Эхо

«Эхо»


















 (Коваль Н. К.)



Глава 1
Собачий пир
Представьте, что вы очень хотите спать, и это желание одолевает вас так, что вам приходится уснуть в любом положении, даже в самом неудобном. Ноги крест-накрест согнуты в коленях, одна рука под копчиком, другая, согнутая в локте, ладонью подпирает затылок. Вам наверняка время от времени снятся кошмары, и все мы понимаем, что эти кошмары бывают столь глубоки в своих изысканиях. Они словно затрагивают глубину наших потаённых страхов. Был ли это кошмар, просто сон или нечто другое, нам и предстоит разобраться.
Всем нам знакомо чувство, когда приходишь в гости к другу или родственнику, остаёшься у него ночевать, а наутро просыпаешься в незнакомом месте и первое мгновение пытаешь синхронизировать воспоминания с новой обстановкой. Наверное, подобное ощущение испытывает по утрам солдат-новобранец в течение первого месяца службы. «Где я? Что происходит?» Но вот что я могу сказать точно: ни одно из этих потенциальных утренних ощущений никак не связать с ощущением, которое я чувствовал первые минуты, проведённые здесь.
Мои глаза открылись оттого, что темнота стала слишком пустой. Они нуждались в видимости объектов — я не увидел ни одного сна, пока спал (или, по крайней мере, не помню). Клубок пара не то чтобы растворился перед моим носом — он словно всосался в черноту воздуха, когда я проснулся. Первой мыслью, которая посетила мой встревоженный разум, было: «Я что, сплю на улице?». По всему телу пробежали мурашки, лишь только я почувствовал остроту камней, впившихся в мою спину. Мышцы чуть ниже левой лопатки находились в состоянии спазма — всему виной был камень, который своим острым концом продавил дырку в моём вязаном свитере. Ладонь находилась под копчиком и была придавлена тяжестью моего тела. Мелкие острые камешки впились в мою негрубую кожу. Перевернувшись на правый бок, я ещё полностью не осознал, где нахожусь. И даже когда осознал, всё равно не понял. Откашлялся, пытаясь привести свою обездвиженную правую руку в состояние боевой готовности. Да какой боевой, кого я обманываю? Я просто хочу, чтобы она шевелилась. Второй посетившей меня мыслью была мысль о том, что я куда-то упал и недавно очнулся, но попытка вспомнить, где это могло произойти, не увенчалась успехом.
— Ну же, — прошептал я, даже не глядя по сторонам боковым зрением. Всё, что меня волновало, — это моя рука.
Маленькие шарики в моих мышцах напоминали кислородные шарики газировки, которую взболтали и открыли. Они брызгали где-то внутри моих мышц — щекотливый фонтан болевых ощущений. Но я знал: так и должно быть — это кровь поступает в онемевшие конечности. Когда боль утихла, я ещё долго лежал и ждал, когда же осмелюсь пошевелить пальцами. Несколько раз глубоко вздохнул неполной грудью. Но дышать почему-то было совсем неудобно — кислорода в воздухе было так мало. А вот запах… Он показался мне знакомым. Когда я был маленький, в сыром подъезде дома, где жила моя бабушка, пахло извёсткой и газом. Вот и сейчас я ощущал нечто подобное, плюс к этому добавлялся запах сырости… Или вот, вспомнил. Холодильник! У меня когда-то был холодильник, который долго простоял выключенным в кладовке, и от него стало так неприятно пахнуть, что пришлось от него избавиться. Именно такой запах царил сейчас у меня под носом, когда я открыл глаза в очередной раз. Честно сказать, лучше бы я их не открывал!
Но это не был сон, от которого можно было избавиться. Почему я так в этом уверен? Сон перестает быть сном — таким, как ты его понимаешь, — после того, как во сне осознаёшь, что это сон. Но когда пелена миража не проходит с глаз через час, два или три, а ты вот так сидишь и думаешь, волей-неволей приходится осознать, что ты не спишь. Да и реальность иногда кажется миражом, если ты расслабляешь разум. Я напрягал мозги что есть мочи, призывая все свои силы здравого рассудка, чтобы понять, где я, почему я здесь и что вообще происходит.
Я проснулся на горе разбитых каменных блоков, будто расколотых неведомой силой и сложенных в груду камней. Мне ещё повезло, что не на торчащих шпилях арматуры! От этой мысли меня передёрнуло.
Боже мой, я словно очнулся над обломками разрушенного здания! Словно здание сложилось после сильного взрыва, а после меня кто-то положил на остатки расколотых стен. Когда я выдохнул, мой голос вибрировал и шёл каким-то прерывистым «Р-р-р». Вокруг царила ночь, и холод опоясал моё тело. Я был всего лишь в свитере поверх футболки и порванных джинсах. Кстати, где порвал их, я не помнил, но разрез шёл от коленки до бедра. Кроссовки на мне были белые, с высокой подошвой на пене, очень удобные для ходьбы. Они были словно не из этого мира — слишком лёгкие, слишком мягкие и тёплые.
Я почувствовал жгучие царапины на ладонях; губы мои сжались, а нос впитал пыльный воздух. Из меня вырвался кашель — так внезапно, словно кто-то под большим напором воздуха начал выгонять из моих лёгких пыль. Кашель не прекращался, и я пытался силой остановить его. Задыхаюсь — воздуха мало, — падаю на левое колено и чувствую холод камня, на котором сижу. Воздух вокруг меня был, но какой-то чужой, не мой. Он словно не хотел впитываться моими лёгкими, отвергал меня, как будто в этом мире нет места тем, кто дышит. Похоже на приступ паники. Я помнил: если начинается приступ астмы, нужно выйти в другое помещение, даже если это помещение меньше того, в котором ты находился. Но мне и выйти-то было некуда — я стоял на горе сложенной арматуры и бетонных блоков, а чтобы спуститься и не провалиться ногой между нагроможденных друг на друга камней, необходимо внимание, которого у меня в приступе паники не было. Окончательно свалившись набок, я начал задыхаться — словно огромная незримая ладонь сжала меня в кулаке. Меня трясло от холода и беспомощности  — это чувство можно было назвать «страхом и телесной мукой». В моих ушах звенело «У-у-у!», словно над моей головой работала ЛЭП. В какой-то миг мне даже показалось, что я слышу сверчков (наверное, всё же показалось). Камни словно начали затягивать меня внутрь; наяву ничего не происходило, но было такое чувство, будто они пытаются забрать меня к себе, в безысходность.
