Хачкар

           ХАЧКАР


 Повесть


И взял Самуил один камень, и поставил между Массифою и между Сеном, и назвал его Авен-Езер (Камень Помощи), сказав: до сего места помог нам Господь.

 1 Царств. 7:12



 ОТ АВТОРА

История армянского народа мне кажется похожей на историю моего народа. Их завоёвывали, изгоняли, издевались и грабили. Но несмотря на геноцид армян в 1915 году и евреев в 1933–1945 годах, несмотря на все издевательства и преследования, наши народы живут и поражают мир успехами. Исчезали империи и цивилизации, рождались новые страны и народы, а мы живём и будем жить!
 

 Историческая справка
С 1238 года Киевская Русь была под властью хана Батыя, обложившего данью разрозненные русские княжества. Необходимо было объединиться. Московский князь Иван Калита пытался собирать силы для того, чтобы скинуть владычество завоевателей.

К середине XIV века в ханстве началась междоусобная борьба, что создало благоприятную почву для избавления Руси от монголо-татарского ига.

В 1380 году под руководством Димитрия Донского, после упорной битвы с ордынцами, русичи на Куликовом поле одержали победу. Но лишь через сто лет они официально избавилась от монголо-татарского ига.

Нужно было восстанавливать Киевскую Русь в прежних границах, вернуть себе выход к Чёрному морю. Крым был ключом, обеспечивающим господство в Северном Причерноморье. Это понимал и Пётр Первый. Завоевание Крымского полуострова стало одной из важнейших внешнеполитических задач Российской империи XVIII столетия.

Драматично складывалась и история Армении – древнейшей страны, расположенной на Ближнем Востоке. Она существовала уже тогда, когда Римская империя только зарождалась, и продолжала существовать, когда та рухнула.

На протяжении всей своей истории Армения постоянно подвергалась захватническим нападениям.

В XI веке Армению захватили византийцы. Потом турки-сельджуки вторглись в её пределы, разорив страну и разрушив её прекрасную столицу – город Ани.

Люди покидали свою родину и искали приют на чужбине. Караваны беженцев дошли до Грузии и Закавказья, Юга России и Киликии. Часть переселенцев двинулась к берегам Волги, в места, занятые татарами. Но огромные налоги, преследование христианской религии, частые набеги ногайцев – всё это склонило армян к решению податься в Крым. Армяне договорились с генуэзцами о переселении в Кафу (Феодосию).

В 1330 году они были радушно приняты в Крыму, где пользовались всеми правами наравне с генуэзцами, занимались торговлей и ремёслами, выращивали зерновые и огородные культуры, виноград. Купцы возили в другие страны ткани, меха, ковры, шелк, вино, фрукты, предметы роскоши. Торговали рыбой, икрой, хлебом, солью, мылом, сахаром, воском… Вместе с генуэзцами армяне защищали Крым от внешних врагов, строили оборонительные сооружения, покупали оружие.

Статус армян на полуострове в то время не имел аналогов в мировой истории. Даже влиятельному Риму приходилось идти на значительные отступления от своих правил и предоставлять армянам максимум возможностей для самоуправления. Будучи трудолюбивыми и уживчивыми, они налаживали добрососедские отношения с другими народами, населяющими Таврику. К началу XV века армяне составляли две трети жителей Кафы – около сорока пяти тысяч человек. В городе было тридцать пять церквей. Фактически Кафа была армянской, но под управлением генуэзцев, чьи средневековые хроники называли этот край Armenia Maritima (Приморская Армения).

Все резко изменилось в роковой 1475 год. Турция напала на Крым. Её артиллерия разбила толстые стены генуэзской крепости. Войдя в город, турки грабили и убивали живущих там людей. Жестокость их не знала предела. Часть крымских армян погибла, многих силой угнали в Константинополь. Уцелевшие бежали в горы. Богатые же армяне, греки и генуэзцы покинули Крым.

Начался период турецкого владычества, продолжавшийся более трех столетий. Турция, сохранив власть татарского хана, назначенного султаном, сделала его вассалом Оттоманской империи.

Христианское население облагалось налогами и пошлинами в больших размерах, чем татары, подвергалось усиленному национальному и религиозному преследованию.

Но, благодаря немногим уцелевшим, не покинувшим полуостров, вновь оживились ремесленное производство и торговля, стали восстанавливаться древние храмы и монастыри, открылись учебные заведения.

Это был второй период в истории армянской колонии Крыма, продлившийся до конца XVIII века.

История же Крыма второй половины восемнадцатого и начала девятнадцатого столетий не менее трагична, но и поучительна. Крупный в то время город Кафа включал в себя до пяти тысяч домов. Здесь дружно жили мусульмане и христиане (татары, армяне, греки). Национальные общины соблюдали свои религиозные обычаи, в церквах проводились службы. Дети обучались в своих национальных образовательных учреждениях.

В самой Кафе садов и виноградников было мало. Зерно и фрукты привозили из окрестных поселений. Птицу и скот держали в основном для личного пользования. Занимались рыбной ловлей, работали на мельницах, на которых чаще использовали лошадей или волов, которые приводили в движение огромные каменные жернова, перетирающие зерно в муку. Были в городе и кожевенные производства, на которых обрабатывали кожу, выделывали сафьян, войлок, изготовляли конскую упряжь. Постоялые дворы и столярные мастерские, в которых можно было заказать от оконных рам до лодок. Многочисленные лавки и лавчонки, базары и харчевни, в которых можно было купить всё что душе угодно. У берега на рейде стояли суда, принадлежащие местным богачам и купцам, прибывшим из заморских стран.

В конце восемнадцатого века Крымское ханство лишилось поддержки Турции, находящейся на грани краха, и стало лакомым куском для многих западных государств. Но им противодействовала крепнущая Россия.

В 1771 году князь Долгоруков захватил побережье Крыма, взял город Кафу. Погиб весь турецкий гарнизон. Князь вошёл в опустевший, лежащий в руинах город. Люди были запуганы и растеряны, не знали, кому подчиняться. С одной стороны, Россия – христианская страна, обещала всяческое содействие единоверцам. Но и татары никак особенно не ущемляли христиан в Крыму. Закрепиться на этих землях Россия не могла. Продолжались столкновения с османскими войсками, не желающими уступать России ни Крым, ни плодородные земли Приднепровья и Дона.

По условиям мирного договора 1739 года, заключенного с Турцией, появились Новороссийская и Астраханская губернии, но Россия не могла иметь в Азове и Таганроге укреплений. Поэтому русское царское правительство, чтобы надежнее защитить свою южную границу, добилось права на постройку новой крепости в низовьях Дона, между Черкасском и Азовом.

В 1774 году русским правительством был заключен Кучук-Кайнарджийский мир, по которому татарское ханство в Крыму признано было независимым от Турции. Русское правительство возвело на ханский престол своего ставленника Шахин Гирея.

В ноябре 1776 года, воспользовавшись тем, что турецкие войска не покинули Крым, как это предписывал договор, русский корпус генерала Александра Прозоровского вошёл на полуостров и, не встречая сопротивления, укрепился в Перекопе.

Россия вышла к Чёрному морю, и возникла необходимость укреплять границы у Днепра и Кубани от беспокойного соседа, который, конечно же, не успокоится и будет стараться вернуть утерянные земли.

Выход к Чёрному морю и укрепление южных рубежей и были стратегической целью Екатерины II. Она назначила своего фаворита Потёмкина правителем Новороссийской, Азовской и Астраханской губерний и стала осуществлять проект, предложенный генералом-фельдмаршалом графом Румянцевым по переселению христианского населения из Крыма.

Чтобы поставить хана и его чиновников и мурз в более зависимое положение, правительство Екатерины задумало экономически ослабить ханство, выселив из Крыма греков и армян, так как уплачиваемые ими подати составляли главную статью доходов хана.

Другой, не менее важной причиной, побудившей русское правительство добиваться переселения из Крыма греков и армян, было стремление поскорее положить начало колонизации тогда ещё безлюдного Новороссийского края.

Необходимо было переселить христианское население Крыма, имеющее большой опыт в торговле, ремеслах, возделывании земель, в Россию – на пустующие вновь приобретённые земли.

9 марта 1778 года Екатерина II издала Указ, в котором предписывала переселить «…живущих в Крыму греков, грузин и армян, кои добровольно согласятся прибегнуть под покров наш и пожелают поселиться в Новороссийской и Азовской губерниях…». Указ предписывал, чтобы переселенцы «…не токмо в пропитании своём не претерпели ни малого недостатка, но и… снабжены были как достаточным числом земли, так и нужным к заведению домостроительством и пособиями из казны нашей. Впрочем, не оставим мы снабдить их нужными привилегиями…»

Со своей стороны Потёмкин 10 марта 1778 года предложил азовскому и новороссийскому губернаторам привести в исполнение указ и позаботиться о том, чтобы переселенцы были снабжены всем необходимым и «сверх обыкновенного провиантом снабдить потребным числом хлеба на семена, чтобы они пропитать себя могли. Подати же и нарядов впредь до указу с них не чинить».

Одновременно Потёмкиным даны были указания генералу-поручику Прозоровскому употребить все старания и убедить хана, что он от переселения христиан никакого ущерба не понесёт и «получит за то достойное всегда удовлетворение в доходах своих».

Агенты царского правительства немедленно вошли в переговоры с армянским высшим духовенством и той зажиточной верхушкой городского армянского населения, многие представители которой по своим торговым делам имели деловую связь с Россией и, конечно, не прочь были переехать в новый край, чтобы и здесь широко развернуть свою торговую деятельность. Что касается беднейшей массы армян, то она сначала отнеслась к уговорам духовенства с недоверием. Многие стали открыто протестовать против такой затеи и категорически отказались ехать на чужбину; немало было и таких, кто предпочёл скрываться, чтобы не попасть в списки переселенцев.

Однако заманчивые обещания русского правительства и страх, внушаемый разговорами о том, что турецкий султан готовится вытеснить христиан из Крыма, возымели в конце концов своё действие и, несомненно, во многом облегчили задачу массового вывода их из Крыма.

Екатерина II понимала, что переселенцы освоят новые земли, наладят ремёсла и земледелие, развернут торговлю. У армянских купцов были обширные торговые связи с Турцией, Индией, Италией, Францией.

Исполнение переселения было возложено на сменившего командующего крымской армией молодого генерала Александра Васильевича Суворова, отец которого был крестником Петра I.

Императрица учла и то, что молодой генерал знает армянский язык (его мать была армянкой).

 Суворов хорошо понимал всю сложность задачи. Разговоры о том, что христиане подвергаются опасности и живут плохо, вызывали у него сомнение.

Армяне просили его самому посмотреть, что они должны будут оставить в случае переселения.

После посещения Кафы он убедился, что всё обстоит не так, как ему говорил Потёмкин. Армяне и греки жили спокойно, никто им не угрожал. И церкви проводили свою службу. Татары жили в горах, а армяне и греки на побережье. Им нечего было делить. Столетиями жили дружно.

 Но генерал привык подчиняться приказу. Обещал переселенцам оплатить всё, что они будут вынуждены оставить.

Исторические источники свидетельствуют, что переселение было ничем иным, как политической игрой, в которой армяне стали всего лишь «разменной монетой». А горя же и лишений переселенцы хлебнули немало...

Для склонения армян в пользу переселения Суворов завербовал молодых людей, дал им русское дворянство, присвоил звания поручиков и направил в народ, чтобы они агитировали за переселение.

Об этом узнал и крымский хан Шахин Гирей. Он стал возмущаться. Тем более что старшины поселений просили, чтобы хан не допустил массового отъезда христианского населения.

Хан обратился за разъяснением к Суворову. Тот ответил ему, что императрица «по человеколюбию и долгу своему христианскому соизволяет переселить их в свои границы, надеясь, что вы не токмо высочайшей воле покровительницы своей прекословить не будете… поелику всё, что особы вашей касается, предохранено и награждено будет».

Это не успокоило хана. Отношение татарских правящих кругов к христианам настолько ухудшилось, что греческий митрополит выехал из Бахчисарая в русский лагерь, а армянский архимандрит счёл за благо скрыться в Кафе у своей паствы.

Суворов же, действовавший со свойственной ему решительностью, писал Потёмкину: «...Высшее желание всех христиан есть то, чтобы поселяемы были вместе и на выгодных местах... Сожалеют они оставлять их недвижимое родное, зато принужден я был обещать им здесь на месте удовлетворение из казны, яко иначе они и согласны бы не были... Христиан надлежит удовлетворить за их тратимое недвижимое, особливо сады».

