М. М. Кириллов Фундаметальная библиотека Военно-ме

М.М.КИРИЛЛОВ

ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА ВОЕННО-МЕДИЦИНСКОЙ АКАДЕМИИ ИМЕНИ С.М.КИРОВА

Очерк

      Это единственная библиотека, по крайней мере, в Ленинграде с таким официальным и, вместе с тем, общепринятым названием. Это научная и учебная библиотека Военно-медицинской академии имени С.М.Кирова, та, что на Пироговской набережной. Она расположена на Выборгской стороне, но её визави – самая широкая акватория  Невы и Кировский (ныне Троицкий) мост.
        Конечно, у неё своя большая история, и об этом можно прочесть в справочных изданиях, но я напишу о ней только то, что знаю о ней сам. Воспоминания об академической библиотеке могут быть дороги тысячам её выпускников и сотрудников, а также участникам научных библиотечных собраний Ленинграда  и всем  ленинградцам. Это ведь старейшая в России медицинская библиотека. Год её создания 1798-й.   
       В раннем детстве я жил в Ленинграде, моём родном городе. Бывал здесь и в 1945 году, уже после Победы в Великой Отечественной войне и, конечно, видел Неву. А  будучи взрослым, а было это в июле 1950-го года, Неву я увидел  по приезде с Московского вокзала на трамвае  с Пироговской набережной у Литейного моста.
      Нева была так огромна, глубока и стремительна, что вид её затмил на миг всё моё прошлое и  сделал несущественным всё предстоящее. Я прошёл тогда по набережной, к которой выходили подъезды зданий различных кафедр и Фундаментальной библиотеки академии, о чём свидетельствовали таблички на их стенах.
         Потрясённый увиденным на набережной, я оттуда прошёл в штаб Академии, что располагался рядом, на ул. Лебедева. Отделённый  от улицы резной металлической решеткой, с высоким куполом, колоннами и гербом СССР на фронтоне, штаб находился в глубине  обширного зеленого дворика, в центре которого над клумбой возвышался  прекрасный бюст Сергея Мироновича Кирова.
     Дорожки в дворике вели к учебному отделу, где мне было объявлено, что всем абитуриентам  предстоит сдать конкурсные экзамены по полной программе, причём  и тем, кто с медалью окончил среднюю школу. Это было неожиданно, но таково было условие.
        В Ленинграде в те дни было жарко, но Нева оставалась холодной. Поступать в академию оказалось действительно сложнее, чем я думал. Каждый второй абитуриент имел медаль за окончание школы. Поэтому и пришлось сдавать экзамены на общих основаниях.
          Первым был экзамен по литературе и русскому языку – сочинение. Он проходил в большом читальном зале Фундаментальной библиотеки. Здесь я был впервые. Запомнились большие окна зала, выходившие на Неву.  Руководил проведением этого экзамена профессор полковник Забоев. Это настораживало.
        За сочинение на тему «Кому на Руси жить хорошо» по Н.А.Некрасову я получил оценку «четыре». За устный экзамен по литературе тоже поставили «четыре» (я не смог ответить,  кто такая была Маргарита из «Фауста» по социальному положению? Сказал:  мещанка,  а оказалось – из духовенства). По химии – «четыре». Это уже было на грани неудачи, так как проходной балл был 17. Выручил экзамен по физике. В июле я был зачислен в Академию.
     Вместе с другими, такими же вчерашними школьниками в гражданских пиджачках в конце августа, я поднялся на последний этаж  общежития на  улице Боткинской и представился начальнику курса подполковнику м/с Б.П. Поликарпову, немолодому  уже, небольшого роста, худощавому офицеру в кителе, портупее и в сапогах. На груди его   был  орден «Красной звезды».  «Фронтовик, как  наш директор школы»,  -  подумал я. С этого моя служба в армии длиной, как оказалось, в 43 года началась.
      Вскоре весь наш курс получал учебники в Учебном отделе Фундаментальной библиотеки Академии. Вход в него был с улицы Клинической. Дело обычное: получали учебники. Но здесь работала удивительная библиотекарь – молодая женщина Валя, так её все звали, а её знали в Академии все. Увидев однажды читателя, она не только помнила его и книги, которые он взял, но и всё, что касалось его, и безошибочно узнавала при новых встречах в библиотеке или на улице. А ведь слушателей нашего курса и с других курсов были сотни. Уникальный библиотекарь.
