Портрет - копия и артефакты

"Художник выставил мольберт из угла, проверил придирчиво освещение. Поздновато сегодня начали, в Италии солнца было куда больше - но тут уже не до тонкостей. Портрет должен быть явлен гостям сегодня: князь нетерпелив. Да и деньги срочно нужны.
Отовсюду доносились звуки, говорившие о торопливых приготовлениях: шум передвигаемой мебели из залы, крики работников со двора, стук посуды из окна кухни. Вечером состоится праздник по случаю возвращения князя с супругой из заграничного свадебного путешествия, первый званый вечер в новом доме.
Князь одержим идеей вывесить картину нынче же. Его можно понять, да и портрет-то почти закончен. Строго говоря, сегодняшний сеанс – откровенное жульничество; последние поправки вполне можно было бы и без княгини, которая уже послушно опускается в надоевшее ей кресло.
С картины глядело счастливое лицо совсем еще молодой красавицы. Присущая ей с детства бледность была удачно подсвечена отблесками интерьера, а глаза искрились еще более радостным огнем, чем в жизни.
Князь изрёк накануне, что лучшего портрета ему не приходилось видеть даже в молодые годы в Тоскане. Польстил грубовато, конечно, но все равно приятно. Откровенно говоря, картина и вправду получилась.
Тем временем, всё разложено по местам  и можно приступать. В общем-то, нужно только проложить поглубже тень в складке платья и замазать пятнышко вина, плеснувшего вчера из бокала разгоряченного князя. Князь не терпел сидеть на месте и даже потягивая вино, имел привычку расхаживать взад-вперед – при этом то мушкет со стены снимет, то кинжалом старым начнет поигрывать. Он любил повторять (может быть, преувеличенно-демонстративно), что годы не меняют его привычки к подвижности.
Так что, не дольше получаса. Солнце еще не уйдет.
Но, помоги ему Бог, как трудно отказать себе в радости еще раз потрогать кисточкой там, где больше невозможно рукой. Поворот шеи. Безжалостно-капризные плечи, все лорнеты в опере – тайком на них. А колени под платьем: интересно, ему ли одному они видны сейчас, или же это всем бросится в глаза? Никогда не предугадаешь таких вещей заранее…
Неожиданно в гулкой пустой комнате, отданной временно под студию, раздался приглушенный голос:
- Послушайте. Ну почему вы постоянно делаете вид приговоренного к смерти. Ничего же на самом деле не изменилось? Я буду вас часто видеть у себя… Ведь правда? Ну же, не молчите только.
Художник прочистил горло, откашлялся, закатал сползший рукав, потрогал нос, но ничто из этого не помогло ему дать легкий, остроумный, обнадеживающий ответ. Он избегал смотреть на неё, будто оказался пойман на краже яблок из чужого сада. Интересно, помнит ли она, как он воровал ей яблоки у соседей и как она смеялась его дурацким выходкам? Вот о чем он теперь думает…
– Да послушайте же вы, невозможный вы человек! Неужели вы так ничего никогда и не поймете!..
Пришлось-таки наконец взглянуть ей в глаза. Они были полны слез и такой тёмной тоски, что ему стало страшно.
Сейчас, потом будет поздно. Броситься к ее коленям, спрятать голову в шелках, схватить тонкие пальцы и уже не выпускать… пока не придут… и тогда? А тогда надо будет надеть шляпу и откланяться. Ведь я не в числе приглашенных на вечер, я человечек дневной-с…
Или… погоди… погоди, Лиза. Лиза, девочка моя, погоди, не злись, не двигайся… дай мне пять минут, умоляю!
Он бросился с полдороги к портрету. Сейчас ему это казалось самым важным. Вот это она в нем всегда и ненавидела. Еще секунда, и в ее глазах чернела откровенная обида и злость. Но он уже увидел и поймал все, что ему было нужно.
Сейчас, Лизанька, сейчас. Вот здесь. Чуть-чуть у рта. И у глаз. И здесь, вот са-амую малость. Видишь, как оно, девочка. Недурственно. И вот тут. Так. Вот так. То, что нужно.
Кресло стало пусто.
Художник, тоже опустошенно-бездумный теперь, отошел от портрета и разглядывал его, словно чужую удачу. Да. Такого ты ни в какой Тоскане не видел. Теперь можно домой.

