Тропою Утрат. Глава первая, отрывок 1

Цикл «Путь домой»
Книга первая
Тропою утрат

NB! - разбито на отрывки для удобства чтения. 3 отрывка в первой главе

ОТРЫВОК 1

ГЛАВА ПЕРВАЯ
БЕДА НА ПОРОГЕ

Пред каждым жизнь раскинула дороги.
Застрять на перепутье – только слабый рад,
Храбрец, презрев сомненья и тревоги,
Вперёд стремится, не страшась преград.               

                26 сентября 1091
 
 Свеча почти догорела – слабенький, дрожавший огонёк с шипением карабкался по фитилю, но всё равно неумолимо угасал. В его красноватых отблесках просторная спальня становилась совсем уж неуютной и жуткой. От серых каменных стен веяло холодом, длинные чёрные тени зловеще наступали из каждого тёмного угла, и даже привычный запах старой древесины казался удушливым. Протяжно завывавшие сквозняки просачивались в дверные щели, колыхали вышитый льняной балдахин над кроватью, гоняли волны по выцветшим, подъеденным молью гобеленам. Словно выпустив в сгустившийся мрак стайку незримых призраков, со скрипом приоткрылась дверца дубового платяного шкафа, и тут же раздалось зловещее тиканье жука-точильщика из деревянной балки под потолком. Мальчик испуганно натянул покрывало, сшитое из овечьих шкур, по самые глаза, и, затаив дыхание, настороженно прислушивался. Поздняя ночь сплетала таинственные шорохи в устрашавшую симфонию, а воображение лепило из них кошмарных тварей, шкрябавших под кроватью, со змеиным шипением вползавших в приоткрытое окно и отдалённым глухим буханьем топавших по крыше.
-Август, ты опять, что ли, не спишь? – Басовитый, перебиваемый шумной одышкой голос мгновенно разогнал всех подступавших чудищ. В комнату вошла тучная пожилая нянька, даже ночью одетая в неизменное длинное серое платье с передником. Её нездорово-румяное толстощёкое лицо с отвисшим двойным подбородком обрамлял белый чепец, скрывавший жёсткие седые волосы.
-Не могу заснуть… - Облегчённо улыбнувшись, мальчик выбрался из-под мехового одеяла и сел, свесив ноги. – Я уж даже забоялся, что ты не придёшь… и придётся до утра сидеть в темноте. Ты принесла мне ещё свечку?
-Сегодня-то принесла, но только сальную. Восковые почти все извели, велено их приберечь. Да и вообще, ночью полагается спать.
-В темноте всё равно спать страшно... Овидия, как ты думаешь, моя мама превратилась в привидение? – Он уставился на женщину вопрошавшим взглядом широко распахнутых янтарно-карих глаз.
-Глупости какие,  – отмахнулась та, сунув снятый с медного подсвечника огарок в объёмистую холщовую сумку, висевшую через плечо. Кресало чиркнуло по кремню, выбив искру, вспыхнул трут, новая свеча зачадила, заполнив комнату резким запахом горелого жира. – Привидениями становятся только… только негодяи, а Мирабелла-то… была замечательной, что в детстве – славной, что взрослой  – доброй, отзывчивой. Так что она сейчас – не иначе, как в свите богини Элтабиатты. Вот увидишь, по весне она пройдёт по нашим землям, и там, где останутся её следы, вырастут самые красивые цветы.
-Я скучаю по ней… очень-очень… может быть, весной мамочка лучше придёт сюда, и останется со мной?
-Ох… - Овидия, вздохнув, утешительно обняла ребёнка. – Твой отец, должно быть, скоро приедет. Письмо отправили давно, наверняка он уже вернулся домой и получил его. Будь неладна она, эта служба, что родителя с дитём так надолго разлучает.
-Я и по папе тоже очень соскучился. Но понимаю, что у него важные дела… И мне есть, чем скоротать время, пока он не вернётся.  Вот, смотри, что я нашёл сегодня в потайном ящичке маминого стола, – Август протянул няньке вытащенную из-под покрывала книжицу в кожаном переплёте с серебряными уголками.
-Что это? – Полюбопытствовала она, пролистав страницы, сплошь исписанные какими-то непонятными закорючками.
-Папин дорожный дневник. Старый. Все записи в нём давнишние, и все – на равентерийском языке.
-И ты смог их разобрать? – Женщина удивлённо приподняла брови, отчего на лбу собрались толстые складки. – Надо же, это в шесть-то лет, чужую речь понимать. Я вот жизнь уж прожила, а до сих пор только по складам читаю, да и то, лишь что по-нашему написано.
-Я как раз дочитал до того места, где рассказывается про наше графство, только не всё ещё перевёл и понял. Но скоро справлюсь, наверное, – мальчик не удержался от хвастовства. – Я же ведь знаю много равентерийских слов. Мама очень старалась, чтобы я запомнил, как они звучат, как пишутся, и что означают… Она обещала, что как только я выучу этот язык, папа нас увезёт к себе в Империю, и мы все вместе там будем жить. Жалко, что теперь уже так не будет… Но когда я читаю, мне кажется, что и мама где-то поблизости, будто просто вышла из комнаты и вот-вот возвратится… а потом сядет рядышком, и снова будет учить меня читать. Или расскажет какую-нибудь историю… или просто приляжет рядом и прижмёт к себе… - Он погрустнел, вздохнул, и, после паузы, с горечью в голосе спросил: – Почему она умерла?.. Это же нечестно. Почему, ну почему так случилось?..