Моё тело расслабилось. Я лежал в таком положении, в каком был в материнской утробе. И почему-то враждебный холод, и камни вокруг меня в этой сплошной темноте, дали мне спокойствие через некоторое мгновение моих мук. Я почувствовал холодную слабость во всём своём теле, и мои руки стали мягкими и беспомощными. Я буквально потёк куда-то ручейком. Чувствовал, будто я — река, которая протекает сквозь камни бурного водопада; неумолимая струя, несущаяся вниз, ещё ниже, ниже под камни... Словно кто-то ждёт меня в темноте камней… и тут меня ударило, дернуло всё тело. Такое бывает, когда сильно устаёшь и быстро засыпаешь, а потом резко просыпаешься от толчка, который послал мозг, ошибочно пытаясь тебя реанимировать. Это случается тогда, когда тело внезапно сильно расслабляется, а мозг думает, что тело мертво, и посылает импульс. Возможно, здесь произошло нечто похожее — я просто захотел бороться, и одышка отступила. Ну, не то чтобы отступила — я практически перестал обращать на неё внимание. На мгновение показалось, что я слышу отдалённые голоса — как будто обрывистое эхо в длинном туннеле. Слова я не разобрал, но мне показалось, что это происходило у меня в голове. А вот в реальности воздуха по-прежнему не хватало, но к этому можно привыкнуть. Это было похоже на то, когда во сне плывёшь под водой и дышишь через воду; или когда хочешь писать, писаешь, а всё равно хочешь и продолжаешь писать. «Во сне сложно сходить в туалет, но можно помочиться в постель», — подумал я, жадно вдыхая воздух и начиная искать запах вокруг себя.
Запах газа или гнилого холодильника — он был, словно перед моим носом и тут же растворялся. Как будто ты его увидел, а он так внезапно исчез, что ты подвергаешь сомнению своё зрение. Но это было обонятельное зрение. Теперь можно и оглядеться. Я находился посередине какой-то огороженной забором стройки. Вокруг меня стояли дома, похожие на старые сталинские библиотеки или административные здания, но в них не было окон и, казалось, людей в них тоже нет. Но почему же я всё это видел в темноте? Теперь можно сказать об источнике света: это вам не флуоресцентная лампа — это словно несколько белых прожекторов вокруг меня. Они стояли на равном расстоянии друг от друга, а расстояние от самих прожекторов до меня было не близким — наверное, два квартала, а может, и больше. Дело в том, что прожектора находились за забором, который уходил за маячившее передо мной здание, так что докуда шёл забор, я так и не понял. Факт остался фактом: позади меня — пустырь, уходящий в темноту вместе с идущим вдаль забором, а впереди — старые заброшенные здания.
Теперь пришло время подвергнуть сомнению окружающую среду. Сначала я понял, что на небе нет ни одной звезды, воздух здесь спёртый, и луны тоже нет. Только прожектора — огромные светила, чей свет поверг меня теперь в сомнения. В прожектор так не посмотришь — он въедается в глаз, заставляя зажмуриться или ослепнуть, — а эти светила почему-то не слепили. Конечно, сначала казалось, что хочется зажмуриться, но потом стало понятно, что смотреть в этот свет можно долго, было в нём что-то потустороннее. Словно это был свет из другого мира.
Я всё же сел, не спускаясь с камней. Вокруг меня был какой-то противоречивый объективный мир. Нет звёзд, нет луны, есть только круглые светила за сотни метров от забора, которые неизвестно как далеко распространяются на этом участке заброшенной стройки. За оградой нет ни одного дерева — лишь темнота и круги света, освещающие местность. Воздух здесь словно в бутылке, заткнутой пробкой и немного приоткрывающейся каждый раз, когда хочешь вдохнуть. Теперь — звук. Что можно о нём сказать?
Бросив камень, я услышал щёлкающий звук, который не отозвался эхом, а сразу всосался в воздух, словно был такой густой (не от кислорода, конечно), что звук поглощался им, как глушителем. Тогда я бросил камень за спину — так, для эксперимента  и, широко открыв глаза, прислушался. Не поверил — бросил еще раз, чуть левее. А теперь смело могу сказать, что звук здесь моно, а не стерео. Зачем нам два уха? Чтобы слышать источник звука, где он прозвучал: позади, слева, справа, ещё правей? Однако здесь каждое падение камня было всего лишь падением камня, и никакого территориального отголоска в мозгу. Я слышал просто щелчок, который тут же уходил в никуда. Звук моно. В точку!
Идти никуда не хотелось — дискомфорт от холода и нехватки воздуха всё равно рано или поздно заставил бы меня спуститься, чтобы найти источник тепла. Вокруг не было ни одного жилого дома. Да и вообще, тут домов раз и обчёлся, и все без стекол, старые и давным-давно мёртвые. Мёртвые… Мне стало жутко — и зачем я только произнёс это слово у себя в голове? Сон — да, но не смерть! Я во сне, только и всего! Но во сне можно сотворить что-нибудь, как-то повлиять на окружение, однако здесь каждый камень был просто камнем, а холод так реален, что на сон совсем не похоже. Спрыгнув с последнего камня, я услышал, как прохрустел песок под моими ногами, и опустил руку на землю. Не знаю почему, просто захотелось почувствовать своей ладонью реальность. От земли прошёл такой холод, что он вошёл в ладонь и попал прямо в сердце. Меня тряхануло так, что я упал на колени, выгнув спину и пытаясь не трясти плечами.
