Бинокль

БИНОКЛЬ

Рассказ                Никита КОВАЛЬ

Поправьте, милая, мне галстук,
шедевр станет мне концом.

Мы живём в мире, где на первом месте стоят стереотипы. Нет, не мы в этом виноваты, в этом виноваты яркие вывески, размещённые по всему городу, громкая музыка и даже лай собак. Мир фонограмм, который следует за нами, где бы мы ни находились, делает нас уязвимыми ко всему новому. И вот наша походная сумка уже полна нами – нашим эгоизмом, нашей предвзятостью и предубеждениями. Иногда мы так расстраиваемся из-за того, что в какой-то момент нас могут не понять или увидеть наши плохие стороны, – мы слишком погрязли в своём эгоизме и думаем, что до нас есть кому-то дело. Люди цепляются за группы, пытаются там найти себя и реализовать свой талант, именно в этот момент они становятся уязвимы со стороны общего мнения. Одни проявляют себя активно, другие следуют общему зову. Я всегда любил людей, в то же время иногда их очень ненавидел. Жаждал справедливости и требовал соблюдать каноны, которых сам же и не придерживался.
И вот наши глаза закрыты, и мы не видим своей реальности, – что самое ужасное, мы не видим себя. Мы – словно фонарь, свет которого олицетворяет наше стремление изменить мир: яркий луч света с расстоянием становится больше, но рассеивается и делается не убедительным. Душа, заполненная щелочными батареями, требует от света иллюзий, но перед смертью фонарь поворачивается в твою сторону и светит на тебя так ярко, что ты снимаешь свою походную сумку эгоизма, встаешь на колени и просишь от затухающего ока обозначить твою жизнь хоть каплей смысла.

И воспели они – с театральной осанкой,
Под пустые молитвы пропавшей души, –
Где-то там, за устами, трещали их замки
И бетонные стены в белый рай превращали угли.

1.

Меня спрашивают, зачем я бросил всё, что мне дорого? Я не просил их ни о чём, не просил их привязываться ко мне, для меня всё кончено. В чём смысл жизни? Для меня всё было хорошо, всегда считал, что судьба меня любит. У меня постоянно было предчувствие, что кто-то стоит рядом: стоит мне попасть в беду, он открывает незримые двери, и я нахожу выход. Верил в чудо и считал справедливым то или иное наказание судьбы. Если что-то шло
не так, отступал и находил другие, лучшие варианты. Если мир сопротивляется, нужно двигаться в обход, и я никогда не брал тяжёлых препятствий, моя душа не была закалена в бою. Часто мои мысли уводили меня в бесконечный мир блужданий, я всегда надеялся на себя и на своё чудо – личное, превосходное. Мир состоит из чёрных и белых полос, я предпочитал ходить по белым, а чёрных не замечать. Если меня бросала девушка, прекращал свои страдания и называл её «Девушка Опыт».
Меня любили многие. На первый взгляд, я им казался странным, другим. Стоило мне начать разговор, и люди находили меня интересным, генератором необычных мнений и идей, которые так хорошо переплетаются. Были и те, кто, не найдя в обёртке глянца, предпочитал меня не замечать, ну и те, кто тонул в моём смысле и старался держаться подальше от глубоких идей, кто-то же просто имел свой багаж, в котором хватало своего дерьма. Примерно такие вот люди недолюбливали меня за большую любовь к доказательствам.
Я умел брать мораль другого человека, находить в ней ошибки, а найти ошибку в мире, в котором все имена субъектам и объектам дал человек, возможно всегда, поскольку единственным правильным ответом на мои доводы может служить лишь выражение: «Я знаю, что ничего не знаю». Стоит найти одну ошибку, и можно закончить разговор тем, что мораль другого человека сводится к нулю и сам он ноль. А каждое последующее слово этого человека в защиту своего эго будет восприниматься как оправдание, что в ещё большей степени ставит крест на его самолюбии. Этот тип людей меня ненавидел, тот тип, который не мог смириться с тем, что моё мнение подкреплено большим генератором пустых слов, которые, выстроенные в логической последовательности, становятся чрезвычайно фатальными для морали. Я рушил карточные дома и получал удовольствие. Это странное явление называл вампиризмом.
Я был человеком вдохновения, добивался успеха, стоило мне найти человека, который мне нравится. За каждый добрый поступок был готов отдать в два раза больше, а за каждый злой хотел отомстить. Свой эгоизм называл моральным кошельком. Кошель, набитый призрачными фантазиями.
И вот я стою на остановке, в своём плаще, и жду автобус. Каждый день мне кажется великим подарком, а когда подарки заканчиваются, стараюсь набить обёртками свои карманы. Дышу воздухом, и внутри у меня горит огонь. «За что, мой мир? Я ведь люблю тебя, я всё готов отдать тебе. Я давал, когда меня просили, и брал, когда давали. Но за что мне этот урок? Где можно найти ответ, когда к твоему виску приставили дуло револьвера? – Мысли пакуют чемоданы, не дойдя до конца разумного итога. – Если это испытание, то у меня нет жизненной энергии, чтобы бороться, а обойти, как любые жизненные препятствия, теперь не получится».
