Бегущий германец

ТОМУ, КТО СЛЕДИТ за театральными событиями, известно, что в этом ноябре Монреальский оперный театр показывает «Летучего голландца».
Именно в этой опере Рихард Вагнер впервые продемонстрировал ярую мощь собственноручного стиля. Именно в «Летучем голландце» он подписал и опечатал свой кодекс музыкальной драмы: ей требуется древняя легенда, чудовищное заклятье, любовь-наваждение и, разумеется, гибель главных героев как избавление от этого самого заклятья. Все это очень зрелищно, громко (оркестровых партий столько, что всего одна строчка оркестровой партитуры может занимать целую страницу) и будоражит воображение. Еще не настало время «Кольца Нибелунгов», но уже можно было представить, в какую сторону будет развиваться грозное мистическое дарование автора.
И, как это часто бывает, сюжет шедевра явственно перекликается с историей его создания. В этой истории – и загадочные превращения, и муки заколдованного героя, и даже трепет души его, на волосок от гибели.

В НАЧАЛЕ ПОЗАПРОШЛОГО ВЕКА ирландский поэт Томас Мур напечатал оду «Остров Мертвеца» с таким подзаголовком: «Писано, проплывая в заливе Св. Лаврентия мимо острова Мертвеца поздним вечером сентября 1804 года».
(Да-да, Канада. Остров Мертвеца – Rocher du Corps Mort – существует подле архипелага Мадленских островов, и Мур там действительно проплывал.)
В стихотворении есть такие строчки:
    Fast gliding along, a gloomy bark
    Her sails are full, though the wind is still,
    And there blows not a breath her sails to fill.
Русского перевода, похоже, не сыскать – но не беда, справимся сами:
    Корабль угрюмый на всех парусах
    Бесшумно скользит по лону волны.
    Бездыханно вокруг – но ветрила полны.
О чем шла речь, становилось ясно из примечания автора: «сии строки навеяны суеверием, бытующим среди моряков, которые называют этот корабль-призрак, кажется, «Летучим Голландцем».
Впоследствии этот призрак видели своими глазами самые разные люди – от принцев до нищих; и если к лондонскому вору-карманнику по имени Джордж Бэррингтон доверия мало, то от свидетельства бесстрашного и образованного принца Уэльского, будущего короля Георга V, мы уже не сможем отмахнуться.

О ПРИЗРАКЕ среди моряков действительно ходили жуткие легенды. Рассказывали, что когда-то амстердамский военный корабль «Летучий Голландец», шедший под командой капитана Хендрика ван дер Деккена из Европы в Индию, огибал Южную Африку. Возле мыса Доброй Надежды разгулялся нешуточный шторм – и шкипер умолял капитана не соваться в гибельное место и переждать бурю. На что капитан, и в штиль-то изрядный сквернослов, разразился многокрасочной тирадой про тысячу чертей и, между прочим, заявил, что обогнет этот чертов мыс, хотя бы ему пришлось это делать до второго пришествия. Некоторые добавляли, что ван дер Деккен при этом разразился дьявольским хохотом и укокошил своего несчастного помощника; но так мы рискуем докатиться до историй, которые рассказывают на ночь в пионерских лагерях.
Кончилось тем, что лихой капитан так и не обогнул мыса Доброй Надежды. Но и не утонул, как все нормальные люди, а вместо этого, с кораблем и командой, бесприютно болтается по морям – до Второго пришествия и Судного дня.
Такая вот история.
Позже не кто иной, как Вальтер Скотт, развил эту легенду, сделав «Голландца» пиратским судном, которое «было гружено несметными сокровищами, и на нем творилось ужасное убийство и разбой». Именно поэтому, заключает шотландский сказочник, «видение этого судна почитается мореходами за самое дурное предзнаменование».
Легендой о корабле-призраке вдохновлялись Сэмюэл Кольридж, Вашингтон Ирвинг, Эдгар Аллан По и многие другие.
Казалось бы, для оперного композитора благодатнее сюжета не придумать – садись себе и работай.
Но тут на сцене неожиданно для нас появляется чрезвычайно интересная личность: Генрих Гейне.