— А-а-а… — простонал я и услышал свой голос, вибрировавший в мрачной темноте холодным «Р-р-р».
Теперь я чувствовал холод прямо в грудной клетке — там, где билось моё сердце. Холод был внутри меня — я сам впустил его, прикоснувшись к этой зловещей земле. Я начал прыгать на земле, растирая руки, и почему-то представил, как мороженое пытается растаять в морозильнике. Пар, который шёл из моего рта, существовал не более двух секунд.  Я выпустил в ладонь самый внутренний сгусток тепла, какой только смог выдохнуть. Тепло-то я почувствовал, но вместе с тем ощутил и разницу в холоде. Согреться не получится.
Я задумался, и меня опять потянуло в темноту камней. Там не нужно сражаться за тепло — холод неумолим, но он не требует никаких действий. Постой-ка! Разве я слабак? Если я здесь — значит, в этом есть какой-то смысл. Однако холод снова сжал меня в свои ладони — я перестал двигаться, и мой взгляд замер в одной точке. Медленно подступающий звон заволок мои уши и расслабил тело — опять туда, к прохладе камней. Сражаться бессмысленно — формула уже решена.
«Во-у-ув!» — не знаю, как передать этот звук — лай собаки в самое ухо. Отбросив звон, он вонзился в мой мозг, словно нашатырный спирт, вливаемый через уши, вместо того чтобы вдыхать его носом. Прожектора в двух кварталах от меня на миг стали ярче, словно пробились мне в середину глаза, осветив местность своим холодным светом. Лай? Кажется, я слышал лай! Моно звук на миг стал стерео, и я почувствовал, как реальность врывается в мой нереальный мир: позади меня сотни маленьких ног бежали прямо на меня, взбивая под собой песок и... Постой-ка — прямо на меня?!
Стереозвук не обманул — звук шёл позади меня. Чёрные тени, попавшие под свет прожектора, под скоростью бега то исчезали, то появлялись на поверхности земли. Они бежали с прожекторов на стороне пустыря, и, как мне показалось, настроены они отнюдь не дружелюбно и бегут прямо на меня. Лай собак приближался, и мои ноги понесли меня сквозь холод прямо к зданию администрации. Но, подбежав к ближайшим окнам, я понял, что окна первого этажа уже наполовину в земле — собаки спокойно запрыгнут в эти окна, найдут меня по запаху, а я не хочу остаться в замкнутом пространстве рядом с клокочущими зубами!
Я обежал здание вокруг и летел, не жалея ног, в сторону следующего. Его окна были выше уровня земли в два раза — как раз то, что нужно! Подбежать и запрыгнуть — остаётся надеяться, что двери у этого здания не исчезли, как окна! Я прекрасно понимал, что расстояние, которое я хочу преодолеть, увеличивает риск быть нагнанным собаками, поскольку они бежали быстрей меня. Я бежал вдоль поля прямо по разбитому тротуару. Мои зубы стучали от бега, а свет прожекторов стал каким-то отвлекающим. «Р-р-р!» — вибрировало у меня изо рта. Когда я пробежал половину поля по пешеходной дорожке, которая наискосок пересекала поляну, соединявшую старое здание администрации с другим зданием, похожим на Сталинскую библиотеку, то почувствовал, как собаки оказались там, где минуту назад был я! Они летели с приглушённым лаем в мою сторону, словно толпа дворовой шпаны, схватившись за палки, бежала за ребятами, случайно забредшими в их район.
Страх не позволял мне расслабиться и посмотреть назад, да и времени у меня не было. Какой сюрприз ждал меня впереди? Окна! Я ожидал, что я запрыгну в окно, схватившись руками за края подоконника, однако все окна первого этажа были закрыты ржавыми стальными решётками, которые — что ещё хуже — были заставлены и забиты то ли досками, то ли ДСП (в темноте не было понятно). Я попал в тёмную часть дома — здесь свет единственного прожектора пробивался через даль поля, которое вело в ещё один пустырь, огороженный забором. Больше зданий поблизости не было, думать тоже времени не было. Оглянувшись, я увидел, как сотни теней бегут ко мне по тротуару, и сердце моё сжалось так, словно стало совсем маленьким. С этой стороны здания не было ни одного козырька, на который можно было бы взобраться, ни одной пристройки — лишь полоса забитых окон. Рванув вдоль короткой стены дома, я обежал его вокруг и направился к дверям. Пробежал по бетонной лестнице крыльца, услышал дыхание собак, которое уже сбилось в погоне за мной, — они рвались из-за всех сил. Я сжал широкую рукоять деревянной двери, которая оказалась, к моему счастью, целой и незапертой, словно в последний раз. Потянул рукоять на себя из-за всех сил — поддалась. Ещё до того, как полностью оказаться внутри здания, я услышал, как собаки, словно быки рогами, начали одна за другой сыпать ударами голов в дверь, которую я закрыл секунду назад. Я держал дверь, словно не давая ей открыться в обратную сторону. В голову начали заползать мысли, что одна из собак сейчас встанет на задние лапы и откроет дверь передней! Кто сказал, что такого не может быть?! В этом нереальном мире достаточно нереального, кроме реальной опасности, холода и боли! Теперь воздух стал совсем не бесплатным. В полной темноте, ещё даже не подумав, может ли быть ещё какая-нибудь опасность в старой Сталинской библиотеке, я судорожно сжимал рукоять двери, восстанавливая дыхание. За что мне всё это?

