Формула счастья

                ФОРМУЛА СЧАСТЬЯ



Роман



Любви все возрасты покорны…
Её порывы благотворны…
А. С. Пушкин

Без любви счастье невозможно.
Л. Д. Ландау

1. Праздничные дни, а новогодние в особенности, для сотрудников филармонии – горячая пора. Иной раз в день приходилось давать три или даже четыре концерта. Вот и 25 декабря 1982 года администрация умудрилась заключить очень выгодный, по словам директора, контракт с Новочеркасским электровозостроительным заводом. Отработав во Дворце культуры завода «Ростсельмаш», артисты, даже не переодевшись, должны были выехать на концерт в Новочеркасск. Весь день в городе моросил холодный дождь, застывавший на асфальте в ледяную корочку.

Надежда забыла ноты, необходимые для концерта. Поймав такси, помчалась домой.

– Будь осторожна. Дорога скользкая, – сказал ей Михаил. – Уж лучше бы снег, наконец, пошёл. Что за зимы у нас в Ростове?! Дед Мороз на Театральной площади стоит под ёлочкой в валенках с калошами. Дождь в декабре.



Михаил Маркович Бергман в свои двадцать семь лет уже заведовал хирургическим отделением городской больницы. Это был мужчина с пышной чёрной шевелюрой, большим лбом и выразительным носом, нависшим над пухлыми губами. Его карие глаза смотрели на мир с любопытством и блестели, когда он общался с интересным собеседником. Его считали хорошим врачом, перспективным хирургом. Он не стремился двигаться вверх по карьерной лестнице, был бескорыстен и отзывчив, но при этом критично относился к руководству больницы и к администрации города, отчего прослыл человеком «не от мира сего». Его аргументы были неопровержимы. Поэтому с ним мало кто спорил. Даже секретарь партийного комитета, пышная блондинка с вызывающими формами, угадываемыми сквозь модный капроновый халат, всякий раз обвиняла его в том, что он не прислушивается к рекомендациям партийной организации. Особенно её задевало, что он категорически отказывается перевести в своё отделение врача приёмного покоя Горшкова.

– Во-первых, уважаемая Лариса Ивановна, вы не партийная организация. А во-вторых…

– И во-первых, и во-вторых, Горшков – опытный диагност. Какие у вас могут быть основания отказывать ему в повышении? Тем более, когда я вас об этом прошу?!

– Может быть, он и прекрасно знает историю партии, труды классиков марксизма-ленинизма, активист и даже пишет заметки в стенную газету, поддерживая в них решения нашего руководства, но…

– Я понимаю ваш намёк... Но кто без греха? Об этом говорил ещё Иисус Христос.

– Вы, секретарь парткома, знакомы с Писанием? Удивлён. Но вынужден напомнить: Горшков – плохой врач. К тому же патологический бабник. Ведёт себя, как петух в курятнике, беззастенчиво лишая девушек иллюзий относительно благородства врачей. Забыли скандальную историю, когда он оплодотворил больную? Правда, секретарём тогда были не вы.

– Всё это я знаю. Но он же будет работать в коллективе! В конце концов, не ставьте его на ночные дежурства!

– Чтобы переубедить вас, нужно с вами соглашаться. Но мне нужен приказ Главного. Горшков и днём может сделать своё петушиное дело. С него станется. Повторяю, если вы настаиваете, я хотел бы получить приказ Главного.

Этот разговор произошёл пару дней назад. А сегодня она попыталась снова его переубедить, заявив, что Горшков талантливый врач, что он никого не подведёт, что, наконец, нашёл свою половинку.

Но Михаил Маркович своего мнения не изменил. Сказал, взглянув на эту молодящуюся особу, понимая, что просит она за Горшкова не просто так:

– Эйнштейн однажды заявил, что у него нет никакого таланта, только упрямство мула и страстное любопытство. У вашего Горшкова нет ни того ни другого.

Очнувшись от неприятных воспоминаний, Михаил Маркович снова попросил жену быть осторожной.

– Тебе не о чем волноваться! – успокоила мужа Надежда. – Не скучай. Через неделю встретим Новый год и твой день рождения.

– Грех впадать в уныние, когда есть другие грехи, – кивнул он.

Надежда улыбнулась.

– У тебя – грехи?! А я всё время думала, что живу со святым. Но ты же знаешь: когда у мужчины лишь одна женщина, она становится эгоисткой. Загуляй, наконец. Только не скучай. Любовь поднимает, стимулирует. Это обязательное условие счастья. Ты когда-нибудь о чём-то ином думаешь, кроме своей хирургии?

Михаил Маркович обнял и поцеловал жену, провожая до ворот.

– Что может быть ажурней женской логики? – Он поднял воротник её пальто. – Ты лучше бы сказала своему администратору, чтобы заехал за тобой. Сумка с нотами неподъёмная. И куда вы сегодня едете?

– Здесь недалеко. В Новочеркасск.

– У нормальных людей выходные и праздники, а у вас концерты. Что у тебя за работа?! Обычно за неё платят, а вам дарят цветы и аплодисменты, и вы довольны.

– Некогда отдыхать. Не знаю, как у вас, а у нас, как в террариуме. Чуть отстанешь, споткнёшься – затопчут.

– Змеи не топчут. На улице дождь, ветер. Холодно. И шести ещё нет, а уже темно. Может, я всё-таки тебя подвезу?

– Как говорит водитель директора, не бери в голову! Яшеньку покорми, а будешь укладывать, расскажи сказку, как ты оперировал Бабу Ягу. Ребёнку пять лет, а он уже хочет быть хирургом, как папа.

Надежда чмокнула мужа и вышла.

У Дворца культуры «Ростсельмаша» уже стоял автобус, и водитель, полный мужчина лет сорока пяти, торопил артистов:

– Рассаживайтесь скорее. Дорога скользкая, да и ночь на дворе. Ехать будем медленно.

Он посмотрел на часы и решительно сказал:

– Больше ждать никого не буду. Всем было сказано, что отъезжаем в шесть. Сейчас десять минут седьмого.

Водитель закрыл двери и автобус, дымя и фыркая, медленно тронулся в путь. «Давно пора менять кольца. Масло приходится доливать после каждой поездки», – подумал водитель.

В салоне, как обычно, кто-то беседовал, кто-то дремал или смотрел в зеркальное окно, внимательно разглядывая себя. Машины разбили ледяную корку, и водитель торопился поскорее выехать на трассу, где скорость уже будет не та.

– Валечка, – обратился к соседке лысый мужчина лет пятидесяти – альтист из камерного ансамбля «Камерата». – Хочешь не хочешь, а хотеть надо.

– Это ты о чём, Юра?

– Кому-то праздник, а нам проблемы.

Девушка, годящаяся ему в дочери, сняв капюшон и демонстрируя причёску, улыбнулась.

– Юрочка! Подумай о своём сердце. К тому же у тебя аллергия.

– Цветущие женщины у меня аллергии не вызывают.

– Мы с тобой уже репетировали. Впрочем, может, двух репетиций и недостаточно. Ладно, посмотрим-поглядим. Но помни: твоё счастье висит на волоске.

– Счастье лысых не может висеть на волоске…

Лишь на восемнадцатом километре заслуженная артистка Елена Сергеева заметила, что в салоне нет её аккомпаниатора. Стали уточнять и выяснили, что нет и музыковеда, который должен был вести концерт, и двух недавно пришедших в филармонию певиц. Никто не знал, что делать. Потом всё же решили продолжить путь. Сергеева заметила, что было время, когда директор в особых случаях позволял артистам ездить на его служебной «Волге».

– Надежда – не из робкого десятка. Доберётся.

И, действительно: увидав, что автобус ушёл, музыковед, мужчина лет тридцати в модной тёплой куртке и ярком шерстяном шарфе, позвонил директору.

– Тридцать два на сорок восемь, – ругнулся тот. – Я так и знал! И наверняка Бергман не села в автобус. Она всегда опаздывает.

Потом громко приказал водителю:

– Володя! Езжай и сразу же возвращайся. Буду тебя ждать. У нас сегодня ещё один концерт. Но домой-то приходить надо.

– Ещё как надо?! – ответил водитель. – Или вовремя, или каждый день. Не переживайте! – услышал музыковед голос водителя. – Всё будет как надо. Второе отделение концерта я обязательно хочу послушать. Берегите себя. При таких волнениях можно добежать и до инфаркта.

– У меня любой концерт не выдерживает соревнования с телевизором. Доживёшь до моего возраста, поймёшь.

Потом добавил:

– Раньше, то ли от жены, то ли от инфаркта, но бегал каждый день. Те времена прошли. Я давно уже олимпийский чемпион по бегу к инфаркту. С таким отношением к работе некоторых наших гениев можно и в ящик сыграть. Езжай уже!

Что директор ещё наговорил в адрес опоздавших на автобус музыкантов, музыковед не знал, но через двадцать минут Валентин подъехал к Дворцу культуры. Взглянув на часы, успокоил ожидающих его опоздавших артистов:

– Дорогие товарищи! Слушайте сюда: не берите в голову, а то у вас вид на море и обратно! Штоб я так жил, мы таки сейчас быстренько их догоним. Автобус-телега и ласточка-«Волга» – две большие разницы! Нет, как вам это нравится? Уехал, даже не проверив, все ли сели! Ему, видите ли, до лампочки, состоится концерт или нет. Спрашивается вопрос, какой может быть концерт без аккомпаниатора?! Завтра Фёдорович ему скажет всё, што о нём думает.

Рассевшись в директорской «Волге», отставшие артисты помчались догонять автобус.

Водитель-одессит, весёлый парень, недавно женившись на казачке из Ростова, устроился работать в филармонии по рекомендации приятеля директора, главного дирижёра оркестра военного округа.

– Валентин – шофёр первого класса, – сказал тот директору. – В Одессе возил секретаря обкома. Возьмите, не пожалеете. Весёлый, исполнительный. Знает, что говорить можно, а чего нельзя.

– Если много говорит, значит, что-то скрывает, – проворчал директор, но парня на работу принял с испытательным сроком.

Валентин успешно его прошёл и очень скоро стал любимцем сотрудников филармонии. Всегда весёлый, вежливый, услужливый, он нравился и молодым, и пожилым.

За городом фары с трудом пробивали темноту и моросящий холодный дождь. «Дворники» едва успевали очищать стекло. Мороз усилился, и дорога стала скользкой. Но Валентин, не снижая скорость и обгоняя медленно плетущиеся машины, всё говорил и говорил.

– Босс приказал догнать и перегнать, пересадить и возвращаться. Чтобы вы таки знали, я недавно поменял резину, и я вас умоляю, вы не успеете оглянуться, как будете сидеть в салоне этого бегемота.

«Волга» мчала вперёд, словно летела с горы. Надежда задремала на переднем сиденье. В кабине громко звучала музыка, но она попросила выключить «эту балалайку». Подумала, что музыковед напоминает ей их павлина. Такой же пёстрый и любвеобильный. Он сидел на заднем сиденье в окружении девушек и что-то нашёптывал, раскинув руки, словно обнимая их.

Водитель не снижал скорости. Музыковед рассказывал девушкам, как в прошлом году встречал Новый год в автобусе.

– Ехали мы в Гуково. На импровизированном столике появилось всё что было, – говорил он, поглаживая мех воротников их шубок. – Даже бутылку шампанского, которую Валера вёз домой, открыли. Помню, Лёня спел песенку про раки…

– Я её знаю! – воскликнула молодая певица. – Слова написал Миша Годов, мой приятель. Живём в одном доме.

И она стала тихо напевать, чтобы не потревожить спящую Надежду:

Такое помнит только старожил:
В любой пивной давали к пиву раки.
Я с наслажденьем пиво это пил.
Краснели лица, как в июне маки.
В полях созрели нивы,
Склонились к Дону ивы.
Склонились к Дону ивы,
И манят камыши.
А раки лучше с пивом,
А раки только с пивом,
А раки, братцы, с пивом
На диво хороши!..

– А Сергеева спела песенку про семечки, – продолжал музыковед.

– И её я знаю, – сказала девушка. – Не уверена, вспомню ли все слова.

Она тихо запела. Голос у неё был чистый и звучал, как журчит вода в горном ручейке:

Цветут акации. Акации цветут.
И аромат их просто опьяняет.
А на скамейках семечки грызут,
И рядом в доме музыка играет…


Между тем Валентин продолжал показывать класс слалома на скользкой дороге. Нарушая все правила, он выделывал такие фигуры высшего пилотажа, змейкой объезжая вереницу плетущихся машин, что музыковеду, случайно взглянувшему на дорогу, стало страшно, и он, крепко обхватив и прижав к себе девушек, весь сжался от страха.

– Во даёт! – восторженно прошептал он.

Впереди показались огоньки автобуса.

– А шо я вам говорил? – воскликнул Валентин, от чего Надежда проснулась. – Ну, как вам это нравится? Он ещё пытается от меня убежать?! Имей стыд! Одну минуточку! Мы таки тебя обгоним и покажем…

Валентин пошёл на обгон и… в лоб столкнулся с большегрузной машиной.

Удар был огромной силы. Гружённый кирпичом грузовик развернуло и выбросило на обочину. Собранные в деревянные клетки кирпичи упали на дорогу и рассыпались. Весёлый одессит погиб на месте. Надежда даже не успела почувствовать боль. Она была жива, но без сознания. Лицо её было залито кровью. На заднем сиденье с множественными переломами, но не потеряв сознания, стонали девушки и музыковед.

Остановился и автобус. Увидев директорскую «Волгу», все бросились помогать тем, кто был в машине.

Водитель грузовика проклинал лихача и тихо стонал. Остановили машину и попросили, чтобы на ближайшем посту ГАИ вызвали скорую помощь.

– Это финал нашего концерта, – сказал Валерий. – Но мы всё же должны ехать. Срывать концерт нельзя. Васильева будет аккомпанировать вокалистам, а мы сыграем что-нибудь ещё из старого репертуара.

Через несколько минут на месте аварии была автоинспекция и скорая. Надежду осторожно положили на носилки, усадили девушек, музыковеда и водителя грузовика и поехали в Ростов.



В приёмном отделении попавших в аварию людей осмотрел дежурный хирург. Увидев жену заведующего, позвонил ему, и рассказал о том, что произошло.

Приехав в больницу, Михаил Маркович вошёл в приёмное отделение, когда жену уже осматривал нейрохирург.

– Как это произошло? – спросил он врача, принимавшего Надежду.

– Водитель пошёл на обгон и в лоб столкнулся с грузовиком. Он погиб. Остальных я отправил в травматологию.

Закончив осмотр, нейрохирург хотел Надежду госпитализировать в своё отделение, но Михаил Маркович попросил, чтобы жену положили к нему.

– Если нужно будет оперировать, прооперируем у нас. Вадим, прошу тебя… Ты меня должен понять.

Вадим Петрович Кравченко кивнул.

– Добро. Я напишу назначения и через пару часов зайду взглянуть на твою жену.

Надежду осторожно положили на каталку и повезли к лифту. Хирургическое отделение располагалось на четвёртом этаже.



С Кравченко он был знаком ещё со студенческих пор. Правда, тот был старше его года на три, но они, встречаясь, всегда дружески общались.

Родился он где-то под Пермью, куда отправили его беременную мать после ареста отца в 1941 году. Вскоре отца расстреляли, о чём семья узнала в 1953 году, когда его реабилитировали. Вернулись в Ростов.



Они вместе поднялись в хирургическое отделение, где Надежду подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Она была в коме. Вадим Петрович написал назначения.

– Нужно капать, – сказал он. – Есть опасность отёка мозга. Будем следить за симптоматикой. Если возникнет подозрение на гематому, придётся оперировать. Нужна декомпрессия. Понимаю, что состояние больной не позволяет у вас её обследовать. В этом отношении у нас ей было бы лучше. С другой стороны здесь есть ты, и это важно. Кстати, кто с вашим сынишкой? Ведь несколько первых дней тебе придётся быть здесь и ночами.

Михаил Маркович с благодарностью взглянул на приятеля.

– Я уже думал об этом. Есть женщина. Она из детского дома. Муж-алкоголик, заснул с сигаретой и случился пожар, в котором он погиб, а она осталась без крова. Лечилась от ожогов. У нас делали пластику. Сейчас здорова. Лицо, конечно, обезображено, но от других операций категорически отказывается. И выписывать её некуда. Поговорю с нею. Пусть поживёт у нас.

– Ну, что ж. Это правильно.

Михаил Маркович позвонил соседке. Коротко рассказал, что случилось, и попросил, чтобы она присмотрела за их пятилетним сыном. Потом пошёл в палату, где лежала жена. Приоткрыв дверь, увидел, что она по-прежнему в коме. Вера Васильевна, опытнейшая медсестра, что-то вводила ей внутривенно. Следила за капельницей.

В двенадцать ночи пришёл Кравченко, осмотрел Надежду. По его мнению, была нужна срочная костнопластическая трепанация черепа с последующей декомпрессией. Больную увезли в операционную. Анестезиолог начал проводить наркоз.

Михаил Маркович не мог слышать, как работают фрезы, проделывая отверстия в черепе жены. Пошёл к себе в кабинет. Закурил.

В какой-то момент даже пожалел, что отказался её госпитализировать в нейрохирургию.

Через час Надежду вывезли на каталке в реанимацию. За нею шла медсестра, держа капельницу. При транспортировке капать не прекращали.

– Я хочу её посмотреть, – сказал Михаил Маркович.

– Она в коме. Кардиолог её видел. Кардиограмма нормальная. Следим за дыханием, – пытался успокоить его Кравченко.

– Я понял, – сказал он. Надел халат, шапочку, и пошёл в реанимационное отделение.

Надежда лежала без сознания, подключённая к аппарату искусственной вентиляции лёгких. На мониторе прыгала кривая кардиограммы. Возле неё сидела медсестра, выполнявшая назначения нейрохирурга.

Постояв некоторое время, он вышел. Нужно было как-то организовать уход за сыном.

В ординаторской они с Вадимом Петровичем выпили из мензурок спирт. Было около четырёх, и Кравченко прилёг на диван. Он работал в нейрохирургической клинике мединститута, и завтра… уже сегодня ему предстоял тяжёлый операционный день. Хотел немного отдохнуть.

Михаил Маркович лежать не мог. Всё время подходил к палате, прислушивался к работе аппаратов, смотрел на монитор и возвращался в кабинет. Приоткрыв форточку, закурил.

Утром зашёл в палату, где лежала та самая женщина, которую некуда было выписывать.

– Мария Владимировна, можно вас на минуту, – сказал он, вызывая её из палаты в коридор. – У меня большая просьба. Жена попала в аварию и лежит без сознания. У нас пятилетний сын. Не могли бы вы пожить у нас, присмотреть за мальчиком? Я буду оплачивать ваш труд.

Мария Владимировна, взглянув на своего спасителя, сказала:

– Хоть сейчас поеду… Ой, беда-то какая! Ребёнок там один?

– Один.

– Но у меня условие.

Михаил Маркович взглянул на неё с тревогой. Если она откажется, он не знал, что делать.

– Слушаю.

– Мне никаких денег не нужно. Буду вам и так помогать. Я работала в детском садике поваром. С детьми общаться умею.

– Вы ещё можете устроить свою жизнь.

– О чём вы говорите, Михаил Маркович?! Какой мужик на меня посмотрит? А посмотрит – испугается. Нет, я уже была замужем. Больше не хочу.

– Хорошо. Через полчаса поедем. Ваши документы я принесу завтра.

На своих «Жигулях» он привёз её домой на Пятнадцатую линию, познакомил сына с новой нянечкой. Сказал, что мама уехала на гастроли. Взяв всё необходимое, вернулся в больницу.



Надежда была в коме, и Михаил Маркович, договорившись с главным врачом, взял отпуск за свой счёт, чтобы хотя бы первое время быть с женой.

На десятые сутки она пришла в сознание. И потянулись однообразные дни. Процедуры, перевязки, инъекции, капельницы, массаж, анализы, рентгенограммы, лечебная физкультура…

В марте 1983 года Надежду привезли домой. Инвалид первой группы, она требовала постоянного ухода. С трудом, превозмогая боль, ходила в туалет. Очень болела голова. Иногда ей казалось, что она теряет сознание. Сидеть не могла более пятнадцати минут.

Так началась долгая борьба за её жизнь...



2. Прошло двенадцать лет. Май 1994 года в Ростове был жарким и душным. В безоблачном небе горело солнце. За невысоким кирпичным забором виднелся утопающий в зелени дом, крытый шифером. Застеклённая веранда его выходила во двор, ветки сирени закрывали вид на беседку, расположенную в глубине сада. Там, в тени огромного ореха, гуляли курочки. Большой яркий петух, которого все называли уважительно Петей, или Петром Петровичем, строго следил за своим гаремом. У ворот на площадке – машина, накрытая светлым брезентом. В будке спал Рекс, восточноевропейская овчарка.

Михаил Маркович был заядлым собачником. Сколько себя помнил, у него всегда были собаки. Он их любил, ухаживал, кормил, подолгу беседовал, убеждённый в том, что они-то его понимают. По крайней мере, псы никогда ему не возражали.

Домработница, Мария Владимировна, всё просила посадить собаку на цепь.

– Маркович, вы не понимаете, – говорила она. – Рекс может и покусать кого. А вам отвечать! К тому же он все мои цветы вытоптал.

