Михаил Толстых Гиви новые родятся да командиры

Как и многие, я без колебаний и особой рефлексии принял «Русскую весну». По-видимому, в таких случаях срабатывает какой-то внутренний инстинкт – или ты на этой стороне, или на той; отсидеться, остаться посередине, глядеть из-за занавески, ждать, что из всего этого выйдет – всё равно не получится; поздно или рано придётся определиться. Сразу же было понятно, что за всё это придётся платить; я был готов; ну, меньше поездок за рубеж, меньше курортов, меньше французского вина, немецкого вурста. Господи Боже мой, о чём вообще говорить; мы пережили девяностые; «под Кандагаром было круче». Человек я в быту скромный, да и что надо для счастья мужчине среднего возраста: свежая рубашка да чашка хорошего кофе. Конечно, с нами были не все; было (и много!) тех, кто поверил в колбасу и шубу из меха шанхайских леопардов как в высшую ценность. Но радость от того, что заканчивается эта мелкотравчатая, подловатая эпоха, занявшая несколько десятилетий, полная какого-то мелкого, каждодневного национального унижения, была больше. Всё это совпало с великолепной сочинской Олимпиадой, когда я, наконец, внутренне принял для себя и новый флаг, и герб, и гимн с новыми словами; словом, всё то, что долгое время вызывало у меня полное отторжение. А фоном шёл киевский майдан, с метаниями перетрусившего Януковича и рёвом обезумевших от крови и ударившей в голову свободы толп.
Среди своих приземистых и по-славянски круглолицых сотоварищей Михаил Толстых, он же «Гиви» (так уж и буду дальше называть его привычным Гиви) выделялся своей нестандартной внешностью, казался затесавшейся по какому-то капризу судьбы в толпу грубых и грозных «мужиков» голливудской «звездой». В народе таких ласково называют «красавчиками»; всё было при нём, всем вышел – и статью, и ростом, и белозубой улыбкой. Всей страной следили мы за тем, как там «наши ребята», Гиви и Моторола, соединившиеся в народном сознании в единое целое как божественные близнецы Кастор и Поллукс.
Они были веселыми и отчаянными русскими парнями, самозабвенно пинавшими сгнивший тризуб; пока нам рассказывали, сосредоточенно поправляя очки на носу про единую, транспарентную и инклюзивную Украину, они на трухлявом дереве украинской государственности, над грудой отстрелянных гильз и рожков, вырезали таки: "Здесь были Гиви и Моторола". Они с лёгкостью крутили и ворочали как хотели и на чём хотели хвалёные аэромобильные и горнострелковые части; в пыль стирали всяческих киборгов и промбергов; накормили их досыта собственными погонами. Их не смогли победить в честном бою – выстрелили в спину. Молодцы, чего уж тут.
И мы должны их стыдиться, делать вид, что их не было? Мы дошли до Аляски и Калифорнии; мы побывали на всех континентах, пока не уткнулись в Антарктиду; в бараний рог согнули и шведов, и ляхов, и немцев; чьи только зубы не остались в нашей шкуре. За тысячу лет мы не только отстояли свое государство, мы создали свою цивилизацию, пусть неладно скроенную, да крепко сшитую, уж какая есть; не неведомым "укроиньцам" закидывать мохнатую лапу на "Русский мир". Создайте сначала свой, да пусть его испытают на прочность со всех сторон, пока же всё, что есть у вас - это нелепый язык, порождающий ещё более нелепые мысли, "хрюканье и блевотина" по меткому определению ужгородского градоначальника, уж ему-то виднее.
Да, в отличие от французов и итальянцев русские не смогли или не захотели создать утонченную культуру повседневного бытия, когда обед становится центральным событием дня, а правильно выбранное вино - субъект не менее важный чем категорический императив Канта; зато сражаются и умирают они великолепно.
Нет, ничему не учит история наших небратьев по разуму. Террором, что индивидуальным, что массовым, не выиграть войну, не сохранить государство, если внутренние его скрепы и опоры сгнили и пришли в негодность. Нельзя убить идею, пока она в головах людей. Всех не перевешаете, не сожжете, не запугаете. Борьба за свободу народа, за право думать и говорить на своем языке – была, есть и будет, чтобы там не придумали собравшиеся в далёком 45-м серьёзные дядьки, вершившие судьбу мира: хмурый «Джо», хитрый «Винни», высокомерный «Фрэнк», которые, посовещавшись, решили, что во имя вечного мира европейские границы меняться больше не должны.
Жизнь не остановить; вода, как известно, камень точит.
Для «Русской Весны» куда опаснее были бы другие, переродившиеся, герои – пресыщенный и раздраженный, как бухгалтер, мучимый утренним запором, Моторола, владелец свечного заводика, пристраивающий жену с дочкой в избирком или законодательное собрание; оплывший и циничный Гиви, не думающий ни о чём кроме водки, джипа и непотребных девок. А тут – ушли молодые, красивые, не поскользнувшиеся на быте и житейской пошлости.
Уверен, что прямо сейчас, в эти минуты, сидит за компьютером, морщит лоб, новый Гиви, скрипит зубами, читая об обстрелах, грабежах, убийствах. Будут новые герои, новые командиры. Они придут по вашу «Вукраину», только будут ещё злее, ещё бесшабашнее.
А этим, в мятых пиджаках, с телефонами больше головы что Гиви, что Моторола не больно-то и нравились; выпадали из рамок; пугали непонятностью и непредсказуемостью; как с такими вопросы порешаешь? Пока думали, что с ними делать, герои "Русской весны" растворялись в небытии один за одним. Как будто грядку пропололи - Беднов, Мозговой, Дрёмов, Павлов, теперь Толстых. И вновь – кремлёвское молчание, тяжёлое как кладбищенская плита; лишь Сурков откликнулся – видимо, нравятся ему такие: чернявые, дерзкие.
Гиви умер яростно и великолепно, в дыму и ревущем огне отправился на небеса, пообещав величественную тризну по себе. А те, кто планировал и заказывал, кто так радовался, пусть ворочаются ночами, варятся в своём тошнотворном лимбо: «откатили…занести хозяину…деньги с карточки…Машке сапогом по морде». Ждите, когда придут по ваши души.
А Гиви с Моторолой пусть вечно пируют в блистающих чертогах народной памяти; у них там хорошая компания – Чапаев со своим Петькой, панфиловцы и защитники Брестской крепости, и Александр Матросов с Зоей Космодемьянской; им определенно есть о чём поговорить.