Мы в ответе за тех...

Огонь лизнул острый край мятой проржавленной бочки и, словно порезавшись, спрятал свой язык за неровным железным оскалом. Выплюнул горсть обиженных искр в мутное ночное небо и тихо, бессильно загудел на дне своего жалкого очага. Запах бензина и дыма смешивался с вонью несанкционированной городской свалки на окраине недавно отстроенного микрорайона.

— Сегодня будет холодная ночь, — уныло изрекла бесформенная груда тряпья на троне из деревянных ящиков. Голос был женский, глухой и простуженный. Изящная ладонь с аристократическими пальчиками высунулась из-под тряпок и зависла над смрадным, но спасительным теплом.

— И снова безлунная, — без эмоций констатировал невысокий худой человек, сидевший перед костром прямо на грязной земле, по-индейски сложив ноги и уставившись в пламя.

Высокие скулы, кривой нос, острые кошачьи глаза, длинные спутанные волосы. Лохматая накидка из клокастого меха, изодранные джинсы не по размеру. Руки покрыты неровными выцветшими орнаментами. На шее — мешочек из вытершейся кожи, пара маховых вороньих перьев да дешевые стеклянные бусины, темные, как птичьи глаза.

— В моём замке было по камину в каждой комнате! — из-под нелепой шерстяной шапки потерянно смотрели васильковые глаза. — Пресвятые духи, кто же знал, что все так обернется!

— Духи знали, — заметил собеседник.

— Как они могли знать, если их тоже придумали? — захныкал простуженный голосок.

— Духи всегда все знают, — спокойно прикрыл веки Вороний Глаз.

— Тогда, может, они расскажут, что с нами будет дальше? — сиплую горечь разбавили безысходность и обида.

Вороний Глаз не счёл нужным отвечать.

— А ты скучаешь по дому? — молчание тяготило принцессу в лохмотьях едва ли не больше, чем окружающая обстановка и надвигающийся ночной холод.

Край бочки, обглоданный ржавчиной, отбрасывал ломаные тени на бетонную плиту, защищавшую костер и двух бродяг от ветра.

Индеец посмотрел на них и вспомнил острые вершины скалистых гор. Торжествующий орлиный клёкот. Жар полуденного солнца на обветренной коже. Танцы в окружении ритуальных костров, крепкую кожу звучного бубна, соломенные фигурки предков-хранителей, яркие краски, разведённые в глиняных мисах и готовые покрыть смуглую кожу молодых воинов…

— Скучаю, — ответил шаман.

Принцесса вздохнула, зарылась поглубже в своё тряпьё и принялась вспоминать роскошные шубки и летящие платья, тонкие кружева и драгоценные ожерелья. Тёплый камень бойниц на вершине одной из башен — оттуда было хорошо видно, как озёрную гладь разжигает закатное солнце. Глупых, но милых придворных рыцарей, всегда готовых сломить пару копий на турнире в её честь. Любимого коня Ланселота, который всегда выискивал мягкими губами хрусткую морковку в кулачке своей принцессы.

Сначала исчезло озеро. Растворилось в густом белёсом тумане, который медленно подползал к стенам замка и не собирался рассеиваться. Не вернулись с охоты рыцари, в том числе и Его Величество. Не вернулись и те, кто отправился на поиски. Потом туман просочился сквозь каждую трещинку замковых стен и ворот, вековой камень стал крошиться и рушиться. Старая Нэнси закутала любимую госпожу в тёплую пелерину и, перекрестившись, отправила по чёрному ходу, ведущему прочь из замка. Ни добрая нянька, ни перепуганная девочка не знали, что будет в конце тёмного, пропахшего плесенью туннеля, но придворная фея верила, что это выход. Другого все равно не было.

Для шамана всё это началось в тот день, когда он забыл песню. Такого с ним никогда не случалось, ведь песни нашептывали ему духи, а духи не могли ничего забыть. Но вот он стоит на краю, над рыжим остывающим каньоном, и ничего не слышит. Споткнулся мерный ритм глухих ударов, верный бубен умолк и вдруг стал бесполезно тяжелым в руке. Вороний Глаз всматривался в догорающее зарево над горами и силился понять, что происходит. Он испек и разложил перед фигурками предков лепешки из лучшей муки; набил трубку травами, припасёнными для особого случая; раскинул руны из кожаного мешочка — но ответа не было ни внутри, ни снаружи.

А утром не взошло солнце. Великий Дух просто не выкатил его из-за Великого Моря и оставил мир во тьме.

Тогда Вороний Глаз понял: чем-то он прогневил Великого Духа. Или одного из менее великих, и тот нажаловался. Или же обидел ненароком кого-то из предков, и вина его столь велика, что искупить ее можно только одним способом... Поднялся шаман на тот самый уступ над каньоном и бросился вниз со скалы.

Очнулся он на холодном бетонном порожке, привалившись к кирпичной стене. Задний двор высокого здания, заплеванный асфальт, мусор, не долетевший до урны.