Хан Шахин Гирей за молчаливое согласие на переселение своих подданных получил пятьдесят тысяч рублей и ценные вещи. Он обучался в Салониках и Венеции, знал несколько языков, пытался провести реформы и реорганизовать управление по европейскому образцу, уравнять в правах мусульманское и немусульманское население Крыма. Но в глазах своего народа он стал изменником и вероотступником.

Турция не успокоилась, пыталась вернуть себе власть над Крымом. В июле 1778 года турецкий флот появился в Феодосийской бухте с намерением высадить десант. Хотели запретить русским кораблям плавание вдоль крымского побережья. Угрожали топить их в случае невыполнения ультиматума. Но Суворов заставил покинуть Крым все остававшиеся у крымского побережья турецкие военные суда. Стал строить укрепления на выходе из бухты.

Такая же попытка была повторена в сентябре 1778 года, но и на этот раз турки не решились высадиться.

К лету 1778 года были закуплены кибитки и подводы, лошади и быки. Назначены проводники из числа казаков, знающих дорогу, и к августу всё было готово к переселению.

Караваны переселенцев везли с собой драгоценные книги, древние пергаментные рукописи, церковную утварь, хачкары.

Но бездорожье, бесконечная степь, грязь и распутица, наступившие холода, недостаток продовольствия и топлива сделали этот поход в неизвестность мучительным... Люди голодали и замерзали, болели и умирали. Каждый третий на том страшном пути погиб. Могилами родных и близких был усеян весь путь несчастных.

10 марта 1779 года враждующие стороны подписали конвенцию, по которой Россия должна была вывести свои войска из Крыма, а Турция признала Шахин Гирея крымским ханом и подтвердила независимость Крыма.



1. С севера над южной частью Кафы повисла грязная туча, скрыв скалы горы Митридат, возвышающиеся над городом. Старинная крепость погрузилась во тьму. Перед стенами стоящей неподалёку от берега крепости пролегал глубокий ров, и чтобы пройти к морю, нужно было обогнуть крепость и спуститься по крутому скалистому склону, огибая огромные валуны и рискуя упасть и покатиться вниз метров на двадцать. Внизу, у самого моря, была узкая полоска берега. Волны перемололи камни в мелкую гальку. У подножья скал росли редкие деревья. Море день и ночь накатывало огромные волны на берег, с шумом выражая неудовольствие, что на их пути кто-то посмел поставить эти каменные горы. Они набрасывались на них, но, встречая сопротивление, разлетались в брызги и в бессильной злобе, шипя и пенясь, уползали восвояси.

Вдруг далеко в море сверкнула молния, разрезая чёрное небо и освещая всё вокруг. Загрохотали раскаты грома, словно Зевс-громовержец прокатился на своей колеснице, запряжённой Пегасом. И пошёл тёплый майский дождь. В одно мгновение всё изменилось. Журчащие ручьи, огибая камни, побежали вниз. Зашелестели листья деревьев, радуясь долгожданному дождику. Но как неожиданно он начался, так же вскоре и прекратился. И снова стало светло. Заблестела капельками дождя на солнце умытая зелень трав и деревьев. В зеркальной глади образовавшихся луж отражались нарядные домики, прибрежные скалы, бездонное голубое небо.

Акоп Миронян, восемнадцатилетний мускулистый юноша с огромными чёрными глазами, над которыми распахнули свои крылья его широкие брови, с трудом вытащил на узкую полоску берега лодку и привязал её к цветущему церцису, растущему у раскалённой горячим солнцем скалы. Перевернул её вверх дном и, проверил, крепко ли привязана лодка, взглянул ещё раз на набегающие волны и пошёл по узкой тропинке вверх. Делать здесь было нечего. Рыбалить сегодня из-за непогоды было нельзя.

На пригорке, за невысоким забором, в зелени густых виноградных лоз, стоял небольшой каменный дом. Его построил ещё его дед вместе с отцом. Вокруг дома раскинулся большой сад, огород. В глубине двора у забора – хозяйственные постройки, погреб, сараи для скота и птицы. Там же на верёвке, натянутой между деревьями, вялилась рыба. На самом краю участка из скалы бил родник, вода которого протекала по двору и устремлялась вниз к морю. Из этого родника они пили, поили скот, использовали воду для стирки.

В тени старого ореха сидел седой старик и шил из выделанной воловьей кожи чувяки.

– Привязал? – спросил он у вошедшего во двор внука.

– Привязал, – кивнул тот и хотел было сесть рядом, но старик взглянул на него с укором:

– Что это тебя, Акоп, всё время подгонять нужно? У нас говорят: ленивая рука покоится на пустом желудке. Не мал уже. Мать тебя просила дров принести! Пойди погляди, чем ей можешь помочь. В твои годы семью содержал.

Акоп зачерпнул черпаком из ведра воды, выпил и, ни слова не говоря, пошёл в сторону сада, где работала мать.



Семидесятипятилетний Ашот Миронян в молодости считался умелым и удачливым рыбаком. Растил Оганеса, единственного сына, которого они с Азгануш очень любили. Так случилось, что жена после родов сильно болела и больше не могла иметь детей. Когда сыну исполнилось двадцать два года, он женился и родители построили ему дом рядом со своим. Но десять лет назад Ашот похоронил жену. Жить в большом доме в одиночестве не хотел. После недолгих колебаний продал за сорок рублей его Хачатуру Ваганяну, ровеснику Оганеса, и перебрался в дом сына. Всё не один!

Шли годы. Времена были неспокойными. То и дело Османская империя воевала с Россией. Нескончаемые войны, убийства, грабежи. Жизнь становилась всё труднее. Единственным промыслом семьи Ашота Мироняна была рыбная ловля. И сами ели рыбу, и продавали на базаре. А в последние годы, когда у него сил стало меньше, в море уходил сын Оганес уже один, вполне овладев к тому времени искусством рыбной ловли.

Три года назад он ушёл с соседом в море. Ничто не предвещало беды. И море было спокойным, и лодку недавно отремонтировали, заделали щели, дно просмолили.

Но море – это море!

Поднялся ветер. Потемнело небо, и волны нависли над головами рыбаков. Они пытались вернуться, но огромная водяная гора, словно щепочку, подхватила лодку, смыла людей в воду, перевернув посудину. Так случилось, что острым носом тяжёлая лодка ударила Оганеса по голове. Он потерял сознание и…

Хачатур не сразу понял, что произошло. Он плавал вокруг перевёрнутой лодки, подныривал, чтобы посмотреть, нет там ли Оганес. Так и не найдя его, он из последних сил добрался до берега. Долго лежал, не зная, что сказать дяде Ашоту. Дождавшись, когда волнами принесло лодку на берег, с трудом вытащил её, привязал к дереву и пошёл к дому.

Тело Ашота на следующее утро выбросило на берег.

Жена Оганеса, скромная и трудолюбивая Азгануш, поседела от горя. Дети плакали, забившись в угол комнаты, в которой стоял гроб. В нём лежал их отец.

Акопу тогда только исполнилось пятнадцать. Его сёстрам: Аревик – тринадцать, Шушан – одиннадцать.

С тех пор он чувствовал свою ответственность за семью. Девочки помогали матери, старик присматривал за всем, а Акоп был руками и ногами дедушки.

Жизнь продолжалась.

Однажды к ним пришёл друг погибшего сына Хачатур.

– Как здоровье, уважаемый дядя Ашот? Нужна ли помощь? – обычными приветствиями начал он разговор.

Старик грустно ответил поговоркой:

– Пока был младшим, Хачатур-джан, боялся старшего, а как вырос – боюсь младшего. Что у меня может измениться? Живу… А ты как? Все ли здоровы?

– И у меня ничего нового, – сказал Хачатур. – Живём. Хочу попросить у вас лодку. Думаю пойти в море, рыбу ловить.

– Бери. Какие могут быть вопросы? Я стар, чтобы в море ходить, а Акопа боюсь одного посылать. Хватит с нас Оганеса.

А ещё через несколько дней в дом к Хачатуру Ваганяну пришёл старый Ашот.

– Добрый день, дорогие соседи, – кряхтя и тяжело дыша от крутого подъёма к дому, когда-то принадлежавшему ему, сказал он. – С радостью вижу, что вы, слова Богу, здоровы. Я к вам с важным разговором. Много лет уже мы живём рядом, и ни у вас, ни у нас не было причин обижаться друг на друга. В вашем саду расцвела прекрасная роза по имени Азиза. У нас подоспел Акоп, спокойный и хороший парень. Он не боится работы, уважает старших и придерживается наших традиций. Что ещё нужно человеку для счастья?! Как вы смотрите на то, чтобы их объединить. Это будет хорошая пара. Рядом с нами есть участок, где можно поставить им дом. Хорошо, когда дети живут поблизости и мы можем радоваться, слыша детский смех внуков и правнуков.

Хачатур был готов к этому разговору. После недолгого обсуждения деталей на столе появились вино, сыр, приготовленная особым способом рыба.

– Не буду скрывать: давно об этом думал. Умные люди говорят, что лучше отдать дочь местному пастуху, чем чужому царю. Знаю вас много лет. Я согласен. Только свадьбу мы сыграем в октябре. И жарко так не будет, и те, кого я хотел пригласить, свои дела закончат. Урожай снимут. Свободнее будут.

– В октябре так в октябре. Пока я внуку ничего говорить не буду. Не стоит волновать раньше времени.

– Ваша правда, дорогой дядя Ашот.

Акоп совсем не думал о женитьбе, тем более на Азизе. Знал её с детства. Привык к ней, как к сестре. Правда, когда она подросла, видел её редко. Традиции не позволяли общаться юноше с девушкой до того как она станет чьей-то женой. Не зная о том, что дед уже сосватал для него Азизу, он влюбился в Марию, дочь купца Сурена Малхасяна. Но понимал, что его мечта о ней так и останется мечтой. Уж слишком богат был купец. Владел большим судном, на котором привозил в Кафу товары из разных стран. Туда возил различные фрукты, зерно, вино. Пользовался авторитетом, жертвовал церкви немалые деньги, помогал бедным. С ним считался сам архимандрит Петрос Маркосян.

Акоп понимал, что Мария никогда не станет его женой. Но сердцу не прикажешь, и он всё время думал о ней. Старался увидеть и был счастлив, когда это удавалось.

Мария училась в женской гимназии, говорила на русском и французском языках. Куда Акопу было до неё?! Но мечтать ему никто не запрещал, и он всё время думал о ней. Мысленно вёл с нею беседы…

В прошлом году хотел наняться служить на судно Сурена. Тот внимательно посмотрел на него, потом тихо ответил:

– О чём ты говоришь, Акоп?! Ты в своей семье остался единственным кормильцем. Твой дедушка, уважаемый Ашот, стар уже. Какая от него помощь? Его мудрой голове нужны молодые и сильные руки. К тому же на тебе мать и сёстры. Кто о них будет заботиться?! Приходи осенью. К этому времени, надеюсь, вернусь из плавания и найду для тебя работу на берегу.

Акоп был рад и этому. Так он сможет и учёбу продолжать, и изредка видеть Марию.

Но однажды вечером к ним зашёл Хачатур. Он был чем-то сильно взволнован. После обычных приветствий и вопросов о здоровье стал рассказывать, что в это воскресенье был в церкви святого Саркиса. Там услышал новость, которая его сильно встревожила. Оказывается, русская царица Екатерина повелела всех христиан переселить из Крыма в Россию.

– Как переселить? – не понял старик. – Куда?

– Ничего не знаю, – ответил Хачатур. – Священник Тер-Мартирос говорил, что не слышал, куда и когда всё это произойдёт. Мы живём здесь хорошо и не враждуем ни с татарами, ни с другими народами. Что нам делить? Бог один, и все люди на земле – его дети. Старики говорили, что хотят здесь умереть, у могил своих близких. Даже слушать не хотят о переселении. Шутка ли, столько живём на этой земле!

Старик слушал Хачатура, склонив голову. Потом надолго закашлялся и попросил внука сказать матери, чтобы принесла выпить приготовленное местной знахаркой, старухой Сате Сурян, снадобье от кашля.

– Замучил, проклятый, – пожаловался он. – Июнь, а припекает так, что на камнях без огня лаваш печь можно. Куда мне ехать? Здесь умру. – Он встал, опираясь на палку, с которой не расставался.