Портрет – вроде бы тот же, что и раньше, но неуловимо измененный каким-то внезапным поворотом света, отраженным от расширившихся зрачков и неожиданно горестной складки у рта, – был вывешен только благодаря неожиданному упорству княгини. Он вызвал восхищение в обществе, но князь произвел денежный расчет за картину через посредника. "



Приложение 1: комментарий эксперта
В данном случае мы имеем дело с досужим вымыслом, ориентированным на определенное произведение искусства. Если наша версия верна, то нам предстоит буквально продираться сквозь ряд исторических неточностей и грубых ошибок.
Под именем «художника», по всей вероятности, имеется в виду Карл Павлович Брюллов (1799-1852) – непревзойденный мастер портретной, исторической и жанровой живописи; «князь» же – светлейший князь Иван Дмитриевич Салтыков (1796-1831), штабс-ротмистр лейб-гвардии гусарского полка и личный адъютант графа Витгенштейна.
В 1825 г. Иван Дмитриевич женился на 23-летней графине Елизавете Павловне Строгановой, но не прошло и четырех лет, как князь подал в отставку по состоянию здоровья с диагнозом «расстройство груди», а затем удалился с семьей в Москву, где в 1831 и году скончался. Но еще находясь в ясном сознании и твердой памяти, он составил завещание, по которому супруге его Елизавете Павловне не полагалось ни гроша: «Находящиеся в бюре моем наличные деньги, сколько бы их ни оказалось, принадлежат мне обще с братьями моими. В случае смерти моей отдаю свою из оных денег часть служителю моему и другу Александру Федорову Добролюбову. Сентября 21 дня 1830 года. Князь Иван Салтыков».
Автор рассказа весьма прозрачно намекает, что Карл Брюллов либо встречался с четой новобрачных в Италии, либо ездил туда вместе с ними;  это не соответствует действительности.
Жена князя, Елизавета Павловна Салтыкова (1802-1863) – третья из четырех дочерей графа Строганова. Павел Александрович Строганов, генерал-лейтенант и сенатор, был личным другом и сподвижником императора Александра I. Его супруга Софья Владимировна (урожденная княжна Голицына) была придворной статс-дамой. Их дети родились и выросли в знаменитом Строгановском дворце,  который, после императорского Зимнего, считался лучшим творением Растрелли в Петербурге.
Несмотря на столь родовитое происхождение, жизнь Елизаветы Павловны шла среди траурных лент и одежд. Сначала ее брат Александр погиб в битве под Лейпцигом на глазах у отца. Павел Строганов, потерявший единственного юного сына и сам совсем еще не старый человек, в одночасье поседел, не смог оправиться от такого удара и через три года умер. Подкосило горе и Софью Владимировну, на всю оставшуюся жизнь. Дочери не отходили от матери ни на шаг, стараясь хоть как-нибудь ее утешить.
Двадцати трех лет от роду Елизавета стала светлейшей княгиней Салтыковой. А в тридцать лет настала и ее очередь примерить черное платье вдовы.
Одинокая и больная, Елизавета Павловна послушалась совета врачей и уехала в Италию – за покоем и утешением на лоне природы, среди шедевров древнего искусства. Именно тогда она познакомилась с Карлом Брюлловым (а вовсе не во время свадебного путешествия, как нам пытается навязать автор).
Впрочем, нельзя полностью отрицать того, что Карл Брюллов действительно увлекся бледной красавицей с огромными черными глазами. Он охотно начал рисовать ее акварелью, а портрет ее в черном бархате поистине замечателен; продолжилось их знакомство и в Петербурге. Все указания на неловкие терзания Брюллова от комплекса простолюдина перед аристократкой, по всей вероятности, являются плодом воображения и отзвуком личных проблем автора. 
И здесь мы подбираемся к самой картине, о которой идет речь: это «Портрет княгини Е.П.Салтыковой», 1841, холст, масло, размер в сантиметрах – сто сорок два на двести. Предположительно, начат в 1837 году в Италии – княгиня уже сняла к тому времени траур – и закончен в 1841 году в Петербурге.
Таким образом, никакой речи о работе на заказ к свадьбе быть попросту не может. Князя Салтыкова к тому времени уже добрых десять лет на свете не было.
Портрет действительно отличается от большинства парадных портретов своего времени, демонстрируя человечность и хрупкую женственность взамен  характерной для тогдашней портретной живописи декоративной отчужденности.
Работа шла долго и мучительно: перфекционист Брюллов искал совершенства и был беспощаден к себе. Сначала он пытался воспользоваться помощью своих учеников, но вскоре передумал. В дневнике одного из них имеется такая запись: «В семь прислал за мной Брюллов, он хотел заставить меня начертить перспективу в портрете Салтыковой... он видел, что я неловко обращался с линейкой и кистью, сердился и выходил из себя, наконец вспылил так, что бросил на пол свою палитру и кисти и принялся чертить сам»...
В 1919 году картина была изъята из личного собрания Салтыковых и попала сначала в петроградское Бюро отдела по охране, учету и регистрации памятников искусства и старины Наркомпроса РСФСР (БООП), а затем в экспозицию Государственного Русского музея.
Все остальное в рассказе является плодом прыткого воображения автора. Идея в нем не выражена, содержание сумбурно, мораль размыта. Как профессиональный историк, я бы настоятельно рекомендовал издателям воздерживаться от публикации столь сомнительного во всех отношениях, а местами просто недобросовестного материала.