Няня пожала плечами, отвела взгляд и уклончиво ответила:
-Наша семья давно уж графскому дому служит, и на моей памяти ни одна женщина в роду Йорхенов до старости не дожила – что обе твои бабушки, что тётка, жена господина Йоримуса, все в самом цвете этот свет покинули. Может, от редкой красоты проклятие какое пало на их жизни, а может, Великая Богиня из милости призвала их к себе так рано, чтоб не увидели они своего увядания. С Мирабеллой-то и вовсе странная история – лекарь-то сказал – во сне, бедняжка, померла… Эх, не стоило ей с шуйганами якшаться, знаю я про их подлючее племя. Вот пошто она ходила к ним, пошто? - Голос женщины горестно задрожал, переходя в торопливые одышливые причитания. - Говорила я ей - не ходи... Ведь не иначе - когда их клятый табор  подле наших стен в последний раз стоял, шуйганская ведьма, вместо целебного зелья для сна, ей яду продала. Я не раз от своей бабки слыхала - они так часто с красавицами поступают, особливо с белокурыми да ясноглазыми. Завидно, видать, им, сами-то волосами черны, как галки, а на лицо смуглы, что дымом закопчённые.
Август уткнулся лицом в нянькино плечо, промочив горячими капельками слёз серую льняную ткань.
-Бедняжка ты мой… - Овидия с материнской нежностью взяла его на руки и покачала, точно младенца, похлопывая по бочку. – Нехорошо с тобой поступили, не дав даже проститься-то с нею… Но всё же лучше уж помнить её живой, чем представлять покойницей… Ты не бойся ничего, я завтра раздобуду тебе ещё свечей.
-Спасибо… - Всхлипнул мальчик, обняв няньку. – Ты одна меня понимаешь. Другие говорят, что я странный, обзываются и дразнятся.
-Другие – это кто? Кузены, что ли? Так они же задираются, просто пытаясь тебя расшевелить, не со зла это. Ты ж целыми днями тихонько в уголке играешь, или вон читаешь, где это видано, чтоб в неполные семь лет сидеть грустным старичком? Не бегаешь, не шумишь, на деревянных мечах не бьёшься, даже на коленках и локтях – ни единой ссадины, будто не мальчишка, а девица манерная. Понятно, что всё от переживаний, но ведь прошло уже целых полгода. Твоя мама наверняка расстроилась бы, узнав, что ты так надолго загрустил. Приободрись немножко, поиграй с двоюродными братьями, сам увидишь – всё наладится. А там глядишь, и страхи твои пройдут, сможешь спокойно спать по ночам.
-Иоганн называет меня трусливым ублюдком. А ублюдок – это что?
-Называет, всё-таки, паршивец…  - Её губы недовольно  вытянулись в тонкую полосочку. – Вот схлопочет завтра подзатыльник, а то и за ухо оттаскаю, не посмотрю, что он уже отрок, а не малое дитё.
-Это нехорошее слово, да?
-Скорее грубое. Так господа говорят о незаконных отпрысках, особенно когда родители происхождением неравны. Но твои мать и отец – оба из знатных родов, и узами брака ни с кем связаны не были. Свадьба Леона с Мирабеллой состоялась бы ещё до твоего рождения, да помешало упрямство твоего дядюшки… Сложная история, рановато тебе ещё. Запомни одно – ничего постыдного в этом слове – для тебя нет.
-А чего это папу все Леоном зовут, даже ты тоже, когда знаешь, что он – Лев?
-Так это в своей родной стране он… Лев Серов, если я верно запомнила. А нашим-то проще его имя на здешний манер произносить, вот и называют – Леон Грау.
-А как тогда меня по-равентерийски зовут?
-Вот отец приедет – у него и спросишь, ему-то уж виднее, – нянька вынула из сумки краснобокое яблочко, и, потерев об рукав, протянула его мальчику. – Вот, на, скушай, да и спать ложись, не думая ни о чём плохом. Я бы побыла с тобой ещё немного, да мне надо к малютке Виолетте идти, боюсь, Бетти одна с твоей капризной кузиной не управится, разбудит она своими воплями весь дом.
-А завтра ты со мною посидишь?
-Немножко. Спокойной ночи, – Овидия посадила его на кровать, ласково поцеловала в макушку, и вышла, притворив за собой дверь.
Оставшись один, Август устроился поудобнее на просторной кровати, принадлежавшей прежде его матери. Обняв тяжёлую перьевую подушку, всё ещё сохранявшую тонкий аромат её волос и любимых душистых масел, закутавшись в пушистое меховое покрывало, он принялся читать отцовский путевой дневник, при свете позабыв про недавние страхи. Вязь рукописных строк на тонких пергаментных страницах постепенно обретала смысл, складывалась в повествование.