– Не торопитесь, дядя Ашот, – сказал Хачатур. – Ещё столько сделать нужно. А на том свете все мы будем. Один раньше, другой позже…

– Кто купит наши дома, сады? – переживал старик. – Кому оно нужно? Цены сейчас упадут. Сурену Малхасяну хорошо. Он погрузится на свой корабль и уплывёт. Что его здесь держит?! Да и приехал он к нам недавно. Могил здесь у него нет. И другие, кто имеет деньги, уедут и будут жить в новых местах неплохо. А кто нас, бедняков, ждёт в тех землях?

– Слышал я, что в тех местах живут беглые, – сказал Хачатур. – Называют их казаками. Натерпевшись от набегов разбойников, сами стали заниматься «их промыслом». А русская царица их жалует. Они и защищают границы России. Судьба же таких, как Сурен Малхасян, меня мало тревожит.

Присутствовавший при разговоре Акоп заволновался, но спрашивать у гостя ничего не стал. А тот продолжил:

– Ты прав, дядя Ашот. Что узнаю – расскажу. Добра у меня немного. Сейчас все бросятся продавать нажитое. Цены упадут. Медлить нельзя. Да и семья у нас – три человека. Из подвод нужно будет сделать кибитки, чтобы спрятаться от солнца, дождя, ветра… Дорога предстоит неблизкая.

Лето в том году было необычайно жарким. Земля потрескалась, зелень пожухла. В церквах молили Бога, чтобы Он ниспослал дождь. Все боялись, что вслед за этой засухой последует голод. Нечем будет кормить скот. А что такое голод, люди знали хорошо. Они смотрели в безоблачное небо и молили Бога не губить их, пролить на их поля хотя бы немного дождя. Говорили друг другу, что, видимо, сильно разгневали Бога, раз он наказывает их так жестоко.

Нечем было дышать.

Именно в эту жару июня 1778 года Суворов с небольшим отрядом сопровождающих его всадников приехал в Кафу. Встретившие его представители христианских общин знакомили с городом, подробно рассказывая, о каждой церкви, мимо которой проезжали, чем занимается хозяин того или иного большого дома, возле которого стоят
подводы.

– Здесь живёт Агафон Адамидис, – с гордостью говорил представитель греческой общины. – Свой шёлк он продаёт в Петербурге и Москве. А это столярные мастерские Манука Григоряна. Рядом лавка знаменитого в наших краях купца Андроника Вагаджаняна. Двери, окна, мебель всякую продаёт, которые делает Григорян.

– Есть у нас и мельницы, – добавил грек.

Они ехали по цветущему богатому городу, и Александр Васильевич всё мрачнел и мрачнел. «Люди делом занимаются. Город чистый, водопровод, фонтаны. Церкви проводят службу. Вокруг города сады, виноградники, засеянные пшеницей и ячменём поля. Усадьбы благоустроенные, дома каменные, добротные, под черепицей. Есть, конечно, и под соломой, но таких меньше. Значит, императрица желает переселить христиан не из милосердия и сострадания к ним, а по другой причине. У неё советчиков много. Только что же мне о цели этой не сказали? Но приказ есть приказ! Его надобно исполнять!» – думал он не без досады.

– А вот и харчевня Георга Варданяна, – продолжал знакомить Суворова представитель армянской общины. – Не желаете ли откушать, отведать армянской еды?

– Благодарствую. Я позавтракал. Не до пиршеств нынче. Иль не ведаете, что в Ахтиарской бухте турки хотели высадиться? Нужно организовывать оборону.

– И что они? – взволнованно спросил представитель греческой общины.

– Что они могли сделать? – ответил с улыбкой генерал. – Развернулись и убрались к чёртовой матери. Но вот что, уважаемые! Соберите народ часов в шесть перед церковью святого Саркиса, что мы проезжали. Там площадь большая. Хочу поговорить с людьми, а завтра мне надобно рано утром уезжать. Сказать надобно им, что к чему. Оставаться здесь опасно. Есть сведения, что турки затевают очередную мерзость, хотят устроить резню христиан. Щадить не будут ни стариков, ни детей. Над бабами надругаются. Мужиков угонят и продадут. Этого мы допустить не можем! Нужно рассказать людям, что императрица матушка Екатерина спасти их берётся. Пожаловала земли плодородные у рек, в которых много рыбы. И помощь обещала щедрую. Нам приказано предоставить семьям повозки с лошадьми. Чем раньше мы выедем, тем легче будет перенести этот переход. Одно дело – летом, другое – зимой ехать. Это понимать нужно. А приказы я привык исполнять. Так что в шесть на площади у церкви святого Саркиса. Священников пригласите, авторитетных людей.



2. После пяти жара спала. На площади перед церковью святого Саркиса собрался взволнованный народ. Стояли, тихо переговариваясь, глядя, как трое мужиков отгоняют людей, расчищая площадку для коляски приехавшего русского генерала.

Ровно в шесть к народу, собравшемуся на площади, подъехала карета в сопровождении четырёх всадников. Выходя из кареты, Суворов кивнул встретившим его греческому митрополиту и армянскому архимандриту, другим священникам и руководителям общин. Не ожидал, что придёт столько народа. Стоя на ступеньке кареты, он смотрел на бурное море голов и подумал, что здесь тремя колоннами не обойтись, а выезжать поздно уж совсем негоже. Зима на носу. И телег, пожалуй, не хватит. Нужно ещё докупить.

Огляделся, куда бы встать повыше, чтобы его видели. Увидав чуть в стороне кучу камней, видимо, приготовленную для строительства, взобрался на неё, рискуя упасть, и поднял руку, призывая к тишине.

Подчиняясь воле этого невысокого, но бравого генерала, люди на площади постепенно притихли, и он стал говорить. Голос его был звонким, пронзительным, и речь слышали даже стоящие далеко от него.

Суворов сказал, что рад встрече с жителями славного города Кафа, хоть встреча эта и проходит в тревожное время.

– Живёте вы здесь неплохо. Но над христианами нависла опасность, – разносился его голос над толпой. – Оттоманская империя никак не может успокоиться. Грозит вернуться и перерезать всё христианское население. А уж как они могут это делать, мы знаем! Не щадят ни стариков, ни женщин, ни деток малых. Этого матушка императрица допустить не может.

Я назначен командующим крымской армией и получил приказ спасти христианское население Крыма. Потому и приехал к вам рассказать об опасности, нависшей над вами. Нельзя жить, зная, что над головой нависает постоянно турецкий ятаган.

Он на короткое время сделал паузу и с удивлением посмотрел на собравшихся людей. Площадь замерла в ожидании. Тишина. Ему показалось, что и море голов, которое его встречало, успокоилось. Но у Суворова был уже немалый опыт подобных выступлений, и он понимал, что это затишье перед бурей. Стал громко говорить на армянском языке.

– Наша матушка императрица, – звучал на площади его голос, – по человеколюбию и долгу своему христианскому предлагает вам переселиться под покров её. Вам будет выделена земля плодородная, послабления. Освободят от податей всяких на время обустройства лет на десять. Даже оплатят вам утерянное здесь добро. Но ехать надобно немедля. Лето заканчивается. Дорога дальняя, нелёгкая. Сопровождать вас будут казаки, которые и дорогу знают, и от разбойников всяких охранят.

По площади прошёл гул, словно ветер поднял небольшую волну.

– Матушка наша, – продолжал Суворов, – велела мне спасти живущих в Крыму христиан. Моя задача – рассказать о вам положении дел, а ехать или нет – решать вам. Только говорю, что ежели вернутся сюда турки, прийти вам на выручку сразу мы не сможем.

Толпа загудела, а Суворов помолчал, слушая гул, потом, повысив голос, спросил:

– Чего шумите? Вы же слышали: никого насильно угонять не будут. Кто хочет, пусть остаётся. Только никого винить в том, что случится, ему нельзя будет. Речь идёт о серьёзной угрозе жизни вашей, вере нашей, чести христианской.

Генерал взглянул на собравшихся людей, понимая, что им предстоят немалые испытания, продолжал:

– Тем же, кто согласится переехать к нам, в страну христианскую, будут дадены подводы с лошадьми, поедут они в земли, дарованные им навечно нашей матушкой императрицей.

Александр Васильевич решил, что задачу свою выполнил. Народ оповестил. Теперь нужно реализовать всё, что задумал: кого-то уговорить, кого и припугнуть. Священников, состоятельных людей подкупить.

Он взглянул на офицера, мол, пора заканчивать. Тот махнул рукой, и к месту, где стоял генерал, подъехала карета. Суворов на прощание громко произнёс:

– Императрица наша повелела мне, чтобы вы не имели ни в чём недостатка.

Вдруг седовласый старик из первых рядов перебивая генерала, выкрикнул:

– Мне непонятно…

– Что непонятно? Императрица, как заботливая мать, уберечь хочет своё дитя, народ свой христианский.

Суворов спрыгнул с камней и собирался уже сесть в карету, но люди вокруг него зашумели. Никто не хотел уезжать из обжитых мест. Они издавна обосновались на крымской земле. Что их ждёт на новых землях? Не обманут ли? Что за народы живут в тех местах? Как они примут их? Ведь с каким трудом нажито всё, что имеют. И теперь нужно всё это бросить?!

– Ты, господин хороший, – выкрикнул старик, – погляди, что мы здесь должны будем оставить. Хозяйство у нас, дома, скот, сады. Урожай нужно убирать. Дел много, а пустыми словами плова не сваришь.

Сопровождающий генерала офицер хотел было броситься к этому возмутителю спокойствия, но Суворов его остановил: – Отставить, капитан! Пусть спрашивают. – И добавил: – У нас говорят: меньше говори – больше слушай.

Потом крикнул в толпу:

– Прежде, чем встретиться с вами, я познакомился с вашим городом и поселениями вокруг Кафы. Живёте вы хорошо. Но турки всё отнимут и никого не пощадят. Сейчас важно жизнь сберечь! Вы же слышали! Императрица по человеколюбию и долгу своему христиан соизволяет переселить в свои границы, надеясь, что вы высочайшей воле покровительницы своей прекословить не будете.

Он попрощался с архимандритом и митрополитом, кивнул священникам, сел в карету и, сопровождаемый всадниками, умчался.

После того как Суворов уехал, старшины распределили людей по партиям, определили даты выезда. К тому времени обещали доставить подводы с лошадьми.

Первая партия переселенцев под командованием донских казаков должна была выехать 18 августа 1778 года, последняя – 18 сентября. Именно с нею отправится архимандрит Петрос Маркосян. Именно в ней под наблюдением священника Тер-Мартироса повезут и главную святыню города, Хачкар (Святой Камень).

Семьи Миронянов и Ваганянов были определены в последнюю партию.

– Это неплохо. Успеем собраться, что-то продать, – тихо сказал старик соседу.

Люди, стоящие рядом, громко спорили.

– Ну, что вы, дорогой Ашот-джан, – стараясь перекричать спорщиков, сказал Хачатур. – Осень, распутица, холода. Вот что нас ждёт. Нужно будет взять всё, чтобы не замёрзнуть и укрыться от дождя. Сделать из подвод
кибитки.

Старый Ашот не мог не согласиться с ним.

– Всё дело в том, – грустно произнёс он, – что мы не знаем, сколько времени будем в пути. Разве можно взять продукты на всю дорогу?! Но генерал говорил, что с продуктами помощь будет.

Расходился народ ещё больше встревоженный.

Вернувшись домой, старик сказал внуку, чтобы он завтра с утра пошёл к Якуббеку Агишеву, татарину, живущему на другом конце улицы, с которым он нередко свободными вечерами играл в нарды.

– Скажи, чтобы зашёл. Он давно хотел у меня купить лодку.

– Хорошо.

– На двух повозках много не увезёшь. Нужно за это время привести в порядок нашу старую телегу. Запряжём в неё быков. Мы не такие богатые, чтобы оставлять здесь наше добро.

Старик сидел под орехом и думал о том, что им нужно будет взять и как они разместятся на повозках. «В первой поеду я, – думал он. – Во второй – Ашхен, жена утонувшего сына, с внучками. А на третью сядет Акоп…»

Он посмотрел на звёздное небо.

Как же ему не хотелось отсюда уезжать.

Неожиданно пришёл сосед.

– Что скажешь, уважаемый дядя Ашот? – спросил Хачатур. – Ехать нужно, и планы наши мы перенесём на следующий год?

– Что я могу сказать, дорогой Хачатур? Думал, жизнь прожил – мудрым стал. Оказалось, как был ослом, так и остался. Но без ветра трава не шелохнётся. Нужно собираться. Всегда думал, что здесь умру. А получилось – неизвестно где…

– Вы, дядя Ашот, рано заговорили о смерти, – сказал Хачатур. – Нам свадьбу ещё нужно сыграть, смех детей услышать. В пути будем держаться вместе, помогать друг другу. У меня семья небольшая. Но, мне кажется, о нашем решении Акопу нужно сказать.

