Пассаж в прошлое

ВЛАДИМИР ЛЕВИТИН.
ПАССАЖ в ПРОШЛОЕ.
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ о ПОЕЗДКЕ в ДНЕПРОПЕТРОВСК в ОКТЯБРЕ 2009 года
И
СВЯЗАННЫЕ с ней ВОСПОМИНАНИЯ.

                За меня, наверно, где-то попросили.
                У меня сегодня на душе весна:
                Я вернулся в город, где с тобой мы жили
                До того, как пошла, до того, как пошла, эта чепухня.
                Гарик Кричевский «Песня о Днепропетровске» (неправда).
ПРИЕЗД.
28 августа 1978 года мы стояли на платформе днепропетровского вокзала перед своим вагоном московского поезда. Поезду тому предстояло начать наше путешествие в неизвестное будущее в далёкой стране, в незнакомом и непонятном нам мире.  С тех пор прошло уже более 31-го года. Нельзя сказать, чтобы мы преуспели, но вполне прижились на новом месте, приспособились к здешней окружающей нас среде обитания, проживаем комфортабельно, в сытости, безопасности, спокойствие за будущее – наше и наших детей. За это время мы, не боюсь это сказать, состарились, дети выросли и «делают» хорошо, да и нам самим грех жаловаться на судьбу. Мы живём на тихоокеанском побережье южной Калифорнии, месте с ровным, воистину, райским климатом, не холодным, не жарким. До океана – шесть минут езды в автомобиле. У нас есть крыша над головой, еда на столе и не приходиться часами ждать трамвая, если надо куда-нибудь поехать. Что ещё, казалось бы, человеку надо?  Ан нет! С чёткой регулярностью, почти каждые три месяца, снился мне оставленный мною город, где я прожил 26 лет, вырос, обзавёлся профессией и семьёй, где прошли мои самые лучшие молодые годы. Снилась набережная, мосты, лодочная стоянка, где я хочу и не могу взять свою лодку, но чаще всего, как спускаюсь я вниз в трамвае – четвёрке, трамвае, с которым тесно связана почти вся моя жизнь в этом городе.  А чаще всего поворот на Бородиновскую и аптека на углу. Или я иду вниз по проспекту от Горного Института мимо Исполкомовской. А что говорить о моей жене, родившейся и выросшей там и нигде никогда больше не проживавшей. Уезжая, оставила она там всех своих родных, отца с матерью и старшего брата, увидеть которых живыми ей больше не привелось. Но, несмотря на всё, про поездку в Днепропетровск у нас никогда даже речи не заходило. Причин на то было много. Не станем уже говорить, сама по себе, поездка за 12 тысяч километров – предприятие непростое и нелёгкое даже для тех особ, кто часто и много путешествует, а для нас-то и подавно. Не будем оправдываться необходимостью бороться за выживание в чужой стране, отсутствием и времени, и денег.  Для того, чтобы что-то сделать, надо лишь бросить все – и сделать это, невзирая ни на что. Нет, просто, во времена коммунизма такая поездка казалась немыслимой: ведь мы были «предатели», лишённые за это советского гражданства. Затем шли «перестройка и гласность», развал Советского Союза, разруха, смута и необузданный – как всегда в таких случаях – разгул преступности, словом, «тысяча причин». А когда и с этим всем, наконец, утряслось, на горизонте появилась ещё одна проблема: весьма ограниченная возможность моей жены в передвижении, вызванная артритом в коленях.
Мы решили эту проблему другим образом: пригласили в гости её брата и сестру. И это оказалось нелегко сделать: в американском консульстве в Киеве засели люди мафии и не позволяли заявкам на интервью попасть к консулу. Хочешь интервью – гони пять тысяч зелёных. Как мы потом узнали, такие же самые безобразия творились и во многих других странах, в частности, азиатских. Мы же тогда, подняли страшный шум, писали во все концы, обратились за помощью к нашему конгрессмену Дане Рохабахеру. В результате нам дали E-mail самой консульши и наш запрос дошёл. Остальное уже было семечки. Наши пробыли в гостях с сентября 2001 до февраля 2002. В 2008-м году мы пригласили уже четверых – её брата и её сестру, каждого с сыном – нашими племянниками. И только после того, как наши дети посетили Днепропетровск, мы начали думать о том, как бы поехать туда самим. Надо же ведь, хотябы раз за отпущенное нам время, там побывать! Наконец, в сентябре 2009-го года решение было принято, куплены билеты на немецкую авиалинию «Люфт Ганза», я оформил на работе отпуск                и мы отправились в дорогу. Нас было трое – я с женой и наша дочь Нина, которая, обычно, часто сопровождает нас во многих наших поездках. Маршрут наш был таков: мы прибываем в Киев рано утром, проводим остаток ночи у одних знакомых и, затем, утренним поездом выезжаем в Днепропетровск. Можно было бы, конечно, воспользоваться местной авиалинией и, с пересадкой, долететь до места. Но это оказалось неимоверно дорого и, при этом, не давало почти никакой экономии во времени. К тому же, хотелось посмотреть глубинку страны, которую мы покинули 31 год назад, а сделать это из окна самолёта, летящего на высоте 8 – 10 км, даже в ясную погоду, непросто. А ведь ясной погоды может ещё и не быть. Наше путешествие началось с гигантского и беспорядочного лосанджелесского аэропорта, LAX. Суета, несправедливые, ни на чём не основанные обыски, посадка. И вот, наконец, мы в салоне новенького Боинга.  Друзья мои!  Я настоятельно рекомендую вам, если только есть такая возможность, пользоваться услугами именно этой авиалинии. Всё здесь четко, ясно и на своих местах. Экипаж чуток, внимателен и профессионален. Пилоты высочайшего класса. Кормят тут, как на убой. Перед едой выдают по 50 грамм крепкого, после обеда – коньяк. А вина во время полёта - пей, сколько хочешь, хоть залейся. Как и во всех новых самолётах на спинке каждого кресла – экран. Можешь смотреть фильмы, если хочешь – слушать музыку или получать непрерывную информацию о полёте. Это хоть как-то, но скрашивает неимоверно утомительный десятичасовой перелёт до Гамбурга. Пересадка – и полёт до Киева показался уже совсем лёгким. Туда прибыли совсем ночью. Мы давно уже отвыкли от трапов. В США, даже для сравнительно недолгих рейсов внутри страны, самолёт причаливаются к специальному подвижному коридору – тормаку. И вот, как в недобрые старые времена, спуск по крутой лестнице и автобус до аэровокзала. Там, как и при въезде в любую другую страну, самоё долгое дело – паспортный контроль. Надо заполнить декларации. Спрашиваю у молоденького, совсем ещё пацана, солдатика, какой сегодня день: ведь мы летели «навстречу времени» и очень легко потеряться в днях и числах. Оказалось, то же 13 октября – день нашего вылета из Лос Анжелеса. И это после почти суток в дороге! Очередь шла медленно: чиновников то и дело вызывали куда-то по каким-то делам. Наконец, прошли и через это. Оставалась таможня. Наши заранее успели предупредить о «помощниках», предлагающих свои «услуги» приезжим. Посылайте их на, что мы в вежливой форме и сделали. Таможенник показал нам на конвейер проверочной машины. Мы торопливо покидали наши чемоданы на ленту транспортёра, подобрали их с другой стороны и погрузили на тележки. «А теперь что?» «Идите! Идите! Идите…» Он не сказал куда, но показал рукой на двери. Вышли из двери и… оказались в объятьях нашего племянника Руслана, его дочери Иры и киевских знакомых Игоря и Лены. Вот тебя и вся таможня, до копейки.
 
НАШ СКРОМНЫЙ ДОМИК в городке ВЕСТМИНСТЕР, КАЛИФОРНИЯ, США

Как и планировалось, мы провели остаток ночи у наших киевских друзей, а наутро наша маленькая группа разделилась. Дочь со своим двоюродным братом отправились по шоссе в его автофургоне, в который загрузили наши вещи. Нас же, то есть меня с женой и нашей внучатой племянницей, наши друзья отвезли на вокзал. Я вырос в поездах и около поездов. Во время войны, и после неё, мы всё время куда-то двигались. В 1947 году, когда моих родителей, лишив их работы, фактически выгнали из Москвы, города, где я родился и жил до той поры, мы поехали в сибирский город Курган. В те времена, путешествие на такое расстояние занимало чуть ли не полторы недели. В 1950 мы оказались в чувашском городке Канаш, по сути дела посёлке при крупнейшем в тех краях железнодорожном узле и станции. Там директор местного учительского института Мельников, Анисим Игнатьевич собрал со всего Союза евреев, выгнанных с работы за свою национальность, в том числе, автора учебника географии, по которому мы все учились. Лафа длилась два года, после чего большевики во всём разобрались, институт закрыли, а Анисиму Игнатьевичу дали по шапке. И вот мы опять в дороге. Наконец, поезд же, доставил нас в Днепропетровск, где мы и осели на цельных 26 лет. И хотя я много летал, поезд оставался наиболее удобным средством передвижения на расстояниях до 1000 километров. Чтобы не показывать свои визы в аэропортах, мы мотались в поездах, оформляя документы на выезд.
 
ДОМ на АРТЁМА 90. ОКНА с ГОЛУБЫМИ РАМАМИ СЛЕВА от ВОДОСТОЧНОЙ ТРУБЫ – ЭТО ОКНА ВАЛЕРКИНОЙ КВАРТИРЫ.

 И, как я уже об этом вам сообщил, в «последний путь» мы пустились тоже поездом. Прибыв в Вену из Москвы для предварительного оформления бумаг, мы пробыли там 10 дней, а затем нас поездом, через Альпы, переправили в Италию. Описать это путешествие словами было бы весьма нелегко. Наш поезд спиралью забирался на головокружительную высоту, шёл прямо, ныряя в туннели или несясь по террасам над бездонными пропастями. Никто из проделавших это путешествие никогда в жизни его не забудет. Тем более, это была, по сути дела, наша последняя за всё время, поездка в поезде. Если, разве что, не считать единственную полуторачасовую поездку в соседний город Сан Диего. В США, претендующих на роль самой развитой в мире сверхдержавы, железнодорожное дело в загоне. По протяжённости электрифицированных путей США уступает Чехии или Бельгии. Поезда таскают тепловозы, каких в сверхдлинные грузовые составы нередко приходится запрягать по пять машин и даже больше. В наших краях, подавляющее число пассажиров (и, кто знает, может и грузов тоже) передвигается по шоссейным дорогам. Во всяком случае, для нас самих, это самый быстрый, удобный и дешёвый способ передвижения на расстояния до 600 миль (1000 километров). А если надо дальше, то, чаще всего, летаем. Поездки поездом у нас дороги и весьма неудобны.
Так что можете представить волнение, охватившее нас, когда мы вновь оказались на огромном шумном и суетливом вокзале. Но нельзя дважды войти в ту же реку. Многое здесь тоже утекло в прошлое и изменилось. И дело даже не только в чисто технической оснащённости, сервисе и профессионализме служащих вокзала. Утерян тот неповторимый дух путешествия по железной дороге, разлитый по всей полосе отчуждения и ощущаемый каждым, кто вступал за её пределы. Та непередаваемая атмосфера вокзала и вагона, всем нам столь знакомая из личного опыта и воспетая всеми классиками и не классиками от Некрасова до Ильфа и Петрова, и сколькими ещё после них. Пошёл глянуть на локомотив и сразу увидел: не наш. Увидел по токосъёмному устройству. У «наших» это пантограф, а у «ихних» - дуга, напоминающая трамвайную. Да, электровоз был «Сименс». Ну чтож, как инженер-конструктор, я-то хорошо знаю: купить всегда дешевле и лучше, чем самому сделать. Где вот только деньги взять?..  Внутри вагон тоже отличался от всего того, что я когда-то знал. Тут не было как в междугородней электричке с её самолётно-автобусными сиденьями, но не было и как в пригородной, с садовыми скамьями. А ещё сиденья как-то попросторней расставлены. И телевизоры для сидящих в сторону движения и напротив оного. При нас в такого рода поездах если радио было – и то хорошо. С каждого сиденья столики откидываются – благодать! Вместо традиционной проводницы – стюард, парень молодой, в форме, вежливый. И чай был! В стаканах с подстаканниками. Правда, совсем как у нас, в Америке, из пакетиков. Тронулись. Потянулась, столь часто видимые в моих снах, бесконечная паутина путей, вагоны, локомотивы и поезда, стоящие повсюду, во всех этапах погрузки/разгрузки/обслуживания. Вот поезд, наконец-то, вырвался из огромного города на простор полей, посадок и лесков, то тут, то там. Когда-то, поезда проносились навстречу друг-другу каждые две минуты, с воем, визгом, лязгом и грохотом, а сирены электровозов выли протяжно, надрывно и тоскливо, словно заранее оплакивая участь каждого, кто попадётся на их пути. Теперь интервалы между поездами увеличились до пятнадцати минут: видать, возить много некого, да и нечего. И сёла по сторонам полотна изменились. При большевиках, богатство крестьян зависело от лёгкости доступа к рынку, где они продавали «излишки продуктов приусадебных участков» - основной источник дохода. А так как с собственным транспортом было плохо, эта самая «лёгкость доступа к рынку», в свою очередь, обеспечивалась близостью либо к железнодорожной станции, либо к дороге с регулярным автобусным движением. Вот почему, в те времена, сёла при дорогах всегда были богаче тех, что в глубинке. Богатство или бедность того или иного села можно было легко определить по крышам: если хаты крыты железом или шифером (черепицей), то село богатое, если соломой или камышом – бедное. Сами крестьянские дома (хаты), хотябы внешне, разнообразием не отличались. Они всегда были в один этаж, размером в зависимости от богатства хозяина (но не свыше максимальной для данной местности площади), со всеми сопутствующими постройками во дворе. Вторые этажи или светёлки не встречались. Теперь то тут, то там, выглядывали тут строения типа загородных американских «хижин» в два этажа и, должно быть, со всеми удобствами не во дворе, а внутри. Стоял октябрь месяц. Это время, когда все весенние посевы уже убраны, а озимые стоят крепко, не тронутые ещё первыми морозами. Только что убранные поля ещё пока не вспаханы и можно увидеть, какая земля была засеяна, а какая нет. И вот, пусть не так часто, но попадались поля, к которым ни плуг, ни сеялка, явно давно не прикасались. И это не был тот самый севооборот, о котором Господь заповедал евреям в пустыне. Скорей всего, те поля, всего-навсего, просто заброшены. Как и дома в тех же деревнях…
Наш поезд был экспресс и на всём пути сделал лишь несколько остановок. Одна из них – в городе Александрия. В мои институтские годы, в наших трёх группах, составлявших курс факультета механики, было много ребят из этого города. Интересно, где они сейчас? Как сложились ихние судьбы?  Вряд ли когда-либо в жизни я получу ответ на этот вопрос. Александрия из окна вагона выглядела как типичный провинциальный городок ещё моих времён. Хрущёвки, заводы…  Дорога заняла где-то 6 часов. Подъезжая, узнавал знакомые места. Похоже, как, они совсем не изменились. И вот мы снова на том же вокзале, с какого когда-то и началось наше путешествие длиной в 31 год. Руслан и Нина уже успели к тому времени приехать и встречали нас. Это не оставляло времени заглянуть в здание вокзала и проверить что там к чему. Внешне же вокзал выглядел таким же. А вот привокзальная площадь была заставлена «ларьками, лотками, палатками и десятками» запаркованных автомобилей. Конечно, после Америки, знакомые улицы казались безнадёжно узкими. Наши, даже самые «узкие» улочки, выглядели по сравнению с ними проспектами. Да и проспект Карла Маркса – самая широкая улица в городе – тоже не впечатлял. Ну да ладно. А вот почему город до сих пор носит имя большевицкого бюрократа, а улицы и площади – имена того же Маркса или этого людоеда Ленина. А статуя этого самого людоеда до сих пор красуется на центральной площади его же имени. Во время правления большевиков, с 1920 по 1956 годы, миллионы украинцев стали жертвами режима. Руслан ответил на этот вопрос просто и убедительно: на то, чтобы поменять таблички с названием улиц и внести изменение в почтовом ведомстве, нужны деньги. А их ни у кого нет... Едем по «с детства знакомым до боли» местам. Узнаём и не узнаём их. Всё как-то запущено, убого. Руслан с женой Валей и двумя детьми – уже знакомой нам Ирой и сыном Никитой – живёт в белом кирпичном девятиэтажном доме, совсем недалёко от Горного института. Того самого, какой я когда-то окончил в 1966 году. Сейчас гордо зовётся «Горная Академия». Квартира на четвёртом этаже отремонтирована, отделана деревом и даже оборудована собственным водогрейным котлом, ибо в этих краях, как и раньше, на централизованное снабжение теплом рассчитывать не приходится. Три комнаты и лоджия, превращённая в закрытую веранду. Неплохо. Только вот кухня…  Даже наша, как её американцы называют, «одножопная» кухня, дома, в Калифорнии, кажется прямо-таки манежем. Впрочем, чего там ворчать! Для этой семьи она вполне достаточна, а гостей, если надо, можно принять и в «большой» комнате. В конце-то концов, Украина ведь находится в центре Европы, а европейским стандартам квартира сия вполне соответствовала.
Как водится, начались встречи с родственниками – ведь, собственно говоря, для этого мы сюда и приехали. Сестра моей жены Вера жила на жилмассиве Коммунар, в северо-западной части города, недалёко от набережной Днепра. Жила патриархальной семьёй: она сама, сын Виктор с невесткой Мариной, внуки Денис и Даша и, наконец, если можно так выразиться, «внучатая невестка» Яна и правнук Егорка. На мой взгляд, сам этот жилмассив изменился мало. Те же девятиэтажки, сильно обветшавшие, те же, первый в Днепропетровске «Универсам» и, как мы его в шутку называли, фонтан «Белый Лебедь». В постройке этих сооружений я принимал посильное участие: гоняли на работе, в качестве «первобытных рабов» большевиков. Впрочем, как этому научила меня жизнь, не следует судить по первому впечатлению и внешнему виду. Внутри квартиры не так шикарно, как у Руслана, но тоже свой источник горячей воды и, даже, кондиционер в окне. Вот это да! В наше время такого не наблюдалось. Куча автомобилей у всех (все иномарки!) и проблема парковки во дворе. Тут же, недалеко, жила и Валя, дочь двоюродной сестры жены, Клавы. Мы оставили её молодой совсем женщиной. Теперь Клавы, этой смешливой полноватой слегка женщины, казалось, излучавшей саму доброту, нет уже в живых, а Вале – 60. Ну что ж, такова жестокая реальность нашей жизни: не успеешь и мявкнуть, а она пролетела, как долго бы не длилась. Забегая вперёд, расскажу, как я лишний раз убедился в этом при посещении ещё одного моего родственника.
 
У ВЕРЫ.
Слева направо АВТОР, ДАША, МАРИНА держит внука ЕГОРКУ, жена ТАМАРА, её
сестра ВЕРА, и РУСЛАН. Стоят: ВАЛЕРИЙ и ВИКТОР.

Когда я был ещё совсем мальцом в 1945 году, двоюродный брат Липа Левитин, сын дяди Моти был уже капитаном, лётчиком-истребителем, ветераном войны. В 1956 г. он, выйдя в отставку в чине майора (больше в те времена евреям не полагалось), решил поселиться в Днепропетровске. Почему? Да потому, что именно из этого города он ушёл в армию, и только здесь ему полагалась квартира. У него были жена Клава, дочь Маша и сын Толик. И Липа, и его жена, бывшая медсестра, с которой он познакомился на фронте, были далеко не уродами, так что дети у них получились очень красивыми. Будучи ещё в отличной форме, Липа устроился в Транспортный Институт лаборантом, ибо нельзя было получать свыше определённого предела, иначе это скажется на пенсии. Пока они жили неподалеку, мы ещё общались. Потом Липа получил квартиру «на той стороне», т.е., на левом берегу Днепра и, так уж получилось, мы больше никогда не встретились до самого нашего отъезда. Но мы слыхали про них. Липа продолжал работать, Маша выросла, стала врачом, Толик пошёл по «кривой дороге», потерял глаз. Моя сводная сестра Лена, такая горячая патриотка своей страны, оказавшаяся, в конце концов, в городе Коста Меса, где- то, миль 12 от нашего дома, в Калифлрнии, оказывается, она с Липой дружила. Так вот, она-то попросила меня навестить Липу и передать кое-что. Иначе я, при моём весьма плотном расписании, ни в жисть бы встречаться с ним не стал. Он-то мной не интересовался, чего я должен…  По телефону, данному мне Леной, долго не удавалось дозвониться. Наконец, он ответил. Но говорил нечто не шибко вразумительно, что-то вроде, что он в плену у Маши. Наконец, удалось связаться с Машей и договориться о встрече. 

 
ВХОД в БОЛЬНИЦУ, в которой РАБОТАЕТ РУСЛАН (ОН САМ У КРЫЛЬЦА)

Липа жил в дальнем cеверо-восточном конце города, сразу за мясокомбинатом. Туда доходил маршрут трамвая №9. А дом был почти что у самой остановки. Но меня-то Руслан на машине довёз. Так как квартира была на 5-м этаже, то жена, имея трудности ходить по лестницам, со мной не поехала. Руслан, тоже, остался ждать меня в машине. Длинный обшарпанный хрущёвский дом. Подъезд не запирался, как это теперь делается почти тут повсеместно. А посему вид и запах были не шибко приятны. Мне открыла женщина лет 60-ти, в которой не просто было узнать когдатошнюю красавицу Машу. Зайдя, я сразу же увидел Липу. Он сидел на стуле в кухне, сразу же у входа. Теперь мне всё стало ясно. Лицо его, как ни странно, и 86 лет было по-прежнему красиво, но голова скошена вправо и речь какая-то бессвязная. Ну что ж! Жизнь любого индивида уже заранее запрограммирована генетическим кодом ещё при зачатии, и от этого никуда не денешься. Липа говорил, что он полковник. Может быть, ведь в отставке звания повышаются. А может так ему хочется. Какое это может иметь значение сейчас! Маша достала бутылку водки и коробку конфет. Мы пили водку, закусывая шоколадными конфетами, и вели неторопливую беседу. Я ей коротко поведал о нашей жизни с тех пор, когда мы последний раз виделись, она мне – о своей. У неё уже были взрослые внуки. Я попрощался, глянул ещё раз на Липу, понимая, что увидеть его мне больше не придётся (он умер вскоре после нашего отъезда), и вышел. Вот ещё один пример, как в песне это поётся «Хошь-не хошь, а каждый день кончается, даже если длился целый год» (неправда). Кстати, помните анекдот про «несвежую водку» («выпил литру и меня рвало»). Так вот, водка у Маши была очень свежей: ни в голове не зашумело, ни последствий не было никаких. О других встречах, расскажу позже, когда до этого дойдёт дело. А пока...


ОЗЁРКА.
Ну а на Озерке – всякие продукты.
Выпьем свежей водки, как вина стакан.
Чтобы было мясо, чтобы были фрукты.
Чтобы весело жить, чтобы жить-не тужить, и жевать банан.
        Гарик Кричевский «Песня о Днепропетровске» (неправда).


ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ВХОД в ОЗЁРКУ
(СНИМОК ВЗЯТ из ИНТЕРНЕТА)

Озерка – такое же лицо Днепропетровска, достопримечательность, отличающая его от других городов, как кремль в Москве или Потёмкинская Лестница в Одессе. Так, во всяком случае, было в момент нашего отъезда. Это базар, заключённый в пространство между проспектом Карла Маркса с севера, улицей Боброва (о ней чуть попозже) с юга, улицей Шмидта с востока и улицей Пастера с запада. До 1910 г. там действительно были озерца (обширная мелкие лужи, должно быть). Затем озерца осушили, устроили базар, а место назвали Озёркой. В момент нашего отъезда там был, построенный сравнительно недавно, крытый рынок, некоторые магазинчики, а в основном - крытые прилавки, где торговали овощами и фруктами. Не увидеть Озерку - не побывать в Днепропетровске. И случай мне вскоре представился. Главным родственником, которого мне, лично, больше всего не терпелось посетить, был мой давний друг, брат моей жены, Валерий. Он работал (как и я, на старости лет) сторожем в кондоминиуме недалеко от своего дома. Работал по суткам – сутки дежурство, трое дома. Когда мы приехали, как раз было его дежурство. Ну мы, конечно же, посетили его на работе. Каморка в полуподвале, телекамера, койка (им разрешался пересып). Его задача заключалась в том, чтобы впускать и выпускать машины (до карточек и кодов тут ещё не додумались). Надо было дать ему очухаться после своей смены, прежде чем, мы смогли бы провести какое-то время вместе. Места эти были мне хорошо знакомы. Здесь, в этих местах, прошли мои детство, юность и молодость. Улица Володарского, где я жил против школы №48, которую я закончил. Тупик четвёрки. Улица Артёма. Авторемонтный Завод, где я начал свою трудовую деятельность и где мы с ним и познакомились. Валерка с 1970 г. жил в доме напротив завода. Это тогда был заводской дом и, чтобы получить квартиру, надо было отработать много часов на стройке…
Наконец, Руслан завёз меня к отцу. Квартира, которая для меня когда-то казалась такой большой и просторной, теперь напоминала мне каюту туристского корабля. Такое всё миниатюрное. Надо сказать, по приезду в США первое, что меня поразило – это был гигантизм. Всё огромное – лампы, улицы, комнаты… Теперь я и сам врос в этот гигантизм настолько, что самое, может, вполне нормальное, кажется мне маленьким. Мы собрались в, если можно так выразиться, их «общей комнате», Валерка, его жена с 1960 года, Вера и я. Как это у нас водится, подняли рюмки. За встречу, за былое, за настоящее. Поговорили. Потом вышли и пошли в тупик четвёрки. И вот, как в моих снах, я снова еду вниз по Карла Либкнехта, сворачиваю налево на Бородиновскую и направо на Короленко. И опять налево. Только это теперь наяву. В вагоне пусто. Толи потому, что сейчас не часы пик или многие сейчас предпочитают маршрутные такси. Они были и в моё время, но теперь их развелось много. К тому, же появились у многих свои автомобили, ранее недоступные из-за высокой цены, да и физического отсутствия самих машин. Трамваем, должно быть, сейчас ездят люди постарше, как мы, или домохозяйки, школьники – словом все, у кого денег в обрез, а времени – хоть отбавляй. Для пожилых людей (пенсионеров) проезд у них бесплатный, а посему, хотя в вагонах, вновь, появились кондукторы, меня никто ни о чём не спрашивал. На Шмидта, напротив Озерки, мы вышли. Как и в наши времена, центральный вход был с этой улицы, почти напротив остановки. Но внутри рынка, просторные когда-то проходы, стали узкими: повсюду, одна к одной, стояли палатки со всем на свете, на что только есть спрос и что только можно продать. Но это всё были вещи, не продукты. Эти последние имелись в крытом рынке, куда мы и вошли. Там, вроде бы, ничего не изменилось. Прошли через него на территорию самого рынка. Там тоже самое – ларьки и палатки, палатки и ларьки. Исчезли длинные ряды под навесами, где продавали картошку, всякие овощи и фрукты по сезону. Наткнулись, между прочим, и на пустое просторное место, где, должно быть, что-то собирались выстроить. В наших краях, в южной Калифорнии, тоже есть базары. Так как в магазинах всё есть, то на таких базарах продают нечто из ряда вон выходящее. Овощи и фрукты, выращенные у кого-то во дворе, рыбу, самими пойманную или домашний хлеб. Видимо, теперь такая же ситуация и в Днепропетровске на базар ходят тонкие любители особой или изысканной пищи.
Мы вышли на улицу Боброва через южные ворота. Ворота были в центре здания, какое в США называют мол – цепь разных заведений под одной крышей. Какие-то были заведения, я, как говорится, «не знал-не знал, а потом забыл». Боброва изменилась мало – такая же узкая, убогая, грязная. В том месте, где улица эта вливается в площадь перед автовокзалом, вслед за трамвайным депо, до сих пор стоит пятиэтажный дом с двумя крыльями тупым углом между улицей и площадью. Вот в этом доме я прожил с 1956 года до 1972. За этим, домом, симметрично ему, к площади и проспекту Карла Маркса – ещё один дом. Так вот, если зайти между двумя домами, то справа, на втором этаже, балкон этой нашей бывшей квартиры. Странно, но приходная касса в соседнем доме до сих пор открыта...  На балконе появился молодой человек, внимание которого привлёк наш интерес к балкону (должно быть, мы, разговаривая и жестикулируя, показывали на него руками). Ему пояснили: когда–то один из нас тут жил. Объяснение молодого человека, видать, удовлетворило и он исчез в глубину квартиры. Я же начал осматривать окрестности. Лоток – был и при мне. Тупик 8-ки и 11-го трамваев на месте, где и был. Автовокзал тоже на месте, только он уменьшился в размерах изрядно. На освободившейся площади куча лотков, типа небольшого базара. Я помню, как наши рассказывали, однажды эти лотки, со всем содержимым в них, сгорели во время каких-то разборок между соперничающими бандами. Идём к вокзалу по знакомым до боли местам, мало изменившимся, во всяком случае внешне. Вот Курчатова – те же дома. Только слева от трамвайной линии всё те же непременные лотки. Проходим по проулку за железнодорожным вокзалом (тоже тысячи раз являлся мне во сне) к тупику четвёрки. Он тоже на месте.
На обратном пути двойных мест, почему-то не было. Я сел рядом (губа не дура!) с молодой совсем и весьма недурной собой дамочкой. Обычно, я никогда не заговариваю первым с незнакомцами, а тут вдруг: «Я не ездил в этом трамвае 31 год». Реакция моей прелестной соседки была неожиданной. Она начала жаловаться на жизнь, дороговизну, начальство – несправедливое и взяткоберущее. В разговор включился и джентльмен, лет шестидесяти, сидящий спереди. Они жаловались и на выборных деятелей. Почему мне? Здесь, должно быть, хорошо понимают, почему человек так долго отсутствовал из своего города. Я попробовал было сказать им, у вас теперь свобода и вы можете выбрать более достойных людей. Да заткнулся. Ведь разве я выбирал в президенты самого лютого врага американского народа, сына вирулентнейшего черномазого обезьяна из Кении и дурной белой шлюхи, Обаму? Нет ведь! И всё же он президент. Разве я выбирал губернатором маразматика и левака Джери Брауна?  Или этих наглых демагогов Барбару Боксер и Диану Фенштейн? Тоже нет. Демократия – это форма правления утопическая и несправедливая, при которой у власти стоят самые бессловесные и беcчестные. Как, помнится, один из таких профессиональных политиков сказал: «Избиратели не могут ничем помочь или повредить мне (перевод мой)». Спрашивается, чьи слуги такие политики? Ну уж, во всяком случае, не народа. Как все утопии – коммунизм, колхоз, кибуц, коллегия присяжных, фабрика Веры Павловны, несть им числа – демократия основана на ложной предпосылке, что все люди совершенны, лишены всяческих недостатков и будут действовать в интересах общества. На самом деле, большинство людей алчны, завистливы, жадны, эгоистичны и заботятся о своей выгоде, в первую очередь. И те, кому удалось прорваться к власти, чаще всего ею пользуются для усиления своего влияния и обогащения. Да, что и говорить, демократия – преотвратительнейшая форма правления. Но, к сожалению, альтернативой ей является одна лишь тирания, все прелести который мы сполна вкусили при Советской Власти. И ничего не поделаешь. Власть поменялась, но люди-то остались прежние. Но и это не всё! Они стараются воспитать своих приемников в таком же духе. Но это не удаётся, и каждое очередное поколение обновляется. В конце концов, потомки нынешних политиков, просвещённые, с западным образованием, придут к власти, сделав жизнь более-не-менее сносной. Только вот, к сожалению, даже моя милая соседка, до этого, пожалуй, не доживёт.
Мне довелось побывать на Озерке ещё раз. Насмотревшись английских фильмов (а я смотрел только их), я решил завести себе кепку. Но где её взять? На Интернете такая, да ещё и китайского производства, штука, стоила чуть ли не полста. Наши как раз собирались к нам приехать, и я заказал им кепку. Вскоре одна нашлась у нас дома. Как она попала к нам – понятия не имею. Должно быть, кто-то привёз из поездки за рубеж. Взял её, надел. Глянул на себя в зеркало. Ни дать – ни взять, ну прямо-таки местечковый еврей... с телефоном в кармане. А потом, в магазине Marshal’s, обнаружил кучу их по 4-50 за штуку и купил две. Вера, которая взяла на себя ответственность за покупку мне кепки, забыла это сделать. Ну бывает!  Все мы люди, все мы человеки. Напрасно я доказывал ей, что у меня уже есть их целых три. Она продолжала чувствовать себя виноватой.  И вот, послала внука Дениса со строгим наказом купить мне кепку. Рассказала где, в каком месте и какую нужно выбрать. Со времени нашего отъезда, число автомобилей в городе увеличилось во много раз, а вот улицы не расширились. Должно быть поэтому, ездят все нагло, друг-другу не уступают, а на пешеходов – то вообще нуль внимания. Сколько тут в день погибает – это знает только дорожная служба. При нас погибли двое. Денис (Деня) оказался исключением. По улицам ехал вежливо, никому не влазил и всегда останавливался перед «зеброй» - пешеходной дорожкой через улицу, замаркированной белыми полосками. Запарковались возле Дома Колхозника (до сих пор ещё тут?!) на противоположной стороне улицы. Рядом со входом в крытый рынок была калитка, и, пройдя её, мы обнаружили справа торговую точку, сверху и по бокам с трёх сторон, накрытую кожаным пологом, но открытую к проходу. В палатке находилось лицо небольшого роста с кавказскими чертами наружности. На стенах палатки висели фуражки. Конструкция была из тонкой кожи, очень оригинальная. Передняя часть верха – цельная. Задняя сшита из четырёх клиньев. Сверху кожаная же пуговка. Внутри – подкладка и откидные наушники. Лицо кавказкой наружности охотно объяснил: фуражки шьют в Осетии, и они повсюду пользуются спросом. Он подал мне одну, которая пришлось точно, словно на меня шитая и мы её купили. Я одел её и больше не снимал. Фуражка эта, в Днепропетровске, спасала от дождя и начинающихся всегда в эту пору колючих влажных ветров.  Дома, в Калифорнии, она служит мне верой и правдой в «холодное» наше время года. Большое спасибо тебе, Вера, за этот подарок.

ЖИТЬЁ-БЫТЬЁ.
Меня, конечно, в самую первую очередь, интересовал вопрос: как же изменилась жизнь во всей стране, вообще, и в Днепропетровске, в частности, с тех пор, как мы отсюда уехали. На каком месте по уровню жизни была Украина при большевиках, сказать трудно, если вообще возможно. Теперь, по международной статистике, по этому показателю, она находится на 76-м месте в мире, опережая лишь Ямайку и другие нищие отсталые страны. США на 4-м месте, Израиль – на 17-м, Бельгия, Австрия и Франция – на 18-м, 19-м и 20-м соответственно.  Статистика, несомненно, заслуживает всяческого внимания. Однако, часто в отрыве от конкретных обстоятельств, она не совсем точно отражает действительность. По этому поводу, я привожу, один и тот же, пример. В США, белых получателей пособия для малоимущих (Welfare) больше, чем чёрных. Но если разделить число получателей на численность каждой группы населения, получается, что Вэлфэром пользуются 2% белого населения, в то время как чуть ли не половина (42%) всех ниггеров сидит на шее налогоплательщиков. Что же касается Украины, то по статистике, общий уровень жизни здесь даже хуже, чем был при большевиках. И в то же самое время, для среднего класса страны, жизненные условия намного улучшились. Причиной этому является возможность легально заниматься своим бизнесом и владеть частной собственностью на средства производства. Расскажу судьбу одного человека, к сожалению, ныне покойного, Евгения Моисеевича Фридмана (мы его звали просто Женя). С ним я познакомился в шестидесятых, работая на Опытном Заводе ПКТИ (Проектно-Конструкторского-Технологического Института, см. ниже). Он был конструктором в этом же институте. Потом я работал под его руководством в 94 конструкторском отделе завода ДЗМО. Не берусь судить, каким конструктором он был, ибо при мне, будучи зам начальника отдела он непосредственно этим делом не занимался. Но администратор он был блестящий и все сложные вопросы, неизбежно возникающие с претворением в жизнь наших проектов, решал мастерски и умело. Короче, он умел жить, и жил, соответственно, лучше, чем я.
Но если посмотреть из глубины лет на это всё, то это «лучше» покажется таким уже мелким и незначительным, ничего совсем не значащим. Это вроде как у одного костюм из дерюги крупной вязки, у другого чуть потоньше, поизящней. Но у обоих костюм из дерюги, не из шевьёта. Как ни ряди. И вот, по дичайшей случайности, через своего одноклассника Изю Дубинского (живущего в Германии), я узнаю: возле Сан Франциско, в городке Волнат Крик, проживает мой бывший сотрудник, Валера Локоткин. Легче было в стогу сена иголку найти! Бля! И это же надо! И вот от него узнаю, что Женя Фридман стал «деятелем» каким–то там предпринимателем, и живёт прекрасно (на этот раз, действительно лучше меня, а я не считаю себя живущим плохо). А ещё, довелось мне в штате Огайо, на свадьбе у нашей родственницы, встретить «новую украинку» Олю, подругу невесты. Это тоже настолько уж «хорошо делала» у себя на родине, что жить в Америке даже не стремилась. Эти примеры наглядно демонстрирует: отсуствии в нынешней Украине ограничений, при коммунизме запрещавших деятельность и частную инициативу, предприимчивых и умеющих «делать дела» членов общества, позволяет им весьма преуспевают. Богатеют сами, накапливают общественное богатство, дают другим работу и возможность разбогатеть. Ведь богатство, собранное и накопленное жителями данной страны, остаются в этой стране и, в конечном итоге, оно – достояние всего общество. Богатые страны ведь потому и богаты, что богаты их жители и наоборот.  И верю, по мере накопления в стране предпринимателей, таких, каким был покойный Женя Фридман, они приведут к власти лучших людей или возьмут власть сами. От этого выиграют все. Но это произойдёт не завтра, не через год и, даже, не через десяток лет. Что касается усреднённого простого жителя Украины, то для него «доки сонце зiйде, роса очи ви;ст». И, пока что, сейчас ему живется, ох как, нелегко. Конечно, если при большевиках, в магазинах были лишь пустые полки, а цены на базаре были большинству из нас не по карману, то в этом отношении сдвиг огромный. Даже в Америке не видел я такого разнообразия продуктов, как в среднем городском супермаркете здесь. Рыба копчённая, миллионы сортов колбас, хлеб в обилии сортов и многообразии. Кефир, сыры другие молокопродукты. А спиртного! Выпивка отечественная и со всего мира. Ром, контушовка, рябиновка, текила, виски, джин и любое вино. Чего только нет... кроме денег у среднего днепропетровца что-нибудь из этого купить. Чтобы не болтать зря, давайте-ка лучше обратимся к цифрам. Начнём с того, что попробуем определить, сколько надо человеку, чтобы нормально питаться, не недоедать, но и не переедать тоже. На Украине официальных норм питания нет. В США они есть всякие – государственные и из частных источников, но если кто-либо дерзнёт это всё съест на самом деле, то он тогда ни из каких ворот не вылезет. Итак, решив с чего-то начать, я взял за основу государственные нормы России. Вот они
Группы продуктов            Рекомендуемые объемы
 Хлебобулочные и макаронные изделия в в пересчете на муку.
мука, крупы, бобовые, всего 95 - 105 кг/год/чел.
в том числе мука пшеничная, обогащенная микр онутриентами 30 - 40 кг/год/чел.
Картофель 95 - 100 кг/год/чел.
Овощи и бахчевые 120 - 140 кг/год/чел.
Фрукты и ягоды 90 - 100 кг/год/чел.
Мясо и мясопродукты, всего 70 - 75 кг/год/чел.
в том числе:    
говядина 25 кг/год/чел.
баранина 1 кг/год/чел.
свинина 14 кг/год/чел.
птица 30 кг/год/чел.
Молоко и молочные продукты в пересчете на молоко, всего 320 - 340 кг/год/чел.
в том числе обогащенные микронутриентами 70 - 100 кг/год/чел.
из них:    
молоко, кефир, йогурт с жирностью 1,5 - 3,2% 60 кг/год/чел.
молоко, кефир, йогурт с жирностью 0,5 - 1,5% 50 кг/год/чел.
масло животное 4 кг/год/чел.
творог жирный 9 кг/год/чел.
творог с жирностью менее 9% 9 кг/год/чел.
сметана 4 кг/год/чел.
сыр 6 кг/год/чел.
Яйца 260 штук
Рыба и рыбопродукты 18 - 22 кг/год/чел.
Сахар 24 - 28 кг/год/чел.
Масло растительное 10 - 12 кг/год/чел.
Соль 2,5 - 3,5 кг/год/чел.
Сахара и молока, пожалуй, многовато. А так ничего. Расспросив родственников о ценах на продукты, я выяснил: чтобы всё это купить требуется 1500 гривен в месяц. Ещё 250 гривен, примерно, в пересчёте на месяц, уходит на одежду и обувь. Коммунальные услуги в среднем 1000 гривен . Набирается 2750 гривен. Но это, ведь, ещё не всё! Кроме как есть-пить, одеваться и платить за газ, воду и электричество, человек должен ещё и (а иначе он одичает) ходить в гости, посещать театры и кино, делать подарки друзьям, во время отпуска куда-то поехать...  Да много чего. А если у тебя автомобиль – то, кто знает, сколько прибавится на горючку, техосмотры и поборы автоинспекторов. К тому же, лично я, считаю: когда-никогда, нормальный человек должен пропустить рюмочку-другую. На это дело потребуется для умеренного человека ещё сотня. Так как расходы на автомобиль непредсказуемые, мы рассмотрим здесь обыкновенного безлошадного индивидуума и ему надо 50 гривен на транспорт. Вот и получается где-то 3200 гривен только для сносной, без роскоши жизни. Это считая, что квартира твоя собственная, и за неё не надо платить арендную плату. Средний заработок, среднего же, жителя Украины составляет 1880-2200 гривен в месяц. Его явно не хватает на жизнь. Надо либо отказывать себе во всём самом необходимом, либо подрабатывать где-то, что многие и делают. Да, действительно при большевиках мы как-то, кое-как, еле-еле, но концы с концами сводили с одной зарплатой. С моей точки зрения, жизнь на Украине безперспективна. Что сталось с той традиционной хохлатской деловитостью и умением делать бизнес?  Не зря ведь, все старшины в армии были украинцы. А тут, они отстают по уровню на 10 пунктов жизни даже от кацапов, таким уменьем никогда не обладавших. Должно быть большинство украинцев, умеющих делать дела, живёт в России. Если я был молодой человек, живущий здесь, амбициозный, или просто считающий, что заслуживаю большего, я бы покинул эту страну, ибо «Доки сонце зiйде, роса очi ви;ст».

«У СЫНА ГОГИ»
-Слушай, Гиви, где ты был?
-Усынагоги.
-Ты что, еврей?
-Слушай, ты ведь Гоги знаешь? Знаешь.
  У него сын. У сына Гоги.
К вере в Бога я пришёл от математики и физики. Когда изучаешь эти предметы в школе, всё кажется простым и ясным. А потом оказывается: мы не знаем, что такое, на самом деле, синусы и косинусы, числа «;», «е», логарифмы и многое другое. Но, но тем не менее применяем их для решения наших практических задач. А тензоры в векторной алгебре?!  Матрикс представляет собой четырёх, пяти, и кто знает, ещё какое измерение. В то самое время, как наш разум способен воспринимать только три измерения. Или, в термодинамике, энтропия и энтальпия. Но самый наглядный пример того, что существует «весомо, грубо, зримо» и не поддаётся нашему восприятию – это мнимые числа. Один в квадрате и минус один в квадрате будут плюс один. Как же это, при решении некоторых задач под корнем появляется минус один? То есть, может быть нечто, нашему разуму не доступное, но существующее реально. Поэтому и Бог может быть, хотя постигнуть бытие Его мы своим умом не в состоянии.  Но так как, по указанным выше причинам, мы никак не сможем, ни доказать, ни опровергнуть существование Бога, то нам в Него надо либо не поверить, либо поверить. И я поверил. И, в самом-то деле, если не верить в Бога, то тогда и жить зачем!? Как правильно выразился величайший философ нашего времени, Николай Бердяев, мы живём в неправильном времени, в котором нет ни будущего, ни настоящего, а есть только прошлое. За считанные мгновенья, будущее становиться настоящим, и, не успев побыть таковым и миллионной доли секунды, тут же переходит в прошлое. В моём возрасте, я уже хорошо знаю, как быстро пролетает жизнь. Разобраться если, то вся жизнь среднего индивидуума состоит из трёх моментов. Рождения (мы его не помним), совокупления и смерти (мы её не запомним). И стоит из-за этого жить? И только вера в Бога даёт ответ на этот вопрос: да, стоит. Чтобы своими деяниями в этой так быстро пролетающей жизни подготовить себя к жизни вечной. Однако, вера моя в то время была чисто теоретической и умозрительной. Никакой религиозной литературы, главной из которой является Библия, у меня не было, да и не могло быть. Так же как, скажем, меча и пистолета. Приехав в США, я решил приобщиться к религии. Родившись христианином, я, естественно, обратился бы в какую-то либо церковь. А будучи евреем, мне сподручней всего исповедовать иудейскую же религию. Что я и сделал, но, признаться, очень даже не скоро и не сразу.
По разным оказиям довелось мне побывать в разных синагогах. В нашей местности они принадлежат к трём направлениям: реформистские, «консервативные» и любавичи. Первые из них, после короткого знакомства, сразу же отпали. Реформизм, и христианский, и еврейский, зародился в Германии. Служба, мол, через чур пышна, сложна и проводится на языке, большинству верующих непонятном. Всё это правильно. Проблема лишь в том, что когда начинаешь отходить от канонов, то за первым шагом следует второй, третий – а почему бы и нет? Если можно это, то можно и то... И даже того не замечаешь, как уходишь далеко в сторону от дороги, по которой собирался идти, а позже с водой выплёскиваешь и ребёнка. О да, служба укоротилась, часто совсем до неприличных размеров, как, скажем, на Судный День у евреев или на Пасху, или Рождество у христиан. Только первые дошли до того, что разрешают есть свинину, мясо с сыром и не соблюдать посты. И те, и другие начали ставить женщин священнослужителями, а христианские протестанты – откровенных пидоров, епископами. Любая религия относится к женщинам с должным почтениям. Я не знаком с мусульманскими общинами, но с многими иудейскими и христианскими – да. В них женщины играют значительную роль. Они заседают в контрольных советах, выполняют многие нужные работы в храме, образуют сестричества, занимающиеся делами общины и вопросами отдыха и культурной жизни её членов. Женщины – полноправные участники всех служб и церемоний. Но, по заповедям Господним, священниками могут быть только мужчины. Что так? Не нам знать: неисповедимы пути Господни. Далее, Иисус Христос не отменял (согласно Евангелию от Матфея) Ветхого Завета, но лишь устрожил его. А посему, он обязателен и для христиан. А что касается пидоров, то о том в Ветхом Завете значится следующее: «Если кто ляжет с мужчиной, как с женщиной, то оба они сделали мерзость; да будут преданы смерти; кровь их на них» (Левит: 20-13). Делать епископом кого-то, кто совершает мерзость перед лицом Господа... Я дико извиняюсь!
Если реформистская синагога мало чем отличалась от церкви (даже орган, хор и певец-кантор есть), то «консервативная» синагога – это ни то, ни сё. Идея такой синагоги в том и заключалась, чтобы не быть такой категоричной, как реформистская, и, в тоже самое время, такой сложной, как нормальная еврейская синагога должна быть. К сожалению, в таких вещах серединки не получается. Надо или туда, или сюда. Нет, и это не для меня. В конце концов, я примкнул к Любавичам. Любавичи - одно из бесчисленных направлений хасидизма. Хасиды такая же секта от иудаизма, как баптисты, пятидесятники, иеговисты и адвентисты седьмого дня, от христианства. Это движение возникло во вновь отошедших к России в ХVIII веке украинских и белорусских землях, среди тамошнего тёмного забитого многочисленного еврейского населения, как реакция на гнёт кагалов - правящих советов, которым тогдашнее царское правительство отдало на откуп управление запутанной и им непонятной внутренней жизнью еврейских общин. Хасидское движение начало делиться на многочисленные секты почти сразу же. Любавическое направление возникло, как это показывает само название, в местечке Любавичи на территории, в те времена, Белорусии, а ныне, Смоленской области Российской Федерации. Любавичи, или Хабат, как сами себя они называют, отличаются от других течений в иудаизме, наличием верховного вождя – ребе. Хасид означает «последователь» и последователями своего ребе они были. Власть ребе передавалась по наследству, как царская. В двадцатых годах прошлого века это, как и другие, не санкционированные движения, было жестоко разгромлено большевиками. Многие православными священниками, служители всех других культов и раввины, в том числе, сгинули в концлагерях, пыточных и расстрелочных камерах ЧК/ОГПУ/НКВД, среди них отец последнего любавического ребе Менахема Шнеерсона, погибший в одном из страшных большевистских лагерей смерти. А вот предпоследний ребе, Ицхак Шнеерсон, не только не был уничтожен, не только выпущен живым из застенков НКВД, в ссылку в город Кострому, но ещё и получил разрешение покинуть Советского Союз. И не один, а с женой, дочерью и будущим зятем Менахемом Шнеерсоном (они однофамильцы). В 1940 году, он с женой был вывезен из варшавского гетто в Берлин, оттуда, в Ригу, где чету посадили на судно, идущее в США. Вскоре, в Бруклине, к ним присоединились прибывшие из Франции, через Ниццу и Лиссабон, их дочь с зятем.