Глава 2
Не забудь меня
Шум собственного дыхания не забудется никогда! В тяжёлом моторе, где единственная валюта — это кислород, горели лёгкие. Собаки — что им нужно от меня? Нет, они бьются в дверь и заставляют меня думать о том, что я жив. Что я ещё жив, что мне нужно бороться, чтобы не быть съеденным! Я замер и ждал, пока удары в дверь прекратятся, — и они прекратились. Минут пять я прислушивался и сжимал кулаки, словно готовясь к последней схватке. В голове у меня закипала ярость: казалось, что ещё секунда внезапно затихшей опасности — и я сам открою дверь, чтобы ворваться в бой голыми кулаками. Одну-двух собак поймаю и укушу за горло, да так сильно, чтобы перед смертью забрать их с собой. Но это абсурд — банальная смерть. Сколько их там? Десять минут внезапно наступившей тишины казались мне ещё страшнее тем, что она наступила после такого шквала шума. Каждая последующая секунда заставляла сомневаться в том, что собаки вообще были! Глаза не привыкли к темноте — было абсолютно темно, ибо источники света вообще отсутствовали!
— Шумите, суки! Шумите! — со всей ярости я два раза ударил кулаком в дверь, которая ещё несколько мгновений назад защищала меня от стаи собак.
Странное чувство к неодушевлённому предмету — я почувствовал себя виноватым перед… дверью, которая так отважно выдержала натиск голодных псов! Голодные псы или псы, которые убивают ради собственного удовольствия? Подумав о том, что дверь может обидеться на мои удары и открыться этим злым собакам, и поверив в собственные мысли, я нежно погладил её, извиняясь:
— Прости меня, прости, родная… — я поцеловал холодную, покрытую лаком стенку двери. — Они там? Надо проверить, — теперь последовали мысли вслух.
Прежде, чем приоткрыть дверь, чтобы одним глазком взглянуть, есть ли там собаки, или, быть может, они ушли прочь, я услышал за своей спиной человеческий голос!
— Не стоит этого делать, — спокойно проговорил хриплый голос в темноте.
— Что? Кто это? — я вздрогнул так, что чуть не открыл дверь, чтобы убежать как можно дальше от опасности, даже в сторону другой опасности, забыв о ней в момент испуга.
— Я бы ответил тебе, если бы я знал, — раздался хриплый голос во тьме. — Поднимайся наверх! Тут очень темно, и я тебя не вижу.
— Я тебя тоже не вижу! — сказал я и двинулся в сторону голоса. Отпустил дверь, вытянул вперёд руки, хватая на ощупь тьму.
О чём я думал в этот момент, когда шёл в темноте замкнутого пространства? Я даже забыл, что боюсь темноты. Одну руку держал чуть впереди себя, а другую — ближе к себе, словно в бойцовской стойке. Хоть какая-то, но боевая стойка придаёт хоть какую-то уверенность. Примерно такую же уверенность можно получить, имея при себе бейсбольную биту или какое-нибудь оружие. Скорее всего, это просто психологический защитный рефлекс, когда ты в темноте, а вокруг много того, чего ты боишься, и не знаешь, как от этого защищаться.
— Надеюсь, ты мне объяснишь, что здесь происходит? — спокойно сказал голос и громко кашлянул. Меня передёрнуло.
— Говори, чтобы я шёл на твой голос. Только не молчи, говори, а то я потеряюсь, — сказал я и почувствовал новый страх. Страх того, что голоса больше не будет, темнота не закончится, и я не упрусь руками в стену, а буду бесконечно блуждать во тьме с вытянутыми вперёд руками.
— Да здесь я, не суетись под клиентом! И так жутко!
— Вот, слышу, ты рядом, — я схватился пальцами за волосатую, очень худую руку.
— Тише, тише! Не дави так — бабу за задницу так щипать будешь! — сказал прокуренный голос уже немолодого человека с высохшим телом (это сразу было понятно — по запаху). Но руку его я не отпустил, просто менее интимно обхватил её за кисть и медленно пошёл вдоль стены, куда эта рука меня вела.
Когда мы поднялись по лестнице на второй этаж, я увидел, что в коридор попадает свет от прожекторов. Моим товарищем по несчастью оказался худощавый человек в полосатой майке, с костлявыми руками и растрёпанными волосами. Я отпустил его руку, так как теперь мог его видеть. Он шёл вдоль вытянутого коридора, потом свернул в открытую дверь. Чего мне следовало ожидать? Он даже не обернулся — видимо, не так уж и рад видеть живого человека. Вдруг я зайду, а там десять или двадцать каннибалов возле костра, готовые изжарить меня в масляной бочке?
Когда я увидел его худощавое тело в одной лишь майке, мне показалось, что я не имею право жаловаться на холод. Но он даже не дрожал, а медленно подошёл к окну и встал напротив прожектора, бившего издалека.

— Ты быстро бегаешь — я видел, как за тобой текла чёрная река.
— Это собаки! Куча собак, и все чёрные! — по мне бежали мурашки от одного лишь воспоминания об этом.
— Я кричал тебе, как мог! — он опять кашлянул, прикрыв руками сухие губы.
— Кричал? Странно, я ничего не слышал.
— Да вот с этого самого места, — он показал руками себе под ноги. Они уже успели подняться и встать возле окна на втором этаже. — Тебя кричал, до хрипоты, только вот даже эха своего не слышал. Словно слова изо рта — и в воду.
— Отсюда я бы услышал, но я ничего не слышал.
«И правда, не слышал, — подумал я. — С этим местом действительно что-то не так. Я кидал камень — звук был совсем не тот».
— Видел только, как ты несёшься... Ай!
— Что?
— Нормально, сейчас пройдёт! — сказал худой человек в майке, и теперь при свете прожектора я увидел у него на руке татуировку — парашют и надпись, слившуюся с рукой: «ВДВ». Мужчина схватил себя рукой за подбородок, и его вытянутая челюсть судорожно открылась. — Всё. Челюсть схватило — от холода часто так. Недавно вон трясло — сейчас вроде прошло.
— Тебе холодно? — я посмотрел я на его тело: кожа да кости.
