосом с ребятнёй раскапывать взялся —  клад искал, наверное. Это ещё при социализме было.
  Только вместо богатств несметных отрыли они два каких-то рога, три кости да кувшин глиняный. Вот, наверное, тогда он умом-то и тронулся. Шутка  сказать: не золото найти, а  непотребность какую-то несусветную! Легко ли такую беду пережить?

 Его тогда не только местные жители жалели, но и большие люди в областном центре. Прислали  в утешение грамоту из  музея в обмен на кости найденные и даже пообещали откомандировать цельную бригаду, чтобы дальше курган раскапывать.
 Ох, и счастливым же, помнится, ходил по селу об ту пору Григорий Павлович, ну чисто дитё малое! Сказки какие-то всё рассказывал о древних людях, откапывать которых ту бригаду должны были подрядить. Силантий внимательно слушал его, поддакивал, а сам думал: "Вот зачем такого блаженного, такого светлого человека власти дурят? Грех это. Ведь никто ничего копать здесь не станет. Истлевшие кости — это не нефть, не золото, прибыли никакой."
 По Силантьевому-то и вышло. Началась перестройка, не до кладов стало. Все бросились делить богатства уже откопанные.

 Бабы наши деревенские заботились об учителе. Кабы не они, он за книгами своими и поесть бы забывал. А так, глядишь, то Мишка Ульянин с чашкой творожников да банкой молока к учителю бежит, то Петька Кузьмы-тракториста пакет со снедью тащит. И с постирушкой ладно было. Замок-то на двери его квартиры просто так висел, без ключа. Зайдут соседки, соберут грязное, а потом всё, только уже чистое, подлатанное да с пришитыми пуговицами, вернут тем же путём.
 Шибко жалели учителя наши бабы и гневались на жену его непутёвую, которая бросила Григория Павловича и сбежала в город с клубным работником.
 Ребятёшки гуртом за ним ходили.
 Да и то сказать, много чего знал Григорий Павлович и умел рассказывать так, что даже Силантий иной раз рот закрывать забывал заслушавшись. А когда учитель поведал нашим бабам про казнь Марии Стюарт, так  те даже  панихиду захотели  в церкви по ней заказать, но он объяснил, что вера у той шотландской Марии была католическая и отпевать её по-православному не положено. Грех.

 Правда, люди не поверили, что Мария была не русской национальности. Имя-то наше. Однако Григорий Павлович и тут нашел, что сказать: мол, имя Мария корнем  своим идёт из иврита, ежели по Библии брать. Да и Иван тоже. Покачали бабы головами и разошлись. А учителя с тех пор ещё больше жалеть стали. Болезный потому что. Ишь, чего удумал-то? Иван да Марья —  евреи! Тьфу! Да отродясь они ими не были!

 В начале 90-х стал сдавать Григорий Павлович.  А уж после того, как два приехавшие из города мордоворота,  представившиеся профессорами каких-то древних наук, его крепко побили и забрали коллекцию старых  монет вместе с иконой Казанской Богоматери, которую написали ещё в  среднем веке, учитель совсем занемог. Он призвал к себе Федьку, сына Силантия, и передал ему два ящика из-под сгущенки с бумагами и газетными вырезками. Федька тогда уже историческим доцентом в университете работал и при помощи этих бумаг мог возвыситься по службе. Конечно, Силантий не очень в это верил, но в это верил учитель.
 Только Федька не стал на чужих ящиках возвышаться, а всё пропечатал под именем, как он говорил, настоящего автора трудов. Учителю какое-то звание должны были присудить, но не успели. Помёр учитель.

  Родных у Григория Павловича не было, хоронили всем селом. Хорошо похоронили. Не будет обижаться. Микола, кум Силантия, тоже белорус, доски сосновые сухие на гроб дал, себе их берег. Кум — мужик крепкий, ещё успеет сосны насушить. Он уже, кажись, в третий раз со своего гроба матерьял-то отдаёт. В селе, как кто преставится, так родственники упокоенного и говорят:
 — Надо до Николая идти, у него добрый товар.
  Теперь кум начал сушить доски уже на несколько гробов сразу. Мало ли чего. Отдашь со своего, а сам потом в сырой ляжешь.
Силантий тоже на чердак шесть тесин забросил. К себе примерил  —  должно хватить. Не забыть бы внуку сказать про заготовку-то.

   Стол поминальный бабы наши тоже по - людски организовали. Кума Одарка, жонка Миколы, блины целый день пекла, чтоб всем хватило. Соседка Силантия кисель в двухведёрной кастрюле варила. Силантий помогал ей эту кастрюлю с печки снимать. Его Марья булочки стряпала.
  Местный буржуй, который себя предпринимателем кличет, водки ящик дал из своего магазина, вина и из закусок там чего-то.  Друг его, тоже бурж...то есть, предприниматель, котлет и колбасы привёз.  Сам привёз!
   А иначе и быть не могло, потому как и они сами, и  их детки тоже у Григория Павловича учились. А ещё учитель им какие-то юридические бумаги помог составить, чтобы они своё ЧП организовали и на учёт поставили по всем правилам. Учитель очень грамотный был. По всем вопросам до него шли, и никому он в помощи не отказывал.
  Говорят, что предприниматели своих друзей компаньонами называют. Охо-хо, и тут на иностранный манер. Вот Силантий с Миколой с детства в сябрах, то есть, в друзьях ходят. А теперь они что, компаньонами стали?
  Внук как-то пытался объяснить  разницу между дружбой Силантия с Николаем и дружбой новых русских, только дед всё равно не понял, почему дружба бывает разной. Выходит, у них с кумом — одна, а у предпринимателей  —  другая? Неправильно это. Дружба, она дружба и есть. Или нет её.
  Внук ещё про конкурентов каких-то говорил. Ими становятся друзья, когда чего-то не поделят. Вроде, как и друзья они, только   заклятыми становятся. Иногда даже смертными. В смысле, убить друг друга могут. Это не понятно не только Силантию, но и его сябру  куму Миколе. Как, вообще, можно убить человека из-за чего бы то ни было?
  Нет, наши  новые русские, местные которые,  не такие. Ладно, пусть называют себя компаньонами, только —  упаси Господь!  —  не заклятыми.  Не конкурентами.
  Выходит, как при  жизни своей делал, так и смертью своей учитель всё село собрал воедино: старых русских и  новых, сябров и компаньонов.
 Правда, глава администрации хотела, чтобы не село, а соцзащита хоронила Григория Павловича, поскольку безродный он. Да куда там! Наши бабы такой гвалт в сельсовете устроили, так поднялись на главу, что она даже свои деньги на похороны в общую кучу вложила. Целую тысячу! Силантий думает, что это она с перепугу, а кумов сосед говорит, что глава потом вместо этой одной тысячи целых три отмоет похоронами и в свой карман упрячет.
 На похороны вместе с Федькой приехали солидные люди.  Многие из них учились у Григория Павловича и стали теперь большим учёными. Правда, были они почему-то такими же нищим, как его Федька и их учитель.
 Могилку огородили штакетником, а памятник из города Федька привез. Большой. Дорогой. Из гранита. Это уже университет расстарался.

   Теперь школа за могилкой ухаживает. Цветы садят, столик и лавочку сделали. На родительский день люди и к нему наведываются, добрым словом, рюмкой да блином с киселём поминают. Бабы, как по родному, слёзы вытирают и самодельные бумажные цветочки возле памятника кладут.
  Нет, любили Григория Павловича, любили. Хороший был человек. Светлый. Он всегда говорил о каких-то вечных ценностях, о сопереживаниях, о духовном единстве людей, об их высоком предназначении. Не всё из сказанного учителем понимали односельчане, но одно было ясно, как Божий день: человек должен оставаться человеком. Всегда. При любых обстоятельствах. Главное  —  не потерять облика своего, не изгадить души.

  Что ж, все там будем. Вот и Марья у Силантия померла, одного его оставила. А ведь молодая совсем была, восьмидесяти ещё не исполнилось.
 И на здоровье особо не жалобилась, а скрутило вот её в одночасье и сгорела она, как свечка. Два года уж минуло, а ему всё кажется, что она где-то рядом и живая. Конечно, почти  шестьдесят годов  бок о бок прожито, разве ж можно теперь представить себя без второй половины? Только теперь-то и понял Силантий, почему жену называют "вторая половина". Не стало Марьи — стал Силантий  наполовину (на половину!) пустым.
 Днём ещё туда-сюда, где разговором с кем-нибудь себя займёт, где — работой. А вечерами хоть волком вой от тоски и одиночества. Может, и прав внук? Может, и впрямь лучше к ним поехать? Хотя бы на зиму. А что? Не понравится, не приживётся — вернётся в деревню. Кум Микола тоже советует попробовать городских булок. И за хатой пообещал приглядеть.
  Ладно. Приберёт Силантий огород, а там видно будет.

                ГЛАВА 2

               
Была и ещё одна причина, которая держала Силантия в деревне — преданный и верный друг Полкан...

  Полкан подошел к сидящему на крыльце хозяину и улёгся у его ног. В его глазах плескалась тревога. Силантий понимал, ЧТО лишило привычного покоя его друга: умное животное чувствует предстоящую разлуку и боится её. Да и сам старик боялся этого. Но разве мог он навязать сыну и внуку ещё и старого Полкана? Хватит с них и одной немочи  —  старого Силантия. Однако и бросить верного пса он тоже не мог.
  Как-то, ещё при советской власти, попалась Силантию заметка в газете, где писали об одном умирающем иностранце-миллиардере, который всё своё состояние завещал своему догу. Покрутил тогда молодой Силантий головой в недоумении, посмеялся над причудами богача, из ума выжившего, да и забыл. А три года назад жизнь напомнила ему эту историю и заставила посмотреть на того иноземца иными глазами.

   Четыре года назад померла их соседка Тамара, а спустя год следом за ней ушёл в мир иной и её муж Аркадий, царствие им небесное. Дети похоронили их, всё честь по чести. Хороших сыновей вырастили соседи, тут нечего Бога неправдой гневить. О родителях всегда заботились, и похороны провели достойно, и поминки  — пристойно. Потом дети продали дом, нажитое добро разделили, а кошку бросили на произвол судьбы. Не потому бросили, что безжалостными оказались, а по своему недомыслию.
   Бродила бедняжка бездомная, дичать начала. Что бы с ней дальше стало, неведомо, но попалась она Марье на глаза. Забрала её Марья к себе в дом. Кошка славная была, воспитанная, не пакостливая. Да только вот их родная кошка обижать начала приёмную. Тогда Марья позвонила одной из невесток умерших соседей, объяснила ситуацию, так, мол, и так. Приехал старший сын соседки и забрал животное.
  Эта история хорошо закончилась, а ведь могло бы быть и по-другому.
Так что не в маразме был тот богач, который своему догу миллиарды завещал, а в здравом уме и трезвой памяти. Состояние-то всё равно детям отошло, поскольку они опекунами были при доге том, зато собаке была гарантирована сытая жизнь в тепле да добре до самой глубокой её собачьей старости.
  Вот и Силантий теперь в растрёпанных чувствах. Что с Полканом-то станет, если он в город уедет или помрёт?

  Вышедший из хаты Сергей увидел сидящих на крыльце стариков и понял, что не упрямство держит деда в деревне, а вот этот пёс, которого дед никогда не предаст. А разве сам Сергей мог бы предать своего друга?
Видно, и впрямь Бог создал животных, чтобы отогревать наши сердца. Даже холодные. Сердце же Сергея холодным никогда не было.

  — Аксакалу — наше почтение, — шутливо поприветствовал он Полкана и протянул ему руку. Тот вложил в неё свою лапу. — О чем философствуете? Обсуждаете предстоящий переезд?
   Любовно потрепал собаку по загривку и озабоченно произнёс:
 — Надо ошейник новый купить да прогулочную цепь. А будку тебе на даче смастерим. По проекту загородного дом нашего мэра.
  Сергей говорил о переезде Полкана, как о давно решённом вопросе, хотя само решение было принято  только сейчас.
  Силантий тяжело поднялся со ступеньки крыльца, потёр ноющую спину и ответил внуку:
— Почакай трохи, не гони коней-то. Мы з Полканом ящэ рэзалюцию на твое прэдложенне не написали. Пошли спать. Табе ж заутра у город ехать спозаранку.

                ***   
               
  Едва рассвет отснятым молоком просочился в окно, Силантий встал с постели. Он включил электрический чайник, подаренный невесткой Лилией на день его рождения, ополоснулся под рукомойником и вышел во двор. Полкан, лениво потягиваясь, вылез из будки, подошел к принесённой хозяином чашке с едой, но есть пока не стал — рано, ещё не проголодался.
   Силантий присел на широкое крыльцо, пёс, как всегда, пристроился рядом.
 — Що прысоветуешь, Полкаша, ехать нам до городу чи не? — спросил собаку старик и погладил его по значительно поредевшей шерсти.
  Полкан посмотрел умными глазами на хозяина, положил ему на колени передние лапы и тихонечко заскулил.
 — Да ты не журысь, —  попытался успокоить его Силантий, —  Сярога ж кажа, што и тябе не спокине. На дачы жить будешь. Во как! Чуешь?
 Старик поднял вверх указательный палец и по-вторил с уважением:
 — На дачы! Да и я, мобуть, там жа прытулюся. Будем удвох дачу сцярэгчы.
  Полкан убрал лапы с колен Силантия и старческой походкой побрёл к будке.
 — Не согласны на пераезд, не согласны, — Силантий огорчённо вздохнул. — Но другого выхода у нас нямае, друже ты мой верный. Табе без мяне не след заставаться тут, а мне  не можно больше одному. Сердце уже два разы прихватывало. Это ящэ дети про мою хворобу не ведають, а то подавно у город увезли б. Старость, ничога не зробишь. Хведьке з Лильей спокойней буде, коли я у их на вочах находиться стану. Сяроге не трэба буде кажынну няделю мотаться туды-сюды. Да и ты не застанесся без догляду, коли я раней тябе помру. Усё. Точка".
  И встрепенулся:  «От стары дурань. Рассиживаюсь туточки. А уже трэба Сярогу будить, не то ён на работу свою спознится.»

                ***               

  Сергей собирался быстро, по-солдатски. В морпехе служил, не абы где! Силантий гордился красавцем и умницей внуком. Вот всего тридцать пять годков, а уже и в армии отслужил, и университет закончил. Механизмы разные изучил, теперь ремонтом машин занимается. Только жениться никак не хочет. Вот это деду не по нраву.
  И ещё ему не нравится, что Сергей вроде буржуя теперь числится, тоже предпринимателем стал. Свою мастерскую имеет, которая фирмой называется. А фирму кличут сервисом. Внук эту фирму с Артёмом, армейским другом, организовал на паях, и теперь они уже не друзья, а компаньоны.
Вот не нравится деду это компанейство, и всё тут. Легкомыслием отдаёт. Надёжности не чувствуется.
  Кто в беде плечо тебе подставит? Правильно, друг. А сделает ли это компаньон? Вряд ли. Дружба бескорыстна. Компанейство лукаво. Может, Силантий и не прав, но он думает именно так.

  Вспомнилось старику, как приезжал внук с  Артёмом к нему в гости сразу после демобилизации. Да и потом, когда студентами были, тоже каждое лето наведывались. Хорошее было время. Марья была жива, и парни тогда были ещё просто друзьями. Загорелые. Красивые. Мускулами поигрывают. Весёлые. Каждому восходу солнца радовались. Всех девок деревенских начисто сна и покоя лишили.
  Тогда они на электричке ездили и по тропинке лесной от станции до их деревни пять километров в четыре ноги отмеряли.
  А когда уж хлопцы из друзей в компаньоны перешли да на больших чёрных машинах начали приезжать, то перестали не только радоваться восходу этому, но и вообще замечать его. Да и девок тоже. И разговор-то у них всё время крутится вокруг да около работы, которая по-ихнему бизнесом называется.
   Вот и сейчас пьёт внук чай с мёдом, а ни аромата, ни вкуса, вроде, как и не замечает. Думает о чем-то, брови сдвигает и глаза щурит.
Зазвонил телефон. Сергей посмотрел на дисплей и отбил вызов. Телефон не унимался.
 — Я же просил меня не беспокоить,  —  недовольно проговорил в трубку внук. С минуту слушал, потом произнёс:
 — Скоро буду. Сам разберусь. Пусть подождёт.
 — Что-то неладное зробилося? Поезжай уже с Богом! Ось банку варэння я табе у пакет поставил, не расхляшшы по дороге.

  Силантий заволновался, засуетился —  там хлопот полон рот, а внук тут с ним, старым пнём, нянькается! — и ещё раз спросил, не случилось ли чего на его работе, то есть, на бизнесе на том.

 — Дед, не грузись, ноу проблем, это мои обычные дела со всеми вытекающими, —  отмахнулся Сергей и, с тревогой вглядываясь в худое, осунувшееся лицо Силантия, строго-настрого приказал:
 — Ты сам-то с картошкой не возись, найми людей. Деньги на комоде. Я приеду ровно через неделю. Этого времени тебе на сборы хватит. Отговорки не принимаются.

  Он обнял старика, похлопал по худым лопаткам и пошел к своему джипу. Садясь в машину, оглянулся и добавил:
 — Если управишься раньше, позвони. Я приеду за тобой сам или пришлю кого-нибудь.  Да на звонки отвечай! Сколько тебе объяснять, что разговоры теперь стоят копейки? На мобильник и на интернет я тебе нужную сумму сбросил.
 Лукаво прищурился и таинственно прошептал:
 — Можешь, даже на сайт знакомств зайти. Или на эротику. Не боись, я предкам тебя не сдам!
Расхохотался и махнул рукой:
 — Ну, бывай! До скорого!

 Заноза, а не внук! Нет-нет, а и напомнит про тот конфуз, что случился с Силантием шесть лет назад.
               
                ***   

  Шесть лет назад внук подарил им ноутбук. Быстренько объяснил, что там да к чему, и укатил в свой город. Силантий как-то равнодушно отнёсся к подарку — он же не малец, чтоб цацке радоваться. А вот Марья, как кум сказал, "подсела" на интернет.  Кум ещё говорил что-то про вирусы, которые в компьютерах заводятся, и, выходит, старуха-то Силантия один из них и подцепила.
  Она умудрялась так ловко в этот интернет лазить, как и в печь-то русскую не всегда залезть изловчалась. Целыми вечерами сидит за этим ящиком. С внуком начала разговаривать на каком-то непонятном языке. То и дело мелькают чудные слова: байт, сайт, сервер, загрузка и прочее.
  А когда внук однажды заметил, что у его бабули "винда зависать стала", оторопевший старик долго тайком присматривался к своей Марье, пытаясь понять, что такое с ней стряслось и, главное, как это могло произойти? Прямо спросить об этом ему было неудобно. Но старуха ни на что не жаловалась, вела себя привычно, и он успокоился. Ну, зависла и зависла — возраст всё-таки.
 
 Решил  Силантий и сам в этот интернет сходить. Один идти побоялся, кума Миколу позвал за компанию.
 Как уж там вышло, чего уж кум намудрил, а попали они на что-то, совсем непотребное. Как увидел Силантий, чем его старуха-то по вечерам занимается, каких Аполлонов голых разглядывает, так и вскипело его ретивое. Тут он и про винду зависшую вспомнил!
  Кликнул грозно старик свою насквозь порочную Марью, велел немедля предстать пред очи его, гром и молнии мечущие. А пока "развратница" шла на вполне заслуженную публичную экзекуцию, кум нечаянно ткнул "мышкой" куда-то не туда и на дисплее появилась голая девица. И вылезла-то эта голая девица аккурат в тот момент, когда Марья, вытирающая руки о передник, входила в комнату. Теперь уже очи Силантьевой супружницы заметали громы и молнии:

 — Ишь, чем они займаются тут? Срамных девок раглядають, старые кобели! —  возопила женщина, оскорблённая изменой мужа, пусть даже и виртуальной. (Какая разница? Измена, она измена и есть!) —  Порося у прыгони доску выломало — ён не бачыть! И де ж ему это бачыть? Ён жа з кумом своим по инету знаёмства шукае з молодыми развратными тёлками! Яны ж тут зенки свои бесстыдные пьялють на непотрэбу усялякую!
 "Тёлок" она тоже вместе с байтами-серверами у внука позаимствовала, как компьютерный сленг, по аналогии:  виртуальный игрок — геймер, виртуальная девка  —  тёлка. Вот ими-то, тёлками, да ещё ехидным завершением своей обвинительной тирады Марья окончательно и бесповоротно деморализовала мужиков.
 
 Посрамлённые Силантий и кум Микола молчали и стыдливо отводили глаза не только от той развратной девицы, но и друг от друга. Что тут скажешь? Попались с поличным.
 А когда Марья ещё и баланс проверила да тут же озвучила им и сумму, на которую они, "старые кобели", разорили её любимого внука, когда лицезрели ту красу неземную, "зенки их бесстыдные" вообще на лоб вылезли.
 Кум потом долго боялся, что Марья расскажет его Одарке про непристойное их с Силантием поведение, хотя Силантий, хорошо знавший свою жёнку, уверял его в обратном:  Марья никогда не станет вносить раздор в чужую семью.

  А внук-то её любимый как раз и был всему виной, потому что это он, срамник и пересмешник, взял да и ввёл бабке в "Журнал избранного" эротический сайт и сайт знакомств, куда по неведению, по недоразумению и забрели ни в чём не повинные друзья-товарищи. Вот что ты с ним будешь делать, с озорником этаким?
 Но по вирусу кумовья тоже подхватили, потому что после этого случая нет-нет  да и захаживали в интернет, только теперь, наученные горьким опытом, с очень большой осторожностью и под Марьиным недрёманным оком. С Марьиным оком им было как-то спокойнее. За, баланс, разумеется. Ну, и за свой моральный облик, само собой. Не даст им Марья так низко пасть, как в тот раз вышло-то, будь оно неладно...

                ГЛАВА 3

 Силантий долго смотрел вслед удаляющейся машине, потом запер ворота,  спрятал оставленные  внуком деньги  под матрац, ухмыльнулся  его  глупости   и  пошёл копать  картошку.
 Ага, так  и   разбежался он нанимать кого-то! Будет он отдавать деньги за то, что наёмники половину картошки в земле оставят! Сам выкопает. И звонить почём зря не будет — не хочет на пустые разговоры деньги тратить. Тем более, деньги внука. Пусть  внук  лучше мороженого дяучыне своей купит лишний раз да в кино её сводит  альбо в  кафе.