– Придёт время – скажем.

Войдя в дом, старик увидел, что Акоп ещё не лёг. Он достал из сундука толстую книгу в кожаном переплёте.

– Эту книгу я купил в лавке Малхасяна, – сказал внуку. – Хочу, чтобы ты записывал самые важные события, которые будут с нами происходить. Когда старым станешь, передашь её старшему сыну. Эта книга будет историей нашего рода. Береги её. Там в сундуке есть и Библия.

– Ты что, дед, умирать собрался? – удивился Акоп. – Не думай о плохом. Всё будет хорошо. Руки у нас есть, работы не боимся. Не пропадём…

– Ты прав, внук. Только, трудно мне покидать эту землю. Да и на душе почему-то камень тяжёлый.



А через пару дней ранним утром Акоп пошёл на берег. Он узнал, что Сурен Малхасян со всей семьёй и прислугой покидает Кафу. Небо было чистым, море – спокойным. Крепкие парни грузили на лодку тюки. Другие о чём-то разговаривали, поглядывая на дорогу, откуда должны были появиться кареты хозяина. Всё было готово к отплытию. Корабль с таким желанным Акопу именем «Мария» покачивался на волнах невдалеке от берега. Сурен решил с семьёй отправиться в Геную. Кто-то говорил, что собирается выдать там замуж свою дочь. Кто-то утверждал, что, услышав о переселении, Малхасян собирается там и остаться.

У стоящей на пригорке деревянной будки два рыбака о чём-то беседовали. Притаившийся за деревом Акоп слышал их разговор. При этом он не спускал глаз с берега.

– Зачем болтаешь, чего не знаешь? – сказал пожилой мужчина приятелю, наблюдающему за суетой на берегу. – Дом, добро своё, магазин он оставил здесь. Куда он уедет? Ему и здесь неплохо. А от турок он и откупиться может. Не нам чета. Так всегда было, есть и будет: бедных под топор, богатые откупятся.

– В доме его и в магазине работают татары, которым он доверяет. Значит, не верит тому, что говорил этот генерал. Думает переждать в Европе, а потом вернуться. Но нам ехать некуда.

– Почему же некуда? Поедем в Россию…

– Если, дай Бог, доедем, – ответил тот и замолчал.

Подъехали две кареты, из которых вышли Сурен и его домочадцы. Они молча, в сопровождении двух мужиков, сели в лодки и поплыли к судну.

Рыбаки, забрав утренний улов, ушли, а Акоп продолжал стоять.

Через полчаса «Мария» медленно развернулась. Матросы подняли паруса, и судно стало удаляться. Акоп стоял до тех пор, пока оно не скрылось за горизонтом.

Берег опустел. Уехала девушка, которую он полюбил и с которой так ни разу и не поговорил. Он понимал, что это навсегда. Они не вернутся, а он должен будет ехать неизвестно куда. Ему нужно заботиться о дедушке, о матери, о сёстрах.

Акоп очень любил своего деда. Делился с ним, советовался. И только о своей любви ему не решился рассказать. Чем тот мог ему помочь? Видимо – не суждено. Говорил же священник Тер-Мартирос, что всё в руках Божиих.

Вернувшись домой, он увидел деда, сидящего на скамейке под большим орехом в компании с Хачатуром. Поздоровавшись, хотел было пройти в дом, но его остановил дед:

– Послушай, Акоп. Я вот что хотел тебе сказать. Нам предстоит далёкий путь. Что нас ждёт – знает только один Бог. Мать твоя – немолода. Ей помощь нужна. Мне кажется, что ты должен в дом взять хозяйку. Мы здесь поговорили с Хачатуром. Как ты относишься к Азизе? Ты же её знаешь с детства. Вместе росли. Скромная, работящая.

Акоп ожидал всего чего угодно, только не этого. Но не принято перечить старшим в таком вопросе. Как решили родители, так и будет. Азиза хорошая, спокойная девушка. Но сердце не тянулось к ней, не рождало того, что он чувствовал к Марии. Пусть будет Азиза. Только не сейчас.

Он взглянул на деда и тихо сказал:

– Тер-Мартирос говорит, что одиночество подобает только Богу. Но пусть свадьба будет уже на новом месте.

– Ну, что ж, – согласился дед Ашот, взглянув на Хачатура, – в твоих словах есть своя правда.



3. Рано утром 18 сентября 1778 года на площадь у церкви святого Саркиса съехались все, кто покидал город последними. Колонну возглавил архимандрит Петрос Маркосян – седой старик с чёрными мохнатыми бровями, нависшими над грустными глазами. Он полулежал в кибитке, управляемой огромного роста монахом. Перед его кибиткой медленно шла подвода, в которую были запряжены две пары быков. На ней везли хачкар мученика Парона Луйса Кафаци, умершего в 1567 году. Камень этот в своё время был вывезен из церкви столичного города Ани.

В телеге везли и драгоценные книги, древние пергаментные рукописи, церковную утварь. Замыкала колонну кибитка священника Тер-Мартироса, пользовавшегося большим авторитетом у жителей Кафы.

Рядом с кибиткой архимандрита скакал казак-проводник. Дороги не было, двигались строго на север по степи, огибая овраги, переходя вброд речушки.

Погода была хорошей. Чистое небо над головой, зелень вокруг. Ничто не предвещало неприятностей. Многие даже не предполагали, что эта дорога для них будет последним испытанием на земле.

Старик Миронян полулежал в кибитке и смотрел на медленно удаляющийся город, прощаясь с ним навсегда. За ним ехала Ашхен с дочерьми. Замыкал их группу Акоп. Его подвода, гружённая тёплыми вещами и продуктами, скрипела и стонала.

Акоп беспокоился за деда. В последнее время тот уж очень сильно сдал. Похудел, побледнел. Лицо его стало серым. Задыхался. Говорил с трудом. Иногда вдруг начинал кашлять, и тогда ему было уже не до разговоров. Лёжа на соломе, на которую Ашхен положила одеяло и большую подушку, он всё больше молчал. Правда, когда кашлял, садился и потом долго не мог прийти в себя. Поэтому, едва выехав за город, Акоп посадил на своё место сестру, а сам сел на подводу деда. Невелика трудность держать вожжи идущих едва-едва быков.

За кибитками Миронянов ехал Хачатур Ваганян. Теперь, даст Бог, они и породнятся. Только бы добраться до той земли обетованной.

Ехали неторопливо. К полудню оказались в степи. Ни деревца, ни кустика. Бескрайная степь до горизонта. Высоко в голубом небе парил орёл, высматривая жертву. Звенела мошкара, и однообразно скрипели колёса.

Когда колонна остановилась, чтобы напоить лошадей, Акоп с Хачатуром подошли к старику.

– Ты как? – спросил его Акоп.

– Радости мало. Лежу, вспоминаю прошедшую жизнь. Всё думаю: зачем жил? Что сделал?

– Как это зачем жил, – вмешался в разговор Хачатур. – Сына прекрасного вырастил, дом построил, сад посадил.

– Всё думаю: что ждёт нас на новых землях? Доеду ли? Кашель замучил. Даже настойка из трав, которую дала Сате, мало помогает. Видно, не доеду. А хотел бы увидеть, как вы устроитесь. Но, как говорил мой дед, в году двенадцать месяцев, и в каждом – свои ягоды.

– Вы думайте о хорошем. О счастье внука…

Хачатур хотел ещё что-то добавить, но раздалась команда, и колонна тронулась дальше.

Через три часа пути остановились у какой-то деревеньки домов на пять-шесть. «Как здесь могут жить люди?» – подумал Акоп. – Ни леса, ни речки…

Прискакал казак и стал что-то говорить. Акоп по-русски не понимал. Подошёл Хачатур и перевёл: мол, он советует проверить ещё раз, всё ли нормально. Накормить лошадей. В деревушке есть колодец. Стоит набрать воды. Через час, говорит, тронемся. Ночевать будем в другой деревне, до которой к вечеру, говорит, должны доехать.

– Далеко ли до места, куда мы едем? – спросил Акоп. Хачатур спросил казака. Тот ответил, что их задача сопровождать переселенцев до Кривой Балки. Оттуда поведут колонну другие.

Натянул поводья, пришпорил коня и поскакал дальше.

Через час колонна снова отправилась в путь.

Акоп подумал, что хорошо было бы, если бы в той Кривой Балке оказался постоялый двор. А если нет? Придётся ночевать на подводе. Как перенесёт эти испытания дед?

– Не замёрз? – спросил он у дедушки.

– Нет. Всё думаю: куда мы едем? Денег у нас немного, продуктов и того меньше. Только откуда знать снегу, что у бедняка дров нет? Далеко ли ещё?

– А я больше думаю о другом, – ответил Акоп. – Зачем мы едем? Разве плохо жили? Может, ещё не поздно повернуть назад?

– Нет, Акоп. Уже поздно. Ты разве не слышал, что сделали с Саркисом Хасканяном?

– А что с ним сделали?

– Он должен был ехать восьмого сентября. Отказывался. Так двое солдат избили его, надели наручники и бросили в подводу. А говорят, что мы едем добровольно. Бог им судья. К тому же, когда мы жили общиной – это одно. А сейчас, когда там не осталось армян, церкви службу не проводят, жить среди иноверцев – совсем другое дело.

– Ну да. Нас гонят, как баранов на убой, – сказал Акоп. – Был бы один, сбежал бы.

– Давай больше не будем об этом говорить. Чего уж тут? Доехать бы. Дорога будет тяжёлой. Я волнуюсь за твою мать, за внучек. И вот что я тебе скажу: что бы ни случилось, теперь ты должен заботиться о них. Я мало чем уже смогу им помочь.

Старик закашлялся.

– Всё сделаю. Только и ты береги себя. Укройся потеплее. Похолодало... Я принёс тебе лаваш с сыром, молоко. Поешь и поспи. Укройся с головой…

– Не хочу спать. Кашель мучает. Чувствует моё сердце – не доеду я…

– Зачем ты всё время говоришь об этом? – спросил Акоп.

Старик промолчал. Укрылся одеялом и заснул.

Небо стало серым. Скоро ночь, а Кривой Балки всё ещё не видно. Акоп вспомнил грустную мелодию песни, которая звучала, словно молитва. Он незаметно для себя стал тихо её напевать, думая о том, что предстоит им перенести в этой дороге.

Ками, индз огни, минучар ем.
Дурс цурт е, анчар ем,
Нерсс пуч е. Инч анем,
Вор цаверс ес дурс ханем?
Ветер, помоги мне, я одинок
Снаружи холодно, нет больше воли,
А внутри пусто. Что мне делать,
Чтобы избавиться от боли?

Песня рвала сердце Акопа. Он не знал, чем помочь деду.



В Кривую Балку они приехали, когда уже опустилась ночь. Постоялого двора в деревушке не было. Акоп распряг и стреножил лошадей, быков, напоил их принесённой из колодца водой и пустил пастись. В это время мать успела развести костёр и в казанке сварила похлёбку. Аревик и Шушан помогали матери.

Только сейчас люди поняли, каким нелёгким будет путь.

Ашхен принесла горячего молока и дала больному.

Наконец, наступила тишина и уставшие люди прилегли, чтобы немного поспать. Ночью то и дело казаки объезжали колонну. Было непонятно: то ли они охраняли людей от воров и разбойников, то ли следили за тем, чтобы никто не сбежал. Но куда бежать? К тому же была надежда, что тот генерал говорил правду: императрица хочет их спасти от грозящей беды. Не в Сибирь же на каторгу гонят! Стало заметно холоднее. Дед ночью долго кашлял. Никакие отвары уже не помогали. Ослаб, лицо стало серым…

Следующая остановка должна была быть в Александровке, большом селе, до которого ещё ехать и ехать. Там решили задержаться на день-два. Нужно было купить для лошадей сено, запастись провизией.

Акоп долго спать не мог. Он сидел рядом с дедом и смотрел в небо, думал о Марии.

Мехавор ем те анмех
Вор ко сртум чунем тех?
Тес мтнел е им ашхар.
Аса ворне чанапар.
Чем карох айспес ель чем узум.
Инчу, ах, инчу дер сирум ем?!...

Виноват я или нет,
Что в твоём сердце мне места нет?
Посмотри, потемнел мой мир.
Скажи, какой путь, я молю.
Не могу я так и не хочу.
Почему, ах, почему ещё люблю?!.


