Две комнаты

Кап. Кап. Кап. Кап. Мелодия в исполнении домашнего ансамбля капели, погружала всех присутствующих в транс. Еще чуть-чуть и взращенное ансамблем творение покинет до краев наполненные тазы на полу, даруя себя потертому, в некоторых местах рваному линолеуму.
Никита сидел за громоздким обеденным столом и заставлял глотать себя невкусную овсяную кашу.
- Совсем пресно, - обратился он к толстой женщине, мешавшей борщ на плите:  – Нужна тушенка! – Никита побрел к холодильнику.
- Что же ты завтра будешь есть, графоман, если сегодня все свое пожрешь?
- Как это что? – широкая улыбка сделала Никиту совсем юным, - борщик ваш, Зинаида Авдотьевна.
- Чего? – женщина исказила свой рот, перепачканный чем-то жирным, в усмешке: - Ты, малец, рот свой не разевай, а то схлопочешь по голове своей бестолковой.
- Ну ладно тебе, Зинк, набросилась на паренька! – костлявые, но теплые руки старушки Любови Алексеевны принялись гладить юнца по голове, - со свету так сживешь его.
- Ха-ха! Ну все, - он поднялся и поцеловал руки Любови: - Спасибо, вам! Я, пожалуй, пойду к себе в комнату, попишу.
- Тю, глядите-ка на него, чего же ты бумагу мараешь почем зря? – не унималась Зинаида.
- Ну-ка нет, присаживайся, Никитка. Поешь сейчас, и не свою снедь, а то, что я тебе дам!
Зинаида Авдотьевна, досадуя себе под нос на протекающую крышу, покинула кухню с одним из тазиков.
В коммунальной квартире, где одна комната была Никиты, а остальные пять - других людей, царила тишина. Здесь, как говорил писатель, пахло теплотой и заботой. На самом деле – разной едой с примесью валокордина и порошком, которым каждую субботы намывали все: пол, стены, окна, люстры, но это - ничего.
В свои двадцать пять лет «покоритель Москвы» не мог позволить себе снимать квартиру целиком, поэтому ютился в комнатушке, за которую недорого платил, что позволяло как-то сводить концы с концами.
- Теть Люб, а почему эти комнаты всегда закрыты?
Он указал на две единственные двери в кухне, близко расположенные друг к другу.
- Я не знаю, – она поставила рядом с ним пустую кастрюлю, а заполнившуюся донельзя аккуратно понесла к раковине.
До позднего вечера Никита много работал. Он старался написать очередной роман для конкурса, но из слов, которые он складывал в предложения, ничего не выходило. Пальцы лишь шумно ударялись о клавиатуру.
«Ты слишком не целеустремленный. Трудно тебе будет, сынок. Для будущего нужно не только мечтать, но и работать», - говорил ему Митрохин – пенсионер, один из жильцов, любивший играть в шахматы, - Никита лишь беззаботно фыркал и улыбался, водя пальцами по обоям с лилиями.
- Боже мой! Как напугал меня, паразит! – Зинаида разгневанно ударила по выключателю, пустив поток тока по проводам, - и нравится тебе шорохаться ночами и людей пугать?
- Я же не пугать вас сюда пришел, так… Воды попить.
- Да что ты? А чего это ты возле двери ошиваешься да по карманам отмычки прячешь?
- Потому что я должен знать, что там! А вы мне не открываете дверь!
- Тише будь, раскричался он тут. Не твоего ума дела что там, - Зинаида достала из кармана ключи и, отыскав самый неприметный, погрузила его в замочную скважину.
Переступая порог первой комнаты, Никита будто переступил эпоху. Окно было занавешено плотными красными шторами в пол. В центре стол, за которым он представил себе какого-то человека. Он мог здесь столько всего написать!
Из кухни доносился приглушенный желтый свет, лишь частями освещающий комнату, будто пожирающий мрак. На столе стояла пишущая машинка, поменявшая свой исконный черный цвет на бледно-серый, стопка бумаг, пепельница. Пыль заполонила все пространство в этой комнате. Писатель подошел ближе к столу и провел по нему подушечками пальцев: «Кажется, это тополь, - подумал он, – интересно, кто сидел за этим столом?», - он взял в руки мундштук из кости.
- Ты можешь ничего здесь не трогать?! – рявкнула женщина и отобрала атрибут, аккуратно положив его на место.
- Да почему? Почему я не могу здесь все потрогать? – Никита отошел от стола, его руки словно начали танцевать вальс по пыльным книжным полкам, затем отправились через торшер прямо на нежную ткань канапе, куда он и приземлился. «Ты с ума сошел! - завопила Зинаида и начала тянуть его за локоть, - а ну поднимайся!»
- Да что… - подскочил Никита и, подняв голову, будто онемел.
- Чего замолчал? Призрака увидел? - она начала щелкать пальцами перед его неживыми глазами.
- Мы здесь не одни.
- Да как это не одни? – напуганная до седых волос, Зинаида обернулась. Там никого не было: - Ты что пугать меня вздумал, паразит такой?! Ладно, хватит с тебя. Завтра покажу, что во второй комнате.
Зинаида вытолкнула его за дверь, затем закрыла ее на ключ, все еще трясущимися руками.
- О! Матерь Божья! Стоит! Стоит, как истукан! – дотащив за рукав его до комнаты, она громко хлопнула дверью, что та чуть не слетела с петель.
В тот самый момент, в той комнате, его жизнь переменилась. Она наклонилась подобно пизанской башни, но в отличие от нее не была устойчива.
Отмычка тихонько отперла такую желанную дверь. Никита решил закрыть ее за собой. Ощущение, как ему буквально дышат в спину, заставило его обернуться.