  Силантий  вспомнил, как  угощал  когда-то Марью  эскимо на палочке и газированной  водой.  А однажды он купил коробку конфет  "Разноцветный горошек" и повёл  девушку в кино.  Помнится, шёл фильм "Небесный тихоход". В тёмном зале он вложил  ей в руку эту коробку. Получилось неловко, коробка выпала из рук Марьи и закатилась за  соседнее сиденье. Парень начал  её искать.  Нашёл. Красный от смущения, он опять  вручил  злосчастный  презент своей возлюбленной. И опять неловко. Коробка  раскрылась, и горошек  с  весёлым  стукатком  стал  подпрыгивать по зрительному залу.
  Вот после этого трагикомичного случая  Силантий,  сам  того  не  ожидая  и  ужасаясь  своей  смелости,  взял  да  и  сделал Марье предложение.  Марья  дала согласие. Тоже неожиданно  и  сразу.  Без  всякого там  "надо  подумать", "я к этому ещё не готова" и тому подобного.
  Давно это было, а  помнится так, будто вчера произошло. И было это в Томской области.

                ***
   
   В Томской области и Силантий, и Марья оказались по вербовке в самом  начале 50-х. Здесь, за тысячи километров от родной Белоруссии,  выяснилось, что были они не только земляками, но и  соседями: Петьковщина, родная деревня Силантия, находилась в двух часах ходьбы от Чемерис, где родилась и жила до этого Марья.  Воистину, неисповедимы  пути Господни. И до чего же разные были они: степенный, немногословный Силантий  и  звонкоголосая  певунья  Марья,  озорница и хохотушка, а вот приглянулись друг другу.
Посёлок со смешным  названием  Мыльджино. Комната  в  огромном бараке, построенном  для переселенцев  прямо на болоте. А где же ещё могли его построить, если другие, более-менее сухие места были заняты коренным  населением?  Но  эти  годы  были  самыми счастливыми в их жизни, потому что они были молоды, потому что они любили.
  Даже тучи гнуса, от которого не спасали и накомарники, не  омрачали их счастья.
 Вот, правда, с детьми немного не так получилось, как хотелось. Не было у них  своих детей,  сказалось на Марье военное лихолетье.  Три выкидыша кряду, и врачебное заключение, как приговор. Федьку, мать  которого  утонула во время ледохода на Нюрольке,  а  отца никто никогда не видел,  они усыновили  пяти  лет от роду и, переехав в Каргасок, а затем поселившись в  близлежащей деревне,  не скрывали ни от кого, что он приёмный.
 
   Правильно делали. Сейчас вон смотрит Силантий по телевизору разные умные передачи, где учёные люди решают, когда  можно  ребёнку  узнать  правду о его приёмных  родителях, и удивляется  глупости этих психологов. Так и хочется прервать их пустую говорильню:
 - Сразу говорить правду нужно! Не надо ребёнку врать, тогда и трагедий меньше будет. Малое и переболеет быстрее.
 Они не сюсюкались с  Федькой, не оглядывались на людей, что, мол, скажет тот или другой. Если надо было наказать за проказы да шалости, то Силантий и ремень в руки брал. Но никогда не было наказания по навету - несправедливости не допускали ни отец, ни мать.
  С малых лет приучали к труду, и с шести-семи лет мальчик имел определённые обязанности: сходить в магазин за хлебом, наносить в дом дров, подмести пол, накормить собаку.
 
   И Федька —  ни в детстве, ни став уже подростком — ни  разу не сказал им, что права они не имею ему указывать  или наказывать его, поскольку они ему - никто. Нет. Федька считал, что они и  есть самые  родные  ему,  самые что ни на есть любящие его люди. И самые  любимые.  Он, давно  уже  ставший  Фёдором  Силантьевичем, любил  стариков настоящей сыновней любовью, горячей и нежной.
 На похоронах матери седой профессор плакал и не замечал слёз. Так горько и безутешно  плакал он только тогда, когда хоронили ту маму, родную. Эта тоже была родной.
 Остался отец один. У Фёдора  сжималось сердце  при виде согбенной горем его фигуры и пустого взгляда. Казалось, отец  потерял не только  свою жену,  но и самого себя, перестал  понимать и принимать  происходящее - казалось, оно его больше не интересовало вообще. Жил, как спал.
 Лилия сама предложила забрать отца в город. Квартира большая, трёхкомнатная. Места всем хватит.  Сын Сергей  к тому времени  уже от них отселился и тоже  не прочь был  принять деда к себе  в такую же трёхкомнатную  квартиру. Но только  вот  сам Силантий с переездом что-то  не поспешал.
      Но созрел-таки и он,  день отъезда.
               
                ***

  Провожать Силантия пришли кум Николай с Одаркой и соседи. Сергей с Артёмом по-быстрому закинули сумки в багажник внедорожника, захлопнули дверцу и закурили в ожидании конца церемонии прощания.
 Силантий отдал куму ключ от дома, кликнул Полкана и пошёл к машине. Полкан устроился на коврике в ногах хозяина и виновато посматривал на Сергея, будто просил прощения за то, что тому приходится обременять себя заботой и о нем,  старом псе, давно уже вышедшем в тираж. Но в то же время  во взгляде том сквозила по-мужски сдержанная благодарность за то, что его, Полкана, не разлучили с любимым хозяином.
  Сергей пожал руку деду Николаю, обнял его, чмокнул в щёку бабку Одарку и велел всем односельчанам забегать в гости, когда случится бывать в городе. Одарка, с трудом перемещавшая себя на варикозных ногах даже по своему подворью, пообещала забегать всенепременно. Николай промолчал, он дальше  райцентра никуда не ездил. Как, впрочем, и сама Одарка.
 Заехали на кладбище попрощаться с Марьей. Правда, вчера Силантий полдня просидел там, всё Марье обсказал, совета испросил, получил её благословение на городскую жизнь и попрощался. Когда уж теперь он  её навестит, одному Богу известно.   Но молодёжи  не след знать о вчерашнем их разговоре — не поймут.
  А вот  внуку не   лишне будет  ещё  раз поклониться  бабке. Ведь Марья-то ему больше матерью  была, чем даже мамка его учёная. Это ведь Марья его от родильного дома до самой школы тешила. Это ведь ей  Сергей  первое слово адресовал и из её рук первый шаг сделал. Ох, и любила же бабка внучонка своего долгожданного! А в любви да в ласке и дети вырастают  благодарными да правильным.  Как Федька. Как Серёжка.  Разве не так?  Вырос внук  хорошим  человеком, заботливым да внимательным  и  к родителям своим, и к деду с бабкой.
 Шалопай маленько?  Так молодой ещё. Придёт время — серьёзным станет. Да и шалопаем его, видать,только один Силантий и считает. Вон Федька сказывал, что Сергея-то  депутатом выбирать собираются в городскую Думу.
 Чуточку  буржуй, потому что предприниматель?  А вот тут уж Силантий ему не судья и не подсказчик, ничего путного  не присоветует, потому что в ней, в жизни сегодняшней, он и сам ничего понять не может.      
 
 Только бы  души свой  не изгадил, внук дорогой,  только бы в этой круговерти не потерял себя.
  Только  бы помнил, что  человек должен оставаться человеком. Всегда. При любых обстоятельствах. Даже будучи  предпринимателем.  Даже  ставши  депутатом.
               
                ***

 Тревога, ранее досаждавшая старику, улеглась, а вместе с ней улетучились и сомнения  относительно переезда.  К  родным людям  Силантий  едет. К сыну. К невестке. К внуку. А значит, худо им с Полканом в том городе  не будет.

                ГЛАВА 4

  Перед самым городом джип свернул с трассы и поехал по грунтовке.  Почувствовав разницу между асфальтом и новой дорогой, задремавший было Силантий очнулся и спросил внука:
   — А добрый шлях зробить, чтобы было до самого городу, грОшей не хопило?
   — Хватило, дед, грошей, -засмеялся Сергей. — Просто мы сейчас на дачу заскочим, зверя определим на ПМЖ и дальше поедем.
   — А, можа, сягодня  ён з нами заночуе? —  просительно, не узнавая своего голоса, произнёс старик.  — Як ён там буде один-то на незнаёмым месте?
   Будто почувствовав, что речь идёт о нём, Полкан забеспокоился, поднял голову, лизнул руку хозяина и тихонечко заскулил.
  — Дед, не переживай! Он не один там будет, а с Петровичем. Это во-первых. А во-вторых, сейчас сам всё увидишь и успокоишься.
   Силантий сник. Приближалась разлука, пусть и кратковременная. Они никогда не расставались. Но для себя старик решил твёрдо: всеми правдами и неправдами он получит разрешение  жить там, где будет находиться его друг. Недельку - другую  они с ним как-нибудь перемогнут друг без друга, но не более того.  А сейчас Силантий, вроде, как в гости  отлучится ненадолго. Родных попроведать.
 Полкан понял ход мыслей хозяина и перестал скулить.


   Джип подъехал к двухэтажному кирпичному особняку. Внук достал маленький  телефон, нажал на зелёную клавишу, но разговаривать не стал, а только  посигналил. Автоматические ворота разошлись сами по себе, и спустя минуту машина оказалась во дворе. Ворота опять сомкнулись. "Как в кино про олигархов",-подумал Савелий, вылезая из салона и с любопытством оглядываясь по сторонам.
   Двор большой, дом огромный. В дальнем углу ещё один дом, деревянный. Из него вышел сухощавый высокий мужчина неопределённого возраста и поспешил к приехавшим.
  — Знакомься, Петрович,  — произнёс Сергей, поздоровавшись,  — это и есть мой дед, Силантий Игнатьевич.
  И, обращаясь уже к деду, представил подошедшего:
  — Петрович —  хранитель нашего дачного очага и обитатель сего флигеля.
  Внук кивнул в сторону деревянного дома, который, оказывается, вовсе не дом, как подумал Силантий, а флигель.

   Силантий торопливо отёр руку о брюки и почтительно протянул её хранителю дачного очага и обитателю флигеля. Силантий, гордый Силантий, никогда и ни перед кем не ломавший шапки, откровенно заискивал перед незнакомцем! А как иначе? Ведь отныне тот будет опекуном его Полкана. Пусть даже и на несколько дней.
  — Полкан, Полкаша, иди сюда, — засуетился старик,— познаёмься  з Пятровичем. Слухайся яго.  Ён тябе не обидить.
  Последние слова  были адресованы явно не Полкану.
  Петрович протянул руку, чтобы погладить пса, но тот угрожающе оскалил пасть и зарычал.
  — Ну, что ты, дурань! Так  сябе держать у чужым двору неможно.
  Ты жа не дома. Не ты тут хозяин, — пристыдил Полкана Силантий.
  Пёс уже и сам понял свою оплошность и виновато посмотрел на Петровича.
  — Ничего страшного, бывает, — улыбнулся тот. — Ну, что? Будем с жильём определяться? Пойдём, друг, покажу тебе твои хоромы.
  И неторопливо, но широко шагая и не оглядываясь, направился к своему флигелю.  Силантий семенил сбоку, едва поспевая за Петровичем, а рядом с ним, затравленно озираясь, шёл Полкан.
 
  Новое жильё оказалось более чем роскошным, только вот сделанная умельцем-смотрителем  собачья конура  у будущего её хозяина восторга почему-то не вызвала. Полкан обошёл её с трёх сторон, обнюхал и лёг рядом. Силантий заглянул  внутрь, зачем-то пощупал толстую войлочную подстилку, хотя и так было видно, что комфорт его другу обеспечили по высшему разряду. Петрович тем временем вынес чашку со специальным собачьим кормом, маленькую кастрюльку с водой и поставил перед собакой.
  — От ты тольки побач, як об табе хлопочуть! Ты  дома  таких харчэй и не ведал! — нарочито восторженно воскликнул Силантий.
  Восторг был явно фальшивым, Полкан это почувствовал и не притронулся ни к еде, ни к воде.
  — Ешь, ешь, не стесняйся. Ну, чаго ж ты, дурашка? Так нельзя, трэба есть. А мне пора. До побачэння. Я надолго не задержусь, хутка обернусь. Не сумуй без мяне тут, —  голос старика предательски дрогнул.
 Он пристегнул цепь к ошейнику, погладил собаку  по-стариковски дрожащей рукой  и, боясь оглянуться, заторопился к уже заведённому джипу.
  И как ни пытался Сергей развеять  деда весёлыми шутками, всё было впустую - Силантий их не слышал. Он сосредоточенно смотрел в окно, пытаясь запомнить ориентиры, по которым в случае чего смог бы и без посторонней помощи добраться до того флигеля, где в роскошной конуре  остался его Полкан. 

                ***

  Федор жил в самом центре города в большом девятиэтажном доме. Последний раз Силантий был здесь с Марьей, когда Сергея провожали в армию. Марья и после не раз наведывалась к ним, приезжала и на новую квартиру Сергея посмотреть; а вот Силантий не любил поездок - очень уж они его утомляли.
 Подивился Силантий домофону - тогда, семнадцать лет назад такой штуковины на входе ещё не было. Поднялись на лифте на пятый этаж. Лифту старик не удивлялся — лифт здесь был всегда.
 Сергей поставил сумки, чмокнул в щеку мать, поприветствовал взмахом руки вышедшего из зала отца и, пообещав приехать завтрашним вечером, вышел на лестничную площадку.

  Пока Лилия готовила ужин, Фёдор предложил отцу принять ванну. Ванну Силантий любил. И в ранешние приезды всегда именно с неё начиналось его гостевание у сына. Фёдор сам налил воду, принёс банное полотенце и махровый халат.
 — А халат-то мне навошто? — удивился старик. — Я ж не женщина."
 — Папа, на мокрое тело натягивать одежду ни к чему. Обсохнешь в халате, потом переоденешься.
  Спорить Силантий не стал, но тёплые китайские кальсоны и такую же футболку, купленные по великому блату ещё в конце 80-х, всё же прихватил. Не будет же он невестке свои голые ноги демонстрировать?
  Мылся он долго и с большим удовольствием. Лежал в душистой воде, рассматривал красивые склянки с непонятными буквами на наклейках, дважды ополаскивался под душем и радовался, что его дети живут так культурно.
  Потом насухо вытерся мягким полотенцем, надел кальсоны, футболку и, немного подумав, ещё и халат - чтобы уважить сына с невесткой.
  Ужинать не стал, потому что по дороге они заезжали в кафе и он еще не проголодался. Попил только чая и пошёл отдыхать. Время было позднее.

  Но не спалось в эту ночь  Силантию на мягкой постели в специально для него отведённой комнате. Уже и Лилия отшумела посудой, которую мыла после ужина, и Федька отшуршал своими бумагами, а он всё ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть.
  Сначала думал о Полкане. Вспомнил, как принёс его от соседа домой ещё щенком. Смешного, толстого, неуклюжего. Потом щенок превратился в молодого задорного подростка. А теперь вот они оба состарились.
 Как он там? Поел или нет? Обвыкся малость или всё ещё дичится Петровича? Тот-то, навроде, человек хороший. А хороший человек животную любить должОн. Значит, не в обиде будет Полкан. Внук обещался на выходные Силантия на дачу взять с собой. Там у него сауна, они с Артёмом и ещё там с кем-то по выходным туда  ездят. Это хорошо. Значит, хоть раз в неделю, но будет Силантий  с Полканом видеться.
  Правда, для этого придётся полюбить эту самую сауну. Что ж, если надо, значит, полюбит. Ну, а потом уже он постепенно будет выторговывать себе право жить на той даче постоянно.
 Утром позвонит Петровичу, узнает, как там Полкан переночевал. Вот теперь телефон-то Силантию и сгодится. Внук вчера номер Петровича на него записал.
 
  А Федька молодец! По службе подымается, деканом назначили его.
 Лилия объяснила ему, что это за должность, и Силантий сразу догадался, что Федька в университете, навроде, их Ивана Степановича на ферме, который  там  зоотехник. Лилия сказала, что, в общем-то,  правильно  понял.
 Нет, всё-таки зря покойная Марья, земля ей пухом, невестку  недолюбливала. Хорошая молодица у их Федьки, хорошая. Всё в  хате прибрано, чисто. И промеж собой они всегда по-доброму разговаривают. Ну, а что корову доить не умеет, так оно ей и не надобно. Коровы же у них нет и никогда не будет.
 
  Зато она на пианине играет. Помнится,  Силантию в один из его ранешних приездов  целую симфонию какого-то немца отстучала на клавишах. Ему очень понравилось. Красиво так. Руки порхали, ровно бабочки над цветами.  Правда,  музыку Силантий не слушал. Скучная какая-то. Он потом попросит её научиться играть нашу белорусскую плясовую и "Нясе Галя воду". Марья  сильно любила эту песню. Музыку он напоёт, а Лилия уж сама подберёт на пианине. Как кумов сосед Валера. Тому только стоит услышать новую мелодию, он её тут же на инструмент перекладывает. Правда, пианины у Валеры нет, у него баян. А какая разница, баян или пианино? Лишь бы человек умел играть на нём.

   Только это не всякому дано. Вот Силантий так хотел научиться на гармонии играть, что даже "Тальянку" выменял на хромовые сапоги у одного сплавщика. Это ещё в Мыльджино было. Мечтал, как развернёт он меха да как грянет плясовую! А Марья павой поплывёт по кругу и уж тогда точно на него внимание обратит. Для этого, собственно, и пожертвовал почти не ношенными сапогами.
  Но  плясовую он так и не выучил - Марья уже и без неё обратила на него внимание. Ну, а потом не до плясовой стало. Да и зачем  она Силантию нужна была потом, если Марья даже замуж за него согласилась пойти?
  Так и пролежала "Тальянка" без надобности, пока Федька не сломал.
  Жаль сапог, по сей день жаль. Почти новые были.
  Да и Марья, когда узнала про тот обмен, то его не одобрила. Расстроилась и дурнем Силантия назвала, потому что в хромовых сапогах  он, оказывается,  нравился ей больше, чем с гармошкой в руках.
  Не могла раньше сказать! А то вот  неладно как-то вышло с гармошкой-то.
  Жаль сапог, по сей день жаль. Почти новые были...

   Под утро сон всё же сморил старика. Во сне он видел  цветущий  сад и молодую Марью в батистовом платочке на кудрявых пышных волосах. На невесткином пианино, которое стояло прямо  под раскидистой яблоней, она играла песню "Нясе Галя воду", и руки её порхали, ровно бабочки над цветами. Красиво так!
             
                ГЛАВА 5

  Петрович вышел из флигеля, бросил взгляд на собаку, лежащую в той же позе, что и час назад, и  присел на низенькое крылечко.
  — Не печалься, псина, тебе участь лучшая досталась, нежели мне,— доставая из кармана куртки пачку сигарет, проговорил он глухим, хрипловатым голосом. — Тебя любят, ты не одинок, о тебе есть кому позаботиться. Вон твой хозяин едва не плакал, с тобой прощаясь.  И прощался-то не навсегда. Я не удивлюсь, если он Федоровича с полпути назад  повернёт да здесь и останется. А со мной расставались без слёз, — похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Прикурил. — Эх, была бы хоть одна живая душа в этом мире, которая была бы так ко мне привязана, как к тебе!

  Полкан продолжал лежать в той же позе и смотрел в сторону ворот, за которые черная металлическая коробка увезла его хозяина.
  Хозяин вернётся, он обещал, он не предаст! Только как же тоскливо без него-то! Хоть вой! Но выть нельзя — он не дома. Он в чужом дворе. Здесь всё чужое. И будка, и запахи, и тот, которого Петровичем называют. Может, конечно, Петрович и хороший человек, вот и поесть принёс, и беседу с ним завёл, только к нему ещё привыкнуть надо.

  Петрович подошёл к Полкану и укоризненно покачал головой:
  —Что ж ты к еде-то не притрагиваешься? А?
 Присел на корточки, протянул руку, погладил. На этот раз Полкан позволил это сделать. Наверное, надо и поесть немного. Хотя бы из вежливости. Нельзя обижать человека.
 Он встал, хрустнул подушечкой. Вроде, и  вкусно, а только вот не хочется. Но если надо, значит надо.
 — Вот и молодец, ешь-ешь. А хозяин твой тебя не бросил. Ты, брат, чёрные мысли-то из своей пёсьей головы выброси! Я, мой дорогой, в людях хорошо разбираюсь, —  Петрович грустно улыбнулся, — и плохого человека за версту чую. Сам таким был по молодости лет. Я предавал, меня предавали. Так что, как говорится, рыбак рыбака... А твой Игнатьич не рыбак. Мужик он! Эх, понимал бы ты, брат мой меньший, хоть что-либо из человеческой речи-то...

  — Гав, — обиделся Полкан.
 Пусть он не понимает речь, но что она ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ, это он понимает. А ещё он понимает, что Петровичу больно. Отчего эта боль, Полкан, конечно, не знает, но  знает точно, что если он выслушает Петровича, тому станет легче.  Так всегда было у них с хозяином.

  — Ну и ну, — мужчина с интересом посмотрел на собаку.— Заговорил, наконец!
  Он поднялся с корточек, обошёл по периметру двор и опять присел на крыльцо. Полкан встряхнулся, подошёл к Петровичу и уселся рядом —  пусть человек выговорится, он готов выслушать, если  это поможет снять боль с его души.
Только не понял доброго Полканового намерения  человек. Понял по-своему.
  — Что? Со мной ночевать решил? Ладно, уговорил, сегодня будем спать под одной крышей.
  Он открепил цепь от ошейника и открыл входную дверь. Но Полкан развернулся и направился к своей конуре.
  — Вообще-то, ты прав, брат. Всяк своё место должен знать, всяк должен иметь именно свой угол. Не так, как я. Давай-ка,  опять тебя пристегну, а то сбежишь ещё. С меня потом голову снимут, — тяжело вздохнул Петрович.

 Он, сам того не ведая, повторно обидел Полкана:  Полкан же не дурак, чтобы в бездомного пса превращаться! Это если бы в деревне у них, он бы живо хозяина сыскал. А здесь где его след брать?
 А что  не стал больше изливать свою боль человек, так это, наверное, выплеснулось уже то, что  не вмещалось, а остальное он унёс с собой, в  ту хату, которую как-то по-другому называли. Флигель, кажется.
  Похолодало. Конец сентября, как-никак, а это Сибирь-матушка. Ближе к рассвету Полкан залез в конуру. Ничего не поделаешь,  придётся привыкать к новому жилью. И поспать бы следовало, но вместо сна опять навалилась тоска по хозяину. Хотел повыть маленько, однако побоялся потревожить сон Петровича и перетерпел.
               
