Мильёрий Человек-Цивилизация

Мильёрий – Человек-Цивилизация

Опасная паутина, в которую может попасть человек, –
резонанс сравнения ассоциаций.
Как далеко вы можете зайти в мир собственных иллюзий?

– Завтра вас казнят. Вы понимаете? – Человек, который сидел напротив заключённого, надел очки и открыл папку.
Мильёрий внутренне улыбнулся, ведь эта картина напомнила ему десятки эпизодов, которые он видел в фильмах, когда какой-нибудь человек в костюме допрашивает подозреваемого, но вместо следователя оказывается обыкновенный учитель истории, которого пригласили, чтобы написать биографию политического преступника. На лице Мильёрия не отразилось эмоций. Преподавателю, звали его Львом Михайловичем, не за что было зацепиться, чтобы вывести подследственного из равновесия и хоть как-то подвести к раскаянию. Там, где раскаяние, там искренность, а это Льву Михайловичу и нужно:
– Я хочу вам помочь. Лично моё мнение, в вашей деятельности нет ничего плохого. Но вот обвинения, которые вам противопоставили, слишком суровы. Это напоминает картину из библейской истории, даже здесь, сидя рядом с вами, чувствую, какая сила направлена против вас. Может, вы поможете мне раскрыть ваши мотивы, у меня есть полномочия записать вас в историю. – «А точнее, вписать абсурд и незначительность идеи», – договорил мысленно историк.
– Я дал системе причину, – подал голом Мильёрий.
– О чём вы? Ваша религия говорит о том, что вы можете менять реальность, причём для вас это тривиально, читал я как-то в интернете. Моё мнение, уж простите, но оно не влияет на вашу биографию. – Автор многих работ по истории словно проснулся от собственных мыслей, снова снял очки. На диалог он и не надеялся, а получилось так легко и просто.
Мильёрий заглянул в глаза Льву Михайловичу, и у того в глубине души что-то резануло, на лице же не дрогнул ни мускул. «Сильный же у него взгляд, – подумал историк. – И мгновение замерло». Поглядел по сторонам и снова остановил взгляд на Мильёрии: черноволосый человек, с красивыми глазами и обаятельным лицом. «Идеальное лицо, – наверное, поэтому он столько людей подвёл под черту, столько совратил своими идеями», – подумал Лев Михайлович. Двадцатисемилетний парень сиял уверенностью, несмотря на то, что руки его были пристёгнуты к кольцу в середине стола. Вдруг он спросил:
– Что это? Вы это почувствовали – как дрогнули стены? Почувствовали себя внутри пространства, в котором находитесь?
– Хотите заразить меня своими глубокими убеждениями, у вас это получалось. Со мной не пройдёт, хоть я и люблю фильм «Матрица». Фанатики в Северной Корее, которые приняли ваше учение, смиренно сгорели под напалмом, когда к ним пришла гвардия. У вас есть, что сказать по этому поводу?
Мильёрий промолчал, его лицо не отразило раскаяния, но Лев Михайлович что-то почувствовал. На самом деле не было никакой разницы, где это произошло, для Мильёрия не было национальных границ. Все люди – прежде всего, люди. Провоцировать и бить по самому больному месту – вот что историк хочет, но Мильёрий – скала.
«В чём его секрет, в чём секрет его уверенности? Почему в наручниках он ведет себя так, словно это он, Лев, заключённый?». Мильёрий вздохнул и выдохнул, но сделал это так, словно время в этот момент растянулось.
– В чём суть вашей религии? – Спросил историк, именно он должен констатировать факт истории заключённого так, чтобы в будущем не создавалось подобных проблем. В мире и так много фанатиков, а тут ещё этот, со своими убеждениями.
– То, куда иду, я не навязываю, а лишь предлагаю пойти вместе со мной, – спокойно сказал осуждённый. Наконец-то с его уст прозвучало что-то такое обыденное и нелепое. Разум историка расслабился, отпустил хватку.
– Куда ещё пойти? С вами под иглу? Вас завтра усыпят, как и всех, кто требует от и без того несчастных людей невозможного. – Голос Льва словно отбил барабанную дробь, и он почувствовал внутреннею неприязнь к приговорённому. Всё это время, зная, какие гипнотические способности у Мильёрия, он держал себя под защитой разума.