Большие карие глаза нещадно съедали Никиту. Из-под фонтанжа на круглое белое личико выпадали кучерявые черные волосы. Правой рукой она держала подсвечник, а левой тронула его плечо. «Живой…» - женщина захихикала и направилась к столу. Тогда он смог разглядеть на ней черное закрытое платье XIX века.
Она тихонько заправила пишущую машинку и начала барабанить по клавишам. Затем откинулась на спинку стула и закурила тонкую сигарету через тот самый мундштук, который Никита держал в руках пару часов назад.
- Какая удобная вещь эта машинка. Почему ты не задаешь вопросов?
- Не шуми, - он оглянулся на дверь, - не хочу, чтоб нас услышали.
- Ха-ха! Нас не услышат, глупенький. Разве ты слышал, как я барабанила по этим клавишам, как рыдала ночами, как гневалась и проклинала все тут? Нет. За этой дверью ничего не слышно. Только иногда… - по ее щеке пробежала слеза, оставив за собой влажную тоненькую дорожку.
- Кто ты?
- Наконец-то вопросы! – она заулыбалась, но лишь глазами, ненадолго. Подойдя к нему, женщина протянула руку для дружеского приветствия: - Я Анна – поэтесса, - он молчал и смотрел, тогда она ухватилась за кончики его пальцев. - Ну, а что насчет тебя, кроме того, что ты видишь призраков?
- Я Никита, - он неуверенно жал ее маленькую ручку, - писатель.
- О, хороший?
- А что насчет тебя? – тогда он первый раз улыбнулся ей.
- Ха-ха! Больше нет, чем да.
- Надо же, какое совпадение!
- Нет, Никита, ты хороший писатель, - Анна провела холодной рукой по его щеке.
- Что происходит? – ему казались ее глаза совсем наивными и непонимающими. - В смысле, почему я тебя вижу?
- Наверно, потому, что ты - писатель, и мы видим этот мир одинаково – сквозь белый лист бумаги, - она направилась к столу, но обернувшись, смотря не на него, а сквозь него, добавила: - Я никогда ни с кем не говорила, быть может, если я выговорюсь, то обрету покой.
- Я не понимаю! – он грузом рухнул на канапе.
- Это место – ад. Мой личный ад. Тебе, наверняка, интересно, что в соседней комнате, ведь так? – присев рядом, она пустила свои наманекюренные коготки в волосы писателя, затем они пробежались по плечу, локтю, предплечью, запястью прямиком к его теплым пальцам и обвились вокруг них, - еще немного, и ты поймешь.
Они подошли к стене, которая начала растворяться, подобно льду в солнечный апрельский день. Там - в углу, сидела кучерявая девочка, в сиреневом платье с лилиями. Она сжалась, отчего походила на один напряженный нерв.
- Познакомься Никита, это Агата – моя дочь. Ты спросишь, - голос пытался внедриться не в его разум, а в пустоту, - почему я в аду?! За свою жизнь я мечтала быть лучшей дочерью, подругой, поэтессой, женой, любовницей! Пока я писала дурные стихи, выезжала в свет, водила мужиков в дом, моя дочь истязалась горем! Она страдала! Теперь страдаю я…
- Что ты такое говоришь?
- Сейчас поймешь, - аккурат этим словам, девочка закричала и побежала в окно.
Мгновение и она на подоконнике. Никита ринулся в ту комнату, но отсутствие стены вовсе не означало, что ее нет. Девочка оглянулась на дверь, шаг… Хриплый крик Анны забрался в самое подсознание, писатель крепко обнял ее. Когда он обернулся, стена была на месте.
- Я вижу это каждый день уже два столетия! Ты можешь мне помочь! Молю! Зайди в ту комнату и, когда она побежит, останови ее! Может быть, тогда я обрету покой? Я просто… хочу умереть.
Той ночью он не спал. Утром совершенно не понимал, привиделось ли ему это. Днем, когда он ел овсянку, а Зинаида спросила его: «Ну что, вторую комнату будем смотреть?»
- Нет, не стоит…
Вся эта история очень вдохновила его. Подобно приговору, он завершил роман. Он знал, что выиграет этот конкурс. Никита много думал о ней.
Ночью он переступил порог второй комнаты. Стена растворилась. Он видел грустные глаза Анны: «Наверно, я никогда больше не увижу ее. Она раствориться, как эта же стена…», - он улыбнулся ей в последний раз, так же, как и всегда – беззаботно.
Маленькая девочка побежала к окну, Анна вздрогнула. Никита кинулся к ней, но она сорвалась.
- Нет! Ты не должна умирать! – он крепко держит ее маленькую ручку, на секунду ему показалось, что на него смотрят глаза ее матери: большие карие, полные слез и до отвращения чистые.
- Я не должна, а ты – да! – Рука хрупкого создания обрела нечеловеческую силу и потянула писателя в самый низ. Пролетая этажи, он видел образы Анны и Агаты, они кружились и смеялись.
Ночью, приводящий в ужас, звонкий смех поэтессы разбудил всех.
- Горемычного не хватает, - сказала Зинаида, когда все собрались в кухне.
- А он что, тоже ее увидел, как тот другой? – Любовь была в ужасе.
- Ага. Хватит с меня! Больше писателям комнаты не сдаем!
- Почему? – тихонько спросил Митрофанов.
- Она же только им и показывается, а потом убивает их. Говорят, она у них талант забирает.
- Зинк, а что с телом-то делать?
- Сейчас зятю позвоню. Как приедет, в багажник его и отвезем к тем – другим. Говорила я ему, не твоего ума дела эти две комнаты. Ладно, борщ кто-нибудь будет? – все молчали. - Ну, как хотите. А я поем.