Долговязый мальчишка, озираясь по сторонам, в последний раз затягивается сигаретой, растирает окурок носком кроссовка, решительно подходит к урне и выбрасывает в неё пачку листов. Замечает шамана, бледнеет, покрывается пятнами, а потом грозит ему кулаком и, убегая прочь, кричит ломающимся голосом:

— Хватит! С меня хватит!!

В урне лежали листы белой бумаги с необычайно выразительными карандашными рисунками. Вот пёстрые прерии и зеленоватое марево полудня над ними, вот мчится стадо буйволов, одного из которых потом убьёт славный воин и принесёт в дар старому шаману, а тот сделает из крепкой кожи звучный бубен и передаст своему сыну вместе с умением слышать духов и смелостью говорить с ними. Вот красноватые скалы каньона и огненный диск над ними, вот тот самый роковой уступ, где любил танцевать с ветрами молодой шаман…

Не так представлял себе Вороний Глаз Великого Духа.

Но вот же они, листы с рисунками, вот на них он, Вороний Глаз, с таким же кривым носом и неуверенными символами на руках, только теперь нет ни рыжих скал, ни буйволиных стад, ни солнца над ними, ни неба вокруг этого солнца, ни орла в этом небе… А все потому, что чем-то провинился Вороний Глаз перед маленьким бледнолицым Духом-Создателем, но чем — так и не понял.

Если бы шаман осмелился пойти вслед за ним, то увидел бы, как его Великий Дух отыскал посреди школьного двора худенькую девочку-подростка, больно схватил её за плечи и оттащил в угол.

— Знаешь, что сегодня случилось? Знаешь?

Девчонка сжалась, зажмурила глаза и потрясла головой.

— Михалсаныч опять негодует, что я на «его математике» «своих индейцев» рисую. Отца вызвал. Отец знаешь что сказал?

Жертва приоткрыла один глаз и испуганно посмотрела на своего мучителя.

— Чтобы завязывал. Потому что — цитирую — мои каракули никуда не годятся и дурь он из меня еще выбьет. И про художку он знает!! Ты зачем отцу рассказала, куда я поступить хочу? А?! Всё, конец. Никаких индейцев. Юрфак. Юрфак, чтоб его!.. Хрен я твоих принцесс теперь рисовать буду. И да, ты тоже завязывай со своими историями, это фигня полная. Тоже на юрфак пойдешь. Или в медицинский. Будешь лягушек резать. Что ревешь? Не хочешь резать?..

Но Вороний Глаз этого уже не увидел. Он был голоден, мир вокруг — огромен и безумен, а духи больше с ним не говорили. Нужно было думать, что делать дальше.

На принцессу он наткнулся чуть позже в метро. Она была одета совсем не по здешним обычаям, перепугана насмерть, сжимала в руках толстую школьную тетрадь, исписанную мелким правильным почерком, и повторяла как заведённая: «Там про меня… И про Ланселота… И про папу…». Хотя шаман был уверен, что она тоже страшно прогневила своих духов и вполне заслуживает пребывания в этом аду, он сжалился над несчастной и взял под свое крыло.

…Ночь действительно была холодной и безлунной. Огонь тихо подвывал в своей ржавой конуре, и двое бездомных сидели подле него в полном молчании.

— Кхм-кхм, — деликатно прозвучало в мутной мрачной тишине свалки.

Из темноты выступил человек в элегантном плаще молочного цвета. В руках он держал хитрый прибор со стрелкой, который отчаянно запищал, как только незнакомец перешагнул границу очерченного шаманом круга (тот всегда рисовал мелом жирную непрерывную линию, готовясь к ночевке).

— Вечер добрый, — бодро поздоровался обладатель прибора. — Прежде всего прошу меня извинить за доставленные неудобства. Видите ли, в этом мире не самые ответственные демиурги. Создатель тоже не в восторге от того, как многие из них распоряжаются своими возможностями — ведь все тут по Его подобию, все могут творить, но не все готовы любить свое творение. Вот и приходится все время искать тех, кто остался без присмотра и потерял свой родной мир. Надо же как-то всё исправлять.

Принцесса и шаман решительно не понимали того, что им говорил человек в плаще. Васильковые глаза испуганно распахнулись, индеец был, как всегда, бесстрастен, но напряжён.

— Не волнуйтесь, — успокаивающе и немного устало улыбнулся гость, выудил из кармана блокнот, полистал его и удовлетворительно крякнул: — У меня тут как раз есть один парень, который увлекается мифологией Северной Америки и пишет, гм… необычный роман. Как раз ищет героя, который бы стал воплощением… впрочем, вам об этом знать не надо, просто живите и делайте, что нравится. Вам, господин шаман, там будет хорошо. И для вас, барышня, тоже кое-что есть. Смею предположить, что ваше прежнее место обитания было довольно банальным, новое поинтереснее. Прошу за мной. Больно не будет…

Вороний Глаз слушал человека в плаще вполуха. Он только понял, что Великий Дух его простил и решил вернуть к каньонам и прериям.

«Наверное, за то, что заботился об этой невыносимой изнеженной скво», — подумал шаман, моргнул и увидел орла, издавшего торжествующий клёкот на фоне пылающего зелёного солнца.