Почувствовав щекотливый холодок ниже печени, предвестник неуверенности, Мильёрий снова заставил себя проснуться, – безуспешная попытка системы прорваться в его мозг. В комнате для допроса все стены были одинаковыми, светло-серыми, все они были подсвечены. Наблюдение сторонних наблюдателей вне комнаты происходило через сенсорный просвет. Тринадцать психологов за перегородкой, не видимой со стороны заключённого, наблюдали за Мильёрием и Львом Михайловичем, чтобы не позволить историку попасть под действие гипноза. Историка проконсультировали, никакие приёмы «Три да» и прочее на него не подействуют. Воображаемая стена и постоянное напоминание цели разговора, а также специально изготовленный системой оберег – от таких, как Мильёрий, – были основными факторами защиты историка. Всё же его целью не было допрашивать. Всё, что историк напишет в статье после, будет проверено Институтом федераций. Так что они ничего не теряют, но всё же наблюдают – на всякий случай.
– Вам помочь я не могу, но написать вашу историю и раскрыть мотивы – вполне. Думаю, это и будет нашим сотрудничеством, если вы не против.
– Не против, – тихо сказал молодой человек, вспомнив девушку, которая давным-давно показала ему мир совсем в другом свете.
– Итак, ваша религия?
– Не религия, всего лишь право на свободу мысли.
– Да, свободу? Мы все любим свободу, видимо, поэтому вы и популярны. И в чём заключается ваша свобода?
– Я не берусь это утверждать, ведь я, как и любой, могу ошибаться.
– Оказывается, вы сами не уверены в своей точке зрения? – сказал историк и почувствовал своё превосходство, а также незримую симпатию за право превосходства – за стеной, где стояли психоаналитики, прозвучал ропот одобрения, он этого не услышал, но ощутил эту поддержку, зная, что за ним наблюдают.
– Цель пустоты –быть не пустой, цель не пустого – стать пустотой. Понятие может показаться размытым, но вот между этими двумя составляющими родилось объективное желание чувствовать материальный мир, убежать от пустоты и в тоже время иметь грани. И теперь из-за острого желания не быть пустыми мы существуем формально и объективно во сне, внутри сна, в слоях многогранности. Поэтому мы не можем усвоить некоторых понятий объективного мира, – выпалил одним духом Мильёрий.
– Слова, слова, слова. И этим вы хотели меня взять? То есть, вы отрицаете материю?
– Нет, напротив, лишь сливаю эти два понятия – материи и метафизики.
– Понять сложно, что вы говорите. Как вы собрали столько фанатов с таким скудным набором атрибутов? Видимо, вашим обаянием. – Всем своим видом сквозь очки Лев показывал себя ясным и разумным в этом вопросе.
– Потому, что очень хотите понять, настолько хотите, что не можете. В мои юные годы я чувствовал огромную любовь к людям. Та структура мировоззрения, которую мне заложило общество и семья, была отправной точкой. У меня были проблемы со зрением и со спиной, много комплексов и умение лебезить перед окружением. Я подстраивался под других в своих целях, неосознанно, когда видел уверенных в себе людей, тешился иллюзиями выглядеть как они. Но всё время было ощущение того, что что-то не так с этим миром. Пытался меняться под окружение.  Допустим, как-то раз меня ударил отец, я обиделся и убежал. А когда пришёл, отец спросил меня: «Знаешь, почему я тебя ударил?». «Нет», – сказал я, робко сжав кулаки за спиной. «Потому, что ты мне солгал». С того времени я несколько раз приходил домой пьяным, а когда отец спрашивал: «Ты пил?», – я говорил: «Да». И наказания не было. Я подчинился его структуре, чтобы избежать последствий. Так же и с этой системой, которая навязала свои правила игры. Точнее, люди сами себе навязали. Подчинись – и не будешь наказан, до тех пор, пока принимаешь правила игры. Всё это создано, чтобы впитывать нашу энергию, которая необходима, чтобы жить в своё удовольствие. Весь мир, каждое правило – огромная сигарета с её пагубными последствиями, пока ты – замотивированный участник игры, а не сторонний наблюдатель, играющий по своим правилам.