— Да пустяк, привык вроде. И не такое было! — сказал старый мужик с седыми растрёпанными волосами. Казалось, если снять с него майку, то под ней будут одни лишь рёбра. Однако было видно, что он был жилистый, хотя и худой, но сильный или, по крайней мере, волевой. Он был седой, с широкими бровями, вытянутой и широкой челюстью, но всё же выглядел как пропивший всю свою жизнь старик.
— А что было-то? И где мы? Я вот вообще ни с чем не могу связать это место.
— Что было? Веришь или нет, но я не помню, но знаю, что было. А где мы — думал, ты скажешь! Я же не дурак! Похож я на дурака? Может, американцы устроили? — прохрипел он. — Подымить бы папироску, чтоб башка прояснилась! Подожди… Мой внук — я отправил его в магазин.
Сейчас я начал понимать, что чувствую его запах, словно в этом запахе весь он. Я не могу рассказать что-то конкретное из его жизни, но его мироощущение чувствовалось через скользящий звук запаха. Он пах водкой, колбасой и старой залежавшейся одеждой, ещё немного п;том и табаком. Запах был отчетливый и никуда не пропадал, как все остальные или этот запах газа там, на горе обломков.
Я взглянул вниз — посмотреть, здесь ли собаки? Эти окна выходили в другую сторону, противоположную крыльцу. На мгновение меня окутал страх того, что сейчас эти собаки ищут способ проскользнуть в здание. А вдруг где-то есть открытое окно или запасная дверь? Я же не обошёл всё здание, да и в темноте мало что разглядел. Дрожь прошлась по затылку странным холодком, и мне волей-неволей пришлось оглянуться, чтобы убедится, что никого нет. Свет прожектора убедил меня в этом окончательно.
— Эй, молодой, — сказал пожилой мужчина таким тоном, что мне стало неприятно. — А ты-то как здесь оказался? Что-то не припоминаю тебя. — Он почесал голову.
— Я тебя тоже не знаю. Если честно, я вообще не помню, что было до того, как я оказался тут. — Я начал смотреть по сторонам: где же это мы? — Не могу даже вспомнить своё имя — оно словно крутится на языке, а сказать не могу. Не могу, но понимаю, что не может так быть, чтобы ничего не помнить! Должно же быть что-то… — я засунул руку в дыру на джинсах, чтобы почувствовать кожу ноги.
— Ого! Интересно! Я думал, это у меня, дурака старого, в голове черти завелись — от водки одурел. Чёрт его знает, что за дела такие! — он шмыгнул носом и щёлкнул челюстью.
— Тоже не помнишь своего имени?
— Не помню. Правда не помню! Веришь мне? — он шагнул в мою сторону, и я услышал, как щёлкнула его коленка.
— Да верю я, верю, я сам ни хрена не помню! — занервничал я. В голове всё не укладывалось. — Мне это место совсем не нравится — здесь нет не одной живой души. Запахи здесь нехорошие, словно воздух прокис. Как будто мы в банке какой-то…
— Да ну тебя! — сплюнул старик и отошёл от окна. Потом, ссутулив плечи, начал ходить кругами внутри административного кабинета. Здесь были доска, ныне превратившаяся в труху разломанных щепок, несколько стульев без половины ножек и стол, у которого сохранилась одна ножка, да и тот перевёрнутый. — Не объяснил ничего! Я думал, хоть ты объяснишь…
— А как ты ещё объяснишь всё это? Это что, похоже на реальность? — спокойно ответил я в надежде найти в глазах старика искру сознания.
— Да не похоже, я знаю. Может, отравился чем — во рту привкус такой, как будто рыбу ел. США это всё, опыты над людьми! Знаешь, меня всё время тошнит, как будто я гарью надышался. — Он кашлянул, теперь уже с хрипом, отхаркнул, как туберкулёзник, собрал пальцами слюну и увидел кровь: — Что за...?
- Что такое США? – задумчиво спросил я и мой взгляд, притянул его палец.
«Что ещё за США, о котором он всё время твердит?» — подумал я и увидел кровь на его пальцах. Было, конечно, мерзко и неприятно, но — кровь!
И тут началось самое интересное: старика заклинило, словно робота. Он остановился и потупил взглядом на пол, стоял так минуты две, пока мне не стало страшно. Честно говоря, я не знал, что и ожидать от этого человека, взглядом подметил ножку стула, которую можно схватить на случай чего если он дурить начнет. Так и кажется, что начнёт.
— Не знаю.
— Что не знаешь? — вдруг отозвался я.
— Не знаю, что за США. Я думал, что знаю, о чём говорю, а теперь не могу вспомнить. Да что же это! Вот словно знаю, о чём говорил, а тут как дурак тупеешь в этой дыре! Старый я дурак! У меня же кто-то должен быть?
— В смысле «кто-то должен быть»? — поинтересовался я, не сводя с него взгляд. Он всё больше настораживал меня.
— Мои, домашние. Я же не один — мои должны меня ждать. Я должен к ним… — он присел на корточки и обрывисто начал нести несуразицу. — К моим надо. Я не хочу тут быть, меня мои любят, — почти шёпотом прохрипел он и чуть согнулся. Кажется, он плакал. Во всяком случае, закрыл глаза руками. Мне показалось, что причина его безумия — безвыходное, медленное приближение неотвратимой смерти. Так странно может себя вести человек, который знает, что его казнят. Да что я об этом знаю, что так сужу?
— Кто тебя любит? — Моя надежда на то, что он вспомнил о чём-то, о чём может рассказать, не увенчалась успехом после его опять потупленного взора на пол.
— Не помню. Я не помню… Я не помню… — зарыдал он, закрывая ладонями глаза. — Я люблю их, они меня любят. Я не один, я живой! Слушай, я живой! ЖИВОЙ! — он встал и подошёл ко мне, прежде чем я понял, что делать. Он схватил меня за плечи и, плюя словами мне в лицо, взмолился: — Скажи, что я живой!
— Живой ты, старик, живой! И я живой. Мы оба живые! Просто в дерьме каком-то, но я знаю: разгадка где-то близко, — попытался успокоить я его и понял, что у меня получается. Его дыхание выровнялось, но я слышал, как бьётся его сердце. — Всему есть объяснение. — Я следил за его взглядом, который ушёл куда-то вглубь его мозга.