                ***

  Но Петрович не спал. Приезд этого старика напомнил ему его родителей, разбередил старую рану. Ещё острее почувствовал он своё одиночество и никчёмность прожитой жизни. Для чего жил? Для кого жил? Оглянешься назад, а там пустота, вспомнить нечего.
 Эх, вернуть бы назад молодость, по-иному бы он построил её, жизнь свою окаянную.  Пронеслась она, как та быстрая речка сибирская, всё по шиверам да перекатам.
  А начиналось-то всё лучше некуда.  Окончил сельскохозяйственный техникум. Отслужил срочную. Работать пошёл по специальности. Даже чуть было не женился. Когда же  он начал терять себя? Не со стройки ли века? Пожалуй, с неё. С БАМа. До сих пор в ушах гремит набатом:
    Слышишь, время гудит: БАМ!
 
   Всё бросил тогда Женька: и родное село, и невесту, и ребёнка, которого она под сердцем своим носила. Сначала планировал заработать денег и вернуться, да только вот понесло его по стране оторванным листом и носило до тех пор, пока не прибило к этому флигелю.
 На БАМе  не задержался — не устроил его каторжный труд да палаточная жизнь. Вернуться домой? Как? Даже на билет дальше, чем до Сковородино, не заработал. Доехал он до этого Сковородино, стал искать, где подкалымить на дальнейший путь. Пришлось хлебнуть мурцовки: и лёд долбил, и вагоны разгружал, и уголь возил. Даже две недели кочегаром поработал. Спал, где придётся. Так же и питался.
  Потом смекнул, что, пользуясь своей смазливой физиономией и фигурой атлета, можно и по-другому вопрос со своей неустроенностью решить. Отмыл себя от угольной пыли и подкатился под тёплый бочок к станционной диспетчерше Люсе. Так в тепле, в добре и очень даже сытно он и перекантовался до весны.
  А как пригрело майское солнышко,  слинял смазливый атлет. То, что он диспетчерше  её свадьбу расстроил, намечавшуюся до его появления на её горизонте, Женьку волновало мало. Ещё меньше его волновало то, что она ждала от него ребёнка. Сама виновата. Вот с тех самых пор и начал он жить по пословице "На то и щука в море, чтобы карась не дремал", то есть, открыл охоту на доверчивых дур, с удовольствием развешивающих его лапшу себе на уши.

  По дороге домой заскочил в Читу, где задержался на год. Устроился  на железную дорогу в бригаду ремонтников, но забайкальские ветра быстро изгнали из Женьки остатки  роматики мужского труда, и он, наскоро подженившись, тут же уволился с работы. Перевалочным пунктом для него на сей раз стала квартира буфетчицы Кати. Может, и на более длительный срок остался бы он там, да только Катя не Люся. Разбитная бабёнка  быстро смекнула, что к чему, и указала Евгению на дверь своих роскошных трёхкомнатных апартаментов. Буфетчица Катя умела не только обсчитывать, но и просчитывать на два хода вперёд - вариант иметь вместо нормального мужика  альфонса, пусть и очень даже привлекательного, её совершенно не устраивал.
  Правда, денег на дорогу она ему дала. До самого Иркутска хватило.
 
  Здесь он задержался надолго. Наверное, нет ни одного леспромхоза в Иркутской области, который бы не был отмечен в Трудовой книжке Евгения, и ни в одном из них  на более длительный срок, нежели год, он не застревал.
  Ну, разумеется, проживание в общежиях и питание абы как исключались само собой, потому что даже в модных песнях констатировали тот факт, что у нас на десять девчонок по статистике всего девять ребят. 
  Только вот на каких лесоучастках после него оставались дети и сколько их вообще, Евгений может только догадываться, поскольку точными данными не располагает. Никто его как папашу не разыскивал даже для выплаты алиментов. Наверное, радовались, что ещё легко от него отделались. Ну, не подлый ли бабы народ после этого?
 Так и проколесил по стране Евгений, и  строки  "Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз" из популярной песни 70-х — это  про него.
   Ладно, если бы только  по стране, но ведь и по жизни тоже. Причём, не по одной  своей...

  А до отчего дома за все эти без малого четыре десятка лет так и не доехал. Что там с родителями? С сестрами? С невестой бывшей? Кто тогда родился? Кто бы ни родился, а внуки у него, у Евгения, наверняка имеются. Ведь его ребёнок постарше Федоровича будет.

 Прожил Евгений жизнь, как в дерьме извалялся. Разменял её неведомо на что. С чем к старости пришёл? Как говорится, ни жены, ни родины, ни флага. Смотрит он теперь на Фёдора Силантьевича и сердце тоской исходит. Никто Евгения, как профессора его сын, отцом не назовёт, по плечу не похлопает, пледом не накроет, если он, сидя в кресле-качалке в тени черёмухи с книгой в руках, в дрёму впадёт. Никто его не спросит, кофе ему с молоком сделать или без, как это делает Лилия Сергеевна.
 Силантию, и тому Евгений позавидовал,  со всех сторон Силантий заботой и любовью окружён.
  Старик своим говором ему его батю напомнил. Приехал-то Евгений в эти края тоже из Белоруссии. Оттуда, куда теперь дороги нет. Выходит, что тогда, давным-давно, он купил билет только в один конец.
 И крепко страшится  далеко уже не молодой мужчина того часа, когда  не сможет сам взять стакана воды, а подать его будет некому. Не заслужил потому что.  Да, не заслужил. Слишком поздно понял, что прежде чем что-то получить, что-то отдать надобно. А он не отдал.  Потому и не спит. Потому и больно ему.  И некого винить в том, что так нелепо сложилась жизнь его. Он сам её так сложил. Вкривь и вкось.
 
                ***
                ГЛАВА 6

 Проснулся Силантий поздно. Детей дома уже не было, а на столе лежало размашисто написанное крупным буквами руководство к его дальнейшим действиям: в холодильнике два контейнера с завтраком, их необходимо разогреть в микроволновке, а с кофе или чаем он и сам уж разберётся.

   Перво-наперво старик решил принять душ — как-никак тоже уже горожанин. Теперь, когда Лилии нет дома, халат можно надеть и на голое тело. Халат на голом теле ему понравился больше, чем на теплом китайском белье, и он решил, что вечерами после ванны будет надевать под него только кальсоны. Посмотрел на себя в большое зеркало и нашёл сходство с тем писателем Иваном Сергеевичем, который "Муму" написал. Они с Марьей читали в Федькином учебнике про ту Муму, жалели убогого Герасима и собачку. Там и портрет был Ивана Сергеевича.

  Силантий ещё раз посмотрелся в зеркало. Нет. Не похож он на писателя. Только халат похож. Иван Сегеевич сидел в кресле, а рядом была собака. Большая. Красивая. Как Полкан. Вот если Силантий поставит напротив зеркала кресло, что стоит в его комнате, сядет в него, закинув ногу на ногу, да рядом Полкан пристроится, тогда да, тогда Силантий будет вылитый Иван Сергеевич. У него и борода почти такая же.
  Но кресла выносить из своей комнаты старик не стал - Полкана ведь здесь нет. Он вздохнул и пошел на кухню. 

  Микроволновку включать Силантий не отважился, побоялся сломать. У него в деревне тоже есть микроволновка, дети подарили, но там меньше кнопок, да и не он, а Марья ею пользовалась. Он только две кнопки-то и запомнил, на которых написано "старт" и "стоп". Контейнеры пластиковые, на плите разогревать их нельзя - впрочем, с плитой газовой старик тоже не умел обращаться. Решил обойтись бутербродом с колбасой и запить чаем, но прежде позвонить Петровичу.

  Для начала сверил баланс и записал на бумажке, потом позвонил, узнал, что там всё в порядке, Полкан ведёт себя примерно и уже позавтракал. Ещё раз сверил баланс. Получилось много, почти два рубля. Решил в следующий раз звонить с домашнего телефона: Марья говорила, что по тому хоть целый день разговаривай — плата одна будет.
 
  После телефонного разговора и принятого решения сменить оператора, значительно повеселевший Силантий позавтракал, затем тщательно вымыл кружку из-под чая, так же тщательно протёр стол и подумал, что надо будет купить клеёнку, а то стол у его детей, как у бичей Сидоровых, которые живут в их деревне возле старой конторы в заброшенном доме. Правда, у Сидоровых стол деревянный, чёрный и ножом изрезанный, а здесь — светлый, гладкий и с разводами. Но клеёнка всё одно нужна: и красивше будет, и разводы не потемнеют.
    Ну, а в остальном придраться не к чему. Всё, как у людей.
   У зоотехника Ивана Степановича, конечно, мебель побогаче будет - наверное, при равных должностях зарплаты всё равно разнятся. Да и скота Иван Степанович много держит. Его жёнка на рынке, почитай, кажинный день яйцами, сметаной да другим молочным продуктом и овощем торг ведёт. А по осени и свинину продают, и говядину с телятиной. У Федьки-то хозяйства нет, да и Лилию, торгующую на рынке, Силантий не только не мог себе представить, но даже и представлять не хотел — её же там враз облопошат!
    Зато у Федьки книг поболее и пианино имеется.


  Силантий, пройдясь по всей квартире, остался в полной мере удовлетворённым её состоянием, вернулся в отведённую ему комнату и принялся разбирать свои вещи. Жить он решил у детей. Внук молодой, к нему будут товарищи захаживать, девушки опять же — незачем Силантию их стеснять, да и самому ему покой нужен. Вот сегодня съездит, посмотрит, как Сергей устроен, познакомится с Алёнкой, которая такие вкусные булочки стряпает под названием "пирожные", выяснит, до пары она его внуку аль нет, и опять к Федьке с Лилией воротится. Тут и угол у него отдельный, с телевизором, с шифоньером, в стенку вдавленным, со столом. На столе стоял портрет Марьи - это Федька правильно сделал, что портрет в его комнате поставил. Кресло вон такое удобное, сядешь, а оно качается.
    Старик осмотрел со всех сторон плетёное кресло, осторожно сел в него, пару раз качнулся и поставил возле окна. Ну, его! Ещё сломается. А чтобы кресло не пылилось, достал из сумки вышитое Марьей покрывало с подузорником понизу, сложил его вдвое и аккуратно накрыл.

  Рукодельницей была Марья. И шить, и вышивать, и вязать - всё умела. Её рушники в школьном музее висят. Это ещё Григорий Павлович попросил их туда отдать. Вроде, как для истории. А чего и не отдать? Почему бы и не уважить хорошего человека?
   Рушники те даже на выставку возили! Силантий очень гордился этим. Тайно, правда.
   Марья для музея и Ленина вышивать взялась было, но не успела работу до конца довести, как выяснилось, что Ленин совсем не тем человеком оказался. Не вождём и учителем, а "кровавым гением". Силантий сам слышал, что так его в своей песне певец Игорь назвал. Фамилию этого Игоря он запамятовал, но слыхал, что певца того потом убили конкуренты, будь они неладны. А пел Игорь красиво! Особенно про пруды, которые чистые. Марья тоже сильно по Игорю печалилась под эту песню

    Потом старик достал из большой сумки маленький чемоданчик-балетку, извлёк из него крошечную дамскую сумочку и долго гладил её, потертую и совершенно потерявшую первоначальный цвет. Вспомнил, как покупал эту сумочку-ридикюль.
    В день получки поехали они тогда с оказией в Каргасок. Купили Силантию новую рубаху, модную вельветовую курточку с карманами на "молниях", Марье - платье из крепдешина и туфли-лодочки. Деньги ещё оставались, правда немного.
    И увидел вдруг Силатий роскошную женщину. Нет, его Марья была в сто раз красивше, но в руке та женщина держала маленькую сумочку с блестящим замочком. Перехватил молодой супруг немного завистливый взгляд своей половины и ринулся по торговым рядам "блошиного" рынка в поисках этого аксессуара, так необходимого для полного счастья его молодицы. Купил не торгуясь. Марья хотя и корила его всю обратную дорогу за это, но он-то знал, что она довольна. Причём даже не столько покупкой, сколько его вниманием.
   Он потом подслушал, нечаянно, разумеется, как она Людке Вотиновой хвасталась, какой у неё Силантий чуткий да внимательный. Слышать такое ему было приятно, только как-то немного неудобно. А почему неудобно, так он и сам не ведал.


  Старик вздохнул, раскрыл сумочку и вынул завёрнутые в старую газету пожелтевшие фотографии. Вот Марья с маленьким Федькой на берегу Нюрольки. Вот они втроём. Это уже в Новосибирской области, куда они переехали, с кумом Миколой списавшись. Федьке тогда уже десять годков было.
  Кум-то их и фотографировал, он с юности увлекался этим делом и сейчас занимается. Только сейчас его фотографирование хоббием называется.
    А вот Марья после того, как потеряла третье их дитё. Карточка маленькая, на паспорт сделанная. Марья на ней, как покойница. Потом на паспорт она перефотографировалась, а эта так и осталась. На горькую память.
   Силантий, пока Марья была жива, всё время фотографию ту прятал, чтоб жонка лишний раз о боль их неизбывную душой не ранилась. Ну, а теперь в общую стопочку положил.

  Выписали тогда Марью из больницы, глянул на неё Силантий и сердцем зашёлся. Одни глаза-то от неё и остались. А под ними — синева на пол-лица. Краше в гроб кладут. Молчаливая стала, никак отойти не могла. Он и так к ней, и этак — всё напрасно. Постоянно о чём-то о своём думает, никого в свои думки не подпускает.
А тут надо было Силантию на шишкобой ехать: кедр хорошо в тот сезон плодоносил, торопились, чтобы кедровка орех не спустила.
  Поганая птица, эта кедровка! Распочнёт шишку снизу, ослабит чешую и на следующую перелетит. А орех-то весь и высыплется под дерево. Бывало, чуток припозднится человек - кедровка весь урожай на нет изведёт.
   Вот и пришлось Силантию Марью один на один с их общим горем оставить. Что он мог поделать? Работа есть работа. Проводить его на катер она пошла, и пока не скрылись из обозрения деревянные мостки, называемые пристанью, он всё смотрел на худенькую её фигурку, на поникшие, придавленные бедой узенькие плечи. А вот среди встречавших её не было. За те две недели Марья перевелась на другой участок, оставив ему записку:
"Прости, Силантий. Ты очень любишь детей, а я полая. Тебе нужна здоровая жонка, а со мной ты будешь жить из жалости. Я этого не хочу..."

    Долго смотрел он тогда на ту записку, горько было ему и обидно, что Марья решила одна за них двоих. Потом пошёл к Людке Вотиновой и заставил сказать, куда уехала его жёнка. Людка поначалу не хотела говорить, но встретив его тяжёлый взгляд, не обещающий в противном случае ничего хорошего, дала адрес.
   Далековато забралась Марья, частые поездки к ней исключались однозначно. Да и будь они частыми, встречи Силантия и Марьи положительного результата не дали бы всё равно. Она, как заведенная грампластинка, твердила бесцветным голосом одно и то же: оставь меня... не мучай ни себя, ни меня... женись, ты хлопец видный...девок и без меня хватает...
   Девок хватало, это правда. Только ему-то нужна была одна она, Марья!
Так прошла зима. А весной всё Мыльджино сбежалось на берег реки, где бегал пятилетний мальчонка и с отчаянным криком "Мама! Мамочка!" пытался вскочить на проплывающие мимо льдины.
   Женщину выловили далеко от того места, где её закрутил ледоход. Спасти не удалось.
   Силантий с мальчонкой на руках примчался в свою комнату, снял с него одежду, растёр "Тройным" одеколоном и укутал в тёплое одеяло. Прибежавшие вслед за ним соседки пытались оказать посильную помощь. Кто-то принёс сушеной малины, кто-то —засахаренной брусники. Мальчик проболел две недели.
  Отдавать в детдом круглого сироту Силантий наотрез отказался.
  — Я яго батька, — твёрдо заявил он приехавшим из района представителям власти, — и ни у яки прыют хлопца не отдам!
   А при первой же возможности он отправился к Марье. Уже с Федькой.

   Пришедшая с работы  Марья  не удивилась появлению Силантия, только кивнув на ребёнка, спросила:
   — Чый хлопчык-то?
   — Наш, — устало ответил тот.
   — ?
   — Твой и мой, — пояснил муж. — Ён еще маленький, ему мати потрэбна. Родная-то потопла. У яго окромя нас с тобой никого нема. Один ён остался. Збирайся. Да побыстрее, катер ждать долга не стане. Документы твои переведуть, я уже у контору ходил. Усе им обсказал. Яны согласны. Ты тольки заявление напиши.
    Губы Марьи задрожали, она обняла Федьку, прижала к себе и заплакала. Но это были уже слёзы облегчения.

   Силантий аккуратно сложил фотографии, завернул в ту же газету и положил на стол, а из ридикюля вынул паспорт, пенсионное удостоверение, трудовую книжку и завязанные в носовой платок свои сбережения. Отсчитав нужную сумму, поместил её в кошелёк, а всё, вынутое ранее, опять сложил в сумочку, сумочку — в балетку, балетку — в дорожную сумку. Потом старик надел красивый спортивный костюм, придирчиво оглядел себя в большое зеркало и остался доволен. Поплевав на ладонь, он пригладил остатки некогда пышной шевелюры, ещё раз полюбовался собой и пошел знакомиться с соседями.
   Так всегда было в деревнях: приезжие свою жизнь на новом месте начинали именно с этого.

               ГЛАВА 7

 На лестничной площадке, кроме Федькиной, было ещё три двери.
   Уверенно позвонив в ту, которая напротив, Силантий долго ожидал хозяина. Наконец, дверь открылась. Бритоголовый крупный мужчина лет сорока в  коротких штанах, какие носят малые дети, и в мятой растёгнутой рубахе появился в  проёме и молча воззрился на нежданного гостя.
  — Доброго Вам здоровьица, —  поприветствовал старик хозяина квартиры напротив.
  — И тебе не хворать, — ответил  тот, с любопытством рассматривая Силантия. - По какому делу, дед?
  — Да познаёмиться трэба. Я ж насупротив Вас цяпер прожываць буду.
  — А, — протянул сосед. — Из деревни что ль прибыл?
  — Ага ,— заулыбался Силантий, —  из ёй самой. До сына от приехал. Мяне Силантием звать.
  — А я Колян.
  Сосед протянул старику руку. Силантий осторожно пожал её и спросил, ткнув пальцем на татуировки:
  — А эти кольцы Вам, Колян, навошта?
  Новый знакомый улыбнулся, показав два ряда золотых зубов, и, почёсывая свою волосатую грудь, ответил:
 — Ошибка молодости, отец.
 — А, — понимающе протянул старик, хотя на самом деле ничего не понял. Татуировок на груди из-за обильной растительности он не разглядел.  Колян же, столкнувшись с такой почти детской непосредственностью, неожиданно для себя вдруг смутился — он впервые за последние два десятка лет почувствовал что-то, отдалённо напоминающее неловкость или даже стыд. Суетливо застегнул рубаху на все пуговицы, заторопился:
  — Ладно, отец, рад знакомству. Бывай! Обращайся, если что.
 
  Закрыв дверь, Колян с удивлением стал рассматривать татуировки на пальцах, как будто видел их впервые. И в самом деле, зачем?
  Но тут же поморщился и разозлился на неожиданное и совсем ненужное знакомство. Принесла нелёгкая этого божьего одуванчика!
   А всё-таки надо попросить этого Силантия, чтоб Коляном больше его не называл. Просто Колей. Николаем. По говору он, вроде, хохол. Вот пусть Колян для него Мыколой будет. А то и впрямь в сорок пять лет он всё ещё на какое-то детское имя откликается.
   И ты скажи! Кореша Коляном называют — вроде, так и надо, вроде, и родился с этим именем. Старик этот Коляном назвал — как-то неловко стало.
   Он в недоумении покрутил головой, направился в кухню, достал из холодильника джин с тоником и вскоре забыл о странном визитёре.

  Серьезный человек, с уважением подумал о новом знакомом Силантий. Занятой, наверное, потому и в хату зайти не пригласил.
  А может, с ночной смены и отдыхает. Конечно! Как же он сразу-то не дотумкал своей дурной башкой? Время рабочее, а молодой мужчина дома. Значит, свою смену он в ночь отмантулил. Или она у него вечером начнётся, и он заранее отсыпается, чтоб сил накопить. Потому и открыл дверь не сразу, что спал. Потому и  так одетый был. Ай, как плохо-то получилось!
  Силантий сгорал от стыда! 


  Он уже хотел вернуться в свою квартиру, однако вспомнил слова внука о соседке Анне, которая тоже, как и Силантий, была в солидном возрасте, пусть и моложе его, но вряд ли работала по ночам. Перед ним две двери. Оставалось выбрать, за которой находится эта почтенная женщина.
 Была не была, решил старик и позвонил наугад в первую попавшуюся, но уже без прежней уверенности на долгую, степенную беседу.
 Послышались шаркающие шаги и вдруг затихли прямо у самой двери. Надолго. Силантий растерялся: шёл-шёл человек и пропал. Вдруг ему плохо стало? Он нажал на звонок и не отпускал палец до тех пор, пока не увидел в приоткрывшуюся дверь сердитое лицо благообразной пожилой женщины.
  — Какого чёрта трезвонишь, старый хрыч? — дохнуло перегаром "благообразное" лицо.- Чего надо-то?
  — Да я сосед Ваш цяпер, от думал знаёмства завести.
  — Чего ты "завести думау"? Знакомство?
 Лицо вроде и солидной по возрасту  женщины почему-то дико захохотало и выдавило из себя вместе с нездоровым кашлем:
  — Опоздал, старик.  Бабка моя уже окочурилась. Хотя если допинг имеется, заходи.
 Допинга у Силантия не было,  и  благообразная пожилая женщина захлопнула дверь, даже не дав ему возможности извиниться за потревоженный её покой.

   Звонить в третью квартиру он уже не отважился. А зря. Там как раз и проживала та самая  Анна, о которой говорил ему внук.
               

                ***
    
  Где-то  через два-три  дня после неудавшегося знакомства, когда Силантий   попытался навести  справки о соседях, его ожидало потрясение — Федька с Лилией, оказывается, ничего не знают о  тех, с кем проживают бок о бок! Федька и Лилия знали их только в лицо!
 