– Из-за непростого детства я обрёл глубокий внутренний мир, у меня было прекрасное детство, я не жалуюсь, – продолжал Мильёрий, договорившись до явного противоречия, но тут же он поправил себя: – Просто тёмные уголки моё яркое воображение приукрасило, поэтому и сказал, что детство было не простое. Уже тогда я научился убегать от этого мира в мир фантазий и иллюзий. Сейчас, вспоминая, помню, как мог глубокими часами, оставшись один в квартире, снимать свой фильм. Снимал фильм внутри своего воображения, в нём я был и актёром, и режиссёром. Все мы в детстве были игроками своей игры, и мир будто помогал нам. Видел перед глазами картины, участвовал в них, исчезал в это время из реального мира. И у каждой картины был интересный сюжет, у каждого актёра – свои эмоции, в этом не было фальши. Со временем это должно было пройти, но осталась привычка видеть мир иллюзорно. У меня несколько слайдов сохранилось с детства, – помню, какие именно ощущения были тогда, и этими ощущениями иногда возвращаюсь в детство. Во мне жил ребёнок, он управлял мной, потому что сознательно крепко уснул. Но всегда, где-то внутри, меня корёжило. Я очень пытался вырваться, и вот в какой-то момент смирился с тем, что систему изменить не могу и себя тоже. Откровение пришло тогда, когда понял, что менять ничего не нужно, нужно быть собой. Как сильно прозвучат эти слова для того, кто давно смирился с поражением. Но ведь и быть собой – это не просто, подумал бы кто-нибудь. Стараться быть собой не нужно, просто смириться со своими недостатками и позволить себе это право – этого хватит. Когда перестал искать вопросы, всё стало понятней. Мир в такой глубокой депрессии лишь потому, что мы перестали быть собой и подчинились игре.
– Не подчиниться ведь сложно, ведь в мире сна трудно не спать, – Мильёрий всё говорил, и Льву было не совсем понятно, к каким выводам осуждённый пришёл давно, а какие сформировал только сейчас, в ходе вдруг нахлынувшего на него откровения. – Думаю, к свету меня притянуло желание чувствовать материю, вернуться в реальность из мира сказки. И тут начали проскальзывать мимо фильмы, идеи, сводки. Например, увидел фильм «Мирный воин» и спросил себя, что нужно делать, чтобы быть таким? Пытался влезть в шкуру актера. Опять ничего не получилось: влезая в шкуру актёра, получаешь лишь шкуру. Простите за простоту слов, но ведь так понятней. Когда занимался боксом… Представьте соперника, который погряз в мыслях о том, как тебя ударить, вместо того, чтобы просто ударить. Речь идёт не о конфликте, и даже не о спорте, речь идёт о любом искусстве, в которое ты вступил без души. Перестань стараться, остановись, определи, зачем ты занимаешься этим. Потому, что в этом ты чувствуешь себя собой? Тогда будь собой, а не человеком с нунчаками, который бьёт себя по лбу из-за того, что загружен мыслями. И быть ты можешь кем угодно, если это тебе нужно, – всё просто. Так вот, в этом сложном механизме сложно оставаться в равновесии, ведь оно не стабильно, оно переливается из стороны в сторону, заманивая тебя либо миром иллюзий, окрашивая сомнениями, либо неоспоримой реальностью и фактическими неудачами. Сложно оставаться в середине там, где действительно добьёшься удачи. Но середина сама по себе – аморфное тело уверенности. Просто, обретя эту середину, мир станет пластичней. Пластилин, несмотря на свою тягучесть, всё же может выглядеть как твёрдый объект и даже быть таковым, если вы так решите.
– А можете сказать, где проявились ваши первые способности влиять на реальность в вашем понимании? – Теперь Лев углубился в структурные схемы, которые начали формироваться в его планшете столбиками и стрелками. Столбцы составлял внутренний процессор, принимающий речевую информацию, анализируя её и выписывая на экран.