Мария Владимировна жила в доме Бергманов давно и чувствовала себя здесь полной хозяйкой. Ухаживала за Надеждой Абрамовной, ходила на рынок, варила, стирала, убирала. Когда оставалось свободное время, возилась во дворе. Что-то сажала, поливала. Никто не знал, когда она отдыхает. Вставала раньше всех, ложилась только после того, как все уже спали.

– Рекс не может сидеть на цепи – возражал Михаил Маркович, привыкший к её замечаниям. – Он, как и я, любит свободу и демократию. Калитка наша заперта. А гостей мы всегда встречаем.

Он прошёл в беседку и сел в плетёное кресло. Это было его любимое место отдыха. Здесь он мог подумать спокойно, почитать.

Стоило ему прийти сюда, как тут же появлялся Рекс. Садился напротив и преданно смотрел на хозяина.

Вот и в этот раз Михаил Маркович погладил любимца и начал с ним делиться своими заботами.

– Понимаешь, какое дело. Человек как причинно-следственная система проста только для бюрократа, но бесконечно сложна для врача. Особенно хирурга. Не всё зависит от умения диагностировать болезнь, оперировать. Это, конечно, важно. Но это даже не половина того, что требуется. Главное, Рекс, нужно относиться к больному как к близкому человеку. Условие успеха врача – его сердце, искреннее сопереживание доверившемуся ему человеку. А они этого не хотят понять! Всё меняется в этом мире. Придумали коммерческую медицину! Ты слышал когда-нибудь, чтобы у нас было коммерческое милосердие?! Вот и я не слышал. В советское время мы гордились бесплатной медициной. Только, нужно было выделять на неё больше денег, тогда у нас было бы современное оборудование и технологии. Но они решили эти расходы переложить на плечи больных. Нет больше нашей гуманной профессии. Нет! Ох, не к добру всё это!

Пёс сочувственно зевнул, продолжая слушать.

– Да, да, я соглашаюсь! Многое зависит от технологии, от приборов. Врач не имеет права действовать по программе, как станок с ЧПУ, по схеме, не учитывая особенностей больного. Человек индивидуален, а врач – не машина. Но этого они не хотят понять. Что может быть благороднее, чем помощь человеку, в ней нуждающемуся. Я ясно объясняю?

Рекс слушал хозяина, не перебивая. Он был хорошо воспитан.

– Нельзя сравнивать человека с машиной, – продолжал Михаил Маркович. – У машины нет эмоций. Она не страдает, не смеётся.

Рекс терпеливо ждал, когда хозяин закончит читать лекцию и пойдёт, наконец, с ним играть. Но тот замолчал, о чём-то размышляя, и Рекс, улёгшись у его ног, задремал. Ночь у него была уж очень беспокойной. К кошке, проживающей в их доме, приходил бойфренд, и они всю ночь горланили, что-то доказывали друг другу. Пришлось их погонять.

Михаил Маркович взглянул на пса и с упрёком произнёс:

– И тебе надоели мои речи.

Рекс, словно устыдившись своего поведения, встал и положил голову на колени хозяина.

– Понимаешь, какое дело,– продолжил Михаил Маркович, – эти недоумки хают нашу историю. Считают, что всё, что было в советское время, – омерзительно и преступно. Требуют, чтобы те, кто жил и работал в то время, покаялись за все действительные и мнимые прегрешения. Никак не поймут, что покаяние – это служение и память. Не понимают, что Победа над фашизмом, рывок в Космос – это и есть покаяние! Оценивать деятельность человека, тем более руководителя или даже вождя, нужно не только по тем жертвам, которые он принёс, чтобы победить, но и по значимости победы! Это как в шахматах: игрок жертвует пешками, даже фигурами, но делает это, чтобы, в конце концов, противника победить. Величие этой победы для будущих поколений, для страны и определяет величину руководителя или вождя.

Михаил Маркович снова замолчал, о чём-то думая, потом продолжил:

– Но самое непостижимое в этом мире то, что он постижим. Эту мысль высказал ещё великий Эйнштейн. Ты меня не понял? Жаль. Если я не могу тебе этого объяснить, значит, и сам плохо понимаю. Ты думаешь, что это так просто? Теория относительности… Квантовая механика… Философия… Недавно прочитал статью в «Вопросах философии»: «Есть ли у естествознания альтернатива Богу?». Сам мало что понял. Но ты же у меня умный пёс. И воображение у тебя – будь здоров! А оно важнее, чем знания. Знания ограничены, а воображение охватывает целый мир. И вот ещё что: поведение частиц в атоме можно предсказывать с той или иной вероятностью. А в биологии и медицине процессы протекают тоже по законам вероятности. У нас бывает очень непросто найти правильный ответ. Но я верю в лучшее. Я оптимист. Улавливаешь разницу?

Рекс разницы не уловил и, нарушая все законы приличия, зевнул, словно говоря, что те, кто обещает, что завтра всё изменится к лучшему, бессовестно лгут.

Они прекрасно понимали друг друга, и в этом была какая-то тайна. Михаил Маркович успокоил пса:

– Все люди лгут. Разве ты этого не знаешь? Но не страшно. Никто друг друга не слышит.

Вдруг Рекс вскочил и побежал к двери, откуда вышел подросток в спортивных брюках и с голым торсом.

– Па! – крикнул он. – Мы сегодня обедать будем?

– Через полчаса, сынок.

Юноша подошёл к отцу.

– Мне готовиться надо. Пошли обедать! Кстати, я недавно прочитал о лобной недостаточности. Мало что понял, но под впечатлением.

– Тебе химию сдавать при поступлении, а ты о лобной недостаточности читаешь.

– Я боюсь не столько химии, сколько физики. А в школе первый экзамен у меня по биологии. Ты всё же можешь мне что-нибудь рассказать о лобной недостаточности? Оказывается, каждая группа клеток мозга отвечает за ту или иную функцию. Если бы ты знал, как это мне интересно.

Михаил Маркович был рад, что сын интересуется медициной. Сказал:

– Лобные доли выполняют огромную роль. От них во многом зависит развитие интеллекта. При лобной недостаточности проявляется «салонная дебильность».Такие люди могут иметь хорошую память, быть образованными, практичными, хитрыми. Могут быть прекрасными ораторами или шахматистами, но обнаруживают неспособность во всём, что требует нестандартных решений. Этот человек нередко интересен в компании, но у него часто отсутствует чувство юмора. Я надеюсь, у тебя оно есть. И всё же настаиваю, что учить тебе нужно химию и физику. Предметы, которые придётся сдавать при поступлении. А у тебя один ветер в голове.

– Зато мысли всегда свежие, – демонстрируя чувство юмора, нашёлся юноша.

– Жалею, Яша, что не настоял на том, чтобы ты занимался с репетиторами.

– Это был консенсус, – улыбнулся парнишка.

– Принудительный, – парировал Михаил Маркович, вставая. – Как всё-таки не вовремя порой приходит время обеда.

Они, в сопровождении Рекса, направились к дому.

– На обед сегодня борщ и жаркое, – объявила Мария Владимировна, женщина с обезображенным ожогами лицом и добрыми глазами. – Надежду Абрамовну я уже покормила.

– Здорово! Я голоден. Завтра первый экзамен, а я ещё три темы не повторил.

– Ты, давай, ешь, не рассиживайся, и за работу, – сказал Михаил Маркович.

– Не усну, если не повторю всё. По закону подлости, мне попадёт именно та тема, которую не успел повторить. Я не успею…

– Всё успеешь. Но я советую всё же ночью не сидеть. Перед экзаменом ты должен хорошо выспаться. Машенька Владимировна, борщ вам сегодня особенно удался, – сказал Михаил Маркович, вставая.

– Удался, – согласился Яков. – Но жаркое в горшочках – это класс! Язык можно проглотить.

Михаил Маркович зашёл к жене. Она спала. Он тихо прикрыл дверь и принялся читать свежий номер журнала «Хирургия».



В школе Яков экзамены сдал хорошо. Получил аттестат и подал документы в медицинский университет. Михаил Маркович попытался было поискать знакомых, чтобы как-то подстраховать сына, но тот категорически отказался от такой помощи.

– Если узнаю, что ты куда-то ходил, – заберу документы, – заявил Яков. – Ты меня не так воспитывал. Чего же теперь изменяешь своим принципам? У нас и в стране так: говорят одно, а делают другое. Закон должен быть для всех одинаковым!

Михаил Маркович взглянул на сына и, потрепав его волосы, извинился:

– Наверное, ты прав. Иди заниматься. Первый экзамен по физике? По-прежнему жалею, что ты не занимался с репетиторами. Почему мы этого не сделали?!

– Репетиторы нужны, если бы я чего-то не понимал. Мне же нужно просто кое-какие темы повторить. Подучить формулы.

Но так случилось, что Яков на первом же экзамене, по физике, получил двойку.

Парень был расстроен не тем, что провалил экзамен. Он боялся огорчить маму. Выйдя из аудитории, сразу же зашёл в административный корпус и забрал документы. До вечера бродил по городу, думая о том, что скажет дома. Впервые купил сигареты и закурил.

Но потом решил ничего не придумывать. Определение рефракции дал верно. Это изменение направления луча или волны, возникающее на границе двух сред, через которые проходит луч. А вот ответить на вопрос, какими законами этот феномен объясняется, он не смог. Не знал, что к рефракции имеют отношение закон сохранения энергии и сохранения импульса. Вот и получил то, что заслужил.

Придя домой, всё рассказал отцу.

Михаил Маркович не упрекал сына. Только положил руку на его плечо и спросил:

– Что собираешься делать?

– Месяц отдохну и пойду работать санитаром. Буду готовиться поступать в следующем году. Я стану врачом, даже если мне придётся поступать снова и снова.

– Знаю. И ты будешь хорошим врачом!

Но через две недели Яков получил повестку в военкомат. Дома ничего не сказал. Боялся волновать маму. Прошёл медкомиссию, и вскоре его зачислили солдатом первого взвода третьей роты мотострелковой дивизии, дислоцированной в Казачьих лагерях, что под Новочеркасском.

Курс молодого бойца был нелёгок. Не привыкший подчиняться и строиться, делать зарядку и жить по распорядку, Яков преодолевал его с трудом. Всё для него было непривычным. Огромная казарма с двухъярусными кроватями. Подъём в шесть утра. Наконец, строгая дисциплина. Но он не мог позволить себе чем-то отличаться от своих товарищей.

Физические нагрузки для него были предельными. Он никогда не увлекался спортом. Любил читать, слушать музыку. Не пропускал выступления гастролирующих певцов и ансамблей, но предпочитал классику. Наконец, увлекался политикой. Внимательно следил за тем, что происходит в мире.

Товарищи во взводе над ним посмеивались, но уважали «за умную голову и за умение играть на пианино». Он никогда не отлынивал от работы, не хитрил, не старался выслужиться перед командиром.

Однажды во время дежурства у него возник спор с командиром отделения. Речь зашла о Кубе. Тот говорил, что революция свергла кровавого Батисту и Фидель Кастро навёл порядок, превратив отсталую страну в процветающий социалистический «Остров свободы».

– Всё не совсем так, – вдруг сказал Яков. – Любой переворот заканчивается подавлением тех, кто был свергнут. Это было во Франции, когда свергли монархию. И на Кубе без этого не обошлось. Сторонников Батисты безжалостно уничтожали. А ведь Куба не была отсталой страной.

Он открыл блокнот, куда обычно записывал удивившие его факты, и сказал:

– Вот, что я выписал. Куба – первая страна, которая стала использовать пароходы в морских перевозках. Третья страна в мире, в которой была построена железная дорога. Эта страна первая в мире стала использовать электричество в промышленности. В Гаване впервые в мире установили телефон с дисковым набором абонента и звонили не через «девушку». И это ты называешь отсталой страной? Мы всегда считаем себя умнее других, поэтому постоянно оказываемся в дураках. Нам легче изобрести вездеход, чем отремонтировать дороги!

– О чём ты? А кто у нас на подсосе? Мы туда посылаем «Жигули» и металл, хлеб и нефть?! Куба – отсталая полудикая страна. Работать кубинцы не любят. У них же сплошные карнавалы! Им бы только танцевать!

– А что мы?! Устаём на отдыхе и отдыхаем на работе. Но, во-первых, торговля никогда не была показателем отсталости страны. А твои утверждения, что Куба – полудикая страна, извини за резкость, просто глупость. Больше никому это не говори. Куба – родина чемпиона мира по шахматам Капабланки. Первая в мире выпустила пластинку, транслировала по радио спектакли. Батиста был мулатом и был избран абсолютным большинством кубинцев. Их конституция впервые гарантировала равные права женщинам и мужчинам. Она запрещала любую дискриминацию по расовому или национальному признаку. Там впервые было построено жилое здание из бетона. Там были прекрасные дороги и современный аэропорт. Именно на Кубе была самая низкая детская смертность. А ты говоришь – дикари!

– Чего же они революцию совершили? – удивился Валентин.

– Куба была в первой десятке стран по уровню заработной платы, а уровень безработицы был одним из самых низких в мире. Все всем были довольны. Но всегда находятся те, кто готовы по трупам идти наверх. Они бросают в народ лозунги и обещания, которые никогда не смогут выполнить. Вспомни: «Мир народам»! А что за этим последовало?

– Гражданская война, – растерянно прошептал товарищ.

А Яков, помолчав, добавил:

– Мы уважаем и помогаем тем, кто с нами согласен. Иного мнения не приемлем. Хотим жить как все и одновременно быть ни на кого не похожими. К сожалению, в последние десятилетия Куба многое растеряла.

– Откуда ты это взял? – удивился Валентин. – И что это доказывает?

– Доказывает лишь то, что любые перевороты ни к чему хорошему не приводят. К чему привела наша так называемая Октябрьская революция? К гражданской войне, к хаосу и мраку, отбросившим страну на десятки лет назад. А сколько слёз и крови пролилось! Это лишний раз доказывает, что цель не всегда оправдывает средства её достижения. Вот о чём я...

Командир отделения грустно взглянул на него и тихо проговорил:

– Мы с тобой сейчас одни. Спрячь свои знания, знаешь, куда?! Ты меньше болтай. Или ни хрена не понимаешь?!

Яков взглянул на него с благодарностью и грустью.

Перед окончанием курса молодого бойца проводились испытания. На стрельбах Яков отстрелял с отметкой отлично. Потом их разделили на группы по два человека. Нужно было пробежать десять километров по пересечённой местности в полной амуниции. И здесь произошло непредвиденное. Парень, бежавший с ним, зацепился за ветку дерева и упал. Встать он уже не смог.

Яков наложил ему шину, сделанную из двух веток дерева, и, взвалив на себя, потащил. Пришли они, конечно, не выполнив норматив по времени, но за то, что он не оставил товарища, командир батальона вынес ему благодарность и своим приказом присвоил звание младшего сержанта. Дал отпуск на три дня.

Яков провёл их дома. Хотел побыть около мамы. Вечерами, когда отец возвращался с работы, подолгу разговаривал с ним. Из школьных друзей никого не повидал.

Вернувшись в часть, снова окунулся в солдатские будни. Домой писал бодрые письма.



Дорогие мои мамочка, папа и тётя Маша! У меня всё нормально. Жизнь здесь проходит строго по расписанию: после подъёма и физзарядки завтрак. Потом занятия. Физические нагрузки немаленькие. Командир взвода сам недавно окончил училище. Интересный человек и неплохо играет на гитаре. В красном уголке стоит старый инструмент, и я сыграл ребятам кое-что из того, что исполнял в музыкальной школе. После этого меня даже хотели отправить в музыкальный взвод, но я отказался.

Декабрь в этом году хотя и дождливый, но в казарме тепло. Скоро Новый год и папин день рождения.

Ребята в нашем взводе дружные. Все из Ростовской области. Проблем со «стариками» нет.

Родные мои! Как вы? Прошло совсем мало времени, как уехал, а я уже скучаю. Большой привет всем, кто меня помнит, и, конечно же, Рексу!

Целую вас, Яков.



А через несколько дней, перед самым Новым годом, их дивизию подняли по тревоге и отправили «восстанавливать конституционный порядок» в Чеченской Республике, в которой в 1993 году произошёл государственный переворот. За ним последовали разбои и грабежи на железной дороге, гибель людей, захват заложников и работорговля. В северных районах автономной республики была сформирована антидудаевская оппозиция, начавшая вооружённую борьбу с сепаратистами. Был создан Комитет национального спасения, который сменил Временный совет Чеченской республики. Силы сторон были приблизительно равными, и ни одна из них не смогла одержать верх. Борьба была жестокой и кровавой. Гибли люди. В декабре 1994 года на Совете безопасности было принято решение ввести войска. Одиннадцатого декабря по тревоге подняли дивизию, в которой служил Яков. В составе Западной группировки она выехала в Грозный, но была блокирована и попала под обстрел в Ингушетии близ села Барсуки.

В тех боях Яков впервые понял, что значит терять товарищей. Понял, что всё, чему учился, здесь пригодилось. Их боевую машину обстреливали с двух сторон, пытались уничтожить из гранатомётов. И они поливали сепаратистов огнём из пулемётов и автоматов, прорываясь к селу Самашки.

Очень скоро эйфория и уверенность, что всё закончится быстро, исчезли. Противник прекрасно ориентировался на местности, использовал современные виды вооружения, применял методы партизанской войны, проводил террористические акты, минировал дороги, тропы… В первые же дни боёв дивизия понесла немалые потери.

Двадцать второго декабря командир батальона подполковник Булавко Леонид Петрович по рации был вызван в штаб дивизии.

В четыре утра на боевой машине пехоты в сопровождении четырёх солдат они выехали из расположения батальона, но, не отъехав и километра, попали в засаду. Их обстреливали из гранатомёта, поливали автоматными очередями.

В первые же минуты боя был убит водитель и тяжело ранены командир и два бойца. Обстрел вели со стороны скал.

Яков с помощью товарища перетащил погибшего водителя на заднее сиденье, чтобы сесть за руль. Он с шестнадцати лет умел водить машину.

Но когда вышел, чтобы занять место водителя, надеясь укрыться от огня за машиной, неожиданно стали стрелять со стороны леса. Его откинуло к машине, и левая рука повисла как плеть. Кровь пропитала бельё и гимнастёрку. Он чувствовал, что теряет силы. С трудом забрался в кабину. Товарищ ремнём наложил ему жгут. Боясь потерять сознание, Яков завёл бронетранспортёр и, с трудом развернув его, нажал на газ. Остановил уже в расположении части, куда поспешили вызванные по рации медики. Успел увидеть бегущих к ним людей и потерял сознание.



Пришёл в себя только в Минеральных Водах, в госпитале, куда на вертолёте отправили его и тяжелораненного командира батальона. Якову перелили кровь, потом взяли на операционный стол. А через неделю врач, капитан медицинской службы, сказал, что он родился в рубашке.

– Несколько сантиметров к центру, и мне некого бы было оперировать.

– А как моя рука? – спросил Яков.

– Ничего страшного. Всё удалось сделать как надо. Будешь как новенький.

– А командир?

– Подполковник Булавко? С ним сложнее. У него ранение в живот. Ещё бы несколько часов, и тоже беды было бы не избежать. Пришлось делать большую операцию. Он в реанимации.

– Можно к нему?

– В реанимацию нельзя. Но через пару дней его переведут в общую палату. Слышал я, что ты спас его. Герой! Ну, выздоравливай...

Капитан ушёл, а Яков всё думал, что, если его демобилизуют, нужно будет серьёзно начать готовиться, попробовать ещё раз поступить в медицинский...

Домой он о своём ранении не написал. Не хотел расстраивать. Ограничился коротким сообщением:



Дорогие мои! У меня всё нормально. Надеюсь, всё это ненадолго. Обнимаю, целую, ваш Яков.



Как только командира перевели в общую палату, Яков пошёл его навестить.

Леонид Петрович лежал в палате на двух человек. Его сосед – полковник готовился к выписке.

– Ты, Лёня, не переживай, – говорил он ему. – Радуйся, что легко отделался.

– Хотелось бы верить, что будет хотеться дальше, – улыбнулся Булавко. – Слишком светлое будущее непрактично. К тому же – привык. У нас всегда добро с кулаками, а любовь с синяками.

– Ладно тебе, хохмач-самоучка, – махнул рукой полковник. – Не из Одессы ли ты?

– Призывался в Симферополе.

– Туда и езжай. У тебя большая семья?

– Жена и две дочери-невесты.

В палату, постучав, вошёл Яков.

– Вот и мой спаситель пришёл! Садись, сержант. Как ты?

– Я-то ничего. А вы?

– Всё нормально. Жизнь продолжается. Как так случилось, что мы прозевали засаду прямо под носом? Ладно, вернусь, будем разбираться.

– Надежды юношей питают, – заметил полковник, выходя. – Прежде чем устранять недостатки своих достижений, проследи, чтобы парня наградили. Я думаю, заслужил. А я пойду покурю.

Пожал руку Якову и вышел.

Подполковник Булавко долго беседовал со своим спасителем. Интересовался родителями, одобрил его желание продолжить учёбу. Сказал, что он имеет право поступать вне конкурса. Тем более, орденоносец.

– У меня не орден, а медаль «За отвагу», – заметил Яков.

– Будет и орден. Заслужил! Слышал, что сказал полковник Курбатов? А он, между прочим, начальник штаба танковой дивизии.

Они тепло попрощались. Леонид Петрович обещал обязательно навестить его в Ростове.

– Тогда смогу тебя нормально поблагодарить. А сейчас будь здоров. Мне на перевязку.