 
ВНУТРИ СИНАГОГИ. СЛЕВА – МАШИНА «ВСТАТЬ-СЕСТЬ».
(Снимок взят из журнала «Лехаим» за январь 2006 года (Lechaim.ru))

  Ицхак и Менахем, составив эффективный дуэт, возродили движение Хабат, на этот раз в США. К моменту нашего приезда в 1978 году, движение любавичей было уже весьма разветвлённой организацией с сетью синагог, учебных заведений всех уровней и центров «культуры и развития». Другие хасидские секты держатся замкнуто, пополняя свои ряды лишь за счёт естественного роста и браков. Любавичи же, активно вербуют сторонников в свои ряды, в основном, среди нерелигиозных евреев. Миссионерство евреям запрещено (да и бесполезно! За исключением вступления в брак, надо быть, не знаю каким идиотом, чтобы перекреститься в евреи), но так как любавичи миссионерствуют среди евреев, то это, вроде как бы, и не миссионерство. Подавляющее большинство из нас прибыли в США духовно пустотелыми, не помнящими своих корней и родства. И не удивительно, сразу же началась охота за нашими душами. Нас зазывали на всякие «встречи» и «собрания», где было «угощение» со спиртным, давали нашим детям бесплатные путёвки в летние лагеря и дневные школы. Но они плохо знали нас, бывших советских людей! Хотя им и удалось в то время навербовать небольшое количество сторонников, большинство из нас к такому нажиму отнеслись отрицательно. Нас оставили в покое. И, тем не менее, много лет спустя, я оказался тесно ассоциированным с одной из любавической синагог. Вот как это вышло.
Мы прибыли в Калифорнию как раз на День Благодарения (Thanksgiving Day, 3-й четверг ноября). Сразу же после праздников, я повёл детей в ближайшую школу. Там нас принял директор (principle), наш человек-еврей (и хороший человек тоже), Дан Дивор. Он спросил, что дети проходили в школе там и определил в какой класс их зачислить. Детям дали бесплатные завтраки и специально для них наняли учительницу, хорошую девушку Лиду, дочку эмигрантов «второй волны» (т.е., «перемещённых лиц»), аспирантку в UCI, математичку, свободно говорящую по-русски. А однажды Дан прислал с моей дочерью мне записку с просьбой зайти к нему, когда у меня будет такая возможность. Я зашёл. Дан пригласил школьную секретаршу Грэйс, немолодую худощавую черноволосую даму с очень правильным, но странным каким-то произношением. У её мужа, сказала она мне, на Украине есть брат, которого, со всей его семьёй, он хотел бы вызвать сюда, в США, на постоянное жительство. Но для этого им надо заполнить массу документов на русском языке, которым они не владели и сделать переводы с английского на русский. Не захотел бы я в этом помочь? Я пообещал сделать, что смогу и взял у Грэйс адрес. Оказалось, жила она несколькими кварталами северней нас. Тем же вечером, позвонив и договорившись о встрече (как это водиться в Америке) мы с женой пошли туда. Йосиф Лейбович, муж Грэйс был невысокого роста, худощавый, с круглым лицом, обрамлённым седыми волосами, и приветливыми серыми глазами. Йосиф и Грэйс жили вдвоём в просторном доме: трое их детей выросли и разъехались по своим делам кто куда. Во дворе – фруктовый сад. Йосиф тут же набрал нам фруктов в мешок-кошёлку из супермаркета. Познакомились с бумагами из Госдепартамента. Работы было много. К счастью, у меня уже была машинка с русским текстом. В судьбе семьи на Украине приняла участие, тогда немногочисленная, вся наша русскоговорящая община. Наконец, всё было сделано и отослано.
Прошло несколько лет, прежде чем бюрократическая машина прокрутилась и брат Йосифа, Самуил, прибыл в наши края из города Мукачево в Закарпатье. С ним были: жена Роза, сын Герман с женой Ларисой и двумя дочерями Адрианой и Беетой, и дочь Раиса с двумя сыновьями Робертом и Генрихом. Муж Раисы задержался по каким-то там делам в Нью-Йорке. Они были типичные западенцi. Знали венгерский и чешский. Говорили на, для   них типичной, пёстрой смеси русского с украинским. Называли друг друга как-то странно: Самуила –  Питю, Розу – Ружикой, Германа – Лулий, Раису – Райза. Мы сняли им квартиру пару домов от нашей, к востоку по Heil Avenue, на которой мы жили со дня приезда сюда. Так что могли друг к другу в гости пешком ходить. Йосиф и Питю со всей его семьёй стали с тех пор нашими близкими друзьями. Йосиф в Бога верил, но религиозным не был. Я не берусь сказать, верил ли в Бога Питю, но он был религиозен. Даже там, в Мукачево, они все ходили в синагогу. А тут случилось у них несчастье. Раисин муж, наконец, прибыл сюда из Нью-Йорка, и я побежал его смотреть. Полноватый такой еврейчик, лет около сорока, рыжий, среднего роста. Держится самоуверенно. Похвастался, что за всю жизнь не выпил ни капли спиртного и не выкурил ни одной сигареты. Ну чтож, молодец! А вскоре, будучи с Йосифом на базаре, он внезапно умер. Вот тут-то любавичи и прибрали Лейбовичей к рукам, организовав и заплатив за похороны, которые стоят в наших краях недёшево. И те стали ходить к любавичам на службы. Как они делали это в Мукачево, так и продолжали делать сейчас. И раз, они пригласили меня на Судный День.
Там, в Советском Союзе, я имел об этом дне весьма приблизительное понятие. Тут, в США, я узнал больше, главным образом, из брошюр на русском языке, присылаемых к нам домой вместе с любавической русскоязычной газетой «Наша жизнь». Один раз, даже, побывал на службе в реформисткой синагоге, которая длилась аж два часа. Но, как бы то ни было, я в этот день постился. Я принял предложение и пошел вместе с Лейбовичами на службу. Это была тяжёлая изнурительная служба, длиной в 11 часов. Но зато, было у меня ощущение правильно сделанного дела, не возникшего в реформистка синагоге. Так вот началась моя ассоциация с любавической конгрегацией Адат Израэль, продолжающаяся и поныне. Обращаю ваше внимание: ассоциация. У меня с любавичами масса расхождений, многие из которых чисто теоретического свойства и могут быть непонятны читателю, без соответствующей теологической подготовки. Но я подумал («чужие куря папироски», вру, свои): что за хек! За неимением ничего лучшего, лучше ходить к ним, чем, скажем, к этим всяким консерваторам и протестантам. А всякие эти хасидские штучки просто пропускать мимо ушей. Так я и сделал. Сначала я ходил лишь на Судный День (Йом Кипур), потом уже на Пейсах (Пасху) и другие праздники. У нас в это время была Пицца и приходилось, хошь – не хошь, работать в субботу. Я пообещал себе: если не надо будет работать в субботу, и будет на что жить, то я стану приходить в синагогу каждую субботу. Слово я своё сдержал и с 2002 года я стараюсь не пропускать ни одной субботы и ни одного праздника.
Это длинное предисловие понадобилось, чтобы читатель мог понять впечатления и чувства, охватившие меня при посещении хабатской синагоги в Днепропетровске. О ней я знал давно. Во-первых, наш раввин, рабби Берковиц, сказал, что Шмуэль Каминецкий, главный раввин в Днепропетровске, его двоюродный брат. А во-вторых, мне об этом все уши прожужжал, часто посещающий Днепропетровск, вышеупомянутый Изя Дубинский (из Германии это куда-как легче сделать). Изя возмущался: как это так, эти явреи устроили бесплатную столовую для бедных и старых своих соотечественников! «Слушай, Изя! А что мешает христианам сделать то же самое? В Америке тамошний народ с удовольствием скинулся бы по рублику (доллару, то есть) – другому, чтобы помочь своим братьям на Украине...» Этот вопрос так и остался без ответа...  Мы с женой решили пожертвовать посильные для нас суммы по сто долларов на синагогу и храм отца Виктора, которому будет посвящена отдельная глава. Итак, я отправился в синагогу, прихватив с собой эти самые сто долларов. Синагога размещалась, а, точнее, была пристроена к бывшему клубу, бывшей же, швейной фабрики имени Володарского, слева от неё. Это позади центрального когда-то городского универмага, близко к набережной Днепра и авто мосту через него. Я стоял у входа, оглядываясь. Тут была небольшая стоянка, полная автомобилей. Ко мне подошёл охранник, молодой парень с правильным, типично русским лицом. Он был одет в что-то вроде комбинезона чёрного цвета, ладно сидевшем на нём. Из специального кармана на груди торчала рукоятка макарова. «Вам что-нибудь надо?» «Да, я приехал из Америки и хотел бы посетить эту синагогу. А ещё я хочу увидеть рабби Каменецкого». «Его здесь нет. Он придёт часам к трём». «А кто же тогда ведёт службу?» «Сами верующие». «Странно. А могу ли я пройти вовнутрь?» «А вы еврей?» «Я не знаю. Но в те далёкие времена, когда я ещё жил здесь, так было записано в пятой графе моего паспорта». И охранник пропустил меня. За дверьми, в коридоре, слева был буфетик – прилавок со сладким и напитками. Я прошёл в фойе, помещение с большими окнами и столами вдоль стен. Я оглядывался по сторонам, ища какие-нибудь письменные документы. Охранник зашёл следом за мной. Я знал ещё дома, что здесь был случай нападения на верующих, после чего и завели охрану синагоги. Видимо, выглядел я странно (а я такий) и беспокойство охранника было вполне понятно. «У вас есть какая-нибудь литература: брошюры, буклеты?» «А вот». Он подвёл к столу, на котором лежали всякие газеты, брошюры, реклама. «Могу я это взять с собой?» «Да, пожалуйста». Из этого, взял бюллетень, более напоминающий газету и одну брошюру. Бегло просмотрел газету. В ней восхвалялся рабби Каменецкий и рассказывалось, как при нём хорошо живётся прихожанам. Нечто очень знакомое...
Прохожу в молитвенный зал. Вы можете видеть, как он выглядит по снимку выше, который я переснял из статьи «Днепропетровск обетованный» в русскоязычном журнале «Лехаим» за январь 2006 года. На снимке, правда, не видно галёрки, в какой я очутился. Здесь сидели «иды из мужиков», в возрасте между шести дестью и семи дестью. Вид у них был весьма хороший. Они не выглядели больными, усталыми или истощёнными. Сидя в задних рядах они негромко обсуждали всякие дела, к религии явно никакого отношения не имеющие. Впереди, ближе к алтарю, находилась группа молодых людей в количестве душ пятнадцать, одетые в чёрные хасидские лапсердаки. Один из них и был хазаном, то есть, чтецом. Мне не слышно было, что он читал, но за это время я успел выучить службу, как трёхлинейную винтовку, и всегда знал, что к чему. Ко мне обратился солидный малый, с важным и несколько высокомерным выражением лица, в котором безошибочно можно было распознать габая – старосту прихода. «Вам что-то надо?» «Да. Я приехал из Америки и хотел бы побывать у вас на службе». Никакого впечатления на него сообщение никак не произвело. Или такие визиты были привычным делом, либо удивить этого товарища было вообще трудное дело. «Ну чтож. Возьмите сидур и садитесь». Сидуры (молитвенники) у них были устаревшего образца в чёрном переплёте. «У меня тоже такой есть». «А другого и быть не может!» Мммда!  Если бы ты знал какие они ещё как могут быть... Но я не стал его просвещать, а сел чуть впереди. Между галёркой и просвещённой молодёжью, скорей всего, учениками местной Академии Любавичи, у алтаря, зал заполнен немногими теми, кто молился по-настоящему. Каждый день у любавичей четыре службы. Первая Шахарит – утренняя, самая длинная. Затем полуденная – Мусаф, предвечерняя Минха и вечерняя – Маарив. Эти покороче. Был четверг, рабочий день. В будние дни Шахарит короче. У нас, вообще, он служится в 6 часов утра, чтобы все могли успеть на работу. На большом экране прокручивался текст, который в данный момент читал хазан. Да, у нас, в США, ещё пока не дошли до такой механизации! Но и это было не всё! Слева имелась ещё машина, стрелка которой командовала, поднимаясь и опускаясь, когда надо было встать и когда садиться. Вот это да! Я пришёл как раз незадолго до молитвы «Шма» - самой главной в еврейском ритуале. «Шма, Израэль: Аденой - Алейхэйну, Аденой Эход (Слушай Израиль: Господь - Бог наш, Бог Один)». Потом шла, не менее важная молчаливая (про себя) молитва Амида, за которой следовало чтение торы. На этом Шахарит оканчивался.
Я оглянулся. Никому из живописных особ, вокруг меня, я доверить свои деньги ни в коем случае не решился бы. К счастью для меня, на столы в галёрке поставили копилки, куда каждый бросал посильную для него сумму.  И я тоже (не без труда) запихал в одну из таких свои сто долларов. Вышел во двор. Стояли несколько еврейцев-красноармейцев и... курили. Любавичи запрещают многое. Ложить рыбу и мясо на одну тарелку, например. А уж курить-то, тем более. Но они никогда не приводят своих запретов в силу. В субботу на машине ездить нельзя, но, если ты приехал – никто слова не скажет. Или женщина придёт в штанах. Только посмотрят. И охота пропадёт это делать. Во всяком случае, чтобы все это видели. Но тут, ко всяким любавическим экивокам, добавлен, видимо, днепропетровский ещё колорит. Не знаю. Спиной к стене стоял крепкий а ид, лет тридцати, не более. Чёрная борода, как смоль, отращенная «не столько для приличия, а сколько для красы». Вид у него самодовольный и, само же, уверенный. По своему обыкновению, беру интервью. «Я приехал из Америки и хотел бы знать, как живётся здесь нашему брату-еврею». «Живётся очень хорошо». «А бывают случаи враждебных действий по отношению к евреям?» «Да, бывают, редко». И поговори с ним! Судя по холёной физиономии, небедной очень даже одежды и заносчивому виду, уж этому-то живётся неплохо. А как остальным?  Которые вкалывают за станками или верстаками, да и за прилавками тоже. Сейчас ведь себе уже не возьмёшь, не те времена! Где лежит предел людской глупости вообще, а еврейской, в особенности!? В той стране, где убийцы евреев - подлый предатель своего народа, главарь бандитской шайки Богдан Хмельницкий и сборище маниакальных убийц, гайдамаки – до сих пор числятся в национальных героях, евреям не место. И не только потому, что страна не осудила своё прошлое и не отказалась от него. Как всегда, это было, ухудшающиеся с каждым днём условия жизни, рано или поздно, направят гнев быдла на евреев – и плохо им придётся! А сдерживать погромщиков теперь уже нечем, да и некому.
Каждый квадратный сантиметр украинской земли обильно полит столбом крови высотой до неба. А еврейской кровью особенно. Во время смуты 18-20 годов прошлого века на Украине, от 50 до 200 тысяч евреев было убито, 200 тысяч - ранено и 300 тысяч еврейских детей остались сиротами. Тысячи девушек и женщин были изнасилованы. Большинство из миллиона убитых нацистами, при активном содействии местных жителей (из всего многомиллионного населения, только 2302 спасали евреев), советских евреев, проживало на территории Украины. 25 тысяч было убито в Днепропетровске. После падения коммунизма, им поставили памятник, но они до сих пор мертвы. Кем надо быть, чтобы совать шею в эту петлю?.. Мне расхотелось видеть рабби Каменецкого. С ним всё ясно! «Зов севера», как это называл Солженицын. Кем бы рабби Каменецкий был в США? В лучшем случае, таким себе раввином, с крохотным приходом, еле-еле сводящим концы с концами. Ему бы пришлось возить самого себя или ходить пешком в шабат. А здесь он – царёк, пусть маленький, но всемогущий в своей империи. Прислуга, шофёр (что в США считается необыкновенной роскошью), охрана (тоже большая роскошь), неограниченный приток средств от любавичей в США и местных евреев-миллионеров. Ну, прямо-таки королевская жизнь. Но это вопрос времени, когда разъяренная толпа ворвётся в его жилище, разберёт на сувениры его самого, жену (не забыв изнасиловать) и детей, а всё, что у него есть заберёт с собой. В лучшем случае, само государство может стать (и станет, ибо всегда нужны козлы отпущения) враждебным к евреям и иудейской религии вообще, а к любавичам, в частности. И ему предложат убраться во свояси за рекордно короткий срок, взявши только самое необходимое. Всё остальное государство конфискует в свою пользу. Ведь в этой стране практически отсутствует правовая охрана отдельной личности и независимый суд. Я бы в такую страну ни за какие коврижки не поехал бы работать и жить, даже если мне пообещали платить в день больше, чем я заработал за всю жизнь! Мне такого «счастья» не надо!.. В своих снах, я видел себя, идущем вниз от Горного Института, мимо Исполкомовской. Теперь, наяву, я шёл вверх. Всё остальное совпадало с моими снами в точности.

В ОРУЖЕЙНОМ МАГАЗИНЕ.
Конечно, главной причиной, побудившей меня покинуть Советский Союз, было моё полное несогласие с основанной на ложных предпосылках доктриной коммунизма. Я чувствовал себя рабом, лишённым каких бы то ни было элементарных человеческих прав. Такими правами я считаю свободу передвижения, свободу читать, писать и смотреть всё, что я считаю нужным, свободу высказывать своё мнение, каким бы оно ни было, свободу исповедовать (или не исповедовать) любую религию и свободу приобретать, держать и носить любое ручное огнестрельное и лезвийное оружие. Всех этих свобод я практически был лишён. Ещё одним фактором был государственный антисемитизм и дискриминация по причине национальности, закрывавшие мне дорогу к областям деятельности, в каких я более всего хотел бы трудиться: науке, преподаванию, возможности писать и печататься. Если кто-то мне не поверит, то у меня есть масса доказательств, как я пытался поступить в аспирантуру или, хотябы, в Научно-Исследовательский Сектор (НИС) какого-нибудь, пусть захудалого, института, просто в любой НИИ. Приятельница моя, Валя Перова, как раз в это время работала в одном из таких НИИ. Им понадобился технолог. Вот Валька (о ней ниже) по простоте душевной своей и говорит: «Есть один парень, очень хороший технолог, но он еврей». Наступило неловкое молчание (высказываться об этом вслух не принято). «Я, в общем-то, ничего против них не имею. Но такой-то (секретарь парторганизации), он не пропустит». Этого вам недостаточно?  Тогда ладно. Один человек-мужик, тайно (явно тоже было не принято) симпатизирующий евреям рассказал про закрытое партсобрание, где было зачитано письмо ЦК «о засилье евреев в науке, технике и искусстве» и о том, как следует ограничить их в продвижении по службе и закрыть всякий доступ к этим отраслям и видам деятельности. Тех, кто занят в обычных. промышленности и сфере услуг, следует тоже всячески ограничивать. Вопросы будут? А если будут – приведу ещё сотню примеров дискриминации, произошедших со мной самим многими и другими.
Я стараюсь всегда, по возможности, быть объективным (не беспристрастным – это невозможно, но объективным; одно другому не мешает). Так вот по поводу личного, то есть исходящего от отдельных личностей, антисемитизма, могу сказать следующее. Да, в детстве, я был субъектом неприязни со стороны многих моих сверстников только лишь по причине моей национальности. Это выражалось в словесных оскорблениях и нанесении побоев (до тех пор, пока я не стал яростно защищаться – хороший урок на всю жизнь). Но это была лишь детская категоричность. Выросшие в семьях, где сам воздух был пропитан миазмами махрового антисемитизма, они с детской непосредственностью, направляли свою ярость против первого же попавшего им под руку жида – вашего покорного слугу. Подросши и ставши менее категоричными, они постепенно приучились дифференцировать конкретный подход к каждому конкретному еврею в отдельности. Поэтому, в мои 10 лет перед отъездом, случаи антисемитизма против меня лично со стороны отдельно взятых трудящихся происходили крайне редко. Один раз в цехе, когда какой-то слесарь начал что–то там говорить про «жидов», ему весьма грубо заткнули пасть. Довелось мне даже, на моём жизненном пути, встретить несколько филосемитов. Хочу отметить: экономический фактор в моём решение уехать играл весьма незначительную роль. Родившись и выросши в нищете неописуемой, я был равнодушен к материальным благам. Конечно же, не надо быть ханжой: всем хочется жить получше, но улучшение условий жизни никогда не были целью моего отъезда. Другое дело будущее – моё и моих детей. Своё я видел ясно до 20 –ти лет после моих похорон (падения коммунизма, и всё, что потом, я, честно говоря, не предвидел. Ох, какой бы я был там «бедный, худой и бледный!»). Дослужусь до старшего конструктора, выйду на мизерную пенсию, умру и меня зароют на одном из кладбищ. А, через 20 лет, кладбище снесут – и всё со мной. Вряд ли кто захочет (или будет кому) мои бренные останки перенести на другое кладбище (которое тоже снесут). Будущее детей не было ясным. У нас нет ни денег, ни связей, «пристроить» их к хорошему месту. Там, я был, почему-то уверен, они не пропадут при всех раскладах. Но, самое главное, в этой стране не было ни малейшей надежды изменить свою ситуацию. Я очень чётко представлял себе свою ситуацию в новой стране. Кто не умел «вертеться» тут – не сумеет и там. Но там хоть была надежда, а здесь её не было. А жить без надежды нельзя!
Было ещё «множество причин». Отсуствии какого быто-ни-было желания работать изо всех своих сил и возможностей: ведь при коммунизме от каждого - столько, сколько он/она/они хотят дать и каждому – по его месту на ступеньках социальной лестницы. Будь ты самый золотой-платиновый-алмазный, а лодырь и бездарь стоящий выше тебя на этой самой лестнице всё равно имеет больше. Отсуствие всего самого необходимого. Не икры или, там, марципанов, простой элементарной еды и таких нужных вещей, как батарейка для твоего приёмника. Эллитизм и хамство власть имущих и тех, кому было поручено дать нам миску с пойлом. То, что, по сути дела, сами поцы и хамы, не считали тебя человеком. Мало ли чего. Но впереди этого всего стояло отсутствие возможности иметь оружие. В те времена преступность в Днепропетровске была необузданной, а средства защитить себя от обнаглевших бандюг и хулиганов были строжайше запрещены. Я недоумевал. Как это правители страны, вооружённые межконтинентальными ядерными ракетами, атомными подводными лодками и, своим любимым оружием против беззащитных людей - танками, как это они боятся крохотного пистолетика у своих законопослушных подданных. Понял я это только попав в США и ознакомившись с порядком приобретения, хранения и ношения оружия в разных странах и штатах.  СВОБОДА ГРАЖДАН данной СТРАНЫ ИМЕТЬ и НОСИТЬ ОРУЖИЕ ПРЯМО ПРОПОРЦИОНАЛЬНА степени СВОБОДЫ ВООБЩЕ в этой СТРАНЕ. В Китае, бывших СССР и Югославии, в арабских странах и Сингапуре о права людей иметь оружие не принято даже и говорить. И там нет (или не было) никаких гражданских и политических свобод вообще. Во Франции и Финляндии людям разрешается иметь некоторое оружие. И там есть некоторые свободы. Я отказываюсь назвать свободными Англию, Венгрию или постсоветские страны, где право людей иметь оружие жестко ограничено. И, наоборот, в самой свободной в мире стране, Швейцарии, право граждан приобретать любое оружие неограниченно. В США, где легче, где труднее, население может вполне легально купить пистолеты, револьверы, ружья и винтовки. И свободы в этой стране (пока) хватает. Надо помнить: обезоруживая законопослушных подданных своих, власти вовсе не стремятся к борьбе с преступностью. Более того, им нужна преступность для того, чтобы держать всех в страхе и оправдывать всё новые ограничения прав и свобод своих подданных. Те, кто хочет иметь оружие – это люди свободомыслящие и очень опасные для правителей строя, основанного на лжи и насилие. В отличии от многих вокруг, не только не осознававших всей скотскости своего положения, но ещё и гордящихся им, я не желал быть рабом.  Я хотел иметь оружие, потому что хотел свободы и хотел свободы, чтобы иметь оружие.
Ничего общего не имеет также вооружённость населения и преступность в стране. В той же Швейцарии такие преступления как вооружённое ограбление чрезвычайно редки, а убийства – ЧП. В нищих странах Африки, где ни у кого нет огнестрельного оружия, царит необузданная преступность, а убийство – обычное дело. В работе, написанной на русском и английском языках, как ответ тем, кто утверждает, что преступность в США объясняется «легкостью доступа к огнестрельному оружию», я и доказал зависимость преступности в том или ином месте от численности там негритянского населения. Ниже будет приведена статистика соотношения вооружённости населения и числа убийств в данной стране. Как и ко всякой статистике к ней надо относится «с головой», в связи с конкретными условиями, и обстоятельствами, связанными с данной страной. В США, например, число единиц на 100 человек населения, либо вычисленное, либо неправильное, ибо здесь в обороте имеется огромное количество нигде незаактированного оружия (т.е., без данных об его продаже, импорта или изготовления в стране). Это, может, завезенное американскими военнослужащими во время бесчисленных войн, или то оружие, след которого потерян в результате времени в обращении и многократной сменой владельцев. Таким образом, вооружённость американцев может быть и большей (по штуке на каждого жителя, включая грудных детей). Но, лишь только 100 миллионов их 300 владеют всем этим вооружением. Остальные иметь оружие не хотят. Наличие такого числа оружия на руках автоматически предотвращает узурпацию власти любым наполеоном, лениным, гитлером, бараком обамой или холерой клинтон. Ведь им противостоит армия, большая по численности всех армий мира взятым вместе. В Италии (в таблице не указана), например, несмотря на все драконовские законы, регулирующие владение оружием, нет ничего легче, чем купить (и, при том, недорого) что тебе в голову взбредёт, хоть батарею зенитных ракет. Про убийство уголовником своей жертвы в этой стране никто никогда не слышал. В таблице речь идёт о так называемом «гражданском оружии», т.е., том которое является частной собственностью тех, у кого оно находиться. Государственное оружие не учитывается. В Швейцарии, где каждое лицо мужского пола, достигшее 18 лет, обязано служить в милиции, милиционеру выдается на руки винтовка новейшего образца. Хотя винтовка и находится в полном распоряжении милиционера, она его собственностью не является до самой демобилизации в возрасте 56 лет. В Израиле, на руках, также, полно государственного оружия.
СТРАНА                УБИЙСТВ на 100000               ЕДИНИЦ ОРУЖИЯ на 100
                чел. НАСЕЛЕНИЯ                чел. НАСЕЛЕНИЯ
США 4,2 100
Украина 5,2       6
Россия                10,2       9
Финляндия 2,2      56
Беларусь 4,9 Нет данных
Грузия 4,3 Нет данных
Молдова 7,5        3
Швейцария 0,7       46
Израиль 2,1         6
НЕСОТВЕТСТВИЕ числа УБИЙСТВ с ВООРУЖЁННОСТЬЮ НАСЕЛЕНИЯ.

