Злоумышленник нашего времени

Отдел полиции. Возле кабинета участкового стоял молодой парень, лет шестнадцати – семнадцати, точно сказать сложно, но выглядел он старше своих лет. Иначе орудовавший в тот день ОМОН не рискнул бы задерживать его, попутно заламывая ему руки и ноги. Им сказали вязать людей, но не сказали кого конкретно. Так местные власти решили бороться с протестующими гражданами. Сотрудники силовых структур, конечно, всех не задержат. Поэтому брали только самых высоких, самых ярких и самых выделяющихся. Провокаторов не брали. А что с них толку? Они матёрые. Только увидят каску спецназовца, тут же нырнут в толпу. Куда вернее задерживать невиновных. Но они не ожидали, что задержат несовершеннолетнего. Конечно, обычному крепкому дураку в каске нет никакого дела. А вот тем, кто повыше, кому ума хватает, чтобы не только вершить насилие, но и анализировать, прекрасно понимают, что даже в полицейском государстве, но арест несовершеннолетнего мало того, что ничего особого не даёт, у него существенный возрастной иммунитет в законе, так ещё и резонанс вызовет в обществе. Нужно ли кому-то делать из обычного парня звезду Интернета и очередное клеймо позора для полиции? Ума понять, что поступили как идиоты, хватило, а вот разобраться – нет. И простейший способ как-либо разрешить ситуацию – сбагрить пацана участковому сотруднику. Пусть теперь это будет его головная боль.

Картина маслом. Полицейский участок представлял собой двухэтажную развалину, барак, в который просто однажды поместили ещё советскую милицию и заставили работать. Похоже, что с тех пор ремонт так и не проводили. Причём это дряхлое, разваливающееся здание с трещинами в фасаде снаружи и по стенам внутри вдоль от фундамента до крыши, было не самым худшим здешним явлением. Настоящий кошмар можно было обнаружить зайдя в любой кабинет. Это были тесные комнатки, уставленные пятидесятилетней мебелью, которую из последних сил пытались заставить не разваливаться. В каждом таком помещении размещали по шесть – семь сотрудников полиции, на квадратик площадью в 6 – 7 метров. По метру на каждого человечка в синей форме. В этом здании было страшно находиться, не то что работать. Было ощущение, что оно вот-вот рухнет. Карточный домик. И в множестве пыли, которая окутывала всю эту шаткую мебель и дырявые стены, практически на каждому углу сияли портреты президента страны и губернатора области. То ли для того, чтобы сотрудники полиции не забывали, на кого они работают на самом деле, то ли чтобы чувствовали ментальный взор в спину главы государства.

— Олег Переменов?! — рявкнул вошедший в кабинет участковый, заставивший простоять на входе подростка около полутора часов. — Заходи и садись возле стола. Только давай поживее.

Юноша сделал всё беспрекословно, и сам желая уже побыстрее от всего этого отделаться.

— Итак, что тут получается? Ага, так... Нарушение порядка проведения публичного мероприятия. Что, был на митинге? И по поводу чего?

— Отставки правительства.

— И что, тебя наше правительство не устраивает? И чем же?

— Да за примером далеко ходить не нужно, посмотрите в каких условиях Вы работаете, в каких условиях работают больницы, школы и в каких условиях работают военные, какие у нас дороги, как обнаглели чиновники и так далее.

— И что? Правительство то тут причём?

— Помимо того, что наша власть централизованная, из-за чего судьба даже какого-нибудь сельского посёлка решается чуть ли не в самой Москве? Ну, например, тем, что в нашем правительстве вор на воре? Этого разве недостаточно? Если нет, я могу ещё дюжину причин подкинуть.

— А ты то тут причём?

— Как это причём? Я гражданин своей страны.

— Но к правительству ты какое отношение имеешь? Ты разве избиратель? Ты выбирал это правительство?

— Нет, я же несовершеннолетний.

— Вот именно. На кой чёрт ты то на этот митинг попёрся? Впечатлений захотелось? Ну так, не знаю, с парашютом прыгнул бы.

— Извините, а Вы могли бы по делу?

— Я тут буду решать, что по делу, а что нет! — крикнул участковый. — Значит, как на митинги ходить, так мы горазды, а как в полицейский участок, так сразу затыкаемся?

— Извините, но это для Вас страна — это развлечение, а для меня это долг, который я исполняю так, как считаю нужным.

— Да как ты смеешь?! — бросив папку с делом на стол, крикнул полицейский. — Я лейтенант полиции! Ты вообще представляешь, чем мы тут занимаемся? А? Сомневаюсь. Я жизнью рискую каждый день, а ты что? Думаешь, вышел на никому не сдавшийся митинг и всё? Значит, исполнил долг?