3. В феврале 1995 года младшего сержанта разведбата мотострелковой дивизии Бергмана Якова Михайловича комиссовали.

Дома он сразу же сел за учебники. За год многое подзабыл и теперь учил заново то, что когда-то неплохо знал.

Однажды он встретил Ануш, девушку, живущую в соседнем доме. Она была младше на год и сейчас готовилась поступать в университет на факультет психологии.

– Решил сделать вторую попытку? – спросила она после приветствия.

– Я упрямый осёл. Только всё приходится учить заново. Нужно привыкать к зубрёжке. Отец говорит, что на первых курсах её много. Я даже пытался начать учить латинские слова. Пока плохо получается. Но я же сказал, что упрям как осёл.

– Не упрям, а настойчив, – улыбнулась Ануш. – А зубрёжки будет много. Мне папа тоже об этом говорил.

– Но у тебя золотая медаль, экзамены не сдавать. Не нужно учить ни физику, ни химию.

– Знания лишними не бывают. Если хочешь, можем вместе готовиться. Только заниматься будем у тебя. У нас братец врубает музыку. Да и сестрички…

– Нет проблем. Когда начнём?

– Завтра. Приду в восемь.



Вообще-то девушку звали Сирануш, что по-армянски означает любовь. Но все её звали Ануш – сладострастная. И то и другое определение соответствовали её характеру. Воспитанная в смешанной семье, где мать была русской, а отец – армянином, она впитала в себя традиции и русского, и армянского народов.

Невысокого роста, с отливающими синевой волосами и огромными чёрными глазами, в которых отражался мир, Ануш была энергична и темпераментна. Звонкий голос её можно было услышать издалека. При этом в спорах отличалась сдержанностью и скромностью. Никогда не повышала голос даже когда была уверена в своей правоте. Если же отстаивающий иную точку зрения горячился не в меру, она прекращала спор и уходила.

Яков был старше её на год, считал «малолеткой», и в школе они особенно не пересекались. Его привлекали ребята старших классов. Кому-то он хотел подражать, кого-то сторонился, старался не сталкиваться.

Её мама Валентина Ивановна с трудом справлялась с хозяйством. Ануш была старшей дочерью. Помогала матери чем могла. Потом, по мере взросления, подключались и сестрички – Вера, Надя, Люба. Самым младшим был Андраник, всеобщий любимец. Он увлекался рок-музыкой, всё время стучал палочками по всему, что попадалось ему на глаза. В доме постоянно звучали дикие звуки и оглушительные барабаны.

Арменак Григорьевич Гаспарян работал главным врачом районной больницы и был давним другом Михаила Марковича. Как правило, праздники и дни рождения проводили вместе.

В четыре года Ануш научилась читать, и с тех пор лучшей её игрушкой была книжка. Она рассматривала картинки, раскрашивала цветными карандашами рисунки в специальных альбомах. В пять читала сказки, стихи Агнии Барто, Сергея Михалкова, Самуила Маршака, Корнея Чуковского… Став на табуретку, громко декламировала:

Из цветной бумаги
Вырежу кусочек.
Из него я сделаю
Маленький цветочек.
Мамочке подарок
Приготовлю я.
Самая красивая
Мама у меня!

Занималась в школе с углублённым изучением иностранных языков и дополнительно с репетитором. Учила английский и немецкий. В школе переживала, если получала четвёрку. В старших классах участвовала в олимпиадах, занимала призовые места. Куда поступать учиться после школы – такой вопрос перед нею не стоял. Она решила поступить в университет и посвятить свою жизнь психологии. От медицины отказалась сразу. Не могла переносить вида крови и страданий человека.

– К тому же у психологов больше степеней свободы, – говорила девушка. – Сегодня, наконец, поняли, что они нужны везде. А в медицине в первую очередь.

Окончила школу Ануш с золотой медалью, чем Арменак Григорьевич очень гордился.



На следующий день в назначенный час они засели за учебники. Ануш помогала Якову решать задачи по физике и химии. Рассказывала о Рентгене, который ровно сто лет назад открыл лучи, названные его именем; о судьбе Марии Склодовской-Кюри, открывшей гамма-излучение. Всего этого в учебниках не было.

Занимались они много, и взрослые их старались не тревожить. Мария Владимировна в одиннадцать часов приносила по чашечке кофе, бутерброды. Ануш в доме Бергманов чувствовала себя свободно. Ведь с детских лет привыкла считать их родственниками.



Сдавать документы в университет она пошла одной из первых. Председатель приёмной комиссии, седой высокий мужчина, взглянув на аттестат Ануш, удивлённо вскинул бровь.

– Что-то не так? – спросила девушка.

– Нет-нет, всё так. Очень даже так. Это прекрасно, что вы идёте учиться именно к нам. Расскажите подробнее о себе. Откуда вы? Кем работают ваши родители?

– Мой дедушка был фельдшером в Больших Салах. В послевоенное время у него не было ни знаний особых, ни технических возможностей, чтобы помогать людям. Но мне рассказывали односельчане моего деда, что он умел лечить больных просто словами, уверенным тоном, сопереживанием. С тех пор стала мечтать о психологии. Много читала о Павлове, о Бехтереве, о Фрейде, о нашей землячке Сабине Шпильрейн, погибшей с дочерьми в Змиёвской балке.

Председатель комиссии заметил серьёзно:

– У нас бывает конкурс и среди медалистов. Хорошо бы, чтобы у вас кроме отличного аттестата были ещё какие-то характеристики.

– Я – победительница городской олимпиады по психологии. Окончила школу с углублённым изучением иностранных языков…

Председатель что-то записал в своём блокноте.

– And what language do you speak? (И каким языком вы владеете?) – спросил он с улыбкой.

Ануш ответила ему по-английски. Рассказала, что увлекалась изучением языков и старается иностранных авторов читать на их языке.

– Вы совершенно правы. Шекспира нужно читать в оригинале, – кивнул председатель приёмной комиссии, продолжая беседу на английском языке.

– Я так не думаю, – возразила Ануш тоже по-английски. – Он писал на языке, который уже вышел из обихода. Мне нравится читать Шекспира в версиях разных переводчиков.

Видя, что девушка действительно знает английский, спросил по-немецки:

– Wussten Sie, sogar einige Sprache? Haben Sie Ihre eigene Sprache kennen? (А знаете ли вы ещё какой-нибудь язык? Знаете ли свой родной язык?)

И на это Ануш ответила на языке, на котором был задан вопрос, подчеркнув, что знает и армянский, но родным считает русский. Думает же она на русском языке. Воспитана на русской культуре.



В этот же день и Яков подал документы в медицинский университет.

Внимательно взглянув на его документы, председатель приёмной комиссии поинтересовался:

– Когда же вы успели повоевать, орден получить?

– В прошлом году провалил физику. Оказался в армии. Потом Чечня. В первые же дни попал в засаду, где меня и ранило. После госпиталя демобилизовали.

– А орден за что?

– По недоразумению. Смог убежать от разбойников. Вывел машину и спас раненных товарищей.

Председатель внимательно посмотрел на юношу.

– Скажите, Михаил Маркович Бергман не ваш ли родственник?

– Отец.

– Почему же вы в своей биографии не написали, что участвовали в боевых действиях?

– Я написал, что служил в армии, – ответил Яков.

Председатель не стал уточнять, но сделал пометку в его экзаменационном листке, заметив:

– Скромность не всегда похвальна, молодой человек…



Вечером Яков предложил Ануш пойти в филармонию?

– Как ты на это смотришь?

– Полоцательно, – улыбнулась Ануш.

– Хорошо, что не отрижительно, – обрадовался молодой человек. – Я люблю классическую музыку. Сегодня выступает камерный ансамбль «Камерата». Руководит им приятель отца, заслуженный артист Валерий Владимирович Хлебников. В сегодняшней программе у них потрясающие произведения. И играют в «Камерате» музыканты такого же уровня. Прекрасный ансамбль. Только не знаю, почему они так назвали свой коллектив?

– Чего же тут непонятного? – удивилась Ануш. – «Камерата» на итальянском означает «компания», «кружок».

– Любопытно... Я за тобой зайду в шесть. Начало в семь.

– Сейчас такое творится в мире, что и ходить куда-то опасно. Никак не могу успокоиться из-за событий в Будённовске. Погибло столько людей.

– Сто двадцать девять. Более четырёхсот раненых, – уточнил Яков.

– Будем верить, что в Ростове не повторится Будённовска.



В первом отделении Академический симфонический оркестр Ростовской филармонии исполнял потрясающую музыку Шнитке к фильму «Список Шиндлера» и Вторую симфонию ростовского композитора Геннадия Толстенко.

Во втором отделении выступала «Камерата». Играли Баха, Грига, Чайковского, Скрябина.

– Я очень тебе благодарна, – сказала Ануш, когда они возвращались домой. – Редко хожу в филармонию. Теперь обязательно буду выкраивать время, бывать на концертах.



Вступительные экзамены Яков сдал отлично и был зачислен в четвёртую группу первого курса лечебного факультета.

– Знаешь, папа, я верил, что поступлю. И не только потому, что в этот раз был лучше подготовлен к экзаменам, но и потому, что видел, как ко мне относятся.

– Веру, сын, можно определить как полное согласие между сознанием и подсознанием, – ответил Михаил Маркович. – Она предполагает однозначное соответствие мысли и чувства. Впрочем, ты всё это скоро будешь изучать. Человек без веры жить не может. Он обязательно должен во что-то верить. И это хорошо.

В университете Яков категорически отказался быть старостой группы. Верный семейным традициям, учился старательно, но избегал шумных студенческих компаний. В группе дружил с Андреем Григорьевым. Вскоре к ним присоединились и Ольга Володина. Они вместе зубрили анатомию и латынь, готовились к семинарским занятиям и зачётам.

В конце семестра Яков сделал доклад, посвящённый Ивану Петровичу Павлову. Доклад был хорошо иллюстрирован. Видно было, что студент использовал отечественную и зарубежную литературу. Ассистент рекомендовал его работу представить на научной конференции студенческого общества. По итогам конференции публиковался сборник работ. Напечататься в нём было приятно и почётно.

– Знаешь, папа, – сказал Яков, – я, наверное, буду специализироваться по неврологии.

Михаил Маркович взглянул на сына и, отставив в сторону стакан кефира, который обычно пил вечером, ответил:

– В наше время шутили, мол, терапевт много знает, но ничего не делает. Хирург много делает, но ничего не знает. А невропатолог ничего не знает и ничего не делает. Но я убежден: хороший невропатолог много должен знать и многое может делать. Впрочем, как и врач любой другой специальности, если, конечно, он Врач.

В университете Ануш тоже участвовала в работе научного кружка. Делала доклады. Её статью опубликовал английский журнал «Social Psychology and Society» («Социальная психология и общество»). По рекомендации заведующего кафедрой в конце года свою работу она доложила на ежегодной конференции научного студенческого общества, материалы которой были опубликованы в Вестнике РГУ.



Как-то, за месяц до окончания учебного года, Ануш слушала лекцию приехавшего из Москвы психолога. Его интересовало, как проводится работа со студентами. Расспрашивал их о том, что они делали. Когда настал черёд отчитываться Ануш, она, ничуть не смущаясь, стала подробно рассказывать, какие проводила исследования.

– Я в детском садике пыталась определить, как дети понимают слово «любовь». В полдень воспитательница группы стала нервничать, смотреть на часы. «Вы куда-то торопитесь?» – спросила я.

Воспитательница ответила, что в это время с разрешения заведующей обычно уходит на полчаса домой к мужу, оставляя детей на нянечку. Должна покормить его. Сам он не сможет. У него болезнь Альцгеймера.

Я поинтересовалась, будет ли он волноваться, если она задержится.

«Нет, – ответила она. – Волноваться он не будет». Он не узнавал её последние пять лет. Зато она помнила его. Сказала, что с ним была счастлива.

Я успокоила её и сказала, что присмотрю за детьми. Она ушла, а я продолжила работу с детьми.

Целью моей было найти самого заботливого ребёнка.

Я спросила детей, что такое любовь, и они отвечали совершенно по-разному.

«Любовь – это когда девочка надушивается, а мальчик – одеколонится и они нюхают друг друга», – сказала одна.

«Любовь – когда ты говоришь мальчику, что тебе нравится его рубашка, и тогда он носит её каждый день», – сказала другая.

«Я знаю, что моя старшая сестричка любит меня, потому что отдаёт мне все свои старые платья, а ей покупают новые».

«Любовь – это когда ты улыбаешься даже тогда, когда очень устал», – резонно заметил другой малыш.

Через некоторое время вернулась воспитательница. Узнав, что меня интересует, она сказала, что один из её воспитанников, Женя Кузнецов, лучше всех понимает, что такое любовь.

Я спросила:

«Как же он её понимает?».

И она рассказала такую историю:

«Ему недавно исполнилась пять лет. Однажды мы гуляли с детьми в городском саду и он увидел, что женщина, сидящая на скамейке, тихо плачет. Мальчик подошёл к ней, залез на колени и просто там сидел. Женщина перестала плакать. Когда я его спросила, что же такого он сказал тёте, он ответил: «Ничего. Я просто помог ей плакать».



Московский профессор высоко оценил рассказ Ануш.

– Вам следует специализироваться на детской психологии. У вас это получается.

Профессор прочитал лекцию, которая произвела на Ануш сильное впечатление. Говорил, что в основе поведения животных и людей лежит рефлекторная деятельность нервной системы. Дрессировка – не что иное, как выработка условных рефлексов у животных. И счастье человека тоже можно выработать с помощью условных рефлексов. Но, заметил лектор, нужно помнить, что у каждого своё понимание счастья и не стоит добиваться, чтобы другой человек понимал его по-вашему. Вырабатывать условный рефлекс, закрепляющий желаемое поведение, нужно только на поощрении.

– Счастье предполагает удовлетворённость собственной жизнью. Чтобы стать счастливым, нужно непредвзято оценивать свои достижения и неудачи. Постоянное недовольство окружающими, работой, отсутствие мечты превращает нас в пессимистов. Я убеждён, что счастье – это когда есть цель, к которой стремишься, есть совесть, которая определяет ваше поведение и, наконец, есть чувство сострадания к тем, кто всего этого не имеют. Их боль должна отражаться в ваших глазах, в вашем сердце. В нашей жизни нет ничего случайного. Случайность – это закономерность, причин которой мы не понимаем. Всё познается в сравнении. Попробуйте разобраться в себе. Это непросто, но вполне достижимо. И скоро поймёте, что стали мудрее. И счастливее.

Лектор утверждал, что каждый человек должен и даже обязан быть счастливым.

– По мнению академика Льва Ландау, – сказал он, – для счастья необходимы: работа, любовь, общение с людьми.

В заключение он призвал студентов вырабатывать у себя условный рефлекс радости жизни и быть счастливыми.



4. Ануш часто вечером заходила к Бергманам, общалась с Михаилом Марковичем, восхищаясь его эрудицией, культурой. И он с удовольствием и неподдельным интересом разговаривал с девушкой, стараясь на самые сложные вопросы отвечать понятными ей словами. Порой их разговоры затягивались до позднего вечера.

Ануш всё больше стали увлекать эти беседы, она начала ловить себя на мысли, что, идя к Якову, больше хотела увидеть его отца.

И Михаил Маркович тоже с удовольствием общался с девушкой. Ждал её прихода, продумывая, о чём бы ей ещё рассказать. Часто думал о ней. Но боялся признаться даже себе, что дочь старого друга, девчушка, выросшая у него на глазах, увлекает его не просто как интересный, любознательный собеседник.

Говорили они на разные темы. Михаил Маркович неплохо разбирался не только в медицине, но и в истории, музыке, политике, религии. Девушке эти беседы очень нравились. Постепенно его взгляды становилось её мнением, и она была рада этому.

Однажды в разговоре с нею Михаил, как она уже давно мысленно его называла, сказал, что нужно уметь задачи решать нестандартными методами. Рассказал притчу о том, как однажды учитель, показав лист бумаги с кляксой посередине, попросил своих учеников подробно описать, что они видят на бумаге. В конце занятия собрал все ответы и стал их зачитывать вслух. Ответы были разными. Кто-то старательно описывал кляксу, находил сходство её с чьим-то профилем или животным.

Но никто кроме кляксы ничего не видел.

Никто не написал о белой части бумаги.

– То же самое происходит и в жизни, – продолжил Михаил Маркович. – У нас всегда есть причины радоваться. Но мы сосредотачиваемся только на том, что нас тревожит, на грозящей опасности, угрозе. Такова природа всех живых существ. Нас волнуют проблемы со здоровьем, отсутствие денег, сложные отношения на работе или дома с родственниками. Между тем, плохого гораздо меньше, чем хорошего. У нас есть любовь, забота близких, уважение друзей, интересная работа. Нужно наслаждаться каждым мгновением жизни!

Ануш была с ним согласна. Несколько дней ходила под впечатлением этого рассказа. Удивлялась, что к Якову относится, как к брату, тогда как к его отцу – совершенно иначе. Радовалась и боялась этого, нового для неё чувства. Давно поняла, что любит Михаила Марковича. Сначала испугалась. Потом привыкла к этой мысли. Перед её глазами стояла картина Василия Пукирёва «Неравный брак». Убеждала себя, что неравенство было не столько в возрасте, сколько в социальном положении. Вспоминала тех, у кого разница в возрасте была ещё большей. Рисовала в своём воображении разные картины, мысленно беседовала с ним, делилась самым сокровенным, чего не делала ни с кем: ни с родными, ни с друзьями. Потом снова и снова убеждала себя, что Михаил женат, что он на двадцать три года старше, что он друг её отца, да и не думает о ней вовсе… Но её всё равно тянуло к нему. Она придумывала новые и новые поводы, чтобы зайти к соседям вечером. При этом спокойно общалась с Яковом, тщательно скрывая своё чувство к его отцу. Уговаривала себя, что счастлив не тот, кого любят, а тот, кто любит. Он стал самым близким и самым желанным для неё человеком. Ни о ком другом не могла и думать. Боялась, что кто-нибудь догадается о её «преступном» чувстве. Но её неодолимо тянуло к нему. Хотела слышать его голос, видеть его. Он для неё стал всем!



В группе Яков дружил с Андреем, высоким светловолосым парнем с серыми глазами и выраженными мышцами торса. Жил он с родителями недалеко от Дворца культуры завода «Ростсельмаш». Отец его работал токарем на заводе. Мать – медсестрой в поликлинике.

Андрей был мастером спорта по гимнастике, и при поступлении в университет это сыграло решающую роль. Заведующий кафедрой физкультуры лично ходил в приёмную комиссию и объяснял, как важно, чтобы Григорьев был принят в их вуз.

Учился Андрей без напряжения. Вечерами подрабатывал санитаром в клинике. После третьего курса его перевели на должность медбрата. Часто дежурил и даже участвовал в операциях.

Весёлый, остроумный, не пропускающий ни одной юбки, он был воплощенной в реальности мечтой девушек. Щедро дарил себя, но после двух-трёх свиданий расставался без сожалений. Боялся, что девушка привыкнет к нему, чего он не хотел. Расставался легко, продолжая весело общаться, даже дружить. И ни одна из них на него не обижалась. А он, улыбаясь, говорил, что любит их как жизнь, не может без них обойтись.

В их компании была и Ольга Володина, высокая, физически сильная казачка с большой грудью и выраженным желанием выйти замуж во взгляде. Русые волосы, серые глаза, ровный острый нос и яркие губы Андрея не могли оставить её равнодушной. «Андрей – увлекающаяся натура, – мысленно объясняла она себе его поведение. – Живёт легко и всем желает добра. Ни одна девушка, с кем он «крутил» роман, не обижалась. С самого начала предупреждал, что более всего любит свободу и проповедует свободную любовь. На заре советской власти она была широко распространена не только на Западе, но и у нас. Её открыто проповедовала, например, Александра Коллонтай…»

Ольга думала об Андрее и Якове, но друзья видели её нацеленность кого-то затянуть в постель, а потом повести в загс, и старались реже с нею общаться.

А стройная красивая казачка тянулась именно к ним. Не пропускала возможности быть рядом, делать что-то вместе. Всегда поддерживала их, и те к ней привыкли настолько, что стали терпимо относиться к её присутствию.

А на третьем курсе, увидев, как легко она согласилась сдать кровь, чтобы спасти больного с тяжёлым кровотечением, у которого была редкая группа крови, ребята и вовсе приняли Ольгу за «свою».

Она всегда защищала Андрея, потому что была к нему неравнодушна. Но… в это время он был увлечён девушкой с педиатрического факультета. Всем на удивление, гулял с нею уже две недели!

Как-то Андрей признался, что попал в медицину «по недоразумению».

– Не знал, куда идти. Сначала хотел податься в институт кинематографии. Думал учиться на режиссёра. Давно пишу стихи, сценарии. В школе все вечера ставил. Придумывал и писал тексты для капустников.

– Мечтаешь стать литератором? – улыбнулась Ольга. – Но с твоей грамотностью на филфак ты не прошёл бы. К тому же вспомни, сколько было прекрасных врачей-писателей. Чехов, Булгаков, Вересаев... Всех не перечесть. Будешь в медицине встречаться с разными людьми, знакомиться с разными судьбами, историями. Темы и сюжеты будешь брать из историй болезни, как это делали авторы детективов, которые работали следователями или оперативниками.