«…Я чрезвычайно гордился своим новым назначением. Конечно, первое поручение для меня в должности посла, скорее напоминало эмиссарское задание, нежели что-то действительно важное, и всё же, вместе с официальным поводом я получил ещё и замечательную возможность увидеть мир за пределами родной страны. Хотя путешествие на северо-запад Седых Степей оказалось коротким – заняло чуть больше суток от наших границ, оно меня весьма впечатлило. Мои спутники удивлялись, как можно восхищаться блёклым однообразием окружавшего пейзажа, но то, что открывалось взору, вряд ли можно назвать скучным зрелищем. По обе стороны от ухабистого просёлка, вихрившегося сухой пылью, разбегалось шелковистыми волнами море серебристого ковыля. Зеленовато-бурый бархат невысоких земляных пригорков опоясывал обширные просторы равнины, и над всем этим раскинулась бездонная высь лазурного небосвода. Из шелеста трав, сливавшегося с монотонным стрекотанием кузнечиков, сплеталась умиротворявшая мелодия, от которой клонило в сон.
Средь дикого степного раздолья одиноко высилось графство Йорхенбург, к коему и пролегал наш путь. Узкая голубая лента мелководной реки вилась позади него, а на другом берегу проступали очертания жидкого хвойного перелеска.
Мы прибыли к месту назначения двадцать первого июля тысяча восемьдесят третьего года. Поселение, издали показавшееся мне внушительным, при ближайшем рассмотрении больше напоминало, увы, даже не обнищавший город, а отсталую захолустную деревню, чрезмерно разросшуюся вокруг замшелых, изъеденных временем крепостных стен. Унылое зрелище грязных улочек, загаженных курами, свиньями и гнилыми отходами, фахверковых домов с осыпавшейся побелкой и глиняных мазанок с соломенными кровлями, откровенно угнетало. Каждый двор обдавал смрадом долгой вынужденной бедности. После обыкновенных для моей родной Равентерийской Империи мощёных дорог и высоких каменных зданий, поддерживаемых в порядке и чистоте, Йорхенбург напомнил мне, мягко выражаясь, неприбранный нужник. Признаться, я представлял это графство более развитым. Хотя, ознакомившись перед поездкой с его плачевной историей, понимал, что совершенно напрасно.
Династия Йорхенов, выходцев из Лейарского королевства, обосновалась в этих пустовавших землях близ южной границы родного государства, почти три столетия назад, с намерением разводить на приволье породистых лошадей. Замысел удался – превосходные чистокровные скакуны вскоре стали знамениты на весь материк, считались достойными королей и приносили немалый доход. Воодушевлённые успехом, Йорхены избрали новым гербом своего рода поднявшегося на дыбы пышногривого серебряного коня, изображённого на синем щите, символизировавшем ясное степное небо.
  Поначалу графское фамильное гнездо представляло собой деревянный сруб на вершине насыпного холма, обнесённого частоколом. Вокруг него быстро ширилось поселение – из окрестных деревень стягивались люди, прельщённые безопасностью и возможностью хорошего заработка. Неподалёку обнаружилось месторождение железной руды, и вскоре новообразовавшееся графство прославилось ещё и искусными кузнецами. Выкованные ими клинки и доспехи пользовались спросом даже на торговых площадях Альдомифа.
  Так Йорхенбург вступил в период процветания, продлившийся два века. Йорхены, не скупясь, вкладывали средства в обустройство семейного чертога. Очередной пожар, хотя и не приведший к значительным разрушениям, навёл на мысль заложить каменный замок. После заключения договора с королевством Лейар о поставках материалов из его каменоломен, началось возведение, занявшее без малого тридцать лет. Искусственная насыпь не смогла бы выдержать тяжеловесную махину, поэтому замок пришлось строить чуть в стороне. Старый сруб почти полностью разобрали, пустив добротную древесину на нужды строительства. На холме осталась лишь закрытая наблюдательная вышка, прозванная здешними «голубятней»; проезжая мимо, я понял, что не только из-за сходства конструкций - сизокрылые птицы облюбовали карниз крыши и расположились на нём целой стаей.