   Постепенно стали знакомиться и с библиографическим (каталоги) и читальным залами библиотеки.  На площадке второго этажа большой лестницы в библиотеку на постаментах стояли памятники ученым Академии, работавшим здесь в 19-м веке, в том числе Н.И.Пирогову, П. Загорскому и знаменитому анатому Буйяльскому. Медь памятников от прикосновений рук за сотню лет посветлела. Я постучал по одному из этих, как мне казалось,  монолитов. К моему удивлению, в нём обнаружилась пустота. В других – то же. Для меня это было открытие. Конечно, так и должно было быть, но казались–то они монолитами. Эта иллюзия возникала от внешней значительности памятников. Я уже знал, что такая же иллюзия иногда возникает при знакомстве с некоторыми людьми. Внушительные на вид, они на проверку оказываются пустышками.  Такое время было: мне было только 17,5 лет, и я познавал мир.
     Прошло время, и мы по ходу занятий освоили в здании библиотеки её соседей по подъезду с набережной: приёмный покой, хирургическую клинику, кафедры глазных и кожных болезней. Об этом подробно рассказано  в книге  «Моя академия», опубликованной мной в 2010-м году.
      Удивительное было время, даже общежитие нашего курса было расположено рядом с библиотекой, так что его окна выходили на крейсер «Аврора» и на Военно-медицинский музей того времени. 
      С библиотекой  у меня в те годы была связана памятная встреча с моим первым учителем Сергеем Борисовичем Гейро – доцентом кафедры факультетской терапии Академии.
        Это был уже 1955 год. Начался цикл субординатуры по терапии. В нашей группе его вели на базе кафедры факультетской терапии. Преподавателем и был С.Б.Гейро. Фронтовик, полковник м/с, известный гематолог.  Он в наибольшей мере олицетворял интеллигентность, вообще свойственную профессорско-преподавательскому составу Академии того времени.
        Под его руководством я вел тяжелого и сложного больного.   Ему было лет 50. Мучился он от приступов тяжелейших стреляющих болей в животе, отдающих в позвоночник. В юности он перенес  сифилис (реакция Вассермана была положительной (+++)). В клинике не знали, что с больным. Я хорошо изучил ход его страданий. Не раз наблюдал, как по его телу прокатывался очередной болевой вал, оставляя его измученным, побледневшим и пожелтевшим. Внутренняя картина болезни была понятна мне в большей мере, чем её природа. Я обратил внимание на последовательное совпадение сроков болевых и анемических кризов с последующим появлением гипербилирубинемии и желтухи. Болевой приступ сопровождался кровопотерей и гемолизом? В связи с чем?
       Я рассказал о своих наблюдениях преподавателю, которого разыскал в читальном зале Фундаментальной библиотеки. Выслушав меня, тот сказал, что сделал сегодня два открытия. Первое из них  касается больного, а второе – меня:  «кажется, сегодня родился еще один терапевт».  Спустя пару дней он объяснил нам, слушателям, что у больного предположительно — сифилитический мезоаортит и расслаивающая аневризма аорты. Ее расслаивание сопровождалось кровопотерями.  Вскоре больной умер при явлениях медленно развившейся тампонады сердца. На произведённом вскрытии аорта представляла собой трехслойный широкий чулок на всём своём протяжении. Стало очевидным то, что было неясно  при жизни больного.  Каждая новая порция крови расслаивала стенку аорты, сопровождаясь кризами анемии и желтухи. Обезображенный пульсирующий орган, ударяясь о позвоночник, причинял больному жесточайшие боли. Все это закончилось разрывом аневризмы аорты с постепенным прорывом крови в перикард.
       С. Б.  Гейро был первым из врачей, кто увидел меня среди многих. Нужно отметить, что клиническая подготовка  слушателей была важнейшей целью и наиболее эффективной стороной обучения в Академии того времени. Нас учили думать у постели больного, учили сомневаться, предпочитать рациональному мышлению (традиционному) иррациональное. Конечно, для этого нужна была база.
         После окончания Академии в 1956-м году я семь лет служил по распределению в парашютно-десантном полку в Рязани. В городе была общегородская библиотека, которую я посещал, работая  над своими ранними научными обобщениями. Ранний библиотечный опыт пригодился, хотя, конечно, этой библиотеке было далеко до Фундаментальной библиотеки Академии.  Разве что та  же тишина читального зала, шелест страниц и на столах спящие головы уставших читателей.
