***

БАБУШКА

Была уже вторая половина осеннего скучного, серенького дня, когда Иван Петрович, окончательно договорившись с Егорычевым, направился обратно в Москву.
Иван Петрович был молодым преуспевающим предпринимателем средней руки, но с претензиями. И в Зеленодольск он приезжал к известному мастеру Егоровичу заказать мебель для своего нового офиса. И, довольный предложенными эскизами, сроками и, даже, совсем не маленькой ценой, в хорошем настроении возвращался домой.
Взглянув на указатель справа, он увидел съезд на дорогу в деревню Захарьино и как-то невольно повернул на эту узкую, летом плотно утрамбованную, дорогу. Ну да, он конечно знал, что это их родная деревня, что здесь живёт его бабушка и, каждый раз, бывая в этих местах, обещал себе, что вот уж в следующий раз непременно её навестит.
После внезапной смерти отца он не хотел здесь бывать, сперва потому что всё напоминало ему счастливое и уже далёкое детство, а потом из-за чувства невольной вины, что здесь совсем одиноко живёт папина мама – бабушка.
А сейчас свернул он на эту дорогу как-то непроизвольно и, уже подъезжая к деревне, подумал, что едет к старушке с пустыми руками.
Около крайнего дома увидел прилепившийся к нему ларёчек и подошёл к этой «торговой точке». Продавщица уже опускала ставенку:
- Опоздали, я уже закрываюсь, да и нет ничего…
- Ну, хоть что-то же есть?
-Так что есть – не подойдёт. Вина я не держу, пива тоже. Мне продукты привозят самые необходимые: сахар, хлеб, масло подсолнечное и то, чаще по заказу, раз в неделю. Так уж не взыщите…
- Ну, может печенье какое…
-Пожалуй есть, вот смотри, юбилейное, вот ещё карамель…
Он взял две пачки печенья и кулёчек карамели. Подъехал к дому и удивился – всё вокруг окошено, бурьяна нет. Он так боялся увидеть крайнее запустение. Но на крыльце чистый половичок и резиновые калоши. Неужели бабушка сама моет? – ещё раз удивился Иван и шагнул в сени. Никого не встретив, открыл дверь в кухню и тихонько позвал:
- Бабушка!
И опять никто не отозвался. В смущении и со страхом вошёл в горницу. В спаленке, за занавеской кто-то тихо говорил. Он заглянул туда и увидел, что бабушка лежит высоко на подушках, сверху на одеяле, закутанная в платок рука, она тихонько её гладит и бормочет:
- Ой, ну болит-же! Так болит!
Иван тихонько позвал.
- Бабушка!
- Ой, Даша, это ты приехала! Встрепенулась она.
- Бабуля, это я, Ваня осторожно подошёл.
- Ты что, болеешь?
- Ванечка! Ну, так я задремала вроде, прости, не признала…
Она суетливо хотела приподняться, но опять заохала.
- Вот, ведь напасть, так болит!
Он присел на край кровати.
- Ничего, лежи пока.
Хотел взять её за руку, но рука показалась ему холодной, неприятной. Но, преодолев себя, взял её больную, тёплую руку и, гладя её, приговаривал:
- У кошки боли, у собачки боли, у бабули подживи!
Она засмеялась.
- Ты ещё наше присловье помнишь!
- Так ведь оно волшебное! А что с тобой случилось? Упала?
- Да, нет. Дровишек у меня мало, жалко сейчас жечь. Вот пошла, нашла на задах длинную слегу. Уж я её полдня долбила, а печку так и не истопила.
- Так целый день и не ела?
- У меня каша была, с молоком поела. Да хочется горяченького, давай будем чай пить…
-Ты самовар вздуешь?
- Сейчас всё сделаю.
Он налил воду в самовар, нашёл под печкой  чугунок с углями, разжёг.
И,  когда угли разгорелись, пошёл к колодцу за водой. Колодец был недалеко в овражке под горкой
Когда вышел обратно к дому, подумал – как же они зимой в эту обледенелую горку с вёдрами вылезают? Поставил ведро и огляделся. Быстро темнело, но нигде нет огней и очень тихо. Ниже по оврагу, над прудом стелется плотная пелена тумана. В дальней стороне, за прудом, вроде-бы расплывается один тусклый огонёк. И, среди этой тёмной, притавшейся  деревеньки, беззвучном, туманном пространстве, он почувствовал себя как бы в странном, нереальном мире, как будто бы он всё это видит во сне.