Как ведёте, несмотря на вооружённость населения в 15 (пятнадцать) раз меньшую, тем не менее, Украина опережает США по числу убийств. Не говоря уже о России. При наличии на руках у населения в 10 меньшего числа единиц оружия, она превышает США по числу убийств чуть ли не в два с половиною раза. Нечего и говорить, меня. очень даже, интересовал вопрос, изменилось ли что-нибудь в новой независимой Украине в вопросе о праве людей приобретать, хранить оружие и пользоваться им в рамках закона. Мне как-то попался Уголовный Кодекс Украины. Там об этом ни слова. Российском законодательство, например, содержит целый свод законов о «гражданском оружии». И хотя все эти законы излишне строги и несправедливы, но они, хотябы, гарантируют всё то, что ими разрешено. Как же на Украине?  Отсутствие закона может означать лишь одно: «гражданское оружие» регулируется ведомственными инструкциями МВД (или как его теперь называть) или же подобными указами и постановлениями, которые произвольны, могут меняться каждую секунду и, самое главное, недоступны рядовым гражданам, желающих это самое оружие приобрести. Единственный способ проверить что, как и кому здесь продают – это посетить оружейный магазин и посмотреть всё самому. Мне сказали: о всем этом городе, с более чем миллионным населением, насчитывается лишь несколько оружейных магазинов. Из них один, к счастью, находился совсем недалеко – вниз по Артёмовской, где раньше, если память мне не изменяет, была поликлиника. Туда мы и направились. В полуподвальном этаже выставлены палатки, надувные матрацы и прочие спорттовары. Поднялись на этаж выше и сразу же наткнулись на тройник, под стеклом в вертикальном шкафу. Была цена, выраженная каким-то очень уж большим числом. Спрашиваю Руслана, сколько, если на наши деньги. 12 тысяч, отвечает. Ну и ну! В США, в ординарных оружейных магазинах, как правило, не держат ничего дороже трёх с половиной тысяч. Это не значит, что тебе нельзя купить любое ружьё. Приходишь в магазин и говоришь: мне надо Перази, Крейцкоф или, там, Ренато-Скато. Пожалуйста! Платишь залог и тебе заказывают это ружьё. Тут же были ружья и винтовки со всего мира, стоимость в 50000 долларов США и выше. И это в стране, где средний заработок в десять раз меньше, чем в США!  Впрочем, высокие цены – тоже вид запрета. Например, в Молдове людям разрешается приобретать и носить пистолеты и револьверы. Но цена, 300 долларов США (а они так и стоят везде), делает это оружие недоступным для бедных и забитых молдаван. Впрочем, здесь же, справа в конце прилавка висели на стене карабины «Сайга» по вполне разумным ценам.
Карабины эти, на платформе калашникова, (их полно в оружейных магазинах США) были нарезными, под патрон 7,62 Х 39, и гладкоствольными 20 и 12 калибров. Для охоты это оружие не годится – из-за короткого ствола дробовиков и слабости военного патрона в нарезных. Зато это отличный инструмент для самообороны без оружия, на дому или в своём бизнесе. А как насчёт пистолетов? Мне об этом ещё раньше сказали: стреляющие нормальным патроном с пулей здесь запрещены. Разрешены «травматического действия (как я понимаю, с резиновой пулей)». Мда! Если резиновая пуля, запущенная из ружья 12-го калибра не всегда может остановить напичканного наркотиками громилу, то что может тогда пистолетная? И в то же самое время, попав в висок, гортань или в грудь человеку с сердечно-сосудистым заболеванием, такая пуля может причинить смерть.  Под стеклом витрины лежали эти пистолеты и револьверы, переделанные из имеющегося в стране, в достаточном количестве, оружия. Вот макаровы. Судя по красноватым щёчкам рукояток, они переделаны из пистолетов ранних выпусков, изношенных за долголетнюю службу в армии. Были и ТТ, а также странные пистолеты, которых я никогда в жизни не видел. «Это форт» - пояснил подошедший к нам хозяин магазина. О, если я никогда не видел форта, то слышал и читал о нём достаточно. Это ещё один пример того, как тщеславие, стремление к оригинальности, а то и просто тупость соответствующих чиновников, побудившие, в своё время, Царскую Россию принять на вооружение наган, а нацистов – Р-38, в то время, когда повсюду были гораздо более лучшие образцы. Форт – одоробло, ненадёжное, неудобное и, вдобавок к этому, под слабый патрон 9 Х 18 Макаров. Хозяин любезно разрешил мне частично, разобрать макаров, чтобы посмотреть, как это всё сделано. Всё оставалось так, как оно и было, только ствол был гладким и тонкостенным. Попросил показать патрон. Это была макаровская гильза с капсюлем, в которую запрессована резиновая пробка.
Мы тепло поблагодарили любезного хозяина и вышли. В другом месте, довелось мне разобрать «травматический» ТТ. Снявши кожух затвора, я потом долго и безудержно смеялся: ствол был просто-напросто приварен к рамке. Некоторые источники утверждают, что и у макарова ствол приварен. Я этого не видел. Из увиденного в магазине, сделал для себя вывод: скорее всего, на Украине придерживаются российских законов об оружии, но это, по соображениям национальной гордости не афишируется. Точно также поступают и в Армении. По этим законам каждый, кто не был осуждён за серьёзные преступления, не стоит на учёте в психдиспансере и не злоупотребляет алкоголем и наркотиками, может, в принципе, приобрести гладкоствольное дробовое ружьё и травматический пистолет. По прошествии 5 лет, владелец ружья может приобрести и винтовку (если деньги есть). Для покупки оружия, следует обратиться в полицию (или как её у них называют) за лицензией на приобретение, хранение и перевозку данного оружия. Следует собрать все справки и пройти медкомиссию (как на шофёрские права). Плата за лицензию начисляется в долях дохода аппликанта. После покупки оружия, его следует зарегистрировать. Лицензия через определённый период времени должна возобновляется. Вот и всё. Ну чтож! Определённый прогресс имеется. Не говоря уже об разрешении приобретать нарезное оружие, главным, с моей точки зрения, является признание (хотябы на бумаге) права людей защищать себя и своих близких с помощью оружия. Правила охоты изменились мало. По-прежнему, надо состоять в охотничьем обществе. Правда теперь их несколько. По идее, можно охотиться теперь на лосей, косуль, кабанов. Но если в США такая охота рядовому американцу уже не по карману – то что же на Украине?! Зачем же тогда винтовки? Впрочем, и в США многие всё равно их покупают. Хорошо, когда у тебя есть такая штука, и под рукой...

МЕТРО.
Мне надо, где сугробы намело.
Где завтра ожидают снегопада.
В Тбилиси – там всё ясно, есть метро.
И чай растёт, но нам туда не надо.
Высоцкий (неправда)
История городских железных дорог восходит к началу ХIХ века. Одна из них была построена в России в 1837 году из Петербурга в Царское Село. Но, по-настоящему, такая дорога, с частыми остановками, развозящая людей по домам, была устроена в Лондоне, в 1863 году с туннелем, проходящим под центром города. Сначала поезда метро таскал, для этой цели специально спроектированный паровоз, а с 1880 г. стали применять электротягу сначала на одной линии, потом всюду и везде. Метро – это сокращённое от метрополис, т. е., дорога, обслуживающая метрополис. Кроме метро, существуют просто городские и пригородные железные дороги, как Ferravia Ostia-Lido в Риме или дороги между Нью-Йорком и Нью Джерси. Городские железные дороги на лёгких рельсах и пересекающиеся с движением другого транспорта называют трамваями. Поезда, движущиеся по тяжёлым рельсам и не пересекающиеся с остальным уличным движением, называют метро. Поезда метро могут ходить под землёй, по поверхности земли, по эстакадам и в комбинации всех этих путей, как, например, сан-францисский ВАRТ. Кстати, в Екатеринославе (так тогда город назывался) электрический трамвай был пущен одним из первых в Российской Империи. А вот с постройкой метро дело застопорилось: это очень дорогое удовольствие. Наконец, от родственников и сайта urbanrаil.net я знал: не в одном Тбилиси, и в Днепропетровске тоже пустили метро в 1995 году, от вокзала до Коммунара с 6-ю станциями. Я, вообще-то говоря, и ничего не говоря, по причинам, изложенным выше, любитель железных дорог, вообще, и городских, в частности. Кроме Москвы, где я родился и жил, мне довелось ещё поездить в метрополитенах (тогдашнего) Ленинграда, Киева, Харькова, а на западе- Вены, Рима и Сан Франциско. Правда, есть метрополитен и у нас, в Лос Анжелесе, но я никак не соберусь им воспользоваться. И, вообще, я страшно не люблю бывать в Лос Анжелесе (как и почему – длинная история) и делаю это только в случае крайней необходимости. Итак, пребывание в Днепропетровске будет незавершённым, если я не проедусь в здешнем метро. И мы с Валеркой это сделали.
Вход в вокзальную станцию находился в стеклянном вестибюле, примыкающем к зданию железнодорожного управления, справа от здания вокзала, если стоять лицом к этому, последнему. Некрутые ступени вели вниз. Ниже уровня грунта холл расширялся. Тут были кассы, турникеты и эскалаторы для спуска на платформу. У Валерки был его билет на все виды транспорта, бесплатный для пенсионеров. У меня - не было. Но, после недолгих уговоров, билетёрша пропустила, предупредив, чтобы я был осторожней на эскалаторах. Должно быть приняла за кацапа, приехавшего в гости из российской глубинки и в жизни не видавшего этого чуда. Станции метро, хотя им и было далеко до старых московских, но всё же не были такими утилитарными, как харьковские или венские. Каждая – на свой, неповторяемый манер, стиль и архитектуру. Вся поездка из конца в конец заняла не более 20 минут. Поезда ничем не отличались от других советских. Видимо, их все строят в одном и том же месте. В вагонах было пустовато. То ли люди вообще мало ездят в метро, а то ли это время дня такое. Не берусь сказать. Пассажиры, в основном, в возрасте, но попадались несколько особ весьма интеллигентного вида. Те самые, должно быть, как и я сам, так и не сумевшие научиться «вертеться», а по сему, не в состоянии содержать автомобиль. Кто как, одним словом. Да, хорошая штука – метро. Только для того, чтобы им пользовались люди, его следует проводить в направлении массового передвижения населения. Вокзал-Коммунар, вроде бы, одно из таких. Мне сказали, под проспектом Карла Маркса уже есть туннели, где-то до Садовой, но нахватает денег на станции. По этому же сайту urbanrail.net строительство завершено лишь на 11,6%. Планируется линия и на левый берег. Рано или поздно, это всё построят, прибавят ещё. Нельзя ведь такому большому городу без метро. Тем более, улиц не расширяют, а дороги строят медленно... Мы с Валеркой вышли из гостеприимного вестибюля станции и по проходу между двумя зданиями двинулись на остановку четвёрки.

 
 

 

 

 

 
СТАНЦИИ ДНЕПРОВСКОГО МЕТРОПОЛИТЕНА (СВЕРХУ ВНИЗ)
ВОКЗАЛЬНАЯ, МЕТРОСТРОЕВСКАЯ, МЕТАЛЛУРГОВ, ЗАВОДСКАЯ, ПРОСПЕКТ СВОБОДЫ и КОМУНАРОВСКАЯ. (Из сайта urbanrail.net).
ДНЕПР.
На реке сегодня чудная погода.
Мы забросим снасти, по сто грамм нальём.
Что такое счастье? Это же свобода!
Если мы просто так, весело живём.
Гарик Кричевский «Песня о Днепропетровске»
 (неправда).
Днепропетровск – это в первую очередь Днепр. Ведь и город-то назван в честь этой могучей реки. Мы проводили на реке много времени. Сначала трамваем-тройкой, потом автобусом в пригород Сухачёвку и там местные (за гривенник охотно) переправляли через Днепр в Дубовую Рощу. Потом в эти места стали ходить переоборудованные для людей сухогрузы. И, наконец, в 1971 году у нас завелась лодка. Дети наши выросли на Днепре. Часто мне снился сон, как я прихожу на свою стоянку и не могу взять свою лодку. Как!? Почему!? Я недоумевал и никак не мог этого понять. Только приехав в Днепропетровск понял. Залив, где была наша и ещё одна стоянки давным-давно засыпали и настроили там высотных домов. Ещё бы! Это ведь riverview – с видом на реку. Все алюминиевые лодки в голодное время междувластия сдали в металлолом. Большинство из многочисленных в наше время стоянок закрыли. К этому добавилась ещё и высокая цена на бензин, который лодочные моторы пьют в количествах неимоверных. Река обезлюдела. Когда я впервые приехал в город в 1952 году, судоходство по реке было слабым и примитивным. Потом, с ростом промышленности, грузооборот стал расти: ведь перевозка грузов по реке – самый дешёвый путь их доставки. В США все судоходные реки забиты баржами. Вниз по течению они идут своим ходом, а вверх – их толкают буксиры. Начиная с шестидесятых годов, в СССР стали выпускать лодки и моторы к ним, по разумной цене и многие ими обзавелись. Теперь, в 2009 году, история повторилась. И хотя по реке часто проходят туристские суда с Чёрного моря до Киева, ходят прогулочные теплоходики и, всё ещё, сохранились какие-то грузоперевозки, но река смотрится пустынной. А жалко!

 
ПРОЛИВ и ОСТРОВ на ДНЕПРЕ. Ловит рыбу Верин внук ДЕНИС (ДЕНЯ).

Витька повёз меня на реку в место, где когда-то была стоянка «А». Погода не была «чудной». Стояла изморось и накрапывал дождик. Вода мутная, свинцово-серая, тусклая, как и небо над ней. К реке вела дорога, сначала кое-как заасфальтированная, потом уже совсем грунтовая. По сторонам дороги какие-то сомнительные сооружения, окружённые заборами. И ни души. Подъехали почти к самому берегу. Через узкий пролив виднелись два острова. Показалась лодка, стеклопластиковая, с подвесным мотором. Марку мотора разглядеть не удалось. Счас тут, должно быть, возможны и Хонды, и Эвинруды, и что ты хочешь ещё. Были бы деньги. Но если есть тут такие, кто может позволить себе ружьё за пятьдесят тысяч, то наверняка найдутся покупатели лодок и моторов. Только сколько их? Негусто, должно быть. Вот и пуста река. Многочисленные быстроходные суда, на крыльях и водомёты, в наше время, очень удобный вид пригородного сообщения проданы какие-куда. Печальная картина! Какое будущее у великой реки и судоходства по ней? Большого и малого.  Будем надеется: с восстановлением строительства, промышленности и другой хозяйственной деятельности, возобновятся и грузоперевозки. Люди станут жить лучше и опять начнут заводить лодки. Стоянки тоже можно организовать на манер, как я видел в Италии. Посуда хранится в помещении в несколько ярусов. Приходишь, говоришь номер ячейки, и тебе твою посудину выдвигают, а потом краном спускают на воду. Да и стоянки могут быть совсем не нужны. Вместе с лодками и моторами иностранного производства в страну поступают, я думаю, и прицепы для них – трейлеры. И тогда лодку можно вообще хранить далеко от воды и спускать, когда и где надо.   

ВСТРЕЧИ РАЗНЫЕ.
ОДНОКЛАСНИКИ
Изя Дубинский снабдил меня списком и телефоном тех моих одноклассников, какие живы и след которых не потерян. А посему, будучи ещё у себя в Калифорнии, я связался с ними (это было нелегко, но мне повезло) и предупредил их о своём приезде. Сразу же по приезду, я позвонил опять и дал номер телефона, по которому меня можно найти или, по крайней мере, передать сообщение. Вскоре, мне передали время и место встречи. 19-го октября на квартире Зины Липачёвой. Это где-то в районе проспекта Титова, на одной из улочек, восточней проспекта Кирова. Что с собой принести? Что хочешь. Будучи как раз на Коммунаре, я зашёл в тот самый первый в городе супермаркет, какой, когда-то, помимо своей воли, помогал строить. Внутри, конечно, всё теперь по-другому, да и ассортимент... см. выше. Я купил водку Немиров (такая продавалась и у нас, и я знаю, что она свежая), а к ней, копчённой рыбы и сыра. Колбасы не купил, ибо, скорей всего, там была свинья, а это нам, евреям не положено. С этим добром Руслан отвёз меня по указанному адресу. Зина Липачёва занимала трёхкомнатную квартиру, доставшуюся ей в наследство от родителей -  военврачей. Я никогда не видел зининого отца, но очень хорошо знал её маму, майора медицинской службы. Она часто пела на школьных вечерах. Голос у неё был редкий, не хуже, с моей точки зрения, чем у Руслановой или Людмилы Зыкиной. Так вот устроена она наша жизнь. Талантливых людей рождается много, а знаменитыми, из-за своего таланта, становятся лишь немногие, часто не самые лучшие. А все остальные так и доживают свою жизнь кто кем - врачами, продавцами, токарями/пекарями или ассенизаторами. Как это часто бывает с очень здоровыми людьми, в какой-то момент, родители её быстро сдали и вскоре ушли. Сама же Зина, с раннего детства страдающая от сахарного диабета, была в, более-не менее, порядке. Кроме хозяйки квартиры, собрались... назову их всех по именам и фамилиям и даю краткое описание каждого.  Начнём с Зины.
Мы все учились в школе №48, по улице Володарского. Я начал учиться в ней в 1954 году.  До этого, я поменял великое множество школ во многих городах огромной страны. Эта оказалась последней. Когда мы, в очередной раз, переехали два года спустя, я не стал переходить ни в какую другую школу, а оставшиеся два года ездил трамваем-четвёркой туда и обратно. Особенностью школы было то, что туда возили детей военнослужащих из лётной части на аэродроме. Зина была одной из них. Она всегда была маленького роста, умна, училась хорошо.
Лиля Царик (не знаю, как её теперь называть). Была полной, но красивой, хорошо и пропорционально сложенной девочкой. Круглая отличница, окончила с золотой медалью.
Алла Кайстра присоединилась к нам в восьмом классе, переведенная из школы № 25, по окончании семилетки. Была озорной, весёлой, но ни красотой, ни особыми такими успехами в учёбе не отличалась, хотя и училась неплохо, на «четвёрки».
Жанна Носенко (по девичьей фамилии) – тонкая, стройная жгучая брюнетка, даже сейчас, красивая какой-то своей особой, только ей присущей красотой, с тонкими чертами лица. Жанна первой из нашего класса вышла замуж, родила дочь, и... вскоре разошлась с мужем. Всё это не помешало ей успешно закончить университет, защитить диссертацию и стать, каким-то там, научным работником и преподавателем.
Майя Музыка. Тоже «четвёрочница». Роста, если можно так выразится, «высшего среднего», она не была некрасивой. Только черты, её, типично украинского лица казались несколько грубоватыми. Я встретил её за несколько лет до отъезда на проспекте Кирова, у улицы Ушакова, где тогда жил. Поведала мне: она учительница, имеет семью и детей. Она стала одной из первых на постсоветской Украине, сделавшей замену коленных суставов – операцию, рискованную даже в США. Чтож, Майя всегда отличалась сильным и волевым характером. Ничего не скажешь!
Света Огаркова. Ну эта была, просто до ненормальности, нормальной и средней по всем статьям, не выделяясь ничем.
Люба Рычко. Присоединилась к нам где-то в девятом классе: отец её был военным в высоком чине и его перевели в Днепропетровск. Вид у неё был наглый, во рту – золотой зуб (фикса, как мы его называли). Но, на самом деле, несмотря на вид, была она славной и общительной девчонкой. Когда, некоторое время после окончания школы, мы часто собирались вместе по всякому поводу, это нередко происходило у неё, в трехкомнатной квартире её родителей.
Лёшка Брежнев (нет, только однофамилец). Пришёл в наш класс вскоре после меня, да и, как и я, прижился. Отец его, полковник, выйдя в отставку, купил дом в балке, недалеко от нашей школы. Лёшка был красив, хорошо сложен, физически развит. Типично русское, широкое лицо его сразу же располагало к доверью. По окончанию школы, он летом, ещё с одним нашим (Колей Великим) поработал матросом на речном судне, потом, получив права, шофёром. Его призвали во флот, где он большую часть службы провёл в какой-то пещере у генератора.  Демобилизовавшись, поступил в институт, окончил его, и был там оставлен научным сотрудником. В этом звании он и пребывал до тех пор, пока дутая эта, советская «наука», стала никому не нужной.
Юра Селезень. Парень из рабочей семьи. Учился посредственно, но руки у него «не из жопы росли». По окончанию школы, он, приобретя специальность токаря, так по ней и проработал всю жизнь (я тоже, приобрёл, тогда же, такую же специальность, но у меня не вышло. Пришлось идти в инженеры).
Мы 1941 года рождения и нам уже всем по 68 в момент встречи. Боже! А ведь «это было будто бы вчера». Детство, учёба, шалости, мелкие повседневные заботы, экзамены, «первая любовь, снег на проводах», выпускной вечер. Всё уже давно позади, да и жизнь тоже. Но, как говорят американцы, это ситуация, вне нашего контроля, и всё, что по этому поводу мы можем сделать – это выпить. Или с горя, или от радости: довелось встретиться вот через столько лет. И то дело. И мы выпили. Изрядно, можно сказать. Оказалось, такие встречи устраивались, пусть нечасто, но регулярно. Организовывал их, чаще всего, Изя. В свои школьные года он ничем не отличался, разве что, слегка чудаковатым характером. А сейчас вот, был у своих бывших одноклассников в большом почёте. Меня усадили на его обычное место. По моему предложению, стали рассказывать, кто как прожил свою жизнь. Я не спрашивал, кто чего достиг, ибо сейчас уже знаю: все эти «достижения» - суета сует и с собой на тот свет их не унесёшь. Совсем другое дело, гордиться достигнутым, что бы оно ни было. Вот как Юра гордится своим одиннадцатилетним внуком – подающим большие надежды футбольным игроком. Кто-то (не она сама!) сказал, что Лиля опубликовала две своих книги научного содержания. И это неплохо. Надеюсь, она не писала всякую туфту. И кому-то этот материал мог пригодится. Изя, видать, про меня всё им рассказал (не берусь судить, чего он там натрепал) и меня ни о чём не расспрашивали. Спросили лишь, сколько обошёлся билет туда и обратно. Я сказал девятьсот, и они сказали: неплохо. Должно быть для них такого рода путешествия не в диковинку. На прощанье мне подарили веник, весь в фотографиях и наказали повесить на стене «на счастье». Мне, как верующему человеку, суеверным быть нельзя, но это ведь память!
ВАЛЯ ПЕРОВА.
С нею я учился в институте, правда, в разных группах. Потом, так оказалось, стала она работать на том же самом Опытном Заводе ПКТИ, куда меня «распределили» после института. И сидели мы в одной комнате. Я был технологом по мехобработке (ну и, если надо было, по сварке и сборке), Вале поручили вести колёсные пары. Это была побочная продукция завода. Колёсная пара – это ось с двумя колёсами. И хотя они шли не в поезда, а в заводской внутренний транспорт, требования к ним были высокими и должны были выдаваться сертификаты на каждую ось. Вот этим она и занималась. Потом она перешла работать в тот самый НИИ, где и состоялся вышеприведенный разговор. После падения коммунизма, а с ним и этого, ставшего ненужным института, Вальке пришлось продавать часы, чтобы жить.  Мы дружили семьями. Валька же была крёстной матерью нашим детям и не побоялась пойти проводить нас на вокзал. И вообще, она ничего не боялась. Родом сама из Керчи, могла заплыть в море на многие километры – и ничего. Из Америки я ей раз позвонил и на том связь прервалась. А перед приездом в Днепропетровск мы попытались с ней связаться, но безуспешно. И когда уже всякая надежда была потеряна, моей жене удалось от Руслана, наконец, ей дозвониться. Она назначила нам встречу у дверей в нашу Alma Mater, Горный Институт, именуемый теперь «Горный Университет (!?)». Мы приехали чуть раньше. В этот наш приезд, я и раньше бывал возле Горного Института. Внешне, изменился он мало. Ну пусть, на месте старого корпуса, где когда-то размещалась первая телевизионная станция, чуть ли не любительская, примитивная, было возведено здание из «стекла и бетона».  Я так ни разу не зашел вовнутрь. Что толку? Коридоры, аудитории...
Валя пришла на несколько минут позже. Да, конечно, время наложило отпечаток и на неё тоже. Но я бы не сказал, чтобы она здорово изменилась. Только лицо стало грубей и каким-то обветренным. Должно быть, она много времени проводит на воздухе. Как это водится, мы с ней крепко обнялись. Решили пойти в студенческую столовую. Заведение сиё занимает, пусть небольшое, но всё же своё место в моих воспоминаниях. Мы иногда тут обедали, пару раз я участвовал в проводимых здесь же «мероприятиях». В те времена, это было скромное, недорогое учреждение общественного питания, где бедные студенты, живущие на 36 тогдашних рублей в месяц, могли получить горячую пищу. Хотябы, иногда. Валя была одной из них. Курить в те времена не запрещали нигде, но в столовой никто не курил, в знак уважения к другим. Зашли. Теперь это было кафе, где продавалось спиртное (в наши времена, иногда «давали» пиво. На большее у нас просто денег не было). Дым стоял коромыслом. «Бедные студенты», каждый с компьютером, сидели за столами, все курили (и женского пола тоже), базарили. Мы, в Калифорнии, где курить в общественных зданиях давным-давно запрещено, совершенно отвыкли от табачного дыма. Я, даже в те времена, когда и курил когда-то, то и тогда, не выносил накуренных помещений и всегда выходил курить наружу. А тут пожалуйста! Насилу нашли места в «заднем» помещении, где запах дыма чувствовался не так уж сильно. Мы рассказали ей как жили всё это время, а она – про свою жизнь. Муж её, Женя, этот круглолицый, несколько, даже, полноватый и добродушный увалень-кооператор, по причине, которая мне неизвестна, благосклонно относившийся к евреям, он ушел от неё у другой. Когда он заболел раком, та его сразу бросила и Валька ухаживала за ним до самого его конца. Ему было пятьдесят с чем-то. Как-то намёками, Валя нам дала понять, её внучка, живущая с ней, занимается чем-то нехорошим. Она фактически завладела её квартирой. Сама Валя старается бывать дома, как можно реже, а уж нас-то пригласить – о том и речи быть не могло. Да, невесёлая, в общем-то история, каких каждый из нас знает не меньше сотни. Не буду проливать крокодиловы слёзы и говорить, как все: Валя, мол, этого не заслужила. Она тяжело и добросовестно работала всю свою жизнь. Я уже достаточно на этой Земле прожил, чтобы знать: ни одно зло не останется безнаказанным, также как, и ни одно добро не останется не вознаграждённым. И не нам судить, что плохо и что хорошо.
ЖЕНЩИНА из СЕЛА.
У Веры встретился я с одной женщиной из села. Она поставляла сельхозпродукты, а взамен Вера устраивала ей встречи с врачами через свои обширные знакомства с этим слоем народа. На вид ей было за 60. Лицо у неё, как и у всех, проводящих много времени «на воздухе» обветренное, загорелое, в морщинах. Но глаза умные, внимательные. Меня, конечно же, интересовало, что сейчас происходит на селе. Рассказала коротко, толково и обстоятельно. Обилие дешёвой сельхозпродукции из-за рубежа. сделало приусадебные крестьянские хозяйства неконкурентоспособными и не приносящими более дохода. Вот почему многие в селе занимаются отхожими промыслами, а то и совсем бросают землю. Городские с деньгами покупают за бесценок брошенные крестьянские хозяйства для того, чтобы устроить либо дачу, либо загородный домик, либо подсобное хозяйство, а часто, и то и другое, и третие. Не зря видел я из окна поезда и заброшенные поля, и «хижины» в три этажа, какие не каждый богатый американец может себе позволить. Впрочем, не так уж всё плохо. Некоторые сумели получить подряд от местных супермаркетов на поставку овощей и фруктов. Находится немало таких, с деньгами, кто (справедливо) предполагает, что вся эта дешёвая еда в супермаркетах напичкана химией. Вот они находят в селах таких и говорят им: «Вы ваших коров, коз и птицу кормите только натуральными кормами. И чтоб к вашим огурцам и помидорам никакие удобрения не прикасалась. А за деньги не беспокойтесь. Сколько надо, столько и заплатим». И такие тоже неплохо живут. В США многие фермеры тоже хорошо зарабатывают, выращивая так называемую, «органическую еду». Там продукция этих ферм проверяется и сертифицируется государством. Здесь же всё, пока, базируется на взаимном доверии между поставщиком и покупателем. Власть в сельской местности осуществляется председателями сельсоветов, в большинстве своём, самодурами и взяточниками. А почему бы и нет! Власть развращает...  Она с вниманием выслушала мой рассказ о жизни в Америке. Видя, что меня поймут, я сказал ей: простому человеку везде жить сложно. Но есть маленькая разница. Там тебя хотябы за человека считают... Одно только плохо: хлеб не такой, как здесь. Конечно, понаехали те, кто умеет печь, но земля, видно, не та. Или пшеница не та. А так ничего.