И действительно, на дежурствах он, наблюдая больных, записывал в толстую тетрадь всевозможные случаи, которые его чем-то «зацепили».

У него всегда было много дел. Куда-то торопился, встречался с друзьями-спортсменами, писал стихи, тексты песен. Общался с молодыми поэтами, спорил. Весело декламировал:

Моя весёлая натура,
Краснея, создаёт халтуру.
На прощанье не писал стихи я –
Это не моя стихия.
Хвалебных од я тоже не писал,
Я, как и ты, всё лирику кропал.
Корова дойная, и много молока.
Но чувствую, что это лишь пока.
Пока! И не приписывай ты к позе.
Хочу себя попробовать я в прозе.
И ещё:
Муха бьёт по стеклу в истерике.
Моль у лампочки голову вскружила.
А я снова распускаюсь в лирике,
Прозаические подтянув удила.
Чтобы хорошо писать,
Козявка не помеха нам.
Мало глаза намётанного, зоркого.
Побольше читать бы Антона Чехова
И Алексея Максимыча Горького…

Восьмого марта 1997 года их компания, которую Андрей называл «Могучей кучей» по аналогии с «Могучей кучкой» русских композиторов, отмечала женский день. Пришла и Ануш, надеясь увидеть Михаила Марковича, но он был в больнице. Привезли тяжёлого больного, и дежурный врач попросил его приехать.

Все были голодны. Накрыли стол в гостиной. Выпили за «милых дам», и, как всегда, самым вкусным на таких посиделках были разговоры, споры, шутки и анекдоты. Им было интересно друг с другом.

Андрей читал стихи, посвящённые этому замечательному празднику:

Поклонник женской красоты,

Я не ханжа, и не повеса,
И не теряю интереса
Вам, женщины, дарить цветы…

Потом, практически без остановки, с улыбкой глядя на девушек, принялся декламировать другое своё стихотворение:

Жучок-светлячок
Фосфорится в ночи,
Он как язычок
Догоревшей свечи.
Мелькнёт до утра
Золотистой звездой,
Искринкой костра
Над болотной водой.
Давай помолчим,
Погрустим. Не беда,
Я тоже в ночи
Свечусь иногда.
Средь звёзд золочёных
Я вижу одну…
В глазах её чёрных
Всю жизнь я тону…

Ему дружно аплодировали. Ольга, зная, кому было посвящено это стихотворение, вдруг, насмешливо произнесла:

– Андрюша не антисемит. Любит и евреек!

Но, увидев, что никто не поддержал её шутку, замолчала, не понимая, почему никто не смеётся.

Чтобы как-то разрядить обстановку, Ануш попросила Якова сыграть любимую песню его мамы.

Яков подошёл к пианино. Открыл его и стал громко, чтобы слышала мама, петь популярную еврейскую песню, виртуозно себе аккомпанируя:

Ломир алэ инэйнем, инейнем
Йонтов мэкабл понем зайн,
Йонтов мэкабл понем зайн.
Ломир алэ инейнем, ломир алэ инейнем
Немен а бисэлэ вайн.

Закончив петь, кратко пояснил:

– Это заздравная песня, которую обычно поют, кого-то чествуя. Переводятся эти слова примерно так: «Давайте все вместе пожелаем друг другу счастья и выпьем немного вина!». За точность перевода не ручаюсь. Но смысл такой.

Потом он стал играть мелодии Дунаевского.

Заговорили о том, что унизительно и позорно, представляя свою страну на конкурсах, петь иностранные песни. Их можно и нужно исполнять у нас на концертах, чтобы знакомить россиян с другими культурами. Но на конкурсе Евровидения нужно исполнять песни наших композиторов и на своём родном языке.

Андрей спел старую песенку, услышанную от родителей. Яков ему подыграл.
Протекла крыша нашего дома,
И сквозь дыры видна нам заря.
Позвали тут жильцы управдома,
Показали в квартире моря.
Управдом посочувствовал очень.
Да, придётся мне вас пожалеть.
Но скажите вы мне, между прочим,
Что я с этого буду иметь?!

Потом, взглянув на Ольгу и, улыбнувшись, продолжил:

Как-то парень гулял по бульвару,
Повстречался с девчонкой одной.
И любовь была в полном разгаре,
Предложил стать законной женой.
Улыбнулась она ему бойко,
Избегая в глаза посмотреть.
Я согласна любить вас, но только,
Что я с этого буду иметь?!

Ануш подумала, что у неё в университете не бывает таких посиделок.

Время летело незаметно. Андрей перешёл работать в приёмный покой районной больницы, в которой главным врачом был отец Ануш. Получив разрешение у заведующего хирургическим отделением, всё свободное время пропадал в операционной. К нему привыкли. Он помогал записывать протоколы операций в журнале. Мыл инструменты. Отвозил прооперированных больных в реанимацию. А однажды заведующий отделением разрешил ему «помыться на операцию»!

Он щёткой тщательно вымыл руки до локтей по методу Спасокукоцкого-Кочергина, мысленно повторяя последовательность действий. Потом его облачили в коричневый от частой стерилизации халат, повязали маску, и он стал к операционному столу! И совсем было неважно, что всё время он держал крючки, расширяя операционное поле. Но весь ход операции он прекрасно видел и понимал.

Ольга по-прежнему вела осаду крепости по имени Андрей. Как-то сказала, что ему не повезло: его новая девушка уж очень избалована, и ему её не добиться. На что он ответил:

– Настоящий мужчина всегда добьётся того, чего хочет женщина.

Ольга встревожилась. Неужели этот Аполлон ускользнёт от неё?

– В этом деле нельзя останавливаться, – продолжала убеждать его Ольга. – Жизнь – в движении. Не задерживайся!

– Разве ты не знаешь, – воскликнул Андрей, – что чем больше счастливых браков, тем больше счастливых разводов!

– Если кто тебя и понимает, так это я, – не сдавалась Ольга. – Ты всегда отдаёшь себя полностью. Я тоже…

– А берёшь деньгами? Не говори так больше. Ты же не продаёшь свою любовь! Нужно уметь её дарить!

– Я не проститутка и одариваю только при большом чувстве. И тебе я готова её подарить! Бери! Не пожалеешь. При этом ты ничем не будешь мне обязан. Предлагаю рай на земле!

– О чём ты?! В раю скучно. Там же бесполые существа и любовь совсем не такая, как на грешной земле. Не хочу в рай! Здесь у меня свой гарем. А тебя я люблю как друга!



Ануш продолжала часто приходить к соседям. Находила повод о чём-то спрашивать у Михаила Марковича. И не было случая, чтобы он ей не рассказал новое и интересное, не поделился своим мнением. Она иногда спорила с ним. Но почти всегда после размышлений приходила к выводу, что он был прав.

Как-то специально завела разговор о том, что, может быть, и не так уж безосновательно Рейган назвал в своё время СССР «Империей зла».

Михаил Маркович взглянул на неё и спокойно ответил:

– Не зря. Только и они далеко не ангелы.

Он взял с полки книгу, открыл место, заложенное закладкой.

– Послушай, что написал физиолог Павлов ещё в двадцатые годы: «Мы жили и живём под неослабевающим режимом террора и насилия». Или ещё: «Многолетний террор и безудержное своеволие власти превращают нашу азиатскую натуру в позорно рабскую. А много ли можно сделать хорошего с рабами? Пирамиды? Да, но не общее истинное человеческое счастье».

Михаил Маркович отложил книгу и внимательно взглянул на девушку.

– С тех пор мало что изменилось. Сменились правители. Но если хорошо подумать, то можно увидеть, что власть у нас та же и порядки те же. Только теперь всё больше себе в карман. Ненавидим Запад и Америку – и стараемся им подражать. Сочувствуем умом и голосуем сердцем. Возмущаемся и терпим. Никто, как мы, не может терпеть того, что творится на самом верху. А потом каждый новый правитель критикует прежнего, не понимая, что и его ждёт та же участь. У нас даже пели такую песенку:

Царь Николашка правил на Руси,
Он был дурак, кого ты ни спроси.
При нём водились караси,
И поросились пороси,
И много было чего выпить-закусить…

Михаил Михайлович пел вполголоса. Окончив, сказал, что такие песенки были популярны в его молодые годы.

– Но я думаю, – продолжал он, – что тут нечего обсуждать. Лучше давай поговорим о счастье. О том, как его добиться и сохранить. Что ты понимаешь под словом счастье? Как стать счастливым?

– По мнению Ландау, – ответила Ануш, – человек должен активно стремиться к счастью, любить жизнь и всегда наслаждаться ею. Он даже вывел формулу счастья. Считал, что человеку, чтобы почувствовать себя счастливым, нужны работа, любовь и общение. Без любви жизнь лишена смысла. Она, как говорил Белинский, – поэзия и солнце жизни.

– Я с ними согласен, – улыбнулся Михаил Маркович. – Без общения жить действительно нельзя. Человек – существо общественное. Именно поэтому я рад, что у нас с тобой сложились такие отношения…



Жизнь Ольги Володиной была заполнена пёстрыми событиями. Она снимала однокомнатную квартиру недалеко от медицинского университета. Её отец Владимир Васильевич, курирующий в администрации Багаевского района здравоохранение, договорился с хозяйкой не только о жилье, но и питании дочери. Мечтал, что после окончания учёбы она вернётся в станицу и со временем сменит его.

Высокий, русоволосый, с обветренным лицом, он был добрым человеком. Мог пить не хмелея. Гордился своим казачьим происхождением и, выпив, громко распевал:

 По Дону гуляет казак молодой…


Мать Ольги Анна Григорьевна преподавала в школе русский язык и литературу. Восхищалась шолоховским «Тихим Доном», старалась зажечь любовь к этому замечательному произведению и в своих учениках.

– Михаил Александрович, – говорила она, держа в руках сборник статей о Шолохове, – всегда заступался за страждущих и невинно пострадавших, как это делали и Лев Толстой, и Владимир Короленко, и многие русские писатели. Вспомните Александра Сергеевича Пушкина, как он «милость к падшим призывал»…

Из поэтов ей нравился Владимир Фирсов. Часто, закрыв глаза, распевно декламировала его стихи:

Тишина над тихим Доном.
Тишина…
Только слышно, как в затонах
Плещется луна.
Только на берег сыпучий
Набежит волна,
И опять стоит на круче
Тишина…
Старшая их дочь Мария работала учительницей младших классов в той же школе, что и мать. Жила у родителей. Её муж Николай, водитель отца, был малоразговорчивым парнем, увлекался техникой и рыбалкой. Детей у них не было, хоть женаты были уже четыре года, и это более всего огорчало не столько молодых, сколько Владимира Васильевича и Анну Григорьевну.

Большой кирпичный дом их стоял у самого Дона. Во дворе сад, огород, курятник. В сарае набирал вес поросёнок.

Владимир Васильевич считал, что жить в районе и покупать фрукты и овощи, яйца и мясо на рынке – аморально. В свободное время Анна Григорьевна возилась в огороде, а он в саду. Делали заготовки на зиму: солили капусту, консервировали в баллонах помидоры, огурцы. Солили арбузы. Из чёрного винограда давили вино. Вялили рыбу. Дел было много.

Николай исполнял роль подсобного рабочего. Впрочем, он и не претендовал на иную.

В школе Ольга училась хорошо, но никогда не мечтала о медицине. Ей было всё равно, куда поступать. Наслаждалась молодостью. После десятого класса закрутила любовь с водителем школьного автобуса, который был старше её лет на десять. Весёлый, всегда демонстрирующий своё «пролетарское» происхождение и «казачество», он любил показать силу и от драки получал больше удовольствия, чем от секса.

Они часто ездили на природу. Ольга мечтала о свадьбе, но в станице появилась фельдшерица с ребёнком, в которую влюбился её жених.

Тогда она и решила стать врачом, чтобы он понял, на кого её променял.

Получив направление из районной администрации, она без труда исполнила свою задумку. Глава администрации оплатил её учёбу, надеясь, что она вернётся и будет работать в районе. Попала в четвёртую группу лечебного факультета.

Очень скоро она забыла свою первую любовь и сосредоточилась на парнях старших курсов. Но после того как Андрей из её группы занял первое место в городе в соревнованиях по гимнастике, Ольга обратила на него внимание. Ей всё в нём нравилось. Ольга надеялась, что сумеет без особого труда его заарканить. Но когда он вырвался из расставленных ею силков, обиделась и снова переключилась на других парней.

Потом на короткое время увлеклась Петром с санитарного факультета, сыном сальского прокурора. Вёл он жизнь «золотой молодёжи», ездил на такси, питался в ресторане. Всегда был в окружении таких же, как и он, мажоров. Думал два раза в день. Остальное время – переживал. Зато прекрасно разгадывал кроссворды, при этом не стеснялся признаваться, что за всю жизнь не дочитал до конца ни одной книжки.

Его мучили три вопроса: что делать, куда послать и как похудеть.

Ольга скоро поняла, что Петя мечтает работать у себя в Сальске.

– Я лучше в Сальске буду первым, чем в Ростове затеряюсь в толпе, – говорил он. Любовь – безумие, но не безумствуют только кретины. Это дар, а не долг. Умного счастья не бывает…

Это никак не соответствовало её планам. С тех пор он для неё перестал существовать. Правда, пришлось сделать аборт.

С девушками своей группы не дружила. Тянулась к ребятам. На вечере под гитару, стараясь им понравиться, громко пела любимую песню отца:

 По Дону гуляет, по Дону гуляет,
 По Дону гуляет казак молодой…

К концу третьего курса она уже была равноправным членом «Могучей кучи», называла ребят мушкетёрами, предназначив себе роль Д’Артаньяна.

– Он гасконец, а ты казачка, – улыбнулся Андрей. – Ты у нас будешь миледи Винтер. И не смотри на меня так. Я твоего яда не боюсь!

Как-то, услышав от Ануш восторженные слова о Якове, Ольга поняла: вот кто может стать её целью. «Папа заведует хирургическим отделением в городской больнице, сам успел повоевать, получил орден, медаль… Этот уж точно никуда из Ростова не уедет».

Оценивать людей, выбирать друзей научил её отец. Она привыкла ему верить. Умела поддержать разговор, рассказать анекдот и даже выпить, если этого требует цель.

Но проходило время, а Яков всё не обращал на неё внимания. Считал, что сначала нужно получить диплом, стать специалистом, потом уже можно будет думать о семье. Не сидеть же у родителей на шее!

– Жизнь пройдёт, – говорила Ольга. – Не пожалел бы… не упустил бы своего счастья.

Андрей видел старания Ольги. Как-то, когда ребята отмечали её день рождения, громко произнёс слова из «Евгения Онегина»:

Чем меньше женщину мы любим,
Тем больше нравимся мы ей…

Ольга ничуть не смутилась. Ответила с улыбкой:

– Но эти пушкинские слова мне запомнились несколько иначе:

Чем меньше женщину мы больше,
тем больше меньше она нас…

– Так в чём же дело? Бери крепость на абордаж, – улыбнулся Андрей. – Любые методы хороши, если они приводят к цели.

– А Яков утверждает, – с сожалением ответила Ольга, – что не всегда цель оправдывает средства. Говорит, что так можно оправдать и убийцу. Но кто определил, что нравственно, а что – нет?! Десять заповедей?

– Я что-то не пойму: ты верующая и суеверная одновременно? Сворачиваешь с пути, когда чёрная кошка переходит тебе дорогу? Ну, а я – язычник с православным лоском. Крещусь и матерюсь одновременно.



5. В мае 2001 года в доме у Якова «мушкетёры» готовились к государственному экзамену по терапии. Один читал по учебнику, другой – по конспекту, а Ольга рассказывала, что запомнила. Все друг друга дополняли, уточняли или поправляли.

Занимались до позднего вечера. Мария Владимировна кормила всех обедами, после которых Яков с Андреем обычно курили в беседке, а Ольга в комнате с интересом разглядывала фотографии, сувениры, подаренные Михаилу Марковичу, книги.

Рассматривая семейный альбом, вдруг наткнулась на старинную фотографию, на которой был запечатлён академик Павлов с какой-то дамой. Подумала: «Чего вдруг в семейном альбоме держат эту фотографию? Впрочем, это может быть и не Павлов, а просто человек, очень на него похожий».

Пролистав ещё несколько страниц, нашла ещё две фотографии, в которых среди каких-то людей был и Павлов.

– Какое отношение имеет Павлов к вашей семье? – спросила она, насмешливо взглянув на Якова, вошедшего в комнату.

– Он мой прадед, – спокойно ответил тот. – Моя прабабушка была женой Ивана Петровича. Но хватит лирики. Труба зовёт. Нам сегодня нужно пройти ещё две темы.

Однако Ольгу не так просто было утихомирить. «Шутка ли, – подумала она. – Яков успел повоевать, получить орден. А теперь ещё оказался родственником не кого-нибудь, а самого академика Павлова! И никогда никому об этом не говорил, не хвастал. Нет, вечером нужно будет его поподробнее расспросить».

Когда настало время уходить, Ольга попросила рассказать, «каким боком» Павлов является ему родственником.

– Я же сказал – это мой прадед. Женился на ростовчанке Серафиме Васильевне Карчевской, которая и была бабушкой моей мамы. Окончив гимназию, она поступила на Женские педагогические курсы в Петербурге, получила диплом педагога. Там и познакомилась с Иваном Петровичем. Её ведь на самом деле Сарой звали. И Иван Петрович, кстати, так её дома и называл. Родители его были против их брака в связи с еврейским происхождением невесты. Тогда молодые приехали в Ростов, где жила её старшая сестра. Она была замужем за Евстигнеем Хмельницким, вскоре избранным городским головой.

– И ты всё время это скрывал?! – воскликнула Ольга, задыхаясь от восторга. – Ты совершенно непрактичен, – проговорила она возбуждённо. – А ещё еврей! Впрочем, что в тебе еврейского?!

– Всё во мне еврейское. И что с того, что Сара-Серафима вышла замуж за Павлова? Что с того, что академик Павлов мой предок? В этом нет моей заслуги. Гордиться можно только своими достижениями. При этом тоже не зашкаливать в эмоциях. Не зазнаваться. Говорят же, гордость – не порок, а большое свинство. Это может быть интересно биографам Павлова, историкам, пишущим об этом периоде его жизни…

На Андрея же вся эта история не произвела впечатления.

– Если ты хочешь знать, – сказал он, обращаясь к Ольге, – я дальний родственник князя Владимира, крестившего Русь. А мой пра-пра, Бог его знает, сколько раз ещё прапрадед – Соловей-разбойник. И вообще, простыми и круглыми бывают только дураки. Я тут вспомнил песенку Визбора о Павлове.

Андрей прикрыл глаза, пытаясь вспомнить текст, и запел:

Иван Петрович, мой сосед по дому,
Был с детства самым мирным среди нас
Пока кобель какой-то незнакомый
Не покусал его в недобрый час...

Мало ли кто на ком женился! И я по молодости чуть было не женился. Спасла мама – пришла пораньше и забрала меня из садика...



Последний государственный экзамен друзья сдали 22 июня. У ребят было ощущение, что преодолено ещё одно препятствие на пути к счастью. Сколько их ещё будет, не знал никто.

После экзамена договорились пойти в воскресенье на пляж.

– Хочу отдохнуть. Начинается новая жизнь, – проговорил Андрей. – Возьмём побольше бабла и – на весь день на природу!

– А я прихвачу гитару и фотоаппарат, – кивнула Ольга. – Хочу вас запечатлеть на память в голом виде. Нам нельзя терять связь друг с другом. Мне обещал Главный психоневрологического диспансера место ординатора. Не бог весть что, но я давно хотела поближе познакомиться с господином Гипнозом.

– Гипнозом? – удивился Андрей. – А что, можно научиться гипнотизировать? Я думал, что им владеют особенные люди.

– Ну, что ты, – воскликнула Ольга, довольная тем, что заговорили на тему, в которой она чувствовала себя более подготовленной. – Им не обладают, а овладевают! Но это лишь метод, после которого нужно проводить соответствующее внушение. А для этого нужно быть врачом! Я уже пробовала вводить в гипноз Машу Ведерникову.

– Эта курица уснёт и без гипноза, – улыбнулся Яков. – Ты попробуй загипнотизировать меня.

– Нет проблем! Только потом меня не ругай.

– Чего мне тебя ругать? Сам напросился. Итак, встречаемся в воскресенье часов в десять. Ехать на пляж не близко.

– В честь окончания университетской каторги, – вдруг громко заявила Ольга, – я вас угощаю такси! Заеду к десяти. Кстати, на пляже есть и ресторан. Я возьму гитару. Рассчитывайте на целый день.

В субботу вечером Яков позвонил Ануш и предложил пойти на пляж.

– Мы с ребятами собрались воскресный день провести на Дону. Идём с нами!

– Вообще-то я хотела позаниматься. Мне дали на пару дней интересную книгу.

– Там почитаешь. Идём!

– Уговорил.

– К десяти Ольга подъедет за нами на такси.

– Ну и ну! Раньше мушкетёры ездили на лошадях, а сегодня, как буржуи, на такси.

Ровно в десять к дому Якова подошла машина, в которой уже сидели Ольга и Андрей. Увидев Ануш, они вышли из машины.

– Привет учёным, – сказал Андрей. – Ты с нами?

– Если не возражаете.

– Здорово, – воскликнула Ольга. – Все готовы? Поехали!

Машина развернулась и поехала на левый берег Дона.