                ***

  Силантий вернулся в свою комнату и стал ждать звонка от внука. В обед был звонок от Лилии, невестка спрашивала, не голоден ли свёкор и как себя чувствует. Потом был звонок от Фёдора,  сын поинтересовался тем же. Ближе к вечеру позвонил и Сергей.
  — Привет, дед! Ну, как ты там устроился? — голос внука был бодрым и жизнерадостным.
  — Да, добра. Усё у парадку, — вялый голос деда выдал его настроение.
  — Э, дед, так не пойдёт! Заскучал, что ли? Или приболел? — встревожился внук. (Наверное, не стоило заставлять деда есть в придорожном кафе тот острый экзотический салат. Ведь видел же, что  ест он его через силу! Может, у деда с желудком после этого нелады?)
  — Да не. Я не хворыЙ. Кажу ж табе, что усё у парадку, — дед добавил в свой голос оптимизма и успокоил внука.
 "Ложная тревога", взбодрился Сергей и продиктовал  деду план их  дальнейших действий:
   — Я через час заканчиваю работу, потом заскочу в одно место и приеду за тобой где-то в шесть.  Можешь пока вздремнуть у телевизора.
 
     Силантий не любил задерживать людей, поэтому начал наряжать себя  за час до назначенного времени. Рубаха с твёрдым воротником ему не нравилась, но, во-первых, она была новая, во-вторых, все остальные, подаренные детьми или внуком, годились только для  молодёжи. Они были яркими, пёстрыми, и старику казалось, что в них он похож на петуха из одного немецкого города. Марья ему этого петуха как-то на картинке в цветном календаре показывала. Одеваться так на встречу с будущей невесткой было бы не только легкомысленно с его стороны, но и крайне опрометчиво. Что она подумает про род жениха? Неладно может выйти.

  Вот потому и надел он новую, купленную в начале  70-х и очень  модную тогда, нейлоновую рубаху. Ничего, что ворот твёрдый, ради такого случая можно и потерпеть. Правда, в ней Силантию было ещё и холодно, поэтому поверх рубахи он надел  вязанный из овечьей шерсти пуловер.  Этот пуловер  Марья сама вязала, старик  его очень берег и надевал по большим торжествам. Галстук завязывать он не умел, галстук ему всегда кум завязывал, и Силантий решил, что сейчас это сделает внук. Но всё же чего-то не хватало. А, вспомнил старик, надо же поодеколониться!
 Однако привычного "Тройного" он так и не нашёл. Он вообще не нашёл никакого одеколона. Как ни совестно ему было брать в руки невесткины скляночки, но желание не ударить в грязь лицом перед девушкой внука оказалось сильнее. Перенюхав все флакончики и найдя с самым приятным запахом, Силантий помазал  себя французскими духами. Совсем немножко.

  Всё. Теперь он вполне соответствует требованиям, которые сам себе и предъявил.
 В ожидании внука, весьма довольный собой, Силантий  включил телевизор. Шла передача вечерних новостей. Новости смотреть он не любил: там если  не стреляют арабы, то российские политики брехню шпарят, как по писаному. Политиков он тоже не любил, потому что те простой народ дурят и много воруют. Ну, воровали бы, как при коммунистах, тихо и скрытно. Так нет же, им же богатством своим охота друг перед дружкой побахвалиться! "Твоя лодка, яхта которая, тьфу, супротив моей-то будет!" , "Твоя хата на вечнозелёном острове  и в подмётки не годится моей  хате, что в Англии куплена!" Смотреть на всё это Силантию было противно.
   
  Он переключил канал, бросил взгляд на экран  и долго ловил открытым ртом воздух - Силантий увидел то, что видели они с кумом шесть лет назад, только ещё срамнее. Эту самую эротику поганую!  Старик быстренько переключился опять на новости. Чёрт с ним, пусть лучше брешут, чем будут развратом заниматься.
   Что за жизнь пошла? Ни стыда у людей не осталось, ни совести!  И слова-то напридумывали всякие оправдательные! Артиста, ну того, у которого лицо такое всё пропитое  и  белые глаза выпучены...(прямо беда с памятью, фамилии их Силантий забывает, артистов этих. Да, ладно!) Ну, так того артиста, потому что он много раз женится, "секс-символом" называют.  Старик думал-думал, как это по-русски будет, так и не перевёл. Спасибо Марье, она подсказала: 
  — Кобель он будет, тот твой Холмогоров. Ко-бель!

  Точно! Правильный Марья перевод сделала!
  Гляди-ка, Силантию и фамилия артиста сразу на ум пришла вместе с кобелём-то!
  А женщин, которых ране по-русски по-матерному называли, теперь "секс-бомбами" кличут. Конечно, так звучит приличнее, тут  Силантий не спорит. Но ведь разврат, он, что по-русски, что по-английски, — всё одно разврат, как ты его не называй.

  Врачи новые появились, сексопатологи. Силантий никак не может понять, что именно они лечат? Зубной врач зубы пломбирует или вырывает. Педиатр  деток осматривает. Хирург  аппендицит вырезает или ещё там что-нибудь. Идёт, например, Силантий к терапевту с жалобой на боль в пояснице, раздевается до пояса и спину ему показывает. Терапевт пальцами потычет в неё и заключение пишет по латыни. А потом  тут же для Силантия и переводит написанное: "Радикулит у Вас, дедушка".
 А с каким заболеванием, интересно, идут к сексопатологу, что там ему показывают, какое заключение он пишет и переводится ли оно на русский язык?

 Силантий  как-то про того врача у внука поинтересовался, так тот так хохотал, что стёкла в окне дребезжали!  А  потом вытер слёзы и со всей серьёзностью, на какую только был способен, участливо, очень заботливо  начал выяснять, когда у деда возникла необходимость в общении с сексопатологом и не слишком ли запущен его случай?

 А потом опять ржал, как колхозный жеребец Басурман. Это когда  Силантий честно ему ответил, что про врача того он  просто так спросил. На всякий случай. Мало ли чего.
  Проржавшись, внук  его  по плечу похлопал и произнёс вполне серьёзно:
  — Ладно, дед, будут проблемы — звони. Устрою я тебе с этим врачом встречу. Его дача недалеко от моей находится.
 
 Нет, хоть и шалопай у него внук, а заботливый. Любую проблему Силантия на себя возьмёт и враз разрешит.

 Непонятно только, смеялся-то он чего? Да ещё так надрывно, что аж напополам складывался.  По молодости лет своих, наверное. У них, у молодых-то, всё хиханьки да хаханьки без всякой на то причины. Серьёзности не хватает его внуку, факт. Ничего, придёт время — степенным станет.

                ГЛАВА 8

  Сергей был пунктуален, приехал ровно в шесть, как и обещал. Вошёл, оглядел Силантия со всех сторон, и сердце его сжалось. Он сразу понял, что и  нелепый прикид, который  деду кажется великолепным, и галстук в руке,  который дед терпеть не может и который Сергей ему, конечно,  же завяжет, и французские духи — всё это есть не что иное,  как стремление деда не скомпрометировать   внука  в глазах девушки.

  В глазах же самого старика, чистых и ясных, лучилась радость от предстоящей поездки и знакомства. Радость была  похожа на детское  нетерпение в ожидании подарка, а в глубине её затаились и желание  похвалы за труды над своим внешним видом, и тревога  —  всё ли Силантий сделал правильно или, может, что не так?
  Никогда ещё Сергей не видел его таким трогательно смешным, наивным, доверчивым, беззащитным перед грязью нашей жизни и... таким старым.
  Никогда ещё не любил он деда такой горькой, такой щемящей и такой огромной любовью. 

  Чтобы скрыть увлажнившиеся глаза, Сергей ещё раз крутанулся вокруг Силантия.
  — Ай да, дед! Орёл! За одни сутки и дресс код, и имидж  сменил! — восхитился внук и  прищёлкнул пальцами.
  — Да не, я тольки сорочку сменил, —  засмущался Силантий. 
 Потом, весьма польщённый, он расплылся в довольной улыбке, но тут же построжал:
  — Буде табе языком-то  молоть! Ты думал, что дед забыл, як трэба одеваться, коли у гости збираешься? Памятую еще.
  Сергей почесал затылок и решительно заявил:
  — Нет, дед, я тебя с Алёнкой знакомить не буду!
  — Чому так?  —  забеспокоился Силантий, осмотрел себя и стал суетливо оглаживать руками пуловер, брюки и остатки седых волос.
  — Нет, дед, и не проси. Ты же у меня невесту враз из-под носа уведёшь! Я и глазом моргнуть не успею. Куда мне с тобой соперничать!- — Сергей огорчённо махнул рукой.
  —  Разве что... — он минутку помолчал, будто колеблясь в принятии окончательного решения, — вот разве только если ты твёрдо пообещаешь, что откровенно проигнорируешь Алёнкин излишний интерес  к  неотразимой персоне, к  джентльмену и не будешь обращать внимания на то, что  она на тебя глаз положила. Обещаешь?
  Силантий  торопливо закивал головой — это означало, что он твёрдо  пообещал с внуком не соперничать, проигнорировать в гостях  какую-то  персону вместе с джентльменом и не обращать внимания на  Алёнкин лишний глаз. Вроде, всё запомнил, что внук  сделать попросил. Он сделает. Силантий для внука на всё готов.
 Сергей помог надеть деду лёгкую куртку, заботливо повязал его  шею шарфом, и, довольные достигнутым консенсусом и друг другом, они поехали в спальный район города.

   Сергей  изредка бросал взгляд на деда, с любопытством разглядывающего из окна дома, вывески торговых точек, и с грустью думал о том, что у его детей никогда не будет такого деда и такой бабули, как у него самого. Сергей любил детей, мог часами возиться со своей крестницей Ксюшей, маленькой дочуркой Артёма, но иметь своих не хотел категорически — знал: воспитывать их будет некому. Поэтому и не торопился делать Алёнке предложения. Поэтому и поставил её перед выбором: или он, или ребёнок. Жестоко? Конечно, жестоко. Но не жестоко ли по отношению к самим детям отдавать их, крох, на стадное воспитание в ясли-сады-школы?

 Мамки-няньки? Да разве заменит наёмник родного человека? Конечно, ребёнок будет умыт, накормлен и присмотрен. Только вот не прижмёт его нянька к своей теплой, уютной груди, не зажмёт его грязного носа грубыми от работы пальцами, пахнущими парным молоком и травой, чтобы он мог  высморкаться в её передник, как это делала бабуля. И по росистой траве никакая мамка-нянька не поведёт Сергеева сына на Дальние Озёра корчажки с уловом проверять, и ремешком не стеганёт. Это может сделать только дед.  Или  отец.

  Ох, и досталось же тогда Сергею, когда они с соседским Сашкой из бабушкиного злектросепаратора  попытались смастерить вертолёт!
  Прикрутили проволокой к штырю, вращающему барабан,  четыре плоские длинные железяки. Получилось нечто, похожее на вертолётный винт. Только включать собрались, Сашка уже даже  заорал "От винта!"  —  вот тут-то дед и захватил их в самый интересный момент. Правда, Сашке  досталось ещё больше, к дедовой порке Сашкин отец ещё и свою добавил.

  Это уже потом, изучая по физике центробежную силу, понял Сергей, что не за сепаратор они с Сашкой биты были, а за риск, которому подвергали жизнь свою. Ведь страшно подумать, что могло произойти, "заведи" они тогда этот чёртов "вертолёт"!  Центробежная неуправляемая сила — смерть!  А  если учесть, что у злекросепаратора  скорость вращения 12 тысяч оборотов в минуту, то разнесли бы те железяки, вмиг сорвавшиеся со штыря, на мелкие куски головы их садовые. И как же, наверное,  перепуган был дед, который, в отличие от них, сразу представил возможные последствия, хотя ни о какой центробежной силе слыхом не слыхивал. Он её и без мудрого ученого названия знал. До сих пор Сергей чувствует свою вину перед дедом за тот ужас, который тогда ему пришлось пережить по их с Сашкой милости.

   Да, Сергею повезло. Он с раннего детства был окружен вниманием, заботой и лаской. Не только родительской.
   Нет, и она, как говорится, имела место быть. Но у родителей на первом плане были семинары, симпозиумы, рутинная университетская работа, а ему, Сергею, доставалось, что оставалось. В общем, любовь  по остаточному принципу. Родителей Сергей не осуждал, он их понимал и по-своему любил. Ими можно было гордиться, но представить их на месте бабули и деда было невозможно. Воспитывать внуков они не станут. И не потому, что не захотят. Захотят! Ещё как захотят! Давно уже ими бредят. Просто не сумеют. Им проще найти через агентство  сначала няню, а потом — гувернантку. У гувернантки будет всё: и языки иностранные, и этика с эстетикой, и музыка с бальными танцами. Всё, кроме самого простого и самого главного, — любви к  ребёнку. Она же не прописана в договоре.
  Сергей знает, сам прошёл через это, когда его, шестилетнего сорванца, забрали от бабули и деда в город  да взялись "окультуривать".
  Воспитывать детей должны сами родители. Но тогда кто же будет работать?

  Глубоко погружённый в свои мысли, Сергей не не сразу понял вопроса, с которым к нему обратился дед.
  А Силантий вдруг вспомнил про персону с джентльменом, беспокойно заёрзал на сиденье и озабоченно спросил:
  — А скольки человек нас там буде?
  — Трое. Ты, Алёнка и я.
  — А  пярсона и жи...джа, — от волнения старик никак не мог выговорить это, в общем-то, знакомое ему слово. Он  знал, что джентльмен - это мужчина в черном длинном пиджаках и в такой же черной, похожей на ведро, шляпе. Силантий знал даже то, что пиджак тот называют храком, а шляпу — цилиндрой.  Но джентльмены живут в Англии. Умеет ли тот, который зван к внуку в гости, говорить по-русски? Если нет, то как тогда его игнорировать?
  Очень уж  внук его напугал, что к себе в гости не возьмёт! Силантий тогда разволновался, растерялся и совсем запутался.
  А теперь он хотел уточнить: только персону он должен игнорировать или ещё и джентльмена? Игнорировать последнего Силантий, честно говоря, немного побаивался. Иноземец, всё-таки.
  Внук не понял, и дед  подкорректировал свой вопрос:
  — А чому ты их не посчитал?
  — Кого? — слегка повернув в сторону деда голову, не отрывая взгляда от дороги, спросил внук.
  — Ты ж сказал, что до тебе гостевать придуть  пярсона, якую я буду гнорирувать, и той ... як жа ж яго? — Силантий поднапряг память и радостно воскликнул:
  — А! Вспомнил! Жальтмен!
  — Дед, — затрясся от смеха Сергей, — помолчи, потерпи чуток! Дай без аварии до дома добраться. Уже недалеко. Там я тебе эту персону вместе с джентльменом перед зеркалом и представлю.
  "Значит, пятеро", — обречённо подумал  Силантий, но промолчал: аварии  он боялся больше, чем джентльмена.
 Сергей, всё ещё давясь смехом, въехал во двор многоэтажного  дома и начал припарковываться.
                ГЛАВА 9



Вечер удался на славу. Силантий  был очень доволен  неожиданно лёгким разрешением проблемы с "пярсоной" и "жальтменом", взбодрился и пришел в доброе расположение духа. Слава Богу, что  ему никого не придётся "гнорирувать", то есть,по его разумению, развлекать!  Этому он искусен не был. Внук просто пошутил.
  Стол ломился от разносолов. Пили "Мартини". Непьющему Силантию оно пришлось по вкусу. Он не обратил внимания, что внук и Алёнка им только мясо запивают, выпил сразу всё вино, а потом приступил к трапезе. Сергей улыбнулся и опять налил в дедову ёмкость.

    Поев, дед решил чай заменить тем же "Мартини". Пил маленькими глотками, наслаждаясь и растягивая удовольствие.  Но как ни растягивал, оно всё же закончилось вместе с вином, и Силантий протянул внуку пустой фужер:
  — Налей мне еще того скусного конпоту. Ды не так, як ты наливаешь, а полную кварту.
  — Дед, это ж вино. Тебе плохо не будет? — встревожился Сергей.— Ты же не пьёшь спиртного.
  — Горелку не пью. Это правда, — подтвердил Силантий. — А конпот люблю.
 И, хитро прищурившись, погрозил внуку пальцем:
  — Снова над дедом смеёшься? Коли я с жальтменом маху дал, дык думаешь, що и с конпотом меня провядзешь? Не-е-е! Наливай давай!

   Потом он пел про Яся, который "косил канюшину", и пытался при этом подмигнуть Алёнке, но внук вовремя напомнил деду про его обещание.
  — А я що, я ничога. Я яе просто откровенно гнори...гинору...ты жа сам просил, — оправдывался дед. А  чтобы Алёнка не услышала, оправдывался тихим шепотом и непосредственно на ухо внуку. Но заигрывания  с его невестой всё же прекратил. Да и не заигрывал он вовсе, он только хотел ей понравиться, потому что являлся представителем их роду. Потом он захотел показать, что такое  белорусская "Лявониха". Алёнка быстро нашла в интернете подходящую мелодию, и дед пустился в пляс.

 Переполненный впечатлениями сегодняшнего дня, первого его дня в чужом городе, усевшийся после пляски за стол, Силантий заклевал носом. Сергей  увёл деда в спальню, усадил на кровать и начал раздевать. Этому Силантий не противился. Сопротивляться Силантий стал, когда внук начал укладывать его в постель. Он потребовал ванну и халат, "як у Ивана Сяргеевича".

  — Ты только посмотри, как быстро он в горожанина преобразился? —  удивился Сергей и улыбнулся вошедшей в спальню Алёнке с большой кружкой холодного яблочного сока в руках. — Ещё вчера баней раз в неделю довольствовался, а сегодня ему ежевечернюю ванну подавай и душ ежеутренний. Суток не прошло, а он уже и знакомства завёл. С  каким-то типом в халате скорешился.
  И, продолжая улыбаться, обратился к деду:
  — С кем познакомился-то?

  — С К...Коляном, у яго синия  ко-кольцы на усих  пальцах, — с трудом выдавил дед.
  — Татуировка, что ли?
  — Ага. Т-т-туироука. И еще зубы  золотые.
  — Ничего себе?  — изумился внук и покачал головой. — Нет, за дедом глаз да глаз нужен, а то он не сегодня завтра членом какой-нибудь ОПГ станет. А уж в авторитеты выбиться — так это ему раз плюнуть. С его-то способностями!

   Алёнка засмеялась и подсказала:
  — Дедушка ещё про какого-то Ивана Сергеевича говорил.
  — Да, дед! — встрепенулся Сергей. — С татурованным золотозубым Коляном нам всё ясно. Я его тоже знаю. А кто такой Иван Сергеевич? Друг Коляна?
  — Не, — помотал из стороны в сторону головой Силантий. — Иван Сяргеевич...ён...Гер... ён Муму потопил.
  — Город, дорогой мой, на тебя влияет просто отвратительно! Ты  уже и матюкаться начал.  Так кого там потопил этот х*р Иван Сергеевич?
  — Муму.
  — Дед, не мычи, говори яснее, кого замочил твой новый знакомый? Надеюсь, ты в этом не участвовал?

  Силантий, оскорбленный столь нелепым предположением внука, возмутился и качнулся вперёд. Сергей едва успел его подхватить.
  — Я не топил! Это всё яна, барыня!
  — Какая барыня? Имя у неё есть?
  — Имя забыл, —  Силантий сник и отрицательно замотал головой. — Яе уси барыней кличуть. И Иван Сяргеевич тоже.
  — Погоняло, наверное, — в растерянности произнёс Сергей. — Она чем занимается, эта твоя барыня? Может, с наркотиками связана?

  Сергей был уже не на шутку встревожен. Он, конечно, понимал, что влипнуть ни в какой криминал за один только проведённый в их городе день дед не мог. Он, вообще, не мог совершить чего бы то ни было противозаконного. Но вот стать случайным свидетелем... Да, нет, он же и из квартиры-то не выходил. Просто переборщил с "конпотом", вот и несёт ахинею.
  Всё так. Но тогда откуда дед знает Коляна? Значит, всё же выходил.
 Предположим, с Коляном они столкнулись на лестничной площадке. Общительный дед вступил в беседу с этим бандюганом. А дальше-то что? Не будет же тот старика на криминал подписывать? Но откуда дед знает какого-то отморозка Ивана Сергеевича и даже встречался с ним явно в неформальной обстановке, если тот был в халате? Тут ещё и  пресловутая  Барыня нарисовалась...С ней-то где ему было пересечься?
 Да нет, не может дед знать известную в городе  наркоторговку. Это какая-то другая женщина, которую презрительно именуют барыней.

  Сергей тряхнул головой и, перефразировав, повторил свой  вопрос, произнося слова  медленно, почти по слогам, и отделяя их друг от друга короткими паузами:

  — Чем занимается эта твоя Барыня? Наркотиками?
  — Ага, — кивнул головой Силантий. — Котиками. Тольки одними котиками и займается. Правда, яна не сама займается. Там у яе прыжва...пыржва...Девки котиками займаются. Яна тольки командуе. А на человека ёй плевать!

  — Ты что, дед, видел Барыню? Ты видел наркотики?! — ужаснулся внук.
  Тот  опять кивнул головой.
 
  Перед Силантием возникла картинка из учебника, где толстая барыня в кружевном чепце, окружённая кошечками и приживалками, пьет чай. Он захлюпал носом и совсем уж было собрался всплакнуть о несчастном Герасиме и его бедной собачке, но Сергей отвлек его очередным вопросом:

  — А что ты ещё видел? Ты видел, как Барыня кого-то топила?
  Старик отрицательно покачал головой, горестно вздохнул и ответил со слезой в голосе:
  — Не, яна не сама топила. Яна заставила  Герасима. Ён это и зробил. Я сам видел.

  Силантий увидел лодку, Герасима и барахтающуюся Муму. Выкатившиеся из глаз две слезинки, застревая в глубоких морщинах, покатились по его щекам.

  — О Господи! Час от часу не легче. А Герасим-то откуда взялся?
  — З деревни.
  — Из нашей, что ли? И что он в городе делает? Кто он, вообще, этот Герасим?
  — Дворник.
  — Дед, ну, как ты умудрился, позволь тебя спросить, за одни только сутки насобирать столько новых знакомых?  Причём, прошу заметить, именно уголовников!
  — Яны не новые знаёмые, их и Хведька знае...давно знае...еще со школы...С учебника...
  — Ну, и кореша у вас с отцом, дед, скажу я тебе, — укоризненно покачал головой Сергей, еле сдерживая распирающий его смех — он  понял, наконец, кто такие Иван Сергеевич с Герасимом и что означало дедово мычание.
  Но Силантий этого уже не слышал. Сраженный "скусным конпотом", он заснул. Сергей осторожно поправил подушку и заботливо укутал  деда тёплым одеялом.  Алёнка поставила на прикроватную тумбочку кружку с соком. Заменив верхний свет ночником, они вышли из спальни. В дверях Сергей приостановился, ещё раз бросил взгляд на посапывающего деда и тихо произнёс:
  — Живи, дед, как можно дольше! Живи! Без таких, как ты, мы в этой грёбаной жизни совсем зачерствеем к чёртовой матери...