ДОРОГИЕ МОГИЛЫ.
Когда мы уезжали, то прекрасно осознавали: никогда больше не придётся увидеть живыми многих из тех, кого мы покидаем. Ей – своих родителей, мне – отца, живущего в Запорожье. Так оно и случилось. Один за другим умер её отец, потом мать. А в 1985 году кто-то как-то переслал нам крохотный некролог из газеты, извещающий о смерти моего отца. Некоторое время спустя, умер её старший сводный брат Миша. Нельзя было уехать домой, не посетив их могилы. И нам это устроили. Смертность в Днепропетровске всегда была высокой. Во-первых, в этой местности, в той или иной концентрации, но повсюду и везде есть урановая руда. Она даёт, пусть слабое, но излучение и это сказывается. В наше время, земля, вода и воздух были загрязнены индустриальными отходами. Кроме того, в районе металлургических заводов, кислород из окружающего воздуха использовался для домен и мартенов. Это убыстряло производственный процесс, но жителям этих районов нелегко было дышать . К этим неблагоприятным условиям, добавлялось ещё массовое, в те времена, употребление спирта, которого в городе, благодаря «автозаводу» было, хоть залейся, и самогона. Много курили, а сигаретах, особенно, из табака местных сортов было полно стронция 90 – очень опасного канцерогенного изотопа. Не верите? Ось зараз я вам докожу!  Приведу лишь один пример. У нас, в институте, был такой предмет «Применение изотопов, а народном хозяйстве». Запрещалось заносить в лабораторию верхнюю одежду (которую мы, обычно таскали из аудитории в аудиторию). Надо было помыть руки перед тем, как покинуть помещение. Для переноски изотопов одевались длинные резиновые, по самый локоть, перчатки. И вот кто-то поднёс к счётчику Гейгера пачку сигарет «Прима» местного производства. Счётчик застрекотал также, как от того изотопа. Вопросы есть? Кладбища здесь росли, как грибы после дождя. То, на развилке Запорожского Шоссе и отвода на аэропорт, давным-давно стало частью города и было уже закрыто. На этом кладбище, были похоронены, среди людей, каких я знал, мой дед Борис и валина мама. Говорят, в Днепропетровске, в одно время, построили крематорий. Но желающих на «огненное погребение» было мало и его закрыли. А жаль: ведь это было бы некоторым решением похоронных проблем.
Как это несправедливо! Живёт на свете какой-нибудь Иванов, Петров, Цукерман. Не футболист, не актёр, не знаменитый писатель или художник. Просто, работающий «всю жизнь напролёт», труженик. Всё, что от него остаётся – это памятник или плита на могиле, где значится: был такой-то, тогда-то родился и тогда-то умер. Но вот кладбище закрывают и через 20 лет сносят и от Иванова, Петрова, Цукермана не остаётся никакого следа, ибо к тому времени потомкам будет совсем не до него и вряд ли они пожелают тратиться на перенос останков на новое кладбище (которое тоже снесут). Помню, как в детстве, я любил проходить через Севастопольское кладбище. Боже! Ведь это был исторический музей! Кладбище сие было основано в 60-х годах XIX века, когда вверх по Днепру доставляли в глубину России раненых в Севастопольской компании. Тех, кто в пути умирал, хоронили тут же, поближе к берегу. Потом это, долгое время, было военным кладбищем полка, расквартированного в городе. Последние захоронения датировались 1947 годом. И это историческое кладбище тоже снесли, устроив, как метко определила народная мудрость, «парк живых и мёртвых» ни для тех, ни для тех. Родители моей жены похоронены на Сурско-Литовском кладбище, толи вновь открытом, толи использующем старое маленькое кладбище. Мы поехали на юг в сторону Кривого Рога. Переехав мост через обводную железную дорогу, свернули влево и поехали вдоль посадки. Вход был справа от дороги. Заезжать посетителям разрешалось, и мы медленно двинулись по основной аллее, казалось бы, бесконечного кладбища. Руслан дорогу знал и скоро мы остановились в нужном месте.

 
Моя жена ТАМАРА (в центре), брат ВАЛЕРИЙ и сестра ВЕРА у МОГИЛ СВОИХ ОТЦА и МАТЕРИ на СУРСКО-ЛИТОВСКОМ КЛАДБИЩЕ в ДНЕПРОПЕТРОВСКЕ.

Что и говорить, обе могилы были в образцовом порядке. В отличии от Америки, где за порядком следит персонал кладбища, здесь уход за могилой – дело рук родственников и по состоянию могилы сразу же можно увидеть, как сохранена в сердцах живых память о своих умерших. Ибо они будут жить до тех пор, пока их помнят. Деда Семёна и бабу Шуру не забывали. Могилы окружены оградкой, памятники чистые, лишняя трава выполота. Всё говорит о внимании и заботе. Ну чтож, постояли. Жена всплакнула. Валерка принёс своего вина. Выпили те, кто мог выпить. Отдали надлежащие почести своим навеки ушедшим, как это я твёрдо верю, в мир иной, близким. После этого пошли, проведали ещё одну могилу. Отец Вали, жены Руслана, сварщик, умер от внезапного инфаркта в возрасте 55-ти лет. Как это ужасно! Эта могила тоже была ухожена и в полном порядке. Несколько дней спустя мы посетили ещё одно кладбище в северо-западной части города. Там был похоронен Миша Тришечкин, сводный брат моей жены, Валерки и Веры. Оно тоже было гигантским, бесконечным. Проведали могилу, как положено, честь-по-чести. Там же мы встретились с Отцом Виктором. О нём чуть позже. А пока что, мне предстояло посетить ещё одну могилу – моего отца в городе Запорожье. Руслан, в прошлый приезд наших детей, побывал там раз и он взялся отвезти меня туда. Запорожье расположено, где-то 90 км ниже по течению от Днепропетровска. Туда, когда-то добирались мы тремя путями. Поздней весной, летом и ранней осенью лучше всего было путешествие в «Ракетах» - теплоходах на подводных крыльях – любо-дорого. Ещё автобусом. Поездом было несколько сложновато. Почему-то через Запорожье с нашего вокзала проходили лишь некоторые пассажирские поезда на юг. Прямых электричек не было. Надо было добираться до станции Синельниково, а там пересаживаться на запорожскую электричку. Что так – не знаю, но зимой, часто, другого выхода не было. Теперь оставался только один путь – по шоссе.
Мы выехали с утра пораньше. Дорогу эту я знал хорошо, ибо пришлось мне проехать по ней не один десяток раз. Конечно, изменения были. Само полотно дороги стало лучше. И город вылез далеко за свои пределы. Доехали быстро. В Запорожье происходило тоже самое: как раковая опухоль город безудержно разрастался вширь. На плотине и, когда-то, казацком острове, Хортице никаких изменений я не заметил. Проспект, начинающийся за плотиной, тоже, внешне не изменился. Только вот фасады домов показались мне какими-то обшарпанными, вроде как, потёртыми что ли. Чему удивляться? В старые времена, для того, чтобы, хотябы пыль в глаза пустить, на основных улицах за лицевой частью зданий как –то следили. Теперь уже пыль в глаза пускать некому, да и незачем. В остальных местах, по которым мы ехали, я, может, и бывал, а может, и нет – не помню. Руслан, видать, и этот город знал, как свои пять пальцев. Он показал мне заводы, где выпекают самый лучший на Украине хлеб и варят самое лучшее пиво. Так и добрались до кладбища. Туда заезжать было нельзя и машину оставили у входа. Места были, благо посетителей не густо. В аллее, ведущей к захоронениям – цветочницы. Купили букет, совсем недорого. Мой отец, Наум Майорович (Нахман бен Мейер) Левитин, был похоронен в «Аллее Ветеранов». Уезжая в США, моя сестра Лена поручила уход за могилой одной женщине, которой передавала доллары тем или иным способом. Регулярно наведывалась сама. Но теперь у неё нет больше сил на такую утомительную поездку. В первый приезд сюда, обстоятельный Руслан увиделся сам с этой женщиной, и взял у неё номер телефона. И правильно сделал! Мы долго не могли найти нужную могилу. Всё, что Руслан помнил –  так это, в начале ряда, могилу директора запорожского автозавода с бюстом последнего на памятнике. Таковой не было, но мы всё же углублялись в некоторые ряды. Моросил мелкий дождик. Почва здесь была глинистая (и то сказать: не отведут же чернозём под кладбище). Брюки у меня стали мокрые, туфли все в глине. Наконец, решили позвонить той женщине и спросить дорогу.
 
АВТОР у МОГИЛЫ ОТЦА в ЗАПОРОЖЬЕ.

К счастью, она ответила телефон. Оказалось, наша могила не на первом, а на втором участке. Выбираясь из участка, заметил у края прохода, разделяющего участки, целый ряд одинаковых гранитных надгробий. Подошёл ближе. На плитах были имена, дни рождения и дата смерти (у всех одинаковая) с фотографиями солидных мужчин в военной форме с голубыми петлицами, в званиях от майора до полковника. Мужественные русские лица. Я не знаю в чём дело, но похоже, как гробанулся летательный аппарат (самолёт или, может, вертолёт) с лётным комсоставом среднего уровня. Жалко мужиков!  Кому-то же они были сыновьями, мужьями, отцами и, даже, может, и дедушками. На перекрёстке аллей между участками – статуя скорбящего ангела, в три человеческих роста высотой, явно добавлена уже в постсоветский период. В подножие огромная чаша для сжигания венков и цветов с могил. Скоро мы нашли нужный ряд с бюстом доблестного автостроителя и, пройдя чуть-чуть вглубь – то, что искали. Это была массивная бетонная плита, из которых выступали два надгробья с вертикально стоящими плитами в головах.  На одной из них значилось имя и фамилие отца, на другой – некто Альберт. «Кто это?» - спросил Руслан. Подумав, я быстро сообразил: это Алик, муж сестры, умерший от какого-то неврологического заболевания, в возрасте около семидесяти лет. Отдали должное и этой могиле. Руслан сфотографировал меня своим телефоном. Что сказать? Хоть и были у меня с отцом расхождения на почве идеологии, но, благодаря ему, вырос я честным, никого не обидел и никого не предал. И за то спасибо. Царство ему небесное. 4 раза в году, во время молитвы «Ицкор», поминаю я его имя и даю посильную цедаку (пожертвование) за упокой его души. Как сказал наш рабби Берковиц, совершать поступки мы можем лишь в этом мире. Там поздно что-либо сделать: получаешь по своим делам. И только оставшиеся после тебя живые могу за тебя попросить.  Для этого и существует поминальная молитва «Ицкор».
ОТЕЦ ВИКТОР.
Чем старше я становлюсь, тем делаюсь менее категоричным и склонным осуждать кого-либо за то, что он/она/они делают, уже сделали или ещё сделают. Господь с ними… Сестра моей жены, Вера, трижды была замужем. Вдаваться в подробности мы не будем. Так получилось. Так вот, третьим мужем её был Виктор Трупец (опять-таки, такая фамилия у человека). Виктор – мужик солидный, рассудительный, полный чувства ответственности за свои слова и поступки. Я с ним подружился как-то сразу. Зашёл раз разговор о Боге. Он, как мы все, воспитанный в безбожной стране, существование Его отрицал. Тогда я привёл уже изложенные выше доказательства. Я приводил их многим, но результатов никаких не было. Толи слишком необычны они были, толи инерция мышления слишком велика. И на этот раз, он выслушал, но никак не отреагировал. Как-то на новый год мы собрались у них на Коммунаре. Как водится, позавтракали, выпили слегка. А после, мы – то есть я, Валерка и Виктор - решили побродить по окрестностям. К югу, за массивом девятиэтажных домов, в те времена было тогда ещё не застроенное полупустое пространство, с ветхими частными домиками. И виднелась небольшая Кайдакская Церковь. Предложил зайти туда. Почему-то, моё это предложение сразу приняли единогласно. Теперь, после того как я побывал в десятках церквей и соборах мира, могу сказать: в какой-то степени, эта церквушка может считаться даже памятником истории. А тогда, мы с интересом осматривали внутреннее убранство, иконы, фрески. Там был дьякон, здоровенный мужик с нагловатым круглым белым лицом. Я хорошо знал, кто он, ибо работал вместе с его дочерью. Одарил нас явно недружелюбным взглядом, но ничего не сказал. И были там ещё несколько старушек. Те встретили нас очень приветливо, всё показали, объяснили, что здесь к чему, предложили накормить. Куда нам! Мы ведь как раз позавтракали... Тепло поблагодарили старушек, да и пошли себе.
Через некоторое время после отъезда мы узнали, что Виктор стал верующим. В те времена мы редко, но регулярно переписывались. Письма шли долго, нормально по три и более месяцев, иногда по полгода, а часто пропадали совсем. Ещё реже, мы звонили, и это занимало многие часы дозвониться. Нередко, не соединяли вообще. Стоило сказать что-нибудь «не то» (с точки зрения прослушивателей) и связь тут же прерывали. Я написал Виктору письмо, в котором приветствовал принятие им веры и предупреждал: вера у него должна быть глубокой и научно обоснованной. Иначе, происшествие, как встреча в жизни недобросовестного, недостойного своего сана, священнослужителя, оттолкнёт от веры или ослабит её у человека без искренних убеждений. Не берусь утверждать, я ли повлиял на приход Виктора к Богу. Но если это так, то я не зря прожил свою жизнь. Во времена, когда Советский Союз уже начал громко трещать по швам, времена «перестройки и гласности», начался и религиозный ренессанс. Вера в народе была придавлена, но не искоренена. В потухшем, казалось, бы, костре, под толстым слоем пепла теплилась искорка. Стоит только разгрести золу, положить на искорку кусок бумаги, дунуть – и пламя горит.  Подложить тонких веточек, потом потолще – вот тебе и костёр. В маленькой церквушке, с которой всё началось, стало тесно. Люди приходили не только с Кайдак, но и жилмассивов поблизости от неё. А позднее мы узнали, что Виктор стал священником – отцом Виктором. Новость та была даже для нас неожиданной. А, впрочем, если разобраться, как я уже сказал, Виктор человек капитальный: делать так делать и всё до конца. Отец Виктор стал настоятелем небольшого старинного казацкого храма в городе Днепродзержинске.
Состояние храма было далеко не блестящим, прихожан мало. Виктор не жалел ни своих сил, ни собственных денег на восстановления храма. Я знаю ещё два примера таких самоотверженных действий. Тут, в США, у сына в одном классе был некий Джеф. По окончании школы, он, потыкавшись туда-сюда, записался в армию. Там его послали в знаменитую школу разведки в городке Монтерей, к югу от Сан Франциско. Это походило на чудо: за какие-то полгода парень из заурядной американской семьи вдруг заговорил по-русски. Ну не на совершенном русском, но достаточном, чтобы бегло говорить и, самое главное, все понимать: ведь его задача была прослушивать перехваты советских радиопереговоров и сообщать, если обнаружено что-нибудь серьёзное. Видать, приобщение к «великому и могучему» духовно обогатило Джефа, ибо после службы, он, пользуясь положенными ему льготами, поступил в университет в Техасе. По окончании его, Джеф стал очень успешным бизнесменом, обзавёлся семьёй. И вдруг мы узнаём: он всё бросил, стал проповедником какого-то христианского культа, пожертвовав этому культу всё своё состояние. В другом случае, во времена Пиццы, у нас был постоянный посетитель Дэйв. Он приходил со всей своей семьёй - красавицей женой и четырьмя прелестными детьми (две старшие, были девочки-близнецы, ещё одна девочка и мальчик). У Дэйва был садовнический бизнес  и «делал» он неплохо. На некоторое время он исчез, а, появившись, рассказал, что он тоже стал проповедником (этих культов в США бесчисленное мужество; один из них едко, но не без теплоты, описан Войновичем во второй части Чонкина). Причём, он миссионерствовал на Украине, в Полтаве. Такие люди, как эти трое, заслуживают всяческого уважения: ведь они искренни! Им не надо доказывать своё подвижничество, свою истинную веру и свои подлинные убеждения. А те, кто спешит обозвать их дураками – дураки сами.
Как я уже упомянул об этом выше, мы увиделись с отцом Виктором на кладбище. Он, как и я, конечно же не помолодел. Чёрная ряса заставляла его плотную мускулистую фигуру выглядеть тоньше. Как это и положено священнослужителю, он носил бороду. Мы с ним обменялись краткими приветствиями. Он высказал пожелание встретиться со мной в более уютной обстановке, посидеть, как в добрые старые времена, выпить и поговорить. Такая встреча была назначена. Накануне, меня заранее доставили на Коммунар, и я там остался на ночь. Несмотря на развод, отношения Веры и её семьи с отцом Виктором были хорошими, и он время от времени заглядывал сюда. Он пришёл точно в назначенный час, принёс поллитровую бутылку какого-то коньяка. Сели в кухне. Когда мы вместе начинали своё путь к вере в Бога, мы оба были совершенно безграмотны в этом вопросе. Теперь всё изменилось. Мы могли поговорить на равных, зная о чём говорим. Я не люблю говорить то, о чём другие знают или могут знать. А посему сказал ему следующее: «Мы все – евреи, христиане и мусульмане – дети одного Бога. И вместо того, чтобы стараться доказать, кто больше прав, лучше бы объединиться против безбожия, нигилизма, коммунистической и социалистической идеологии и религиозного экстремизма, берущих верх в современном мире ». Выражение «Дети одного Бога» очень понравилось отцу Виктору. И в самом-то деле, еврейский Бог, Бог-отец у христиан и Алла – это всё один и тот же Бог!  И ещё была у отца Виктора ко мне просьба. Возле ограды храма проходили железнодорожные пути и по ним с бешенной скоростью проходили локомотивы, расшатывая ограду. Пути были не магистральные, а подъездные. Епархия попросила владельцев путей передвинуть их на, хотябы 30 метров от ограды. Те отказались. Подала в суд. Но суды всех инстанций начиная с низшей и кончая верховным судом Украины поддержали компанию, владевшую путями. Вот вам ещё один пример полного отсуствии на Украине беспристрастного независимого суда, юридической защиты личности и юридических лиц против произвола сильных мира (главным из которых является само государство). Меня просили перевести все материалы тяжбы на английский язык для подачи апелляции в Европейский Суд по Правам Человека. Нечего и говорить, прибыв домой, я в кратчайший срок сделал перевод и переслал ему по электронной почте (E-mail).

«ВАШ АВТОЗАВОД».
                -Как мне найти автозавод?
                -Ваш автозавод? Ну чтож. Садитесь
              в трамвай №11. Вы поедите по
              улице Рабочей. Там справа будут
наши лотки, а слева – ваша  тюрьма. Потом приедете на площадь. Слева будет наше ателье мод, а справа – ваш автозавод.
  (Весьма распространённый среди
   днепропетровцев, когда-то, анекдот)

Днепропетровск называли «городом чугуна и стали». Отчасти это было верно. Но, на самом деле, Днепропетровск был городом «автозавода». Как я узнал уже в США, это был самый крупный военный завод в мире. И действительно, на нём работало, по крайней мере 100000 человек – где-то 1/6 всей рабочей силы в городе. Казалось, все с севера на юг идущие улицы правобережной части ведут к заводу. Многие трамвайные, троллейбусные и автобусные маршруты вели туда же. К заводу относился испытательный полигон, п/я 100, который все называли «соткой». И электронный завод п/я 192, а затем переименованный в «Завод радиорелейных линий», а позже в «Днепропетровский машиностроительный», хотя никаких машин, кроме холодильника «Днепр», там не выпускали. Туннели подземного испытательного стенда находилось как раз под этим заводом. О том, что делали на этих заводах, в США можно было узнать из тонких книжек, продаваемых в супермаркетах, а в настоящее время из Гугла, и не об этом сейчас должна пойти здесь речь. Как это принято в коммунистических странах, комплекс окружала завеса секретности, пользуясь которой на комплексе держали в повиновении огромную массу людей, творя неслыханный и никак не наказуемый произвол.
 
ЗАВОДОУПРАВЛЕНИЕ «АВТОЗАВОДА».
(СНИМОК ВЗЯТ ИЗ ИНТЕРНЕТА)

 Секретность эта никому нужна не была. Например, в месте, где я живу имеется подобный завод. То, что там делается обсуждается в местных газетах без подробностей, в которых и всё дело. А ещё, и весь город знал это, туда не принимали на работу евреев. И это не уникально: по странной иронии судьбы, я, будучи в СССР евреем, в США стал «русским» и по этой причине меня, на такого рода заводы, тоже на работу не брали. Но дети, когда им это требуется, получают самые высочайшие допуски, хотя они русские. Причина дискриминации советских евреев очень проста. Когда всего не хватает, то лучше дать своим, чем чужим. На воено-промышленном комплексе платили больше, чем в других отраслях и поэтому предпочитали «своих». Как я выражаюсь: «Когда всего много, то и евреям достанется».
После развала Советского Союза выяснилось: а воевать-то не с кем! Раньше полное отсутствие всего необходимого объясняли необходимостью противостоять «враждебному окружению». Теперь оказалось, окружение-то вовсе не враждебно и у него масса своих проблем. Так что ему не до нас. Украине межконтинентальные баллистические ракеты не нужны, а радарных комплексов достаточно и существующих. Кроме того, Украина стала для России «иностранным государством», доверять которому изготовление такого рода оружие весьма рискованно. В России тоже были кое-какие ракетные-космические заводы (в Москве и Красноярске, например) и они как-то компенсировали потерю «автозавода». Денег на космические программы у Украины тоже не было, как и места для запуска ракет в космос (запуски можно производить лишь с определённых точек земного шара и таких на Украине нет). Впрочем, не знаю чьими стараниями, но нашлись, и то, и другое. Вместе с известным авиационным гигантом Боингом, была разработана система запуска с воды в районе экватора. Систем состояла из гигантской баржи с пусковой установкой и корабля, с которого осуществлялся контроль запуска и полёта. Корабль доставлял баржу с ракетой в благоприятную точку на экваторе где-то возле Новой Гвинеи. Здесь, центробежная сила вращение земли складывается с тягой двигателей, позволяя при том же расходе горючего поднять больше полезной нагрузки. Вся идея заключалась в том, чтобы получать прибыль, беря подряды от различных стран и организаций на доставку в космос их спутников связи и для исследовательских работ. Хорошая идея, неправда ли? Во время своего полёта на дирижабле, я рассмотрел с высоты 250 м и баржу, и судно, и их причал в порту Лонг Бич, к юго-востоку от Лос Анжелеса. В предприятии участвовало много стран, но изготовление самой ракеты было поручено Украине. Конечно, Боинг и сам мог бы построить такую ракету, но желание сэкономить на более дешёвом труде украинских рабочих, видно, превозбладала. Как говориться, «Скупой два раза платит, ленивый два раза делает». И ещё к этому: «И сказал Балда с укоризною: не гонялся бы ты, поп, за дешевизною».
«Автозаводу» предоставлялась возможность выйти на мировой рынок, завоевать репутацию, постоянно иметь заказы, содержать себя и кормить своих рабочих (и весь город). Всё что для этого надо было сделать – это делать свою работу качественно, по десять раз проверять и перепроверять работу критических узлов, механизмов и органов управления. Нет же! Эта наша привычка всё делать через жопу сказалась. Ракеты, изготовленные на «автозаводе» и контроль, изготовленный на «ДМЗ» оказались ненадёжными. Каждая вторая из них на старте, как я выражаюсь, «терпела поражение», падала в океан, вместе с оборудованием заказчиков, ценой во много миллиардов долларов или евро. Вот и заказчики перестали нанимать «Запуск с Воды» или как ещё это называлось. Чем теперь занимается «автозавод» я не знаю и, по правде сказать, мне это не интересно. Теперь туда берут на работу евреев. Правда, где они их теперь берут? Неясно. Говорят, евреи даже там начальниками цехов. И это очень плохой признак: если какие-то должности замещаются женщинами и евреями, то, значит, эти должности невыгодны и не приносят много денег и привилегий. Лучшие из евреев, умы и умелые руки, уехали в США и Израиль. Спроектированные и построенные ими ракеты работают надёжно и безотказно… Несколько раз довелось нам проехать вдоль «автозавода». Та же стена-забор, изрядно потемневшие. Те же Центральная и Восточная проходные. То же заводоуправление. И – нигде ни души. Ну чтож, глубоконеуважаемые мои, genosen большевики. «Наши» уехали для счастливой, обеспеченной жизни в другие края. А вам же остался «ваш автозавод». 
 