— Я живой! — он заулыбался, как ребёнок, но его старое лицо с такой улыбкой внушало лишь признаки безумия. — Прости, что на меня нашло — не знаю. — Вдруг его глаза прояснились, и он мотнул головой, словно сбрасывая остатки сна: — Такое чувство было, что всё — конец.
Старик встал напротив окна и при свете нескольких прожекторов начал разглядывать свои ладони. Сначала он потрогал их пальцами, потом понюхал  одну из ладоней и так иронично улыбнулся, что мне стало искренне жаль его. Я убедился, что он всё понял, но теперь будет держать себя в руках. Он спросил (теперь уже намного спокойнее):
— Как думаешь, парнишка, что это за свет? Это Бог?
— Бог? — И тут я понял, что слово «США» потеряло для меня смысл, ещё только я попал сюда, но отголоски еще теплились где-то в глубинах сознания, но вот слово «Бог»! Нет, оно не потеряло, а наоборот, имело единственный здесь смысл. Свет прожекторов будто слился со значением всевышней силы, и всё стало яснее. Точнее, хотелось, чтобы стало так. — Я не знаю!
— Может, нам нужно туда? Там наши родные? Которые любят, и я вспомню их имена, а они — меня. Хочу обнять своих. — Он опустил взгляд. — Не хочу быть один.
Он вёл себя как ребёнок — в его голове словно перемешивались мысли. То нёс полнейшую ахинею, то снова говорил нормальным тоном.
— Слушай, мужик, ты давай не кисни! От этого ещё больше с ума сойдём – и тогда нам уже никто ничего не объяснит. Тебе нужно знать: та чёрная река, если ты не заметил, — это собаки. И они там!
Мы сели на подоконник и уже забыли о холоде, челюсть у него больше не сводило. Мы смотрели на прожектора, а я смотрел вокруг, но собак так и не было видно. Я не выходил из этой комнаты не только потому, что здесь жуть как страшно в коридорах, заполненных тьмой и иллюзией страха перед собаками, но и потому, что не хотел отходить ни на шаг от этого единственного человека, который со мной здесь. Мне казалось, если я на минуту отойду в другую комнату, то, вернувшись, уже не застану его, как этих собак: они были реальны, пока я бежал, но потом исчезли за воротами.
— Мы уже сколько так сидим, а там ни одного звука! Ни одного движения, — сказал старик, смотря на два старых полуразрушенных дома и груду камней, на которых я проснулся.
— Ты где очнулся? И как давно?
— Не помню. Помню, что ты бежал, а за тобой — река черноты, словно она выталкивает тебя откуда-то. Мне так показалось, а оказывается, ты бежал от собак! Слушай, мне так страшно стало, что я не хотел, чтобы ты убежал куда-нибудь в другую сторону. Звал тебя как мог — не хотел остаться один.
— Меня тоже как будто что-то тянуло сюда — ноги сами бежали, — неосознанно улыбнулся я.
— У меня нет ни имени, ни фамилии — я пустой. Слушай: если кому-то из нас хана... Давай хотя бы назовём себя как-нибудь.
— Я не помню своего, — сказал я.
— Давай назовём себя как-нибудь, — повторил он, и тут у меня в голове промелькнули едва уловимые мысли, которые могли исчезнуть так же внезапно, как и появились; моей целью было их зафиксировать и запомнить. — Потому что я тоже не знаю, как меня зовут.
Запомнить… Когда я боялся темноты, то не хотел засыпать в одиночестве, особенно если женщина, которая жила со мной, должна была уйти куда-то, и я просил её остаться, чтобы она подождала, пока я засну. Или, когда я был один, я заводил будильник на телевизоре, хотя я и не помню, что значит телевизор, но помню, что имею в виду. Это какой-то объект шума, который следует за тобой, перед тем как заснуть. Так вот, сон — как уход в темноту одиночества, но мы хотим, чтобы нас сопровождал шум. Или чтобы кто-то был рядом прежде, чем мы заснём, так же как и этот старик, который боится исчезнуть, а если ему и придётся исчезнуть, то он хочет оставить после себя иллюзию этого самого шума. В данном случае этим шумом будет являться моё знание его имени. Чтобы он не исчез сразу, а чтобы его Эхо ещё запечатлелось кем-то... Что за мысли у меня в голове?
Я увидел, как он потупил взгляд, всё время, углубляясь в думы. Словно его куда-то тянет. Словно он что-то чувствует…
— Давай я назову тебя ВДВ, как у тебя на руке написано!
— ВДВ? Давай, а я тебя… Бегущий! — он посмотрел как-то снизу, повернувшись в мою сторону, и странно хихикнул.
— Непьющий уж тогда! — переиграл я, и мы рассмеялись.
— Слушай, что бы ни случилось, не забывай меня. Не забывай! Хорошо? А то как-то не по себе.
— Не вопрос, ВДВ! — я улыбнулся ему в лицо, и он грустно опустил голову.

Глава 3
За забором
Мы задремали (или я задремал один). Не могу точно сказать — знаю лишь, что закрыв глаза, я ощутил, как холод снова затянул меня в свои объятия. «Ваув!» — лай собаки, но уже менее громкий, прямо в глубине мозга. Свет прожектора стал ярче и ослепил меня, а затем снова стал прежним.
— Эй, бегущий! — сказал старик, трепля меня за плечо.
— Что? — вздрогнул я. Лай собаки слился с первым словом, которое пробудило меня, и я на секунду испугался, что слечу вниз с широкого подоконника, со второго этажа.
— Не засыпай, пожалуйста. У меня предчувствие какое-то нехорошее. Мне стало страшно одному. Обещай, что ты выберешься к прожекторам и попросишь за меня там, чтобы я увидел своих! Я сделал что-то хреновое. Не помню, что именно, но не хочу, чтобы меня запомнили таким.