Странно, я часто замечаю женские взгляды, они будто что-то спрашивают у меня, что-то хотят найти во мне. Когда я сижу в кафе, мимо меня проходят молодые девушки, и их взгляд спрашивает меня о чём-то. Когда еду в автобусе и рядом кто-то смеётся, он случайно задевает меня взглядом и
прекращает свой смех. Может, их манит угасающий огонь. Я не блистал красотой, но многие люди понимают, что предпочтительнее светлая душа и внутренний мир, а не то, что напоминает глянцевую обложку с холодными глазами-пуговками. Красивый человек может оказаться пустым, но обычный с виду человек может быть богат внутренним кладом. Я считал, что у меня есть такой клад, которым я могу заполнить пустоту внутри людей.
Одна из работ мистера Эдгара По называется «Человек толпы». Я сравнивал себя с персонажем, который старался догнать этого человека, а самого человека толпы сравнивал с тем другим мной, который пытался заполнить свою пустоту людьми. И этот второй я был далеко впереди, мне его не догнать, он уходил за следующим поворотом всё дальше, и тяга к жизни угасала вместе с ним, – точнее, тяга к борьбе и надеждам.
Вот они, лица вокруг, они, вроде, рядом, но они меня не видят. Если они придут домой, снимут свои ботинки или кроссовки, а их мама спросит, кто был человек с коричневым шарфом там, на остановке, ответ очевиден: «Какой человек? На нём не было красной шапочки Деда Мороза, одет он был по погоде». То есть он ничем не отличался от людей-фонограмм. Кто они – помехи в эфире, которые могут толкнуть вас случайно? Или пустые бутылки без этикеток, с которыми вам не о чём поговорить? Разные люди. Вот он, человек: «Извините, можно пройти?». А вот дама: «Можно поосторожней?». Конечно, и эти – незаменимые: «За проезд – передаём». Когда приходишь в кино или театр, видишь людей – «Можно пройти?» и «Можно потише?». Но почти все мы – человек «привет» или «с приветом». Да, все мы люди с приветом. С «Добрым утром» и «Спокойной ночью» мы встаём и ложимся. И мы хотим быть любимыми. И почти всегда влюблены во что-то.
Это плата за мой эгоизм, я слишком долго использовал людей в своих, корыстных целях. И вот свеча, которая называется «не играй с одиночеством», догорела с обоих концов. Я чувствую свои слюни и язык, затем понимаю, что думаю совсем не о том, о чём нужно думать человеку на остановке. Мир вокруг меня состоит из одинаковых людей. Размышляя об этом, представляю себе, что в мире царит абсолютная справедливость. А что может дать эту справедливость? Мы сами себя убиваем, сами чувствуем боль потерь. Если в конце-концов нам скажут, что есть только одна душа, которая прожила все жизни в разных временах и местах, и что всё это придумано для защиты от одиночества безликим Богом, – в это мне будет поверить легче, чем в мир, в котором реинкарнация происходит по талонам, на которых написано «Карма». Нет понятия «время», есть только те, кто думает, что его чувствуют. Но даже те, кто так думает, чувствуют его лишь потому, что умеют запоминать прошлое и проецировать себя на будущее. Может быть, это бред, а может, кто-то найдёт в этом какой-то смысл. Всегда будет о чём подумать в мире, в котором все слова придумал человек, а законы физики или химии объясняют слова, основанные на правилах, которые подтверждают другие правила, придуманные словами. Философия – наука, которая стремится не
оставлять вопросов. Проблема только в том, что мы – дельфины, которые умнее людей.
Мне легче думать обо всём этом, когда я один. Но вот плотность в автобусе увеличивается, ко мне прижимается голова черноволосой женщины, у неё чёрные глаза и сдавленное дыхание. Она такая маленькая и хрупкая, а от меня веет похмельем. Хочу потеснить окружающих, чтобы дать ей пространство, чтобы она смогла вздохнуть. И вот она вздыхает и теперь уже замечает меня, её взгляд задержался на мне дольше обычного взгляда, она чувствует мой взгляд, полный внутренней тесноты, которая стекает по моим вспотевшим ладоням. Мне хочется сказать: «Какая же ты красивая» и «Как коротка жизнь, и в этот миг я хочу разделить своё с тобой». Но потом я понимаю, что в моих глазах этого не прочитать, а сказать это замужней женщине – всё равно, что испортить иллюзию молчаливой любви. Иногда мне кажется, что глаза могут передать мысли – остаётся лишь догадываться. «Быть может, у тебя нет мужа, и ты хочешь влюбиться в меня, а ведь меня есть за что любить – я полон Вселенной». Но в этот же миг я останавливаюсь и понимаю, что думать могу о чём угодно. В этом моя свобода, и именно эту внутреннюю свободу я хочу разделить с кем-нибудь. Но я, как птица в клетке, которая всё ещё помнит небо. Прощай, одиночество, мы свободны.
Одинаковые сны, взгляды, мысли. Все мы подвержены контрастному восприятию. Когда нам холодно, нам хочется тепла, и наоборот. Хочется любить друг друга с изюминкой, чтобы восполнять свой интерес и пить друг друга. Все мы – грёбаные вампиры. Но не такой я и эгоист. Во всяком случае, я не собираюсь умирать в одиночестве и в страшных муках. Это мой подарок себе, последний подарок, – билет в театр и смертельное лекарство.

2.

Я вспомнил обрывок из памяти.