ГЕЙНЕ словно соткан из противоречий: еврей-атеист, перешедший в лютеранство ради карьеры (которой все равно не сделал); немец, полжизни проведший во Франции; тонкий и изящный поэт-романтик, не чуждый ни мизантропии, ни самоиронии. Исключение из всех правил, такой человек не должен был бы существовать вовсе; между тем, Гейне так органично сочетал в себе несовместимое, что стал и величайшим немецким поэтом, и блестящим парижским сатириком.
Все это нам здесь нужно затем, что у Гейне и в стихах, и в публицистике все точно так же парадоксально перемешано: нежность с безжалостностью, а цинизм – с целомудрием. И когда в своем первом выпуске сборника «Салон» Гейне поместил сатирическую повестушку под названием «Из воспоминаний господина фон Шнабелевопского», то именно в ней он устами своего персонажа, пошляка и проходимца, придал сюжету о «Летучем голландце» щемяще-печальный оттенок:
«Это страшное судно названо по имени своего капитана, голландца, который однажды поклялся всеми чертями, что, несмотря на налетевший в ту минуту сильный шторм, он объедет какой-то мыс, название которого я позабыл, если бы даже для этого пришлось плавать до страшного суда. Дьявол поймал его на слове, – он обречен блуждать по морям до страшного суда, освободить же его в силах только верность женщины. Дьявол, как бы глуп он ни был, не верит в женскую верность и посему разрешает заколдованному капитану раз в семь лет сходить на берег и жениться, добиваясь таким путем избавления. Бедный голландец!»
Появляется у истории и мощный финал – опять-таки в интерпретации Шнабелевопского, который ни на секунду не прекращает хихикать и кривляться:
«...жена Летучего Голландца, госпожа летучая голландка, ломает в отчаянии руки на высоком утесе, а в море на палубе страшного корабля стоит злополучный супруг. Он любит ее, но хочет покинуть, чтобы избавить от гибели, и открывает ей свою ужасную судьбу и тяготеющее над ним страшное проклятие. А она кричит громким голосом: «Я была тебе верна до этого часа и знаю надежное средство сохранить мою верность до самой смерти!»
С этими словами верная жена бросается в море, и вот наступает конец проклятью, тяготеющему над Летучим Голландцем; он спасен, и мы видим, как корабль-призрак погружается в морскую пучину.
Мораль пьесы для женщин заключается в том, что они должны остерегаться выходить замуж за летучих голландцев, а мы, мужчины, можем из этой пьесы вывести, что даже при самых благоприятных обстоятельствах погибаем из-за женщин».
Первая часть «Салона» появилась в конце 1833 года. Нам и это важно знать – потому, что в конце 30-х ещё молодой и не слишком удачливый дирижер Вагнер прозябает в Риге и почитывает «Салон».

РИХАРД ВАГНЕР где-то в глубине души тоже был разбойником. Не то, чтобы он грабил прохожих на большой дороге; но, занимая деньги в долг, он предпочитал их как-нибудь, по возможности, не возвращать.
Позже к этой повадке прибавились и другие: сюжетец прикарманить, благодетеля помоями облить, жену ближнего аннексировать.
Рижская жизнь была скудна и неласкова, приходилось постоянно лавировать между разъярёнными кредиторами, а тогдашняя супруга Минна, разочарованная мужем-голодранцем, постоянно намекала на то, что не собирается вечно губить свои лучшие дни. Вагнер занимал все новые долги и, наконец, настал момент, когда его могли просто побить или отправить под суд. Будущий гений предпочел поберечься, и супруги спешно отправились морем – через Лондон – в Париж.
К тому времени Вагнер уже был хорошо знаком с текстом «Шнабелевопского», а само плавание подбавило ему жизненных впечатлений: корабль «Фетида» вышел в Северное море и угодил в такую передрягу, словно все кредиторы Вагнера собрались в ночи и наслали на него страшное заклятие.
По счастью, капитан «Фетиды» оказался благоразумнее ван дер Деккена и не стал искушать судьбу: он отвел свою посудину в заводь норвежского фьорда и сохранил Германии великого композитора.
Едва оказавшись в Париже, Вагнер принялся за дело и собственноручно написал либретто для будущей оперы. Достаточно лишь взглянуть на него, чтобы мгновенно узнать «Шнабелевопского».
Но подписано «Вагнер» – значит, Вагнер.
Тем более что сам Гейне отнёсся к соотечественнику тепло и, как утверждают историки, явился горячим сторонником Вагнера в спорах с парижанами об искусстве. Должны же немцы поддерживать друг друга на чужбине?..
Не то, чтобы сам Вагнер этим сюжетом особо дорожил. Когда выяснилось, что и в Париже за все надо платить, Вагнер немедленно запродал своё либретто директору французской оперы. Впрочем, это не помешало ему вскоре вернуться к тому же сюжету самому.
Как говорил кот Матроскин: «Давай, Шарик, мы тебя продадим, а ты убежишь».

ПАРТИТУРА «Летучего Голландца» родилась за семь недель. Это была свежая, необычная, мощная музыка. Ее не сразу поняли и оценили, но – именно отсюда началась новая эпоха в истории музыкальной драмы и оперного искусства. Вагнеровскому таланту оказали поддержку и другие уважаемые люди: дирижер Франсуа Хабенек, издатель Морис Шлезингер, композиторы Берлиоз и Мейербер, художник Киц... черт знает, что за фамилии, но как полезны!
В общем, не дали человеку пропасть.
А через несколько лет в лейпцигской «Новой музыкальной газете» появился вагнеровский памфлет «Еврейство в музыке». Досталось всем – а лютеранину Гейне, вообще не музыканту, особенно увесисто:
«...Мы говорили выше, что евреи не дали свету ни одного истинного служителя искусства. Но необходимо упомянуть о Генрихе Гейне. В то время когда у нас творили Гёте и Шиллер, не было ни одного поэта-еврея. Но когда у нас поэзия стала ложью и когда не стало ни одного настоящего поэта... он сам себе налгал, что он поэт: за это он приобрел свою стихотворную ложь, переложенную нашими композиторами на музыку».

ВАГНЕР остался великим композитором в памяти потомков. Но не кредиторов. «Большинство друзей композитора... пришли к выводу, что Вагнер абсолютно неспособен соблюдать элементарные приличия...» – пишет Эрнест Ньюман, английский музыковед.  Поэтому, куда бы Вагнер ни прибивался, ему вскоре суждено было спасаться бегством. Искать себе новых покровителей и снова спасаться – даже и под угрозой ареста. Бежал из Лейпцига, Дрездена, Веймара, Венеции, Мюнхена... 
Когда же покой?  Как проклятый. Как заколдованный. Как – Агасфер?..
Или как капитан-призрак из оперного сюжета.