За спиной, в бабушкином окне, вспыхнул свет. Он облегчённо вздохнул и вошёл в дом. Самовар уже кипел и плевался во все стороны горячими брызгами. Иван отнёс самовар в горницу. Бабушка суетилась и охала:
- Вот как живу! Приедет добрый человек и на стол собрать нечего. Даже чая настоящего нет. Уж как я просила Лиду, чтоб со слоном привезла, а доселе нет.
- Да, не горюй, мне ничего и не надо. У меня тоже гостинцев нет, вот только печенье да карамель.
Печенье – это хорошо, к разу. Если твёрдое и размочить можно. Но конфетки эти я не разгрызу, Дашу угощать буду. А насчёт чая мы сейчас сообразим: вот у меня в туеске сухари чёрные, клади в чашку какие поджаристее, чай красивый будет и духовитый, самый хороший дух – хлебный. Ох, вот стара стала, всё забываю! Спохватилась она.
- Ваня, возьми на полке в кухне, там слева, банка с вареньем вишнёвым,
- Неси сюда.
Иван принёс варенье. В комнате было тепло, уютно, шумел самовар и он как бы перенёсся в своё детство, когда собирались вот так же за столом. Только тогда было много родных и близких людей. Он вздохнул и, чтобы не сосредотачиваться на воспоминаниях, стал расспрашивать бабушку.
- А что ж ваша Лида так мало привозит?
- Привозит, что закажут. Народу по осени мало осталось. Все гости разъехались. Да и машину ей редко дают. По хорошей дороге тут и езды-то пустяк, а если грязь или снег заметёт, везут только до поворота. А от поворота или на себе или на санках. Хоть и всего версты три, а много ли унесёшь. Да и зачем ей такая маята.
- Может зарплата хорошая?
- Да что ты, милый, гроши получает. А мается пока мать жива, потом тоже в город уедет. Но и жалеет она нас стариков, мы без неё бы пропали, мы тут в забвении живём.
- Это как так – в забвении?
- Ну, забыли нас, что мы ещё здесь живые.
- Да, уж тишина у вас, оглохнешь.
- Это правда. Кузьма Ерохин так и говорит  –  у нас так тихо, что уши стынут.
- Ерохины – это с выселок? Там за прудом вроде свет горел в окне.
-Вот Кузьма там и живёт, он один на выселках остался. У нас от дороги шум идёт, а там под лесом совсем тихо.
Иван налил себе и бабушке кипятка, положил варенье. Решил переменить тему.
- Ну, что уж всё так печально. Жизнь ведь продолжается. Вот телевизор ты смотришь, всё наверно знаешь, мир-то большой.
- А его почти не смотрю, изредка с Дашей, да и то больше слушаю. Смотреть там вовсе нечего. Только один сказ – воруют, убивают, чем больше тем лучше. Вот погиб человек или два, три – так спокойно говорят. А если вдруг погибли сто или даже тысяча, то вроде даже радостно так говорят, как будто премию за это получат. И скорее показывают трупы, кровь, разор. Да разве это по людски? Ведь жизнь и смерть – это таинство. Люди ведь погибли, по ним души ещё скорбят, а тут снимальщики спешат. Я думаю грех это.
- Но, ведь это правда, нужно же её знать.
- Да кто это определит где она и чья это правда? И правду убийством не докажешь.
- Ну, часто это просто так страшилки показывают, чтоб от разных мыслей отвлечь – ненужных.
- Куда нас отвлекать, мы и так на исходе, а молодых только к жестокости толкают и никакой у них радости совсем нет. Ну разве деньги радуют…
- Да ведь без денег и шагу не ступишь, а с деньгами я всё могу.
- Ну, уж не всё. Но и то правда, без денег ни одну нужду не заткнёшь. Только мера должна быть. Вот я, Кузьма, да и другие умрём, Даша и Лида уедут, деревня сгинет, поля бурьяном порастут. Приедут с деньгами из города, домища поставят и будут мотаться от квартиры к дому и обратно и в суете этой жизнь свою съедят. Деревенская жизнь неторопливость любит, вдумчивость…
- Бабушка, ну зачем тебе обо всём этом голову ломать и сердце надрывать. Поедем к нам в Москву и будешь жить без забот.