– Зачем ты пьёшь, Саша? – спросила Слава. Эта милая девушка меня любит, а я просто держу в руке бокал рома. – Ты продал машину? Почему не сказал мне? Мы же с тобой, я думала…
– Всё хорошо. Да, милая, я продал машину. А знаешь, почему...
Я был пьян тогда, ничего не понимал толком. Считал правым себя, считал, что имел право разбить её сердце.
– Я должен перепробовать все элитные напитки в магазине. Я, конечно, мог взять кредит, но мои бедные родственники не хотят его оплатить, а страховку не дают тому, кто уже... в курсе. Ну, ты понимаешь. За тебя!
Я поднял бокал, круглый бокал, который шёл с одной из бутылок «Мартини». Бокал был наполовину полон для Славы, для меня он был наполовину пуст, и то потому, что я уже сделал глубокий глоток.
– Помнишь, я позвонил тебе из армии, когда мне вырвали зуб. Знаешь, мне казалось, это был звонок в другой мир. Каково это было – слышать родной голос. Ты понимаешь?
Проскочили мысли, навеянные ветром.
– Знаешь что, ты не можешь быть таким эгоистом. Я ведь люблю тебя, я всегда была рядом, и сейчас я рядом. Я не хочу, сейчас мне очень кажется, что ты сдался, – её губы задрожали, и я навсегда запомнил это выражение лица – богиня. Я должен был оградить её от себя, мои планы расходились с тем, что она хотела от меня. Я – медведь, которому пришла пора уйти в лес.
– Я и до этого пил…
– Неужели ты не хочешь провести своё время в сознательном мире? Твоя мама… Как же плохо ей, а ты ушёл. Я понимаю, что у тебя были с ней свои проблемы, но она старый человек и очень любит тебя. Все любят тебя, все хотят, чтобы ты вернулся – тем, которым ты был. Ты топишь всё вокруг себя, не боишься, что…
Она осеклась, и я замер.
– Договаривай…
– Ничего.
– До-го-ва-ри-вай! – сказал я.
– Не боишься, что все бросят тебя. Не потому, что не любят, а потому, что нет сил находиться рядом с таким тобой.
– Уходи. Уходи вон через ту дверь, – я кивнул в сторону прихожей. – Слушай, спасибо тебе за всё, конечно. За поддержку и прочее, но в последнее время мне нужен Евгений Базаров, а не смазливая девчонка, которая хочет быть рядом с гаснущим человеком. Слышишь, это я хочу, чтобы вы все бросили свои попытки вернуть меня в колею. Я хочу просто наладить связь с этим миром, пусть это пройдёт через туман и вино, водку и все сорта виски и рома, но я найду эту связь. И тогда, когда я уже не буду никого узнавать вокруг себя, я стану безликим богом. Знаешь что, я просто не хочу, чтобы ты видела меня таким, ничего не видящим слепнем. Убирайся. И запомни меня таким, каким я был. Просто хочу быть собой, а ты заставляешь меня жить последние дни для вас. Вы, грёбаные эгоисты, дайте мне перетрахать всё, что движется, и перекурить все курительные смеси…
– Ты себя вообще слышишь? Ты утонешь в этом безрассудстве и уйдёшь туда, потеряв человеческий облик, – последние слова прозвучали сухо, она этого не показала, не показала, как глубоко её я сейчас задел. «Перетрахать всё, что движется» – эти слова её задели, и тут она исчезла, как воздух. Я уже хотел вернуть всё назад, но дверь захлопнулась.
В горле что-то пересохло. Не так я хотел всё это донести. Ну, так даже лучше: я ведь добился правильного результата – на меня не будут смотреть. А сейчас понимаю, что, возможно, это ещё больнее – не знать и не видеть. Но я думал, что, наоборот, я покажу свою силу и волю безрассудства, и поэтому им легче будет меня ненавидеть. Просто неправильно понимал это, всю эту важность духовного тепла и любви, в этом ведь столько смысла. Но я размышлял, что сейчас потащу их с собой, а они, когда будут ходить за мной, будут меня раздражать своим сочувствием. Не могу позволить себе быть обузой. Мне нужно мужество, мне нужны сильные люди, которые скажут: «Мы все там будем. Ну а пока, давай, сделаем это». Почему-то захотелось знакомств с новыми людьми, хотелось восполнить пустоту прожитых дней. Глоток золотистого рома – и я уже перестал видеть в этом блеф, в своём жестоком поведении.
Избавился от всех: некоторых отрезал от себя, некоторых заставил ненавидеть себя. А она, она уже неделю мне не звонила, после той ссоры. У нас ведь с ней могли быть дети.
Вспомнил последний разговор с другом.
– Что хочешь делай, но я не уйду. Я знаю, что ты задумал.
– Оставайся, но знай. Помнишь Алину? Я с ней спал. Спал потому, что она клёвая девушка… Меня не остановило то, что ты был влюблён в неё. Ты – мой друг, но мне было всё равно. Если девушка даёт, я беру. Что молчишь? Танцовщица... Помнишь, как она танцевала?
– Ну ты и говно. Ты же говорил, что ничего не было…
– Хм, я знаю, просто хотел проверить твои слова.
– Проверил?
– Выпьем?
– Сначала морду тебе набью, – сказал мой друг.
– Вперёд!
