Извлечение из памяти. Часть 2

- Эй, Федор!
- Чяво, Гриш?
- Есть чяво? Табачком не силен?
- Есть! А есть в чяво завернуть? Газеты то нема!
- Есть! И тебе сыщу.
- А коли есть, то ходый сюды! 

Спустился  с бруствера и, согнувшись в три погибели, засеменил по ходам траншеи. У Федора всегда было чем разжиться, хоть и махра махрой, но сейчас не до жиру. Весеннее солнце веселыми зайчиками скачет по уголкам глаз, рождая из наветренных слез радугу. И вдруг свист, огонь, земля всколыхнулась, нахлынула сверху валами, хороня под собой. Темнота и вата в ушах, не понимаю где верх, где низ, тяну руки, во что-то упираюсь. Лучи света, солнце…черное. Вынимают вату из ушей, вокруг взрывается, свист осколков, матерщина командиров, чьи-то крики. Немцы готовят атаку, сжигая землю артподготовкой. Потом стихло, сколько времени прошло – не знаю. Встаю, отрясая землю с гимнастерки, ищу глазами Федора, машу ему рукой, показывая, что жив, в ответ он кивает головой, рядом с ним  кто-то мертв. Смерть всегда близко, но сегодня не наш день, не наш.

А потом, сразу, в небе. Мы с Федором побросали недокуренные «козьи ноги», эти сволочи не дают времени вздохнуть. Винты бомбардировщиков шумно загребают воздух, двигая громоздкие туши вперед по небу. Они высоко, даже тени не доходят до земли, растворяясь в ультрамарине неба. Теперь мы снова слышим свист, но он другой, он страшней и поэтому его ни с чем  не спутать, кидаемся на дно окопов, загораживая руками самое ценное. Опять разрывы и свист авиабомб, горит земля, горит небо.

Кажется кончилось. Выглядываем из окопа – санитарка, молодая девчонка, юбка до колен, тащит одного из наших, пробитого как решето.- Куды дура!- Орут ей.- Ложись! Убьют!- А она словно не слышит, упирается в землю разодранными коленками. А боец тот совсем плох, видно не дотащит, умрет, только санитарочку жалко. Вот тогда ротный наш, достает именной пистолет, глаза огнем горят, встает в полный рост, командует зычным голосом:
- Бойцы! Слушай мою команду! За Родину, за Сталина!
И сам первый, из траншеи  и тут все за ним:
- Ура!
В голос орут, адреналин хлещет по венам, это сейчас мы знаем, что адреналин, а раньше злостью называли.
- Да, что же мы это, братцы! Бабы уже смелее нас, что ли!? Аааа!
Это уже Пархоменко. Он самый старый среди нас, еще Финскую хаживал, много повидал. И мы за ним потянулись.
- Ура!
Закричал я, выскакивая из безопасного укрытия, винтовка наперевес, штык сверкает острием, переходя в несущие смерть грани. Руки мои тверды и я знаю, что в моих глазах такой же огонь.
- Ааааа!
Это Федька из окопа. Его немного контузило, вот и припозднился чуть. Землю вокруг себя руками разгребает, встать пытается. Обернулся – он на ногах, пошатывается, но в строю, пошел в атаку. Молодец Федька!

Первые укрепы взяли легко, немец видел смерть свою в наших глазах, видел на остриях штыков,  бежал. Наши командиры уже готовили новый прорыв, отдавали приказы, что бы готовились, когда сзади раздался хлопок и я в воздухе, вижу Федькины удивленные глаза. А потом на спине, не могу пошевелиться, вижу друга, он что-то мне сказал, похлопал по плечу, пропал. Я его пытался позвать, но ничего не смог произнести. Руки с ногами меня тоже отказывались слушаться. В позвоночнике тупая боль…

Закрыл глаза, медленно открыл и не понял, что увидел. Снова закрыл и еще медленнее открыл – видение не исчезло. Облако, висевшее над полем боя расступилось и из него появилась огромная металлическая туша. Она поворачивалась тупым носом в мою сторону, на боку, на тусклом металле буквы или цифры…. Я напрягся, приподнял голову, стараясь разглядеть написанное и, потерял сознание. Но перед тем, как упасть в забытьё, я сумел прочесть:

ИРТЫШ