- Да, вот когда Петя был жив, у меня надежда была, что доживу спокойно. А без него ничего не стало…
Она безмолвно плакала, по щекам текли мелкие прозрачные слезинки. Руки дрожали и она осторожно отодвинула чашку… Иван тихонько прикоснулся к её руке:
- Ну, зачем ты так. А мы?
- Ванечка, ты сам  понимаешь что в Москве я чужой человек. Даже если Нина согласиться меня взять, что там я буду делать? Сидеть в уголочке как бельмо на глазу? Нет уж, тут я дома. Пока ещё шевелюсь. А там как Бог даст.
- Ну, а если по другому? Вот в городе есть дом для престарелых. Там о них заботятся. Может похлопотать?
- Боже упаси! Ты хоть раз бывал в том доме?
- Нет, но если уж…
И не говори ничего больше! Там эти старики и старухи друг у друга воруют от бедности, от скудости. И вот в одном месте – все старые, убогие, никому не нужные, смотреть тошно, не то что там жить… Да и дома эти такие же старые развалюхи, горят часто вместе с поселенцами. Оно может и к лучшему, хлопот меньше.
- Бабушка! Ну, что ты такое говоришь!
- Эх, Ванечка, поживёшь с моё и тоже по всякому заговоришь. Жизнь она заманчива но не ласкова, нет… Да что я всё о себе, ты то расскажи, у тебя вокруг мир большой. Как вы там живёте?
- А знаешь, нам на этот мир и глянуть некогда. Работа и работа. Я машины чиню, папина мастерская теперь моя. А мама зубы чинит. Вот так и живём – чиним и чиним.
Зато работа никогда не кончается и безработица нам не грозит. Он засмеялся.
- А ещё и не женат!
- Вот как за тридцать перевалит, так и женюсь. Наверно на следующий год.
- Жива буду, приезжайте с женой погостить.
- Да, уж обязательно – сказал он и подумал – как же Алина поедет в деревню с удобствами во дворе? На улице было совсем темно и Иван решил скорее ехать.
- Бабуль, мне надо ехать, уже поздно. Он достал из кармана 500 рублей, положил к её чашке.
- Это тебе на гостинцы.
- Спасибо, Ванечка, только на гостинцы мне это много очень. А вот дело у меня к тебе серьёзное: дровишек я на зиму не запасла, уж очень дорого. Да и не только дрова привезти, а ведь распилить, расколоть – ну, никак не управлюсь. И этих твоих денег тоже не хватит. Говорят, в городе на фабрике отходы продают, там дешевле и пилить не надо. Вот как бы ты похлопотал. Только уж не знаю, поди дорого тоже.
- Бабушка, ну что за вопрос, деньги у меня есть и я непременно похлопочу. Вот только недели через три, а сейчас я в командировку поеду. Как  только вернусь сразу съезжу в Зеленодольск, не переживай! Обязательно дрова будут, а на эти деньги закажи себе чего нибудь у Лиды. И береги свою руку, не руби слегу – улыбнулся он – и до свидания! Поеду уж, а то поздно…
- Ну, с Богом. Спасибо, что навестил. Как солнце просияло.
Иван сел в машину и через несколько минут уже был на шоссе. И ровная дорога, спокойное дыхание мотора, перенесли его в обычный, привычный мир. Через час он уже лавировал в шумном потоке машин. И при этом быстром и резком контрасте между тишиной и заброшенностью деревни и яркими огнями, быстрым и бурным течением городской жизни, он ощутил себя как бы вернувшимся из другого нереального мира. Он был доволен собой и этим днём: все дела сделал и даже бабушку навестил. И денег на гостинцы дал. Всё хорошо!
Через несколько дней он уехал в Тольятти. Против ожидания доставка запчастей, обустройство в новом помещении заняли много времени. И он, уставший, с удовольствием принял предложение Алины поехать на отдых в Египет. Они и Новый год встречали под пальмами. Вернулся отдохнувший, загорелый, весёлый. Одарил маму сувенирами, расспрашивал о новостях.