Приложение 2: авторский комментарий-презентация
Слайд №1 изображает меня в возрасте недоросля и с открытым ртом.
В то время мама впервые привезла меня в Ленинград. Город мне тогда не понравился. Я тогда еще просто не дорос до его уникальной прелести и видел только то, что бросалось в глаза: декоративность, подражательность, попытку втиснуть геометрию итальянских дворцов в амстердамскую разметку каналов. Мне даже хотелось назвать его «диснейлендом». Все время чувствовалось, что Петербург придуман нервным и торопливым человеком с неограниченной властью.
Единственное, что на меня произвело тогда впечатление – это Русский музей. И не музей даже, а картина в зале на втором этаже. Вот от нее я буквально сошел с ума.
Это был брюлловский портрет Елизаветы Салтыковой. 
Меня просто пробило насквозь. Я не мог оторвать от нее глаз. Не мог отойти. Со мной явно что-то случилось – и с ней тоже.
Я читал в ее глазах вещи, которые она хотела бы рассказать. Ей было одиноко, и ее никто не хотел слушать.
И еще она была тогда непоправимо грустная и ужасно красивая.
В общем, я сделал вид, что стою и рассматриваю произведение искусства, но больше меня в этом городе уже ничего не занимало. Следующий слайд, пожалуйста.

Это уже 91-й год. Здесь я уже знаю, что скоро уеду из России надолго, и вернусь ли когда – вопрос. Я заканчиваю все последние дела и заехал в Питер попрощаться с городом. К тому времени я его уже любил. И зашел в Русский музей.
Я был готов к тому, что моя Лиза Салтыкова может оказаться просто кукольным лицом под слоем растрескавшегося лака.
Когда я ее увидел, то проторчал перед картиной не меньше часа. Я был ей по-прежнему нужен...
Наверно, именно с того дня я начал стремиться к тому, чтобы понимать, уважать, любить женщин. Всех, по возможности, без исключения.
Она была мне рада. Она не хотела, чтобы я уходил. Я чувствовал ее холодные руки и шуршащую отделку платья. Я гладил ее по голове и жалел. Она сидела там, в итальянском кресле, схоронившая мужа и безмерно одинокая. Ее рисовали, но никто не хотел ей помочь вырваться из этого пустого лабиринта. Когда я повернулся уходить, она попросила побыть еще. Я услышал.
Все это было для меня полной неожиданностью. Ведь я вовсе не чувствовал никакой экзальтации, входя в музей. И рот был закрыт.

Слайд 3, год 2001. Мне тридцать шесть. Нет, я не поехал в Питер. Но вместо этого сижу и придумываю рассказ о Елизавете Салтыковой и Карле Брюллове. Рассказ должен быть на одну страничку, а вмещать в себя намного больше. Что-то о той силе, которая всегда мешает художнику стать счастливым и делает несчастной его возлюбленную.
Позже я нашел каталог работ Брюллова с комментариями и понял, что на этом портрете он изобразил ее моложе своих лет и даже моложе, чем на предыдущих акварелях. Это было признанием в любви, а не портретом на заказ.
Я вполне могу представить себе строгого, авторитетного и безупречно честного ученого, который обвинит именно этот портрет Салтыковой в лживости и внеисторичности: ведь ей, когда она позировала, было уже тридцать пять или тридцать шесть, для петербургской вдовы тех времен – возраст увядания; он же нарисовал красавицу лет на десять моложе, et cetera, et cetera.
А я бы тогда возразил, что портрет Салтыковой, при всей его кажущейся фотографической точности – обратите внимание на четкость прорисованных деталей в лице и на их все нарастающую к периферии размытость: то ли мастер предвосхищает технику импрессионизма, то ли плачет; – так вот, портрет этот не столько точен, сколь аллегоричен. Этот портрет говорит: в каждой женщине, без исключения, запрятана молодая девочка, которую недостаточно хвалили, недолго любили, мало баловали; с которой несправедливо обошлась жизнь.
В общем, я просто кое-что случайно угадал. А остальное придумал. Конечно же, князь Салтыков в молодые годы не прохлаждался в Тоскане, Брюллов не ездил с Салтыковыми в свадебное путешествие, а сама Елизавета Павловна могла быть вполне счастлива в своем недолгом браке.
 
Слайд 4. 2008 год. Я в отпуске. Сел на поезд в Москве и приехал в Питер – прогуляться по мостам, дворам и закоулкам. Конечно, заглянул и к ней.
Она опять была мне рада, но на этот раз спокойно и без жалоб. Мы с ней теперь друзья. С расстоянием в сто семьдесят лет примиряешься легко, тридцать из них мы знакомы. И я очень благодарен ей за все, что она для меня сделала.
А рассказ остался, я на него смотрю сейчас, как на чужой и не имеющий ко мне никакого отношения. Впрочем, какой-нибудь кропотливый психоаналитик наверняка распознал бы в нем комплекс неполноценности перед аристократами и прочий чертополох подсознательных мотиваций.