– Где проявились мои первые способности влиять на реальность? Сейчас вспомню. Когда, будучи ещё не совсем проснувшимся, я готовил еду, все вокруг говорили: «Это несовместимо – молоко-уксус, яйца и томатная паста». Впрочем, я и арбузы любил жарить. Дело в том, что ещё до того, как стал смешивать коктейли или готовить необычную еду, я почему-то думал, что обладаю даром уже заранее чувствовать вкус того, чего ещё не пробовал. Либо тогда уже сформировал каждый из возможных вкусов, причём не имея никаких сомнений, либо нашёл их позже в пространстве вариантов, скользя взглядом по слайдам. Я даже не запоминал эти рецепты, для меня было главным одно – сделать что-то особенное. И вообще моё бытие до того, как я отказался от этих планов, заключалось в том, чтобы не быть таким, как все. Оказывается, моё желание заключалось в том, чтобы просто быть другим или же, что более верно, – собой, без отношений зависимости. Менять себя, чтобы быть собой? Странно звучит, верно? Поэтому нужно просто быть собой. История начинается с того, что нас постоянно пытается что-то подчинить, но это исходит из нас самих. Сопротивляясь или же смиряясь, принимаешь правила той игры, в которой победитель может быть только тот, кто откажется от правил, в которых может проиграть. Нас не мир пытается подчинить, мы сами перестали чувствовать равновесие, мир лишь даёт шанс нам быть такими, какими мы хотим. Но мы пытаемся поглотить всё, своим желанием управлять всем, поскольку нами движет страх перед временем и концом нашей жизни. Отказываясь от чужих правил, мы не становимся бунтарями или лентяями, ведь бунтарь – это угроза для людей, играющих в свою жизнь, а лентяй – это нахлебник. Нет, всё проще, нахлебником человек, играющий по своим правилам, будет лишь тогда, когда ты с этим будешь согласен. Но тут есть подводный камень: убери отношение зависимости, и ты поймешь, что играющий в свою игру – не нахлебник, просто ты навязал себе самому игру, в которой установил нахлебника. Не хочу вас запутать, просто хочу сказать, что у каждого своя игра. Лично я не против мира и не против людей, просто играю по своим правилам. Когда-то давно считал, что бог, находящийся в пустоте, очень одинок – он расщепил себя, чтобы чувствовать себя отдельно. Для этого просто необходимо забыть, что ты это я.
В этот момент Лев Михайлович что-то увидел в его глазах, что-то родное и близкое, но тут же попытался остановить своим мысли и вернуться к цели: «Это всего лишь его влияние, он – гипнотизёр, возомнивший себя богом».
– Ваше отрицание – лишь ваше настоящее «я», которое задало вопрос системе, а система сжала пальцы у вашего горла, ведь вы дали себе это сделать. Но система существует, пока существует желание других людей управлять всем, а в вашей жизни она существует, пока вы даёте собой управлять, – как будто торжествуя, закончил свой монолог Мильёрий.
Последовала минута молчания. Лев подумал, что на него смотрят сторонние наблюдатели-аналитики, и теперь каким-то внутренним ухом он ощутил, что они стали не поддержкой, а надзирателями. «Сверься с целью, не дай себя запутать, поставь барьер, не позволяй управлять собой», – мысленно говорил себе историк, и будто воочию увидел мотивацию системы: «поставь барьер», «сверься с целью системы», «выполняй функции, необходимые системе».
– Вы говорите, словно в сказке живёте, летаете в облаках. – Уверенности в словах историка аналитики не заметили, но, по крайней мере, сочли: говорит он то, что нужно.
– Всего лишь потому, что вам кажется, будто я предлагаю вам принять моё мировоззрение. Опять же, вы же здесь для того, чтобы написать обо мне. Мне от вас ничего не нужно, здесь даю вам то, что нужно вам, потому что так я решил.
– Мне вот интересно, вы говорите, словно система не властна над вами. Но здесь вы в наручниках. Вступили в игру и играете по правилам? Или вы – как в сказке, и завтра не уснёте во время казни? Вы проиграете завтра, и ваш пример как таковым являться не будет. Завтра будете такими же уверенными? Я не верю в сказку, и не стройте из себя Иисуса Христа, у вас не получится, ваших мук не увидит весь мир, а моей задачей будет стереть вас из истории. Не похожи вы на того, кто управляет ситуацией, – сказал Лев, словно не сам сказал, а система сказала его языком.