- Да работала я без выходных и отдыха – всем ведь хотелось белозубую улыбку  к Новому году. Дома всё обычно. Но вот в деревне, знаешь, бабушка умерла.
- Как так, умерла?
- Да обычно,  ведь старенькая она была и к тому же простудилась: воспаление лёгких. А скорая к ним не поехала. Вот так всё и случилось.
- И мне не сообщила!
- А что тебе сообщать, ты только улетел.
- Ты сама на похороны ездила?
- Нет, некогда было. Я денег послала и Даша всё устроила. Потом уже я ездила. Дашу отблагодарила, она вроде довольна осталась. Теперь тебе необходимо туда поехать, нужно в наследство вступить. Ты единственный наследник, но нужно всё оформить.
- Какое наследство? О чём ты говоришь? Да зачем мне эта изба и вообще… Это я должен был ей дров привезти, да всё дела всякие, всё недосуг, а она умерла вот… Он горестно вздыхал.
- Ну, что ж теперь говорить…А дело и не в избе , там земля – 25 соток, да совсем недалеко от дороги. Вот там у их продавщицы уже дом купить сватают. Даже если город дорогу до деревни проводить не будет, вы сможете несколько человек сложиться и эти три километра благоустроите. Это место ведь просто клад, можно дом построить и как  следует…
- Ну да, это уж обязательно, построим и будем мотаться от дома к квартире и обратно.
- Бабушка это понимала. Ты точно хочешь, что бы мы дом построили?
- Обязательно! У тебя будут дети, ну не в городе же им всё время обитать? Ине занимайся самоедством, всё в жизни закономерно.
- И наша зашоренность, наше равнодушее тоже закономерно?
- Такова жизнь, что поделать.
- Не знаю, но неправильно это.
- Не ломай голову, отдыхай, я тоже пойду спать.
Иван остался один перед начатой бутылкой водки, налил стопку, выпил и  сидел пригорюнившись, подперев щеку рукой, размышлял и даже шептал вслух: Эх, ма, ну как мы живём? Всё спешим, всё бежим куда-то. Куда? Вот если бы я не спешил, то привёз бы бабушки дров и она бы не заболела. А то всё Египет, Египет. Ах, ну причём здесь Египет? Просто  что-то случилось с нами. Вот судим – старики жили плохо, неправильно, бедно – мы так жить не будем! А как будем? Вот всё хапаем, хапаем и что, в этом и есть наша правильность?! Человеку ведь и надо не очень то много: чтоб крыша была над головой, чтоб не голод, А мы всё хотим ещё , ещё…Но ведь не надо лишнего! Ну, да, старики ничего не имели… Но вот если у кого-то из них что-то есть или после них хоть самая малость осталась, ох, сколько сразу родни собирается! – А я за ним ухаживал… А я ему  помогал! Все оказывается благодетели были и все хотят наследство делить. И грызутся как свора собак над уже обглоданной костью. А и всему добру грош цена, но как же я упущу!»
Он выпил ещё водки, закурил и опять побежали мысли: «Почему же в наших тёплых квартирах, набитых всяким барахлом не стало места для постаревших родных и близких? Ну бабушка и не хотела к нам ехать. Правильно, мы совсем другие стали. Когда и почему разошлись пути родных людей? Мы бежим, а они не успевают? Или они в душе какой-то смысл жизни несли, ну, идеалы что ли, а мы только вещи? Наш идеал – счёт в банке, машина и куча барахла! А конец этой суеты для всех один и это ужасно… Вот когда я уходил, она попрощаться подошла, наверно поцеловать хотела – Она так меня любила! А я от неё отстранился, снисходительно по плечу похлопал. Стыдно ведь –я, молодой, здоровый, сильный – видите-ли, снизошёл! И уехал со спокойной совестью, а она такая маленькая, больная осталась одна в этой тёмной деревне. Вот так и живём, и радуемся, и спешим…
Он ещё долго вздыхал перед пустой бутылкой, потом подумал: «А вот если эти три километра до деревни хорошо отсыпать… Действительно, место райское – речка, лес. И там дом высокий будет и окна распахнёт навстречу солнцу. Хорошо – то как!