— Вообще-то да. Нигде не говорится, как я должен его исполнять. Врачи тоже каждый день исправно исполняют свой долг, не рискуя собственными жизнями, хотя, конечно, разное бывает. А Вы что? Пистолетом потрясти, да алкашей в драке разняли. О чём Вы мне то говорите? Когда пару лет назад меня ночью избили неизвестные, Ваши палец об палец не ударили.

— Хватит! Ты не в той ситуации, чтобы меня ещё в чём-то отчитывать. Я в отличие от некоторых закон не нарушал, а наоборот его защищаю. Ещё поговоришь мне, и на пятнадцать суток. Что же с тобой делать то?.. Ух ты, так ты ещё и на несанкционированный митинг ходил?

— А разве незаконно запрещённый митинг считается незаконным?

— Если есть распоряжение министерства области по общественной безопасности, то да.

— Значит, если какое-нибудь министерство скажет, что это Вы сами у себя украли свой телевизор, потому что допустили кражу, несмотря на противоречие законодательству, значит оно право?

— Я с тобой дискутировать на эту тему не собираюсь. Ты явился на незаконный митинг, мне этого достаточно.

— А Вы вообще в курсе по какой причине запретили митинг?

— Да, здесь написано. Цели мероприятия противоречили Конституции.

— Ага, а по какой причине? Конституцией запрещено требовать отправить неэффективное правительство в отставку? Потому что это якобы призывает к подрыву конституционного строя? Это при том, что сама Конституцию позволяет отставку правительства? Получается, Конституция подрывает конституционный строй? Получается, наше правительство призывает к подрыву конституционного строя, запрещая подрыв конституционного строя? Хотя мы вообще собрались там по другой причине, но государство, видимо, решило сыграть с нами какие-то шарады.

— Всё, хватит демагогии, — переведя строгий тон на снисходительный и уставший, сказал участковый. — У тебя номер телефона родителей есть?

— Есть.

— Звони им.

— Никому я звонить не буду. Если я в чём-то виноват, оформляйте протокол. Если нет, то отпускайте меня. Иначе я сам уйду. Не думайте, что дурак какой-нибудь. Я закон знаю. Нет оформления протокола в течение двух часов – могу свободно уйти.

— Никто тебе никакой протокол оформлять не будет. Хочешь, чтобы мы тебя отпустили? Так давай. Только тебя родители должны забрать. Или ты думаешь, что мы вот так вот тебя отпустим одного? Несовершеннолетнего то. Нет, конечно. Давай лучше сам звони, иначе нам ещё придётся какое-то время пытаться связаться с твоими родителями.

Безусловно, к своим годам юноша не знал законодательство настолько хорошо, чтобы понимать, говорит правду ему участковый или же мозги пудрит, но так или иначе, вариантов у него иных не было. Позвонив и сказав маме, где он находится, несмотря на попытки успокоить, убеждая, что ничего страшного не случилось, та в панике помчалась до отделения полиции. Правда, от дома оно находилось в половине квартала, так что она была уже на месте спустя каких-то десять минут.

— Что случилось? — чуть ли не в истерике вбегая в кабинет, спросила она у сына.

— Да ничего страшного, — продолжал настаивать юноша.

— Женщина, здравствуйте! — вмешался участковый.

— Здравствуйте, — опешила мама Олега.

— А Вы в курсе, чем промышляет Ваш сын?

— Нет, а что случилось то? — и глаза на мокром месте.

В следующие минут сорок участковый, словно от нежелания исполнять свои обязанности и изображения занятости, провёл профилактическую лекцию, выдуманную на ходу, о вреде... гражданской позиции. Моя мама внимательно слушала полицейского, кивала на каждое утверждение и ей не хватало только блокнота с ручкой, чтобы записывать самые яркие высказывания. Вскоре по завершению нас отпустили. Без всего. Без каких-либо протоколов, предупреждений, квитанций, просто отпустили. А я мог с сожалением в голосе издать только одно очевидное заключение:

— Цирк...

И когда мы уже покинули отдел полиции, возвращаясь домой, мама начала читать мне нотации, говорить о том, насколько я не прав, что у меня ни ума, ни разума, а энергии хоть отбавляй, да лучше в нужное русло направил бы её. А я всё молчал. Хотя мне хотелось ей ответить, причём дерзко, чётко, невозмутимо, чтобы не чем было в ответ крыть. Но какой смысл препираться с матерью?

Но в самом конце она спросила меня:

— Ну что? Надеюсь, теперь отпало желание ходить на эти твои митинги?

— О, нет, мама, теперь то, после всего этого, я больше ни за что не пропущу ни одного митинга.