Мы знаем точный час своего пробуждения, просыпаемся за час или за пять минут до будильника и ждём, с открытыми глазами. Вот и сейчас мои глаза не смыкаются. Уже чувствую шелест безликих голов, их шёпот и аплодисменты. Кричите, дети сцены, а я буду кричать вам в ответ, молча кричать. После такой давки я засунул руку в карман, мои очки целы. Они должны быть целыми, чтобы до конца финала никто не заметил под ними затухающих глаз. Пентобарбитал и противорвотное средство – в коктейле смерти, – хорошо иметь в друзьях химика, который готов помочь в этом деле. Мне вспомнилось письмо, которое я написал Славе Сычёвой:
«Слава, я знаю, что ты думаешь. Но я никогда бы не решился с такой поддержкой, как у тебя. Понимаешь, я – медведь, который должен уйти в лес. Мое действие не безрассудно, мне осталась неделя, так сказал врач. А я не хочу пускать слюни на полу до того, как закончу все дела. Я должен поставить точку сам, подвести черту под всем, а то моя душа будет блуждать в поиске чего-то. Знаю, что ты любишь меня, и никогда в этом не буду сомневаться. Деньги с продажи машины у тебя в шкатулке под зеркалом. Мне необходимо быть сильным, я не пьян, абсолютно трезвый. Ты молода, красива, и я не хочу сломать что-то внутри тебя. Для меня было огромным удовольствием жить рядом с вами».
Письмо матери и другу тоже были отправлены. Все они достигнут адресатов, последнее письмо найдут в моём летнем пальто, как и меня. Чёрная шляпа идёт к моему вечернему внешнему виду. Моя обувь начищена, рубашка белая, брюки чёрные. Очень боюсь сдаться, отказаться от задуманного, словно подошёл к карнизу и мне нужно прыгнуть через два метра или я упаду. Но вот я разгоняюсь, и в самый последний момент становится страшно. Я торможу и теряю равновесие при последнем акте, – получается, что я упаду вниз нелепо и некрасиво. А если что-то пойдёт не так, финал будет неприятен: меня будут пытаться спасти, и вместо представления я буду видеть лица напуганных людей, от этого мне самому будет страшно.

3.

Подхожу к зданию театра, и меня немного начинает штормить. Август, тёплая ночь, но меня трясёт, как будто кто-то сжал мои эндокринные железы в каменные тиски. Обещали дождь, где же он? Он бы мог меня успокоить, чувствую зуд по всему телу от волнения, люди проходят мимо. Они одеты хорошо, – причёски, улыбки, – все они будут жить дальше, театр для них часть жизни, для меня это финал шедевра под названием жизнь. Остановился, стало понятно, что эти люди, все эти люди спят, они движимы поэтическими нитками, ведущими к неопознанным интригам и энергии. Мимо прошла женщина, и яркий парфюм ударил в нос, на миг почувствовал себя влюбленным мальчишкой, к которому прикоснулась весна. Когда спектакль закончится, на улице будет темно. Сейчас сумеречно-синее небо ласкает всех теплотой воздуха.
Шум голосов, смех, стук обуви о каменный пол. Много людей стоит в холле, перед входом тоже немало народу, но большая часть кого-то ждёт, так что я прохожу внутрь без препятствий. Стук моего сердца усиливается, словно меня застигли врасплох. Я ловлю два интригующих взгляда двух светских дам в шикарных нарядах. У меня в руке зелёная бутылка из-под «Нарзана», но утолять жажду ещё рано. Впустят ли меня вообще с бутылочкой в зрительный зал? Сквозь толпу я пробираюсь к гардеробу. Люди пока не очень спешат раздеться, до начала представления ещё тридцать минут, да и мало кто будет раздеваться летом. Снимаю летнее коричневое пальто, проверяю карман, там ли записка.
– Бинокль? – спрашивает человек в гардеробе, почти лысый мужичок с щетиной, своим видом напоминающий шоумена. Странно, такие люди обычно ведут телепередачи, а этот человек – простой работник гардероба, взгляд – прямой и ясный. Кажется, именно этот взгляд заставил меня отрезветь в своих раздумьях.
– А, давайте, – сказал я. И он исчез за рядом вывешенных ветровок.
– Держите, – гардеробщик подмигнул мне и протянул бинокль. Я молча взял его, размышляя: «Зачем он мне подмигнул?».
Я стою на втором этаже, люди начинают входить, контролёры проверяют билеты, срывая с них язычки. Поправляя галстук, я сдираю его со своей шеи, – зачем его надел, он так душит и нелепо болтается. Да и кто будет на меня смотреть? В одном кармане у меня футляр для очков, в руке – бинокль.
– Позвольте, я вам поправлю, – говорит на входе женщина в белой рубашке, брюках и жилете, это контролёр. Она быстрыми и резкими движениями заправляет мне галстук и одёргивает воротник. Как же всё быстро происходит, не успеваю ловить последние моменты.
– Благодарю вас, вы очень милы.
Смотрю в билет, двадцатый ряд, пятнадцатое место. По залу прозвучала мелодия, представление скоро начнётся, люди вокруг улыбаются, усаживаются. Никто не пьёт и не ест, в этом отличие от кинотеатра. Театр создан для каждого мгновения. Невежливо жрать попкорн, пока кто-то выплескивает феромоны театральной магии в зрительный зал. Я чихнул и сел на своё место. Улавливаю мимолётные действия окружающих.