ПО «ИСТОРИЧЕСКИМ МЕСТАМ».
У каждого человека, прожившего более-не-менее долго в каком-то городе/посёлке /деревне, есть места в округе, с которыми интимно связана жизнь – его самого, друзей и тех, кто был ему близок. Исторические места для этого индивида. Для меня лично, это, и в самую первую очередь, те, где я жил, работал и проводил время. Дома, заводы, улицы, по которым любил ходить, река и наши стоянки не ней. Из этих, последних, наиболее частой перед отъездом, был, как мы его называли «Третий Остров». Если идти вверх по течению от двухъярусного моста, то это, действительно был третий по счёту остров. Как он на самом деле назывался – я «не знал, не знал, а потом забыл». Место исключительно удобное: с севера, через узкий пролив между островом и левым берегом – пригород Березановка. Там мы брали воду и, если надо было, ходили в магазин. От правого берега реки, с его высотными домами, остров отделял широкий пролив с юга. На «Третьем острове» нами устроен был, как бы самодеятельный курорт. Мы облюбовали бухточку в северо-восточной оконечности острова. Обычно, приходили в пятницу, занимали места для палаток. Иногда собирались 7-8 семей. В последний год перед отъездом, познакомились и подружились здесь с многодетным шофёром. Он стал приходить сюда каждую неделю со всей семьёй.  Это был крупный рослый мужчина, лет сорока пяти, с широким лицом, с густыми бровями, окаймлённое аккуратно подстриженными, начинающими седеть волосами, спокойный и рассудительный. Об его интеллекте можно судить, хотябы по такому факту. В то время, когда многие его коллеги гордо заявляли: «Мы вот университетов не кончали, а живём не хуже других», он серьёзно относился к учёбе своих детей. Младшенькая, Катя, восьми лет, обладала незаурядным музыкальным талантом и её учили в школе для особо одарённых детей. Это была, не по летам серьёзная, юная особа и, в тоже время - ребёнок своего возраста. Она, как и все её сёстры и брат, была хорошо воспитана и никаких проблем ни у кого из нас с этими детьми ни разу не возникало.
Вверх по реке стали ходить быстроходные катамараны-водомёты, заходящие во все места скопления людей, в бухту напротив «Третьего острова», в том числе. Если надо кому отлучиться в город, то достаточно было переправиться через пролив и дождаться теплохода, которые ходили часто.  Вот так, раз я отправился по делам, я, заскочив домой ненадолго, получил звонок из ОВИРА Кировского райотдела (это же надо!). Наша ведущая Альбина сообщила мне, что разрешение на выезд выдано нам неделю назад и нам даётся одна неделя покинуть страну. Мы ждали этого звонка два с половиной года. Те, от Кого Это Зависело, всё тянули резину, требовали всевозможные нелепые справки, месяцами не давали о себе знать. А один раз получилось совсем, как у Высоцкого: «Не шибко тут, а не то выйдешь счас из дверей». И вдруг, дают разрешение, да ещё дают нам знать неделей позже (правда, время на сборы нам продлили). На этом издевательства только начались. В московском ОВИРЕ нас заставили сидеть неделю с 8-ми до 5-ти... О ладно! Хек с ним! В конце-то концов, мы уехали, а они остались в своём говне...  Я купил водки, хлеба и сыра – всё что продавалась тогда в магазинах и с этим направился в речпорт. К сожалению, мы не могли сказать этому почтенному человеку, что видимся последний раз. Время было такое: всего приходилось опасаться. Но никогда не забудется тот вечер на «Третьем острове», у костра, тёплой задушевной беседы, атмосферы дружелюбия и взаимопонимания. Позже, в США, на охоте, доводилось мне палить костры у воды, но все это было уже не то. «Хоть похоже на Россию, да только всё же не Россия». Попасть на «Третий остров», по причине цейтнота по времени, мне не привелось. А жалко! Были и ещё места, которые хотелось бы посетить, но время не позволяло. В первую очередь это был охотничий домик на канале Орель-Днепр, где мы провели в течении многих лет изрядно времени. И ещё Орловщина – деревня на Самаре, где я много лет был в пионерских лагерях, а потом у нашего Горного института была там турбаза и я, заправляя туризмом, многократно на ней бывал.
За жизнь мою в Днепропетровске работал я по найму в следующих местах.
-Авторемонтный завод. С 1958 по 1963. Ученик токаря, токарь. Скажу не хвастаясь, в школе я был первый по физике и вторым по математике. А по сему, ничтоже сумяшись, по окончанию школы, пошёл поступать на механико-математический (!?) факультет местного университета. Был ещё физико-технический (!?) или физтех, для краткости. Мне сразу сказали: туда не суйся. Этот факультет готовит кадры для «Автозавода» и евреев на этот факультет не берут, также, как и на сам завод. Много лет спустя, я узнал, что евреев в университет не принимали вообще, ни на какой факультет. Когда я заправлял туризмом в Горном институте, к нам прибилась парочка из университета. Нечаянно, я подслушал их разговор. Какая-то преподавательница не могла пристроить своего сына потому, что он еврей, а евреев в университет не берут. Они были чистокровными арийцами, разговор их был беспристрастен и без каких бы то ни было комментариев по поводу правильности или неправильности такой политики. И я не попал в университет и удивляться здесь нечему. А что теперь делать? По тогдашним советским законам, человек должен был или учиться, или работать. Иначе его объявят «тунеядцем» и пошлют (куда не сказали). Начал искать работу. «У нас нет и не может быть безработицы!» Очередная большевицкая брехня! Ещё как трудно найти работу, особенно, если ты несовершеннолетний без специальности. Я на своей жопе это испытал. Чтобы устроиться на работу, необходимо иметь специальность, для чего, в свою очередь, надо иметь работу и научиться специальности. Заколдованный круг, да и только! Выбор специальности у меня тоже был ограничен. В продавцы евреев в те времена не брали, да и какой с меня продавец!? Моё очень плохое зрение, астигматизм и дальтонизм автоматически предотвращали меня от получения водительских прав чтобы стать шофёром. Мысль заняться традиционным еврейским ремеслом – а именно, портняжеством и сапожничеством – мне даже в голову не приходила. И очень хорошо, что не приходила! В первую очередь, я даже, сейчас не знаю, как туда можно было бы попасть. Но зато, сейчас я знаю, какой закройщик из меня получился бы!  У меня, правда, были ещё два выхода.
Можно было поступить в ФЗО – школу Фабрично-Заводского Обучения, где за два года из бывших десятиклассников готовили станочников, слесарей, контролёров ОТК всех тех, кто нужен на заводах и фабриках, и получить специальность. Люда Бардеева, вместе с которой я потом учился в институте, так и поступила. Ещё у меня была одна возможность, для объяснения которой придётся сделать небольшое отступление. Моя матушка читала электротехнику в Сварочном Техникуме. Завучем там был некий Сомов. А его жена была моей учительницей по математике. По причинам, которые мне никогда в жизни не узнать и не понять, оба Сомовы были зоологическими юдофобами. Никогда у фрау Сомовой, ни один еврей не получал «пятёрки», будь он хоть семи пядей во лбу. И хотя я тоже не был у неё исключением, она меня любила за мои способности и мою любовь к математике. Для меня и сейчас математика – это поэзия... Нередко, когда была контрольная, я делал за 45 минут все три варианта... По-видимому, она рассказала обо мне мужу, ибо он сказал моей матушке: «Пусть он придёт, и я его приму». Теперь-то я знаю: надо было воспользоваться этим предложением. Я бы имел специальность и мог без экзаменов поступить в институт. Но тогда я думал иначе, рассчитывая на следующий год поступить в институт. А пока надо было перебиться год. Специальность моя тоже была мне ясна: каким-нибудь станочником – токарем, фрезеровщиком, строгальщиком. Но устроиться на завод учеником было жутко трудно. «Малолетки» работали по 7 часов, а получали за восемь. Им положен месячный отпуск, и тд. и тп. Начальник отдела кадров завода Селеновых Выпрямителей приходилась моему отцу знакомой. Туда я и отправился. «Есть место только слесарем в кузнечный цех». Мне, почему-то не хотелось быть слесарем, но время поджимало, и я неуверенно изъявил своё желание получить эту должность. «Но там очень шумно». И она меня не приняла. Спустя много лет, потеряв слух, как я благодарен этой женщине! Я бы был глухим не в семьдесят, а уже в тридцать лет. Наконец, мой отец, состоящий в парторганизации авторемонтного завода, не без труда, сумел устроить меня учеником токаря в Отдел Главного Механика (ОГМ).
Здесь, вместо одного года, я зацепился аж на целых пять лет. В следующем году, на сей раз по своей вине, я провалился на вступительных экзаменах: наделал много ошибок в сочинение и получил «двойку». Поступил я в Горный институт, и притом на заочный, лишь на третий год. Мне ничего не оставалось делать как продолжать работать. Учили меня в мастерской ОГМ плохо. Часто гоняли рыть канавы, подвозить уголь в котельной, таскать и передвигать материалы – всё, что угодно. После окончания моего ученичества, всем, и мне самому, в том числе, стало ясно: токаря из меня не получается. И это не потому, что меня плохо учили. Чтобы стать хорошим рабочим надо быть внимательным, кропотливым и, главное, обладать отличной координацией движения между глазом и руками. Всё это у меня начисто отсутствовало. Зато у меня были другие качества – аналитический ум, широта кругозора, способность изучать новое, приобретать знания и умение и толково изложить их другим. Самое лучшее было для меня стать учёным, исследователем и преподавателем. В тогдашнем Советском Союзе этот путь для меня был начисто закрыт. Но не следует думать о времени, проведенном мною в ОГМ, как начисто потерянном. Я изучил станки, другое оборудование, инструменты. Научился нарезать резьбы. Да и с работой своей я в общем-то справлялся. В те времена дела делались так. Приходил слесарь, приносил поломанную деталь и просил меня сделать новую. Это были шкивы, всевозможные валы, винты, гайки, шестерни, корпуса, крышки, а от водопроводчиков – фитинги для соединения труб. ОТК не было, и, если деталь подходила – всё в порядке. Как хорошо или плохо она сделана – это никого не... волновало. И всё было бы хорошо, если бы не главный механик, Шубинский, Григорий Давыдович. Говорят, еврей или святой, а если и негодяй, то такой, какого ещё и поискать надо. Так вот, Шубинский и был таким негодяем. Наглый, бессовестный, на руку нечистый. Небольшого роста, но крепко сбитый, он отличался воистину железобетонным здоровьем, мог выпить сколько угодно и не выглядеть пьяным. Имея женой знаменитую на всю округу красавицу Розу, он изменял ей направо и налево, причём с такими, что я с такой на одном гектаре срать не сел бы. Меня он невзлюбил с самого начала, за что даже не берусь сказать. Скорее всего за то, что я был диаметрально противоположен ему и, как бы служил для него молчаливым укором.
Это он с удовольствием гонял меня на самые тяжёлые работы, рассчитывая, что я не выдержу и уйду. Однажды, пару лет спустя, проходя мимо канавы, которую я копал, он с удивлением сказал: «Я думал, ты у нас тут не выживешь. А ты смотри, выжил!». Результат его действий был прямо противоположным желаемому. Я приобретал силу, физическую и психологическую выносливость, уверенность в себе. В свою очередь, не оставаясь в долгу, я тонко, по-швейковски, издевался над ним при каждом удобном случае. В конце концов, ему удалось избавиться от моей персоны, переведя меня в моторный цех. А вскоре после этого, я ушёл с завода вообще. Но об этом несколько позже. Боже! Как устроены люди! И, когда несколькими годами позднее, мне встретился Шубинский, изувеченного инсультом, поддерживаемый, всё ещё красивой Розой, то стало по-человечески, до слёз, жалко его. В это же время, институтские дела шли у меня хорошо. Физика, химия и, особенно, высшая математика давались мне легко. Я до сих пор использую знания, полученные мною тогда. В нашей группе был один студент. Как-то он подошёл и спросил меня, не хотел бы я стать инструктором по обучению школьников работе на станках. Это был бы самый идеальный расклад для меня: и при станках, и «продукции давать» не надо. В зиму 1962 на 1963 год стояли лютые морозы, усугубляемые в этих краях ещё бесснежием и сильными ветрами. Отдельное здание стояло в незастроенном ещё пространстве между 12-м кварталом и Заводом Прессов. Пока дошёл, весь промёрз. Меня встретил мой сокурсник и повёл к начальнику, некоему Сорокину. Мы переговорили, и он сказал, вроде как я подхожу для этой работы. Внутри была группа старшеклассников. Девочка-еврейка пыталась настроить строгальный станок. Я подошёл, показал и объяснил ей, как это делать, как бы показав на деле свои способности. Мастерская была основана Заводом Прессов и те из школьников, которые успешно прошли здесь обучение принимались на завод учениками станочников.
Сорокин долго и нудно морочил мне яйца. «Придёшь через неделю». «Пока ничего утешительного» и тд, и тп. Наконец, месяцев через три, он сказал, что решил меня принять на работу. «Рассчитывайся со своей работы и приходи». Что я сдуру и сделал. Он долго, как зачарованный смотрел на «пятую графу» моего паспорта. Потом сказал: решение о моём приёме на работу откладывается на неопределённый срок. К тому времени я эти дела уже знал. Молча взяв свои документы, я даже не попрощавшись ушёл, выразив этим всё, что я об этой твари думаю. Впрочем, всё, что ни делается – всё к лучшему! Во-первых, вскоре эту программу свернули и пришлось, должно быть, Сорокину устраиваться где-то токарем, ибо ни на что больше он не годился. Во-вторых, мне был преподнесен урок. С тех пор, я никогда не подавал заявления об уходе со старого места до тех пор, пока не был на новом месте подписан приказ об моём приёме. Таким вот образом и закончилась моя работа на Авторемонтном Заводе. Это было моё первое (но, к сожалению, не последнее) место, где я начал в 17 лет зарабатывать себе на жизнь, изучил не только специальность станочника, но и многое другое оборудование. Этот опыт помогал мне потом в течении моей долгой и разнообразной трудовой жизни. Но главное – это общение с другими людьми, искусство, которое определяет кем тебя будут считать в людском коллективе, в который может тебя занести жизнь. Валерка живёт как раз напротив завода, и я мог бы туда пойти. Тем более, он тоже не раз снился мне по ночам. Но в этом не было уже никакого смысла. Того, моего завода давным-давно уже не было в живых. А смотреть то, во что это дело превратилось – самое последнее на свете, что мне бы хотелось.
Завод Артёма. 1963 и 1965-1966 годы. Токарь, строгальщик, технолог.  «В нашей стране нет безработицы!» - гордо провозглашал большевистская пропаганда. О да! Когда я кинулся искать работу, нет не директора рыбной базы, а всего обыкновенного токаря, то оказалось: это нелегко и непросто. Правда, не имея опыта в подобных делах во многом я сам был виноват. Раз, увидев предлинную очередь в отдел кадров, решил пойти туда, где такой очереди нет. Но там, где не было очереди, не было и работы. Обратился я и в бюро по трудоустройству, постоянно дающее объявления в газете «Днепровская Правда». Там мне заявили, трудоустройством, мол не занимаемся (!?). Так как «не было безработицы» в стране, то не было и пособия по безработице, хотя деньги с нас вычитывали исправно. И что предлагалось делать человеку, потерявшему работу и не могущему найти другую? На что жить, а кому и кормить семью? Намного позже узнал про способы зарабатывать себе на жизнь честно, но не числясь в штате никакой организации. Первый – разгружать вагоны по ночам. Приходишь, записываешься кем хочешь, хоть Наполеоном, работаешь всю ночь и утром получаешь десятку. Так подрабатывали, обычно, студенты, ибо жить на скудную стипендию было весьма нелегко. То же самое происходило и на овощебазах. Правда, там денег было меньше, но и работа легче. Были и другие пути, но я тогда всего этого не знал. На все хорошие должности устраивались по блату, но блата у меня тоже не было. Так шло уже три месяца. Положение моё становилось отчаянным: уже приходил участковый, дабы узнать: как это я «не работаю, но ем». И тут пришли ко мне Витька Кац и Лёнька Резников (оба, к сожалению, покойные) – мои одноклассники, еврейцы-красноармейцы. «Пошли-ка наниматься на Артём!» Ну пошли.
Очередь была с километр, но делать нечего, пришлось стоять. Мы достоялись и нас тут же приняли токарями. Никогда не забуду этого периода в своей жизни. Первый раз я вышел в ночную смену. Мне дали ДиП-300, большой и тяжёлый станок. Детали, которые нужно было обрабатывать разнообразием не отличались. Это были какие-то крышки из чугуна, реже цапфы из стали и всякие корпуса, тоже из чугуна. Все они были тяжёлые, по 35-40 кг. По трудовому законодательству я должен был пользоваться краном или позвать «вспомогательного рабочего». Этих последних не было. Краны-то были, но пользоваться их услугами было неудобно и медлено. Брали всё «на пуп». Впервые в жизни я оказался в условиях гигантского производственного цеха, работая на основную продукцию. Многое для меня было в диковинку – марки, ОТК...  Леньку и Витьку отделили от меня. Они были в других сменах и видел я их весьма редко. И мне надо было вечером ходить в институт 4 раза в неделю. Так как вторая смена мне не подходила, то я устроился работать 2 недели в третьей смене и 1 – во второй. На меня смотрели как на героя Советского Союза. Как я получил возможность в этом убедиться, человек не был спроектирован для того, чтобы он работал ночью. За исключением крайней необходимости – аварийный персонал, полиция и охрана, скорая помощь и пожарные, а также непрерывные производства – никто ночью работать не должен. В США, за исключением вышеуказанного, ночной смены нет. Правда, нет и чредования смен. Если кто нанимается в первую смену, то так и работает в ней всё время. А если во вторую, то всё время во второй... Как-то раз, подошёл какой-то человек- мужик (моя постоянная беда в том, что все меня знают, а я – не всех). «Слушай, зачем это тебе – так мучиться. Переходи на дневной. Получать будешь чуть меньше, чем здесь, зато забот меньше». Так я и сделал...
Когда пришла пора девятимесячной преддипломной практики, то я попросился на завод Артёма. Меня взяли токарем, в ту же смену, к тому же мастеру и поставили на тот самый станок. Как я позже выяснил, после моего ухода, на нём никто не работал. Прокантовался так с месяц. Потом пошёл в институт к своему руководителю практики. Так, мол и так. И денег мало и работа по сменам неудобно и ничему новому я не учусь. Он принял это моё заявление близко к сердцу и обещал помочь. И обещание своё выполнил. Вскоре вызвали меня в отдел Главного Технолога. Главный технолог, Иван Андреевич, высокий и полный мужик дет 55-ти, спросил весело: «Говорят, ты хочешь быть технологом?» «Да, хочу, очень даже хочу». И весь разговор. Меня перевели из цеха в отдел Главного Технолога техником–технологом, с окладом 75 рублей в месяц, что, вместе с зарплатой жены, позволяло нам жить, пусть без роскоши, но сносно. Я слышал слово «технолог» и раньше, но понятие об этом имел смутное. Оказалось, это тот, кто определяет, как должна быть изготовлена та или иная деталь и пишет инструкцию по её изготовлению – технологический процесс, или, по-простому, технологию. Если надо, заказывалось приспособление. Так как в ОГМ я сам решал, как мне изготовить деталь, и сам себе делал, если надо было, приспособления, то эта работа далась мне легко. Это не значит, что работа была лёгкой: попадались детали, над которыми надо было изрядно поломать голову. Приходилось, иногда даже, просить конструктора изменить деталь, для того, чтобы её легче было сделать. Но это было как раз то, что я любил и хотел делать и я с энтузиазмом отдался новой работе. Между прочим, на заводе было очень много евреев, и к ним относились хорошо. А может наоборот, потому, что к ним относились хорошо, потому и было много евреев. Там же я впервые встретился с Изей Черфусом, с которым судьба свела меня позже.
Горный Институт. Три года своей жизни в Днепропетровске с 1963 по 1966 годы я провёл студентом-дневником. Да, я перешёл на курс ниже, но при всех раскладах, всё равно, закончил бы институт в 1966 году. Не всё ли равно!  Скажу вот что. Конечно, что и говорить, возможность учиться вечером, сочетая учёбу с работой (весьма популярно в США) – великое дело. Особенно для тех, кто несмотря на превратности судьбы, стремится всё ж-таки получить высшее образование. Но если есть на то хоть малейшая возможность, не следует лишать себя самой счастливой поры в жизни – быть студентом. Безоблачное и безмятежное настроение. Экзамены, зачёты, курсовые... Большое дело!  Всё равно, ни о чём голова не болит! Но, самое главное, тут я был в своём амплуа. За исключением всего одного, некого Аксельрода, читавшего термодинамику, преподаватели меня любили, и, в особенности по станкам и инструментам. Спасибо ОГМ, тут я был на высоте. Не подумайте я хвастаюсь. Просто приведу пару примеров. Была лабораторная работа по станкам: нам показали коробку подач немецкого станка. В ней были два вала с постоянно сцепленными друг-с-другом шестернями. При чём, механизм обеспечивал 23 подачи. Как она работает и какие передаточные отношения производит? Крышка коробки с рукоятками управления была удалена. Нас было несколько человек в команде. Я сделал эскиз валов с шестернями и попросил одного из команды пересчитать зубья у шестерён (часть из них были спарены, т.е., составляли одно целое друг-с-другом). Я сразу же сообразил: валы были полые и в них находились тяги, двигающие скользящие шпонки. Все шестерни вращаются на валах свободно, но, с помощью скользящих шпонок, могут подключаться к валам и передавать крутящий момент, а пары спаренных шестерён образовывают двухступенчатые передачи. И посидев немного, всю эту загадку-разгадку выложил на бумаге. Другой пример: по курсу автоматизации производства нам предложили вместо обычного курсового проекта дать свои рекомендации по автоматизации передвижения механической крепи «Днепр». Крепь эта работала во взрывоопасных забоях и электричество исключалось. Только сжатый воздух – и всё. Никто не захотел, я же разработал три варианта автоматизации, причём один из них, регулятор давления, был принят за основу разработки. Когда я пришёл на экзамен по автоматике, преподаватель спросил меня, что я здесь делаю. Взял зачётку, поставил в неё «отл» и вернул её мне назад.
Дело прошлое, этих людей, скорей всего, давно уже нет в живых и могу рассказать и о другом. Был такой предмет: «Марксистко-Ленинский Диалектический Материализм» (интересно, при зачёте пройденного материала для американского эквивалента курса обучения, этот предмет засчитывается как «философия»!?). Курс вёл некто Поставной, бывший так же нештатным лектором обкома партии. Не зря же ведь я называю ислам коммунизмом, доеденным до совершенства, то есть до полного абсурда. Как и Коран, диалектический материализм дуалистичен и противоречив. Ибо и тот, и тот основаны на ложных исходных предпосылках. На лекциях, я иногда, притворяясь наивным, спрашивал, а почему там так, а тут по-другому. На частых в этом курсе семинарах, я откровенно, не стесняясь, подвергал уничтожающей критике «теорию» коммунизма, вообще, и внешнюю политику тогдашнего советского правительства, в частности. «Мы поддерживаем всякую нечисть, диктаторов и тиранов!» Он отвечал мне терпеливо и аргументировано, находя на всё, пусть не такое уж исчерпывающее и убедительное, но объяснение. Не зря же ведь держали его тогда в лекторах обкома партии! А жена его, Нина Павловна читала нам «политэкономию». Я во многом ей благодарен за те знания, которые она нам дала и философию, которую привила тем, кто умел её слушать и воспринимать. Она сумела превратить предмет в, по сути дела экономику производства. Расчёт цен, анализ рынка. Она говорила нам, на советских предприятиях, по крайней мере треть персонала является лишним и не только не помогают процессу производства, но, наоборот, мешают ему. Это можно сформулировать так. Если один рабочий выполняет свою работу, то нормально он реализует 100% своих возможностей и способностей. Если эту же работу делают вдвоём, то только 70% возможности каждого участника реализуется. И наконец, если приставить к этому делу третьего, то он только лишь будет мешать работать остальным двоим. Но, как я вскоре выяснил, именно так, в описываемое время, советская промышленность и работала. Когда я пошёл сдавать этот самый «Материализм», Поставной молча взял у меня зачётку и поставил в ней «отл». К моему удивлению, то же самое сделала и его жена. Вот тогда-то до меня дошло: самыми большими в стране антисоветчиками и антикоммунистами являются власть имущие, их апологеты и «теоретики», ибо они лучше всех знают, что к чему...
Мы ехали к Руслану на работу по новой (т.е. уже «после нас» проложенной) дороге вдоль левого берега. И тут слева я увидел свой бывший «родной завод». При мне южной частью территории завода был, тогда ещё дикий, берег Днепра. Забора не было и можно было просто посидеть у воды. Забора по-прежнему не было, но линия южной границы на добрых 50 метров отстояла от воды. Видать, берег засыпали для прокладки дороги. «Что с Артёмом?» «Закрыт», «А бумфабрика?» «Тоже». Какая жалость! Да, ещё работая там, знал я, что советские бумагоделательные машины ни в какое сравнение не идут с финскими, американскими и, особенно, японскими. И импортная бумага, возможно, дешевле, более высокого качества и удобней в употреблении (эта фабрика выпускала бумагу обёрточного типа в огромных рулонах). Я всё понимаю, но для меня, то была целая эпоха моей жизни. Моя работа технолога на Артёме началась с изучения (по книгам) устройства и принципа работы машин для производства бумаги. А вскоре, я обнаружил бумажную фабрику совсем рядом. Процесс на фабрике был автоматизирован, проникнуть туда через проход в заборе не составлял никакого труда. За десятки посещений этой фабрики я ни разу не видел там людей, хотя следы их пребывания были налицо. Бумажное производство интересно, хотя редко кто желает узнать, как получается та самая бумага, который каждый из нас за жизнь расходует тоннами. Бумага производится на гигантских, часто, четверть километра и более длиной, поточных линиях, которые, по секциям и изготовлялись на Артёме. Сырьё для неё (целлюлоза) размалывалась и туда добавлялся мел и клей. Количество мела и клея в массе и определяли тип бумаги – писчая, обёрточная, чертёжная и т.д. Масса подаётся сначала на металлическую сетку, проходящую через вибраторы. Здесь она разравнивается, из неё удаляется часть воды. Затем сырая бумажная лента переходит на транспортёр из сукна и остаётся там до конца процесса. Надо сказать, целлюлозная масса весьма агрессивна, вот почему, баки были изнутри облицованы нержавейкой, а все насосы выполнены из того же материала. И вообще, нержавейки на Артёме было хоть жопой ешь.
