Нас невозможно сбить с пути

Полтора столетия назад Дюма-сын, автор романа и пьесы «Дама с камелиями», иронично и не без кокетства заметил: «Через 50 лет никто бы не вспомнил о моей "Даме с камелиями", но Верди обессмертил ее». Он даже не подозревал, насколько окажется прав.
За один только сезон 2011/2012 гг. «Травиата» была сыграна в мире 629 раз. Больше, чем любая другая опера всех времен и народов. Это даже не признание, даже не традиция, это – всепланетная страсть. Но если мы зададимся вопросом «почему», то ответить на него будет не так уж просто.
Никто не спорит, «Травиата» - хорошая опера. Но, скажем, «Женитьба Фигаро» уж точно ничуть не хуже. А она, по той же статистике, на шестом месте. Превосходный «Риголетто» того же Верди на 9-м, потрясающий «Борис Годунов» Мусоргского на 60-м, а гениальный «Золотой петушок» Римского-Корсакова и вовсе неразличим с вершины и клюётся где-то на 240-м месте. Что приводит нас к самоочевидному: ставятся не те оперы, которые лучше написаны, а те, что просит почтеннейшая публика и за которые охотнее заплатит.
Но тогда – ещё более странно. Потому что «Травиату», по идее, должны бы ненавидеть.

В СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА Францию стало не узнать. Творились совершенно нереальные вещи: президент республики отменил в стране демократию, провозгласил себя третьим императором Наполеоном и принялся править с помощью полицейской диктатуры. Превратившись в сумасшедший дом с разгуливающим Наполеоном, Париж наводнился его последователями – сомнительными провинциалами с огромным количеством денег и еще более сомнительными провинциалками, желавшими себя за огромные же деньги продать.   
Вот как это описано в современном романе Умберто Эко «Пражское кладбище»:
«..Ко времени моего приезда в Париж лоретки отжили свое. Теперь они сменились куртизанками. Эти ищут себе богачей, бриллиантов и карет. Куртизанки редко пешком ходят по бульварам, большей частью катаются в экипажах. Дамы с камелиями выбирают главным принципом в жизни – не иметь сердец, чувствительности, признательности, а умело ощипывать импотентов, которые им платят нарочно, чтоб выставлять их напоказ в ложах в Опере. Гадчайший пол.»
Можно себе представить, как гулявшие по бульварам буржуа бормотали нечто подобное вослед роскошным каретам куртизанок, злобно стискивая свои трости. Дали бы им волю... они поубивали бы этих девиц. Отправили бы их на каторгу. Впрочем, ещё лучше бы их купить да использовать по назначению... но рядом стоят жены и уже саркастично интересуются: «О ком ты так задумался, мон шер? Об этой?..»
О, дали бы волю женам – они бы забили этих девиц веерами. Чтобы законные мужья не таращились.
То есть, примерно представляем себе настроение парижан. Зависть, злоба, недоумение.
И тут Джузеппе Верди чистосердечно предлагает оперу «Распутница» (дословно – «сбившаяся с пути истинного»), где куртизанка выставляется героиней и жертвой. Сознавал ли он степень риска?.. На что ему были взвинченные залы, полные краснеющих мужей с женами, которые смотрят не на сцену, а на супругов, и вот глаза их уже мстительно сощуриваются, и пальчики уже сжимают веера...
А на сцене нагнетает обстановку Виолетта Валери: «Всегда свободная, беспечно я спешу от одной радости к другой, скольжу по жизни как хочу! День за днем, новый восторг, лишь бы сердце трепетало»...
Здесь можно вообразить: хлопающие сиденья и гордо удаляющиеся спины; потасовку и крики «каков подлец!» в партере; свист и кукареканье со студенческой галерки.
Но ничего подобного не происходит! Эпоха Наполеона Третьего действительно полна сюрпризов. Мужчины благостно умиляются и пожимают ладошки жен, а те искренне всхлипывают, когда Виолетте становится дурно...
И так продолжается 150 лет.

И В РОМАНЕ, И В ПЬЕСЕ у Дюма главную героиню-куртизанку зовут Маргарита Готье; но Верди с либреттистом Пьяве решили подарить ей более благозвучное имя, чтоб музыкальным итальянцам было приятно его слышать. Придумали «Виолетту Валери» (возможно потому, что глагол valere на итальянском значит «иметь ценность» и в восприятии у слушателя формировалось бы нечто вроде «дорогостоящей фиалочки» – пошловатая, но правдоподобная гипотеза).
Но Дюма свою Маргариту тоже не с потолка взял. Дама была на самом деле, и камелии тоже были. Весь Париж знавал её как Мари Дюплесси, и эта личность в своем роде тоже была Наполеон – только женского пола.
На самом деле, она была вовсе не Дюплесси, и даже не Мари. Ее звали Альфонсина-Роза Плесси, вот как. И родом она была из деревни Нонан-лё-Пен, что в Нижней Нормандии, в краю камамбера и яблочной водки. Даже сейчас в этой области Франции нет никакой промышленности. А тогда это была, по-русски говоря, дыра дырой.
Об отце ее имеются противоречивые сведения: кто-то говорит о фермере, кто-то о бродячем жестянщике. Один источник даже уверяет, что он был «сыном проститутки и сельского священника». Должно быть, тот ещё священник был. В эту версию слабо верится, но нам какое дело – был бы человек хороший. Так вот, все историки сходятся на том, что именно папаша Плесси указал своей 12-летней дочке светлый путь проституции, сбыв ее 70-летнему забавнику по фамилии Плантье и посчитавши это достойным заработком, не хуже других. К чести двух этих добрых христиан история сообщает нам, что к тому времени проворная Альфонсина уже познала радость любви и не испытывала по этому поводу особых неудобств.
Но не для того родилась она на свет, чтобы развлекать кого прикажут. Была она, не побоимся этого слова, настоящий гений. Когда мы критикуем Пушкина за то, что, дескать, не могла Татьяна Ларина превратиться из нелюдимой простушки в светскую львицу - вспомним Альфонсину Плесси. Ее дистанция была не в пример длиннее.

