Зеркало треснуло

Весь наш небольшой детский мир похода в кино ждал с нетерпением.

Нам надоедало ходить взад - вперед вдоль решетки, отделяющей территорию санатория от моря и куска пляжа, хоть само по себе это медитативное движение тоже давало массу впечатлений. Все мы были привилегированные "блатные" дети, совершенно не больные, но в санатории нас лечили так, будто мы настоящие больные. И мы сами, пропитываясь этой своеобразной атмосферой лечебницы, начинали верить в свою слабость и недоразвитость.

Единственное, что роднило нас со здоровыми и свободными аборигенами это любовь и тоска по морю.

Тот, кто бывал в таких санаториях понимает всю удручающую нелепость ситуации. Море рядом, а ты как в клетке унылый зверь все ходишь и ходишь, смотришь и смотришь, как там гуляют, как волны бьются о волнорез, как носятся крикливые чайки и в душе происходит тайная работа. Вроде море рядом, вот оно, море, а ты все думаешь и думаешь: "Где же море, где оно, настоящее море?"
Почему море и предчувствие моря никак не совпадут внутри, они, по - прежнему, два разных моря. Море и предчувствие, море и представление. Восторг моря внутри и равнодушие моря снаружи. Ты не нужен морю! Оно не любит тебя, оно не бежит к тебе. Оно не настоящее море или мы не настоящие. Но мы все не можем войти в море и вовсе не клетка нас отделает от него. Не сетка забора. Мы - дети суши, впервые увидевшие море как инвалиды на деревянных ногах. Они не могут бегать, а мы не можем чувствовать. Даже медуза, этот примитивный кисель, часть этого блаженного моря, а мы - нет. Мы - в клетке, хоть море - рядом.

Ночами некое Оно подступает к тебе, к самому горлу и хочет что - то тебе сказать, Но, просыпаясь, вновь слышишь все тот же шум волн и крики чаек.  "Оно", ночной визитер, предпринявший попытку знакомства,  исчезает, растворяясь в лазоревом или сером дне. Исчезает вместе со сном, вспугнутое солнцем. Жизнь катит размеренным колесом на старой скрипучей телеге, неосмысленная и самодостаточная с тех пор, как "вышла из моря", сбросила жабры и вырастила ноги.

Ты мечтаешь, чтоб однажды огромная волна перехлестнула через решетку и, отступая, снесла ее, чтоб море подошло к порогу, чтоб приблизилось Оно, не то, что было там вдали, за решеткой, раскрашенное твоими мечтами, настоящее Оно, способное заполнить собой все пустоты твоей высыхающей души.

Кино называлось "Зеркало треснуло", я помню аляповатую афишу с красивым лицом Лиз Тейлор, но тогда меня в первую очередь интересовали запахи. Идя по городу, я принюхивалась к каждому углу и закутку как собака. Кто - то должен здесь пройти до меня и оставить сообщение. Мы должны оставлять напоминания на камне. Метки пути, для тех, кто хочет пройти к морю.

До этого меня еще сильно напугала музейная инсталляция под открытым небом. Это были такие глиняного цвета горцы, в своей нищей обители, сидящие над сиротским очагом. Старик и старуха. Земляные, ужасные как могила.
Более всего меня пугала совершенная неосмысленность их серых землистых лиц.

Глядя на них, охотно верилось, что где - то там рядом в горах зловещие мстительные боги приковали бедного правозищитника Прометея, за то, что поджег и влил что - то в эту немую глину. Так вот, какими Бог создал людей, вот она - первая форма.

Представлялось, как неосмысленные существа из глины, полу - люди, полу - звери выползали из холодных нор и гротов и с полным отсутствием всякого выражения смотрели на распятого на скале гиганта, когда же прилетала страшная орлица, прятались внутри и дрожали там в глубинах земли не проходящей дрожью, ибо из всех чувств знали только главное и основное - удушающий страх божий.

Дети зрелищем не заинтересовались, но в меня картинка проникла глубоко и посеяла драконьи зубы ужаса перед неразумной жизнью, перед все поедающей плотью.

Я никак не могла поверить, что это тоже люди.

С таким впечатлением я и вошла под своды старого кинотеатра, изнутри пахнущего пылью и временем, будто дом самого Кроноса.

Дети расселись по ряду, стремясь сесть поближе к центру, меня же, отчего - то всегда привлекали места на отшибе, у стеночки.

Я предпочитала видеть все под углом и со стороны, поэтому спокойно ждала, ни на что не претендуя, мое место с краю всегда пустует.

Загарелся экран, пошли яркие титры, музыка, жизнь задвигалась там, на белом полотне, отраженная в десятках сопереживающих сознаний.

Но я не спешила включаться в действие, я рассматривала и нюхала зал, как притаившийся в темноте невидимый зверь.

Откуда - то у меня было стойкое убеждение, что "включаться" никогда не поздно, да и вообще если тебе что-то показывают, это не значит, что надо обязательно смотреть. Гораздо содержательней погрузиться в единое чувственное тело зала и ощущать все изнутри.

На экране страсти кипели вовсю, красивая героиня Лиз Тейлор, то сияла лицом из-под чалмы, то ее прекрасный лик мироточил слезами, то она смотрела прямо в твою душу своими фиалковыми очами и взывала к возмездию. Тихая некрасивая девушка рядом тоже страдала.

Я изучала стенку.

Стенка была интересная. Снизу деревянная панель, зато сверху все было затянуто красным старым бархатом, по степени выдержки сравнимым с хорошим коньяком.

Бархат будто с основания мира настаивался тут в дубовой бочке впечатлений и впитал всю гамму эмоций.
Меня волновала близость бархата, но еще более волновала дыра в нем, дыра располагалась как раз на одном уровне со мной, будто кто-то решил тут вырезать себе салфетку на буфет.

Я вспомнила как в одном фильме юные рецидивисты вырезали у дамы пониже спины большой кусок из шубы, пока она, гордая собой, шествовала проспектом.

Из дыры на мир глядели веселенькие панталоны - шаловливая банда резвых чертят веселилась вовсю чуть в сторонке.

Я тоже уставилась в дыру.

Там видны были старые - престарые доски, пыльные, бурые от времени, с нахлестом скрепляющих реек.

Тогда я и начала что-то понимать...

Наш мир стар, стар как та пара горцев у очага, стар как бурые доски кинотеатра и только этот заманчивый белый экран, только старый бархат скрывают от нас его голодное пыльное нутро, точнее мы и есть эмоциональные кишки этого монстра, для этого он и крутит нам кино...

Впоследствии, я очень заинтересовалась хромым Казей, он сидел в будке, откуда на экран шли лучи.

О его существовании я узнала по крикам "Казя, рамку!"

Зал неистово вопил этот лозунг, когда на экране шли помехи.

Но поймать Казю вне его норы мне так и не удалось, точнее удалось, но этот хроменький прокуренный субъект никак не мог быть всемогущим Казей. Как видимое море не было настоящим морем. Все здесь не настоящее.

Настоящий Казя все время прятался за спиной...