Потом пошёл взглянуть на лошадей, быков. Они мирно паслись.

– Ты чего не спишь, сынок? – спросила Ашхен у Акопа.

– За дедушку волнуюсь. Последнее время уж очень слаб он стал. Похудел. Кашляет сильно.

– Иди, сынок, отдохни. Я посижу возле него…

Утром тронулись в путь.

Подвода скрипела колёсами, и Акоп опасался, что этот скрип разбудит деда, заснувшего только перед рассветом.

Но о чём бы ни думал Акоп, мысли его снова и снова возвращались к Марии. Он отгонял их, убеждал себя, что она ему не пара. К тому же он с нею даже не разговаривал. Однажды видел, когда дедушка посылал его к ним с поручением. Давно это было. С тех пор и стал мечтать о ней. Когда было невмоготу, старался отвлечь себя каким-то делом. «Она же не знала, что я её так люблю», – думал Акоп и тихо пел песню, слышанную от матери:

Нерир индз,
Ес ем мехавор,
Вор ду hерацар.
Ес ем мехавор,
Вор индз морацар.
Нерир, индз сирелис!

Прости меня,
Я виноват,
Что ты ушла.
Я виноват,
Что ты меня забыла.
Прости меня, моя любимая!

Бесконечно долго тянулось время. В дороге они были не более недели, но какими страшными оказались эти дни! Надоевший скрип колёс иногда прерывался горестными криками и плачем. Умирали детишки, старики. Колонна останавливалась. Тер-Мартирос отпевал усопшего. Хоронили вдоль дорог, поставив наспех сколоченный из досок крест.

Это была скорбная дорога, и никто не знал, куда она приведёт. Эта неопределённость тяжело переносилась людьми.

Поздними вечерами, останавливаясь на ночёвку, люди поили и кормили коней, что-то готовили себе. Собирались у костра, делились своими тревогами, проблемами. Помогали друг другу, чем могли. Это была одна семья, люди одной судьбы.

В иных сёлах переселенцы вынуждены были останавливаться на пару дней. Хоронили умерших, поминали их… Местные жители сопереживали. Иным предлагали даже остаться. Но никто не рискнул это сделать. Народ привык к общине. Как жить среди чужих?!

Через две недели пути, когда до Екатеринослава оставалось два перехода, под вечер Ашоту Мироняну стало совсем плохо. Он тяжело задышал, что-то пытаясь сказать. Акоп остановил подводу. Шушан побежала и пригласила старуху Сате. С нею пришёл и священник Тер-Мартирос. Понимая, что происходит, он попросил собравшихся отойти от подводы.

Через несколько минут старик закашлялся и, увидев внука, прохрипел слова, разобрать которые можно было с трудом:

– Я не доеду. Женись на Азизе Ваганян… В мешочке земля с нашего двора… Не забывай… Там похоронены твой отец и бабушка. И меня не забывай… Береги мать, сестёр. Ты теперь остаёшься за старшего…

Он не договорил. Закашлялся. Из горла полилась кровь, и он… умер.

Стоящие рядом Ашхен, Аревик и Шушан тихо плакали.

Всю ночь Акоп и Хачатур сидели у тела с зажжёнными свечами. Утром пришли два мужика, помогли обмыть и переодеть тело. Они же забили и разделали одного быка, чтобы жена Хачатура в большом казане сварила поминальную хашламу – наваристый суп с кусками мяса и овощами.

Тер-Мартирос, посоветовавшись с архимандритом, который сам чувствовал себя неважно, распорядился, чтобы вырыли могилу у рощицы. Потом, встав у изголовья усопшего, стал молиться. Слова его сопровождались громким плачем женщин.

Тело завернули в ковёр и аккуратно опустили в вырытую могилу. Хачатур из двух толстых веток соорудил крест. И чтобы запомнить получше это место, вместе с Акопом прикатил большой камень.

А вечером у кибитки старика организовали поминки. Люди приходили со своими мисками и ложками. Жена Хачатура Сатеник наливала из казана еду. Сначала, как и положено, поели и помянули Ашота мужчины, потом женщины.

На следующее утро Акоп встал пораньше, запряг оставшегося быка в подводу, они снова двинулись в путь.



4. Добравшись, наконец, до Екатеринослава, переселенцы вынуждены были остановиться. Здесь никто из чиновников не получал никаких распоряжений по поводу переселенцев из Крыма. Градоначальник не хотел поселять армян компактно в одном месте, а надеялся их распределить по разным сёлам.

Привыкшие к теплу южные жители в полной мере испытали, что такое зима, которая в тот год была особенно суровой. Голод, холод, болезни уносили жизни, в основном стариков и детей.

– Был указ нашей матушки, императрицы Екатерины Второй, – убеждал голову авторитетный богач Багдасар Мелик-Айвазян. – Зима. Побойтесь Бога! Люди страдают. Старики, дети мрут…

– Но у нас нет свободных земель, – упорствовал голова. – Можно, конечно, найти в разных сёлах свободные земли. Но вы же настаиваете, чтобы все армяне жили в одном месте. Этого сделать я не могу.

– Ну, что ж, – сказал архимандрит. – Мы будем вынуждены обратиться к императрице. Но сейчас помогите распределить людей. Наступают холода.

– Что я могу сделать?! – воскликнул чиновник. – Постоялый двор переполнен. Чем я могу помочь?! Ройте землянки. Чем смогу – помогу. Вас, уважаемые, – обратился он к архимандриту и священнику, – определю на постой к Марфе, что у нас здесь убирает. Дом у неё большой. Разместит… Только, что будет потом, не знаю. Может, куда-нибудь на юг. Там свободных земель много.

Так, не добившись ничего, делегация вернулась к своему народу.

А на следующее утро архимандрит написал письма императрице Екатерине Второй и генералу Александру Васильевичу Суворову.

Люди же рыли и утепляли землянки. Рубили деревья в окрестном лесочке.

– Видимо, придётся нам зимовать здесь. Нужно будет ещё купить сено лошадям, топливо. Так что приступайте к работе. Зима не за горами.

Архимандрит закашлялся и, вытирая горячее лицо платком, сказал Тер-Мартиросу:

– Чувствую себя совсем плохо. Голова, как казан, жар…

Рыть землянку Акоп не стал. Он соорудил палатку. На землю положил скошенную на опушке траву, края палатки присыпал землёй, чтобы не поддувало. Рядом такую же палатку поставил Хачатур. Они помогали друг другу оборудовать жильё.

Хачатур вырыл тундыр, один на две семьи, стенки которого обмазал толстым слоем глины. Пошли в соседнюю рощицу и нарубили веток. Сложили у палатки.

Акоп решил продать последнего быка, а старую телегу, на которой ехал сначала Акоп, а потом и Аревик, разломать. Доски использовать как строительный материал.

На вырученные от продажи мяса быков деньги купили продукты. Понимали, что предстоит тяжёлая и голодная зима.

Через несколько дней у города раскинулся новый посёлок. Те, кто имел возможность, договаривались с местными жителями и становились на постой. Но большинство готовились зимовать в землянках и палатках. Поэтому утеплялись как могли.

Долгими зимними вечерами, собираясь в одной палатке и плотно прикрыв вход, вспоминали свою жизнь в Кафе, строили предположения, что их ждёт на тех землях, которые им обещала императрица. Где же те земли?! Когда же они до них доберутся?!

 В декабре 1778 года умер архимандрит Петрос Маркосян. Похоронили его на городском кладбище. Люди были растеряны. Не знали, что делать, на кого теперь надеяться, куда идти, что с ними будет дальше…

– Моисей водил свой народ сорок лет, – стараясь успокоить друзей, говорил Хачатур.

– Сорок лет я не выдержу, – нарушая все обычаи, произнесла Ашхен.

– Самое страшное, что мы потеряли поводыря, – заметил Акоп. – Ему верили, за ним шли. А теперь и Петрос Маркосян умер. Что будет с нами?

А из Петербурга всё не было ответа.

Старики и дети умирали так часто, что Тер-Мартирос распорядился хоронить их на холме у соседнего леса. У каждой могилы ставили деревянный крест. Он едва успевал отпевать умерших.

Акоп, сидя поздним вечером в палатке и греясь у тундыра, грустно шутил, стараясь как-то утешить мать и сестёр:

– Секрет прост: чтобы не хотелось есть, надо или спать во время еды, или есть только во сне.

– Ты всё шутишь, Акоп, – с укором сказала ему мать. – А что кушать мы будем завтра, подумал?

– Дядя Армен несколько дней назад просил меня починить крышу в его кибитке. Вчера поздно вечером я выполнил свою работу. Он обещал за это дать немного зерна и кусок мяса. Принесу – мы сварим казан каши.

– Хорошо бы. Только откуда у него мясо?

– Зарезал своего быка. Он был так тощ, что его никто не хотел у него купить. Часть мяса всё же продал, купил зерно.

– Как же он поедет весною?

– Перенесёт свои пожитки на другую подводу. Всё, что было, – продал. Вторая подвода ему уже не нужна. Из пятерых детей остались два сына. Жену и троих детей похоронил. Зачем ему вторая подвода?!

Никто не понимал, по чьей злой воле, за какие такие грехи их бросили в голодную, безлюдную степь, заставили зимовать в землянках и палатках?!

За зиму переселенцев стало значительно меньше.

Весной и летом 1779 года люди не знали, куда себя деть, что с ними будет. Тогда было решено написать жалобу генералу Суворову. Но что мог сделать военный человек, который уже выполнил возложенную на него миссию – в кратчайший срок вывел более тридцати тысяч христиан из Крыма. Теперь их судьба зависела от местных чиновников, которые не торопились заняться судьбой несчастных. Переселенцы направили своих депутатов в Астрахань к епископу Овсепу Аргутяну (Иосифу Аргутинскому). Выслушав их, священнослужитель поспешил в Санкт-Петербург, куда и прибыл 5 августа 1779 года. Его заступничество за соплеменников увенчалось, наконец, успехом: была уважена просьба армян дать им возможность занять земли вблизи крепости Святого Димитрия Ростовского.

Начались долгие переговоры с азовским губернатором, который противился заселению армян.

Дожидаться весны не стали, и сразу же по получении грамоты и письма Иосифа Аргутинского переселенцы собрались и двинулись в путь, твёрдо надеясь, что дарованные им земли и будут для них той землёй обетованной, где они смогут спокойно жить.

Теперь проводников им пришлось нанимать самим. Ехали уже быстрее. Но по дороге переселенцы продолжали оставлять свои могилы, страдать от голода и холода.

Суворов неоднократно обращался к Потёмкину по поводу бедственного положения переселенцев. Им оказывали помощь: выдавали продукты, одежду, выделяли транспорт, деньги. Но, к сожалению, этого было недостаточно. И всё же 9 декабря 1779 года переселенцы остановились на территории к востоку от крепости Святого Димитрия. К тому времени сюда приехали депутаты переселенцев из столицы с долгожданной грамотой Екатерины, которая и была зачитана народу на площади: «Для удобнейшего поселения вашего отвесть в Азовской губернии особенную от прочих селений округу крепости Святого Димитрия Ростовского». Эта грамота вынудила губернатора согласиться и выделить переселенцам земли для компактного проживания.

В грамоте им дарованы были земли «на вечные времена». Они наделялись правом рыбной ловли без уплаты податей в казну. В течение десяти лет представители всех слоёв населения освобождались от государственной службы. Учреждался магистрат, выбираемые самим народом начальники, которые могли бы править по привычным армянам обычаям. Было даровано право заниматься торговлей.

Нахичеванский магистрат состоял из председателя и четырех заседателей, которые избирались сроком на три года и вели дела армянской общины.

Полицейские обязанности несли выборные лица, в селениях полицейские функции выполнялись сельскими старшинами.

Переселенцам опять пришлось зимовать в землянках. Люди побогаче покупали себе дома в окрестных слободах, в Старочеркасске, в Азове и Таганроге.

Но с ранней весны до поздней осени город строился. В основном ставили деревянные церквушки и саманные дома. Фундамент делали из камня, собранного в каменоломнях. Дома крыли кто черепицей, кто соломой. Как правило, дом ставили вокруг большой печки, которая и была главной его частью.

За время той страшной депортации люди надолго запомнили холода и считали, что в доме должно быть тепло. Во дворе строили большие сараи – для дров, для скотины, для кур. Рыли погреба для продуктов. И, конечно же – колодец. Как без воды?