– Тогда почему вы столько говорите об этом, будто засомневались? Словно требуете от меня того, чтобы я лично сказал вам, будто завтра всё кончится и мои слова ложь.
– Нет, не это я хотел сказать. Просто смешно всё это – вы, ваши иллюзии, которые привели вас сюда. Будь то, что вы говорите, правдой, разумный человек не позволил бы себе себя казнить. – Очки в руках Льва Михайловича дрогнули, и он мысленно укорил себя: «Не тряси рукой». Какая же тонкая игра здесь происходит. «Завтра, если случится чудо, поверю; если нет, то снова стану собой. Перестань сомневаться, Левон Михайлович, это гипноз, как тебе и говорили они. Кто они? Система? Внутренняя борьба, сейчас выведут и закроют в психушку. Нужно попроситься выйти и обратиться к врачу», – неслись в его голове мысли.
– Лёва, – спокойно, словно добрый брат, обратился к нему Мильёрий, и в глазах Льва будто мольба блеснула, как если бы он сам попросил: помоги, я в ловушке. – Нет никакой ловушки, нет никакой системы, и люди за стеклом – всего лишь люди, которые беспокоятся о том, чтобы с вами всё было хорошо. Просто моё влияние на непроснувшихся стало очень значительным, ведь моя цель – хотя бы немного намекнуть на смысл равновесия, на возможность его стабильного существования в мире людей. Не пытаюсь разбудить всех, пытаюсь помочь человечеству стать собою, обрести покой в уже устоявшихся нормах. И со мной лишь желающие увидеть то, что вижу я.  Увидеть своё в моём. Так что успокойтесь и спокойно делайте свою работу, не завышайте значимость. Я там, где я есть, и потому, что так решил. Вот я как-то раз прочитал роман Кодзи Судзуки. – Отвлечённый переход темы сбалансировал общение Мильёрия и Льва Михайловича. – Он, конечно, тоже близок к тому мировоззрению, о котором говорю я, да и все люди творчества в какой-то части знакомы. Так вот, в его романе люди жили в виртуальном мире, а рак был виртуальным вирусом, который сейчас якобы в нашем мире стал поглощать людей. Там блеснула идея о том, что рак, как беспричинный рост клеток, – лишь попытка жить вечно, бесконечно себя воспроизводить. И эта попытка породила страх, а то, чего мы очень боимся и избегаем, всегда исполняется. Мы на пути к вечной жизни, поскольку уже взяли эту цель. А может, вечная жизнь уже есть, просто нам так нравится материальность, что страх потерять этот мир сформировал срок жизни. Так что жить счастливо мешает страх нестабильности… Середина, есть одна аморфная середина. И здесь моя цель – помочь её обрести тем, кто ещё не уверен в своей цели.
Прошло мгновение, может, чуть больше. Лев Михайлович усмехнулся и отпрянул назад, чтобы потянуть мышцы спины, ведь позвоночник слишком затёк.
– То есть, вы утверждаете, что можете помочь человечеству в этом вашем нереальном реальном обрести спокойное развитие?
– Совершенно верно, вот видите, вы начинаете меня понимать. Сейчас в вашем мире существует лишь формула нашего разговора. Но опустите детали – и можете заметить, что ножка стула, на котором сидите, немного стёрта, а пол в некоторых местах слабо прокрашен. Но пока вы находитесь в формуле нашего диалога, я постараюсь, чтобы вы остались в своём уме. А когда вы уйдёте отсюда, чтобы написать историю о том, как всё начиналось, написать так, как считаете нужным, система уже вас не поработит.
– О чём вы?
– Иногда необходимо немного показать, чтобы человек убедился. Этот дар есть в нашей душе.
Очень удивлял Льва Михайловича тот факт, что человек, сидящий напротив него, всегда чувствовал себя уверенным, словно… И теперь, уже под ложечкой, у Льва Михайловича засосало – предчувствие и нестабильность реальности, словно пребываешь в лёгкой дрёме, а ведь секунду назад всё было ясно, и разум был защищён, и стена. «Цель – не поддаваться на провокации, за стеной стоят аналитики, они меня выведут из этого гипноза». Сердце колотилось, но Лев нашёл внутреннюю опору, планшет – в его руке, последовательность разговора, всё в порядке.