БАБУШКА

Была уже вторая половина осеннего скучного, серенького дня, когда Иван Петрович, окончательно договорившись с Егорычевым, направился обратно в Москву.
Иван Петрович был молодым преуспевающим предпринимателем средней руки, но с претензиями. И в Зеленодольск он приезжал к известному мастеру Егоровичу заказать мебель для своего нового офиса. И, довольный предложенными эскизами, сроками и, даже, совсем не маленькой ценой, в хорошем настроении возвращался домой.
Взглянув на указатель справа, он увидел съезд на дорогу в деревню Захарьино и как-то невольно повернул на эту узкую, летом плотно утрамбованную, дорогу. Ну да, он конечно знал, что это их родная деревня, что здесь живёт его бабушка и, каждый раз, бывая в этих местах, обещал себе, что вот уж в следующий раз непременно её навестит.
После внезапной смерти отца он не хотел здесь бывать, сперва потому что всё напоминало ему счастливое и уже далёкое детство, а потом из-за чувства невольной вины, что здесь совсем одиноко живёт папина мама – бабушка.
А сейчас свернул он на эту дорогу как-то непроизвольно и, уже подъезжая к деревне, подумал, что едет к старушке с пустыми руками.
Около крайнего дома увидел прилепившийся к нему ларёчек и подошёл к этой «торговой точке». Продавщица уже опускала ставенку:
- Опоздали, я уже закрываюсь, да и нет ничего…
- Ну, хоть что-то же есть?
-Так что есть – не подойдёт. Вина я не держу, пива тоже. Мне продукты привозят самые необходимые: сахар, хлеб, масло подсолнечное и то, чаще по заказу, раз в неделю. Так уж не взыщите…
- Ну, может печенье какое…
-Пожалуй есть, вот смотри, юбилейное, вот ещё карамель…
Он взял две пачки печенья и кулёчек карамели. Подъехал к дому и удивился – всё вокруг окошено, бурьяна нет. Он так боялся увидеть крайнее запустение. Но на крыльце чистый половичок и резиновые калоши. Неужели бабушка сама моет? – ещё раз удивился Иван и шагнул в сени. Никого не встретив, открыл дверь в кухню и тихонько позвал:
- Бабушка!
И опять никто не отозвался. В смущении и со страхом вошёл в горницу. В спаленке, за занавеской кто-то тихо говорил. Он заглянул туда и увидел, что бабушка лежит высоко на подушках, сверху на одеяле, закутанная в платок рука, она тихонько её гладит и бормочет:
- Ой, ну болит-же! Так болит!
Иван тихонько позвал.
- Бабушка!
- Ой, Даша, это ты приехала! Встрепенулась она.
- Бабуля, это я, Ваня осторожно подошёл.
- Ты что, болеешь?
- Ванечка! Ну, так я задремала вроде, прости, не признала…
Она суетливо хотела приподняться, но опять заохала.
- Вот, ведь напасть, так болит!
Он присел на край кровати.
- Ничего, лежи пока.
Хотел взять её за руку, но рука показалась ему холодной, неприятной. Но, преодолев себя, взял её больную, тёплую руку и, гладя её, приговаривал:
- У кошки боли, у собачки боли, у бабули подживи!
Она засмеялась.
- Ты ещё наше присловье помнишь!
- Так ведь оно волшебное! А что с тобой случилось? Упала?
- Да, нет. Дровишек у меня мало, жалко сейчас жечь. Вот пошла, нашла на задах длинную слегу. Уж я её полдня долбила, а печку так и не истопила.
- Так целый день и не ела?
- У меня каша была, с молоком поела. Да хочется горяченького, давай будем чай пить…
-Ты самовар вздуешь?
- Сейчас всё сделаю.
Он налил воду в самовар, нашёл под печкой  чугунок с углями, разжёг.
И,  когда угли разгорелись, пошёл к колодцу за водой. Колодец был недалеко в овражке под горкой
Когда вышел обратно к дому, подумал – как же они зимой в эту обледенелую горку с вёдрами вылезают? Поставил ведро и огляделся. Быстро темнело, но нигде нет огней и очень тихо. Ниже по оврагу, над прудом стелется плотная пелена тумана. В дальней стороне, за прудом, вроде-бы расплывается один тусклый огонёк. И, среди этой тёмной, притавшейся  деревеньки, беззвучном, туманном пространстве, он почувствовал себя как бы в странном, нереальном мире, как будто бы он всё это видит во сне.