Город стал одной большой семьёй. Помогали все друг другу, чем могли. Жизнь постепенно налаживалась.



Акоп Миронян и Хачатур Ваганян, получив в магистрате наделы земли, принялись за работу. Обратились к подрядчику Ростовской крепости купцу Михайлу Наумову и сговорились за восемьдесят четыре рубля поставить два дома.

Словоохотливый мастеровой Фёдор Михайлович говорил, а Хачатур переводил Акопу:

– Нужна жирная глина. Возить её придётся издалека. И солома, и песок. Так что без телеги не обойтись.

– Не знаю, что такое саман. У нас в Кафе строили из камня, на худой конец, из леса, – проворчал Акоп.

– А скажи, уважаемый Фёдор, – обратился к мастеру Хачатур, – долго ли будешь строить наши дома и много ли у тебя помощников?

– Помощников двое. Сын мой Митяй и его дружок Никита, – ответил тот. – Ребята спокойные, работящие. У меня не забалуешь. Ежели погода будет хорошей, к осени въедете, коль сойдёмся в цене. Во время работы здесь и жить будем. В воскресенье мы не работаем. Банька у нас, и, как положено, в церковь надобно пойти, помолиться. И вот ещё что: кормёжка ваша. Некогда нам до дому мотаться. Лучше Никиты, ты не смотри, что молод он, у нас никто печь не сложит. А в доме что главное? Печь!

И закипела работа. Из досок сколотили формы для кирпичей. Подводой привозили глину, воду, песок. В больших деревянных корытах замесили глину, смешали её с соломой. Заполнили формы, старательно утрамбовывая глину. Потом сушили кирпичи, ставя их на ребро.

Лето 1780 года выдалось засушливым, появилась саранча, уничтожившая весь хлеб и сено. Кормить скот было нечем. Перед людьми снова замаячила угроза голода.

Акоп купил доски… Из бруса сделали каркас дома. Между ними укладывали саманные кирпичи, связывая их друг с другом мокрой глиной.

Когда уже стояли дома под соломенными крышами и над ними возвышались печные трубы, Митяй и Никита побелили их густым раствором извести.

– Это не для красоты, хотя и красота не помешает, – улыбаясь, сказал Фёдор. – Это для того, чтобы защититься от дождя.

– Саманный дом всем хорош,– заметил мастер. – Только дождя не любит. Хорошо бы известью белить стены каждый год.

После того как дома были сданы и оплата за труд произведена, здесь же перед крыльцом поставили на стол штоф самогона.

На удивление, Фёдор разрешил помощникам выпить по чарке. Сам не пил. Поели, попрощались и ушли.

Во двор вошла Шушан, неся в руках двух котят.

– Здесь говорят, что, вселяясь в дом, нужно сначала пускать кошку. Вот я и принесла двух котят. Один нам, другой дяде Хачатуру.

– Спасибо, Шушан-джан. А ты уже их назвала?

– Нашу назвала Лаской, а вашу вы и называйте.

Хачатур взял из рук Шушан котёнка и вдруг воскликнул:

– Так у меня кот! Мы его назовём Федей в память о нашем мастере. Пусть живёт с нами. А я хочу и собаку завести. Пусть нас охраняет…

Общаясь со строителями, Акоп стал уже кое-как понимать по-русски.



В ноябре 1780 года на Дон приехал архиепископ Иосиф Аргутинский, который 21 апреля 1781 года официально положил начало новому городу и пяти селениям. Город назвали Нахиджеваном, что означает «Первый привал».

– Прошлое – это то, что мы никогда не сможем исправить, – говорил архиепископ. – Будущее – то, что мы всегда можем испортить. Нужно ценить то, что у нас есть, а не то, что у нас было, чтобы не было стыдно ни перед Богом, ни перед людьми. Город этот будет жить до тех пор, пока в нём будут хотя бы три праведника. Помните это. Мы построим здесь монастырь наподобие того, какой был в Крыму. И назовём его так же как и тот, Святым Крестом – Сурб Хач. Пока наш народ будет верить в Бога нашего Иисуса Христа, с нами ничего плохого не случится.



5. Город быстро рос. Появились мастерские и магазины, рынки и постоялые дворы, общественные здания и первый деревянный храм пресвятой Богородицы (Сурб Аствацацин).

Примерно в это же время было начато строительство церквей Святого Георгия (Сурб Георг), Вознесения Господня (Сурб Амбарцум). Освятили церковь Иоанна Крестителя (Сурб Карапет).

Первые армянские церкви Нахичевани строились из дерева и были малых размеров. Они объединяли выходцев из определенных мест Крыма и составляли приходы этих церквей. Названия повторяли имена церквей, оставленных в Крыму.

Начали строительство монастыря Сурб Хач. Возникнув как религиозный центр донской армянской колонии, он вскоре превратился в центр культурной и просветительской деятельности нахичеванских армян. Здесь была и первая типография.

Оказавшись на чужбине, армяне очень боялись ассимиляции и делали всё, чтобы ей препятствовать.

Не приветствовались смешанные браки, всячески старались сохранять старинные армянские традиции.

Всё это было совершенно естественно, но и бесполезно.



В октябре 1780 года дома Хачатура Ваганяна и Акопа Мироняна освятил священник Тер-Мартирос.

Акоп стал подсобным рабочим на строительстве.

Аревик пошла в услужение в семью к богатому купцу, торгующему тканями. Толстый, страдающий одышкой Хорен Арамян был не так уж стар, но уже имел пятерых детей. Командовала в доме властная и крикливая жена. Аревик должна была убирать дом и помогать на кухне. Категорически запрещалось ей общаться с хозяйскими детьми. За ними ухаживал мужчина, владевший французским языком и именовавшийся гувернёром. Он и ел за одним столом с хозяевами. За работу Аревик в конце месяца получала три рубля. Это были большие деньги, и она очень дорожила своим местом.

Тем более что в праздничные дни хозяин дарил домочадцам различные подарки. Обычно это были отрезы ткани.

Последнее время Ашхен стала часто болеть. То ли сказалась на её здоровье тяжесть переселения, то ли смена климата или ещё что, но на семейном совете было решено, что Шушан остаётся дома помогать матери.

В мае 1782 года поздним вечером Ашхен пришла в дом к Хачатуру, принесла в подарок Азизе отрез ткани на платье и сказала:

– Дорогой Хачатур! Я понимаю, не женское это дело вести переговоры. Но так случилось, что у нас их вести некому, да и знаем мы друг друга много лет. Ты простишь меня за то, что я не пригласила никого постороннего для этого дела.

– Успокойся, Ашхен-джан. Я знаю, о чём ты хочешь говорить. Ждал этого разговора, потому что обещал дяде Ашоту, пусть земля ему будет пухом, отдать нашу дочь за Акопа. Мы проехали много вёрст, были рядом на нашем долгом пути, и я убедился, что Акоп будет хорошим мужем нашей Азизе. Знаю, что принято свататься поздним вечером. Потому ты и пришла поздно. Но нам скрывать нечего. И я не буду говорить, что нам нужно ещё подумать. Мы согласны отдать нашу дочь за Акопа.

За столом жена Хачатура Сатеник и дочь Азиза сидели молча, так как ритуал не позволял им участвовать в разговоре.

Хачатур кивнул, и Сатеник пошла за священником Тер-Мартиросом, живущим неподалёку. Через несколько минут он пришёл.

Пока мать ходила за священником, Азиза поставила на стол овощи, сыр, лаваш.

– Вот у нас и первая свадьба будет, – густым басом произнёс Тер-Мартирос. – Я глубоко уважал Ашота. Считал его мудрым человеком и рад буду способствовать этому богоугодному делу.

Он взял со стола лаваш, свернул его в трубочку. Хачатур и Ашхен, потянув с разных концов, разорвали его, а Тер-Мартирос улыбнулся и сказал:

– С этой минуты у вас одна семья и хлеб у вас общий.

Это было равносильно подписи под брачным контрактом.

– Я думаю, – сказал Хачатур, – мы давно знаем друг друга, прошли испытание временем. Теперь нужно договориться, когда мы будем справлять свадьбу?

– Я думаю, свадьбу следует делать в июне, – сказал Тер-Мартирос. – Хороший месяц. Дольше тянуть не следует. Вспомните себя молодыми.

Ашхен и Хачатур согласились со священником.

Это была первая свадьба переселенцев из Крыма. Хачатур и Сатеник строго следили за тем, чтобы она проходила по армянским обычаям.

Всё начиналось с обрядовой выпечки свадебного лаваша. День выпечки назывался таштадрек.

Ашхен и Сатеник, а потом и Аревик с Шушан просеивали муку и пели:

Сурб Саркис, ес кгнам,
Ерку hат мом кварем.
Менк клиненк анбажан,
Мэкнел Аствац мез паштпан.

Святой Саркис, я приду,
Две свечи зажгу.
Мы будем неразлучны,
Чтобы Бог нас хранил.

Ду еркинк эс ампамац,
Иск ес трчун виравор.
Ко ачкере – цов капуйт,
Иск ес навак хортаквох…


Ты небо облачное,
А я птица раненая.
Твои глаза – море синее,
А я лодка тонущая…

Закололи барана, из мяса которого готовили блюда к праздничному столу. Причём, как было предписано традицией, первый удар нанёс Акоп. Когда баран упал, он победно поставил на него ногу, произнося:

– Приношу этого барана в жертву Богу нашему и прошу Его, чтобы в нашей семье был мир и счастье!

– Теперь я вижу, что ты, Акоп, настоящий тагавор (король), – с улыбкой сказал Хачатур. – Я рад, что мы стали родственниками. Поверь, и Азиза – настоящая тагуи (королева). Сегодня пятница. Благословенная суббота наступит завтра, и ты станешь её мужем!

На следующий день торжественно одели Акопа в новую одежду и украсили свадебное дерево (арсаники цар) из веток ивы. При этом все вокруг пели и танцевали.

В одиннадцать часов в сопровождении подруг и родственников в дом к Акопу пришла Азиза, одетая в платье, сшитое из материи, подаренной женихом. И причёсана она была уже, как замужняя женщина, в две косы.

Наконец, все направились в церковь. По дороге пели под музыку специально нанятых музыкантов.

За музыкантами шёл Акоп в сопровождении матери и сестёр. За ними шла Азиза в сопровождении подруг и родителей.

В церкви священник Тер-Мартирос, облачённый в белые одежды, благословил молодых, прочитал молитву. Потом провёл обряд венчания: связал молодым руки красной и зелёной нитью, скрепив концы воском.

Домой из церкви все шли по другой дороге, чтобы обмануть злых духов. По пути новобрачным дарили подарки, пели, танцевали.

Всё было весело и красиво. Музыканты играли и пели знакомые издавна мелодии, а специально нанятые женщины приносили на стол блюда с горячей бараниной, сыр, овощи.

Приятель Хачатура, высокий крепкий мужчина, плававший когда-то у Сурена Малхасяна на судне, был избран тамадой. Открывая пиршество, он предложил наполнить бокалы и громким голосом произнёс:

– Друзья! Я предлагаю выпить это вино за то, чтобы все присутствующие гости стали свидетелями, как появилась новая семья! Чтобы Ашхен, Сатеник и Хачатур радовались голосам внуков и внучек. Чтобы нас, армян, здесь становилось больше. Чтобы мы жили мирно и дружно с русскими, которые дали нам всё, что мы имеем. За вас, мои дорогие Азиза и Акоп!

Все дружно поддержали его тост и выпили.

– Ашхен джан! Чего грустная такая сидишь? – спросил Хачатур. – Или не рада, что сына женишь? Так жить молодые будут у вас. Ты улыбайся! Морщинки появляются не от улыбок, а вместо улыбок…

За столом сидели подруги Азизы и подшучивали над молодожёнами. Они выпили вина, и им хотелось веселиться.

– У Азизы, – сказала розовощёкая девушка с огромными чёрными глазами, – сейчас две задачи: быть красивой и говорить мужу, что он молодец.

– А мне кажется, – откликнулась вторая, – что Акоп без Азизы – как собака без блох: жить можно, но скучно!

– Тогда Азиза без Акопа – как блоха без собаки: жить можно, но кусать некого!

Через некоторое время, когда гости закусили, встал родственник Хачатура и произнёс:

– Высоко-высоко на скале у самого крымского берега моря, где день и ночь грохочут волны, разбиваясь о скалы, рос прекрасный цветок. От красоты его захватывало дух, а запах заставлял трепетать сердце любого. Так давайте же поднимем бокал за наш цветок – прекрасную невесту, чары которой достались Акопу, счастливцу, который сумел взобраться на ту отвесную скалу у моря и навсегда украл сердце и душу Азизы. Выпьем до дна за невесту и жениха!

