Мамина война

       Война для моей матери началась в два часа ночи, а не как объявлено официально в четыре часа утра, с мотоциклетного шума и цокота лошадиных копыт по мостовой. Это моторизованные и конные немецкие подразделения без единого выстрела заняли самый западный , белорусский, приграничный городок Ломжу, располагавшийся, где-то в двух километрах от государственной границы.
       Мысль о войне с Германией реально вселилась в умы горожан к маю 1941 года, но открыто об этом никто не говорил, только перешёптывались между собой знакомые и родные, а вот поляки и белорусы, чьи родственники жили по другую сторону границы, были уверены, что войны не миновать.
       Ломжа, тогда представляла уютный, тихий, красивый городок, где жители по утрам, спеша по своим делам, здоровались друг с другом, обменивались житейскими новостями. Моей матери, окончившей московский книготорговый техникум и проработавшей до этого несколько месяцев в шумном, большом Минске, сразу городок понравился своей тишиной, размеренной жизнью, во многом напоминал родные, рязанские места, да и хозяйка-полячка, у которой её поселили, похожа была на маму Лизу.   
       И вдруг, среди ночи хозяйка зачем-то будит свою квартирантку, которая никак не могла понять, что случилось и только тревожный, испуганный голос :"Зина, война!" моментально прогнал сладкий сон. А в голове возникли, так и оставшиеся без ответов вопросы "Почему Германия напала на нас? Почему не выполняется мирный договор?" и огромная вера в то, что это всего лишь недоразумение и что Красная армия тут же разобьёт непрошенных гостей. А пока что, хозяйка настойчиво торопила одеваться.
       Собрались в большой комнате за столом, хозяйка, её дочь и моя мать, которой не было и девятнадцати лет, свет не включали. Постепенно в душу стало вселяться чувство страха, усиливающееся с каждым проезжающим около дома мотоциклом и его лучом фар на мгновение освещавшим комнату. Так они просидели до рассвета, с наступлением которого, взяв в дорогу еду и документы, крадучись, боясь каждого шороха, ушли из города на хутор, где жил старший брат хозяйки, по пути обходя стороной все дороги и строения.
       До места добрались, когда уже совсем рассвело, хозяин был в курсе дела и он не успев накормить гостей, как встречал уже, неожиданно пришедших, уставших пограничников, двух лейтенантов и четверых солдат с овчарками. Расположившись у колодца на траве, они жадно пили воду из ведра, лившуюся на их пыльные гимнастёрки. Непродолжительный отдых был прерван, появившимся из-за леса на бреющем полёте немецким самолётом с белой свастикой на крыльях. Все моментально спрятались в сарае, самолёт, дав две пулемётные очереди, улетел. Пограничники тут же засобирались в путь, мать попросилась идти с ними, но они отказали, объяснив, что сами не знают ни обстановки, ни куда двигаться и скрылись в лесу.
       После обеда на хутор явились солдаты немецкой жандармерии с большой группой людей, собранных из окрестных хуторов, отконвоировали мою мать назад, в Ломжу, где на территории школы и рядом располагавшимся кафе, был организован лагерь, так называемой рабочей силы. За колючей проволокой оказались только гражданские люди разных национальностей: русские и белорусы, украинцы и поляки, кроме евреев, которых немцы, выявив, отправляли в неизвестность, то ли в концлагеря, то ли на расстрел.
       С каждым днём прибывали всё новые и новые люди, на работы никуда не водили, только по несколько раз в день, а иногда и ночью проводились построения и проверки, попыток бегства не было, боялись часовых, круглосуточно несших службу. Кормили баландой из картошки и овощей, да давали буханку чёрного хлеба на четверых на сутки, иногда родственники, находившихся за колючей проволокой, умудрялись передать кое-что из продуктов, а те делились. Спали на полу, на соломе.
       Лето выдалось очень жаркое, от большого скопления людей исходил неприятный, устойчивый запах, с которым за два месяца все свыклись.
       В одну из ночей всех разбудили, построили, проверили по списку и погрузили в товарные вагоны, куда-то отправили. Слух моментально пробежал по вагонам, везут в Германию, но зачем и куда конкретно ни кто не знал, все терялись в догадках, то ли на работы, то ли в концлагерь, а оказалось в город Кенигсберг-столицу Восточной Пруссии. Разместили на территории биржи труда. Молодых, здоровых парней сразу вывели и увезли на грузовиках под конвоем на военные заводы, а оставшихся стали распределять по заявкам богатых хозяев.
       Мать и ещё одну девушку, оказавшуюся женой милиционера из Ломжи, выбрала из толпы средних лет немецкая женщина, которая получив документы, на обычном рейсовом автобусе увезла в посёлок Побетхен, что находился почти на Балтийском побережье (сейчас это посёлок Романово). В пути она что-то говорила, но знания в немецком языке у матери были минимальными, на уровне военных команд, которая она слышала несколько раз в день в лагере. Приехали на место, сопровождавшая отвела в дом зажиточного хозяина. Мать даже не могла предположить, что война продлится четыре года и ей всё это время предстоит прожить здесь.
       Хозяин, пожилой человек, имел свою столярную мастерскую, где и проводил всё время от раннего утра и до позднего вечера., по фамилии Отто Бухорн. Его жену звали Фрида, добрая, тихая женщина, от которой никто и никогда не слышал грубого слова. Кроме моей матери, на которую была возложена вся работа по дому и молодой женщины, ухаживавшей за коровами, у хозяина было ещё пять работников разных национальностей от поляка до француза. Такое количество батраков он имел, потому что его племянники от старшей сестры, выросшие в его семье были офицерами, но впоследствии, погибшие на разных фронтах войны. Мартин под Старой Русой в снегах России, Франц во Франции, а Хорст пропал без вести где-то в Италии. После получения каждой из похоронок хозяин мрачнел, старел на глазах, горбился, голова стала седой, словно лунь, а жена, закрывшись в своей комнате, часто плакала и молилась, ходила в чёрной одежде, горе несла в кирху.
       Со временем, хозяева стали доверять моей матери закупку продуктов в магазине, получение хлеба по карточкам, сопровождение их в города Пилау, Раушен, Ноукурен. Ни мать, ни других работников никто не обижал и не унижал, даже после сокрушительного поражения немецкой армии под Сталинградом, когда на каждом доме посёлка были вывешены траурные флаги и родные некоторых жителей погибли в том кровавом котле или попали в плен. Войны развязывают правители, а страдают простые люди по одну и другую сторону.
       Как только по радио стали всё меньше и меньше звучать бравурные марши, а сводки с фронтов всё короче и короче, мать поняла, что дела у немцев идут очень плохо, а когда призвали в фольксштурм самого хозяина, потерявшего ещё в первую мировую войну глаз, стало окончательно ясно, что войне скоро конец. Так и произошло, 9 апреля 1945 года город-крепость Кенигсберг капитулировал.
       Мать и сотни освобождённых в Восточной Пруссии были помещены в фильтрационный лагерь, где она проходила проверку, а так как владела немецким языком, то её использовали, как переводчика. О шести месяцах той работы она рассказала в нескольких словах: "Если бы ты видел, как ломались люди и их судьбы!" и тяжело вздохнув, опустила седую голову...