Погода стояла прекрасная. Настроение было чудесным. Сдали государственные экзамены. Впереди – неизвестность.

– Плохо, что сейчас нет направлений на работу после окончания университета, – сказал Андрей. – Все стремятся остаться в городе. На селе врачей через несколько лет не будет хватать. Многие, узнав, какие у врачей зарплаты, вообще уходят из профессии. Только не говорите мне о высоких материях! Кушать каждый день хочется!

– Прошло время земских врачей, участковых больниц, – заметил Яков. – Наступила эра крупных медицинских центров, оснащённых современным дорогостоящим оборудованием, укомплектованных высококвалифицированными кадрами. В районе должна оказываться лишь неотложная и скорая помощь. А чтобы там были врачи, их нужно обеспечить достойной зарплатой. Выделять квартиры, может, даже дома. Давать какие-то льготы…

– А по мне, – сказала Ольга, – не нужно впадать в крайности. Где-то нужно давать направления на работу. Где-то разрешать самоопределение. Россия – страна огромная, и условия между населенными пунктами в разных её областях и краях разные. Мне кажется, каждый университет эту проблему должен решать, учитывая ситуацию в регионе, в котором он расположен.

Ануш в этом разговоре участия не принимала. Она уже год, окончив учёбу, преподавала в университете на кафедре психологии и была вполне довольна своей работой.



Когда друзья пришли на пляж, там уже было много народа. Невдалеке у самой воды росла ива. Под нею они и разместились, расстелили коврики.

– Какой же у нас неблагоустроенный пляж, – недовольно произнесла Ольга. – Прошлым летом я отдыхала в Турции. Есть там курортный городок Бодрум. Ничего особенного, но какая чистота! Какой сервис!

– Ты же сказала: «курортный городок», – заметил Яков. – У нас поставили бы кабинки для душа, лежаки. Пусть за плату. Ведь у города на это денег нет. Нужно не на словах, а на деле помогать малому и среднему бизнесу.

– А нет денег, потому что крадут, – добавил Андрей. – Мы – это мы! Что об этом говорить?! Воруют все, от министров и генералов до дворников и продавцов на рынке. На этом стояла и стоять будет наша русская земля. Появились олигархи, у которых дворцы за границей, яхты и самолёты. И никто у них не спрашивает: «Откуда деньги, Шур»? Да и как спросить, когда сами такие. Доверия у меня нет ни к кому. Знаю, в какой стране живу… Но... «Родину себе не выбирают».

– А по мне – родина там, где тебе свободно дышится, – сказала Ольга. – Где ты нужна людям, где за свой труд получаешь достойную зарплату. Где есть Закон и свободный Суд. Где…

– Тебе пора на небо. На нашей грешной земле такого места нет, – сказал Андрей. – По телевизору не стесняются показывать ужасы, – продолжал он, – бандитов, продажных ментов, вороватых чиновников. Стрелялки на всех программах. Вот я и говорю: где мы живём?! И кто принимает решение о назначении министра обороны или мэра города? Рыба портится с головы. И Президентом у нас был человек, принимавший участие в развале страны, в которой жил?! Вот и живём по понятиям.

– Нет, я бы с удовольствием куда-нибудь удрала от всех этих наших красот и величия. Жила бы на островах посреди океана. Например, на Мальдивах, – мечтательно произнесла Ольга.

– Не ругайся матом, – сказал Андрей. – Где твои Мальдивы? Хочу тоже на твою Мальдиву взглянуть.

– Ты, Андрюша, – улыбнулась Ольга, – лучше бы в школе географию учил. – Я тоже не знаю, где это. Зато знаю, что все, кто может, отдыхают именно там. Говорят, там рай на земле. Ануш! Ты у нас всё знаешь. Где это, и почему туда так стремятся наши олигархи?

– Почему туда стремятся – не знаю,– ответила Ануш. – Скорее, потому, что далеко. Они расположены в группе атолловых островов в Индийском океане, находящихся к югу от Индии. Отдыхать там, может, и хорошо, но добираться трудно и дорого. Я бы не поехала…

– Это точно, – кивнул Андрей.

Не нужен нам берег турецкий,
И Африка нам не нужна!
И ни к чему нам те Мальдивы,
Ведь это сон. Простой лишь сон!
Набить бы брюхо, быть бы живым.
Чем хуже Дон? Чем хуже Дон?!

Ольга заметила:

– Вот и мой батя не признаёт никакого другого отдыха, кроме как на Дону. Ты, Андрюшечка, хочешь быть как все и при этом ни на кого не похожим!

– Я это знаю, – усмехнулся Андрей. – С этой терапией чуть не сбрендил. Вот уже второй месяца сплю по три-четыре часа. Бессонница.

– Повезло тебе.

– Вот-вот. Когда сдавал экзамены, даже был доволен этим. Но – устал. Ты же у нас психов лечишь. Что скажешь?

– Во-первых, ещё не лечу. Буду лечить. Папаня мой учился с Сипилиным, так что буду под его началом. Но он не в моём вкусе. Хочу заниматься психотерапией. О ней тебе Ануш расскажет. Она всё знает. Но если надумаешь лечиться, приходи! Я тебя раздену и уложу на кушетку, введу в транс, и ты встанешь как новенький.

Ануш тоном учительницы принялась пояснять:

– Ты, Андрюша, конечно же, спишь. Но у тебя нарушена фаза быстрого сна. Это является одним из признаков невроза. Снотворные в этих случаях не действуют. Надо лечить невроз.

– Или психоз, – добавила, подхватив её тональность, Ольга.

Яков и Ануш пошли в воду. Ануш плавала плохо и вскоре вышла на берег. Немного полежала на солнце. Потом взяла книжку и передвинулась в тень раскидистой ивы.

Яков тоже вышел из воды, но только для того, чтобы спросить Андрея и Ольгу:

– Вы идёте в воду?

– Идём. Зачем же мы сюда приехали? Жаль только, что и поплавать негде. До другого берега не более трёхсот метров.

Потом Андрей, взглянув на Ольгу, задорно спросил:

– Наперегонки слабо?

– А спорим, что я быстрее тебя доплыву на тот берег! – воскликнула та. – Если хочешь знать, моё детство прошло на Дону, в школе я даже заняла второе место на соревнованиях по плаванию.

Андрей усмехнулся.

– Ты с кем спорить собираешься, миледи?! Мне жаль твои денежки.

– А мы не на деньги! На поцелуй.

– Это другое дело. Только я даю тебе фору – минуту!

– Мне никакой форы не нужно! Я согласна и проиграть. Впрочем, если не хочешь соревноваться со мной, можешь и так поцеловать.

Андрей воскликнул:

– Но я же не проиграл!

Якову отчего-то стало неприятно слушать их трёп. Сказал, повернувшись к ним:

– Не сходите с ума. И дистанция большая, и течение. Наконец, по реке то и дело ходят баржи, моторки. Да и просто нельзя заплывать…

– Здесь буйков нет. Хватит болтать, иди в воду, – сказал Андрей Ольге.

Девушка, подчиняясь его приказу, дошла до глубины и поплыла. Андрей уже пожалел, что так самонадеянно дал ей минуту форы. Он не мог проигрывать. Смотрел на часы. Когда секундная стрелка, наконец, сделала круг, передал Якову часы и бросился за девушкой.

Андрей, конечно, плыл быстрее. Очень скоро обогнал Ольгу и вскоре достиг середины реки. Оглянулся. Ольга, видимо, уже устала, но упрямо плыла вперёд.

Через некоторое время Андрей достиг противоположного берега. Оглянулся и похолодел. Произошло именно то, о чём их предупреждал Яков. Из-за поворота реки вверх против течения шла баржа. На ней людей видно не было. Громко звучала музыка.

Судно шло прямо на Ольгу.

Андрей понял, что может сейчас произойти.

Он крикнул Ольге, но та ничего не видела и не слышала. Тогда он бросился ей навстречу.

Так он ещё никогда не плавал, и если бы проводился хронометраж, можно было бы зарегистрировать мировой рекорд.

За пятьдесят метров Ольгу заметил рулевой и стал громко гудеть. Остановить такую баржу совсем непросто, и он понимал, что сейчас произойдёт катастрофа.

Хотел было уже включить задний ход, чтобы остановить махину. Ещё раз взглянул туда, где только что была девушка, и… не увидел её. Взял бинокль, пытаясь найти среди сверкающей на солнце воды синюю шапочку пловчихи.

Случайно взглянув в сторону, увидел, что возле той шапочки появилась белая. Мужчина тянул девушку в сторону.

Рулевой вздохнул с облегчением и выругался.

– Ты специально придумала этот опасный трюк? – упрекнул Андрей Ольгу, когда они вышли на берег.

Они подошли к Якову и увидели, что он всё это время спал.

– Это хорошо, что он дрыхнет, а то бы здесь был такой крик, что проснулись бы сонные моряки на барже и рыбы всплыли вверх брюхом.

– Если честно, я здорово испугалась. Но так и не поняла, кто кого должен сейчас целовать.

– Успокойся! Я следую принципу Долорес Ибаррури, которая говорила: «Умри, но не дай поцелуя без любви!»

Неподалёку расположилась светловолосая девушка. Она только что вышла из воды, и теперь лежала и смотрела на них.

Андрей лёг у её коврика. Что он говорил, никто не знает, только через полчаса он вместе со своей новой знакомой подошёл к Ануш, Якову и Ольге.

– Друзья, – громко произнёс Андрей, – знакомьтесь. Галочка работает в ресторане официанткой и приглашает нас пообедать у них.

– Это очень кстати. Я проголодался и готов съесть быка, – сказал Яков.

– Быка не обещаю, – сказала Галина, улыбнувшись, – но как вы смотрите на шикарную уху из форели, шашлычок из баранины и холодное пиво?

Все дружно одобрили меню и через несколько минут уже сидели за столиком на веранде ресторана.



6. На следующий день Ануш пришла проведать своего научного руководителя, оперированную в больнице, где заведующим хирургическим отделением работал Михаил Маркович Бергман.

Она прошла в палату, но Татьяны Николаевны не было на месте. Соседка, лежащая в той же палате, сказала, что она в реанимации.

– Операция у неё сложная, так что, скорее всего, и в реанимации будет лежать несколько дней. О её состоянии можно узнать у Петра Григорьевича. Это наш лечащий врач.

– Её он оперировал? – спросила Ануш.

– Нет, конечно. Слишком молод. Оперировал Михаил Маркович, наш заведующий. А Пётр Григорьевич ассистировал. Мне медсестра говорила, что операция длилась три часа!

Ануш положила на тумбочку соседки принесённый для Татьяны Николаевны кулёк с апельсинами, пожелала быстрого выздоровления и вышла из палаты. В коридоре столкнулась с Михаилом Марковичем. Сердце её стало так биться, что она испугалась, что он услышит этот стук.

– Ануш!? Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Пришла проведать моего научного руководителя, Татьяну Николаевну Овчаренко. Вы её оперировали.

Михаил Маркович пригласил девушку в кабинет.

– Рад тебя видеть! Ты располагаешь временем? Зайдём, расскажу о твоей Овчаренко. Залез в живот и не сразу понял, как из него выходить…

Они пошли в кабинет.

Светлая комната с двумя большими окнами. Письменный стол с компьютером, кушетка, шкаф.

– Сколько лет я вас знаю, а в кабинете этом в первый раз, – сказала Ануш, проходя к письменному столу.

– И в этом я виноват. Можно было тебя пригласить. У нас есть что показать. А ты и у папы не была?

– Была, конечно. Несколько раз присутствовала, когда он принимал пациентов.

– Это здорово. Если хочешь, можешь посидеть и на моём приёме. Мне интересны твои замечания. Я был бы счастлив…

Сказал и смутился. Понимал, что любит её и ничего с этим чувством поделать не может. Принялся рассказывать, какую операцию сделали её научному руководителю.

– Твоя Овчаренко не самая худая женщина, которую мне доводилось оперировать, – сказал он, улыбнувшись.

– Худая?! – удивилась Ануш. – Может, это не она?

– Конечно, это ещё не истощение, но сто тридцать килограммов на сто шестьдесят шесть сантиметров роста – это не рекорд. Я видел при таком росте и двести двадцать килограммов живого веса у женщины, страдающей гормональным заболеванием. Твою Татьяну Николаевну минут десять назад смотрел. Самочувствие нормальное, ей ввели снотворное, и она спит. И операцию пришлось делать торакоабдоминальную. У неё огромная грыжа диафрагмы и желудок практически располагался в грудной полости.

Потом предложил:

– А может, зайдём в кафе? Тут недалеко. Я так много тебе должен сказать…

Испугавшись своего признания, тихо продолжил:

– Последнее время ты редко к нам приходишь. Понимаю: занята. Но ты всё же приходи. Я привык к тебе. Мне без тебя плохо...



Они сидели в кафе и говорили, забыв о времени.

– Мне было так обидно. Казалось, что вы не замечаете меня, – сказала Ануш, уже немножко охмелев.

– А для меня, – ответил Михаил Маркович, – твой приход всегда был праздником. Ведь я тебя давно люблю! Понимаю, что моё признание звучит странно, но это чувство сильнее меня.

Ануш опустила голову и тихо проговорила:

– Дело в том… что и я вас давно люблю. Но всегда считала, что сошла с ума. Знаю вас с детства... Папа – ваш друг…

– А меня пугала разница в возрасте. Тебя окружают молодые ребята…

– Не говори глупости!..

Ануш случайно перешла на «ты» и испугалась. Потом продолжала:

– Если это настоящая любовь, – она ЛЮБОВЬ! Счастье не бывает лёгким. По крайней мере, меня это никогда не пугало.

Михаил Маркович взял её руку и поцеловал.

– Это я понимаю. Только не хочу… не могу никому делать больно.

– И я этого не хочу!

Ануш опустила голову, понимая, что именно сейчас решается судьба их любви. Потом посмотрела ему в глаза и твёрдо сказала:

– Единственно, кому может быть больно, это Надежде Абрамовне… – Она на минуту замолчала, думая: говорить или не говорить. Потом решилась: – Но почему мы не можем встречаться, не афишируя наших отношений? Не нужно, чтобы все видели наше счастье?

Михаил Маркович взглянул на Ануш и тихо про-изнёс:

– Если есть любовь на свете – а она есть! – то она недалека от безумия. Так говорил Цицерон. Я что-нибудь придумаю. Знаю, что многие мудрецы предлагали миру свои формулы счастья. Но мне кажется, что формула счастья у каждого своя. Я хочу тебя чаще видеть… Мне трудно без тебя! Как ты смотришь, если мы вечером пойдём куда-нибудь? Например, в филармонию? Там сегодня дирижирует Равиль Мартынов. В программе скрипичный концерт Мендельсона…

– Сегодня не могу. У нас завтра заседание кафедры. Мой доклад. Давай осуществим эту идею в воскресенье. А ещё лучше просто погуляем.

– Хорошо. Поверь: сегодня нет на Земле счастливее меня человека! – Михаил Маркович взглянул на часы. – Мне, к сожалению, нужно идти. Мы обычно обсуждаем больных, планируемых на операцию. Но я так и не понял: когда тебя увижу?

– Вечером я к вам зайду. Найду повод. Пожелаю спокойной ночи.

– В эту ночь я не смогу уснуть.

Когда они вышли из кафе, Ануш спросила с улыбкой:

– Что подумают о нас твои коллеги?

– Правильно подумают. Что я сошёл с ума. Ведь я полюбил тебя давно и не знал, что делать со своим чувством. Когда-то очень любил Надежду Абрамовну. Но прошло с тех пор так много лет. Сейчас всё трансформировалось в долг, дружбу, память о прошлом. И я никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлю её. Вот отчего так долго сопротивлялся своей любви к тебе, но время шло, а чувство это только крепло. Больше я не в силах сопротивляться…

Михаил Маркович проводил Ануш до остановки троллейбуса и, прощаясь, крепко поцеловал. Это был их первый поцелуй.

Когда вечером к Бергманам зашла Ануш, её встретила Ольга.

На какое-то мгновенье Ануш смутилась, но поняв, что друзья продолжают отмечать окончание университета, спросила:

– Когда вам будут вручать дипломы?

– Двадцать восьмого, – ответила Ольга. – А первого июля поеду к родителям. Первого августа приступаю к работе! Если бы ты знала, как я рада, что не нужно больше зубрить, сдавать зачёты, экзамены.

– Ты не торопись радоваться. Врач всю жизнь обязан учиться, читать литературу по специальности.

– Ладно тебе, Анушечка, мораль читать, – засмеялась Ольга, и Ануш поняла, что она пьяна. – Пошли в гостиную. Ребят нельзя надолго оставлять. Уведут!

Они вошли в комнату, в которой за столом сидели Яков, Андрей, Михаил Маркович и Надежда Абрамовна.

– Всем привет, – весело сказала Ануш. – Мне Яша говорил, – обратилась она к Михаилу Марковичу, – что у вас есть работы Сабины Шпильрейн. Мне нужно сделать доклад на кафедре.

Михаил Маркович прошёл в кабинет и через минуту вышел с книгой. Сказал:

– Знаешь же, что Шпильрейн погибла в Змиёвской балке. Она отказалась эвакуироваться, не поверив в сообщения о фашистских зверствах. До революции ведь много лет жила в Германии. Говорила, что немцы – культурные люди, а всё, что говорят, – обычная пропаганда. Но в августе сорок второго её и двух дочерей расстреляли вместе со многими тысячами ростовских евреев. У меня где-то были изданные её дневники. Поищу позже в своей библиотеке.

– Папа, хватит тебе об этой Шпильрейн. Приглашай Ануш к столу, – сказал Яков. – Есть повод выпить по бокалу шампанского.

– Не-е! Шампанского я не хочу. Налей мне водочки, – подставляя бокал, сказала Ольга.

Михаил Маркович поставил стул Ануш рядом со своим. С другой стороны сидела Надежда Абрамовна. За многие годы Ануш впервые видела её, сидящей со всеми за столом.

Говорили о том, что ждёт их в самостоятельной жизни.

– У меня мало что изменится, – сказал Андрей. – Только буду работать не в хирургическом, а в гинекологическом отделении. И зарплата не станет намного большей. Да и можно ли её назвать зарплатой?! Буду где-нибудь подрабатывать или брать взятки! Когда наши правители додумались давать такую зарплату медицинским работникам, они и их учитывали. Екатерина Вторая судейским тоже недоплачивала. Говорила, что те своё возьмут.

– А я, скорее всего, останусь в клинике нейрохирургии, – сказал Яков. – Уже говорил с Кравченко, он пойдёт к главному врачу клиники, чтобы поговорить обо мне.

– А меня ждут мои милые психи, – весело сообщила Ольга. – Невротики и шизофреники, тихие и буйные, алкоголики и наркоманы, умники и маразматики… И лежат они у нас долго. И родственники взяток не дают. Впрочем, деньги меня мало волнуют! Они меня успокаивают. И снятся мне давно шизики по ночам. Но поверьте: они не всегда идиоты и дураки. Мне приходилось встречать там удивительных людей. Один вообразил себя гроссмейстером Алёхиным. Но если бы вы видели, как он играет в шахматы! Вслепую обыграл ассистента, который хвастался, что у него первый разряд. Другой играет на гитаре, как Питер Кинг! И что с того, что называет он себя Аполлоном?! Если хотите знать, он действительно божественно красив! К тому же начитан. Но всё это ничто в сравнении с тем, как он поёт. Я даже запомнила одну его песенку.

Ольга подождала, когда станет тихо, взяла свою гитару и тихо напела:
Я, типо, это, типо,
Иду домой,
Я, типо, это, типо,
Совсем больной.
А типо, это, типо,
Врачи идут,
Вот типо, это, типо,
Сейчас вернут,
Прям типо, это, типо,
В дурдомик свой,
И типо, это, типо,
Там я как свой…

–Тебе бы собрать песенник ваших больных, – сказал Андрей. – Но разве ты уже была в психоневрологическом диспансере?

– А ты думал, что только вы с Яшей такие умные? Хотела понять, что меня ждёт. Решила заниматься малой психиатрией: неврозы, расстройства сна… Убеждена, люди ещё недостаточно понимают возможности психотерапии. Её следует шире применять при лечении различных заболеваний. Чем бы человек ни болел, в первую очередь страдает его психика. Она – первая линия обороны.

Ануш была удивлена. Ольга проговаривала её мысли.

– Я тоже так считаю, – сказала она. – Ты молодец! Должно быть, интересный человек тот больной.

– Анушечка, запомни! – улыбнулась Ольга. – Мужчины делятся на два типа: на тех, кто может поднять холодильник на пятый этаж, и тех, кто может за это заплатить… А этот красавец и эрудит не может ни того ни другого. Потому он и попал в психушку.

После застолья зашёл разговор о том, как изменилась жизнь.

Михаил Маркович сказал:

– Раньше мы ездили на машинах без ремней и подушек безопасности. Двери часто не запирались, а шкафы не запирались никогда. Мы пили воду из колонки на углу, а не из пластиковых бутылок. Катались на велике без шлема. Мастерили самокаты из досок и подшипников. Уходили из дома утром и играли весь день, возвращаясь вечером. Целый день никто из домашних не знал, где мы. Мобильных телефонов не было! Дрались до крови и ходили в синяках, привыкая не обращать на это внимания. Не думали о диете, не старались худеть. У нас не было компьютеров, сотовых телефонов, Интернета… Зато у нас были друзья! Мы придумывали игры с палками и консервными банками, мы воровали яблоки в садах. Понятия о том, что можно откупиться от ментов или откосить от армии, не существовало. Могли рисковать, решать проблемы и создавать нечто, чего до этого не существовало. У нас была свобода выбора, право на риск и неудачу, ответственность, и мы как-то просто научились пользоваться всем этим. Были убеждены, что в мире не семь чудес света, а гораздо больше. До сих пор мучает вопрос – кто виноват, что всё это ушло в небытие, что сегодня мы так живём? Мы же и виноваты!