— Ты опять несёшь ерунду! Что за фразы! Ты пойдёшь со мной и сам скажешь, если уж на то пошло. Ты думаешь, у меня хватит духу одному выйти к собакам? — взбудоражился я его настроем.
— А ты не чувствуешь?
— Что? — спросил я, напрягшись и прислушиваясь: не о собаках ли он говорит?
— Я пахнуть перестал.
— Что?
— Знаешь, странно как-то. Но я чувствовал свой запах, а теперь не чувствую. Мне кажется, я потерял запах… — он всосал запах носом по своей ладони. — И мурашки по коже, как лёгкий ветерок растекается… рука, руки, всего меня…
— Ты чего? К запаху человек привыкает, а своего совсем не чувствует, —  принюхавшись, я понял, о чём он говорит.
— Я свой чувствовал — непрерывно, каждое мгновение. И чувствовал потому, что он мне не нравился. Раньше я почти не замечал его, но здесь чувствовал очень отчётливо, и меня от него даже тошнило. И привкус рыбы пропал. Может, он стал исчезать из-за того, что он мне не нравился? Как ты думаешь: может такое быть? — он умоляюще посмотрел на меня, но у меня встал комок в горле.
— Я не знаю!
— Я вообще не пахну! Не капли!
Я старался не обращать на его реплики внимания — хотя бы потому, что они меня очень пугали. Но сам стал незаметно для него принюхиваться. Он действительно ничем не пах — запах исчез. Но голос… Как будто он говорил через пластиковый стакан или картонную коробку. Его голос потерял звучность и стал впитываться в темноту воздуха.
— Что ты так смотришь? — испугался он. — Эй…
Страх который я испытал, не сравним даже с тем страхом который я испытывал убегая от собак. Убегая от собак, вы, так или иначе, всё же осознаёте видимую угрозу. Но то, что я видел в течение последующих двадцати минут, бросило меня в такую дрожь! После того как он сказал «Что ты так смотришь?», я перестал его слышать. Его губы шевелились, его удивлённое лицо озадаченно вертелось, и он пытался добиться от меня ответа, но пугался оттого, что видел, когда я говорил ему, что не слышу его. Он беззвучно плакал, а я не слышал его слёз. Он держал меня за руку, спрыгнув с подоконника, впился щекой в мою руку, а потом держал меня своими руками за щёки, умоляюще глядя в глаза. Я пытался передать ему глазами, что не забуду его, потому как понимал, что происходит что-то неладное. И он тоже это почувствовал. И держался пальцами за мои щёки, пытаясь найти в них хоть каплю ощущений; он терял осязание, как и я. Можете представить себе, как вы начинаете видеть сон в темноте закрытых глаз? Так вот, он — словно сон, потерявшийся в открытых глазах; словно помехи в телевизоре — крапинками, словно маленькими пикселями, — всасывался в темноту комнаты. На некоторое мгновение я понял, что не чувствую его ладоней и смотрю сквозь его глаза. Он что-то крикнул мне и растворился в темноте. Полностью всосался в воздух, словно его и не было. Опомнившись, я сказал ему:
— Я не забуду тебя, ВДВ!
Ещё около часа я трясся от холода и страха, вглядываясь в свои руки и изредка что-то говоря самому себе, просто чтобы слышать свой голос. Я бил рукой по подоконнику, чтобы чувствовать боль. Я не знал, что делать. Точнее, знал, но боязнь исчезнуть заставляла меня не отходить от света прожектора и видеть свои ладони, видеть, что я есть. Теперь я вспомнил, как хотел уснуть на камнях, как холод тянул меня, и меня ужаснуло, как я чуть не поддался ему, — видимо, я тоже в тот момент исчезал, всасываясь в темноту. Но мой мозг волей-неволей расслаблялся, голова опускалась — меня окутывала опьяняющая усталость. Я пытался бороться с ней, но она была выше моей силы воли. «Кажется, конец, — подумал я, — если меня никто не разбудит». Медленно засыпая, ни о чём не думая. ВДВ, я помню тебя. Я-то помню, но будет ли кто-нибудь помнить меня?..
«Ваув!» — раздался собачий лай над самым ухом, и прожектор завибрировал, так что его свет своей яркостью заставил дом завибрировать. Я спрыгнул с подоконника, сбрасывая остатки сна. Кислорода становилось всё меньше, и мне показалось, что дышать я смогу только на улице. Но не из этого окна — мне нужно выйти наружу. Рамки, в которые умещался кислород, ощутимо сузились, но мне нужно пройти сквозь темноту. НЕКОГДА ДУМАТЬ! Я пошёл на ощупь, отчаянно вспоминая маршрут лестничного пролёта. В дверь, налево, прямо по коридору, пока рука не упрётся в пустоту, — там будет лестница и вниз, вниз, потом прямо к двери и на выход! Но стоило мне оказаться в полной тишине и темноте, как я замахал руками, колотя ими по стене, чтобы чувствовать, что я есть. Мне казалось, что мои руки растворились в темноте и их больше нет, что я исчезаю, всасываясь в темноту; мне нужен свет прожектора. Пять минут ада, страха, дрожи в руках, но всё же недостаток кислорода тащил меня наружу. Я понимал: чтобы жить и не задохнуться, нужно идти. Открыл ворота, абсолютно ни к чему не готовясь. Упал на крыльце на колени, пытаясь поймать воздух, но его было мало.