  Новый замок повидал смену нескольких поколений, постоянно достраиваясь на усмотрение нового хозяина. Увы, стал он и безмолвным свидетелем стремительного упадка богатых владений. Двадцать четыре года назад ветра принесли мор, скосивший три четверти поголовья лошадей, а следом за тем, так некстати, обрушилась затяжная засуха, приведшая за собой голод… Многие мастера предпочли перебраться в другие земли, и графство потеряло ещё один источник прибыли, а вместе с ним – большую часть гарнизона. Наёмники не хотели служить за жалкие гроши, предлагаемые в качестве оплаты, посему защитниками стали в основном рекруты-ополченцы, набранные из местных, не особо просвещённые в военном деле. Довершили же разорение набеги кочевых племён таржгаров, прежде промышлявших разбоями в предместьях, но всерьёз опасавшихся умелого замкового гарнизона. Прознав же, что Йорхенбург остался практически незащищённым, орда оголтелых конников, будто стая саранчи, промчалась по его землям, буквально опустошив их. Захватив стада и оставшихся лошадей, степняки не остановились – многих жителей увели в рабство, а разграбленные дома сожгли.  От былого величия осталось жалкое зрелище, и за минувшие годы графство всё никак не могло оклематься, вот и я застал не слишком воодушевлявшую картину.
 Памятником славному прошлому, ныне в сердце Йорхенбурга возвышался обшарпанный, неухоженный замок, отделённый от поселения просевшим земляным валом и неглубоким рвом, больше напоминавшем канаву с затхлой позеленевшей водой. Въездные ворота, устроенные в укреплённом барбакане, закрывал всё ещё довольно крепкий подъёмный мост. Толстые крепостные стены заключали массивный четырёхярусный квадратный донжон из серого камня. У главной башни имелось два входа – один – хлипкий деревянный переход, проходивший на высоте второго этажа, соединял её с жилым домом-паласом; второй – скрывался за подъёмным мостом, на высоту которого, поднимаясь над сухим рвом, вела деревянная лестница.
В просторном дворе вдоль стен тянулись длинные бараки – сбитые из потемневших сосновых досок и служившие казармами. Рядом стоял крытый колодец, расположились конюшни и прочие хозяйственные постройки.
На фоне общей серости и обветшалости заметно выделялась великолепная ротонда, занимавшая место у стены напротив донжона. Она совершенно не вписывалась в общий стиль замка и выглядела новёхонькой – видимо, её построили много позже. Кроме пышной виноградной лозы,  увивавшей это здание с левой стороны до самого шпиля, обращала на себя внимание его неуместно дорогая лазуритовая облицовка, золочёная куполообразная крыша и яркие разноцветные витражи с растительными узорами в арочных окнах. Несомненно, это был храм богини плодородия, Элтабиатты. Она, издревле почитаемая многими фардлинорскими народами, считалась доброй покровительницей, дарующей процветание и благосостояние; однако в данном случае, скорее лишала всего этого: ценный декор святилища, будь он распродан за серебро, помог бы немного поправить дела в графстве. Мне подумалось, что граф Йоримус Йорхен, вероятно, человек с чрезмерно твёрдыми религиозными убеждениями, раз до сих пор не сделал этого, и вряд ли сразу примет щедрое предложение Империи, с которым я и прибыл сюда.
Этим же вечером я убедился, что предположение моё более чем верно. Йорхен оказался весьма вспыльчивым упрямцем, непреклонным в вопросах своей веры. Впрочем, он принял меня и мою свиту весьма радушно, разместив в удобных гостевых покоях на втором этаже замкового крыла, близ жилых комнат графской семьи…».