За спиной, в бабушкином окне, вспыхнул свет. Он облегчённо вздохнул и вошёл в дом. Самовар уже кипел и плевался во все стороны горячими брызгами. Иван отнёс самовар в горницу. Бабушка суетилась и охала:
- Вот как живу! Приедет добрый человек и на стол собрать нечего. Даже чая настоящего нет. Уж как я просила Лиду, чтоб со слоном привезла, а доселе нет.
- Да, не горюй, мне ничего и не надо. У меня тоже гостинцев нет, вот только печенье да карамель.
Печенье – это хорошо, к разу. Если твёрдое и размочить можно. Но конфетки эти я не разгрызу, Дашу угощать буду. А насчёт чая мы сейчас сообразим: вот у меня в туеске сухари чёрные, клади в чашку какие поджаристее, чай красивый будет и духовитый, самый хороший дух – хлебный. Ох, вот стара стала, всё забываю! Спохватилась она.
- Ваня, возьми на полке в кухне, там слева, банка с вареньем вишнёвым,
- Неси сюда.
Иван принёс варенье. В комнате было тепло, уютно, шумел самовар и он как бы перенёсся в своё детство, когда собирались вот так же за столом. Только тогда было много родных и близких людей. Он вздохнул и, чтобы не сосредотачиваться на воспоминаниях, стал расспрашивать бабушку.
- А что ж ваша Лида так мало привозит?
- Привозит, что закажут. Народу по осени мало осталось. Все гости разъехались. Да и машину ей редко дают. По хорошей дороге тут и езды-то пустяк, а если грязь или снег заметёт, везут только до поворота. А от поворота или на себе или на санках. Хоть и всего версты три, а много ли унесёшь. Да и зачем ей такая маята.
- Может зарплата хорошая?
- Да что ты, милый, гроши получает. А мается пока мать жива, потом тоже в город уедет. Но и жалеет она нас стариков, мы без неё бы пропали, мы тут в забвении живём.
- Это как так – в забвении?
- Ну, забыли нас, что мы ещё здесь живые.
- Да, уж тишина у вас, оглохнешь.
- Это правда. Кузьма Ерохин так и говорит  –  у нас так тихо, что уши стынут.
- Ерохины – это с выселок? Там за прудом вроде свет горел в окне.
-Вот Кузьма там и живёт, он один на выселках остался. У нас от дороги шум идёт, а там под лесом совсем тихо.
Иван налил себе и бабушке кипятка, положил варенье. Решил переменить тему.
- Ну, что уж всё так печально. Жизнь ведь продолжается. Вот телевизор ты смотришь, всё наверно знаешь, мир-то большой.
- А его почти не смотрю, изредка с Дашей, да и то больше слушаю. Смотреть там вовсе нечего. Только один сказ – воруют, убивают, чем больше тем лучше. Вот погиб человек или два, три – так спокойно говорят. А если вдруг погибли сто или даже тысяча, то вроде даже радостно так говорят, как будто премию за это получат. И скорее показывают трупы, кровь, разор. Да разве это по людски? Ведь жизнь и смерть – это таинство. Люди ведь погибли, по ним души ещё скорбят, а тут снимальщики спешат. Я думаю грех это.
- Но, ведь это правда, нужно же её знать.
- Да кто это определит где она и чья это правда? И правду убийством не докажешь.
- Ну, часто это просто так страшилки показывают, чтоб от разных мыслей отвлечь – ненужных.
- Куда нас отвлекать, мы и так на исходе, а молодых только к жестокости толкают и никакой у них радости совсем нет. Ну разве деньги радуют…
- Да ведь без денег и шагу не ступишь, а с деньгами я всё могу.
- Ну, уж не всё. Но и то правда, без денег ни одну нужду не заткнёшь. Только мера должна быть. Вот я, Кузьма, да и другие умрём, Даша и Лида уедут, деревня сгинет, поля бурьяном порастут. Приедут с деньгами из города, домища поставят и будут мотаться от квартиры к дому и обратно и в суете этой жизнь свою съедят. Деревенская жизнь неторопливость любит, вдумчивость…
- Бабушка, ну зачем тебе обо всём этом голову ломать и сердце надрывать. Поедем к нам в Москву и будешь жить без забот.