Я вздрогнул: кто-то скрёб лапой в дверь внутри здания. Кто-то уже пробрался в здание — собака. Она скреблась изнутри — значит, он прошёл эти пять минут темноты рядом с неведомой опасностью. Мурашки обдали его тело, и он встал. Прожектор, нужен прожектор! Лапы скребут изнутри здания — значит, в нём уже не укрыться. Я огляделся вокруг — вдоль забора никого не было, однако это вовсе не значит, что опасности нет. И тут меня тряхануло — не только от приступа жестокой отдышки, но и от своей руки; моя рука стала немного мутной, словно растворялась в темноте. Только не это! Конец! Я не могу идти к прожектору — я уже задыхаюсь, ноги сводит жаром. Скребущиеся позади меня лапы открывают дверь — я увидел овчарку с рыжей полосой шерсти и чёрным пятном у правого глаза. Она обнажила клыки, и в её глазах я увидел свой страх, точнее — свой ужас неизведанного. Словно увидел свои глаза в глазах собаки. Овчарка залаяла, потом начала рычать. Я трясся от страха, видя, как она медленно подходит ко мне, как с её клыков стекает обильный поток слюны, как её глаза пытаются меня разорвать морально… Чтобы бежать, кислород не нужен! «Пока я могу бежать — могу бежать!» — скомандовал я себе.
Я бежал, словно раненный в плечо, едва касаясь пальцами решётки забора и жутко задыхаясь. Бежал вдоль забора, пытаясь найти недостающий прут между решёткой, чтобы выбраться наружу и бежать к прожектору. К свету, который не даст мне исчезнуть. Я слышал, как приближалась сзади, словно издеваясь, рычащая собака, готовая разорвать меня в любую минуту. А ещё говорят, собака — лучший друг человека, чтоб её!.. Я ведь даже не смогу вступить с ней в схватку — кислорода не хватит... ЕСТЬ!
Стального прута в заборе не хватало — можно было пролезть. Только бы успеть! На мгновение мне показалось, что я увидел внизу между недостающими прутьями майку моего друга с надписью «ВДВ» — словно он оставил её для меня или сам перебрался через забор. За моей спиной раздался собачий лай, и когда я перешагнул через забор, то испугался новых ощущений.

Глава 4
Джерри и фонарь
Первым, что я почувствовал, было отсутствие звука за забором. Вакуум. Такое бывает, когда ты полностью захлопываешь герметичную дверь. Словно пробка в бутылке. Я повернулся, чтобы посмотреть на собаку, которая вот-вот должна была вцепиться мне в ногу, но её там не было. И майки «ВДВ» тоже не было. Был лишь забор, в котором недоставало нескольких прутьев, и теперь я понял, почему там, за забором, не хватало кислорода. Точнее, мне казалось, что понял, но это не факт. Кислорода там не было потому, что его там и не должно быть, ведь единственный кислород — это недостающий прут в заборе. Забор был каким-то барьером, однако отсутствие прута в нём позволило мне дышать, пускай едва-едва, но дышать. Позволило получить кислород, исходивший от прожекторов. Это были не полностью осмысленные предположения задыхавшегося человека, который оказался в вакууме. Я не слышал ничего, и меня ничто не волновало — я просто смотрел на прожектор и шёл по темноте к Создателю — попросить его, чтобы мой друг «ВДВ» встретил свою семью и чтобы его не забыли.
Сколько я шёл, не помню. Я шёл на свет, едва волоча ноги, но что происходило дальше? Если в тот момент, когда я очнулся на груде камней, я видел прожектора, расставленные на равном расстоянии друг от друга по периметру, то сейчас эти светила начали двигаться. По мере моего приближения к свету они начали сближаться передо мной, а потом один заходил на другой, как солнечный диск во время затмения, но от каждого вошедшего круга света передо мной свет начинал вибрировать и становиться ярче. Я снова почувствовал запах газа и гнилого холодильника, но не Создателя я увидел перед собой. Это был спасатель с фонариком, которым он светил мне в лицо. Прожектор — это фонарик спасателя. Теперь я понял, почему меня так тянуло на прожектора и почему кислород поступал через забор. Но так же, как я не помнил ничего о себе и своей семье там, так и здесь я не буду помнить, что происходило там. Почти ничего.
— Джерри! Умница, молодчина! Еще одного нашли — чуть-чуть не успели…
Я повернул голову и смог увидеть, как один из спасателей погладил собаку. Это была овчарка с рыжей полосой и чёрным пятном на глазу. Собака, которая нашла меня в груде обломков разрушенного здания, которая лаяла и пыталась спасти меня, — тот самый друг человека, имеющий неведомую силу врываться туда, куда не ворвётся свет фонаря.
Позднее мне скажут, что это был взрыв бытового газа. Так вот что это был за запах, который так напомнил мне запах гниющего холодильника! Я не помню, что происходило со мной в те ужасные часы, когда я лежал, придавленный грудой камней, — моё искалеченное сознание теперь навсегда будет бояться замкнутого пространства. Как мне потом сказали, когда меня завалило камнями, рядом со мной лежало ещё несколько человек; один из которых, кажется, был какое-то время в сознании. Мы были ограничены в движении, но именно из-за громкого кашля этого человека, который находился ближе к поверхности, нас и нашли. Мы не могли пошевелиться, но, кажется, он до последнего держал меня рукой через небольшое отверстие. От его пальцев у меня остались след и впалые лунки в запястье. У этого человека была катаракта обоих глаз — он был абсолютно слепым. Ко мне подошли его родственники: маленький мальчик стоял в стороне, а девушка — видимо, его дочь — спросила, не сильно ли он мучился. Я сказал, что ничего не помню, и это действительно было так. У него был маразм, как мне объяснила она: он не узнавал никого из своих родственников даже по голосу. Мы немного разговорились, пока меня не увезли на скорой помощи. «Он любил выпить и много курил, — продолжала она, — но в остальном был неплохим стариком, который ничего вокруг себя не видел». Старым прапорщиком, который, как мне потом казалось, затянул меня в свой кошмар. В течение нескольких лет я восстанавливал фрагменты своего кошмарного сна. Его грудь была пробита арматурой, а ноги раздавило камнями. Но я никогда не забуду его! Порой мне кажется, что мы пережили самые ужасные мгновения своей жизни. А иногда кажется, что это я помог ему продержаться, а он мне — выжить, пока собака спасателя не услышала его запах.
КОНЕЦ