– Давай, сядем туда! – говорит одна женщина другой, указывая явно не на свои места. Перед ними несколько свободных кресел с мягким, зелёным материалом на спинках и сиденьях. Видны пластмассовые бирки на спинках кресел, некоторые болтаются на раскрученном шурупе. Впереди выросла гряда голов. Зрелище вот-вот начнётся. Я вспоминаю лицо Славы, – худая, стройная девушка с хорошими манерами, – сейчас могла бы сидеть рядом. Теперь она в другом, не в этом мире. Моя жизнь была там, но я сам вынул кассету из магнитофона. Если бы здесь всё закончилось для меня! Отогнал от себя эту нелепую идею, огляделся по сторонам – я стал частью толпы, безликой массы, теперь я человек-аплодисменты. Мысленно я благодарил мир, всю Вселенную за каждый прожитый миг, благодарил людей, которые сидят рядом со мной. Мои трепет и угнетение словно придавило какой-то заслонкой, на которой стояла печать – «Всё уже решено».
Пока не погас свет, успеваю разглядеть бинокль в своей руке. Момент, когда я его развернул для обзора, не запечатлелся, – видимо, я отключил память. Линзы были прозрачные, обыкновенные. Корпус мне показался древним, дерево было покрыто лаком, а рисунок был похож на какую-то руну. Захотелось вдохнуть запах этой непонятный скрижали. Интересно, бинокль пахнет так же, как выглядит? Полки с древними магическими свитками – череда ассоциаций проскользнула в голове. Вспомнилось лицо шоумена в гардеробе.
Представление началась, я открутил крышку нарзана и замер. Сейчас наглотаюсь этой дряни, и меня выгонят из зала, – это расходится с моей нелепой идеей растворить своё бытие среди плотно сидящих рядом друг с другом людей. Это был театр музыкальной комедии, а значит, здесь будут петь и танцевать. Прекрасно – вальс жизни. Что будет после? Чувствую горький привкус противорвотной смеси в бутылке со снотворным. Половина выпита, никто меня не ругает, свет уже погас, и сцена загорелась яркими огнями. Все закрутилось так быстро – песни, пляска, ритм громкой музыки. Перед глазами сверкают люди в разноцветных нарядах, париках и причёсках, все они танцуют и что-то рассказывают между делом. Жаль, что я так редко хожу в театр, большинство людей не понимает в этом смысла, и именно поэтому здесь мало тех, кто тайком жрёт попкорн. Смысл приходит постепенно. Я был ошеломлён ритмом танцев и действий, а может, началось действие снотворного. Я утонул в гипнозе шума и пляски, это было похоже на странную эйфорию эмоций – оргазм нейронов.
Проблемы одного человека совсем ничего не значат для другого. А смысл этого масштабного мероприятия – поделиться своими проблемами, стать частью чего-то общего. И вот в общем восторге нахлынувших ощущений чужие проблемы касаются каждого, но они незаметны и несущественны, они словно дистиллируются и становятся пресными. Через людей в зале, их аплодисменты, через людей на сцене и их поклоны, возгласы, смешные шутки, одобрительный ропот мы становимся одним общим организмом, таким, который в культурном мероприятии делает нас человечными, а в мероприятии бунта – хаосом. Но сон накатывает на меня – в тот самый момент, когда я так сильно хочу увидеть чудо на сцене. Удивите меня, танцуйте и пляшите – мысли плывут, и моё состояние вступает в противоречие с настроением людей вокруг. При чувстве этого непонятного несоответствия мне становится неуютно, я прячусь в уютном комфорте бинокля, совсем забыв надеть очки.
Первая волна, вторая волна, третья волна. Чувствую, как пляшет шар в моей голове, он, словно таблетка аспирина, растворяется среди смеха и счастья, среди людей и общего восторга. Неужели моя опухоль проходит, как странно. Это чудо, невероятно, но я практически в этом уверен – не смею сомневаться ни на секунду, не смею отводить глаз. Такое непонятное ощущение: будто через незримые линзы я впитываю энергию, словно вампир. Вот женщина, она пляшет и танцует активнее других, движения её уверенней остальных, а улыбка практически искренняя, её эйфория чувствуется через бинокль. «Пляши, детка! Пляши, дитя Вселенной! И спасибо тебе за эту магию». Всё кончено, кончено с этой нелепой грустью, я полон магии и перестаю чувствовать линзы, теперь мои глаза – глаза бинокля. Внутри загорается факел, людской ропот заставляет трепетать. Хочется орать на весь зал в приступе восторга. Я – это вы, а вы – это я. Как же я люблю людей и этот мир восторга и эмоций. Так хочется сказать спасибо за каждый прожитый день рядом с любимыми, с друзьями и врагами. За холодный и приятный ветер, за тяжёлый и массивный ливень, за сухую жару и снег. За людей, которые безвозмездно делают добро.