На следующей части линии, прессовой, бумажная лента формируется по толщине и из неё выдавливается некоторая часть влаги. Бумага прокатывается между массивными и гладко отшлифованными чугунными валами. Вал сборный, он состоит из чугунной трубы, к которой с обоих сторон прикреплены болтами крышки с цапфами, впрессованными в них. Именно эти крышки и цапфы точил я в 1963-м году. Но самой интересной очень даже любопытной частью секции является гранитный вал. Зачем он нужен и какую роль он играет в процессе получения более-не менее качественной бумаги, до сих пор никто не знает. Ещё когда в 105-м году китайцы изобрели производство бумаги, они применяли и сукно, и гранитную плиту для её формовки. За всё моё время пребывания на Артёме, любимейшим, что ни наиесть удовольствием, было для меня, наблюдать производство этих валов. Глыба, грубо цилиндрической формы поставлялась из какого-то определённого карьера. Сначала глыбу сверлили по центру насквозь алмазной коронкой. Потом торцы шлифовались в размер, в отверстие вставлялся вал и закреплялся в глыбе массивной гайкой. На токарном станке соответствующей величины, в центрах, глыбу обдирали шарошками, придавая ей, пусть с грубой поверхностью, но цилиндрическую форму. И, наконец, вал шлифовали. Не сразу, сначала кругами очень крупной зернистости, потом всё тоньше и тоньше. Если вам довелось когда-либо видеть гранитный пол, столешницу или что-то ещё из полированного гранита (памятник, скажем), то вы можете тогда представить себе поверхность вала! Вся красота рисунка камня была, как на ладони. Для отправки, этот шедевр, бережно обернув его в тряпки, укладывали в прочный ящик, засыпанный стружкой. В сушильной части, как это говорит само название, бумага подсушивалась полыми чугунными валами. Через них пропускается пар. Эти валы от предыдущих отличаются лишь тем, что в их цапфах имеется проход для пара. Т.е., мои детали подходили и к ним. Следующая за сушильной секция называлась, почему-то каландр. Каландр (cоlander) по-английски дуршлаг. А тут, успевшая уже почти подсохнуть, бумажная лента уплотнялась массивными, цельнолитыми валами. Глянец, рисунок и прочее, получают отдельной обработкой бумаги на соответствующем оборудовании. Последняя часть линии – накат, где бумага свёртывается в рулоны. Таково производство бумаги. На постройку линии могло уйти два с половиной года и больше.
На бумфабрике, хотя их линия была поменьше и попроще, чем те, которые строили на Артёме, весь процесс можно было наглядно наблюдать. Надо отметить, производство бумаги было одним из самых первых в мире (1806 год) полностью автоматизированных производственных процессов. Должно быть, в те времена одна паровая машина крутила, через трансмиссию всю линию. Теперь, конечно, у каждый вращающегося механизма был свой привод. Сначала я изучил производство бумаги сам (конечно в общем, ибо во всяком деле есть свои тонкости), потом начал водить на экскурсии таких же, как я, практикантов и всех, кто этим интересовался. Как видите, определённая часть моей жизни тесно связана с Артёмом и бумфабрикой. Культура производства на Артёме была высокой, насыщенной до отказа специализированным оборудованием, технология – сложной, может, излишне для такого класса деталей. Там я научился, как нужно и можно изготовлять изделия с большой точностью. Представьте себе корпусную деталь – параллелепипед с отверстием. Токарь, в четырёх кулачковом патроне, подрезает торец и растачивает отверстие. Если переставить деталь в патроне другой стороной и подрезать торец в размер, то теоретически, стороны детали параллельны друг-другу не будут. А вот если положить обработанную сторону на магнитную плиту плоскошлифовального станка и прошлифовать другую в размер, то оба торца будут параллельны друг-другу и перпендикулярны оси отверстия. Возможно, такая точность и не нужна, но чем точней изготовлена деталь, тем легче работать с ней на дальнейшей обработке и сборке. Да и узел будет работать дольше. Опыт работы, тот, что я приобрёл на Артёме, помог мне сразу же приступить к работе на следующем этапе моей жизни. Теперь вы поймете моё состояние при виде этих безжизненных предприятий.
Опытный Завод ПКТИ. 1966-1972. Технолог, Старший инженер по НОТ. Как я уже о том упоминал, по окончанию института меня «распределили» на этот завод. Он находился на «той стороне», то есть в левобережной части города. Туда можно было добраться либо трамваем-шестёркой до тупика, либо троллейбусом или автобусом по проспекту Правды и, наконец, поездом до станции Нижнеднепровск. В зависимости от обстоятельств, я, живя у вокзала, использовал любой из этих путей. Шесть лет, проведенные в этом месте, кажутся мне сейчас самыми яркими и плодотворными во всей моей жизни. Скорее всего, потому, что они пришлись на самые молодые и зрелые годы, когда кривая жизни дошла до своей верхней точки, но ещё остается некоторое время на прямом участке своего пути. Меня сразу же определили в отдел Главного Технолога. По сравнению с Артёмом тут всё было как-то меньше – сам завод, всего 600 человек, цеха, заводоуправление, всего в два этажа, и территория, правда, с железнодорожной веткой. На заводе изготовляли разработанные в Проектно-Конструкторско-Технологическом Институте (ПКТИ) опытные образцы машин, в основном, для обслуживания металлургических цехов. Сам институт находился в центре города, на площади имени этого людоеда Ленина, в высоком помпезном, сталинской ещё эпохи, шестиэтажном здании. Нам, технологам, там дела никакого не было и мы туда никогда не ходили. Для связи с проектировщиками, небольшой отдел конструкторов-кураторов, в составе нашего техотдела, решал все возникшие проблемы. В случае надобности, из ПКТИ конструктора сами к нам приезжали. Вот так я познакомился с Женей Фридманом, Генкой Барановым и многими другими, с которыми потом довелось мне работать. Была какая-то связь между Артёмом и Опытным. Соболенки и тут и там, Черчатые. Все друг друга знали. В нашем отделе работал Изя Черфус, бывший технолог с Артёма, а ныне тут; толковейший мужик, один из трёх самых лучших токарей, которых я когда-либо знал за свою жизнь. Он пользовался всеобщим уважением всей округи. И вообще, как на Артёме, к евреям здесь относились хорошо, и было их тут порядочно. Правда, если на Артёме большинство из них были ИТР-овцы, на Опытном преобладали евреи-рабочие.
Нас собралось человек несколько – сопоставимого возраста, молодые, задорные. Из них первым хочу отметить нашего начальника Женю Подковырина. Господь, Бог наш, он никого не обделил. Кому дал золотые руки, кому светлую голову, кому красоту, а кому и силу недюжинную. А вот Жене Он дал всё это вместе. Женя был высок, красив, умён, но при этом, руки у него были золотые, он умел руководить другими и устраивать свои дела. Полная противоположность вашему покорному слуге. Когда я приступил к работе, Женя, в то время, был в отпуске. Мне дали написать пару-другую технологий, а потом отправили в бюро заготовок, внизу, на первом этаже. Там не хватало людей и мною «заткнули дыру». В небольшой комнатке, кроме меня находились, в тот момент две женщины, чуть постарше меня и обе Люды. Одна, небольшого роста (я не стану называть её фамилии, ибо она в дальнейшем изложении упомянута здесь не будет), остроносенькая, но сильная, плотного сложения и весьма интеллигентная, была на 3 года старше меня. Другая, Асмолкина, на год старше, оказалась высокой, необычайно красивой, идеально сложенной бабой. Очки с тонкой золотой оправой были ей к лицу, что было необычно: ведь очки редко кого красят. Казалось бы, такой красавице – жить, да радоваться. Ан нет!  Натура у неё была злой и желчной. Язык – острее сабли саудовского палача и страшней атомной бомбы. Так как я был «ростом малый и здоровьем слабый», она меня не трогала: сильные слабых, обычно, обижают редко. Обе они были весьма толковы в своём деле. А «дело» заключалось вот в чём. Из всех технологий выписывались материал и размеры заготовок.  Потом подбивался итог по типу и размеру каждого материала и посчитывался вес. Это было необходимо для того, чтобы за год-за два (плановая система!) эти материалы заказать. В США, тоже самое, делает, обычно, конструктор, а материалы закупаются сразу, ибо их полно на свободном рынке. И когда я, года эдак через два, случайно узнал о давнем бурном романе Жени с Осмолкиной, то сказал только: «Какая это была красивая пара…». Но вернёмся к Жене. Рассказали следующее: вернувшись из отпуска и прочитав мои технологии, Женя сказал: «Этот будет работать у меня». Вскоре он отозвал меня из заготовок. Когда мы устраивали, так скажем, вечеринки по разному поводу, у кого-то в доме или, чаще, на работе. Женя был душой компании. Ко всем своим талантам, он ещё играл на гитаре и имел весьма недурственный голос... Я встретил Женю за несколько лет до отъезда. Он работала в одном из НИИ, куда меня не приняли по причине национальности. «С этим ничего нельзя сделать» - сказал он. Но уже в то время я знал: можно, ещё как можно! И сделал.
Следующей яркой фигурой, несомненно, был Иван Мачула или, как я его называл, Ив Семёнович. Был он худощавый мужик, ростом чуть выше среднего, тоже одарённый в огромной степени всяческими талантами. Исключительно хорошо играл в шахматы. Раз, просто так, сыграл, отвернувшись с четырьмя любителями и легко выиграл у всех. Знал немецкий и английский. И вообще, знания у него были какие-то энциклопедические. Он тоже умел играть на гитаре. Очень любил баб и, тоже, знал у них успех. Впрочем, к тому времени, я с этим вопросом успел уже разобраться. Ёбари, имея чутьё, какая даст, какая нет, подкатывают именно к первым. Порядочных женщин они соблазняют крайне редко, хотя и такое, иногда, случается. Но это всё, как бы сказать, частности. Ведь у каждого из нас есть своё хобби... Главное то, что он был интеллектуалом до мозга костей, а всё остальное – не так уж важно. Должность ему была конструктор по приспособлениям и оснастке. Другой такой конструктор, Валерка Булава, молодой парень, тоже, по-своему, колоритная фигура. Он был связан с богемой, баловался когда-то морфием, но вылечился. Умён и циничен. Это именно от него услышал фразу, ставшую для меня классической: «Да, я знаю, заграницей живут лучше, но там работать надо». Уже к этому ничего не прибавишь и не отнимешь. И, в самом деле, если он работал полчаса в день – и то было хорошо. Остальное время либо бездельничал, либо занимался какими-то своими делами, часто не совсем светлыми. У меня есть весьма веские на то основания подозревать его, во всяком случае, причастность, к торговле наркотиками. Раз показал мне шарик глинистого цвете. «Это план . Знаешь сколько он стоит?» И назвал цифру, от какой у меня глаза на лоб полезли. Да, он жил на широкую ногу, был постоянным завсегдатаем всех ресторанов, и в деньгах очень даже нуждался: зарплаты техника-конструктора не хватило бы даже на четыре посещения ресторана. Показал как-то и ампулу морфия в коробочке с ватой. Но с ним всегда было интересно. Живо рассказывал о жизни «золотой молодёжи» с которой, должно быть, имел контакты в ресторанах. Рассказывал, как однажды сидел рядом с Кобзоном. Тот, мол, одолжил у него рубль и не вернул. Мне ещё довелось поработать с ним в отделе 94 (об этом чуть позже).
Женя Сидненко талантами не блистал, но обладал неиссякаемым чувством юмора, каким умел заразить всех. Я до сих пор рассказываю анекдоты, в своё время услышанные от него. Их запас был у него, казалось, неисчерпаемый. Мог комично обыгрывать всякие ситуации, из произошедшего с ним и другими. Среднего роста, крепко сбитый, не дурён собой, со здоровым румянцем на круглом. чернобровом лице. Работал он технологом по сварке, и я многому у него научился по этому делу. Миша Борисенко – мужик постарше и поопытнее нас. В своё время был шофёром первого класса. Из-за высокого давления, он не пил, но всегда был непрочь поддержать нам компанию. За исключительную честность и простодушие его любили все. Последним был Володька Соколов. Он присоединился к нам несколько позже. Тоже, не блистал умом и талантами, но был молод, незлобив и вёл себя в компании должным образом. Отдельно стоял Изя Черфус. Он тоже не отказывался участвовать в мероприятиях и наших шалостях, но при этом как-то умудрялся держать, как бы, дистанцию между собой и остальными. Нет, нет! Он не был заносчивым. Просто, он был иным. Мы были «гнилые интеллигенты», а он рабочий. Спокойный, рассудительный, делающий всё в совершенстве. Такая вот была наша, если можно так выразиться, группа людей, собравшаяся в правильное время и в правильном месте. Валя Перова к неё как-то не примкнула, хотя тоже всегда была непременной участницей всех мероприятий. Как это всегда в жизни бывает, со временем, мы разбрелись каждый своей дорогой. Изя Черфус пошёл опять в токаря. Женя Подковырин – в главные инженеры, Ив Семёнович и Валька – в НИИ, Соколов – в другой НИИ, тот самый, в который меня не приняли и в котором Женя Подковырин, в конце концов, оказался тоже. Женя Сидненко переехал жить и работать в Никополь, где я с ним увиделся, когда был там в доме отдыха.
Что касается меня, то я был приглашён на вновь открытую должность инженера по научной организации труда (НОТ). Пригласили именно меня, ибо никто не знал, что надо на этой должности делать. Я тоже. Ведь научно организовывать труд при большевистской власти нельзя: для увеличения производительности труда, в первую очередь, надо было выгнать треть работников. А это невозможно. Ведь если ко всем прелестям коммунизма – отсутствие свободы и всего необходимого – прибавить ещё и безработицу, то восстание в стране неизбежно: всякому долготерпению приходит конец, если его испытывать долго и бесконечно. В конце концов это и произошло, когда жить стало невтерпёж. Позволю себе ещё раз утомить читателя одним примером. На задворках завода был склад и в нём - две кладовщицы. Делать там было и одной абсолютно нечего: где-то раз в неделю что-то там поступало и что-то там выдавалось. Когда одна из кладовщиц сама рассчиталась, я тут же подал докладную записку директору, чтобы эту должность сократить, за ненадобностью. И, как вы думаете, что!? Начальница планового отдела тут же устроила на это место свою племянницу. Вот научно и организовывай!  И я направил свою деятельность на улучшения условий и организации труда отдельных профессий и целых цехов. Был у нас литейный цех. Он походил на дантов ад - полутьма и языки пламени то тут, то там. Я предложил в первую очередь помыть стёкла. Потом, по моим чертежам, был сделан навес с лавочками и столиками. В столовой удалось договориться: по заявкам трудящихся к началу перерыва литейщикам заранее накрывали столы, дабы успели поесть и отдохнуть под этим самым навесом. На стенах цехов появились горшки с цветами для «улучшения психологического климата». Разработал типовой комплект и, как тут в Америке выражаются «организатор» слесарного инструмента - доска, где каждое сверло, метчик, головка ключа были на своём месте, снабжённом табличкой. Узнав, что в США мастер находится в цеху в застеклённой конторке-будке, я немедленно сделал чертежи, и, в каждом из двух ведущих цехов, такая конторка была построена. Мне рассказывали, директор ДЗМО (завод, к которому мы в то время были прикреплены) Звижулёв, увидев мою будку, тут же велел построить такие и на своём заводе. Я сделал копии в трёх экземплярах и отвёз на ДЗМО.
Размещался я теперь в Отделе Труда и Зарплаты на первом этаже. Кроме меня, там было ещё четыре человека. Справа, у окна был стол Бориса Николаевича, нормировщика, человека спокойного, обстоятельного, никогда не делающего ошибок. Это он рассказал мне, подробно и исчерпывающе об оккупации нацистами Днепропетровска, уничтожении ими еврейского населения города и о своей жизни в Германии, куда их угнали. Слева от меня сидела Валя Сергиенко. О, это тоже личность! Но всего на этих страницах рассказать невозможно. Напротив неё, у двери, Титов, Николай Иванович, полковник железнодорожных войск, в отставке. Он вёл себя тихо, но был умён и себе на уме.  Начальником отдела был Черванский, Алексей Иванович, человек, о котором стоит рассказать. Начнём с того, что это был одним из самых толковейших, знающих своё дело и умелых руководителей, каких в свою жизнь мне довелось знать. Но он ещё обладал редчайшей способностью множить в уме огромные числа. Когда у нас появилась счётная машина, по сути дела, механический арифмометр с моторчиком, он один раз, попросил Бориса Николаевича перемножить, на его выбор, девятизначные числа. Пока тот нажимал клавиши, Алексей Иванович выдавал готовый ответ. Сама по себе техника перемножения больших чисел известна и описана во многих местах, в том числе Перельманом. Феноменальна была скорость, с которой он это делал. Мы вернёмся к Алексею Ивановичу несколько позже, а пока хочу рассказать один эпизод, который мог бы показаться смешным, если бы он не характеризовал тогдашнюю жизнь в тогдашнем Советском Союзе во всей её красе. По роду своей деятельности, часто приходилось мне наблюдать ту или иную деятельность работников, производительность и условия труда которых я хотел бы улучшить. И вот, раз, вызывают меня в завком. Один мой приятель, слесарь, а по совместительству профсоюзный деятель, говорит мне: «Вот на тебя поступил донос . Ты, мол, ничего не делаешь, а зарплату получаешь. Что ты на это скажешь?» По совету Алексея Ивановича (да я и сам помнил, как в страшные времена одна бумажка спасла человеку жизнь), я подробно документировал свою деятельность. У меня было множество толстых папок с планами НОТ, чертежами, докладными записками и расчётами. Всё эту документацию я предъявил проверщику, и он тут же признал донос необоснованным. Более того, написал он, моя деятельность многогранна, плодотворна и принесла много пользы нашему предприятию.
Работа на Опытном Заводе научила меня многому тому, что здорово пригодилось мне в дальнейшей жизни. Я очень многому здесь научился. Как изготовлять детали очень высокой точности на ординарном оборудовании. О термообработке, и сварке сталей с повышенным содержанием углерода, которые считаются «несвариваемыми». В бытности своей экономистом, научился рассчитывать стоимость проектов, что потом, уже в США здорово мне пригодилось. Встретил много толковых и умелых рабочих, равных которым мне больше увидеть не пришлось. Да всего не перечислишь. Но больше всего на свете ценю я урок, мне здесь преподанный: самое главное в жизни – это уметь строить свои отношения с другими людьми. Я пришел туда уже с некоторым опытом в технологии. И сразу же начал писать технологии. Меня начали вызывать в цех. Это вот не так, то не это... Я встал в позу: ведь мои технологии правильны! Так можно сделать деталь и, притом, наилучшим способом! В чём ваша проблема!? Наконец, цеховой технолог Коля Геда , тоже, как и я бывший токарь, сказал мне: «Слушай, твои технологии правильные и, я бы сказал очень хорошие. Но мы тут привыкли делать по-своему». Я не внял этому мудрому совету, и умудрился со всеми перессориться. Естественно, малейшую мою ошибку (а я большой мастер их делать) в цехах подымали на щит и раздували до пропорции слона. Женя Подковырин уже устал защищать и выгораживать меня. И я начал искать работу. В одном месте меня брали конструктором, и я приготовился уходить. И тут, внезапно вдруг, я сказал сам себе: «Слушай, ля поц! Вот ты пойдёшь на новое место и поведёшь себя там таким же образом. И опять перессоришься со всеми, и опять будешь искать работу. Ну нет! Так нельзя. Наладь, сначала отношения со всеми, а потом уйдёшь». Я продолжал всё тем же путём, но не нагло «я, мол, знаю, что как, а вы нет, делайте, как я говорю», а потихоньку, ненастойчиво и постепенно. Я начал прислушиваться к тому, что говорят мне люди, внимать их советам и пожеланиям. И вдруг, к величайшему моему удивлению, все мои недавние враги стали моими лучшими друзьями. Цеховой технолог Попов, с которым мы схлёстывались до хрипоты, уходя в отпуск, всегда требовал, чтобы его замещал только именно я, даже когда я уже работал по НОТ. Не могу, не берусь, сказать, сколько бы ещё я проработал бы в этом месте. Меня всё здесь устраивало, но, самое главное, возможность изготовить всё, что надо было для лодки и дома, достать любой крепёж, детали и материалы. Все были свои, всё - под рукой. Но в 1972 году я ушёл оттуда, можно сказать, не по своей воли и весьма странным и неожиданным образом. Произошло это так.
Алексей Иванович, мой руководитель, был жертвой большевистского режима. Что, как, при каких обстоятельствах – я не знаю. Как все узники концлагерей – большевистских ли, нацистских ли – он хранил молчание. Причину этому я понял лишь недавно, когда уже здесь, в США, судьба свела меня с бывшей узницей Освенцима. Я всё время пытался взять у неё интервью, дабы написать об этом. И она, не отказывая мне, тем не менее, всячески уклонялась. Наконец, мне сказали: ей больно не только говорить об этом, но даже думать и вспоминать. Но моя знакомая жила с этим (а куда денешься!), воспитывая детей, внуков и правнуков. А вот Алексей Иванович не смог. Семьи у него не было: он потерял её после ареста и заключения в лагерь, а новую не завёл. Жил в отдельной комнате в общежитии, напротив завода. И вот, лишённый моральной поддержки любящей семьи, верных друзей и товарищей (да и кому можно было верить в то время!), он (не он один!) нашёл для себя выход в вине. Я люблю выпить, зачем врать! И очень редко упускаю такую возможность, если обстоятельства (не надо писать, вести машину или сдавать кровь) позволяют. Но, как хотите, я себя алкоголиком не считаю. Моё определение алкоголика – это субъект, какой совершенно не может нормально функционировать и жить без принятия алкоголя. Я же могу, если обстоятельства (болезнь, характер работы, обстановка) заставляют обходиться без алкоголя сколь угодно долго и это меня никак не беспокоит. К тому же, я завёл себе правило, которое неукоснительно соблюдаю: никогда не пить с горя, но только с радости. И если «туго приходится», я напрягаю свой ум, волю и не жалею усилий, чтобы выйти из тяжёлого положения с честью для себя. К величайшему моему сожалению, Черванский да был алкоголиком. Друзья мои (а их теперь был почти что весь завод) часто подкалывали меня. «А твой Алексей Иванович...».  Я защищал его, хорошо понимая неубедительность моих слов. И, как у многих таких, как он, у него, должно быть, развилось чувство страха за своё пребывания на руководящей должности и необоснованное недоверия к тем, в ком он мог заподозрить в посягательстве на свой статус, который, видимо, считал ненадёжным.
Почему именно меня он заподозрил в недоброжелательности и каких-то тайных намерениях – этого я в этой жизни никогда не узнаю. Сейчас приходят в голову мысли, за достоверность которых я не ручаюсь. В том-то и беда, везде, где бы я ни задерживался на более-не-менее длительное время, я, против своей воли и желания, становился фигурой, как бы легендарной . Считалось, я могу всё – добиться любой поставленной цели, суметь в любой ситуации выкрутиться и провернуть любое дело. Не знаю, что там ещё считалось, но часто посылали «на прорыв», один раз даже в производственный отдел, работу чисто плановую, не требующую технических знаний. Всё это верование не соответствовало никак реальной действительности и его придерживалось лишь те, кто меня не знали достаточно хорошо. Женя Подковырин, умевший каждого видеть насквозь, верил мне безоговорочно. Если на меня поступала жалоба, то спрашивал, в первую очередь меня. Он знал: я всегда скажу правду, даже если это мне повредит. Женя говорил обо мне так: «Он очень уязвим и всегда нуждается в ком-то, кто бы его защищал и продвигал». И сам Алексей Иванович, может несознательно именно это и делал. В чём он мог меня заподозрить? Какие тёмные мысли могли придти в его, в общем-то светлую голову?.. Этот день я буду помнить, до тех пор, пока моя память не потеряет способность работать вообще. Я договорился с одним товарищем поехать к нему на лодочную стоянку в устье Самары посмотреть в Самарском Разливе семена кувшинки, которыми я тогда интересовался. Был, как раз, разгар сезона утиной охоты и взял с собой, на всякий случай, ружьё. Я часто, если надо было, приносил ружьё на работу и держал его сверху на шкафу. Обсуждая что-то с кем-то, я задержался, а когда пришёл в отдел, все уже ушли. Начальник был один. «Уходи-ка ты по добру-по-здорову, а то я найду способ тебя уволить... Сейчас на ДЗМО набирают конструкторов». Я был ошарашен. «Хорошо, Алексей Иванович, я сделаю, как Вы сказали». Взял ружьё и ушёл. В своей работе я имел самостоятельность и право делать то, считаю нужным. И вот, сказав, что мне надо поехать на ДЗМО, я прихватил, для видимости, какие-то бумаги, и туда отправился. Пошёл к главному конструктору. «Я слышал вы набираете конструкторов. Я вот такой-то и такой-то и хотел бы у вас работать». После получасового собеседования, меня тут же приняли конструктором с окладом 120 рублей. Я попросил их, когда выйдет приказ о моём зачислении, дать мне две недели на сворачивание моих дел. И эту просьбу уважили тоже. После этого я продолжал работать как ни в чём не бывало.
И вот получаю звонок: зачислен, и мне предлагается явиться в отдел кадров ДЗМО для оформления. Подошёл к Черванскому. «Алексей Иванович, я сделал, как Вы сказали». «Что я сказал?» «Вы сказали, чтобы я поступил в конструктора на ДЗМО. Я и поступил». «Я не помню, чтобы я этого говорил...»  Он не помнил! Но дело было сделано. Отступать я не привык. Да и работать с человеком, пусть исключительным, но подверженное перепадам настроения и, самое главное, не доверяющего тебе, не очень было приятно. Поверьте мне ещё раз, но никакого зла и обиды у меня на Черванского не было. Я тепло попрощался со всем заводом. Все были мои друзья. а расставаться с друзьями всегда нелегко. Моя новая работа, последняя в Советском Союзе, находилась в здании ПКТИ, на шестом этаже. Окна, с одной стороны смотрели на площадь имени этого людоеда Ленина, с другой - на собор Святой Троицы, если так можно выразиться, нашу областную церковь. Работе в 94 отделе ДЗМО подробно описана в моем рассказе «Мадам» и не буду повторяться. Скажу только, здесь я понял: каждое ремесло имеет свои тонкости и особенности, которые надо знать и изучить, чтобы заниматься этим профессионально. До этого я выполнил тысячи чертежей, но, по сути дела, был конструктором-любителем. Раньше мои чертежи никто не проверял, кроме, разве что, преподавателей института. Теперь меня проверяли по содержанию мой непосредственный руководитель, а по форме – ОТК, следящее за соблюдением правил и стандартов на чертежи. Только недавно, купив (нехай лежить) учебник по черчению, я узнал, что был поцем и мудаком, всё делающим не так. Там было написано (перевод мой) так: «Если чертёж некачественный, плохо оформленный, то это подрывает доверие как к самому чертежу, так и тому, кто его начертил». И хотя по моим чертежам и там, и тут изготовлены тысячи деталей, узлов, машин, механизмов и сооружений, все мои чертежи были именно такими – начерченными, как «курица лапой». Странно, но за графику меня нигде не ругали. Я и теперь продолжаю конструкторскую работу, но черчу (как и пишу) на компьютере. Компьютер, как паровая машина или трактор - одно из самых величайших достижений человечества. Тем, у кого жопа вместо головы, он даёт мозги, а тем, у кого, как у вашего покорного слуги, руки из жопы растут – эти самые руки. Программа следит за стандартами, буквы – все печатные. Красота, благодать! А полученные опытом работы в 94-ом отделе навыки и приёмы, использую для размещения на поле чертежа проекций и разрезов, а также правильной простановки размеров.