                ГЛАВА 10

Зарядили дожди, и Полкан почти не вылезал из конуры.
Приезжал хозяин, и почти два дня они были вместе. Петрович похвалил Полкана за примерное поведение, и хозяин был доволен.      
  А вчера хозяин опять уехал. Но Полкан уже не так тоскует, как тогда, при первом расставании. Он понимает, что разлука не будет долгой. Если Полкан правильно понял хозяина, то, значит, тот скоро переберётся в большой дом и они будут жить втроём: хозяин — в большом доме, Петрович — во флигеле, Полкан — в конуре. Надо только немного потерпеть, хорошо себя вести и слушаться Петровича.
   
    Петрович тоже большую часть суток проводил во флигеле: читал привезённые Сергеем журналы, смотрел телевизор или просто, закинув руки за голову, лежал на кровати и, как чётки, перебирал свои прожитые годы.

   Когда находило вдохновение, занимался резьбой по дереву. За то время, которое он прожил в этом флигеле, украсил ажурными узорами всё, к чему их только можно было прибить. Терраса коттеджа, сам флигель и даже туалет выглядели настоящими произведениями искусства.
   Вторым  хобби было выжигание по дереву. Его гардины вызывали восхищение и зависть гостей Фёдоровича. Артём попросил Петровича сделать ему такие же. Но выжигать из двухметровой доски  узенькие рейки одному несподручно, и дело откладывалось до лучших времён. Это большая работа, то есть, это не то, что можно отложить на время, а потом продолжить. Гардину желательно делать в один заход, чтобы не спотыкаться о заготовки.
   Сейчас он корпел над шкатулкой, вырезать которую его попросил Фёдор Силантьевич для своей жены.

   В один из таких серых, унылых дней раздался звонок, оповещающий о чьём-то приходе.
   Кого там принесло? Фёдорович никогда не звонит, сам открывает. Да и чего ему здесь делать сегодня, если только вчера их весёлая компания покинула дачу? На мониторе видеокамеры увидел мужика в дождевике.
   Накинув плащ с капюшоном, Петрович подошёл к воротам, открыл  и спросил не очень приветливо:
  — Чего надо?
  — Извини, отец, что потревожил. Я тут работаю по соседству, — мужчина кивнул в сторону коттеджа Артёма. —  Хозяин  мясо  привёз, и мы тут шашлычок заварганить решили. Мангал есть, а шампуров нет. Не одолжишь? 
  — Ну и погодку для этого вы подобрали. Где огонь-то разводить собрались? Прямо в доме, что ли?
  — Зачем в доме? Там навес есть. Я верну, ты не переживай. Можешь и сам  к нашей компании присоединиться.
   А что, подумал Петрович, это мысль. Глядишь, вечерок и скоротаю. Не всё ж кровать давить.
  — Ладно. Согласен.

   Бригада была пёстрой. Два кавказца, калмык, татарин, а    бригадир Никита прибыл на заработки из Брянска. Он как раз  и  приходил за шампурами. 
   Мясо, привезённое накануне,  лежало в маринаде и ждало своего часа. Повязанный косынкой армянин Гамлет начал нанизывать его на шампуры. К шашлыкам у кавказцев особое отношение, готовят они  его по особым, своим рецептам; и получаются шашлыки  у них мягкими, сочными и невероятно вкусными.
   После первой рюмки скованность прошла, уступив место оживленному разговору.

  — А я слыхал, что мусульмане свинину не едят, — ни к кому не обращаясь, произнёс Петрович, глядя, с каким аппетитом  татарин Юсуп поглощает исходящие соком  кусочки мяса.

  — Пиравилно слыхал, дарагой, — Азамат протянул ему вторую порцию водки. — Свынын — нэт! Нэ едят. Шашылык — да! Едят.

  — Ну, и как у вас работа идёт? Хозяин не обижает? — поинтересовался Петрович.

  Повисло молчание. Видно, хотелось работягам излить душу, но делать это при постороннем человеке они не стали. Их хозяин и хозяин гостя - друзья.  Как знать, что у этого гостя на уме? Вдруг до хозяина дойдёт та крамола, которую они тут ковать начнут?
  Но долгое молчание  было тоже опасно, ибо оно иной раз красноречивее сказанного бывает.
  Его нарушил бригадир.

  — Нормально, — нехотя проговорил Никита, доставая из кармана початую пачку "Примы", — случалось и хуже.
  Он вытащил сигарету, предложил гостю  и они задымили. Остальные были некурящими.
  — Деньги малость подзадерживает, а так ничего. Продукты привозит. На мясо вот разорился, — добавил бригадир так же нехотя, с трудом выталкивая из себя слова.
 Перехватив взгляд  его зло прищуренных глаз, Петрович понял, что не так уж часто Артём "разоряется" на пропитание для своих работяг и не слишком много тратит.

  — Брось, Никита, хозяин нормальный, — произнёс Калмык. — Ты забыл, как нас в прошлом году тот администратор надул?
  — Вот-вот, — криво усмехнулся бригадир, — так и живём. Нам уже и плохое начинает казаться хорошим, потому что мы сравниваем его с очень плохим.

   Петрович с нескрываемым интересом посмотрел на него. Невысокий,  кряжистый, черные с проседью волосы и серые глаза. В нём чувствовалась внутренняя сила, природный ум и интеллект.

   — Так и очень плохое скоро назовем нормальным только потому, что оно лучше безобразного, — продолжал развивать свою философскую мысль Никита.
  — Ну, найди нам хорошего хозяина. Ты ж бригадир, —  не сдавал своих позиций Калмык. 

  Неизвестно, чем бы они закончили свой спор, но тут подоспела очередная порция шашлыка и прикрыла  назревающую, но опасную тему разговора. После третьей порции водки беседа потекла по иному руслу. Каждый рассказывал о своём. О доме. О семье. О детях. Молчали только два человека. Петрович и Никита.

   В эту ночь Петровичу опять не спалось. Из-за проблем с желудком он давно не употреблял спиртного и сам не знает, почему сегодня расслабился. Может, общения захотелось? Ведь живёт-то  бирюком. Отшельником живёт. Третий год уж пошёл.
   После этих шашлыков Петрович стал наведываться к новым знакомым, благо идти-то всего-ничего. Артём с Сергеем даже в их общем заборе калитку сделали, только сейчас она наглухо заперта до завершения всех работ в коттедже Артёма. Ну, а потом у Артёма поселится в таком же флигеле такой же Петрович, "коллега", так сказать, и откроется прямая дорога от двора ко двору.  Артём с Фёдоровичем будут дружить домами, а сторожа — флигелями.
    А до той поры флигелями будут дружить Петрович и гастарбайтеры.
 
   Сначала раз в неделю приходил он к соседям, затем — через день, а последнее время, вообще, зачастил. Уже всё о каждом из них знал. О семьях их. О детях. О планах на будущее. Только о Никите не знал ничего. О Никите ничего не знали и те, кто с ним уже не первый сезон по шабашкам промышляет. Замкнутым был. Скрытным. К чужим судьбам он тоже интереса не проявлял и слушал рассказы своих товарищей по гастработе равнодушно.
 Чёрствый какой-то, думал в такие минуты Петрович, глядя на каменное лицо Никиты.
 
   Как-то в один из вечеров потянуло Петровича на лирику. Начал он рассказывать о цветущих садах родного Полесья, о своей молодости и заметил, как дрогнуло что-то в глазах Никиты, вспыхнуло и погасло. Был только один миг.
   Через неделю Никита сам спросил:
  — Петрович, ты говорил, что родом с Полесья. А откуда именно?
  — Лоевский район. А ты что, бывал в тех краях?
  И опять в глазах Никиты  заметались сполохи, но он  сделал вид, что не расслышал вопроса, и пошёл колоть дрова. Странный человек, очень странный.

  Бригада уже начала внутреннюю отделку.  Артём привёз рабочим  необходимый материал для дальнейшей работы, зарплату и напомнил   Петровичу о своём заказе на гардины — на Новый год планировалось новоселье и хозяину хотелось, чтобы у него было не хуже, чем у его друга. Петрович  развёл руками и, в свою очередь, напомнил заказчику, что нужен помощник. Артём разрешил одному из рабочих временно перейти в распоряжение Петровича, и это будет тот, кого выберет сам мастер. После "кастинга" выбор Петровича пал на Никиту — он единственный  умел "держать ритм" движения нихромовой проволоки.
 
  Выжег проводили во флигеле, на улице этого делать нельзя: там нихром сразу теряет температуру. Работали быстро, слаженно и управились быстрее, чем планировалось изначально.
  — Ты, видать, и  раньше с этим делом состыковывался, —  проговорил Петрович, складывая выжженные рейки в кучу, чтобы потом вынести их под под навес и уже там собрать их в гардины. — Рука у тебя набита, я это сразу заметил.
  Никита открыл дверь, чтобы проветрить помещение, и нехотя ответил:
  — Было дело.
  Он оглядел заготовки под резьбу, щёлкнул по одной из них ногтем  и поинтересовался:
  — А по этому мастерству ты, Петрович, случайно не у Хозяина уроки брал?
  — Нет, судимости не имею. Это мастерство я перенял у одного леспромхозовского вальщика. Вот он-то как раз у Хозяина и обучался. А ты что, на зоне был?
   Никита подошёл к столу, повертел в руках шкатулку, до завершения работы над которой оставалось несколько незначительных штрихов, вздохнул,  поставил на место и вышел из флигеля. Вопрос повис в воздухе.
 
   Полкан вылез из будки, зарычал на чужого человека, но, увидев появившегося следом за ним Петровича, успокоился и занял свою привычное место. Мужчины сели на крыльцо и закурили.
 
  — А почему ты без семьи живёшь? У тебя что, и детей нет? — спросил Никита.
 Тот пожал плечами.
  — Как тебе сказать? Странник, видно, я. Вечный странник. Раньше о семье не задумывался, ну, а теперь уже поздно.
 И замолчал, щурясь от попадавшего в глаза табачного дыма.
  — Я тебя ещё и о детях спросил, — напомнил  Никита и с иронией добавил:
  — Ведь они чаще всего от таких вот "вечных странников" и появляются на свет Божий.
  — Есть дети, наверное. Как не быть? — как-то бесцветно произнёс Петрович. — Я же тоже молодым когда-то был. Природа-то своего требовала.
  — И сколько ж  сирот ты в мир Божий пустил по требованию этой самой природы? — в голосе Никиты зазвучала открытая неприязнь.
  —  А кто ж их считал? — попытался свести разговор к плоской шутке Петрович, но, взглянув в потемневшие, сузившиеся глаза собеседника, споткнулся на следующей, уже вертящейся в голове не менее пошлой фразе. Глаза полоснули  по нему огнём такой открытой ненависти, что того и гляди в головёшку превратят!
  — Ты чего? — с каким-то суеверным страхом спросил он.
  — Да так, — погасив огонь, с плохо скрытой горечью  произнёс Никита  сдавленным  голосом и криво улыбнулся.  —  Это я вспомнил о своём, о девичьем. Прости.
  Он опять закурил и продолжил:
  — Конечно, ты нормальный мужик, сирот не плодил. Но сколько изломанных судеб по воле этих "перекати-поле"? А задумался ли кто из них, каково это ребёнку с самого раннего детства знать, что он ущербный уже только потому, что его мать когда-то имела неосторожность поверить негодяю? Каково это, с первого дня рождения слыть подзаборником?

  — Никита, извини меня, конечно, за то, что лезу в твою душу, но, мне кажется, что ты сам один из них. Если не хочешь, можешь не отвечать. Я не обижусь.

  — Во-первых, Петрович, в душу  никто ни к кому не залезет без позволения на то её хозяина, не стоит извиняться. Лично я редко раскрываю её и ровно настолько, чтобы она не задохнулась. Во-вторых, вопроса твоего я что-то не понял. Из каких таких я: из тех, кто бросал детей, или, наоборот, из детей, которых бросали? Но отвечу.
   Я детей не бросал! Ради дочки и мотаюсь по белу свету в поисках заработка и почти всё заработанное ей отправляю. Правда, она не знает, что я её отец, так то не моя вина. Это  решение её матери. Но у дочки  моя фамилия, и рано или поздно правда ей откроется. Совесть моя  чиста. Знай, Петрович, на земле нет ни одного ребёнка, перед которым я был бы виноват.
 Не из тех я, кто предавал. Я из тех, кого предали ещё до рождения.
  Он сделал глубокую затяжку, выдохнул дым и закончил разговор коротко, тремя словами:
  — Подзаборник я! Байструк!
 Произнёс их с такой  неукротимой яростью, будто хлестанул себя со всей силой  пастушьим бичом.

   Петрович вздрогнул. Почему русский мужик произнёс последнее слово с твёрдым "р"? Так его произносят только белорусы.

   Глаза Никиты опять потемнели, сузились, но огня в них больше не было. Там стояла  смертная тоска.
  Втоптав окурок в мокрую от дождя землю, он пошёл к воротам, забыв попрощаться и не обратив внимания на зарычавшего Полкана.

  После этого  Петрович порвал общение с соседями — не мог он смотреть в глаза Никите, потому что сам был из одной братии с тем, кто его предал. Предал ещё до рождения.
 Только сейчас  понял Петрович, сколько греха на нём за искалеченные души брошенных им детей. Понял и ужаснулся.
 Нет, не надо ему больше встречаться с живым укором его нечистой совести. Страшно. Жутко.
 И  это произнесённое с белорусским акцентом "байструк"...
 
 Но живой укор совести, правда, в ином обличии, придёт к нему сам, чтобы напомнить ещё и об искалеченных судьбах брошенных им женщин.   
 

                ГЛАВА 11
 Наступил октябрь. В отличие от холодного, ветреного сентября, он был тёплым и солнечным.

   Теперь Силантий уже не бродил по пустой квартире, а понемногу осваивался в незнакомом городе. Он  научился ездить на лифте, пользоваться элекронным ключом от домофона и даже один ходил в ближайший супермаркет за конфетами и пирожными. Не являться же ему в гости к соседке Анне Алексеевне с пустыми руками?  Брать сладости, купленные детьми или внуком, он не хотел — не очень-то  приятно  угощать своих друзей за чужой счёт.

   Силантий даже знал, на каком номере маршрутки можно доехать до банка, чтобы получить пенсию. Они получали её в один день с Анной Алексеевной и второго числа вместе съездили.
   Ох, и напугались же тогда дети, когда узнали, что он так далеко от дома был! А чего пугаться-то? Во-первых, не далеко, а всего три остановки. Во-вторых, он же не один ездил?
  И вообще, Силантий теперь всегда будет сам получать пенсию в банке! По телевизору показывали, как на старушек, которые выходят оттуда с деньгами,  хулиганы  нападают. Если он будет рядом, то на Анну Алексеевну никто не нападёт.
  А ещё там работает Алёнка, которая им с внуком очень нравится.  Она и соседке глЯнулась, когда Силантий их познакомил.

  С Анной Алексеевной они стали большими друзьями. Она тоже в годах, но помоложе его, Силантия. Сколько ей лет, он не знает. Хотел было спросить, но вовремя вспомнил, что спрашивать у женщин  про  возраст очень неприлично. Марья говорила, что им всегда восемнадцать, а на пенсию они выходят в двадцать семь. Если судить по Марьиным словам и по его, Силантия, прикидкам, то Анна Алексеевна уже два раза сходила на пенсию и теперь направилась в третий.

  После обеда, когда солнышко было особенно ласковым, Силантий выходил во дворик, присаживался к старушкам и вёл с ними беседу.  Сегодня старушек  не было. Дворик был пуст.
 Подъехал джип с изображением черепа на дверце. Вышедший из джипа Колян поприветствовал Силантия привычным "Здорово, отец!", присел рядом и завязал беседу. Просто так завязал. Шутки ради.
  —А скажи-ка мне, отец, для чего живёт человек на этом свете?
  Тот немного подумал да и выдал:
  — Чтобы счастливым быть.
  — А ты был счастливым?
  — Почему "был"? — удивился Силантий. — Я и зараз счастливый. СОнейка мне светить, ветрык обдувае. Детки опьять жа добрыми людьми выросли. От и счастливый я.
 
  Почесал Колян свой бритый затылок, посмотрел на простодушное лицо старика. Вроде, не смеётся. Надо же!  "Сонейко...", "Ветрык..."  А ему, Коляну, оно что, не светит? Только Силантию?
 Откинулся Колян на спинку лавочки, закрыл глаза, лицо к солнечным лучам повернул. А ведь и впрямь хорошо! И ему  "сонейка светить" и  "ветрык обдувае". Выходит, и Колян счастливый? Чудно!
 Добрая улыбка заиграла на его губах.
 Но тут зазвонил мобильник и выдернул Коляна из сентиментального состояния.

 Силантий не слышал, конечно, что говорили Коляну по телефону, но сделался тот  серьёзным, резвым шагом пошёл к своей машине с черепом и очень быстро поехал.
 Вот жизнь у человека, подумал старик. На обед приезжал, наверное, а ему даже поесть спокойно не дали. "Скорая помощь", и та так быстро не ездит, как Колян, когда его телефон  про Колыму петь начинает. Силантий это уже  заметил. Начальник его, наверное, звонит. Строгий,видать, если Колян так быстро по его приказу едет. А песня про Колыму — позывной. Это как в кино про Штирлица: "Юстас и Алекс". Силантий три раза  это кино смотрел. Может, Колян тоже в разведке работает? Точно! Потому и Силантию про себя ничего не рассказывает. Нельзя! Силантий-то про себя всё может рассказать. Он простой человек.
 Хотя какая  в  Сибири разведка? Разве только геологическая.

  От раздумий о Коляне, Штирлице и геологоразведке его отвлекла вышедшая из подъезда Изольда, то самое "благообразное" лицо, которое было так неприветливо с Силантием при первом их знакомстве. Они поздоровались, перекинулись несколькими словами о том, о сём, и Изольда поспешила по своим делам.
 Вот кто бы сказал, глядя на эту спившуюся, неопрятную старуху, что ей нет ещё и шеститидесяти? Она ровесница Лилии, а выглядит старше его Марьи в последние  годы её жизни.

 Силантий  Изольду не осуждал — он её НЕ ПОНИМАЛ. Как женщина может жить в постоянном хмельном угаре, курить и совершенно не следить за собой? Конечно, в понятие "следить за собой" старик не включал какие-то там спа-салоны, массажи, парикмахерские и прочее. На всё это деньги нужны. Но помыться, причесаться и постирать свою одежду можно и без лишних затрат. Анна Алексеевна тоже не посещает тех новомодных заведений, а выглядит опрятно и приятно.
  И уж совсем неприлично женщине вести себя с людьми так, как ведёт себя  Изольда с Силантием. После того "знаёмства" был ещё один неприятный случай.
  Гулял Силантий по дворику и увидел на дорожке кем-то потерянные дамские перчатки. Взял он их, положил на лавочку, сам рядом сел. Думает, хозяйка всё равно объявится. Вещь дорогая, хоть и ненужная — греть-то они не будут, потому что капроновые и в дырочках. Только для красоты и годятся.

 Подошла Изольда, а Силантий-то ей про перчатки те толковать и взялся, старый дурень. Так, мол, и так, нашёл вот. Да ещё спросил, не знает ли Изольда их хозяйку, может, видала у кого на руках? Изольда-то быстро смекнула, что по чём и за какое количество "допинга" перчатки те загнать можно. Мои, говорит, утром обронила. Но Силантий точно знает, что Изольда не могла ничего утром обронить, потому как только что проснулась. Он её расписание уже на зубок выучил. Да и перчаток дорогих, пахнувших  духами, какими Силантий себя мазал, когда к внуку в гости ездил,  у неё быть не могло. Даже если бы и были, то пахли они бы совсем по-другому. Изольдой бы они пахли, то есть воняли.

 Пока он всё это ей по полочкам раскладывал, она  затолкала перчатки в карман своей не совсем чистой куртки, а Силантию посоветовала "сомкнуть челюсти".
    Ох, и долго же они не смыкались из-за Изольдовой наглости!
 
 Он-то обиды на неё не держит. Но  что было бы, окажись на его месте Колян или его коллега Дрозд, с которым  Силантий  в лифте познакомился, когда они втроём на первый этаж спускались?

 Раньше Дрозда того он не знал и, конечно, не стал бы приставать к незнакомому человеку,  но услыхал, как Колян попутчика своего назвал по фамилии, и очень  обрадовался: думал, что попутчик тот — ему, Силантию, земляк.  У них, в их белорусской  Петьковщине, до войны половина деревни Дроздами  была заселена. По соседству с батькой  Силантия Филимон Дрозд жил, напротив - брат его Гаврила.  Начал Силантий расспрашивать, не из них ли Колянов знакомый  будет?

 Оказалось, что тех Дроздов этот Дрозд совсем не знает. Наверное, его ещё маленьким из Петьковщины увезли или уже здесь родили. Хотя вряд ли он родственник тем, которые родителям соседями были. Те-то разговорчивые, а этот цедит слова сквозь зубы, ровно молоко через кожух. Больше ничего выяснить  не удалось, потому что  лифт уже опустил их на первый этаж.
  Только и успел Силантий спросить  у Коляна, кем ему этот Дрозд приходится. Тот спешно ответил, что они коллеги, и наскоро  попрощался с ним. Торопился, как всегда.
 
  Его коллега не попрощался. Нет. Даже головы не повернул в  сторону Силантия, хотя они тоже уже  были знакомы.  После того, как джип уехал, Силантий сел на скамейку и подумал, что, наверное, зря  он с этим Дроздом знакомство свёл, потому что невежливым человеком Колянов коллега оказался. Хватило бы Силантию и одного такого знакомства. С Изольдой.

 
  Так вот, если бы Изольда так разговаривала с ними, как с Силантием, то Колян бы с ней после этого никогда и  не поздоровался! А Дрозд, наверное, её даже и обругать бы мог!
 Хотя, кажется, Колян с ней и так не здоровается? Значит, она и ему  успела тоже нагрубить.

   Очень невежливая женщина, хоть и учёная. Медсестрой когда-то работала в той же больнице, где Анна Алексеевна  деток лечила. Тогда Изольда, конечно, не пила и чистой ходила, иначе её к такой работе и на пушечный выстрел не подпустили бы. Там ведь детки, да ещё хворые!
Зачем же на старости лет пить пристрастилась?
   Нет, многого Силантий не понимает в городской жизни.
 