Те, кто не может найти себя среди людей, – мы привыкли критиковать себя и окружающих, привыкли смотреть сквозь шаблоны. «Ты не такой, как этот», и тому подобное. «В наше время такого не было», и так далее. Нужно смотреть на мир через сейчас, исходные данные изменчивы. Скорость новизны, проекция на депрессию завтрашнего дня и мука, которая становится язвой прошлого, – всё это окутало нас, и мы в этом тонем. Мимолетный впрыск адреналина нас отрезвляет, но это неправильный подход к общей картине. Нужно стремиться к тому, чтобы наши требования отступили, – быть проще, смотреть на мир проще, но при этом сохранять высокий уровень сознания. Репетиция суеты приводит нас к вечной ярмарке, на которой мы
продаём своё время за гроши. Как же много мыслей за короткий промежуток времени!
– Мужчина… – голос, как ясный день, будит меня. Я уснул во время гипноза громкой музыки и от высокой дозы снотворного, но я почему-то жив, раз меня разбудили. В зале никого не было, в руках моих был бинокль, и я скатился с кресла, – видимо, поэтому меня не сразу заметили. Становится интересно, потому что я вижу перед собой шоумена.
– Вы уснули, а вас не заметили. Постоянная проблема с этими креслами, в театре оперы кресла как бы уходят вниз, там бы вас и я не заметил.
– Вы дали мне бинокль?
– Да, я заметил ваше пальто на крючке и понял, что вы здесь. Почти все уже разошлись. – Он сел рядом со мной. – Напитки в зале запрещены, – спокойно сказал он, ткнув пальцем в пустую пластмассовую бутылку.
– Кто вы? Вы не похожи на работника гардероба.
– И это мешает мне быть им? – ответил человек, похожий на шоумена. Он был в красноватой рубашке и жилете, с почти лысой головой и почти голубыми глазами, взор которых был направлен на занавес.
– Нет, наверное, не мешает.
– Вы считаете себя умным человеком? – спросил человек, и его глаза блеснули нездоровым огоньком.
– Нет, нисколько.
– А почему вы решили, что осквернить театр своей смертью будет хорошей идеей?
– Кто вы? – я испугался столь странного поворота.
– Кто я? – он опустил голову, взяв из моих рук бинокль. –Знаешь, когда я смотрел на тебя через бинокль, мне пришлось разглядеть твою душу. Сказать, что мне не слишком понравилось, я не могу, – твои вопросы когда-то волновали меня при жизни. Но ты не представляешь, как они отличаются от условностей того времени, в котором я живу.
– Ты дал мне его? Там в гардеробе.
– Тебе дала его женщина, которая привязалась к этому предмету, привязалась настолько, что стала частью меня. – В этот момент в моём сознании фотовспышкой проскользнуло воспоминание: человек шоумен превратился в женщину, дающую мне бинокль. – Я попросил её, когда почувствовал, что в театр идёт человек, готовый отдать душу за ответы на некоторые вопросы. И знаешь что, я могу тебе их дать, – его голос стал загадочным.
– Ты не знаешь, о чём я думаю, мои вопросы тебе не раскрыть, – ответил я, спокойно смиряясь с тем, что кто-то загнал меня в ловушку.
– Сейчас я буду говорить, основываясь на твоих положениях и разъясняя их. Одни считают, что мы – это формула, исходные данные – это опыт и химические процессы. Мы поступим только так, как наши исходные данные подействуют на химические процессы, – его голос стал нарочито декламаторским. – Наша воля не свободна. Если человек пройдёт через пустыню, будет умирать от жажды, и вы поставите перед ним стакан с водой, – в скольких случаях стакан выпьют наполовину, если их попросить об этом? Почти все выпьют полностью, но воля при этом останется свободна? Свободная воля позволила бы человеку выпить половину, но инстинкт жажды и самосохранения заставляют восполнить голод. Тот или иной поступок сводится к опыту и анализу. Самое интересное, что, сколько бы человек не искал ответы, ответы всегда просты, и у каждого есть допуск к ним. Чувство не обманутого я, оно есть всегда. Мы поступаем так или иначе не потому, что мы формула, а потому, что мы анализируем и предполагаем, что данное действие принесёт нам больше пользы, – только и всего, а следом ставим над этим определение, что воля не свободна. Сказать, что Бога нет, и ты скажешь: «Это не так». Сказать, что он есть, и ты скажешь: «Но где же он?». Есть ли конец у Вселенной, а если есть, то какой же он? Так повелось, что человек всегда ищет объяснение, он не может смириться с тем, что он – рыбка в аквариуме и видит мир искажённым. Когда ты смотрел в бинокль, я видел искажённого тебя. Ответ прост, мой друг, на все твои вопросы ответ прост.
– Ничто не истина?
– Хм…– он одобрительно хмыкнул, но отрицательно мотнул головой. – Середина. Представь, что ты такое существо, которое не может быть обмануто. Допустишь ли ты середину суждений? Как ты уже заметил, ничто в этом мире не существует просто так. Но есть «да» и есть «нет», а между ними истина. Бог есть и Бога нет одновременно, у Вселенной нет конца и в то же время она ограничена. Будучи живыми, мы может чувствовать и понимать только то, что позволит понять и как-то соотнести с опытом наш разум. Мы всегда были ограничены небом и землёй, мы не видели бесконечности, однако мы думаем, что знаем, что небо – это не предел. Так вот, мы не можем понять этих простых вещей лишь потому, что мы не существуем в прошлом или будущем, существуем мы в настоящем. Но разум наш не может существовать в настоящем, иначе он не сможет соотносить опыт и планировать действия. Мы станем бездумными и не поймём ничего, стоит нам начать принимать какую-то сторону – «да» или «нет», – начинается игра воображения. Середина, есть одна середина. И «да», и «нет», это игра в одни ворота. Представь футбольное поле: игроки разных команд защищают свои ворота или стремятся напасть на ворота соперников, мы ставим между ними зеркало, и получается, что они играют сами с собой. От этого игра теряет смысл, не так ли? Так вот, смысл жизни – это загадка, и когда мы перестанем искать ответы, исчезнут вопросы. Мы – клубок восприятий, жизни до рождения нет, как и после смерти, и в то же время она окружает нас. Это так же ясно, как и то, что, если бы ты не выпил противорвотное, у тебя был бы шанс выблевать эту дрянь на пол.