Сон так и не сморил зачитавшегося Августа – тревожно-радостное предвкушение близкой встречи не давало успокоиться. Представлялось,  как возвратившийся отец усадит его к себе на колени, и негромко, хрипловатым, простуженным голосом поведёт рассказ о своих странствиях, ласково взлохматив обветренной ладонью тонкие золотистые волосы. Даже почудился знакомый запах – родной и добрый – ветра, костра и горьковато-смолистой благоуханной мирры.
-Возвращайся поскорее, папочка… - Прошептал мальчик, выглянув в окно и уставившись на кусочек неба, пламеневшего зарёй. – Я очень-очень тебя жду, и очень-очень по тебе скучаю…

***
 -А-а-а-ам-мм-а… - Дозорный широко зевнул, сняв начищенный до блеска каркасный шлем, прежде служивший предметом гордости, теперь же, наряду со службой, порядком надоевший. – Утренняя вахта – самая тяжёлая.
 -Ага. Особливо после той бормотухи, что ты вчера припёр, – отозвался другой, принимавший пост, рыгнув забористым перегаром. – Из какого дерьма та старуха вообще выпивку делает? Ни за что больше не буду лакать эту дешёвую бурду. Мало, что с неё башка трещит, так я ж ещё всю ночь, как наседка, в ближайших кустах просидел, чуть весь не вышел.
 -Тебе это только на пользу, – ехидно прыснул приятель, окинув полноватого караульного насмешливым взглядом. – А то вона как разжирел, скоро ремень на пузе лопнет.
 -Вали-ка отсель, покуда я тебе твои гнилые зубы не пересчитал, – сменный дозорный выразительно сжал кулак.
 -Спокойного тебе дежурства! – Донеслось с лестницы.
 -Проваливай, кому сказал… - В ответ на грозный замах люк в полу тут же захлопнулся, и дозорный пинком задвинул расшатанный засов. Усевшись на высокий табурет, он привычно водрузил на голову шлем и ленивым взором окинул округу, узрев лишь до тошноты опостылевший мирный пейзаж.
  С вышки на искусственном холме виднелось, как вместе с первыми лучами солнца постепенно пробуждалось графство Йорхенбург. Пастухи на окраине выгоняли скот, девушки шли с вёдрами к колодцу и тянулись к небу сизые дымки разгоравшихся очагов. Вскоре и труба над замком начала выбрасывать густые клубы дыма, даже померещилось, что тянет аппетитным ароматом жареного мяса.
 -Готовят, небось, поросятину к графскому столу… вот бы и мне разок такой жратвы подали… - Мечтательно пробормотал дозорный, истово принюхиваясь.
Грёзы о богатых блюдах развеял настойчивый стук во входной люк.
-Ханк, да что ж за гад ты такой?! Сам не спишь, а другим о приличном куске свинины помечтать не даёшь! Чего надо?
Вместо ответа стук повторился.
-Ну, гляди, за свои шуточки ты сейчас так огребёшь…
Дозорный, нехотя поднявшись, отворил дверцу, и, взглянув вниз, тотчас попытался её закрыть, но замер с пробитым стальным дротиком горлом. Вытаращив глаза от внезапно пронзившей боли, он схватился за истекавшую кровью шею, засипел в безуспешной попытке глотнуть воздуха и повалился на пол, задёргавшись в конвульсиях...
В вышку же немедля забрался тот, кого местные, увидев, назвали бы Степным Духом, предвестником злых бед. Из косматой головы незваного гостя во все стороны торчали пучки травы, тело не имело какой-то чёткой формы: оно будто целиком состояло из травяного покрывала с густым слоем засохшей грязи вместо лица, и только узкие блестящие глаза отличали его от обычной земляной кочки. Осмотревшись, существо «угукнуло» вниз; тогда, точно отделившись от земли, появился второй, точно такой же Степной Дух.
Они выставили на перила цилиндрический фонарь с решётчатой стенкой с одной стороны. Приоткрыв лючок в крышке, первый бросил на тлевший фитилёк три каких-то сероватых катышка, один за другим. Едва соприкоснувшись с огнём, они с громким шипением сгорали, сверкнув яркой белой вспышкой.

