Володька

Такие вот дела… Старость, как червь, соки все высосала, год за годом, час за часом. Восьмой десяток – не шутка! Глаза вот и не видят почти ничего, ноги… Про ноги и говорить нечего – днем, как расходишься, еще вроде ничего, а с утра подняться – тяжело, прости Господи! Кажется - и не подняться вовсе. А подняться-то нужно. Вчера Верочка, почтальонша наша, пенсию принесла, надо до магазина дойти, купить хлебушка, молока, да так, по мелочи. Квитанции оплатить – коммуналку принесли. Потом в огород – распогодилось, нужно лучок повтыкать, зеленушку, морковку. Там, коли погода позволит, да Боженька силы даст, огурчиков хоть небольшую грядочку засею, да редиски малёха. Володьку попрошу, пособит. Непутевый он, Володька, живет один, сыч сычом, попивает. Ну а с другой стороны, кто не пьет-то? Этот-то хоть не буянит. Душа добрая, помогает, дай ему Бог здоровья… Мы с Иваном Фёдоровичем с его родителями соседствовали. Хорошо, дружно жили. Померли, правда рано. Несчастный он, непутевый. Отсидевший. Нашел бы уж женщину какую – сколь сейчас одиноких-то, взять ту же Верочку! Так нет, живет один, оттого и пьет, видать. Одиночество – такая зараза, хуже нет её, если уж пустила она корни в тебе, сложно потом сходиться с кем-нибудь. Вот и сама ж – без малого двадцать годков уже одна. Дед мой рано помер, царствие ему небесное, сгорел, как свечка, за два месяца – рак окаянный, жить бы ему да жить еще. Детушек Бог не дал, а вот не ушел же к другой, кто б родить смог! Любил он меня, грешную, крепко. Сколько прожили, сколько пережили. Вспомнить – и не верится, что с нами все это было. Работали – всю жизнь, смолоду до самой старости, да и что сказать – труд крестьянский – это не в конторе бумажки перебирать! Да что там говорить – взад оглянешься, вся жизнь, как пашня – просветов мало, трудно жили, да и добра немного нажили, а всё ж, счастливо прожили, слава Богу, грех жаловаться! Держались друг дружку, да и соседи всегда рядом были, дружно жили, что говорить, не то, что сейчас. Вроде и деревня та же, а люди – другие. Каждый сам за себя. Попросишь помочь – за так никто и не пальцем не шевельнет, всем дай, каждому заплати. А с чего платить-то? Пенсия – восемь тысяч, с нее особо не распрыгаешься. Вот, подсобирала кучку – Володька шифер где-то раздобыл, крышу на хате да на сарайке поправил. За работу ничего не взял, сам с машиной договорился, да привез, да сам все и сделал. Бутылку ему отдала, так и то, брать, сперва, не хотел, все отказывался.
Анна Кузьминична вышла из хаты, вспоминая, не забыла ли чего, заперла дверь, ключ повесила на гвоздик в сарайчике. Выходя со двора, заглянула к соседу – Володьке. Тот как раз был во дворе, ковырялся с какими-то железками.
- Здравствуй, сосед! – окликнула его Анна Кузьминична.
- Привет, Кузьминична! Куда собралась? – Володька с утра уже был немного навеселе.
- Да вот, до центра пойду, тебе не надо ли чего?
- Погоди, Кузьминична, сейчас закончу, провожу тебя, мне тоже в магазин нужно.
- Ну дак я пойду, потихоньку, а ты догонишь!
- Хорошо, бабушка!
До центра было не так уж далеко, километра полтора всего, но идти нужно было вдоль дороги, что проходила прямо через деревню, а движение с каждым годом становилось все интенсивнее. Стало совсем уж плохо, когда рядом с их Дубровкой выстроили целый коттеджный поселок. В сезон, бывало, чтобы дорогу перейти, нужно было по полчаса стоять, такой поток машин шел. Сейчас-то еще ничего, терпимо, но все же, пешеходный переход совсем бы не помешал, а еще лучше – светофор. Да только кто ж в их деревне светофор-то поставит? Анна Кузьминична, опираясь на батожок, медленно шла по обочине вдоль дороги, тяжело переставляя больные ноги. Машины проносились мимо нее. Новая, непонятная, молодая жизнь пролетала с сумасшедшей скоростью, мало кто из водителей сбрасывал скорость, проезжая через их деревню.
Спешат, все спешат, торопятся, боятся не успеть, что ли? Мысли ворочались в голове, огромные, как валуны и неповоротливые, как коряги. О чём думала Кузьминична, она и сама не смогла бы ответить, спроси ее кто. Обо всем и ни о чем. Думала о том, как сложилась бы жизнь, если бы могла она иметь детей, и сколько бы их было у них с Иваном Фёдоровичем. Сейчас бы и внуки и правнуки были бы. Да вот не дал Господь, надорвалась еще смолоду на поле, на тяжелой работе, так врач сказал, во всяком случае. Им, врачам-то виднее, только кому же работу работать, если в то время мужиков в селе совсем мало было, после войны? Вот то-то и оно. Просто кому-то Господь дает, а кому-то нет. И ничего не попишешь. Что она – одна в поле надрывалась? Нет. Все бабы пахали, как лошади, прости Господи, так бездетная-то она одна оказалась. Кому как написано на судьбе, так тому и живется, и ничего тут не изменишь и не объяснишь, как голову не ломай. Верочка вот говорит, нужно писать в администрацию, мол, государство должно помощь какую-то выделять. Да только не привыкла я писать что-то, просить – поди-ка, у президента и других забот по самое горлышко, а я и так как-нибудь доживу, пенсия приходит вовремя – и то -  слава Богу.