   Вот, к примеру, если кум Микола спрашивает его  "Как жизнь?", то это значит, что сядут они на лавочку возле хаты и обстоятельно поговорят обо всём. Силантий ему про свои дела расскажет, кум Микола — про свои. Про всё неспеша поговорят: и про радикулит, и про сенокос, и про погоду, и про политику.

  А тут как-то сидел Силантий во дворе, подсел к нему  Колян и тоже про жизнь вопрос задал. Ну, Силантий и начал ему обстоятельно выкладывать, как он по Полкану скучает, как к внуку в гости ездил...Так Колян и половины не выслушал, поднялся со скамейки, по плечу Силантия похлопал и со словами "Ладно, отец, я  тороплюсь" прочь пошёл. Зачем тогда спрашивал, если выслушать не было времени? Спросил бы, когда оно будет.

  Силантий по поводу неадекватного поведения Коляна обратился к  Федьке, а тот и говорит:
  — Папа, ему  твои дела совсем неинтересны.
 Если неинтересны, зачем тогда он о них спрашивал?
  Лилия  вообще посоветовала держаться от Коляна подальше, а почему — не объяснила.

  Но больше всего Силантия удивил внук, который сказал, что о делах люди спрашивают друг у друга из вежливости и из приличия. Вроде, так положено. И отвечать надо коротко: всё хорошо или всё нормально. Силантий не понял и решил уточнить:
  — А если не всё хорошо, то тоже так отвечать?
  Оказывается, да.

 Какая-то вежливость  в городе непонятная. И приличие тоже. Получается, не спросить о делах — это невежливо, а спросить и не выслушать — это нормально и вполне прилично?

  Когда в следущий раз Колян опять задал старику вопрос о его делах, тот, как и учил внук, очень вежливо ответил: "Всё нормально". А потом, вспомнив слова Федьки,  задал два встречных вопроса: интересно ли Коляну слушать о делах Силантия и есть ли у него для этого свободное время? Советом невестки Силантий решил пока не пользоваться.
 Колян очень удивился, открыл зачем-то рот, долго-долго смотрел на Силантия. Потом поднялся со скамейки и пошёл к дому, встряхивая головой, как Басурман. Разница между ними была лишь в том, что, в отличие от жеребца, Колян не ржал.

  Наверное, у него нет времени, а сказать об этом  было неудобно, решил Силантий.

  Колян его делами больше не интересовался, но на скамейку начал присаживаться всё чаще и чаще.
            
                ГЛАВА 12


    Укладывая облицовочную плитку, Никита думал о том, что месяца через  полтора они закончат работу на этом объекте и надо уже сейчас думать о том, где искать очередной. Может, Артём поможет? Хотя вряд ли. Придётся  самому разведывать.

   Бросить бы всё к чёртовой матери! Надоела эта жизнь от одного нового русского к другому. Но какая приличная организация  возьмёт его, дважды судимого, пусть даже и в совершенстве владеющего  всеми  строительными специальностями? Ведь сейчас  "чистых" безработных пруд пруди?
   Никите всегда хотелось иметь семью, но так уж сложилось. Его жена, вспомнив вдруг на третьем году их совместной жизни о том, что он бывший зека, ушла к  другому.  Ладно, сама бы ушла, хотя и это было больно. Любил её, слова грубого не сказал за два года. Только она ведь и Надюху забрала. Померк тогда белый свет.
   Никита встретил своего счастливого соперника в тёмном месте и второй срок получил. Нет, он его не бил. Даже пальцем не тронул. Только пригрозил, если не дай Бог тот хоть словом, хоть взглядом обидит его дочь, то Никита его из-под земли достанет и на собачий корм изведёт. Конечно, он тогда много ещё чего, грубого и непечатного, наговорил. Но не бил. Понимал - этим ничего не добьёшься.

   Кто бы знал, что тот таким дерьмом окажется и из того тёмного места прямиком  в ментовку  почешет заяву катать? А потом и свидетели нашлись. С его стороны, конечно.
   Хорошо, что экспертиза следов побоев не зафиксировала, когда того чмурика на освидетельствование направили. Он же, гад, что в заяве написал? Да что Никита не только морально на него давил, а ещё и физически! С перепугу, не иначе.
 Судья нормальный попался. Срок смешной дали, если с первым сравнить, а потом, вообще, вышел Никита по УДО. На зоне был мужиком. С блатными не только не якшался, но даже презирал их никчёмное племя.  Хотя те его поначалу за своего приняли, узнав, что первый срок, ещё по малолетке, он получил за убийство.

    Да, он убил. Но убил за дело. Два раза нож по самую рукоятку всадил в падлу. Потом сам же и ментов вызвал. Даже сейчас, поверни время вспять, сделал бы то же самое. Он и на суде тогда так сказал.
   Правда, отчим не сразу подох, двое суток ещё жил. И все эти двое суток молил  неверующий Никита Господа Бога и всех его угодников, чтоб забрали ту суку на небо да в ад поместили.  Не дай Бог ему  выжить — не видать больше Никите матери, сживёт та сволочь её со свету!
   Только ведь если и есть ад на небе, он раем выглядеть должен по сравнению с тем, в каком находились они, мать и сын, по милости той тварюги. И с благословления "папы" Никитиного, кобеля поганого.

   Так что убийство убийству рознь. И нет у Никиты ничего общего с блатным миром, потому что там  исподтишка норовят заточкой в бок угадать.
 
   У Никиты на зоне  заточка тоже имелась. Слава Богу, не пришлось её применить. Да и вряд ли он смог  ею воспользоваться, если бы на кону стояла только его жизнь. Убил человека? Да, убил! Но не человека, а мразь, гадину ползучую! За мать свою убил!
   Только кому об этом расскажешь? Кто твою боль делить станет? Разве только тот старик, что наведывается к ним, когда приезжает на соседнюю дачу. Силантий Игнатьич, кажется. Тёплый человек. Слушаешь его и душой оттаиваешь. Вот ему бы, наверное, Никита всё рассказал. А другим не получится. Злость свою на того, кто мать его вместе с ним, ещё не рождённым, на позор бросил, из-за кого вся её жизнь под откос покатилась, Никита невольно на собеседника переносит.
   Так вот и с Петровичем вышло. Обидел человека ни за что, ни про что. Крепко обидел. Обходит теперь Петрович стороной не только Никиту, но всех остальных, кто с ним работает. Плохо вышло.

   А того старика бы Никита не обидел — говор его Никите деда Петра напомнил.  И бабу Одарку, которую баба Параска ругала и кляла, а та всё время плакала и только шептала в ответ, что может уже и косточки её сыночка ворон по свету разнёс. Писем-то не пишет.
  Мал Никита был тогда,  мало чего понимал, мало чего помнит из своего белорусского детства. Мать четыре года ждала, что его отец вернётся. Ждала бы и дольше.
   Да пришла весть о его странствованиях и "по диким степям Забайкалья", и по местам, где находится "славное море, священный Байкал". Вот это её сломило окончательно, вот тогда-то дала она согласие стать женой того хмыря, который ходил за ней по пятам ещё до Никитиного рождения. Ей было уже всё равно. Позор свой девичий она перенесла, а нести новый сил уже не осталось. От сочувственных взглядов, от откровенных насмешек хоть к чёрту на рога ехать была готова! Куда угодно и с кем угодно! Только бы подальше!
  Хмырь увёз их в Брянск.
  Но никогда не забывал Никита доброго деда Петра, который гладил маленького байстручонка по голове и ласково называл унучком.
 Этот Силантий Никиту тоже  так называет...унУчак.

   А байстручонком Никиту называли все, он думал, что это его имя, и откликался на него. Только мать называла его Никитушкой. Да дед Петро с бабкой Одаркой.


   Как же хотелось ему семейного уюта в простой деревенской хате! Как желал он после трудового дня прийти туда, где его ждала бы жена, домашний ужин, дети и работа по дому! Он не стал бы валяться на диване перед телевизором, он бы и  по хозяйству  вкалывал, как ломовая лошадь!
Но заводить второй семьи Никита не имел права, потому что тогда пришлось бы обделить материальным вспоможением свою Надюху. Надежду.

  Она удивительно похожа на его мать, на свою покойную бабушку. Ему есть с чем сравнить, у него имеется старое черно-белое любительское фото, где  молоденькая шестнадцатилетняя девчонка стоит с каким-то парнем  возле цветущей вишни. Мать никогда никому его не показывала, Никита  нашёл его только после её смерти.
  Есть у него и другие фотографии матери, более поздние. Те она не прятала.
 
  В Брянск  Никита приезжает редко и свою дочь видит только издали. Но, благодаря бывшим соседям, с которыми у него сохранились хорошие отношения и установился прочный контакт, знает о ней всё. Знает самое главное — отчим её не только не обижает, но и, как ни странно, даже любит. Надо же, отчим — и вдруг хороший человек! Бывает же такое!

 Выходит, зря Никита  его тогда в темном  месте караулил? Зря второй срок чалил? Выходит, зря.   Просто  Никита своего отчима вспомнил и за дочь испугался.
  За жену — нет. За жену он не испугался — она сама выбор сделала. Это у его матери выбора не было.
 Не держит теперь он зла на своего соперника, а за человеческое отношение к дочке даже свой незаслуженный срок простил. И жену простил. Жизнь есть жизнь.
 Вот только  кобеля того поганого простить не может.

                ГЛАВА 13


  Когда Силантий с Анной Алексеевной приехали получать ноябрьскую  пенсию,  Алёнки в банке не было. Встревоженный Силантий обратился к  молодому человеку, сидящему за её окошечком:
  — Унучак, скажы, а где та девчинка, что тут працуе? Яе Алёнкой зовуть.
  Молодой человек не понял. На помощь пришла Анна Алексеевна и перевела сказанное стариком.
  Парень пожал плечами и ответил, что он работает здесь всего пятый день и никакой Алёнки не знает.
 Всю обратную дорогу Силантий был сильно встревожен, необычайно молчалив и крайне рассеян. Анна Алексеевна, как могла,  успокаивала его. Не стоит паниковать раньше времени. Девушка могла пойти в отпуск, взять отгулы, заболеть, наконец.

  Но старик чувствовал, что это всё не так и случилось что-то серьёзное. Он вспомнил, что раньше, когда разговаривал по телефону с внуком и передавал приветы Алёнке, тот всегда шутил: "Ох, дед, сердцем чую, порушишь ты, коварный искуситель, счастье моё!" или "Ладно, обольститель, передам привет предмету твоего обожания". Шутки варьировались и никогда не повторялись. А в двух последних звонках они внезапно исчезли, заменились коротким и сухим "хорошо, передам". Да и сам разговор внук как-то  подозрительно быстро сворачивал, словно боялся, что дед о девушке спросит.

  Обычно всегда Сергей  звонил ему, но на сей раз дед сам позвонил внуку и после обычного приветствия спросил в лоб:
  — Иде Алёнка? Яё на работе нет, и у банку никто не знае, иде яна.
  Внук долго молчал, потом будто выдавил из себя через силу:
  — Не знаю, дед, где Алёнка,— и горько пошутил: — По-моему, она меня бросила.
  — Як бросила? — Силантий чуть не задохнулся от негодования. —  Ты давай не шуткуй, а кажы, что случилось? Можа, обижать её начал?
  — Дед, давай я малость разгребусь с делами, приеду, и мы с тобой поговорим. А то у меня сейчас работы по самые...гланды, да и разговор этот не телефонный. Лады?
  — Лады, — машинально повторил вслед за внуком Силантий и положил трубку. Какие уж тут могут быть лады, если Алёнка покинула его внука, такого красавца и умницу?
               
                ***

  "Обижать её начал!".  Да Сергей молился на неё! А неделю назад, вернувшись с работы, вместо Алёнки увидел  на тумбочке рядом с комплектом её ключей записку.
  "Сергей, мы должны расстаться. Я ухожу. Так надо. Прощай!"
  Это что, розыгрыш? Да конечно же! Сейчас она выскочит из кухни и повиснет у него на шее. Ох, и задаст же ей Сергей за такие шутки! Чуть до инфаркта не довела, чертовка!
  Но из кухни не доносилось ни звуков, ни аппетитных запахов. В висках застучало: "Ушла. Ушла. Ушла." Но почему так-то? Без объяснения причины?

  Сергей заметил, что Алёнка в последний месяц очень изменилась. Стала задумчивой, рассеянной, а однажды он застал её с красными  глазами. Но она сказала, что краснота от долгого сидения за монитором, а свою рассеянность  объяснила элементарной усталостью.
 Теперь вот ушла. Почему? Да  потому, что просто разлюбила! Вот и всё объяснение. Могла бы и сказать об этом. Разве бы Сергей не понял? И куда уехала?
 Мобильник отключён. Может, вообще, симку сменила. Подруга её пожимает плечами и молчит, как Зоя Космодемьянская.
 Обида на Алёнку сменялась тревогой. Потом наоборот.

  Два дня прошли в безуспешных поисках по всем знакомым. Даже случайным.  На третий день, истерзав себя донельзя и даже не предупредив Артёма о своём отсутствии на работе, ранним утром Сергей выехал в Толмачёво, где жила её мать. Больше Алёнке некуда было ехать.

  Неприветливо встретила его тёща. Ох, неприветливо. На его бодрое "Здравствуйте, Татьяна Романовна" лишь головой кивнула и загремела ведрами.
  Сергей не ошибся, Алёнка была здесь. Кутаясь в тёплый плед, она встала с дивана, присела на низенький пуфик возле журнального столика и жестом пригласила его занять место в кресле, что стояло напротив. За эти три дня лицо её осунулось, побледнело, а всегда лучистые глаза казались огромными и незрячими.

  Сергей сел и вопросительно посмотрел на Алёнку. Она молчала, только теребила тонкими пальцами бахрому пледа. Молчание затягивалось до неприличия.
  —Может, ты объяснишь причину своего внезапного исчезновения?- дрогнувшим голосом начал Сергей. — Скажи, в чём моя вина? Что я сделал не так?
 Алёнка  встала с пуфика и, подойдя к окну, прижалась лбом к холодному стеклу.   
  — Серёжа, — проговорила она тихо, но очень твёрдо. — Твоей вины нет. Всё ты делал правильно. Только продолжать жить так, как прожили мы с тобой почти шесть лет, я больше не хочу. Не могу.
  — Почему, Алёнка? Нам же было так хорошо вместе! — с отчаянием почти прокричал Сергей.
 Он вытащил из кармана пачку сигарет, но, вспомнив, где находится, засунул её обратно в карман.
  — Хорошо? Да, было хорошо. Но только тебе. А каково было мне? Ты хоть раз поинтересовался тем, чего я хочу? О чем мечтаю?

 Ничего себя, заявочки! Это он-то не старался, чтобы ей было хорошо? Ну, первые годы, конечно, тяжёлыми было. Съёмная квартира, вечные кредиты... Но тогда-то  Алёнку всё устраивало! Что же произошло теперь, когда жалкий сарай, где  они с Артёмом ремонтировали машины случайных и не очень-то платёжеспособных клиентов, превратился в самый престижный в городе автосервис с двумя филиалами и клиентура стала элитной? Почему Алёнка ушла именно теперь, когда съёмная однушка заменена на собственную трёхкомнатную квартиру в спальном районе города? Разве не для неё это всё?
 Неужели Алёнка забыла, как побывав с Сергеем в загородном доме его приятеля и возвращаясь в город, она в машине произнесла только одно :"Живут же люди!", а для Сергея это стало руководством к его дальнейшим действиям? Набрав кучу кредитов, он в рекордно короткие сроки отгрохал коттедж ещё лучше, чем у  приятеля!

 Будто прочитав его мысли, Алёнка продолжила:
  — Да, Серёжа, ты всё, наверное, делал правильно. И цветы дарить не забывал, и дворец вон какой возвёл! Только кому?
  — Нам, тебе и мне, — растерянно произнёс Сергей.
  — Мне? А кто я тебе?
   А! Так вот оно что! У Сергея отлегло от сердца.
  — Собирайся. Прямо отсюда едем в ЗАГС! Хотя нет, сегодня не успеем. Завтра. Всё завтра: ЗАГС, салон для новобрачных, список гостей, банкетный зал в ресторане. Что там ещё? Давай, собирайся! В машине договорим.

  Он подошел к Алёнке, хотел обнять, но она  отвела его руки.
  — В чём дело?- удивился Сергей.
  — Я про дворец не договорила. Помнишь, как ты привёз меня туда и стал объяснять, какую функцию будет нести та или иная комната?
  — Ну, помню, — ответил ничего не понимающий Сергей.
  — Ты всё предусмотрел. Даже будуар для "императрицы". Так ты, кажется, меня тогда назвал?
  — Алёнка, если тебе не понравилась та комната, выбери любую другую. А если ты обиделась, что я распределил всё без тебя,  сделай, как тебе удобно. Я ведь для тебя его строил, ты там хозяйка! А распределение комнат — это я, вроде, сюрприза, — он уже начал обижаться.
 Алёнка покачала головой.
  — Надо, сказать, твой сюрприз настолько удался, что сразил меня наповал.
 Но я не о том, ты меня не так понял. В тот памятный для меня день, ты, увлеченный собой "экскурсовод", даже не обратил внимания, что на  протяжении всей "экскурсии" я молчала. А почему?
  — Действительно, почему?
  — А потому что в таком огромном доме не нашлось места для крохотной комнатёнки под  названием "детская"! —  последние слова она почти выкрикнула.
 Опять прижалась лбом к холодному стеклу, будто хотела остудить то, что в ней накипало с каждым сказанным словом. Помолчав, продолжила уже спокойным, ровным голосом:
  — Помнишь, ты как-то говорил про выбор?
  — Какой выбор?
  — Ты сказал: "Или я, ли он!"
  — Кто он-то?
  — Ребёнок.
  — Какой ребёнок?
  — Наш. Хотя нет, не так. Мой ребёнок. Я беременна.
  Сергей опешил -к такому повороту событий он не был готов, но быстро пришёл в себя.
  — Какой срок?
  — Восьмая неделя пошла.
  — А ещё можно...ну, это...аборт?
  Алёна покачала головой:
  — Сергей, я свой выбор  сделала. Мне скоро тридцать, давно уже пора быть матерью, и это мой последний шанс. Но ты не переживай! В ЗАГС тебя не потащу, и алиментов нам твоих не надо.
 Она прошлась по комнате, села опять на пуфик и помахала рукой:
  — Бывай здоров, гусар!
 Горькая усмешка чуть тронула её губы.

  Сергей разозлился, сунул руки в карманы брюк, смял лежавшую в одном из них  пачку сигарет и молча вышел из дома.

 Его вины здесь нет. Он ещё на первом году их совместной жизни вполне серьёзно высказал по этому поводу свою точку зрения. Нет, нет, нет! Воспитывать их некому. Кажется, тогда она промолчала. Ну, а молчание, как известно, знак согласия.
 Потом ещё был как-то у них шутливый разговор на эту же тему. Алёнка спросила, что было бы, если бы она забеременела?
 Он, помнится, ещё очень удивился.
  — Но мы же предохраняемся? Ты таблетки пьёшь.
  — Всё так. Ну, а всё-таки если бы это случилось? Что тогда? — она настаивала на конкретном ответе.
 Он с наигранной печалью произнёс:
  — Тогда бы я решил, что ты  хочешь захомутать такого гусара, и очень бы в тебе разочаровался!
 Сергей расхохотался, схватил её в охапку и закружился по комнате в ритме танго.
 Но Алёнка оставалась серьёзной, освободилась от его настойчивых объятий и повторила свой вопрос.
 Сергей почесал переносицу, натянул на своё лицо маску холодной надменности и артистично раскланялся:
  — Ну, тогда тебе, дорогая, придётся выбирать: или я, или он! Делить свою красавицу я ни с кем не собираюсь!
  Опять расхохотался и схватил Алёнку в охапку.
 Получается, что шутил только он? А она уже тогда готовила его к сегодняшему дню?

 Но это было три года назад. К разговору о потенциальной  беременности Алёнка больше не возвращалась. Просто взяла и  ушла. Она, видите ли, сделала свой выбор!  Собралась рожать!
 А хочет ли этого Сергей? Могла бы и поинтересоваться. Как-никак он не чужой человек ни ребёнку тому, ни ей самой.
 Ладно, ей самой он уже, наверное, теперь никто. Но ребёнку он отец и тоже имеет право решать, рожать его или нет. Как теперь ему жить, зная, что где-то будет расти его Ксюшка или Санька? Он же с ума сойдёт! Нет, надо что-то делать! Но что?
 Вот надо было Алёнке взять и в один миг разрушить то, что они строили целые шесть лет?

 Как он проехал по оледеневшей трассе  эти километры, сколько времени  был в пути, Сергей не помнит. Обгонял всех, кого мог догнать. Пересекая сплошную полосу, многажды выскакивал на встречную. Один раз, чудом избежав лобового столкновения,  едва  не угодил в кювет.
  Всё это проходило мимо его сознания, потому что в голове пульсировал тандем: озлобление ("Ладно! Чёрт с тобой! Не нужен я тебе — так тому и быть!") и предвкушение реванша ("Посмотрим, как ты справишься одна! Одумаешься и сама прибежишь, как миленькая, а я ещё подумаю...").

  Только въехав в освещенный неоном свой дворик, он пришёл в себя и понял, что день-то кончился. Наступил вечер.

            ГЛАВА 14
 Гололёд исправно трудился на дорогах без выходных и отгулов за сверхурочные. Он ежедневно прибавлял автосервису работы, которой и  без того всегда невпроворот — все гаражи забиты под завязку. А тут ещё у Артёма коттедж "дозревал", и присутствие хозяина там было просто необходимо. Так что весь автосервис вместе с его филиалами лег на плечи Сергея. Даже сорвались две поездки в сауну. Рабочий день начинался с семи и заканчивался за полночь. Частенько Сергей и ночевал в офисе. Всё это немного отвлекало его от мыслей об Алёнке.
   А в пятницу позвонил Артём и пригласил на субботний "мальчишник" по случаю завершения всех работ. С дедом, разумеется, пригласил. И то правда - какой же "мальчишник" без Силантия?
 
   Силантий, две недели терпеливо ожидавший от внука добрых вестей об Алёнке, очень обрадовался предстоящей поездке — наконец-то, он увидится с Полканом! Да и по Петровичу уже скучать начал. И по тем "кастрабайтам", которые у Артёма работают, с ними он тоже "свёу знаёмство", переросшее в дружбу.
 Правда, на вопрос об Алёнке внук ответил как-то уклончиво, но старик не стал лезть ему в душу. Кто их, молодых, разберёт? Вдруг и взаправду она его сама спокинула? Внуку и так больно, Силантий же не слепой, видит, а тут ещё он будет ему живую рану колупать.