– Только не нужно говорить, что мы живём сегодня плохо, – сказал Андрей. – Уверяю вас: сейчас живём гораздо лучше, чем будем жить в следующем году.

– У тебя всё впереди. Ты, Андрюша, ещё зелёный. Жизнь наша всегда в полосочку, – успокоил его Михаил Маркович.

– Я уже где-то это слышал, – кивнул Андрей. – «Это красная смородина? – Чёрная. – А почему же она белая? – Потому что ещё зелёная!». Давайте лучше не будем об этом говорить. И так тошно на душе. У человека, живущего в нашей стране, должно быть шесть органов чувств: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус и чувство глубокой удовлетворённости.

– Сыграй, сынок, что-нибудь, – попросила Надежда Абрамовна. – Я послушаю и пойду к себе. Устала…

Яков прошёл к пианино. Исполнил специально для мамы мелодии Штрауса, и Мария Владимировна увела Надежду Абрамовну в её комнату.

Разошлись в первом часу ночи. В тот вечер Ануш долго не могла уснуть. Всё время думала о том, что произошло. Была счастлива и напугана одновременно. Понимала, что счастье её будет непростым.



Двадцать восьмого июня в актовом зале в торжественной обстановке выпускникам медицинского университета вручали дипломы. Народу набилось столько, что нечем было дышать, и кто-то догадался открыть настежь два больших окна. Ректор, грузный седой мужчина, в своём вступительном слове напомнил историю университета, имена его славных выпускников. Декан лечебного факультета профессор Корниенко то и дело посматривал на часы и с упрёком поглядывал на ректора. А тот всё говорил и говорил, скучно и монотонно:

– В июне одна тысяча девятьсот девяносто четвёртого года Ростовский медицинский институт был переименован в Ростовский государственный медицинский университет. В последние годы в университете открыты новые факультеты: военной медицины, стоматологический, фармацевтический. В настоящее время у нас работают девять факультетов и медицинский колледж, многопрофильная клиника, научно-исследовательские, научные центры и проблемные лаборатории, расширяется международное сотрудничество с научно-исследовательскими центрами и вузами ближнего и дальнего зарубежья, постоянно совершенствуются формы и методы профессионального и общеобразовательного обучения студентов, молодых ученых и врачей.

Яков, Андрей и Ольга сидели в восьмом ряду. По их лицам, мокрым от пота, можно было прочитать: «Пора закругляться!», но ректор всё продолжал:

– В вузе ежегодно обучается более пяти тысяч студентов. Семь тысяч медицинских работников совершенствуют свои знания на факультете повышения квалификации. Ежегодно свыше тысячи человек проходят обучение в интернатуре, ординатуре, аспирантуре. На базе университета функционирует координационный совет по послевузовскому дополнительному профессиональному образованию Южного Федерального округа. В вузе широко используются современные педагогические технологии, включая компьютерные…

– Мальчики, – тихо сказала Ольга, – это первый мой пациент! Поверьте, он страдает маниакально-депрессивным психозом. Сейчас он в маниакальном состоянии и нескоро закончит свой трёп. Чего это он нам поёт, будто мы поступать собираемся. Или он перепутал и пришёл не вручать дипломы, за которыми шесть лет мы стояли в очереди, а агитировать школьников поступать в его университет?!

Но, вопреки её прогнозам, ректор, добавив, что в университете функционируют шестьдесят кафедр, на которых работают сто девятнадцать докторов наук, профессоров, триста пятьдесят кандидатов наук, вполне довольный собой, передал слово декану.

Тот, обрадовавшись, сразу же приступил к делу. Вызывал новоиспечённых врачей, жал им руки. Студентка третьего курса, секс-символ университета, подавала декану диплом и три красных гвоздики, которые он и вручал счастливчику.

Декан то и дело вытирал большим платком мокрую от пота лысину, повторяя уставшим голосом:

– Поздравляю! Желаю успехов. Не забывайте свою Alma mater!



Получив дипломы, друзья вышли во двор и решили отметить это событие в кафе, расположенном в прилегающем к университету сквере. Но мест там не было.

Они стояли, размышляя, куда же им пойти, Яков предложил вечером собраться у него.

– Шесть лет собирались у нас. Пусть и завершающий аккорд будет на Пятнадцатой линии. Только тебе, Оля, нужно прийти хотя бы на полчаса раньше и помочь Марии Владимировне. А ты, Андрей, принеси немного выпивки. Я тоже выставлю всё, что у меня есть.

– Я хотела хотя бы немного отдохнуть, – сказала Ольга. – Приду в шесть.





7. Вечер был удивительно тёплым. Жара спала, и всюду звучали голоса птиц.

Как и договаривались, друзья собрались к семи. Расположились в беседке.

Михаил Маркович набрал телефон Ануш и пригласил зайти.

– Я нашёл тебе изданные дневники Сабины Шпильрейн. Пролистал. Очень интересно. Приходи!..

Ануш знала, что ребята сегодня получили дипломы, принесла каждому сувенир и захватила фотоаппарат, чтобы всех запечатлеть на память.

Андрей выставил на стол батарею заморских вин и бутылку коньяка. Яков в углу сада возился с шашлыками. То ли дровишки были влажными, то ли ещё что, но костёр долго не разгорался. В небо поднялся столб дыма, а Яков всё размахивал куском фанеры над тлеющими дровами, пытаясь разжечь огонь.

Условились не говорить о политике. Слишком уж болезненной была эта тема.

Ануш щёлкала фотоаппаратом. Засняла беседку. Отдельно Михаила Марковича. Потом подошла к Якову. Услышав, о чём говорят друзья, сказала:

– Недавно в английской газете наткнулась на удивительную статистику. В столице Колумбии пятьдесят два дня бастовали врачи. Работала только скорая помощь. И смертность упала на тридцать пять процентов! Нет, вы только вдумайтесь: при действующих врачах смертей было больше. Ушли на два месяца – смертность упала!

– Это может быть и совпадением, но это факт, – заметил Михаил Маркович.

– То же произошло и в Израиле, когда бастовали врачи. Там уровень смертности упал на пятьдесят процентов. Интересно, что по окончании забастовки смертность сразу поднялась до обычного уровня, – добавила Ануш.

– Что из этого следует? – спросил Андрей. – Что мы не лечим, а калечим? Делаем только хуже? Но ведь это же чушь! Недавно я участвовал в операции девчушки, которая непременно бы вспорхнула на небо. Но мы её смогли удержать! Какая-та бабка пыталась сделать ей аборт и перфорировала матку.

– Из этого следует лишь то, что наша жизнь, наше здоровье находятся только в наших руках, – сказал Михаил Маркович и встал. – Что там возится Яша?

Вскоре Яков принёс шашлыки и началось пиршество. Пили за дружбу, за успехи, за то, чтобы сохранить эти отношения на всю жизнь.

Неожиданно Ольга спросила у Михаила Марковича:

– А как вы относитесь к вере в Бога?

Михаил Маркович поморщился. Не любил он таких вопросов.

– Человек всегда во что-то верит, – ответил он. – Жить без веры нельзя. Что же касается меня, должен признаться: я не верю в Бога. Если хотите, немного завидую тем, кто верит. Им, мне кажется, легче жить. Но таких совсем не много. Верить в Бога – значит жить по Его Заповедям. Можно строго следовать правилам поведения, соблюдать посты, регулярно ходить в церковь. Но настоящая вера совсем не в этом мне видится. Верить значит стараться приближаться к духовному идеалу, прописанному в этих замечательных книгах – Торе, Библии, Коране. А это очень непросто. Те же, кто старательно молятся, благословляя идущих на войну с людьми иной веры, иного мировоззрения, кто шёл в крестовые походы, разве их можно назвать истинно верующими?! Для них вера – это средство достижения своей цели.

– Так историю Авраама, заключившего союз с Богом, придумали евреи?! – сказал Андрей. – Ведь именно они первыми заговорили о десяти Заповедях, которые Бог подарил людям.

– По этому поводу, – вдруг прервала его Ольга, – есть весёлая притча. Пришёл Бог к арабам и предложил им заповеди, которые помогут им жить. Но те, услышав: «Не убий!», отказались следовать им. Цыганам не подходило требование: «Не укради!». Французы отказались из-за «Не прелюбодействуй». Когда же Бог обратились к евреям и предложил свои заповеди, те спросили у Него: «Заповеди? И почём?». «Бесплатно», – ответил Господь. «Офигеть! – воскликнули евреи. – Давай сразу десять!».

Все рассмеялись, а Михаил Маркович сказал:

– А если серьёзно, то они первые же нарушили их.

Ольга с удивлением взглянула на него.

– Когда?

– Когда Моисей спустился с каменными скрижалями с гор Синая, увидев, что его соплеменники снова стали поклоняться золотому тельцу, приказал левитам убить отступников. Так им же была нарушена одна из первых заповедей: «Не убий!».

– Ну, это история. А вы-то сами верите в Бога?

– Я же сказал – не верую.

– А ты? – обратилась Ольга к Андрею.

– Не думал об этом. Мне кажется, вера в Бога – дело сугубо личное. Во всяком случае, я не воинствующий атеист, но считаю, что даже спрашивать об этом не совсем прилично.

– Тебя, Ануш, я и не спрашиваю. Знаю, что не веруешь. Но как ты можешь объяснить, что многие великие учёные глубоко веровали в Бога?

– Кто, например?

Ольга назвала Исаака Ньютона, Альберта Эйнштейна, того же Ивана Петровича Павлова.

Ануш давно интересовалась этим вопросом. Ей казалось, что не время и не место заводить теологический спор. Но ответила:

– Начну с того, что Ньютон жил, если не ошибаюсь, в семнадцатом веке. Он верил не только в Бога, но и в алхимию. О тех временах и говорить не стоит. Павлов же, сын священника, выросший в религиозной среде, всегда говорил, что не верит в Бога, но с уважением относился к верующим. Он даже учился в духовной семинарии, но, прочитав однажды работу Ивана Михайловича Сеченова «Рефлексы головного мозга», бросил семинарию и поступил в Петербургский университет. Что касается Альберта Эйнштейна, то тот всегда говорил, что верит в бога Спинозы. А его бог – Природа! Он не верил в Бога, который заботится о судьбе людей. Я могла бы привести ещё много примеров. Но никогда не говорила, что вера в Бога – это плохо. Я – психолог и понимаю роль самовнушения в жизни людей. Только при этом очень боюсь фанатиков.

Ануш замолчала, а Яков, чтобы как-то разрядить обстановку, сказал, что он – человек верующий. И верит во всё хорошее. Уверен, что вера иногда творит чудеса. Но это не вера в Бога, а вера в себя! Она необходима при любом испытании, при любом деле. Иные чтут Иисуса, ставят свечку в церкви и молят о процентах. Плачут на свадьбах и поют на поминках частушки. Таким молитва помочь не может.

Молитва – не что иное, как самовнушение.

– Я даже на эту тему что-то писал,– встрепенулся Андрей. – Там есть такие строки.

Он на минуту замолчал, дожидаясь, когда все успокоятся. Потом громко и распевно произнёс:

На перевале хмурая погода.
Здесь рядом Бог. Сюда пришёл, как в Мекку.
А Бог – её величество Природа!
И поклоняюсь только Человеку,
Венцу Природы. Её творенью!..

И так далее. А ты, Олюшка, собираешься заниматься психотерапией и не понимать этого не можешь, – сказал он. – Но мы собрались не для диспутов.

Михаил Маркович поддержал его.

– Давайте поговорим о счастье. Кто может сказать, что это такое?

Он посмотрел на Ануш. Девушка спокойно отве-тила:

– Счастье – это такое состояние человека, когда он доволен жизнью. Каждый человек понимает его по-своему. Для кого-то это любить и быть любимым, для кого-то быть финансово обеспеченным. Кто-то счастлив от самого процесса, ведущего к достижению счастья. Лев Ландау считал, что каждый человек обязан быть счастливым! Мы живём один раз, и больше никакой жизни не будет. Поэтому каждое мгновение жизни должно быть счастливым. Вспомните, какими словами оправдал Иисус Христос грешницу: «Да будут прощены её грехи, ибо она много любила». Любовь превыше всего.

– Так Ландау верил в Бога? – переспросила Ольга.

– Не верил. Но, по моему убеждению, великие открытия являются творениями истинных мудрецов, наделённых божественной мудростью.



Ночь опустилась неожиданно. Поднялся ветер. Сначала он зашелестел листьями деревьев. Потом усилился и на землю упали первые крупные капли дождя. Где-то вдалеке засверкали молнии, загремел гром. Хлынул ливень. Да такой сильный, что через несколько мгновений по двору зажурчали ручейки.

– Я, пожалуй, побегу, – сказала Ануш.

– Одну минуту, – встал Михаил Маркович. – Я тебя провожу. Мне нужен Арменак Григорьевич. Хочу с ним поговорить. Он дома?

Ануш поняла, что любимый просто хочет её проводить. Когда они вышли со двора, спросила:

– Зачем? Что они подумают?

– Пусть думают, что хотят. Я снял квартиру недалеко от работы. Мы в воскресенье сможем её посмотреть?

– До двух мне нужно быть дома.

Пользуясь темнотой и отсутствием прохожих, он обнял и поцеловал девушку.

Когда Михаил Маркович вернулся, он увидел, что молодёжь продолжает о чём-то оживлённо спорить, не собираясь расходиться.

Ольга, ухватив Якова за пуговицу, говорила, желая его в чём-то убедить. Любые попытки освободиться ею пресекались. Она обхватила его шею, повернула голову лицом к себе и говорила, довольная тем, что её никто не перебивал.

– Я, конечно, Яшенька, плохо разбираюсь в литературе и изобразительном искусстве и отношусь ко всем этим извращениям, как к новому варианту сказки Андерсена «Новое платье короля». Не понимают, обалдуи, что новое платье короля лучше смотрится на королеве! Не понимаю «Чёрного квадрата» Малевича, стихи типа:

О, рассмейся
          рассмеяльно
смехом смеха
         смехачей?!

Не понимаю, где искусство в картинках Пиросмани, которым даже название придумали – примитивизм? Я такие рисовала в детском саду…

Стенные часы пробили десять вечера. Обычно ребята расходились не раньше часа ночи.

– Я, пожалуй, оставлю вас, – сказал Михаил Маркович. – Только, если можно, громко не спорьте. Хозяйничайте сами. Но тихо.

Он вышел, а Андрей, воспользовавшись тем, что Ольга оставила Якова в покое, снова заговорил о том, о чём они спорили.

– Вспомни, – горячился он,– после подписания Хасавюртовских соглашений спокойствия в Чечне не наступило. Продолжают гибнуть ни в чём не повинные люди. Направляются из-за рубежа военные инструкторы, арабские добровольцы и исламские проповедники. Главной их целью стала дестабилизация положения и распространение идей сепаратизма. Там и сейчас всё бурлит, так что не всё так благостно.

– Не всё, – кивнула Ольга, наливая себе в бокал остатки красного вина, – но каждое государство имеет право бороться за свои интересы. Или иначе поступают США, Англия, Турция?..

– Россия всегда стремилась к расширению своих границ, – сказал Андрей, чувствуя, что эта политическая болтовня здесь неуместна и пора собираться домой, – укреплению своей мощи, считая силу самым важным аргументом в арсенале государства. Всегда высшей ценностью считали интересы государства, а не личности.

– И это правильно! Интересы общества всегда важнее шкурных интересов, – сказала Ольга, отчего-то пьяненько хихикнув.

– Говорили одно, а на деле делали совершенно другое, – добавил Андрей.

– Впрочем, так поступали и поступают многие империи мира, – сказал Яков. – Не понимают, что существует понятие критической массы размеров империи, когда она становится плохо управляемой. Внутри её усиливаются центробежные силы, стремление к автономии, отделению…

– А вспомни пророка Мухаммеда, который вырезал половину населения Ближнего Востока и Северной Африки, сжег храмы и библиотеки, разрушил культурные памятники, женился на шестилетнем ребенке! – воскликнул Андрей. – Кто его судил? Разве судили гунна Аттилу, который вырезал почти всё население Европы? Или Чингисхана, утопившего в крови практически весь Старый Свет? А может, Изабеллу и Фердинанда, уничтоживших сотни тысяч евреев и изгнавших десятки тысяч. Мало ли кровавых примеров было в истории последних трех тысячелетий?

–Такое творится и сегодня, – сказал Яков. – Двойные стандарты, враньё. Для них убийства стариков и детей – абстракция.

– Эти янки с заплывшими мозгами, сидя в тёплых кабинетах, ещё что-то говорят о гуманизме! – горячился Андрей. – Забыли об атомной бомбардировке Японии, запамятовали, что творили во Вьетнаме? Кровь невинных на их руках!

– Не горячись, – сказал Яков. – Коварство и подлость трудно поддаются лечению, а желание обнять в братском трогательном порыве одних – питательная среда для злобы и желания убивать других. Мы всегда чтили погибших и недоплачивали выжившим. Считали себя патриотами. Сегодня это слово звучит чуть ли не оскорбительно, настолько его «залапали» коррумпированные псевдопатриоты. Как когда-то интеллигент. Всё правильно: довели интеллигентов до того, что хирург подрабатывает на рынке мясником. Один такой рассказывал мне, что за день получает там столько же, сколько в клинике за месяц!

Ольга в этом разговоре участия не принимала. Когда ей надоело быть только слушательницей, она прервала спорщиков:

– Сколько можно?! Или вы совсем уже меня за женщину не считаете. Болтаете, не обращая на меня внимания. Мне ваши инфантильные политические умствования надоели. Собрались, может, в последний раз…

– Ты права, Олюшка, – поспешил успокоить её Яков. – Я хотел тебе сказать, что ты выросла в моих глазах, когда решилась заниматься психотерапией. Считаю, что влиять на психику человека очень не просто. Мне всегда казалось, что эффект такого воздействия во многом зависит не столько от психотерапевта, сколько от пациента. Как это тебе удаётся?

– Что – это? – не поняла Ольга.

– Влиять на людей. Ведь ты ещё молода! Как ты можешь влиять на человека, прожившего жизнь?! Или это у тебя врождённые способности?

– Яшенька! Я уже говорила: гипнозом не обладают, им овладевают. Воистину огромна сила ходячих представлений невежества! Но я обязательно поеду на курсы специализации.

– Вот и ты получил, – сказал Андрей. – Давайте лучше выпьем. А ты, Яша, не очень верь Ольге. Она давно хочет тебя соблазнить, лишить девственности. В этих делах она – заслуженный мастер!

– Мне не страшен серый волк, – ответил, смущенно улыбаясь, Яков и попытался приобнять Ольгу. – Может, и я этого хочу?!

– Чего ты хочешь? – спросил Андрей, поднимая бокал.

– Чтобы меня соблазнили.

Яков чокнулся с Ольгой и Андреем и выпил вино. Потом чмокнул девушку и сел, довольный собой.

– Вот и окончили мы, наконец, наши университеты, – тихо проговорил уже сильно хмельной Андрей. – О чём мы только здесь не говорили?! Даже о религии. А что мы в этом понимаем? Неужели ты, Яшенька, или ты, Олюшка, дочитали до конца Библию? Верится с трудом. Мы верующие и суеверные одновременно. Зовём священника, чтобы освятил жилище, пускаем кошку в новый дом и стараемся, чтобы она не переходила нам дорогу. Мы – недоученные умники, любители сладенького и кисленького, женской ласки и дружбы, при этом не всегда готовые ответить на дружбу дружбой…

– Андрюша! Нам пора уходить. Когда ты пьян, становишься невыносим…

– Ты, Олюшка, как всегда, права.

Он по телефону вызвал такси.

– Хорошо, что завтра воскресенье. Можно отоспаться, – сказала Ольга, вставая. – Будь здоров, Яшенька, – сказала она, обнимая его. – Ты же знаешь, что я тебя всегда любила!

Андрею позвонил водитель такси.

– Подождите, я дам вам зонтик, – сказал Яков. – Вы же видите, какой ливень.

– Не сахарные, – ответил Андрей. – Будь!

Он пожал Якову руку и, прикрывая голову руками, выбежал с Ольгой со двора.

Но не успели они проехать и двух кварталов, как Ольга вдруг воскликнула, что забыла у Якова сумку, в которой ключи. Попросила водителя остановить машину.

– Я тебя попрошу взять мою гитару, – сказала она Андрею. – На днях забегу к тебе и заберу.

– Подожди. Мы развернёмся…

– Не нужно. Вызову такси. Мне бы ключи свои забрать. Езжайте. И спасибо тебе, Андрей, что ты есть!

– Ладно тебе. Беги. Здесь недалеко, но промокнешь, это точно.

Такси поехало дальше, а Ольга не побежала, а спокойно пошла к дому Якова. Эту операцию она заранее продумала и теперь пыталась её осуществить.

Промокшая насквозь, с прилипшим к телу платьем и стекающими по лицу чёрными струйками туши, она позвонила.