– Середина, – сказал я и понял, что каким-то образом связан с предметом у него в руке.
– Однако ты не учёл тот факт, что находишься среди людей, и пена на твоих губах может привлечь внимание. Когда ты смотрел в бинокль, ты,
наверное, понял: в момент, когда ты пил чужую энергию, ты открывал свою душу, словно джин, потирающий лампу, – он усмехнулся, а потом улыбнулся, не явственно зловещей улыбкой. «Шоумен – дьявол, что ли?». Смех его заполнил голову, и я встал, чтобы уйти, потому что он смеялся, не открывая рта.
– Кто ты?
– Всего лишь дурной сон, – он подмигнул мне.
«Проклятый шоумен», – подумал я.

4.

Смех ударил по залу, когда актрисы, одетые в монахинь, повернулись спиной и потрясли задницами. Сзади у них был разрез, открывающий ноги и красные женские трусики. Аплодисменты просто взорвались свистом, из моей руки выпал бинокль, который я всё это время держал у глаз, и я ощутил, как сильно затекла рука. Все аплодировали, и я захлопал машинально. Всё было предельно ясным, я посмотрел по сторонам, бутылки нарзана почему-то не было видно, – может, она закатилась за кресло, ежели вообще была. Я чувствовал себя хорошо, даже очень, – трезвым и неповторимым. Тут я понял, что главным актёрам аплодисментов досталось меньше, почувствовал их обиду. Они играли свои роли, а аплодисменты достались «монахиням», которые потрясли задницами. Театр знает, что нужно делать, чтобы понравиться, уподобиться модерну. Часть людей начала расходиться, когда актёры стали кланяться, хотя предстоял ещё финальный танец. Но, видимо, те люди не хотели толпиться в очереди за верхней одеждой, хотя странно, ведь август. Все стояли, аплодисменты затихли, и занавес обрушился на сцену.
Я передал бинокль в гардеробе и надел пальто, меня слегка толкнули, и я почувствовал странное ощущение вмешательства в личное пространство. В гардеробе у меня взяла бинокль женщина с туго затянутым пучком крашеных волос, ничего особенного. Пора идти домой, подумал я, и вышел на улицу. Толпы людей расходились кто по машинам, кто на автобусную остановку, мне показалось, что рядом со мной, – меня преследует, – женщина. Я шёл по улице ночного города и смотрел на его огни. С неба посыпался снег, я улыбнулся странному ощущению. И пошёл не на остановку, а в сторону парковки. Почему? Тревожное ощущение. Затем я открыл дверь не знакомой мне машины и сел за руль, сбоку села женщина, тоже незнакомая. Машина марки CR-V завелась.
– Милая, что-то у меня голова разболелась, – проговорил мой рот.
– Громкая музыка, – сказала женщина, от неё пахло духами. Прекрасный запах, дорогие духи.
– Да, и голова рассеянная какая-то, – говорящий это сделал отрыжку, и я понял, что это очень не похоже на меня.
Я приехал домой. И дом оказался совсем не мой. Новостройка, девятый этаж с видом на Енисей. Женщина в спальной пижаме, ей лет сорок. Я
остановился взглядом у зеркала, моё лицо придвинулось к нему. Открыл рот, затем шире открыл глаза и долго смотрел в свои глаза. Лицо было не моё, это был мужчина в морщинах, с большим и круглым животом. Он проморгался. Было ощущение, что он видит в своих глазах кого-то другого. Мужчина взял из холодильника кувшин с молоком. Всё это происходило на фоне ночного неба и тишины кухни. Холодильник освещал кухню лучше, чем светильники в спальне. За окном была... зима. Мужчина осмотрелся по сторонам и вышел, направившись в спальню к жене.
– Ощущение, что кто-то смотрит на меня, – сказал он, когда своим тяжёлым телом сел на кровать.
– Что? – спросила жена.
– Да так… – сказал он, когда уже разделся. И я почувствовал, как моё тело упало в кровать, накрылось тёплым одеялом. А ещё я понял, что не управляю своим телом. Я чувствовал свой живот, он был большой и тяжёлый. Мышцы на нём совершенно атрофировались, это придавало походке неуклюжий, медвежий манер.
– Милая?
– Что, дорогой? – спросила женщина. Запах её аромата уже угасал, однако, когда мой нос вдохнул близ её шеи, он снова встал передо мной.
– Может, ещё раз попробуем?
– Пробовать можно сколько угодно, если бы не эта опухоль. Врач сказал, что-то произошло с фолликулостимулирующим гормоном.