   Полкан свою радость от встречи выражал сдержанно. Нет, он не обижался на хозяина за его долгое отсутствие, он всё понимал, этот умный друг человека. Солидно, как и подобает уважающему себя мужчине преклонного возраста, дал им с внуком лапу, но всё-таки не удержался и лизнул хозяина в лицо. Потом почувствовал неловкость (не щенок ведь уже, чтоб так себя вести!), смущённо  отвёл взгляд и улёгся возле конуры.

   Артём позвал Сергея оценить его дачу, Силантий отправился с ними. Осмотрели. Остались довольны. На вечер  хозяин рабочим организовал что-то вроде отвального банкета, а утром пообещал подкинуть до электрички. Бригада отправлялась на найденный бригадиром по объявлению в интернете новый объект, где они будут выполнять отделочные работы.  Артём с Сергеем пошли готовить сауну и ожидать приезда остальных завсегдатаев "субботника", а Силантий остался с бригадой, справедливо решив, что внука с его другом он часто видит, а с этими хлопчиками вряд ли когда судьба сведёт.
 — Силантий Игнатьич, — обратился к нему Никита, — по говору ты, вроде, белорус. А откуда?
 — З Гомельщыны. З Палесся.
 — И я оттуда. Правда, только родом. Всю свою сознательную жизнь прожил в Брянске.
 — Неужели? —  обрадовался старик. — Таксама з Палесся? А з якого району?
 — Из Лоевского, —  перебирая документы, конверты и бумаги ответил Никита. Перед ним стояла уже собранная походная сумка с нехитрыми пожитками.
 — У меня у Лоеуским районе двоюродная сестра жила. Яна после войны туды замуж пошла. У  Дамамерки. Можа, слыхал? —  голос старика вздрогнул и чуточку подсел от волнения: надо же, где земляка-то встретил!
 — Так и моя мать родом из Дамамерок.
 — Я-то там был всего один раз, это коли Хведьке пятнадцать годов исполнилось. У Параски дочка была, Аринка. Яна молодше Хведьки года на четыре ... или на пять буде. Муж Параскин, Яков, конюхом у колхозе працавал. Симененко  его фамилия. Можа, знаешь? — старик пожевал губами, подумал и добавил:
 — Тольки не, ты не можешь их знать. Сам же сказал, что всю жизнь прожил у Брянску.

   Ударившийся в воспоминания, старик не сразу заметил, как побледневший Никита дрожащими руками пытается собрать выпавшие из потёртого конверта фотографии.
 — Что с тобой, унучак? Тебе плохо? — встревожился старик. — Сердце прихватило? Я  сейчас  позвоню. Да где же той телехвон? А, от ён!
   Вместе с телефоном Силантий извлёк из кармана  нитроминт спрей —  он сам пользовался этим препаратом при сердечных приступах.
 — От дурень старый, у меня  же лекарство есть! На, прысни у рот, яно у кровь хутка попаде, сразу должно полегчать.  А можа, "Скорую" вызвать?
   Никита стиснул зубы, отрицательно покачал головой и сгрёб всё: документы, бумаги и фото — в одну кучу. Потом начал эту кучу разбирать.

 — Ну, тады эту фукалку, нутропрэй, с собой возьмешь. От я  тебе у сумку яе кину. У меня еще есть.
 Старик положил мобильник опять в карман и стал ему помогать складывать фотографии.
 — Унучак, а это фото у тебя откуда? Это же моя сестра! —  Силатий показывал ту самую фотографию, где  шестнадцатилетняя девочка стояла с парнем под цветущей вишней. — От и плетень у хаты. И вишню я памятую.

   Забыл старый Силантий до- и послевоенную моду — не могла его сестра носить такие короткие платьица и развевать волосы по ветру. Шестнадцатилетняя Параска носила сподницы ниже колен, а волосы под платком прятала. Да и кто бы позволил ей фотографироваться с парнем, если он не муж её? Что же касается плетня, они  везде из лозы плелись.
   А вишня... Так вишня в Белоруссии всегда одинаково цвела: и до войны, и во время её, и после.
 Никита взял из рук Силантия фото, долго смотрел на него, потом произнёс еле слышно:

 — Это, дедушка, не сестра твоя. Это моя мать. Симененко Ирина Яковлевна.

   Он рассказал Силантию всё. И про своё незаконное рождение. И про изверга отчима, постоянно избивавшего мать за него, за это его проклятое  рождение.  Про сроки свои тюремные тоже не утаил.  Вот перед этим стариком раскрыть душу можно: он поймёт и ни за что не осудит.
   А на прощание подарил Никита ему то самое фото, на котором  мать так похожа на сестру этого доброго человека,  неожиданно оказавшегося его дедом. Пусть и двоюродным. Самого же Никиту дед сфотографировал "на  памьяць" камерой мобильного телефона, и со словами "Даст Бог, ещё свидимся!", они обнялись и распрощались навсегда.
 
                ГЛАВА 15


   За суетой, за сауной с последующим застольем,
за воскресными шашлыками Сергей проворонил резкую перемену в настроении деда и заметил её только на обратном пути.
 — Дед, ты чего скуксился? А? Устал? Нет? Прихворнул, что ли?
 — Да не, не хворый я. Я внука нашёл. Никитой зовуть. Про его тепер усё думаю.
 — Где нашёл-то?  —  удивился Сергей. — Вроде, раньше в нашей компании родственников не находилось.
 — А ён з другой кумпании буде. Ён жа не бизнесмен, чтобы у саунах плюхаться да, надевши барский халат, у креслах качаться. Ён работяга, —  с вызовом ответил дед.
 — Ну, ты даёшь! Сначала бандюка Коляна почти усыновил, теперь вот внука-пролетария откопал. Этак и до внучатых племянниц с нашей Тверской недалеко, —  развеселился внук. —  Может, заедем по пути, чтоб времени зря не терять? Видишь, смеркается? Значит, как раз на раздачу успеем.
 — Трепло! Ботало коровье!
 
     Дед обиделся, насупился и отвернулся к окну: про эту Тверскую он уже от своих подруг по лавочке наслышан был.
  — Ладно, не сердись, — Сергей шутливо толкнул его плечом. Дед демонстративно отодвинулся подальше.
  — Понял, —  серьёзно произнёс внук и добавил озабоченно:
  — Сегодня на Тверскую рулить не будем. Хоть ты, может, и не против, да я устал. Едем сразу ко мне, а завтра я тебя к усыновлённому тобой Коляну закину. Идёт?

    Всегда спокойный Силантий вдруг неожиданно вспылил и перешел на почти чистый русский язык. Это ему давалось с трудом, но старику казалось, что так лучше дойдёт до собеседника то, что он скажет:
  — Что вы все заладили: "Колян бандит, Колян бандит..." Что вы знаете о нём? Татуировки видите? А жизнь его вы знаете? Вот ты при батьке и матке рос. Одетый, обутый и сытый. А ён?

    Мать Коляна мужиков насобирала по всему городу больше, чем твоя исторических костей на раскопках! На сына той гулящей было  наплевать! А батька яго, кобелюка облезлый, так тот и вочэй ни разочку сыну не показал!
    Кто хлопца уму-разуму учил? Улица. А улица чему научить можа? Ничему доброму. Зато дорогу  у тюрьму покажет.
 
    А вот сердце Колян имеет доброе. Не хуже твоего. Тольки ты ж его за человека не личышь и рядом с собой за стол не посадишь, бо тебе стыдно это буде сделать! И ён это чувствуе, потому и идёт не к нам, а туды, где его принимают. Мы ж усе чистые такие, безгрешные! А я вот сел з им рядом, не постеснялся! Тольки на лавке сел, бо стола своего в городе не имею. А однажды пригласил я его у Хведькину квартиру чаю попить, так ён не пошёл.
А знаешь, почему?

   Сергей не знал, почему Колян отказался от чаепития в квартире соседей, и Силантий ответил сам:
  — Потому, что испугался: пропадёт какая цацка, брошка или браслет, —  на яго подумають. Цацка та не пропадет, просто не туды положуть яе. Тольки покуль знайдуть, ён буде под подозрэннем.
   Вот если у тебя Артём гостюет, а назавтра Алёнка ошейник, ну, которы кольём называють, не найдёт на тумбочке, ты ж не подумаешь, что друг твой его украл? Не. А если б Колян гостил? То-то и оно!
   Колян никого не убивал, ён по малолетству загремел за воровство и несёт тепер эты свой грех усю свою жизнь.  Шьют теперь ему менты дела усякия. Разве то правильно?
   Да, друзья у него блатные. Так одному у свете тоже неможно прожить.. А нам же, хорошим, с ним якшаться "западло"!


   Услышав из уст деда эти  слова, Сергей от удивления едва не проехал на красный свет и резко затормозил перед самой "зеброй". Он даже не словами был поражён, а той интонацией, с которой дед их произнёс. Здесь была и боль за всех колянов, и презрение к тем, кому "западло" с ними якшаться, и злость на "кобелюк", которые бросили детей на произвол судьбы и такими колянами их сделали.

    Сергей невольно поёжился, ведь последнее так или иначе и к нему сейчас отнести можно. Вполне. Ведь кто, если не он, Сергей, будет повинен в том, если мир пополнится ещё одним Коляном или Тверская увеличится на одну единицу товара?
  — Ты, дед, как всегда, прав,—  грустно произнёс Сергей, — что-то не то происходит сегодня с нами. Мельчаем как-то и ответственностью, и душами. Прежде чем родить дитё, надо подумать, а смогу ли я его воспитать? Смогу ли дать ему всё необходимое? Если нет, тогда лучше убить в зародыше.

(Нет, не о себе сейчас Сергей говорил, а об Алёнке. Это ведь она, безответственная, не задалась вопросами о воспитании и о будущем ребёнка. Он-то, в отличие от неё, как раз очень серьёзно к этому подходит.)

  — Ты чего несёшь, поганец! — взвился дед, враз смешав два языка, не изменив только акценту. —  Як это "убить"? Да як у тебя язык-то не отсох, такое ляпнуть? Твоя прабабка семерых родила, я последним был. Ни одного не убила. Война моих братов на тот свет отправила, так то война. Из всех только я  и остался живым. Сестру у Неметчыну угнали, про братов я уже сказал.
А тебе чего не хватает? Детоубивства? Во-во! А еще Коляна бандитом крестишь. Сам ты бандюга! Ишь! Анделов нероженых он убивать собрался, анчихристово племя!
  — Дед, прервём ненадолго нашу дискуссию. Продолжим дома. Вылезай. Приехали. Но запомни: по классике жанра следующая реплика должна быть моей.
  — Давай, давай! Побачым, якую ты трэплику мне задашь, —  дерзко парировал старик.
   Он вылез из машины и назло внуку со всей силы хлопнул дверцей иномарки.
  — Прошу не хулиганить и не наносить вред моему имуществу, —  погрозил пальцем Сергей.
  — Можа, твоему иносРанцу и тебе, русскому заср...цу, мало, — продолжал грубить Силантий, ехидно прищурив левый глаз и ткнув пальцем сначала в машину, а затем  в Сергея, — так я мОжу и на "бис" зробить!
 Смерив их обоих презрительным взглядом, старик гордо и независимо пошаркал к подъезду.

    Да, подумал Сергей, еле сдерживая смех, с дедом от скуки не загнёшься. Факт! Прямо на глазах матереет. Верна поговорка: скажи, кто твой друг, и я скажу, чему он тебя научит. "Менты дело шьют", "западло"... Держись, город, Колян номер два уже на подходе!
   Он погладил блестящий бок своего внедорожника, будто хотел сказать: "Что, брат, и тебе перепало? Хотя тебе-то что, ты сейчас отдыхать будешь, а меня ждёт такая экзекуция, что мама не горюй!" — и включил сигнализацию.

    Воинствующего деда Сергей догнал у самого подъезда и с угодливостью лакея распахнул перед ним дверь. Тот, не глядя на внука, с высоко понятой головой прошествовал в лифт и нажал на нужную кнопку. Сергей удивленно проследил за движением кабины, почесал затылок и, прыгая через ступеньку, поскакал вверх.

   Ну, надо же! А ведь, честно признаться, не поверил он тогда отцу, когда тот, вытирая выступившие от смеха слёзы, рассказал, какой трюк проделал с ним дед, обиженный за нелестное высказывание в адрес Коляна. Теперь дед повторил акцию протеста против дискриминации своего кореша. Сделал, так сказать, дубль номер два.
   Однако в истории с отцом только за Коляна дед разгневан был, а тут ещё и "анделы нероженые", которых Сергей, видите ли, чуть ли не табунами на небеса каждый Божий день загоняет! Ох, и вечерок  же ему предстоит!

   Перегнувшись через перила, дед зорко следил за скачками внука и только тогда, когда тому оставалось преодолеть последний пролёт, отмщённый сполна, довольный собой Силантий дал лифту полную свободу.
 
                ГЛАВА 16

   Пристраивая свою и дедову куртку на вешалку, Сергей вспомнил о Никите:
  — Дед, а нельзя ли поподробнее про твоего новоявленного внука услышать? Из первых уст, так сказать.
  — Ох, Сярожа, тяжко мне рассказывать про то, но тебе надо знать. Особливо теперь. Ну, пошли у кухню.

   Так узнал Сергей невесёлую историю  двух сломанных судеб.
 Он, конечно, слышал и о более трагичных случаях, только они   как-то проходили мимо сознания. Ну, было там с кем-то то-то и то-то... Ну, жалко, конечно, что такое случилось с женщиной и её ребёнком... Почему же именно эта трагедия так всколыхнула его?
 
   Силантий потёр ладонью лоб, обвёл глазами кухню, обустроенную по самой последней моде, и добавил:
 — Вот бачышь, унучак, як  один подлюка две жизни порушил.
Это ещё хорошо, что Никита не сломался, хоть и два разы у тюрьме сидел. Но жить ему вельми тяжко, потому что он людям не верит.
 А могло бы у хлопца и по-иному выйти. У школе учился на пьятёрки. Он мне школьный документ показвал. Физиком мечтал стать. Да тольки стал тем, кем ты его видел. А что ему было делать, коли та образина на его мать з ножом кинулась? Ждать, чтоб он ее зарезал? Никита другой нож ухватил и зарезал отчима.
 Не дай Бог никому з малых годов быть приниженным, безбатьковщиной, байструком. А  разве  дитё повинно, что его кинули? Не дитё гнобить трэба, а того, кто такую подлость сотворил.

    Он помолчал, потом достал подаренную Никитой фотографию и тихо произнёс:
   — Это его мать и моя племянница, сестры двоюродной Параски дочка. Аринка. Она дождалась Никиту з тюрьмы и почти сразу  померла. У ей всё нутро отбито было, особливо почки. А была молодая еще... Федька ее знае, мы когда-то у гости до их ездили. Ты, унучак, отдай эту фотографию, чтоб пересняли ды большую сделали. У нас после войны фотограф по деревням ходил, дык он со старых карточек портреты делал так, як ему скажуть. Мог пилотку на голове намалявать. Вот если бы Аринке на голову платок да два родимых пятна на щёку, тогда бы вылитая Параска б была.
Сергей взял фото, посмотрел, повертел:

  —  Есть у меня клиент один, в ателье работает, большой спец по ретро фото, он тебе с одного этого снимка два портрета сделает: и сестры твоей Параски, и племянницы Аринки.

  —  И рамки под их трэба. Красивые. А еще я Никиту на телефон заснял. Як-то по компьютеру тоже можно сделать портрет.
  — Сделаю, дед. Всё сделаю. А рамки там же, в ателье, можно приобрести на любой вкус.
 — Не, тут трэба деревянные. Со стеклом. На стенку чтоб.
 — Ну, тогда их нам Петрович выжжет, я в субботу ему закажу. Дай-ка мне свой телефон.
 
   Сергей вынул из телефона флешку, вставил в компьтер и включил его. Начал просматривать фото. Сначала появилась Анна Алексеевна, затем джип Коляна. А вот и сам Колян.
   Ба! А это что такое? Дед сидит в его джипе? Нет, какой дед? Это же пахан из "Бандитского Петербурга"! Такой же орлиный взор. Он так же вальяжно откинулся на спинку сидения и небрежно бросил на руль правую руку, а левой  приветствовал кого-то, находящегося за кадром.

  — Антибиотик-то как в вашу дружную компанию вклинился? Он что, от мстителей  в нашем подъезде шифруется? — спросил Сергей, кусая губы, чтобы не обидеть деда гомерическим хохотом.
 Увидев это фото на мониторе, Силантий засмущался и стал оправдываться:
 — Да не, то не Биотик, то Коля  меня снимал, я и не хотел совсем. Я тольки за рулём хотел посидеть. А он сказал, что я вельми круто выгляжу, як  той ... ну, там матерное слово есть...
  — Шумахер?
  — Во-во! Коля так и сказал.
   На следующем фото Силантий держит под ручку Анну Алексеевну, потом Колян обнимает старика за плечи и оба улыбаются. Кстати, улыбка-то у этого банди...то есть у Коляна, и впрямь добрая. Какая-то детская, что ли.


 Завершает дворовую фотосессию снимок, где Колян, Силантий и Изольда сидят на лавочке и едят бананы.
 — Вся малина в сборе, — улыбнулся Сергей.
 — Где ты малину видишь? То ж бананы. Это Коля нас  угощал, - поправил его старик.

   А вот и Никита. Недоверчивый взгляд больших серых глаз, прямой нос, чётко очерченные губы. Густые волнистые волосы покрыты инеем ранней седины.
 Сергей долго всматривался в красивое, волевое лицо. Да, такой не сломается! По возрасту немногим старше самого его, но сколько же вынес этот мужчина! Однако не жалость чувствовал Сергей к Никите, а уважение. Этот своё дитё не бросит и жену на аборт не погонит.
  Господи, да что ж за вечер выдался! То дед — про детей, то сам — про них же.

  — Слушай, дед, я распечатаю тебе все твои снимки на принтере, но чуть позже. А ты потом раздаришь их на память своей организованной дворовой группировке.
  — Правда? — обрадовался Силантий.— От уважил, Сярожа, дык уважил! Всех нас. Як они рады будуть! Ты покудова не выключай, я еще их погляжу.
 Старик уселся в удобное кресло и начал повторно рассматривать все снимки, а Сергей накинул куртку, вышел на лоджию и закурил.
 
   Его до глубины души потрясла история, рассказанная дедом, и  он подумал, что хочет он того или не хочет, Алёнка родит, она не станет делать аборт. А какова будет судьба его, Сергеева, ребёнка? Не повторит ли его дитё судьбу Никиты или Коляна, и не станет ли сама Алёнка второй Аринкой? И как будет жить сам Сергей в своих хоромах вдвоём со своей нечистой совестью?
 Господи, сколько впечатлений за один только день!

    Стоп! А почему дед сказал, что мне это надо знать и особенно теперь? Надо знать, это понятно. А "теперь"-то чем особенным отмечено, и чем  оно отлично, скажем, от "потом"?
 Вот оно в чём дело! Колян и Никита —  две истории на общей канве.  Безотцовщина!
   Ай да, дед! Ай да, хитрован!

   Только не был хитрованом Силантий, это было  простое  стечение  обстоятельств. Сначала внезапно исчезла Алёнка. Потом Сергей в машине за аборт ратовал. Сложив, как мозаику, разрозненные части, старик получил целостную картину происходящего, в центре которой находится ещё не родившийся, но уже живой ребёнок. И теперь Силантию надо во что бы то ни стало наставить внука на путь истинный.
               
                ***

   Вернувшись в квартиру, Сергей предложил деду почаевничать, как в старые добрые времена.
  — Сярожа, а почему ты не хочешь сказать мне правду? — спросил  Силантий.
  — Какую? Вроде, я тебе никогда не врал и не вру, —  удивился Сергей.
  — Конечно, не врал, я это не отрицаю. Но и правды не говоришь. Что у вас з Алёнкой произошло? Яна тяжёлая? Так?
  — Ох, дед, ничто не ускользнёт от твоих всевидящих очей. Да, она ждёт ребёнка. Ты доволен?
 — Я-то вельми довольный, а ты, бачу, не, — нахмурился дед. — Ты хоть разумеешь, якое это счастье - иметь детей? Вот  нам з Марьей своих Бог не дал, так Федьку послал. Ну, это ты знаешь. А вас з Алёнкой Бог своёй милостью отметил.
  — Да уж! Вот только не знаю, что с ней теперь и делать, —  усмехнулся Сергей.
  — З кем? З Алёнкой? —  не понял дед.
  — И с ней тоже.
  — "Что делать, что делать", — передразнил Силантий внука. —  Беречь  трэба. Вот что делать!
  — Кого беречь? - теперь внук не понял деда. — Алёнку или дитё?
  — Ободвух.
  — А потом что?
  Дед ухмыльнулся в свою почти "як у Ивана Сяргеевича" бороду:
  — Потом что? Потом родить Алёнка дитя, а ты растить яго будешь.

  — Дитя... Оно ж, поди, кричать по ночам будет? —  с каким-то затаённым страхом то ли спросил, то ли предположил Сергей.

  Дед утвердительно кивнул головой и добавил:
  — И днём тожа. Я тебе больше скажу: дитя еще и мочиться стане на твои кустюмы, от Гардины которые. Да и не тольки мочиться.
  — От какой Гардины? —  не понял внук. — А, от Кардена.
 
 (О чём это дед говорит? Чёрт с ними, с костюмами этими! До них ли, когда судьба решается!
 А, кстати, чья судьба-то? Сергеева? Ребёнка того неожиданного?)
 
   Меж тем вопрос об испорченных детьми праздничных одеяний  ещё не был снят с повестки.
  — Вообще-то, твои кустюмы чистые будуть. Это вот ты бабкину  праздничную кохту загадил у праздник Троицин. А уж скольки простой одёжи измарал, так и не пераличыть! Для теперашних-то деток разные памперд-сцы напридумляли. Вот в них дитя теперь свою нужду и справляе, а не у фартук бабке своёй.

  — Это всё хорошо, а кто с дитём тем, с той милостью Боговой, сидеть-то станет? Нам же работать надо? — под напором дедовых доводов Сергей уже почти смирился с неизбежной участью отцовства. Но были важные детали, обойти которые было никак невозможно.
  — Як кто? —  удивился дед.- Бабка, конечно. Лилии давно уже пора было эстахвет   от свекрухи принять. Еще тогда, як Марья  жива была. Но то твоя вина, а не мати твоёй.
 Бабка дитя должна тешить. Так от веку ведется.