– Яша! Я забыла у вас свою сумочку. В ней ключи от квартиры. Вынеси мне её, пожалуйста. Нет, нет, не выходи. Льёт как из ведра. Я сама на минуту зайду. Возьму сумочку и уйду. Прости меня, пожалуйста…

– Андрей уехал? – удивился Яков.

– Уехал. Я вызову другое такси.

Яков загнал собаку в будку, открыл калитку и вместе с Ольгой вернулся в дом. Вода стекала с неё, и в прихожее образовалась лужица. Она была такой жалкой и беспомощной, что Яков не решился отправлять её снова на улицу. Он вынес из ванной полотенце.

– Ты давай, проходи. Сними платье и оботрись полотенцем.

Они прошли в гостиную.

– Не смущайся. Разве я тебя не видел на пляже? За шесть лет в университете чего только не было?!

Ольга с трудом сняла прилипшее к телу платье и стала вытирать полотенцем своё упругое молодое тело.

– Дождь меня совершенно отрезвил. Но как же холодно. Я вся дрожу.

– Может, останешься? Ложись на мою кровать и укройся, – сказал он.

– А ты?

– Я на диване.

Ольгу не пришлось долго уговаривать. Она нырнула в постель и укрылась одеялом.

Яков какое-то время постоял, глядя на неё. Потом пошёл к дивану. Но не успел он прилечь, как услышал манящий и гипнотизирующий голос Ольги:

– Неужели ты сможешь уснуть, когда я рядом?! Иди ко мне! Я тебя согрею…



Утром Яков продолжал её целовать, бормоча что-то о любви, а Ольга, довольная, подумала: «Женщина должна держать мужчину под каблуком, но так, чтобы он думал, что вместо каблука у него на голове корона».

Встав, влезла в махровый халат Якова.

Когда, наконец, они вышли из комнаты, застали в кухне Марию Владимировну и Михаила Марковича. Яков стал что-то бормотать, что они взрослые люди, что поженятся…

– Может, не стоит торопиться? – сказал Михаил Маркович. – Чувства свои стоит проверить.

– Мы их проверяли шесть лет, – вдруг произнесла Ольга.

– Ну, что ж, – с удивлением произнёс Михаил Маркович. – На ошибках молодости не учатся, на них женятся. Я, конечно, ничего не имею против. Только готовы ли вы к этому шагу? Что вы умеете?

– Напрасно вы так, папа, – сказала Ольга и улыбнулась. – Я могу Яше не только согреть жизнь, но и суп.

– Папа, не ты ли мне всё время говорил, что пора. Вспомни свои же слова: «Хочешь – не хочешь, а хотеть надо!»

– А я помню твои слова, когда на четвёртом курсе мы хотели тебя познакомить с дочерью Сергея Леонидовича…

– Что же я сказал? – с удивлением спросил Яков.

– А сказал ты замечательную фразу, после которой от тебя все отстали.

– И что это за фраза была?– полюбопытствовала Ольга.

– Он сказал, что нужно сначала стать врачом, чтобы самому содержать свою семью, а уж потом думать о свадьбе. Услышав такое, Сергей Леонидович отказался от своих намерений. Ты, Оля, не очень понимаешь, с кем собираешься связать свою судьбу. Ему двадцать четыре, но он до сих пор девственник…

– Был девственник, – улыбнулась Ольга.

– Я вас поздравляю. До вас это никому не удавалось. Тогда совсем другое дело. Нужно вам ехать к родителям и просить их благословения. И ещё не факт, что вы его получите.

– Это ещё почему? – не понял Яков.

– Ольга – казачка. Должен тебе напомнить, что они никогда не жаловали евреев. Впрочем, кто нас жаловал?

– О чём вы?! Не еврей ли Александр Розенбаум стал у нас почётным казаком? – воскликнула Ольга. – Не еврейка ли Сара, Яшина прабабушка, была женой Павлова? И вообще, в нашей семье никогда не было националистов.

Эти слова несколько успокоили Михаила Марковича.

Позавтракав, Яков пошёл проводить Ольгу домой, а Михаил Маркович попросил Марию Владимировну пока не говорить Надежде Абрамовне о предстоящей свадьбе сына.

– Ещё неизвестно, как это отразится на её здоровье.



В воскресенье Яков и Ольга на автобусе поехали в станицу Багаевскую. Яков заранее купил билеты.

– Твои, наверное, ещё спать будут, – сказал Яков. – Не рано ли?

– У нас встают рано. Хозяйство. Батя работает без выходных. Мотается по району. Руководит.

– Мы его можем и не застать?

– Я предупредила. Ждут.

Ольга взяла Якова за руку.

– Ты чего так волнуешься? – спросила она.

– Свататься ещё не приходилось.

– Расслабься. Посидим, поговорим, выпьем немного, и вечером уедем. Ты думаешь, мне было легко? Правда, твой батя – интеллигент. Мой может и матом выругаться. Ты, главное, не психуй. Запомни: если для тебя семья – это тыл, то для меня это всегда – фронт. И ты у меня всегда – старший по званию. Но у нас дома матриархат. Как папа скажет, так по-маминому и будет! А маме ты понравишься. Она любит евреев.

Яков промолчал. Потом обнял Ольгу, и ему казалось, что он, наконец, обрёл свою вторую половинку. Думал, что эти её неловкие слова о евреях от недостатка культуры, результат воспитания. Не понимает, что любить можно человека, а не народ. Его можно уважать, разделять судьбу, защищать, чтить традиции. Но в любом народе есть свои выродки.

В салоне автобуса было много пассажиров. Кто-то ехал домой, кто-то – в гости. Многие знали друг друга и оживлённо разговаривали.

– Мой батя любит поговорить о политике. Читает газеты, слушает последние известия. Ты с ним поосторожнее, – предупредила Якова Ольга.

– Не знал, что при сватовстве нужно о политике говорить. Я бы подготовился, – улыбнулся Яков. – А если он начнёт меня экзаменовать, я уеду.

– Не ты уедешь, а мы уедем. Ты, пожалуйста, меня не исключай из своей компании. Мы с тобой уже повязаны навсегда.

Автобус проехал через Аксайский мост и свернул в сторону Волгодонска. Дорога была свободна, и старая дребезжащая колымага понеслась с непривычной для неё скоростью, рискуя развалиться.

На полях уже золотились озимые, а вдалеке по бескрайнему полю прогуливалась парочка: комбайн и грузовая машина. Голубое бездонное небо без единого облачка предвещало жаркий день.

– Женщины создают королей и полководцев, – продолжала Ольга. – Они второй ряд в политике. А он главный.

– Я не возражаю. Будь главной. Только бы с победой!

Яков всё ещё был хмельной от той неожиданной ночи, когда летняя гроза вдруг подарила ему Ольгу – женщину, о которой он и не мечтал. Слишком уж шикарной она была. Яркая, бьющая в нос, как газированная вода, своими смелыми высказываниями, лёгким поведением. И вдруг – это чудо в его постели! Потом подумал, что ему уже двадцать четыре. Диплом на руках. Работа есть. Пора окольцеваться, чтобы не затеряться в толпе.



8. Автобус, дребезжа всеми винтиками, подъезжал к станице Багаевской. Ольга, устав, притихла, да и Яков задумался о чём-то. Но в километре от станицы машина вдруг нырнула носом в землю и, разрезая расплавленный солнцем асфальт, проползла несколько метров. Ольга и Яков полетели вперёд. На их головы посыпались чьи-то вещи. Раздались крики, стоны. Никто сразу не сообразил, что произошло. А причина была простой: шаровое крепление не выдержало издевательств ухабов и рытвин, не стало больше удерживать колесо. Оно оторвалось и покатилось к станице. Автобус же, вспахав асфальт, словно расписался на нём, оставив шрам на дороге.

Водитель громко выругался и открыл двери.

– Приехали! Мать твою! Здесь не больше километра. Выходите!

Люди выпрыгивали на землю, не понимая, что произошло. Обходили автобус и, не увидев другую машину, которая, как им казалось, столкнулась с ними, с удивлением спрашивали:

– Фёдор, тра-та-та-та-та! Что случилось?

– Колесо отвалилось! Ты, дед Матвей, иди, иди. Ходить для здоровья полезно.

Все бросились смотреть на отвалившееся колесо. Оно укатило метров на сорок и лежало на дороге, создавая препятствие движению встречного транспорта.

– Как же ты, мать твою, выезжал из гаража? – с укором спросил дед Матвей. – Не картошку, чай, везёшь.

Водитель, не смущаясь того, что среди пассажиров были женщины и дети, загнул «многоэтажную» тираду. Яков вспомнил своего командира взвода, с которым ему довелось недолго служить. Он тоже мог, не останавливаясь, несколько минут ругаться матом, ни разу не повторяя одинаковых словосочетаний.

– При чём здесь автобус? Ты, дед, погляди на ямы! Дорогу в прошлом году ремонтировали?! В прошлом году! – всё повторял он, попутно с ненавистью проклиная кого-то, кого многие пассажиры знали. – Воруют всё, а на дорожных работах сделать это легче лёгкого! Что он за гравий положил, да и положил ли вообще?! Сволочь!

Делать было нечего, и народ потянулся к станице, оставив водителя со своим хромоногим автобусом дожидаться технической помощи.



– Чего припозднились? – спросила полная седая женщина, вышедшая им навстречу. Это была мать Ольги. – Автобус-то приходит в восемь.

Она взглянула на Якова, заранее считая его за всё в ответе. Но Ольга, обняв мать, сказала:

– У самого съезда в станицу автобус сломался. Познакомься, ма, – это Яша.

Потом, так и не дождавшись её восторженных слов по поводу знакомства, взглянув на Якова, сказала:

– А это моя мама, Анна Григорьевна.

– Рад знакомству, – совсем не весело ответил Яков. Почему-то ему уже расхотелось свататься. Уж очень всё было для него непривычным и чужим.

Они вошли в большой двор, в котором гуляли куры, крякали утки, а на верёвке вялились огромные лещи и рыбцы, с которых стекал на землю жир.

– А батя где? Маша? – с обидой в голосе спросила Ольга. – Или я не предупредила?

– Так ждали вас, ждали и не дождались. Батя поехал вам навстречу. Видать, разминулись. Сейчас приедут. А Мария побежала в школу. У них там какое-то мероприятие. Да вы проходите, проходите в дом. Чего топчетесь, будто к чужим пришли!



Это был старый саманный дом под шиферной крышей и с металлопластиковыми окнами.

В доме было три большие комнаты. Всюду салфетки, прикроватные коврики с картинками казаков. В углу икона Святого Великомученика и целителя Пантелеймона, какие-то другие, незнакомые Якову образа. Обстановка небогатая. Не такую он ожидал увидеть у чиновника районного масштаба. И, странное дело, на душе у него стало теплее.

А ещё отметил Яков, в зале, как здесь называли самую большую комнату, в которой принимали гостей, не было ни одной книжки, но зато… много цветов. И все, словно их только что умыли: зелёные листья, яркие алые, фиолетовые, белые цветы. На окне – три горшочка с кактусами. В другом углу комнаты – клетка с певчей канарейкой.

Их встретила большая пушистая с огромными жёлтыми глазами кошка. Это была любимица Ольги, о которой она ему рассказывала.

Мурка, как очень оригинально звали кошку, сразу же подбежала к ней и стала тереться о её ногу.

– Признала, – улыбнулась Анна Григорьевна. – Вы садитесь, садитесь. В ногах правды нет. С непривычки, наверно, устали. Понимаю. У нас – не как у вас в городе. Здесь трамваи не ходят.

Яков сел на диван и с интересом посмотрел на Ольгину мать. Седая прядь волос выглядывала из-под косынки. Белый фартук и полотенце в руках. Некоторая полнота была ей к лицу. Анна Григорьевна ему понравилась.

– О чём ты, ма, говоришь? – сразу же вступилась за жениха Ольга. – Яша – нейрохирург. Работящий… Иной раз на операции могут стоять у операционного стола по нескольку часов.

В комнату вошёл отец Ольги.

– Привет, дочка! – сказал он, обнимая и целуя дочь. – Ну, покажи, наконец, своего избранника.

Он повернулся к Якову, оценивающе его осмотрел и протянул руку.

– Владимир Васильевич! Рад знакомству.

Тот тоже представился и пожал руку.

– А сколько вам лет, молодой человек? Уж очень молодо выглядите. Мне дочка рассказывала, что вам довелось и повоевать. Даже правительственные награды имеете.

– Батя! Я же просила! – воскликнула Ольга, на что Владимир Васильевич не обратил внимания.

– Мне двадцать четыре. И повоевать пришлось, и награждён, – ответил Яков, понимая, что это естественный интерес отца, желающего знать, за кого он выдаёт дочь. – Воевал в Чечне. Награждён орденом и медалью «За отвагу». Был ранен, комиссован. Поступил в медицинский, где учился с Олюшкой шесть лет. Вот и вся моя биография.

Владимир Васильевич довольно кивнул и уже другим тоном обратился к жене.

– Аннушка, чего же ты сидишь? Ставь на стол всё, что есть в доме. Давайте завтракать. Забыл, когда я завтракал так поздно. Сегодня дел полно! Но выпить надо! У нас население делится на тех, кто пьёт, и на тех, кто уже выпил. А как руководитель здравоохранения района, уточню – мы пользуемся единственным показателем здоровья: можно пить или нельзя. Проверял много раз… Правда, скоро уже обедать пора.

Анна Григорьевна пошла на кухню. За нею вышла и Ольга.

– Ты что предпочитаешь? – спросил Владимир Васильевич у Якова.– Есть медицинский спирт. Девяносто шесть градусов! Самогонка, первачок… Недавно сделал штоф солоухинской. Не пробовал? Настойка с чесноком. Чудо-напиток: пьётся легко, голова утром ясная. К тому же – лучшее лекарство от простуды. Есть, конечно, и обыкновенная водка…

– Мне всё равно, – пожал плечами Яков. – Только я не большой любитель.

– Русский человек, – сказал Владимир Васильевич, не тот, у которого много чего нет, а тот, у которого чего-то нет, ну и хрен с ним! Для Америки и Европы важно что? Правильно! Достижение цели. Для Китая и Японии важен процесс достижения цели. А для нас главное – обмыть процесс достижения поставленной цели. Так что никуда, мил человек, ты не денешься. Считай, это помолвка. Ты, конечно, некрещеный, и в церковь мы не пойдём. Но выпить-то можешь?!

Владимир Васильевич почмокал, облизал губы. Видимо, хотел закурить. Но удержался и продолжал:

– Олюшка говорила, что батя у тебя хирург. И, как я понимаю, ты тоже по этой части?

– Не совсем. Отец заведует хирургическим отделением в городской больнице, а я буду работать врачом в клинике нейрохирургии.

– А скажи мне, сынок: где жить-то вы будете? Или с родителями твоими? Это не самый лучший вариант. У тебя есть возможность откладывать деньги? Насколько я знаю, ты взяток не берёшь. Да и кто тебе их даст?! Молод ещё! Дают начальству.

– Возможность откладывать есть, – ответил Яков. – Денег нет. А взяток не беру из принципа. А вы берёте?

– Беру, – улыбаясь, кивнул Владимир Васильевич. – Только никто не даёт. Я же не практикующий медицинский работник, не мастер. Я – чиновник, обслуга. И от меня мало что зависит. Всё зависит от головы. Ему и дают. Да и доктора, у которых я мог бы теоретически брать, лечат наших нищих людей. А что с нищих взять? Зарплаты здесь – сам знаешь. Медикаментов, врачей не хватает. Люди снова стали обращаться к травникам и знахарям, экстрасенсам и гадалкам. В церковь ходят, молятся. При такой нищете о каких современных технологиях можно говорить?

– А когда вы оканчивали медицинский, разве было иначе?

– Кто тебе сказал, что я имею медицинское образование? – удивился Владимир Васильевич. – Впрочем, сейчас и не хотел бы его иметь. Иной раз в глаза людям смотреть не могу. Жалко их! Сейчас бы я только за то, что люди работают в нашем здравоохранении, ордена давал. И молоко за вредность. Чтобы руководить здравоохранением в районе, нужно иметь ноги коня, глотку осла, глаза крота, чтобы ничего не слышать и не видеть. Когда-то в армии я был санинструктором. Вернувшись, пошёл по комсомольской линии. Добрался до должности второго секретаря райкома комсомола. Бла-бла-бла! Болтать научился. У меня тогда язык был подвешен, как у колокола. Любил на собраниях, конференциях говорить о высоких материях.
Теперь-то понимаю, что не колоколом был, а пустозвоном. Потом оказался в кресле руководителя здравоохранения в нашем районе. Как там оказался – сам не понимаю. То ли понравился кому-то наверху, то ли вспомнили, что я не предаю, пить могу много и песни наши, казацкие, горланю здорово. Бог его знает. Но вот уже десять лет сижу в этом кресле. Пару раз ездил в Ростов на курсы организаторов здравоохранения. Такие у меня университеты. И никто на моё место не рвётся. Собачья это должность. То приходится на задних лапках прыгать перед главой. То – получать пинка от хозяина. Ему есть на кого свою вину сваливать. Да и кто сюда пойдёт на такую зарплату?!

Яков был удивлён откровениями будущего тестя.

– А ты знаешь, что значит – изображать голландский сыр? – спросил Владимир Васильевич.

– Нет.

– Нужно тихо лежать на полке и издавать запахи. Вот я и издаю. Демонстрирую кипучую деятельность. Ты думаешь, я бы раньше не смог в том же Ростове найти место? Только поезд ушёл. Вот и кручусь. Это у меня такой еврейский бизнес.

– В чём бизнес? – не понял Яков.

Он чувствовал, что Владимир Васильевич уже с утра в подпитии.

– Покупаю яйца по десять рублей за десяток, варю и продаю крутые по рублю. Так весь навар – в той юшке, которая остаётся. Что ни говори – руководитель здравоохранения района. Только я практически ни на что влиять не могу. Так… снова бла-бла-бла.

– Я думаю, вы наговариваете на себя и на свою работу. В любом оркестре должен быть дирижёр. И неважно, что он не умеет играть на инструментах. Но он руководит оркестром! И оркестр играет!

Владимир Васильевич тепло посмотрел на Якова и тихо проговорил:

– Наверное, ты прав. Всё же что-то делаю. А пока расчищаю дерьмо, можно особо не думать о бардаке, в котором живём. Впрочем, я уже об этом говорил. Знал, что на вопрос, есть ли возможность купить хоть небольшое, но своё жильё, ты ответишь, что возможность есть, только денег нет. К сожалению, и у меня их нет. Поживёте с родителями. Может, чего и накопите. А мы с Анной Григорьевной, чем сможем, поможем.

Он достал из холодильника, стоящего в комнате, водку и сказал, разливая по рюмкам:

– Парадоксальная штука – холодильник: вроде и холодный, а как душу греет!

Выпив, он становился очень разговорчивым и нуждался в слушателях.

– Счастлив крот, который под землёй живёт и не видит мира, – говорил он. – Наша экономика дышит на ладан. Попомни моё слово, ещё немного, ещё чуть-чуть, и будет ещё хуже. Начнётся передел собственности, и тогда всем мало не покажется. А наверху всё врут, оболванивают наш терпеливый народ. Но так долго не продержимся! Слежу за показателями и пишу бумажки в область. А какие у нас показатели?

В комнату вошла светловолосая женщина и, увидев Якова, улыбнулась, протягивая руку:

– Меня зовут Марией. Я старшая сестра Оленьки. А ты – Яков?

Потом, обернувшись к отцу, с упрёком сказала:

 – Ты, батя, как всегда торопишься. Подождать не можешь?

Вернулся со двора и Николай.

– Я не опоздал? – спросил он, и, увидев, что ещё не начато застолье, пошёл мыть руки.

Вскоре пришли и Анна Григорьевна с Ольгой. Принесли всяких вкусностей, которых Яков никогда не ел. Подумал: «Живым отсюда я не уйду!».

Сели за стол всей семьёй: к Якову с Ольгой и её родителями присоединились старшая сестра Мария и зять Николай.

Владимир Васильевич следил за тем, чтобы рюмки были у всех полными. Не пил только Николай. По требованию Анны Григорьевны, ему предстояло молодых на машине отвезти в Ростов.

– Ты женишься по любви или как? – спросил Якова Владимир Васильевич, глядя на пустую бутылку водки.

– По любви… а может, по глупости. Я уже мало что понимаю. Столько ещё никогда не пил. Голова кружится.

– Покружится, покружится и перестанет, – удовлетворённый ответом, успокоил жениха и вдруг затянул песенку, которую узнать было трудно. У чиновника районного масштаба совершенно не было слуха.

Но песенку всё же узнали и стали ему подпевать:

Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой…

– Бардак в стране! – прекратив пение, воскликнул вдруг Владимир Васильевич и потянулся к бутылке. – Мы стали другими по сравнению с тем, какими были до переворота. То, что случилось в девяносто первом году, иначе как переворотом и назвать не могу. Изменилась мораль, представления: что хорошо, что плохо. Возникло представление о том, что у кого власть, тот и прав. Исчезли понятия чести.

– Старый, не начинай, – пыталась остановить мужа Анна Григорьевна, но он на неё даже не взглянул.

– Говорят, что Октябрьскую революцию сделали в России евреи. Глупость! Для того чтобы поставить на дыбы огромную Россию, нужна была целая армия. И это были люди разных национальностей, и в первую очередь – русские. Наиболее умные и униженные слои населения были изгнаны. На поверхность поднялось дерьмо.