– Дорогая, всё будет хорошо…
– Не знаю, что хорошего будет.
– Врачи сказали, что риск теперь минимален, – по крайней мере, для твоего здоровья.
– Давай спать.
– Я люблю тебя. Сегодня я не усну, если мы с тобой… – он пощекотал её.
– Ну, хватит…
После того, как закончил акт любви, человек, который тяжело дышал в течение всего процесса, упал. Я чувствовал его усталость и то, как сводит его лодыжку. Он тяжело вздохнул, и я почувствовал, что сейчас он точно уснёт. Женщина обняла его.
– Пока у меня есть деньги, мы с тобой будем пытаться.
– Я знаю, дорогой, – сказала она, и мужчина закрыл глаза.
Одно дело – когда ты закрываешь глаза, другое дело – когда они закрываются сами. О нет, мне стало темно. Интересно, сон мы тоже будем видеть один?
– Ты слышишь меня? – попробовал я заговорить с человеком. Но он тихо сопел, мысли его не были даны мне. – Открой глаза, я не хочу спать.
В глубине мозга что-то, подобное морской волне, толкнуло меня куда-то, и это меня напугало, поскольку было неожиданно. Показалось, что волна  попыталась меня выплеснуть из этого тела, что я схватился своей душой за него и почему-то очень не хотел его покидать. Я тихо ждал, пока волна повторится, и она повторилась, но не сразу. В этот раз я едва удержался: «Мамочки, что происходит?!». Сначала мне показалось – это порыв сна пробивается в мужчину и выталкивает меня. Затем пришло ощущение, что этот сон – что-то такое, что генерирует какую-то энергию. Последовал звон – лёгкий, потом – какие-то голоса, образы. Я попытался проснуться, не получилось. Я пытался открыть глаза, пытался встать, но, едва получилось встать, оказывалось, что я опять лежу на кровати. «Да что же это такое? Отпусти! Кто ты такой?». Тело – как клетка: тяжёлое и втягивающее, оно, словно магнит, держит всю мою сущность в себе. Теперь я уже сам хочу покинуть это тело, но магнит очень сильный. Я стал ждать очередной волны, чтобы выплеснуться, но почему-то, когда я ждал этого, её как назло не было. Мужчина тяжело сопел, – видимо, заснул. Я дёрнулся снова, пытаясь покинуть его тело, и у меня почти получилось, но в тот же миг я почувствовал сильную эмоцию – от блеснувшей мысли, что меня унесёт далеко от тела и я буду лишён возможности понимать мир таким, каким он был. Может, прекратить попытки? Я расслабился, а с приходом очередной волны понял, что она появляется, когда я расслабляюсь, а когда напрягаюсь и пытаюсь сам выбраться, чужое тело становится магнитом. Волна же легко выталкивает, нужно лишь отпустить это тело. С очередной волной у меня не хватило духу отпустить его. Хоть я и держался не сильно, но удержался. Я замер в новом ожидании и понял, что опять напрягся, нужно расслабиться, и – была не была. Если я что-то и сказал, то это было что-то вроде «Увау», когда меня качнуло и выплюнуло из тяжёлого тела.
Я в полной темноте, как будто в воде – тёплой и незримой. Скорее подсознательно, чем физически, я почувствовал, как мои пальцы склеились, обрели некую целостность. «Где я? Кто-нибудь, поговорите со мной!». Мои руки как бы волнами сгибаются в локтях и прижимаются к груди, мои ноги что-то подталкивает к груди. Теперь я где-то в темноте. «Где я? Кто-нибудь, по-о-о-во-во ах-ва...», – мои мысли разбились на слоги, я понял, что мой разум начинает терять целостность восприятия. Теперь существовал лишь один истинный момент – я мог только чувствовать. Самое интересное, что теперь на подсознательном уровне начинало казаться, что разум должен был покинуть меня намного раньше.
Я мычу что-то неразборчивое и понимаю, что слова теряются, остаются только эмоции. Мягкие, тёплые полосы – зелёного цвета, жёлтые, остальные исчезают из памяти. Что-то булькнуло – моё горло или что-то внутри головы. Тепло, уютно, безопасно, влажно, единственная связь с миром – тонкая полоска. Время исчезло, прекратило свой ход бдительного созерцания, остался только настоящий момент и странное чувство слабого ропота – лёгкие толчки где-то со стороны, внутри… Остались лишь чувства, – «дуг-дуг», – незримое понимание и ропот – «дуг-дуг» опять… «Что это за стук – дуг-дуг? Выпустите меня!», – сказано это было языком эмоций, а не слов, отголосок чего-то непонятного. Ощущение того, что кто-то наблюдает. Ощущение тепла, теплоты, какая-то вибрация вокруг, и никаких мыслей, только эмоция настоящего момента и естественных ощущений.
– Ой! – сказала женщина лет сорока пяти, почувствовав, как прибор узи скользнул по влажному животу.
– Мальчик.
– Невероятно. Как у него здоровье, всё хорошо? – спросила женщина.
– С ним всё будет хорошо? – спросил мужчина.
– Ну, пока всё отлично, – сказала врач. – Если честно, я не знаю, как у вас так получилось, но я очень за вас радуюсь. Как будто этой мой малыш, а не ваш. – Врач улыбнулась.