– Столько наук, столько объяснений о психологии поведения, стереотипном мышлении, столько фильмов, снятых Нолланом, – кстати, этот человек един со своей душой, – столько рекламы, и – недостаток общения. Вам не кажется, что вы в ловушке? А хотите, найдём выход вместе? Хотите обрести удовольствие жить? Прорваться через барьер?
– Мильёри, простите, сейчас аналитики занимаются анализом нашей беседы, вы это знаете, раз говорили. Они уполномочены прекратить беседу, если вы начнёте лезть с навязчивыми идеями, которые могут повлиять на моё психологическое состояние. – Слова прозвучали так чётко и свежо, словно реальность стала объективной, и лёгкая дрёма отступила.
– Помните, я упоминал, что хотел быть, как сильный, уверенный в себе человек. Так вот, сейчас мне хватает ума понять, что и это – чересчур сильная уверенность, навязанная нестабильность. А дерзкие шутки в коллективе – всего лишь признак внутренней неуверенности, которая спрятана за мнимым самомнением. Это то мнение, когда человек защищает свою значимость, он не уверен в ней и пытается проявить свою значимость на других, чтобы слабовольные поддались и начали смеяться над несмешными шутками, подтверждая якобы значимость источника, если вы поняли, о чём я. Так вот, эта игра – она ломается, стоит ей столкнуться с кем-то, кто играет по своим правилам, в этот момент громкий человек становится тихим или даже скромным. Этот корсет, за которым прячутся люди, – лишь признак собственной неуверенности. Люди застенчивые, они пытаются скрыть факт своей неуверенности. И тот, и другой типы боятся признать, что они достойны быть собой. Так вот, эти маски вокруг перестали быть для меня значимыми, когда я стал собой. Этот переход был неприятен, но лишь по первым признакам. Сначала, когда человек улыбался мне и просто благодарил меня без слов за мою искреннюю доброту, чувство неловкости и незаслуженного поощрения – вот что было внутри. Потому что до этого вся моя доброта была не искренней, а пропущенной через вуаль надуманных принципов. Там, в этой структуре навязанных принципов, и спрятан обман, что вы не такой значимый, как кто-то. Никто не может определить свою значимость больше, чем вы сами, а чужую вам не дано определять. Но я бы привёл всё к общему знаменателю: ты это я, а я это ты. Разве ты хуже или лучше, чем я, в том, первозданном, виде? Пора перестать строить иллюзии.
«И почему всё это время я молчу? Как я, учитель истории, позволил меня учить нравам, как студента? И почему Мильёрий стал вести себя, как доктор, а аналитики не остановили разговор?». – Внутренний голос Льва Михайловича говорил, что его заманили в ловушку.
– Зачем вы тратите последний день своей жизни на то, что и так знаю. Мне пятьдесят четыре, – думаете, ничему не научился? Моя цель – написать вашу биографию, не более чем. Мне интересно: с таким логическим разумом, как у вас, как вы могли допустить, что вас поймают. – И тут, – всё произошло именно в этот короткий миг, – Лев Михайлович увидел Мильёрия, сидящим в халате, а наручники были пристегнуты на его, учителя истории, руках. «Какой сильной гипноз!», – охнуло всё его нутро.
– Выводите меня! – громко сказал Лев, обращаясь к незримой стене.
– Вы разговариваете со стеной?
– Там, за стеной, аналитики, и сейчас они меня выведут из вашего гипноза.
– Возможно, когда-то техника до этого дойдёт, за этой стеной будут стоять аналитики. Сейчас за ней лишь стена, несколько слоев стены, и за нами никто не наблюдает.
– Я – учитель истории, – зачем-то сказал Лев, будто сам был в этом не уверен.
– Знаю, и сейчас вы пишите мою биографию, – согласился красивый юноша, который так располагал к себе, что так и казалось, что только добра тебе желает.
– Мне говорили, что вы – сильный гипнолог. Как вы это сделали? – Лев дёрнул руками, стянутыми резиновым жгутом у стола.
– Ну да, обычно, когда приезжаю в клинику, за месяц уже все пациенты знают это. Ведь многие уверены, что смогу помочь им, с нетерпением ждут. Но спокойствие обретают лишь те, кто действительно хочет найти ответы, не позволив сознанию угаснуть в паутине иллюзий.