Такие тосты продолжались долго. Играла музыка, и один парень из оркестра запел. Голос у него был звонкий и приятный:

Ов, Сирун, Сирун!
Инчу мотецар?
Сртыс гахтникэ,
Инчу имацар?
Ми анмег сиров
Ес кез сиреци…

О, любимая, любимая!
Зачем ты подошла?
Сердца тайну
Зачем ты узнала?
Невинной любовью
Я тебя полюбил...

Гости пели песни, пили вино, слушали прекрасную музыку. В конце свадебного застолья поднялся тамада и, подняв бокал, сказал:

– Много лет назад у глубокого ущелья молодая пара решила обменяться кольцами в знак вечной любви. Но девушка так была взволнована, что случайно уронила своё кольцо в ущелье. Парень решил сам достать его, а своей невесте велел оставаться на месте и ждать его возвращения. С тех пор прошло много лет. Когда же он вернулся, то увидел морщинистую старуху вместо прекрасной возлюбленной. Но это не испугало юношу. Он подошёл к ней и надел найденное кольцо на её палец. И старуха превратилась в молодую красивую невесту. Так давайте же выпьем за исцеляющую силу любви, за то, чтобы наши новобрачные достойно прошли все жизненные испытания!

Наконец, встал и Тер-Мартирос. Он разгладил большую седую бороду и сказал:

– Я хорошо знал, Акоп, твоего дедушку Ашота, мудрого и доброго моего друга. Это был достойный христианин и прекрасный человек. Нужно уметь хранить память о своих предках. Помогают её хранить и наши хачкары. Архимандрит Петрос Маркосян вёз хачкар, попавший в Крым из столицы анийского государства Ани.

Хачкары ставили в честь знаменательных событий народа, чтобы сохранить о них память. Они бывают вотивные, то есть принесённые в дар Богу. Бывают и надгробные. Они внешне не различаются. Не каждый мог поставить крест-камень. Сделать его стоило немалых денег. В нём отражается тонкое чувство красоты и история народа. И устанавливались они в память о значимых событиях армянского народа в святых местах, на кладбищах, на дорогах и скалах.

В армянских храмах нередко можно встретить надгробия княжеских захоронений. Надгробными плитами народных героев и воинов может быть замощена дорога к храму. Наступая на могилу, путник оказывает милость душе погребённого, ибо армяне не верят в людскую безгрешность, и попрание праха помогает отмолить упокоенную душу.

Ашот Миронян был достойным христианином, и, Бог даст, может быть, и вы сможете заказать мастеру хачкар не только в его честь, но и в честь того, что, несмотря ни на какие жертвы, мы преодолели все трудности, выжили и, дай Бог, будем жить. Ваш хачкар, дорогой Акоп, поможет сохранить память и о светлом человеке, каким был ваш дедушка, и обо всех, кого мы оставили на этом страшном пути сюда.

Наш архимандрит Петрос Маркосян, пусть земля ему будет пухом, хотел поставить хачкар, который вёз из Кафы, в храме, который хотел возвести и назвать так же, как и храм в Крыму, – Сурб Хач, Святой Крест. Ему это было не суждено сделать, но я верю, что мы, армяне, обязательно и храм возведём, и этот хачкар туда поставим. Архиепископ Иосиф Аргутинский, будучи человеком высокообразованным, говорил мне, что надеется сделать то, что не успел Петрос Маркосян: построить монастырь и храм при нём и сделать его центром армянской культуры и просвещения.

Рождение новой семьи – это важное, как я считаю, событие. В этом я вижу торжество справедливости, победу добра над злом.

Пока жива память наша, жив и народ наш. А ещё я хотел сказать, что на свадьбах у армян в старину клали на скамейки две подушечки, под которые прятали ножницы и нож.

На какую сядет невеста второпях, то и ждёт молодых. Если под подушечкой нож – будет мальчик, продолжатель рода. А если ножницы – будет девочка, хозяюшка, помощница и луч солнца в доме.

Азиза засмущалась, встала с подушечки, на которой сидела. Там лежал нож. Она взяла его и показала всем.

Возгласы радости разнеслись над столом. Кто-то поздравлял с ещё даже не зачатым первенцем Акопа, кто-то снова наполнил свой бокал вином, а Тер-Мартирос продолжал:

– Но лучше всего, когда в доме много детей. Так давайте же выпьем за продолжение рода моего друга Ашота Мироняна.



6. Сентябрь 2016 года в Ростове был туманным и дождливым. В воздухе висела морось, ветер, словно нетерпеливый страстный юноша, срывал с деревьев и кустов разноцветные одежды. Впрочем, и деревья не очень этому противились, следуя традициям современных девушек, мечтающих одеться так, чтобы выглядеть раздетыми. На тротуарах лежали не убранные ещё дворниками листья, а по мокрому асфальту дорог шуршали колёсами машины. Было раннее утро наступившей осени, любимой поры поэтов и мечтателей. Как писал Михаил Годов:


Ростовская осень – чудная пора,
Ростовская осень, то дождь, то жара…

И действительно: только вчера люди прятались от жары в тени деревьев, а сегодня туман, морось, порывы ветра.

Город просыпался.

«И без петуха наступил рассвет, – подумал старый врач Григорий Владимирович Миронян, сидя в своём кресле у открытого окна. Его любимым занятием было наблюдать за жизнью и размышлять о том, что было, что есть, и пробовать предугадать, что будет. – Люди, спрятавшись под зонтами, торопятся по делам. И куда спешат?! Добро бы – на свадьбу.

Машины, слепя фарами, медленно ползли друг за другом. Пробки – современная болезнь всех больших городов. Кто бы мог подумать, что улицы Ростова когда-нибудь не смогут пропускать такое количество транспорта? Но делать нечего. Планы строительства метро или скоростного трамвая так и остались планами. Чего мы только не планировали? Что только нам не обещали! В восьмидесятом году прошлого столетия должны были, если верить обещаниям коммунистов, уже жить при коммунизме! А до него и сейчас – как до солнца! Кризис. Кроме песен, которые нам строить и жить помогают, этому способствуют и деньги. А их катастрофически не хватает. Вот и пытаются их получить любыми способами, утверждая, что деньги не пахнут. Особенно когда их нет... У иных ни стыда, ни совести... Ничего лишнего...

Кризис коснулся всех сторон жизни. Людям, которым довелось жить при советской власти, непривычно и удивительно было видеть то, что происходило. Задержка зарплат, закрытие производств, сумасшедшие цены на лекарства, услуги. Резкое падение морали, пересмотр истории. Всего не перечислить. Жизнь стала совершенно другой. Но, как и прежде, искали и находили стрелочников, виновных в том, что сели в лужу, что живём в бедности, и не по законам, а по понятиям... Обычно, виновными назначались евреи. Но армяне шутили, что, когда закончатся в стране евреи, примутся за них. Поэтому им надо особенно беречь немногих оставшихся жить в России евреев. Разберутся с евреями, возьмутся за армян! Эти народы – два привычных в мировой истории козла отпущения…

А, может, это – попытка прощупать настроение общества? Тоска по диктатуре, по монархии? К сожалению, у нас привыкли сначала всё уничтожать, а потом строить на развалинах…

Конечно, и раньше было много плохого. Но это плохое надо было менять, а не разрушать всё одним махом. Пора отказаться от привычки разрушать до основания, а затем… строить на пепелище.

А теперь держим на голодном пайке медицину, образование… Уровень жизни упал ниже плинтуса. Всё, как на рынке, продаётся и покупается: дипломы о высшем образовании, кандидатские диссертации, портфели министров. Да что там, даже мандат депутата Государственной Думы имеет свою рыночную цену. Наркоконтроль крышует наркоманов, прокуратура и полиция – бандитов. Судебная система управляется сверху. У кого деньги – тот и пан. И все всё знают, но сделать ничего не могут. Расцвели национализм всех мастей, коррупция... Нужно прекратить практику возврата фиктивного налога на добавленную стоимость. Ввести прогрессивное налогообложение доходов физических лиц или налог на роскошь.

Народ бедствует. Найти работу нельзя при огромном количестве свободных мест. На зарплату врача или учителя не проживёшь. Потому и берут взятки. На это уже никто и не жалуется. Премьер посоветовал жалующимся на низкие зарплаты учителям сменить профессию. Мол, учительство – это призвание. Если хотите больше зарабатывать, идите в бизнес! Не глупость ли вопиющая это? Горько читать о том, что зарплата преподавателя с пятнадцатилетним стажем в США – две тысячи шестьсот евро, а в России пятьсот сорок пять евро! В пять раз меньше! Жизнь стала дорогой, при этом ничего не стоит!..

Раньше у людей была работа, гарантированная зарплата, были хоть какие-то сбережения. А потом всё отобрали, организовав дефолт.

Боялись капитализма. Забыли опыт НЭПа. Парикмахерская на два кресла, и та была государственным предприятием. Косыгин хотел идти по пути, каким Дэн Сяо-Пин через много лет повёл Китай. Если бы у него тогда это получилось, то сейчас бы мы были сильной и мощной державой».

Григорий Владимирович вышел во двор, закурил. Последнее время старался курить меньше. Не более пяти-семи сигарет в день. Только не всегда это получалось. Дал овчарке по кличке Аякс сухой корм и вернулся в комнату.

«Общество делится на получающих официальную зарплату, гарантированное пенсионное обеспечение, социальный пакет. Таких людей всё меньше и меньше. Это в основном бюджетники, военнослужащие и госслужащие.

Вторая группа не ждёт от государства никаких гарантий. Они не занимаются карьерой. Извлекают сиюминутную выгоду. У них нет постоянной профессии, работают кем придётся: продавцами, строителями, ремонтниками или таксистами. А ведь часто это люди с хорошим вузовским образованием.

Пропасть между богатыми и бедными становится всё шире…

Впрочем, старикам всегда казалось, что раньше сахар был слаще, вода мокрее и погода лучше. И люди были честнее, чище».

Жена Григория Владимировича, Иринэ Арташесовна, приболела. «Чему радоваться? Жизнь промчалась незаметно. Было столько планов, но их так и не удалось воплотить в жизнь. Всё вокруг стало другим, непривычным. Сейчас время детей. Они в этом времени разбираются лучше».

Но 23 сентября был особый день. По преданию, именно в этот день много лет назад, во время депортации из Крыма, умер один из их предков. По обочинам той ужасной дороги почти треть переселенцев остались лежать в земле.

Какое же это страшное слово – «депортация». Люди вынуждены были бросать всё, что нажили нелёгким трудом, дома, могилы близких и ехать неизвестно куда.

Семья подруги его жены, Аллы Мацановой, испытала всё это на себе. В конце тридцатых годов прошлого столетия они были депортированы в далёкий Биробиджан. Депортированных привезли и выгрузили прямо в поле, возле огромного болота с комарами и прочим гнусом. Как они выживали и умирали, она не помнит. Но много лет спустя написала раздирающие душу стихи:

Мне кажется, что мой народ
Пришёл на землю из Вселенной.
Его преследует исход,
Как будто он заложен в генах.
За что ему такой удел?
Гоним он из любого края,
Будь то из ада, или рая,
Любой страны, где б ни осел.
И нет покоя, вечный страх,
И поиск лучшей доли снова,
И вновь надежды в пух и в прах,
И нет еды, питья и крова.
Летят, летят тысячелетья,
А мой народ, и в благовест,
На этой проклятой планете,
С насиженных уходит мест.


В конце восемнадцатого века и их семью согнали с насиженного места, их предок Ашот Миронян умер по дороге из Крыма на Дон. С тех пор для их семьи этот день стал днём Памяти. Все собирались в родительском доме, иногда читали старую толстую книгу в кожаном переплёте. Правда, армянский они, к сожалению, знают уже плохо. Григорий Владимирович ни писать, ни читать не умеет. Понимал: это и есть ассимиляция, которой так тщетно переселенцы из Крыма пытались сопротивляться. Он был вынужден признать, что при тесном проживании среди другого народа, когда можно свободно ездить в другие страны на отдых или на различные международные мероприятия, соревнования, конгрессы, съезды, когда настала эпоха Интернета, проникновению культур невозможно препятствовать и ассимиляция неизбежна.

Раньше с нею боролись, создавая закрытые поселения. Но даже это не смогло замедлить ход естественной истории!