  ***
  Конец сентября радовал Йорхенбургских пастухов на редкость хорошей погодой, летнее тепло и не думало уходить, небо цвело радостной незабудковой синью.  Ганс, поутру выгнав овец на степное пастбище, расстелил циновку на землю, и, усевшись на неё, вытряхнул из поясного холщового мешочка камешки – мелкую гладкую речную гальку разных цветов. Выкладывая из них то пирамидку, то простенькие мозаичные узоры, он скрашивал часы скучного труда.
  Скотина лениво жевала траву, пастух время от времени поглядывал на стадо. Неожиданно кто-то накинул ему на голову мешок и опрокинул на спину. Вскрикнув, паренёк попытался высвободиться – ухватился за тонкие запястья напавшего, и как-то очень уж легко смог его повалить. Тканевый покров, соскользнувший с лица, оказался вовсе не мешком – подолом девичьего льняного сарафана, а его хозяйка, довольная своей проделкой, с улыбкой лежала, распростёршись на траве. Под лучами утреннего солнца её длинные каштановые волосы дивно переливались оттенками меди и золота. 
-Марта, ты опять?!  - Возмущённо спросил Ганс. – Если твой дед узнает, мне влетит за тебя!
 -Это ещё почему?
 -Да потому, что тебя он не накажет, а вот я в прошлый раз так и не понял, чем он меня по шее-то огрел – молотом, или кулачищем своим. У меня ж чуть глаза не повылетали!
Впрочем, страх перед карой быстро отступил – внимание юноши привлекли босые девичьи ноги. Задранная сильно выше колена юбка очень соблазнительно приоткрывала их стройную прелесть. Проследив за взглядом паренька, Марта вмиг зарделась, и, лягнув его в самое незащищённое место, вскочила и одёрнула сарафан.
 -Больно же… - Согнувшись, пробурчал пастух.
 -А вот сам виноват, – хихикнула она. – Ой,  что это там?
 -Где? – Ганс, наконец, выпрямился, озираясь по сторонам.
 -Да вон же, вон, на «голубятне» что-то блеснуло… три раза. – Девушка указала в сторону наблюдательной вышки.
 -Да что? Это от шлема дозорного, наверно, солнечный зайчик.
 -Думаешь? – С сомнением спросила она.
 -Да я сотни раз уже такое видел! – Заявил пастух. Марта снова хихикнула:
 -Да ладно, ты и до десяти-то не сосчитаешь… Ой! Глянь-ка, всадник… И ещё… И ещё…
  Из-за ближайшего холма действительно выехало несколько верховых, над ними, с сердитым карканьем, кружила стая вспугнутого воронья. Юноша и девушка с нараставшей тревогой наблюдали за приближением всадников, но их пронзил настоящий ужас, когда следом, в облаке взметнувшейся пыли, появилась целая орда конных, и казалось, что земля затряслась под топотом бесчисленных копыт… В этот момент всё стало ясно.
 -Таржгары… - С трудом сглотнув сухой комок испуга, проговорил Ганс. Марта вцепилась в его руку, от дрожи в коленях подкашивались ноги.
 -Мамочка… мы же не убежим… - Чуть не плача, пробормотала она.
 -Тише… пригнись, авось не заметят… Они ж мимо нас, к городу…
  Но один из передовых уже скакал к ним – привлечённый то ли девушкой, то ли переполошившимся блеющим стадом. Вслед за ним от ватаги отделился ещё десяток всадников – эти уж точно позарились на овец.