Удар сзади был такой силы, что тело Анны Кузьминичны подбросило вверх, словно легкую тряпичную куклу. Водитель «Мерседеса» отвлекся на кваканье мобильного телефона, машина вильнула, совсем чуть-чуть, но этого «чуть-чуть» оказалось достаточно, чтобы зацепить пожилую женщину правым крылом. Бабушка лежала в пыли, на обочине, некрасиво разбросав ноги. Ее маленькие, выцветшие почти до прозрачности, глаза смотрели в небо и уже ничего не видели. Позади, спотыкаясь, бежал сосед – Володька. Он кричал что-то, что именно – было и не разобрать, какие-то невнятные ругательства, вперемешку с рыданиями сливались в звериный, нечеловеческий вой. Тяжелая машина, остановившись на мгновенье, резко, с дымом из-под покрышек рванулась вперед, шоссе впереди было пустым.
Потом приехала «скорая», ГАИ, полиция. Володьке задавали какие-то вопросы, он отвечал механически, не понимая, до конца, что произошло только что, прямо на его глазах. Он, пропащий, не нужный никому, человек оплакивал такую же одинокую, несчастную женщину. Тело забрала «скорая» у Володьки взяли номер телефона, чтобы при необходимости, он мог дать необходимые показания.

Через неделю Володька смог забрать тело Анны Кузьминичны в морге районной больницы. Отдавать ее не хотели, забрать погибшую могли только родственники, но в итоге, дойдя до главврача больницы, он смог договориться и забрать Анну Кузьминичну, чтобы похоронить ее по-христиански. На гроб насобирал денег, пройдя всю деревню. Могилу выкопал сам. Сам же вытесал и установил простой деревянный крест.
В полицию Володька поехал сам. Оказывается, дело о наезде на пешехода даже не заводили, оформили смерть, как несчастный случай.
- Ты что, не понимаешь, ЧЬЯ это была машина? Сына губернатора! – внушал ему дежурный майор. – Если тебе терять нечего, то мне мое место еще дорого! 
- Ну и гнида ты, майор, а если бы это твоя мать была?! – бросил Володька, выходя из кабинета.
- Ну-ну, поговори еще, мигом закрою на трое суток! Много таких вас, правдолюбцев! Проспись иди!

Пять дней после возвращения из райцентра Володька не выходил из дома. Пил и плакал. Сорок три года – ни семьи, ни детей, две ходки «к хозяину». С такой биографией работу найти – большая проблема, тем более у них в деревне. Было дело, мотался на стройки разные, в столицу, да в питер ездил, вахтовым методом, да только, что это за жизнь? А тут, в Дубровке – плохо ли, хорошо ли, все-таки своя хата, от родителей осталась, да и деньги, какие-никакие он и здесь зарабатывал – на шабашках – кому что подремонтировать, кому огород вскопать, кому забор поправить. Анне Кузьминичне всегда с радостью помогал, не за деньги, не за бутылку – так, от души. Мама перед смертью просила присматривать за ней, одинокая она старушка, как бросишь? Да если бы и не попросила, что ж он – не человек разве?!
Через пять дней Володька вышел из дома, запер дверь и отправился в сторону «Дуракова поля» - так местные жители называли новый коттеджный поселок, что вырос, как гриб-дождевик моментально – и двух лет не прошло, и разбух, как пузырь, как нарост какой-то нездоровый. Дома в поселке были такие, что и домами-то не назовешь – дворцы! И жили в них люди соответствующие – вроде как ЗНАТЬ! Губернаторский «домишко» так и вовсе особняком стоял. Ну а что – места у нас замечательные, природа такая, что швейцарцам да прочим европейцам только локти кусать.
Изменился Володька за эти дни сильно. Еще больше похудел, хоть и раньше был не полным. Одни глаза – на все лицо, да нос заострился и как бы еще больше вперед выдался, словно нос у корабля. Да седина еще, что до того случая лишь на висках блестела – всю голову запорошила. Чисто выбритый – дело невиданное. Одет в чистое. Не скажу, сколько ждал он в окрестностях губернаторского дома, не знаю, но раз заночевать пришлось – там же, рядом, в лесочке. Дождался-таки, утром из ворот выехал «Мерседес» знакомый. Хозяин машины из-за руля вышел, стоит, по телефону кого-то распекает. Лет двадцать-двадцать пять, никак не больше, а уже большой начальник, людьми управляет, как же! Подошел к нему Володька, в глаза посмотреть, есть ли хоть капля сожаления о том, что человека сбил насмерть, да только видно, что не из того материала у таких людей глаза сделаны…
- Чё надо? – лениво бросил.
- Как же ты, мразь, жить-то дальше можешь?
Вынул Володька нож, да и полоснул с размаху, раз, да второй, чтобы наверняка уже. Упал губернаторский сынок, только и в последнюю минуту, видимо, выше других себя считал, только улыбка презрительная на губах застыла.
Потом был суд. Прокурор просил пожизненного, судья дал двадцать. Объяснять на суде Володька не стал ничего, правда, когда его забирали от губернаторского дома, майор тот, полицейский, при задержании присутствовал, все понял, да тоже не сказал ничего. Правда, дал команду своим бойцам, чтоб не били задержанного и пожрать принесли и курева.
А сын губернаторский выжил. Вертолет за ним прислали, боялись не довезти. Не в областную больницу, а сразу в Москву отправили. А сейчас вроде как за границей реабилитацию проходит, не то в Германии, не то в Швейцарии.