 
ЗДЕСЬ, в ЭТОМ ЗДАНИИ, на ШЕСТОМ ЭТАЖЕ, ВАШ ПОКОРНЫЙ СЛУГА ПРОРАБОТАЛ с 1972 по 1978 год, до САМОГО СВОЕГО ОТЪЕЗДА в США.
 
Я проработал на ДЗМО до самого своего отъезда. Здесь я встретил многих, из тех, уже бывших, конструкторов ПКТИ, которых знал по Опытному. Встретил Валерку Булаву и Марка Володарского, которого видел раньше. С Опытным поддерживал постоянную, хоть и нерегулярную связь. Так я с сожалением узнал, что мой бывший начальник, Черванский, Алексей Иванович, покончил с собой, повесившись. Надеюсь, Господь, Бог наш, да найдёт возможность смиловаться над его душой: ведь Он – милосердный Бог. К моему сожалению, эта вздорная легенда о моей «всеспособности» прикочевала следом. Меня по-прежнему бросали «на прорыв». В отдел нестандартного оборудования, где я спроектировал цех точного литья (мне дали в подчинение группу конструкторов) и, даже (вы можете себе это представить) в отдел снабжения (!?). И, к моему собственному изумлению, там я оказался невероятно успешным. Когда меня посылали за чем-то, те к кому меня посылали видели, что я не проныра-снабженец, а наивный инженер, посланный по ошибке. И мне давали: им-то было всё равно кому дать. Но, всё же, большую часть времени я провёл в своём 94- м отделе. Символически, я начал и закончил свою работу с металлоконструкций, и это же была моя первая работа в США. Меня определили в бюро общих машин и механизмов. И именно этим я занимался. Одной из моих работ было укорочение заднего ведущего моста грузовика ГАЗ-63, с тем, чтобы его можно было использовать на самоходных машинах для обслуживания металлургической промышленности. Эти машины мы строили на Опытном, и они не были мне в диковинку. Начальником группы был Викторов, Виктор Викторович, молодой мужик, душа человек, яхтсмен высокого класса. Но к сожалению, кроме этого и, ещё, интересного сочетания фамилии, имени и отчества, ничего особенного или хорошего у него не было. Руководитель он был никакой, нуль без палочки и специалист тоже, тем не менее, нередко становившийся в позу, если ему возражали. Фактическое руководство бюро, он переложил на паршивого жида, Женю Розенфельда. Этого дружно ненавидели как евреи, так и православные. Он же ненавидел и изводил именно меня и, как я думаю, по тем же причинам, что и Шубинский. В конце концов, я, объявив забастовку протеста, ушёл из бюро. И попал работать к очень интересным людям.
Бюро металлоконструкций создали вскоре после начала работы отдела. Сначала на должность начальника бюро пригласили некого Волкова, Валентина Сергеевича, как было сказано, известного специалиста по этому делу. Волков поставил сразу же такое условие: людей в своё бюро набирает он сам. Говорили, что он никогда не брал в свою группу ни одного еврея. И действительно, я сам видал, как пришёл к нему, как в Америке говорят, на интервью, высокий красивый еврей и он его не принял. Но, честное моё слово, я не могу утверждать по какой причине. Из-за национальности или, он ему просто не подошёл, как специалист. Всего у него работало шесть человек. Но я расскажу здесь о четырёх из них. Валик Кремень. Один самых толковейших мужиков, которых я когда-либо знал. Он знал и умел всё на свете. И мог научить любого - даже меня научил красить. Вторым был Петя Тугин. Я был знаком с его женой: та была спортивным администратором, а так как я не пропускал ни одного соревнования по всем видам спорта, то мы часто виделись. В отличии от своей жены, маленькой худощавой женщины, Петя высок, красив, подтянут. Оба, Валик, и с ним Петя, исключительно знали своё дело, легко могли сделать расчёт любой сложной металлоконструкции. Диаграмма Кремоны  была для них легче, чем кому-нибудь таблица умножения. Третьей была Алла Кузьмина. Это была, несмотря свой возраст (лет на десять старше меня), изумительно красивая, хорошо и пропорционально сложенная женщина. Но вела она себя так строго, что никому даже в голову не приходила мысль «подканать» к ней. Конечно, Алла выполняла всю необходимую работу – чертила, притом, как всё, что она делала, в совершенстве и всё ещё, что надо было. Но главная её роль были подсчёты. Она совсем не делала ошибок. И хотя она меня потом крыла во всю, почём зря, за ошибки, отношения у меня с ней были довольно-таки дружеские. Она была заядлый книголюб, интересовалась лекарственными травами и их эффектом на организм и всякого рода мистикой. На этой почве у нас было много общего.
Незадолго до моего отъезда, она зазвала меня в подвал, достала колоду карт и, с точностью необычайной, рассказал и предсказала, что происходит сейчас и произойдёт с нами в ближайшие полгода. Я не переставал думать об этом феномене. Саму Аллу, как она рассказывала научила этому женщина, цыганка, как она думала. Но та называла себя «сербиянкой». И ещё, по её словам, она не всегда могла это делать и для этого надо было «сосредоточиться». Я предлагаю своему читателю свою версию объяснения способностей истинных прорицателей. Конечно, подавляющее большинство тех, кто этим занимается – шарлатаны, вещающие события, происходящие почти с каждым и почти всегда. Но есть и весьма небольшой процент таких, которые, как Алла, действительно предсказывают, то, что на самом деле произойдёт. В Библии категорически запрещается гадание, обращение к духам умерших и прорицательство. На это есть причины. Только Господь и избранные Им пророки имеют право предсказывать будущее. Те, кто кроме них занимаются этим, те посягают на то, что им не принадлежит. Да, у каждого есть предопределённая судьба. Но Господь может эту судьбу изменить, если сочтёт это нужным. Но есть и ещё одна причина. Я считаю: те, кто действительно могут узнать скрытое от них настоящее и будущее, нашли способ путём «сосредоточения» как-то связаться с бесами. Бес – это неприкаянный дух. В отличии от призраков – духов тех, кто внезапно умер, не успев чего-то важное сказать или сделать, бесы – это души непохороненных, грешников и все другие, не попавшие туда, где душе положено быть. Там всё известно и бесы через медиум рассказывают всё о данном конкретном индивидууме. Надо отметить: не всякий может быть медиумом. Для этого тот человек должен быть к этому предрасположен. И Алла, видимо, была.
Четвёртым персонажем в этом бюро, о котором я хочу рассказать подробней, была Катя Оплачка, жена главного энергетика Опытного Завода, Серёжки Лихачёва (она потом приняла его фамилию). Серёжка был лодочником, мы собирались на Третьем Острове, и, как упоминал выше, часто большими компаниями. Вот так я и познакомился с Катей. На берегу, что называется. Работала она в ПКТИ. Как-то Катя сказала, что переходит к нам в бюро Волкова и, вскоре, на самом деле перешла. Катя небольшого роста, подтянута, но ни в коем случае не Д2С (доска и 2 соска) – оформлена надлежащим образом. Личико живое круглое смуглое. Назвать её красавицей можно лишь с изрядной натяжкой. Но она, прямо –таки излучала очарование, не поддаться которому нелегко, если вообще возможно. Но была серьёзным и вдумчивым конструктором, толковым и исполнительным работником (иначе Волков её бы не взял). Чертила детали и узлы, но чаще, как и Алла, проверяла на ошибки и считала веса. Вот так, Волков окружил себя не только толковыми, но приятными на вид людьми. В бюро не было никаких персональных трений, разногласий и антипатий, что весьма важно для чёткой слаженной работы. И чётко, и слажено, они работали.  У нас же в бюро, при фактическом отсуствии руководства, всё было наоборот.  Не знали куда себя девать, чем заняться. Играли в «Морской бой», болтали, ходили в гости в соседний отдел. И только я работал, как проклятый. Но я это делал не для них, а для себя. Ведь там, куда я вознамерился поехать мои трудолюбие и трудоспособность могли быть решающим факторами для выживания в новом для меня мире (так оно и оказалось). Во время моей «забастовки» мне сочувствовали и давали работу со всех бюро, дабы меня не обвинили в демонстративном ничегонеделании (недемонстративно – пожалуйста). И вдруг подошёл Валик. «Ты бы хотел работать в нашем бюро?» «Конечно, а вы меня возьмёте?» Вопрос был глупый. «А зачем же я тогда к тебе пришёл?» «Я много ошибок делаю». «Ничего, ты твори, а мы уж тебя поправим». Так я начал работать с этими людьми. Не только были они все первоклассными специалистами, все были начитаны. «Война и Мир» обсуждалась, во всех аспектах, словно соседи по общей кухне обсуждают друг друга. Как-то раз, Валентин Сергеевич заметил, что вот образы офицеров и высшего общества выписаны великолепно и чётко, а образ солдата Каратаева получился несколько бледным, ибо Толстой не был в совершенстве знаком с жизнью простых солдат. И только потом, сам ставши писателем (так сказать), я понял, как прав он был: писатель должен хорошо знать то, о чём он пишет. Иначе оно будет выглядеть бледно и неубедительно. Я не сомневаюсь, Лев Толстой к своим солдатам относился хорошо. То есть следил, чтобы они были накормлены, одеты адекватно и не подвергались дурному обращению. Но он-то проводил время со своими товарищами-офицерами , а повседневной жизнью солдат занимался его сержант. И он её не знал. Будучи помещиком, он знал всё о крестьянах, а вот о солдатах – не очень.
Описание моей работы в 94-ом Отделе не может быть законченным без упоминания об ещё двух ярких колоритных фигурах. Первой, несомненно, был Марек Володарский, сын Главного Экономиста ДЗМО. Вот, воистину, «Отцы и дети!» Отец – утончённый, «гнилой» интеллигент, а сын – боец, привыкший «идти напролом». Бывший боксёр, напролом он и шёл. Я никогда не видел, чтобы Марек чертил (я не утверждаю, что он не чертил вообще, но, лично я, этого не видел). Формально, он числился в бюро того самого Локоткина, что, как я упоминал выше, проживает теперь возле Сан Франциско. А вот что он на самом деле делал сказать трудно. Впрочем, один из видов деятельности мне известен: он «выбивал деньги». Для читателя, который никогда не жил при коммунизме, или, если и жил, то не соприкасался с этим феноменом, выражение может прозвучать дико. А посему, поясняю. Допустим, одно предприятие «А» должно поставить предприятию «Б» крупноразмерное оборудование, как, скажем, уникальную поточную линию или же, как в нашем случае, комплексную систему для обслуживания цеха мартеновских печей. Но полная поставка задерживается по сотне причин – не готово из-за общей расхлябанности, нужна доводка, ибо на испытании всплыли бесчисленные недоработки, не успели покрасить, мало ли что. Но по отчётам, оборудование докладывается доставленным заказчику, установленным там, и уже работающим. Всё вроде бы хорошо: бумага всё стерпит. А деньги!? Ведь за проделанную работу надо заплатить. Вот и едут на предприятие Б посланцы уговаривать их заплатить за неполученный товар. И, как говорит мой попугай, «Do you know what? (Вы знаете что?)», в большинстве случаев деньги переводят. Ибо тем тоже выгодно доложить о «внедрение передовой технологии, механизации и автоматизации производства». Занимались этим, в основном, особые личности, имеющие к этому талант и которым начальство доверяло. И вот почему. Этим, помимо Марека, занимался Черванский, тот же Розенфельд (за что его и держали) – и все они крепко держали язык за зубами. Но кое-когда, кое-как (особенно во время «дружеских попоек») от них всё же прорывалось слово-другое иногда. Как я себе это представляю, им выдавалась под отчёт осязаемую сумму денег с правом расходовать их по своему усмотрению для пользы дела. И они водили соответствующее лицо, часто мелкую сошку, но от которой зависело многое, в ресторан, дарили цветы и другие мелкие, приятные мелочи – и дело делалось. Вот так-то!
Не могу сказать почему, но Марек сразу же взял меня под покровительство. Видно, многие из сильных натур просто испытывают потребность кого-то защищать и о ком-то заботиться. Когда на меня нападали, нередко, почём зря, Марек, не колеблясь даже и пол секундочки становился на мою сторону. Очевидно, его положение было весьма прочным, ибо он не боялся ни начальника отдела, ни парторга – никого. Или он просто, как бывший боксёр, вообще ничего не боялся. Недавно только, Локоткин рассказал, как Марек, придя к Розенфельду пообещал: «Если будешь его трогать – набью морду!» Правда, с переходом моим в бюро Волкова, меня оставили в покое: он поставил и другое условие – со своими людьми я буду разбираться сам. И ко мне ни у кого из них нареканий не было . А ещё, Марек, также, часто координировал проекты, осуществляя связь между отделом и цехом. Марек был неистощимым источником юмора. Я до сих пор рассказываю услышанные от него столько лет назад анекдоты. Но не удержусь от рассказа об (одной из) его проделки, в которой мне поневоле пришлось поучаствовать. За всё время царствования коммунизма всегда была острая нехватка всего необходимого. Те жалкие крохи приличной жизни, что ещё где-то были, улавливались власть имущими, их холуями и теми, кто раздавал миски с пойлом нам, «первобытным рабам» коммунизма. Поэтому, если где-то «давали» что-то, мгновенно выстраивалась очередь длиной до луны. Во двор ПКТИ, нерегулярно, время от времени, привозили свежую рыбу от рыбного магазина неподалеку. Добровольцы из очереди учреждали номерки и следили за соблюдением порядка. Получив свою рыбу, они свои функции передавали очередному из очереди. Работая, мы все регулярно бегали проверять как идёт очередь. И вот раз, во время такого события, подходит Марек. «Идём, уже твоя очередь подошла». Пошли. Он подвёл меня к столу, где стояли весы. «Дайте незрячему рыбы!» Я стал оглядываться по сторонам, ища глазами незрячего. И тут до меня дошло, что этот самый «незрячий» - я и есть. Что он им там про меня наболтал – никто никогда не узнает. Но отступать было уже некуда. Мне отвесили рыбу, я протянул деньги, получил сдачу, и он за руку вывел меня оттуда. Долго смеялся весь наш 94-й отдел, смеялся я и сам. И сейчас, за семейным обедом говорю частенько: «Дайте незрячему салату...» Таков был Марек. Я, перед самым своим отъездом, оказал Мареку, услугу, о которой до сих пор вспоминаю тревожно. Марек был собачником. Во время описываемых событий у него жил боксёр. Он им премного гордился. Мог часами рассказывать о своём псе. И вдруг он обращается ко мне с просьбой застрелить эту собаку. Я, конечно, наотрез отказался, но Марек (не зря ведь же, его посылали «выбивать» деньги) умел «уболтать» любого... До тех пор, пока моя память будет работать, я не забуду этого. Марек нашёл кого-то с «Жигулями» и вот мы едем. Я знал все места в округе и говорил водителю куда держать. Бедный пёс положил мне, на колени свою голову. Будущему своему убийце!  У него был рак. В те времена ветеринарная помощь была бесплатной и, я уверен, была и такая услуга, как эвтаназия больных особей. Почему Марек захотел так, huy knows... Я выстрели два раза подряд собаке в голову. Из неё ударили фонтаны крови. Вот тогда я и увидел, какие страшные раны наносит дробь с близкого расстояния. Хотя одной такой раны было больше, чем достаточно, Марек заставил меня выстрелить ещё четыре раза.
  Ещё одной колоритной, примечательной и очень интересной фигурой была Валя Недоруба. Среднего роста на верхнем пределе, стройная, чернобровая и черноволосая – настоящая украинская красавица, прямо-таки шевченковская Катерина. Но в отличии от Катерины, у неё было холодное сердце и расчётливый ум. Она была королевой, ;-femme (самой главной), привыкшей во всём быть первой и не желающей этого первенства кому бы то ни было уступить. Такие есть в любом коллективе, а Валя была в нашем. Должность ей была техник-конструктор, с окладом, должно быть, рублей эдак 75 - копейки. А посему, она, в большую часть времени, предпочитала принимать посетителей (сама она посещала других редко – все должны были приходить к ней), за разговорами обсуждать актуальные в этот момент ситуации или ходить в универмаг - напротив. Начальство всё это переносило спокойно. И вовсе не потому, что её муж являлся начальником цеха на ДЗМО. Просто, как я выражаюсь, она сумела себя так поставить. Не обладая особым умом, имела она, тем не менее, неимоверно развитое «шестое чувство», позволяющее ей принимать почти всегда правильные решения, видеть каждого насквозь и, даже, предвидеть будущее. Валя была первой, встретившей меня, когда я, растеряно озираясь, вошёл в огромный, полупустой ещё тогда зал. Она назвала меня по имени и отвела к моему рабочему месту. Оказалось, она сидит позади меня. У нас установились очень хорошие отношения, продолжавшиеся до самого моего отъезда. Мы так ни разу не поссорились, и никогда друг на друга даже не обиделись. Валя была перфекционисткой. По её собственным словам, она либо ничего не делала совсем, а если делала, то в совершенстве. Однажды я зашивался. Такое бывало со мной редко - я мог за 3 минуты сделать чертёж детали – а тут вот случилось. И я попросил её мне помочь. Она охотно согласилась. Какие это были чертежи! Их надо было поместить на кафедре черчения в качестве образцов. В середине августа 1978 года Валя уходила в отпуск. «Прощай, мы никогда с тобой больше не увидимся». «Что ты, Валя!  Неизвестно, когда мне дадут ещё разрешение...» «Нет, я знаю: тебе дадут разрешение и ты уедешь». Так оно и вышло.
Вот и все мои «исторические места». Руслан подвёз меня как-то к тому месту, где был когда-то Опытный Завод. Я едва узнал то место. По бокам обширной поляны перед заводом росли какие-то деревья... На площади имени этого людоеда Ленина, я, поневоле, бывал часто. Но заходить вовнутрь здания бывшего ПКТИ смысла не было. Там уже ничего не осталось от того, что было. К сожалению, Валика Кремня, Марека Володарского и Жени Фридмана уже не было в живых. Валя Недоруба, наконец, нашла достойное применение своим многочисленным талантам. Она работала на крупной должности каким-то, не могу сказать каким, инспектором. Остальные были кто как, кто где. Все евреи отдела и часть из арийцев эмигрировали. Даже этот, недоброй памяти, Женя Розенфельд – и тот, живёт где-то в Германии. Так ему и надо! Я, лично, жить в таких странах, как бывший СССР, Австрия и Германия (как, впрочем, везде в Европе, кроме скандинавских стран) не желаю. Это в этих краях, только с 1939 по 1945 годы погибло сорок миллионов, из них 17 миллионов, если так можно выразиться, «мирного» населения, а среди этого последнего, шесть миллионов евреев. Вы скажете: «Что было – то было. И больше никогда не повториться». Ой ли?  So far, пока ни одно постсоветское государство не осудило преступную большевистскую клику Ленина/Сталина/Хрущёва/Брежнева. А ведь именно стремление большевиков к мировой революции (читай, их господству) и привело к многим кровавым войнам, включая вторую мировую, ближневосточные и азиатские войны. Неосуждение означает готовность опять всё повторить сначала. Я дико извиняюсь, но это не для меня. Я поехал к себе домой.

ОТЪЕЗД.
Короткий срок нашего короткого пребывания в Днепропетровске подошёл к концу. Назад, в Киев, мы ехали, все, руслановым фургоном. Шоссейная дорога живописна, как и железная. Мы проехали через Днепродзержинск, бесчисленные сёла, городки и посёлки. Проехали и Кременчуг, в котором я никогда не бывал. Аккуратный и чистенький город (во всяком случае, в той его части, по которой мы проезжали). Чтобы попасть туда, надо было проехать по берегам кременчугского водохранилища, а после пересечь плотину. Это было грандиознейшее зрелище... Мы прибыли к тем же киевским знакомым и провели там ночь. А наутро, слегка дрожа на ставшем уже прохладным воздухе, мы сели в «Аэробус» той же Люфтганзы. Несмотря на короткий полёт, нас накормили завтраком. И вина дали. Но и это ещё не всё! Тридцатилетний немец - капитан корабля, посадил самолёт так, что мы даже не почувствовали никакого толчка. Через несколько часов гигантский Боинг начал долгий утомительный полёт в Лос Анжелес, скрашиваемый лишь только внимательностью экипажа, вкусной и обильной едой, да экраном на сиденье спереди. В LAX таможенного досмотра не было никакого, и мы беспрепятственно вышли на улицу. Наконец, мы дома. Как говорят американцы: «Home, sweet home!». Вот и побывали «в городе, где с тобой мы жили, до того, как пошла эта чепухня». Вернёмся мы туда ещё раз когда-нибудь? Вряд ли.