- Да, вот когда Петя был жив, у меня надежда была, что доживу спокойно. А без него ничего не стало…
Она безмолвно плакала, по щекам текли мелкие прозрачные слезинки. Руки дрожали и она осторожно отодвинула чашку… Иван тихонько прикоснулся к её руке:
- Ну, зачем ты так. А мы?
- Ванечка, ты сам  понимаешь что в Москве я чужой человек. Даже если Нина согласиться меня взять, что там я буду делать? Сидеть в уголочке как бельмо на глазу? Нет уж, тут я дома. Пока ещё шевелюсь. А там как Бог даст.
- Ну, а если по другому? Вот в городе есть дом для престарелых. Там о них заботятся. Может похлопотать?
- Боже упаси! Ты хоть раз бывал в том доме?
- Нет, но если уж…
И не говори ничего больше! Там эти старики и старухи друг у друга воруют от бедности, от скудости. И вот в одном месте – все старые, убогие, никому не нужные, смотреть тошно, не то что там жить… Да и дома эти такие же старые развалюхи, горят часто вместе с поселенцами. Оно может и к лучшему, хлопот меньше.
- Бабушка! Ну, что ты такое говоришь!
- Эх, Ванечка, поживёшь с моё и тоже по всякому заговоришь. Жизнь она заманчива но не ласкова, нет… Да что я всё о себе, ты то расскажи, у тебя вокруг мир большой. Как вы там живёте?
- А знаешь, нам на этот мир и глянуть некогда. Работа и работа. Я машины чиню, папина мастерская теперь моя. А мама зубы чинит. Вот так и живём – чиним и чиним.
Зато работа никогда не кончается и безработица нам не грозит. Он засмеялся.
- А ещё и не женат!
- Вот как за тридцать перевалит, так и женюсь. Наверно на следующий год.
- Жива буду, приезжайте с женой погостить.
- Да, уж обязательно – сказал он и подумал – как же Алина поедет в деревню с удобствами во дворе? На улице было совсем темно и Иван решил скорее ехать.
- Бабуль, мне надо ехать, уже поздно. Он достал из кармана 500 рублей, положил к её чашке.
- Это тебе на гостинцы.
- Спасибо, Ванечка, только на гостинцы мне это много очень. А вот дело у меня к тебе серьёзное: дровишек я на зиму не запасла, уж очень дорого. Да и не только дрова привезти, а ведь распилить, расколоть – ну, никак не управлюсь. И этих твоих денег тоже не хватит. Говорят, в городе на фабрике отходы продают, там дешевле и пилить не надо. Вот как бы ты похлопотал. Только уж не знаю, поди дорого тоже.
- Бабушка, ну что за вопрос, деньги у меня есть и я непременно похлопочу. Вот только недели через три, а сейчас я в командировку поеду. Как  только вернусь сразу съезжу в Зеленодольск, не переживай! Обязательно дрова будут, а на эти деньги закажи себе чего нибудь у Лиды. И береги свою руку, не руби слегу – улыбнулся он – и до свидания! Поеду уж, а то поздно…
- Ну, с Богом. Спасибо, что навестил. Как солнце просияло.
Иван сел в машину и через несколько минут уже был на шоссе. И ровная дорога, спокойное дыхание мотора, перенесли его в обычный, привычный мир. Через час он уже лавировал в шумном потоке машин. И при этом быстром и резком контрасте между тишиной и заброшенностью деревни и яркими огнями, быстрым и бурным течением городской жизни, он ощутил себя как бы вернувшимся из другого нереального мира. Он был доволен собой и этим днём: все дела сделал и даже бабушку навестил. И денег на гостинцы дал. Всё хорошо!
Через несколько дней он уехал в Тольятти. Против ожидания доставка запчастей, обустройство в новом помещении заняли много времени. И он, уставший, с удовольствием принял предложение Алины поехать на отдых в Египет. Они и Новый год встречали под пальмами. Вернулся отдохнувший, загорелый, весёлый. Одарил маму сувенирами, расспрашивал о новостях.