  Сергей с сомнением покачал головой. Он не мог представить себе свою мать рядом с пелёнками, распашонками, бутылочками со смесью и самим малышом.
  — А чему ты дивишься? Мать твоя — такая ж баба, як и уси, тольки учёная.
  — Дед, она не умеет с малышами! Она же всю жизнь только с профессурой да со своим студентами общалась! —  в голосе Сергея зазвучали новые нотки, и это была уже тревога за своего ребёнка, который будет отдан в неопытные руки. — И Алёнка ведь тоже не умеет! А если, не дай Бог, спинку ему нарушат!
  — Научится, —  уверенно произнёс Силантий. — Бабками не рождаются, бабками становятся.
  — Кто научится? Мать? Алёнка? —  почти с отчаянием возопил внук.
  — Обои, —  заявил дед и беспечно махнул рукой.
 
  — Да, но мать же работает. Разве она оставит науку? Как она будет без истории древнего мира существовать?
 
  — На пензию пойдет твоя мати. Хватить ей у загробном мире скитаться, пора уже у этот мир вертаться да хоть на старости лет пожить у им, —  безапелляционно разлучил невестку с историей свекор и подвёл черту под сегодняшним непростым разговором:
 
  — Ладно, Сяргей, не пудры свои мозги и мои не вынось. Ты свое дело уже сделал, а з остатним нехай сами бабы разбираются. Тебе зараз думать треба, як Алёнку уберечь от выкидышу да семью обеспечить. Усё. Пошли спать, бо завтра дел много предстоит.  И перш-наперш, жёнку до хаты вертай. Жёнку, а не деушку.
 И як это у вас, у теперешних молодых выходить —  годами вдвоём спять на одным ложы, а она усё деушка?
 Да записаться з ёй не забудь, чтоб усё было законно, чтоб твоего сына байструком не называли! Чуешь?
  — Слышу, —  ответил Сергей, погруженный в свои новые заботы.

    Ну, и дела! Он появления ребёнка боялся,  а оказалось, что в этом нет ничего страшного. Он  решил, будто  мать не годна для бабки, а того и не знал, что "бабками не рождаются, бабками становятся". Ты посмотри, как верно всё по полочкам разложил этот философ с церковно-приходским дипломом! Вот что бы  внук без него делал?
 "Выражения про мозги дед явно у Коляна позаимствовал, а уж   "пудрыть и вынОсить" их, так это он  и без помощников горазд", —  подумал Сергей и улыбнулся.

 Через два дня он привёз Алёнку домой.

                ГЛАВА 17



          Петрович закончил работу над шкатулкой и приступил к портретным рамкам. Самых портретов он не видел, Фёдорович дал только размеры и сказал, что портретов будет два: Никиты, который работал у Артёма, и его матери, оказавшейся племянницей Игнатьича.  Вот ведь как случается в жизни — за тысячи километров от родной Белоруссии довелось встретиться родным людям.
 
   Фёдорович рассказал, что дедову племянницу  обманул обещаниями некий выродок и Никита появился на свет байструком, то есть, незаконнорожденным. Несколько лет ждала Ирина возвращения из дальних странствий Никитиного отца, но так и не дождалась. Чтобы уехать подальше от позора, она вышла замуж за какого-то отморозка, тот, садист, измывался над женщиной, за что и был убит пасынком, то есть Никитой.

   Какая-то необъяснимая тревога холодной скользкой змеёй вползла в сердце Петровича. Что-то далёкое и почти забытое наполнило его сознание. Ирина... Её ведь тоже звали Ириной.
   Он  хотел узнать подробнее о Никите и Игнатьиче, но Сергей  торопился, ответил коротко: дед его из Гомельской области, район Брагинский,  деревня толи Петькиновщина, толи Пенюковщина; Никита, наверное, тоже оттуда.  А, вообще, обо всём этом ему, Петровичу, лучше у деда спросить. Вот на Новый год они приедут, дед ему всё детально и разъяснит. А Сергей мало чего знает, да и некогда ему с Петровичем долго болтать — женится он.

                ***
   До Нового года оставались считанные дни, и Петрович торопился закончить работу. Рамки получились на славу, узор лёг правильными изгибами, хотя кое-где вздрагивала рука, нарушала линию, но тут же мастерски сама и исправляла дефект. Теперь осталась мелочь: покрыть изделия на несколько раз морилкой, а потом  дважды — лаком. Можно и передохнуть.

   В коттедже подруги Алёнки  под руководством Светланы, жены Артёма, наводили порядок и готовились к празднику. Ёлку поставили в большой комнате, там же расставили столы. Гостей ожидалось немного, только родные и близкие, однако по самым скромным подсчётам их набиралось десятка три. Новоселье Артёма в связи со свадьбой Сергея и Алёнки перенесли на Старый Новый год.

   Предпраздничная суета не обошла стороной и Петровича, ему поручили следить за тем, чтобы маленькая Ксюша, дочка Артёма и Светланы, не мешала взрослым, не лезла к собаке, не объелась сладостями и, вообще, по желанию её мамы, "была бы от греха подальше".
 Дальше всего "от греха" находился флигель, куда и привёл  Петрович  непоседу. Поначалу он едва ли не со страхом взирал на это маленькое чудо и не знал, что с ним делать. Вдруг  избалованный ребёнок начнёт кукситься, требовать луну с неба и потом нажалуется, что он её обижал?
 А что дети  богатых родителей обязательно должны быть избалованными, Петрович ничуть не сомневался

 Но всё разрешилось само собой. Девочка оказалась очень контактной, крайне любознательной и совсем не капризной. Она называла его дедушкой, а узнав, что он не знает ни одной сказки, сама рассказывала ему их, а заодно и мультики. Они вместе накормили Полкана и  расчистили дорожки.

 Пришло время обеда, и дружную пару позвали к столу. Поскольку Петрович  идти  в коттедж  отказался наотрез, а Ксюша не пошла из солидарности с ним, то обед им принесли во флигель. Почти всё было съедено с завидным аппетитом, а остатками и мясными косточками   Ксюша угостила доброго старика  Полкана.

 Потом они вдохновенно ваяли  прямо у парадного входа весёлого Снеговика, играли в Машу и Медведя и ощищали друг друга от снега маленькой метёлочкой, при этом Петровичу пришлось согнуться в три погибели, чтобы дать девочке возможность осмотреть его с ног до головы. Они вдвоём носили дрова во флигель и топили печь, пили горячий чай с сушками и "выступали на эстраде".
  Ксюша, горестно подперев ладонью пухлую щёчку,  исполнила "Ах, зачем эта  ночь так была хороша!", любимую песню своей бабушки Кати, которая живёт  далеко, в Ялте, а её, Ксюшу, к ней возят только тогда, когда приходит лето.
 Чинно  поклонившись "зрительному залу" и "оглушительным" аплодисментами, девочка объявила  выступление Петровича. Он  встал посередине кухни, одернул  свитер и громко спел свою любимую "Листья жёлтые над городом кружатся", очень модную в конце 70-х.
  "Увезу тебя я в тундру" они не только пели дуэтом, но ещё и инсценировали. Ксюша была каюром, а Петрович изображал оленя и лихо скакал с ней на плечах по всей "тундре", то есть по всему флигелю. "Каюр" вместе с "оленем" так самозабвенно орали в припеве "Эге-ге-е-ей!", что задремавший было Полкан, услыхав дикие вопли, доносившиеся из флигеля, пару раз спросонья тявкнул для острастки, но поняв, что это бесполезно, опять залез в свою конуру.

 Когда вечером Светлана пришла за дочерью, та категорически заявила ей, что пойдёт в большой дом только при условии, что завтра её опять приведут к дедушке и к Полкану, потому что она не успела рассказать им про Лунтика и не объяснила, как правильно делать ледяную горку. Мама улыбнулась и пообещала всенепременно выполнить это условие.
 
 Весь вечер Петрович ломал голову над тем, где же лучше всего сделать горку, а главное, как, чтобы она понравилась Ксюше? Ранним утром он набросал возле флигеля большую кучу снега, разровнял его, сделал скат, утрамбовал и полил водой. Рядом вырезал ступеньки, чтобы малышке было удобно взбираться на горку. Приготовил фанерку, потому что категорически отверг санки — если упадёт ребёнок, то может удариться, а с фанерки падение исключено. Разве что в снег нырнёт.
  В это утро Петрович быстрее обычного управился с привычными делами и начал ожидать прихода этой непоседы, время от времени бросая нетерпеливые взгляды в сторону проснувшегося уже коттеджа. Но Ксюша всё не появлялась.

 Сначала Петрович подумал, что Светлана решила оставить дочку дома и даже разозлился - обещала же малышке, обманула, получается, их с дедушкой? Потом начал волноваться: вдруг простыла, ведь вчера они почти полдня на улице провели? Эх, наверное, шарфик плохо он ей завязал, и теперь вот из-за его ротозейства лежит бедный ребёнок с температурой. Вспомнил, что у него где-то стояла банка с засахаренной брусникой, пошёл её искать. Банка нашлась, а девочки всё не было. Может, ещё не проснулась?

 Интересно, когда просыпаются дети? И как? Наверное, потягиваются и трут кулачками глазки. Подходит отец, обнимает маленькое, тёпленькое тельце и вдыхает неповторимый запах своего сына или дочки. А чем пахнут дети? Молоком, наверное.  И почему именно отец подходит, а не мать? Ну, она оладьи, наверное, стряпает, ей некогда. Сейчас вот умоет папа своё чадо милое, поможет ему одеться, и сядут они завтракать.

 Будто наяву увидел Петрович эту семейную идиллию, и заныло что-то в левом боку. У него никогда не было  такого простого человеческого счастья. Не было. И уже не будет...

 Время перевалило за полдень, а Ксюша всё не появлялась. Вконец измученный  Петрович решил было сам войти в дом и узнать, что стряслось с девочкой и если всё в порядке, то почему не выполняют того, что было обещано; но тут раскрылись ворота, во двор въехал внедорожник Фёдоровича и одновременно с ним на крыльцо вышла Светлана с одетой по полной программе Ксюшей.

 "Слава тебе Господи, — с облегчёнием выдохнул Петрович, — не заболела, моя щебетунья! Стоп! Почему твоя-то? Где они, которые твои? А ведь наверняка есть, только никто из них его, Петровича, дедушкой не назовёт. Своим. Родным. Как вот Фёдорович Силантия Игнатьича. Не назовёт... потому что никто никогда не называл его своим отцом...потому что он, Петрович, никого никогда не называл сыном. Или дочкой... "
  В левом боку опять занималась боль.

                ***

   Силантий с пакетом в руках вошёл во флигель, снял шапку, поздоровался, поздравил с наступающим Новым годом и присел на табурет. После традиционного обмена сведениями о здоровье и своём житье-бытье приступили к главному. Сначала старик долго и пристально рассматривал рамки и, по достоинству оценив их качество, спросил о стоимости такой работы.
  — О чём ты, Игнатьич? Пусть это будет мой тебе подарок к празднику, — махнул рукой Петрович.
   —Слухай, ты что, усё то, чем тут украсил  хату,  хлигель и даже отхожее место, тоже дарил моему унуку? —  удивился Силантий. — Получается, ён тябе эсплуатируе?
  — Да, нет, — улыбнулся Петрович, — какой из Фёдоровича эксплуататор! О чём ты, отец? Он и так меня из помойной ямы на свет вытащил да приют дал на старости моих лет. Чем могу, тем и благодарю.
  — Ну, ладно, — Силантий достал кошелёк, — з унуком моим у вас своя расчётная ведомость, а посколь я-то тябе ниоткуль не вытаскивал, то сказывай мне кошт, то есть, цену.
 И категорически отказался брать без "грошэй".
 Пришлось Петровичу назвать какую-то символическую сумму.

    Рассчитавшись и положив кошелёк в карман, старик достал из пакета пластиковую папку, бережно вынул из неё два фотопортрета и протянул  Петровичу. Тот взял их дрогнувшей рукой и долго не решался взглянуть. Осмелился. Верхний портрет. Это Никита. Положил на стол.
 
   А  это...Зажмурился. Боже! Она! Открыл глаза. Заставил себя посмотреть на второй портрет и почувствовал радостное облегчение. Конечно же, нет! Но похожа. Если бы не две родинки на щеке и не этот платочек цветастый, старушечий...  Господи! Какое счастье, что бедная женщина на портрете совсем не та Арина! Та давно уже живёт с добрым человеком богато и счастливо. И дай ей Бог, она заслуживает доброй жизни. И сыну их, должно быть, повезло с отчимом. Он, может, даже и не знает совсем, что тот ему не родной. Да если и знает, то что из этого? Правильно говорят, что не той батька, яки зробил, а яки узрастил.

  Ну, надо же, на радости Петрович и родной язык вспомнил! Как это Игнатьичу за столько лет вдали от родины удалось сохранить её мову?
  — Игнатьич, а ты сколько лет в Сибири живёшь? — вставляя в рамку портрет Никиты, спросил Петрович.
  — Да шесть десятков. У пятьдесят першем приехал.
  — Ты глянь, а по русски говорить так и не научился, —  улыбнулся Петрович. — А я вот, наоборот, за четыре десятка напрочь забыл свой родной язык.

 — Почему это не научился? Научился, — на  русском языке, но с сильным акцентом произнёс Силантий. — Просто свою речь забывать не хочу. Родную деревню забывать не хочу. Отца с матерью. Друзей-товарищей. Я ведь раньше всегда  на русском языке разговаривал, и Марья моя тоже. Мы только между  собой на рОдной мове размоуляли, да ещё с кумом нашим. Он тоже белорус. А когда Марьи не стало, я полностью перешёл на свою речь, чтоб совсем не забыть. Как я потом с Марьей, с отцом своим, с матерью, с братьями и сестрой разговаривать буду, когда меня Господь к себе призовёт? Да и дети наши, и внуки должны понимать язык предков. Приедет Сергей в Белоруссию — переводчика искать не станет.

  — Ну, ты и даёшь, Игнатьич, — поразился Петрович и попытался пошутить:
 — Двойной жизнью, выходит, шестьдесят лет жил? На людях ты русский, дома — белорус.

 Но старик шутки не принял.
 — Нет, я всегда жил одной жизнью. А двойной живёт тот, кто отказывается от того, что позади него осталось, начинает новую, а старую и от людей, и от себя прячет. Вот и получается, что их у него две. А если разобраться, то ни одной нет, потому что человек тот между ними застрял и себя потерял.
 
  В это время Петрович закончил работу и протянул Силантию портреты.
  — Держи, Игнатьич, своего внука с племянницей. Кстати, откуда родом Никита? Тоже из Брагинского района?
  — Нет, он из Лоевского. Из Домамерок, — рассеянно ответил Силантий, всецело поглощённый созерцанием родных лиц.

 Петрович, ухватившись рукой за край стола, медленно  опустился на стул.

  — А это не племянница,— так же рассеянно продолжал  старик, — это сестра моя. Бабка Никиты. Тут внук маленько напутал в заказе-то.  Ты, Петрович, ещё одну рамку смастери  под портрет племянницы моей, его позже сделают. До праздников не успели. Вот она, Аринка. Никиты мать.

  И  протянул Петровичу черно-белый снимок, на котором Аришка, молоденькая, счастливая, стоит рядом с ним, Женькой.

                ГЛАВА 18

         Зима в этом году  прошла быстро, даже и не прошла, а как будто проскочила. Наступила весна. Хотя до настоящей весны, чтоб с травкой, с листиками, было ещё далековато, но по календарю-то она уже обозначилась.

   На родительский день, как водится, всей семьей съездили поклониться могиле Марьи - жены, матери, свекрови и бабули. Вот после этой поездки и затосковал что-то Силантий, занудился, затревожился. Не стало в нём прежнего интереса ко всему сущему в городе. В деревню проситься начал. Хоть на недельку.
   На семейном совете решили, что в ближайший выходной Сергей отвезёт туда деда, а  вместе с ним и отца. Профессору нужно было написать монографию, сроки поджимали, и деревня оказалась самым  оптимальным вариантом, потому что там ничто не отвлечёт от работы. Но, главное, Силантий не один будет.
 
 Своей машины у профессора исторических наук Фёдора Силаньевича Мирончука не было. Когда-то ему посчастливилось приобрести с рук по вполне сходной цене вместе с гаражом "ГАЗ-12(ЗИМ)" 59-го года выпуска. Но к "ГАЗу" требовались ещё и водительские права. Обучение на курсах прошло успешно, теорию новоиспечённый автовладелец сдал на "отлично", но вот на практике, на зкзамене по вождению,  показал себя не с лучшей стороны. Он умудрялся создавать аварийные ситуации даже там, где их быть не могло по определению, да ещё при этом пытался не только  передать руль сидящему рядом инструктору, но  и позорно спрятаться за его спиной. Перед светофором останавливался даже тогда, когда там горел зелёный, а потом терпеливо ждал смены всех цветов.

  В общем, помаялся - помаялся инструктор с неперспективным учеником-доцентом  и, в конце концов, не совсем деликатно и с применением совсем не нормативной лексики посоветовал ему ходить пешком или купить ишака. Они обменялись рукопожатиями и расстались  с ощущением  огромного облегчения: настал-таки  долгожданный час освобождения их друг от друга,  мучения обоих, наконец-то, закончились!

   У Лилии Сергеевны  было всё наоборот. Она вполне профессионально управляла учебной развалюхой, ловко перестраивалась в другой ряд, обгон проводила по всем правилам и даже парковалась довольно сносно. Но Лилия Сергеевна, та самая Лилия Сергеевна, гордость факультета, в двадцать четыре года сдавшая кандидатский минимум, не смогла сдать на водительские права! Она трижды проваливась на экзамене по ПДД.

  Что поделаешь, в  мире Фёдора Силантьевича и Лилии Сергеевны не было ни машин, ни ПДД, ни этих дорожных знаков, будь они трижды помянуты нехорошим словом! В том мире, где жили профессора,  скифы, половцы  и печенеги перемещались на конях, без всяких правил, светофоров и бдительных инспекторов ГАИ.

   Однако учёные историки  совсем не переживали по поводу отсутствия водительских прав, им было жаль только впустую потраченного времени.  Со словами "может, сыну сгодится", поставили они "ГАЗ" в гараж  и благополучно забыли  на два с половиной  десятка лет про ту благоприобретённую  роскошь. Именно роскошь, ибо тогда машина ещё не была  средством передвижения.

  И сгодилась-таки она в нулевых годах, да ещё как нельзя кстати!  Подлатал  Сергей  единственную ценность, которую могли оставить ему в наследство  богатые научными трудами его родители, нашёл клиента, дающего бешенные бабки за раритет, если на него документы имеются, да  и впарил "ГАЗ" вместе со всеми его патрохами тому чудаку, а на вырученные деньги снял огромный сарай, приобрёл необходимое оборудование для ремонта машин и начал свой маленький бизнес со своим другом Артёмом.
  Так что, выходит, тогда, четверть века назад, доцент с покупкой-то вовсе не прогадал.
   

                ***


  Силантий с нетерпением ждал субботы. Он собрал все свои вещи, аккуратно уложил в сумку. В пятницу лёг пораньше спать, а проснувшись утром ни свет, ни заря, тихонько оделся и спустился во дворик, чтобы там встретить внука.
 Дворик был ещё пуст, только дворник Алим шаркал метлой по дорожкам да воробьи суетились  на голых ветках старых тополей.

  Хлопнула дверь подъезда, и на крыльцо вышел Колян. Он подошёл к старику, сел рядом и спросил:
 — Не спится, батя?
 — Да от унук должен подъехать, у деревню нас с Хведькой связе, — ответил Силантий. — Сижу от, караулю.
 — Надолго ты туда собрался?
 Старик вздохнул, пожал плечами и с грустью произнёс:
 — На неделю тольки. Можа, на две. Я хоть с Марьей побуду подольш, а то на Радуницу не успел ёй всего рассказать. Хведька работу свою сделае, и Сярога нас назад возвярне.

  Колян обнял его за плечи, прижал к себе, потом резко отстранился и встал:
  — Ну, ты это, смотри у меня, не загуляй там надолго! Я ждать буду! Чтоб максимум через две недели ты сидел на этой же скамейке!

  Силантий кивнул головой, печально улыбнулся, приложил к вязаной шапке руку, будто козырнул:
 — Если Родина скажет:"Надо!",
   Комсомол отвечает: "Есть!"

  Только в город он уже не вернулся, остался с Марьей. И опустел дворик без этого  доброго, немного наивного, чуточку смешного и  чудаковатого, но совершенно искреннего старика.

 
                ***

   Колян въехал во двор, заглушил мотор и по привычке посмотрел на ту скамью, где раньше его всегда встречал Силантий. Теперь там сидела только Анна Алексеевна и просматривала почту. Сцепив замком пальцы, положил их на руль и, откинувшись на сиденье, стал смотреть на ламинированное фото, подаренное стариком. То самое, где Силантий сидел за рулём его джипа. Правда, подарена была принтерная распечатка. Это уже потом Колян сделал это фото и поместил его туда, где раньше болталась какая-то пляжная красотка.
 Почти следом за джипом во двор въехал Сергей. Он буквально вылетел из машины, подскочил к Анне Алексеевне, схватил её в охапку и заорал на весь квартал:
 
  — Ура! У меня сын родился! Богатырь! Три двести весом и пятьдесят три сантиметра ростом!Вечером копытца обмывать будем у родителей. Ваше присутствие, дорогая тётя Аня, обязательно. Никакие отговорки не принимаются!

 Поставил женщину на землю и увидел выходившего из джипа Коляна.
 — Кол...Николай, ты слышал? Я стал отцом! Тебя моё приглашение тоже касается.
 — Как назвать-то решили? — спросил Колян.
 — Силантием. А как ещё?
 — Это правильно. Хорошим человеком был Игнатьич, повезло тебе с дедом, —  мельком взглянув на свои разрисованные пальцы, Колян спрятал руки в карманы брюк.
 — Да, таких сегодня мало, — согласился Сергей и, перехватив взгляд Коляна, брошенный на татуировки, добавил:
 — Ты обязательно приходи, не стесняйся, чужих не будет. Только свои. Соседи. Нельзя не отметить продолжение нашего рода, рода моего деда, Мирончука Силантия Игнатьевича.

   В мир пришёл новый Мирончук! В мир пришёл новый Силантий!

                К О Н Е Ц