КОГДА ЕЙ ИСПОЛНИЛОСЬ 15 ЛЕТ, отец привез дочку в Париж, где определил ее в прачечную. Но Альфонсина мыслила шире и разработала четкий план из трех основных пунктов: если уж продаваться, то не по мелочи, а за баснословную цену; никому не давать власти над собой и менять благодетелей как можно чаще; деньги не возвращаются.
И вот уже через год мы бы ее не узнали.
Во-первых, никакой Альфонсины Плесси больше не было. Вместо неё возникла Мари Дюплесси – маркетологам на заметку! Ясно было, что содержанке жить с именем «Альфонсина» никак нельзя. Так появилась Мари – то ли в честь матери, то ли предтеча «Мадонны» в поп-музыке. Приставка же «дю» сразу намекала на аристократическое происхождение, о коем мы тоже имеем одни лишь слухи. (Примерно так же поступает и Жорж Дюруа у Мопассана.)
Современники единогласно свидетельствуют о запредельной красоте и изяществе Мари Дюплесси:
«Очень привлекательная молодая женщина с миниатюрной фигурой и обворожительной улыбкой».
«Самая элегантная женщина Парижа».
«Ее манеры гармонировали с разговором, мысль с улыбкой, туалет с внешностью, и трудно было бы отыскать на самых верхах общества личность, так гармонировавшую со своими украшениями, костюмами и речами».
«Вокруг нее говорили только о ее красоте, о ее победах, о ее хорошем вкусе, о модах, которые она выдумывала и устанавливала».
Деньги к деньгам, как говорится. Вскоре Мари смогла позволить себе тратить до сотни тысяч франков в год. Сегодня трудно себе представить, что это такое, но французский мелкий чиновник зарабатывал в те времена за год около полутора тысяч франков. Нет, все равно невозможно себе представить.
А Мари с легкостью неземной порхала из очередной спальни в Булонский лес, оттуда в оперу, потом на бал, потом на ужин для двоих или на банкет – и казалось, что она никогда не спит. 
Но главный наш сюрприз не связан ни с любострастием, ни со слабостям к роскоши. Не имея вообще никакого образования (мы же помним, что Нонан-лё-Пен не располагал к воспитанию чувств), Мари прочитывала все книги, какие могла найти, училась музыке, изящным манерам и ведению остроумных глубокомысленных бесед. В чем преуспела настолько, что в ее салон охотно спешили не только хлыщи-аристократы, но и авторитетные интеллектуалы: Эжен Сю, Альфред де Мюссе, Александр Дюма-сын, Ференц Лист.
Дюма-сын примерил на себя корону любовника Мари, но быстро смекнул, что корона грозит превратиться в долговое ярмо, и поспешил с прелестницей расстаться. Учитесь оставлять опасных женщин, господа: «Дорогая Мари, я не настолько богат, чтобы любить вас так, как мне хотелось бы, и не настолько беден, чтобы быть любимым так, как хотелось бы вам. И поэтому давайте забудем оба: вы — имя, которое вам было, должно быть, почти безразлично; я — счастье, которое мне больше недоступно».
Одно слово – писатель.
Сразу после этого в нее влюбился Лист, недоступный кумир европейских дам: по его словам, он был покорен «плавным течением полной мыслей беседы, манерой ее разговора — одновременно высокопарной, выразительной и мечтательной».
Да полноте! Неужели мы, мужчины, так примитивны? Неужели мы готовы приписывать высшие интеллектуальные способности любой девочке, если обладание ею возвеличило бы нас в глазах соперников?
Неужели мы действительно такие заурядные болваны?... Обидно же.
Впрочем, Мари Дюплесси вовсе не была такой уж закоренелой грешницей. Дважды она честно попыталась выйти замуж: за графа фон Штакельберга и графа де Перрего. Но из этих брачных союзов ничего хорошего не получилось: «без новых восторгов сердце не трепещет»…
Был во всем этом трагический подтекст: Мари знала, что больна чахоткой и жить ей оставалось недолго. Может быть, поэтому она спешила схватить все то, что полагалось другим на долгую жизнь.
Когда она умерла, у ее одра сидели и плакали оба графа. Александра Дюма там не было.
Мари Дюплесси едва исполнилось 23 года.

НА НАШИХ ГЛАЗАХ истаивает от чахотки и Виолетта Валери. Полтора века подряд.
Может быть, именно эта смерть, такая милосердная, и сделала «Травиату» любимицей поколений. Снова и снова сидят в оперном зале мужья и жёны, смотрят на сцену и думают тяжкие думы. И когда Виолетта выпевает свои предсмертные речи, рука мужа снова пожимает руку жены: «Ты видишь, ма шери, я не такой». В ответ получает сморканье в платочек: «Ты видишь, мон шер, и я не такая».
И оба мысленно роняют вздох: «Какая жалость»…