      Бывал в те годы, наездами из Рязани, я и в Центральной медицинской библиотеке, расположенной в красивом особняке на площади Восстания в Москве. Рылся в каталогах. Знакомился с известными тогда и ставшими известными позже учёными-терапевтами.
    В частности, именно здесь я собрал литературу о хроническом рецидивирующем мигрирующем тромбофлебите, который наблюдал у одной из своих больных в клинике профессора М.С.Вовси (московская Боткинская больница), где я тогда проходил стажировку. М.С.Вовси, выслушав меня, одобрил это моё толкование данного случая.
      Но и эта библиотека в чём-то уступала ленинградской библиотеке. Она была какой-то случайной  и чужой  для меня, а Фундаментальная библиотека была более полной, привычной и как бы суммирующей и библиографический поиск, и сам мой профессиональный рост. Работать в ней всегда было радостно. Но главное: в ней работали всегда очень внимательные, знающие и интеллигентные сотрудники, хорошо знающие фонды библиотеки. К сожалению, я уже не помню их фамилий. Это были настоящие ленинградцы.
      В конце 50-х годов я реже бывал в академической библиотеке.   Но в 1962-м году поступил в клиническую ординатуру не кафедру профессора Н.С.Молчанова.   
        Это была удивительная клиника. Непосредственным руководителем моим был тогда ещё доцент Евгений Владиславович Гембицкий.
        Я привязался к этому необычному человеку. Мне нравились его выступления на кафедральных совещаниях: (обоснованность его собственных суждений и уважительная позиция по отношению к другим). Было заметно, что с ним считался сам Молчанов. Можно было предположить, что именно он унаследует всё то богатство, которое было сконцентрировано тогда на этой кафедре.
      Я часто подолгу работал с Евгением Владиславовичем в залах Фундаментальной библиотеки академии, поражаясь его трудоспособности. Бывало, мы прогуливались по набережной Невы, возле библиотеки. беседуя о жизни. В те годы мне было особенно важно, чтобы кто-нибудь меня слушал. Он поощрял наши беседы. После встреч с Гембицким становилось как-то радостно жить. Именно благодаря его вниманию мое клиническое, педагогическое и научное развитие пошло особенно осмысленно и быстро.
      Клиника — такое место, где взаимное обогащение опытом неизбежно. Приведу один случай из многих. Я вел больного 32 лет, очень тяжелого, с выраженной сердечной недостаточностью, с плотными белыми отеками — такими, что по ногам его из пор сочилась жидкость так, что ее можно было собирать в пробирку. Считалось, что он болен ревматизмом с комбинированным поражением митрального клапана. Его не раз смотрел со мной и Евгений Владиславович. Дело шло к развязке: нарастали явления сердечной астмы, и применяемые препараты наперстянки и мочегонные эффекта не давали. В один из обходов Евгений Владиславович высказал предположение, что на фоне ревматизма у больного, по-видимому, развился амилоидоз, что и объясняло крайнюю выраженность отёчного синдрома.
      Больной умер. Когда я направился на секцию, Евгений Владиславович попросил меня специально напомнить прозектору о необходимости исследований на амилоидоз. На вскрытии был выявлен жесточайший стеноз митрального клапана, расширение левого предсердия и правых отделов сердца, большая печень, асцит, отеки... Диагноз порока сердца был подтвержден, и я поднялся в отделение. Прислонившись к стене в коридоре, стоял Евгений Владиславович, окруженный слушателями. Я бодро доложил ему о результатах вскрытия. 0н внимательно выслушал и очень серьезно и тихо спросил: «А для исследования на амилоидоз взяты ткани?». К моему ужасу, я должен был сознаться, что забыл оказать об этом прозектору, тем более, что у него и сомнении в диагнозе не было. Гембицкий как-то по-особому, как бы изучая, огорченно посмотрел на меня и, оттолкнувшись от стены, медленно пошел прочь, не сказав ни слова.