Григорий Владимирович читал, что полтора века назад в Нахичевани, в одном из самых крупных и экономически развитых городов юга России, планировали построить железнодорожный вокзал. Но Нахичеванская Дума, испугавшись наплыва в город неармянского населения и ассимиляции, отказалась от этого плана. Железную дорогу и мост через Дон построили в Ростове, который очень скоро превратился в крупный торгово-промышленный центр. А Нахичевань-на-Дону стала провинциальным городом, а потом и просто одним из районов Ростова.

«Прогресс, – подумал он. – Сегодня нет и быть не может людей, у которых бы не было намешано разных генов и кровь не была бы сложным коктейлем!»

В четыре часа к их дому подъехали на машинах дети – Давид с женой Надеждой и Анжела с мужем Сергеем.

Посидев несколько минут, Давид заторопился:

– Поехали, а то на дороге пробки. Час будем ехать. А потом, как обычно, посидим у вас. День стал короче. Рано темнеет. А завтра суббота. Торопиться некуда.

Григорий Владимирович сел в машину Давида, и они поехали в церковь Сурб Хач. Там они зажгут свечи в память о погибших при депортации соплеменниках, о тех, кто погиб в революцию, кто не вернулся с фронта, постоят у старинного хачкара, и на душе будет легче, светлее.

– Погода уж очень плаксивая, – сказал Давид, пристроившись за чёрным японским внедорожником. – Сегодня пятница. Службу начинают часов в шесть.

– В тридцатые годы прошлого столетия, – задумчиво откликнулся Григорий Владимирович, – разрушили Успенскую церковь пресвятой Богородицы Сурб-Аствацацин. А ведь это была церковь, куда обычно ходили мой дедушка и отец. На её месте построили общеобразовательную школу. А после Отечественной войны в расширенном и достроенном здании организовали профтехучилище. Тогда-то, в далёкие тридцатые годы двадцатого века, и перевезли все хранящиеся в ней хачкары в армянский монастырь Сурб Хач. Когда-то вокруг него была бескрайняя степь. Сейчас выросли многоэтажные дома.

– В честь каких событий были вытесаны те хачкары? – спросила Надежда.

– Не знаю. И мой дедушка этого не знал. Говорил только, что их привезли ещё из древней Армении, из города Ани. Потом, когда турки-сельджуки изгнали армян со своей земли, наши предки оказались в Астрахани. Оттуда перебрались в Крым. А уже из Крыма их депортировали на Дон. И всюду они везли с собой хачкары – самое ценное, что у них было.

– Самое ценное? – удивилась Надежда.

– Имеется в виду духовная ценность. Но и изготовить хачкар стоило немалых денег, – ответил Григорий Владимирович.

– Понимаю, – сказала Надежда, – со временем память о событии стирается, и хачкар служил именно для того, чтобы сохранить память о нём.

– Ты права, дочка, – кивнул Григорий Владимирович.

Подъехали к церкви, подошли к восточной её стене.

– Пока жива память, – произнёс Григорий Владимирович, – жив и наш народ.

Они постояли у хачкаров современной работы, выполненных из розового армянского туфа, и каждый думал о чём-то своём.

 – Ещё совсем недавно стены церкви были украшены снятыми с армянских церквей Крыма и привезенными в монастырь Сурб Хач хачкарами. Но в шестидесятые годы прошлого столетия они были уничтожены. Остались лишь ниши, – грустно проговорил Григорий Владимирович.

Недалеко от входа одиноко стоял непонятно каким чудом уцелевший хачкар. Видимо, его привезли позже. Вроде бы ничего особенного: камень и камень. Но, когда постоишь несколько минут возле него, на душе становится спокойнее.

Давид вспомнил дедушку, так рано ушедшего из жизни. Он был слишком мал, когда его не стало, но навсегда запомнил, как дедушка сажал его на свои колени и что-то говорил по-армянски. Но ни в детском садике, ни в школе армянский язык не преподавали, да и дома говорили на русском. И всё же он запомнил музыку его слов. Он ничего не понимал, но ему было очень хорошо, словно дедушка делился с ним своими секретами и говорил что-то хорошее.

Они вошли в церковь, зажгли свечи и постояли у старинного хачкара, привезённого из Крыма.

Выйдя, они направились было к машинам, как вдруг к ним подошёл исполнительный директор Нахичеванской армянской общины Сергей Михайлович Саядов в сопровождении группы молодых людей.

– Добрый день, уважаемый Григорий Владимирович, – сказал он. – Рад вас видеть здесь, да ещё и в окружении своих детей. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо за тёплые слова, уважаемый Сергей Михайлович. Чувствую себя в строгом соответствии с пас-портом.

– А я вот гостям из Москвы, журналистам телеканала «Культура», решил показать нашу главную реликвию.

Высокий широкоплечий мужчина, представившийся Андреем, по-видимому, руководитель группы, кивнул оператору, и тот, включив камеру, стал снимать собравшихся у церкви людей.

– Армяне очень дорожат своей историей. Этот камень должно быть очень древний? – спросила он.

– Это не просто камень, а хачкар, в дословном переводе – святой камень. И у него есть имя. Мы называем его Святой Крест – Сурб Хач, – объяснил Сергей Михайлович. – Это действительно очень древний хачкар. – Потом обратился к Григорию Владимировичу: – Приехал сюда по настоятельной просьбе Министерства культуры. Они очень просили показать нашим гостям «несметные богатства», вывезенные армянами из Крыма и спрятанные якобы в подвалах Сурб Хача. Связался с настоятелем церкви Тер-Погосом, который согласился встретиться с журналистами. Да вот он и идёт.

К ним подошёл невысокого роста седой мужчина. Большой лоб, аккуратно подстриженные седые усы и борода, умные и грустные глаза. Настоятель поздоровался с Сергеем Михайловичем. Пожимая руку Григорию Владимировичу, сказал:

– Бари ор (Добрый день). Вен цез? (Как дела?) Давно не приходил. Здоров ли?

– Спасибо, уважаемый Тер-Погос. Я-то здоров. Жена болеет.

– И о душе думать нужно. Твой дедушка Армен и отец Владимир, пусть земля им будет пухом, не пропускали воскресной службы. И молодых приводи в церковь. Здесь они могут услышать армянскую речь, прикоснуться к нашей культуре. У нас по воскресеньям учат армянскому языку. Знать русский, английский и другие языки нужно. Но и свой язык нельзя забывать.

А это, как я понимаю, те самые любознательные московские журналисты?

Сергей Михайлович представил Тер-Погосу журналистов:

– Эти молодые люди твёрдо убеждены, что в церкви армяне прячут сокровища, привезённые из Крыма.

Тер-Погос, весело взглянув на Сергея Михайловича, произнёс:

– Я не понимаю, зачем наше богатство утаивать от столь уважаемых гостей, приехавших к нам из самой Москвы?! – Потом, обращаясь к журналистам, перешёл на шёпот: – Скажу вам по секрету: здесь действительно хранится самая большая ценность донских армян. Я не знаю, откуда вам стало об этом известно, но не хотел бы привлекать к этому факту лишнее внимание.

Журналист Андрей дал отмашку, и оператор стал снимать Тер-Погоса, который, к удивлению Сергея Михайловича, ничуть не смущался и даже старался позировать, говорить громче:

– С благословения Его Высокопреосвященства архиепископа Езраса Нерсисяна мне дано разрешение показать вам наше сокровище при одном непременном условии: вы не будете даже пытаться унести его. Впрочем, о чём я говорю? Это вам всё равно не удастся!

– О чём вы, батюшка Погос?! – удивились журналисты. – Неужели мы похожи на жуликов?! Наша цель скромна – показать сокровища, вывезенные из Крыма армянами. Золотые украшения, церковная серебряная утварь, драгоценные камни…

– Ну, о чём вы говорите! – воскликнул настоятель. – Никакие сокровища мира не могут сравниться с тем, что привезли армяне из Крыма!

– Так покажите же их скорее! – воскликнул Андрей, беря настоятеля за руку. – И я вас прошу рассказать нам о нём. Всё будет записано на камеру.

Тер-Погос подмигнул Сергею Михайловичу и сказал:

– Идите за мной.

Все направились в церковь. В нише стены на самом видном месте был вмурован хачкар, который вёз из Крыма архимандрит Петрос Маркосян. А настоятель Тер-Погос, став рядом с ним, торжественно произнёс:

– Это и есть наше самое большое сокровище – святой крест донских армян. Точно неизвестно, когда он был сделан. Учёные считают, что где-то между четвёртым и шестым веком. Этот хачкар передавался из поколения в поколение. Привезли его из древнего Анийского царства в Крым. Потом, во время депортации армян на Дон, его принял от архимандрита Петроса Маркосяна, умершего в пути, священник Тер-Мартирос и привёз сюда. Обратите внимание: на нём изображены солнце и крест – свидетельство того, что это очень древний хачкар. Сделан он из базальта, магматической вулканической горной породы. Солнце символизирует вечную жизнь. А под ним крест.

– Это и есть то сокровище? – разочарованно переспросил журналист, дав сигнал оператору прекратить съёмку. – В чём же его ценность? И почему оно вмуровано в стену?

Тер-Погос, вполне довольный произведённым эффектом, спокойно ответил:

– Это и есть самое большое богатство, которое вынесли из Крыма когда-то армяне. Этот хачкар – память нашего народа о том, откуда он и что ему пришлось перенести, чтобы выжить. Эта ценность не столько материальная, сколько духовная.

– Мы, армяне, – добавил Сергей Михайлович, – память о прошлых событиях храним не только в сказаниях. Тем более что со временем они дополняются новыми «подробностями» и оценка их во многом зависит от того, в какое время их снова и снова переписывали. Память наша хранится в традициях, в культуре… Но лучше всего она сохраняется в наших хачкарах. Это и есть наше духовное богатство. Хачкары – исключительное явление армянской культуры. Они излучают свет высокого понимания роли традиции в жизни армянина. Они стали частью сокровищницы мировой культуры.

Андрей жестом дал команду снова включить камеру. Увидев это, настоятель вышел несколько вперёд. Положив ладонь на хачкар, произнёс:

– Вы видите, что наш хачкар сравнительно прост. Это свидетельствует о его древнем происхождении. Со временем резчики по камню стали вырезать не только солнце и крест, которым поклонялись. Изображали животных и птиц. Потом появились и надписи, различные картины на религиозные сюжеты. Позже стали изображать только крест, символ христианской веры.

Почувствовав заинтересованность журналистов, продолжал:

– И крест изображали по-разному. Особой святостью пользуются хачкары, вмурованные в стену.

– Этому хачкару поклоняются, – добавил Сергей Михайлович, – считают, что он помогает исцелиться от тяжких недугов…

– И в России устанавливали монументальные кресты, – сказал Андрей. – Но мы пришли сюда, рассчитывая совсем на другие богатства. Это совершенно не то, что мы думали увидеть. Я не уверен, что наш сюжет попадёт в эфир.

– Ну, что ж. Извините. Иных сокровищ не имеем, – с улыбкой произнёс Тер-Погос, а Сергей Михайлович Саядов добавил:

– А почему бы вам не сделать передачу о духовном богатстве армянского народа? О том, как архиепископом Иосифом Аргутинским в одна тысяча семьсот восемьдесят третьем году были заложены этот монастырь и церковь, ставшие центром армянской культуры на юге России. Здесь была организована первая на юге типография. Печатались книги на армянском языке. В годы советской власти монастырь закрыли, а этот хачкар перевезли в кладбищенскую церковь Сурб Карапет, и лишь в начале девяностых вернули в храм монастыря Сурб Хач.

Тер-Погос, постояв несколько секунд в молчании, произнёс:

– Существует легенда, мол, ещё при жизни Иисуса Христа армяне обратились к Спасителю с просьбой прислать к ним учеников, чтобы те укрепили их в вере. Иисус направил в Армению апостолов Варфоломея и Фаддея. Именно они освятили этот хачкар, дав ему имя Святого Креста.

Журналисты, убедившись, что снимать больше нечего, поблагодарили Тер-Погоса и Сергея Михайловича и вышли из церкви.

– Скажите, Тер-Погос! – вдруг спросил у священника Давид. – Вы говорили, что по воскресеньям здесь преподают армянский язык. Я хотел бы посещать эти курсы.

– И я, – сказала Анжела, – слушая вас, поняла, что, называясь армянкой, почти ничего не знаю о своём народе. Я тоже хотела бы ходить на эти курсы.

Настоятель ласково взглянул на молодых людей и пригласил:

– Приходите! Двери храма всегда открыты!