 -Беги ж ты, дура! – Отчаянно крикнул пастух, но подруга, сделав лишь пару шагов, споткнулась – ноги не слушались её, и она, оцепеневшим от страха зверьком, тупо уселась на траву, тараща глаза на неотвратимо приближавшуюся опасность.
  Ганс, мигом осознав положение, вытащил из-за пояса пращу, и, подобрав несколько камушков с циновки, заложил один в петлю. Первый кочевник был уже шагах в ста от них, и расстояние стремительно сокращалось. Юноша метнул камень, но конник заметил и увернулся; на его скуластом, обветренном, желтовато-смуглом лице со зловещим прищуром узких раскосых глаз, промелькнула хищная улыбка. У Ганса оставалась всего одна попытка, и он, раскрутив пращу, сделал хлёсткое движение. Таржгарин пригнулся, а когда поднял голову, галька с хрустом вошла ему меж глаз, прямо под полосой пушистой меховой оторочки его четырёхклинной шапки…
  Хитрость пастушонка удалась – он лишь изобразил бросок, не отпуская конец пращи, и, на пару оборотов позже, когда враг потерял его из виду, зарядил камушком почти в упор.  Удар получился такой силы, что у вылетевшего из седла степняка аж сапоги в воздухе сверкнули. Ганс радостно подпрыгнул на месте, будто мальчишка, победивший в какой-то дворовой игре. Низкорослая, коренастая лошадь кочевника чуть не проскочила мимо, но ловкий паренёк ухватился за узду. Упрямая кобыла, встревоженная потерей седока, пронеслась дальше, и остановилась неподалёку от девушки.
 -Видала? Видала, как я его?! – Спросил Ганс Марту, и, не переводя дыхания, поднял её на ноги и стал заталкивать в седло. – Скорее, скачи домой, предупреди деда…
  Девушка обернулась на него, с немым вопросом в синих глазах.
 -Со мной всё будет в порядке, – пообещал он, и хлестнул лошадь по крупу. Та, взвившись на дыбы, чуть не скинула новую наездницу, и припустилась галопом, унося её не к городу, а куда-то в степь.
  «Спасена». – Подумал Ганс. – «Жителей дозорные предупредят, с «голубятни» таржгаров наверняка давно уже заметили…».
  Пастух развернулся и увидал ещё с десяток приближавшихся верховых. Он вновь схватился за пращу. Выбрав целью ближнего кочевника, паренёк метнул камень, но в следующий момент понял, какую ошибку совершил – на этом степняке был шлем, а не обшитый мехом колпак.
  Галька, щёлкнув по металлу, отскочила; конник, свирепо глянув на осмелившегося огрызнуться юнца, поленился даже вынуть саблю из ножен – просто направил на него своего коня. А следом по сбитому юноше проскакали остальные всадники; лошадиные копыта оставляли кровавые следы на примятой траве…

ГЛОССАРИЙ:
Донжон - главная башня замка, "крепость внутри крепости", позволяющая переждать осаду замка. Внутри донжона располагался колодец с питьевой водой, а часто - оружейная и запасы продовольствия.

Палас - жилой дом феодала.


Следующий отрывок: http://www.proza.ru/2017/03/20/553