      Опомнившись, я быстро вернулся в прозекторскую. Труп ещё лежал на столе. Я упросил патологоанатома вернуться к исследованию и взять соответствующие образцы тканей. Последовавшие 2—3 дня я избегал встречаться с Гембицким: мне было стыдно за свою оплошность. Вскоре стало известно, что гистология подтвердила признаки амилоидного перерождения не только в обычных для этого органах, но и в необычных, в том числе в митральном клапане. Нафаршированные амилоидными глыбками створки клапана симулировали порок сердца, создавая все условия для развития сердечной недостаточности. А данных за ревматизм... получено не было.
      Конечно, я рассказал об этом Евгению Владиславовичу. Он, как будто между нами ничего не произошло, тут же поделился своим предположением о первичном характере амилоидоза — редкой разновидности этого заболевания. Сказал, что необходимо изучить соответствующую литературу и доказать это.   
        Просидев в Фундаментальной библиотеке как проклятый неделю, я проштудировал всю литературу, что была, начиная с работ конца XIX века. Выяснил, что наше наблюдение амилоидного порока сердца — единственное в отечественной литературе. Меня так увлёк поиск литературных доказательств, что я ни о чем другом и думать не мог. Имению тогда, я убедился, что осмысленный поиск рождает поразительную работоспособность.
      Мне казалось, что я реабилитировал себя перед Евгением Владиславовичем. Но он поставил задачу доложить об этом редчайшем наблюдении на заседании Ленинградского терапевтического общества, а позже направить его описание в журнал «Кардиология». Всё это было выполнено, но на мои просьбы выступить соавтором этих сообщений следовал неизменный отказ. Это даже обижало. Лишь с годами мне стало ясно: он был Учителем, а для настоящего Учителя интересы ученика всегда выше собственных, и он учил меня этой щедрости  впрок.
       Осенью 1966-го года я, завершая работу над своей кандидатской диссертацией, часто ездил из  Саратова, где я работал в то время преподавателем кафедры военно-полевой терапии, в Ленинград. Вечерами мы с Евгением Владиславовичем встречались в читальном зале Фундаментальной библиотеки и последовательно работали над диссертационным текстом: он правил, а я исправлял. Он говорил: «Вы должны стать писателем!». Я сомневался, мне казалось, что я даже думать, как следует, ещё не научился. Но он был в этом уверен. В мае  1967-го года диссертация была успешно защищена.
    Бывал я, и не раз, в Академической библиотеке и позже – по делам своей докторской диссертации. Встречал там многих учёных того времени (профессоров М.И.Лыткина, В.П.Сильвестрова, В.Н.Бейера, Г.Н. Гужиенко) и своих однокашников (О.И Кошиля, К.А.Сидорова, А.Я.Холодного, Г.Н.Цыбуляка, Д.Т.Хохлова и других).
      Все библиотеки, независимо от их известности,  объединяют возможность человека сосредоточиться на книге и на самом себе, уважаемая всеми тишина обстановки, священнодействие познания. Это относится и к Библиотеке Ленина в Москве, где я бывал, будучи ещё учеником  9 класса. На каждом столике в её читальном зале стояла лампа с зелёным абажуром. А вдоль стен  - шкафы с книгами. И к библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, и в библиотеке Саратовского мединститута на улице Горького…Любая библиотека – место для сконцентрированного интеллектуального роста человека.
       Фундаментальная библиотека ленинградской медицинской академии, известная в мире, одна из старейших в России. Ей сейчас не меньше 220 лет. Она – мой старинный друг.
      В её фондах могут храниться и мои труды. Первая работа («Хлориды крови и мочи у больных аллергическими заболеваниями (бронхиальная астма, пневмонии и ревматизм) у детей») опубликована в Трудах академии за 1956 год. Авторефераты кандидатской и докторской диссертаций («Нарушения водно-солевого обмена при сердечной и лёгочно-сердечной недостаточности» и «Патология внутренних органов при травме мирного времени», 1967 и 1979 годы). Книги «Патология внутренних органов при травме» (в соавт. С Е.В.Гембицким и Л.М.Клячкиным, 1994) и «Терапевтическая помощь пострадавшим при землетрясении» (в соавт. с В.Т.Ивашкиным и Ф.И.Комаровым, 1995).
  Несколько своих книг я дарил Фундаментальной библиотеке («Моя академия», 2009; «Учитель и его время», 2005; «Врач нарашютно-десантного полка», 2010; «Мои больные», 2013). Посылал из Саратова. Их судьба мне неизвестна.
Март 2017 г., Саратов.