- Да работала я без выходных и отдыха – всем ведь хотелось белозубую улыбку  к Новому году. Дома всё обычно. Но вот в деревне, знаешь, бабушка умерла.
- Как так, умерла?
- Да обычно,  ведь старенькая она была и к тому же простудилась: воспаление лёгких. А скорая к ним не поехала. Вот так всё и случилось.
- И мне не сообщила!
- А что тебе сообщать, ты только улетел.
- Ты сама на похороны ездила?
- Нет, некогда было. Я денег послала и Даша всё устроила. Потом уже я ездила. Дашу отблагодарила, она вроде довольна осталась. Теперь тебе необходимо туда поехать, нужно в наследство вступить. Ты единственный наследник, но нужно всё оформить.
- Какое наследство? О чём ты говоришь? Да зачем мне эта изба и вообще… Это я должен был ей дров привезти, да всё дела всякие, всё недосуг, а она умерла вот… Он горестно вздыхал.
- Ну, что ж теперь говорить…А дело и не в избе , там земля – 25 соток, да совсем недалеко от дороги. Вот там у их продавщицы уже дом купить сватают. Даже если город дорогу до деревни проводить не будет, вы сможете несколько человек сложиться и эти три километра благоустроите. Это место ведь просто клад, можно дом построить и как  следует…
- Ну да, это уж обязательно, построим и будем мотаться от дома к квартире и обратно.
- Бабушка это понимала. Ты точно хочешь, что бы мы дом построили?
- Обязательно! У тебя будут дети, ну не в городе же им всё время обитать? Ине занимайся самоедством, всё в жизни закономерно.
- И наша зашоренность, наше равнодушее тоже закономерно?
- Такова жизнь, что поделать.
- Не знаю, но неправильно это.
- Не ломай голову, отдыхай, я тоже пойду спать.
Иван остался один перед начатой бутылкой водки, налил стопку, выпил и  сидел пригорюнившись, подперев щеку рукой, размышлял и даже шептал вслух: Эх, ма, ну как мы живём? Всё спешим, всё бежим куда-то. Куда? Вот если бы я не спешил, то привёз бы бабушки дров и она бы не заболела. А то всё Египет, Египет. Ах, ну причём здесь Египет? Просто  что-то случилось с нами. Вот судим – старики жили плохо, неправильно, бедно – мы так жить не будем! А как будем? Вот всё хапаем, хапаем и что, в этом и есть наша правильность?! Человеку ведь и надо не очень то много: чтоб крыша была над головой, чтоб не голод, А мы всё хотим ещё , ещё…Но ведь не надо лишнего! Ну, да, старики ничего не имели… Но вот если у кого-то из них что-то есть или после них хоть самая малость осталась, ох, сколько сразу родни собирается! – А я за ним ухаживал… А я ему  помогал! Все оказывается благодетели были и все хотят наследство делить. И грызутся как свора собак над уже обглоданной костью. А и всему добру грош цена, но как же я упущу!»
Он выпил ещё водки, закурил и опять побежали мысли: «Почему же в наших тёплых квартирах, набитых всяким барахлом не стало места для постаревших родных и близких? Ну бабушка и не хотела к нам ехать. Правильно, мы совсем другие стали. Когда и почему разошлись пути родных людей? Мы бежим, а они не успевают? Или они в душе какой-то смысл жизни несли, ну, идеалы что ли, а мы только вещи? Наш идеал – счёт в банке, машина и куча барахла! А конец этой суеты для всех один и это ужасно… Вот когда я уходил, она попрощаться подошла, наверно поцеловать хотела – Она так меня любила! А я от неё отстранился, снисходительно по плечу похлопал. Стыдно ведь –я, молодой, здоровый, сильный – видите-ли, снизошёл! И уехал со спокойной совестью, а она такая маленькая, больная осталась одна в этой тёмной деревне. Вот так и живём, и радуемся, и спешим…
Он ещё долго вздыхал перед пустой бутылкой, потом подумал: «А вот если эти три километра до деревни хорошо отсыпать… Действительно, место райское – речка, лес. И там дом высокий будет и окна распахнёт навстречу солнцу. Хорошо – то как!