– Господи, я же был учителем. – Лев наклонил голову к рукам, так как руки были пристёгнуты к столу.
– Уже был? Теперь – нет?
– Я – сумасшедший, а вы – врач. Тогда кто я? – уже обречённо вздохнул Лев Михайлович. Стены вокруг были стенами какого-то клинического кабинета. Неужели он действительно сошёл с ума, возомнил, что какие-то стены могут просвечивать, придумал каких-то аналитиков. И в этот момент словно прозрел:
– Доктор! – Он вытянул к нему пальцы. – Прошу, не позволяйте мне снова уйти в мир иллюзий, умоляю – не позволяйте. Вы как-то вытащили меня сюда, я был вообще не здесь, вы были заключённым, а я – учитель истории. Прошу, умоляю, спасите! Реальность, она так иллюзорна. Умоляю, умоляю...
– Лида, в процедурную зайди.
В кабинет зашла женщина. Видимо, обратила внимание на то, что пациент повышает голос на доктора:
– Вам нужна помощь, Михаил Иванович?
– Нет, мы работаем. Прошу, выйдите, – сказал доктор. Она закрыла дверь, и в кабинете остались умоляющие глаза сумасшедшего человека.
– Что мне сделать, чтобы остаться в своём уме? – тихо спросил он.
– Отпустить ситуацию, – улыбнулся доктор, который минуту назад казался ему заключённым.
– Что? Вы тот человек, который заключённый? – спросил Лев, вглядываясь в глаза доктора.
– А кем бы вы хотели, чтобы я был? – вежливо спросил доктор.
– Доктором, будьте доктором. Я – всего лишь сумасшедший, который не хочет уйти в мир иллюзий. Прошу вас. – Мужчина, измученный ситуацией, заплакал, из его глаз текли слёзы.
– Вы хотите провести остаток жизни здесь, в клинике, утверждая, что вы – сумасшедший? – Лампа жёлтым светом била по белым стенам, запахи медицинской химии были такими острыми и настоящими.
– Сформулирую по-другому: просто хочу стать собой.
– Вот это уже другое дело.
Кажется, время остановилось, и перед ним снова сидел заключённый, пристёгнутый наручниками. Лев Михайлович дёрнулся на стуле, пытаясь осознать себя, – они снова среди светло-серых стен, и нет никакой медицинской атрибутики.
– Господи, мне нужно просить медицинской помощи, – сказал тихо Лев Михайлович, и аналитики за стеной заволновались, они не услышали его, но что-то им показалось неладным.
– Тише, Лев Михайлович, вы о чём-то задумались, молчали ровно две минуты, – сказал Мильёрий.
– Какая реальность реальней? – спросил он будто себя, просто было неловко спрашивать заключённого в таком душевном состоянии.
– Обе абсолютная реальность относительно реальности, и обе – иллюзия относительно мира метафизики. Как вы заметили, одно без другого не очень приятно. Вы немножко сильно проснулись, это опасно, если не знать этого процесса. Но мы здесь, чтобы вы помогли миру найти равновесие, используя знание, которое в общем доступе. – Заключённый Мильёрий подмигнул. Лев Михайлович уже не хотел искать подковырки, лишь хотел подышать свежим воздухом, сесть в свой старый мерседес.
– Мне можно уйти? – «Что я сказал? Что я сказал? Я спросил, можно ли мне уйти?», – спросил своё подсознание Лев. Он был в шоке, так было существо пропитано этим всем невозможным, и всё так явственно близко.
– Вы абсолютно свободны, моя биография не столь важна, сколько наша с вами цель,  – улыбнулся Мильёрий.
– Неужели вас убьют? – Когда Лев встал, чтобы уйти, ему стало совершенно непонятно всё то, чем он был пропитан до встречи с этим человеком. «Он не боится смерти? Ему не страшно? Неужели это и делает его бессмертным – полная осознанность внутреннего бытия?». Мильёрий улыбнулся. «Что будет завтра, когда его казнят? Он исчезнет? Или будет чудо, и важно ли это?».
– У того, где нет начала, никогда не будет и конца, – сказал, подмигнув, заключённый.