– И всё же что-то же привлекало в лозунгах большевиков?! – спросил Яков, уже слабо понимающий, что происходит.

– Привлекали популистские лозунги. Вспомни французскую революцию с лозунгами о равенстве и братстве. И у нас были лозунги. Объявили: мир – народам! А развязали гражданскую войну, убивая всех, кто смел иметь иное мнение. Сказали: земля – крестьянам! И отняли её у нашего брата, организовав колхозы и совхозы, заставив работать за палочки на трудодни. Заводы – рабочим! А сделали их государственными. По сути это был передел собственности. Нет! Не передел, а отъём собственности. А тех, кто с новыми порядками был не согласен, – к стенке!

– Но если всё так, как вы говорите, почему же белое движение проиграло? – боднул головой Яков и потянулся к бутылке. Владимир Васильевич, увидев, что в ней уже почти ничего не осталось, открыл другую и наполнил рюмки.

– Основной массой в Белом движении были крестьяне. Впрочем, как и в Красном, – продолжал он. – Но руководили Белым движением аристократы. Они не могли делать то, что позволяли себе дорвавшиеся до власти красные. А те сотнями расстреливали заложников, стариков, детей… Читал, наверное, как газами травил крестьянский бунт Тухачевский. Да и Ленин считал крестьян реакционным классом. Получив власть, красные сразу же направили в деревни продотряды, наделив их огромными полномочиями. Расстреливали всех, кто выражал неудовольствие.

– Но крестьян было много больше, чем большевиков. Почему их так легко сломили? – не понимал Яков.

– Не было никакой серьёзной организации. А у красных террор стал действенным инструментом подавления.

Владимир Васильевич замолчал, а Анна Григорьевна, недовольная этим разговором, упрекнула его:

– Ты снова бла-бла-бла! Хватит уже об одном и том же талдычить. Пора бы успокоиться.

Но Яков, уже в сильном подпитии, продолжил:

– Сегодня мы многое понимаем. Почему же до сих пор так отстаём от Запада?

– Мы отстали от Запада на шесть веков. Университеты там появились в двенадцатом веке, а у нас в восемнадцатом. Мы не хрена не умеем каяться! А каяться есть в чём.

– Это мало кто делает, – заметил Яков. – Разве покаялась Турция за геноцид армян или США за геноцид индейцев, Япония за Китай. Немцы же покаялись за Холокост не без нашей помощи. Покаяние, умение признавать ошибки и стараться их не повторять – залог успешного будущего для страны. У! Я, кажется, перебрал. Всё! Больше ни-ни!

– Наша история изобилует легендами, – продолжил Владимир Васильевич. – Примером тому легенда о двадцати восьми панфиловцах. Сочинил её журналист Кривицкий. Но разоблачать, мне кажется, не стоит, хотя есть высказывания писателя Афанасьева, который в пехоте прошёл войну, что мы победили мясом. Конечно же, были герои. Но никто не считался с жертвами.

– Правда она и есть правда, – сказал Николай, привыкший к таким разговорам. – Лучше не врать. Брехня – как наркотик: боль ушла, а болезнь продолжает грызть организм изнутри.

– Может, хватит, старый? – сказала Анна Григорьевна. – Завтра тебе на работу.

Но не обращая внимания на жену, он продолжал:

– Почему так редко по телику наши россияне поют по-русски. Раньше это называли низкопоклонством, или космополитизмом. Нет, я за дружбу народов, за общение культур. Ничего плохого не думай. Тогда, конечно, перегнули палку. Но не знаю, как тебе, а мне тоже за державу обидно!

Владимир Васильевич выпил оставшуюся в рюмке водку, упрекнув себя:

– Знаю же, что пить нужно до дна. Это всё ты! – повернулся он к жене. – Не знаю, как тебе, а мне обидно и противно, когда, намотавшись как лошадь, прихожу домой, включаю телик, а там какая-то фифа в мини поёт на языке, на котором я ни хрена не понимаю. А ещё предлагают оценить эту курицу. И как её мне оценивать? И как после этого не выпить?!

Анна Григорьевна решительно встала из-за стола и убрала бутылку. Это не на шутку возмутило Владимира Васильевича. Он изо всей силы ударил кулаком по столу.

– Кто здесь хозяин?!

Анна Григорьевна в ответ оттолкнула его так, что он чуть не слетел со стула. С обидой взглянув на неё, почти протрезвев, виновато сказал:

– Во дела! Даже спросить нельзя...

Потом заговорили о свадьбе. Ольга не стеснялась в выражениях.

– Хочу замуж! – сказала она, с улыбкой глядя на Якова.

Потом добавила:

– Я помню, что Господь всё видит. Потому и живу так, чтобы ему было интересно!

А Владимир Васильевич продолжал бубнить о политике:

– Я стою за такую власть, при которой мне не надо сидеть, если я за неё стою.

Трезвый Николай, привыкший к таким домашним откровениям тестя, стараясь перевести разговор в другую тональность, спросил:

– А скажи мне, Яша, почему на российском гербе орлы смотрят в разные стороны? Не знаешь? Так я тебе скажу: ищут третьего!

И сам первым рассмеялся.

День склонялся к вечеру. Владимир Васильевич пригласил Якова и Николая во двор. Дома он не курил. Закуривая, сказал, что свадьбу хотел бы отгулять здесь, в станице, на что Яков твёрдо ответил, что свадьба будет в Ростове:

– Зарегистрируемся и отгуляем первый день у нас. У меня мама – инвалид первой группы. Потом можно и у вас.

Владимир Васильевич вынужден был согласиться:

– Пусть будет по-твоему. Не люблю спорить. Убеждён, что любую войну выигрывает тот, кто в ней не участвует. Итак, в сентябре. Дату согласуешь с родителями. Деньгами, к сожалению, сейчас помочь не могу, привезу продукты: мясо, выпивку, фрукты и овощи всякие…

В дорогу Анна Григорьевна положила в багажник корзину с продуктами. Прощаясь, обняла и поцеловала Якова уже на правах тёщи. Владимир Васильевич тоже обнял его.

– Мы люди простые. И если что не так, прости. Мы хотим вам только добра и счастья. Я, конечно, сегодня немного перепил. Делаю это не часто. Но сегодня был повод. Езжайте с Богом.



9. В то же воскресенье, когда Яков поехал знакомиться с родителями Ольги, в два часа Михаил Маркович встретил Ануш и они пошли смотреть квартиру на Пушкинской, которую он снял.

У девушки громко стучало сердце. Волновалась, понимая, что именно сейчас произойдёт то, чего она так боялась, но и ждала. Именно сегодня она станет женщиной. Его женщиной.

Михаил Маркович держал Ануш под руку и, стараясь успокоить любимую, рассказывал о том, как к её приходу успел обустроить квартиру.

– Я хочу, чтобы ты могла сюда приходить в любое время. Это ведь совсем недалеко от университета. Здесь ты сможешь и поработать, и отдохнуть.

На лифте поднялись на четвёртый этаж, открыли дверь, и он стал её страстно целовать.

Ануш прижалась к Михаилу Марковичу, впервые чувствуя, как приятная тёплая волна возбуждения поднимается откуда-то снизу и кружит голову. Расплавленная точно воск, она отстранилась, произнеся почему-то шёпотом:

– Подожди, родной. Сначала хорошо бы дверь закрыть. Я никуда не ухожу. Я здесь…

– Показать тебе наш дом?

Михаил Маркович открыл дверь в большую светлую комнату с диваном, телевизором…

– Гостиная, – сказал он, пропуская любимую вперёд.

Ануш была удивлена. Всё здесь блестело, и даже на окне стояли несколько горшочков с кактусами.

– А это спальня, – продолжил экскурсию Михаил.

– Здесь никто не жил? – спросила удивлённая Ануш, когда они осмотрели квартиру и присели на диван в гостиной.

– Почему же? Это квартира приятеля. Он уехал в Германию. Работал, кстати, в твоём университете на факультете иностранных языков. Жена у него – гражданка Германии. Вот он и живёт на два дома – в Мюнхене и в Ростове. Он филолог. Сейчас преподаёт там русский язык и литературу. Но терять российское гражданство не хочет. У него две взрослые дочери.

– Не Валентин ли Павлович? – спросила Ануш.

– Он самый. Ты его знаешь?

– Он вёл нашу группу. Дело в том, что я оканчивала школу с углублённым изучением английского языка. А в университете учила немецкий.

– Ты знаешь два языка? – удивился Михаил Маркович.

– Знаешь – сильно сказано. Но свободно читаю и общаюсь. По крайней мере, журналы по специальности на этих языках читаю. Дома родным языком отца является армянский, а мамы – русский. С детства привыкла к тому, что можно говорить на нескольких языках.

– А мне языки не давались. Даже идиш не знаю. А ведь и мама, и бабушка говорили между собой на нём. Не удосужился даже расспросить у матери, у дедушки с бабушкой, когда они были ещё живы, о наших корнях. Вот так мы и проходим мимо чего-то важного, о чём потом сильно жалеем.

Михаил Маркович снова стал целовать любимую. Ануш отвечала на его поцелуи. И случилось то, что должно было случиться…



Ануш лежала, прижавшись к Михаилу, ощущая бесконечную нежность к нему. Ей казалось, что любила его с тех пор, как стала ощущать себя девушкой. Ни один юноша её не интересовал. Только он! Михаил чем-то напоминал ей её отца. Был таким же мужественным и умным, опытным и внимательным.

Но к отцу она относилась иначе. Отец был родителем. А Михаил...

Она прижималась к нему и нашёптывала какие-то только ей понятные слова: «Джана… Джана… Как я тебя люблю! Счастье моё! Радость жизни моей! Теперь я знаю, что такое счастье…»

И он её целовал. Прижимая к себе, повторял:

– Любимая! И я счастлив! И я давно люблю тебя. Но душил в себе это чувство, считал себя преступником. Как же я был глуп! Разве любовь может быть преступлением?! Мы же никому не делаем больно. Любовь не может быть преступлением.

Пора было вставать, но Ануш долго не решалась предстать перед любимым нагой. Потом, преодолев себя, быстро оделась, стараясь не смотреть на Михаила.



Свадьба Якова и Ольги была назначена на седьмое сентября. Накануне, часов в девять утра, приехал Николай со своей женой.

Привезли ящики с продуктами и выпивкой.

– Куда столько? – заволновалась Мария Владимировна. – У нас места в холодильниках не хватит. Да и как мне всё это переработать?

– Не волнуйтесь, мамаша, – успокоил Николай. – Мы специально приехали пораньше, чтобы помочь. Вы будете командовать, а мы выполнять. А вечером уедем. И завтра к регистрации уже приедем при параде.

Марии Владимировне понравились молодые люди. Она кивнула и сказала:

– Это меняет дело. Чего же мы стоим? Раздевайтесь, мойте руки. Будем завтракать. Хозяйка у нас больна. Встаёт не раньше десяти, так что успеем и позавтракать, и кое-что сделать.

– А хозяйка тоже была врачом? – спросила Мария. Она чувствовала себя как-то неуверенно.

– Она пианисткой была. Работала в филармонии, да попала в аварию много лет назад. С тех пор инвалид. Врач у нас только Михаил Маркович. Он когда-то спас меня. У нас пожар случился. Муж погиб. Дом сгорел. И никого из родных не осталось. Деревню, в которой жила, затопили. Водохранилище там теперь. Вот такая у меня жизнь. Много лет живу с ними. Родными они мне стали. Кстати, слышала, что и твоего отца, Машенька, зовут Владимиром, так что мы с тобой полные тёзки. Но хватит болтать. Садитесь к столу.

Они позавтракали, и закипела работа.

Николай тихо сказал жене:

– Я что-то не увидел здесь большого богатства. Отец Якова – заведует хирургическим отделением, а живут бедно.

– Разные бывают врачи, – возразила Маша. – Есть и такие, кто взяток не берёт.

– Ну и дураки, – сказал Николай, – брать нужно. Только знать, у кого и сколько. А как на зарплату прожить? Тем более без подсобного хозяйства? Потому у них и нехватка кадров. Кто пойдёт горбатиться за те копейки?!

– Тебе бы в министры, – бросила Маша.

Пришли Михаил Маркович и Яков.

Николай поинтересовался:

– Сколько всего будет гостей?

Михаил Маркович начал загибать пальцы:

– Свидетели – Андрей и Ануш. Со стороны невесты… – Он вопросительно взглянул на Николая.

Тот ответил:

– Нас будет четверо: родители да мы с Машей.

– Со стороны жениха мы с Надеждой Абрамовной и Мария Владимировна. А ещё наши друзья Арменак Григорьевич с женой и Кравченко Вадим Петрович, врач, который спас жену. Итого…

– Четырнадцать человек, – сказал Николай. – А места хватит?

– Хватит! В нашей гостиной мы ставили три стола, и легко вмещалось человек двадцать. Так что тесно не будет.



На следующий день к десяти утра все собрались во дворе жениха. Ранняя осень окрасила мир разноцветными красками. Жары, какая была в августе, не было. Стало легче дышать.

– Дорогой Михаил Маркович, – тихо сказал Владимир Васильевич, отводя его в сторону. – Сейчас, к сожалению, я не могу дать на квартиру нашим детям серьёзную сумму. Но буду собирать. Мне кажется, им бы лучше жить отдельно. Или вы другого мнения?

– Согласен. Я того же мнения. Но и у меня нет нужной суммы. Пусть пока поживут у нас. А захотят, перейдут на съёмную квартиру, я возьму на себя обязанность оплачивать её, пока они не смогут делать это сами. Вмешиваться в их жизнь не будем.

– Ладно. Я же обязуюсь помогать им продуктами.

– Не волнуйтесь так, дорогой Владимир Васильевич. Лишь бы у них всё было хорошо. Я знаю Ольгу. Бывала у нас все годы, пока они учились. Будем надеяться, что ни она ни он не пожалеют об этом.



После регистрации все поехали к памятным местам, куда обычно ездят молодожёны. Фотографировались у Вечного огня, у памятника Пушкину, у мемориала «Змиёвская балка»…

Когда вернулись домой, Владимир Васильевич спросил Михаила Марковича, не будет ли он возражать, если у них в станице дети в церкви закрепят свой союз.

Михаил Маркович ответил с улыбкой:

– Это нужно спросить у Яши. Да и какой священник обвенчает их? Сын не просто еврей, он ещё и атеист. Я думаю, он возражать не будет, если найдётся у вас такой священник. В конце концов Бог, если Он есть, един для всех…

Наконец, все сели за стол и началось пиршество.

Вышла из своей комнаты и Надежда Абрамовна. Она надела своё самое нарядное платье, которое Марии Владимировне пришлось подгонять. Уж слишком сильно похудела. Села рядом с мужем, и когда все стихли, сказала, обращаясь к Якову и Ольге:

– В семье многое зависит от женщины. Она – лицо и честь мужа.

Михаил Маркович, подняв бокал, добавил:

– Всегда говорил сыну, что он будет таким, какая женщина будет возле него. Жену рекомендовал выбирать весёлую. Из весёлых – нежную. Из нежных – верную. И самому быть таким. Они теперь – одно целое. Олюшка будет соавтором его успехов, хранительницей семейного очага. Надеюсь, вы будете счастливы.

Надежда Абрамовна пригубила бокал с вином. Потом поцеловала Ольгу, Якова и взглянула на Марию Владимировну. Та, поняв всё без слов, подошла, чтобы увести хозяйку в её комнату.

Конечно, Ольга не о такой свадьбе мечтала. Но делала вид, что всё нормально. Думала, что самого главного добилась: Яков подарил ей красивое обручальное колечко, был внимательным, и она верила, что уж теперь у неё всё будет хорошо.

За столом гости ели, пили, желали молодым счастья и продолжения рода. Это особенно тревожило Ольгу. После аборта, который ей пришлось сделать когда-то, у неё был большой воспалительный процесс, и гинеколог, у которого она наблюдалась, сказала, что нужно продолжить лечение. Но тогда у неё времени не было. А потом боли исчезли и она подумала, что всё обошлось. Теперь она всё время об этом думала, ругала себя, что так и не продолжила лечение.

А за столом, по мере того как гости опустошали бутылки, разговоры становились всё громче и темы изменились.

Уже и позабыв, что это свадьба, а не дискуссионный клуб, Владимир Васильевич громко убеждал Вадима Петровича, сидящего на другом конце стола:

– О чём вы говорите, уважаемый! У нас прогнило всё: экономика и финансовая система, вертикаль власти, система управления страной.

– Мне кажется, вы преувеличиваете, – возражал Кравченко. – Я, конечно, не политик. Газет не читаю. Времени нет. Но…

– Народ оболванивают телевизионными программами, – прервал его Владимир Васильевич. – На свадьбе об этом говорить не стоит, но мне больно смотреть на то, к чему мы пришли. Помяните моё слово: всё только начинается. Будет ещё хуже!

Михаил Маркович сидел рядом с Ануш и слушал жалобы её отца.

– Мы не можем себе позволить купить дорогостоящее медицинское оборудование. Народ нищает.

– Медицина всегда финансировалась по остаточному принципу, – ответил Михаил Маркович, сжимая под столом руку Ануш. – Ты, Арменак, думаешь, что страховая медицина изменит ситуацию?

– Для меня смена неприятностей тоже своего рода отдых, – ответил Арменак Григорьевич. – Мне кажется, неплохое будущее у частной медицины. Частные клиники. В них работают прекрасные специалисты.

– Потом всё изменится. И не в лучшую сторону, – грустно заметил Вадим Петрович. – Уже сейчас частные клиники рекламируют то, чего дать не могут.

– Ты прав, – кивнул Михаил Маркович. – Впрочем, давай лучше выпьем за молодых!

Он попросил всех успокоиться, сказав, что сегодня они собрались не для диспутов, и предложил наполнить бокалы.

Все его поддержали, но он не успел ещё произнести тост, как неожиданно Николай громким голосом затянул:

По просёлочной дороге
шёл я молча,
И была она
пуста и длинна.
Только грянули гармошки,
что есть мочи,
И руками
развела тишина.
А эта свадьба, свадьба,
свадьба пела и плясала,
И крылья эту свадьбу
вдаль несли.
Широкой этой свадьбе
было места мало,
И неба было мало и земли…

Застолье продолжалось до глубокой ночи.

Первыми ушли Ануш с родителями и Вадим Петрович Кравченко. Потом вызвали такси и уехали Яков с Ольгой.

После отъезда жениха и невесты Михаил Маркович предложил всем остаться у них.

– Разместимся. Дом не маленький. В гостиной лягут Владимир Васильевич и Анна Григорьевна. Диван у нас раздвижной. Молодым постелем у меня в кабинете. В десять придут дети, и вместе позавтракаем.

Все согласились.

Правда, Владимир Васильевич предупредил, что ему к двум нужно быть в районе. У него назначена встреча, отменить которую он не мог.



Поднявшись в квартиру, которую снимала Ольга, Яков обнял её и стал целовать. Потом, сделав над собой усилие, отстранился, снял с себя галстук и рубашку, мокрую от пота.

– Не люблю носить эти ошейники. Но отец настоял. Говорил, что на свадьбе жених должен быть при галстуке.

– У тебя, Яшенька, прекрасный вкус, коль скоро всё же из всех девчат выбрал меня. Ну, скажи, наконец, что любишь. Я хочу это слышать всё время!

– Люблю! – улыбнулся Яков и снова обнял и поцеловал Ольгу. – Конечно, люблю. Только не понимаю, почему раньше к тебе не относился как к женщине. Ты была другом, товарищем. Впрочем, меня ни одна женщина не цепляла так, как ты.

– Я у тебя первая? – удивилась Ольга.

– Первая… Опыта в этих делах у меня нет.

– Я научу, – улыбнулась Ольга и стала целовать его, одновременно пытаясь снять с него брюки.

– Подожди, я сам.

Он снял брюки, не зная, что делать дальше.

– Женщины созданы для того, чтобы их любили, а не для того, чтобы их понимали, – сказала Ольга и без стеснения сняла с себя платье, раздвинула диван и стала стелить постель, продолжая говорить: – Напрасно говорят, что женятся глупые, а умные выходят замуж! Ты у меня умный! Я всегда удивлялась и даже завидовала тебе. Но я, кажется, сильно перепила. С другой стороны, можно же на собственной свадьбе?!



Утром они долго не хотели вставать. Но, зная, что их ждут родные, Яков резко отбросил одеяло и пошёл в ванную. Через несколько минут выйдя оттуда, сказал:

– Никак не могу привыкнуть к мысли, что женат! Что могу тебя целовать каждый день!

– И не только целовать, – улыбнулась Ольга, вставая и натягивая трусики. – Я не стесняюсь – это маскировка!

– Теперь будем собирать на квартиру. Думаю, мне удастся взять ещё полставки.

– Знаешь, Яшенька, – улыбнулась Ольга. – Чтобы заработать на жизнь, надо работать. Но чтобы разбогатеть, тебе придётся придумать что-то получше.

– Взятки я брать не буду! – твёрдо ответил Яков.

– Успокойся. Тебе их никто и не даст. Взятки дают таким, как Кравченко. Кстати, каким образом вы с ним познакомились?

– Он оперировал маму. Прекрасный хирург и замечательный человек.

– Вот таким взятки дают.

– Мораль для меня не пустой звук.

– Насчет морали, – ответила Ольга, – я знаю лишь, что морально то, после чего мне лучше, а аморально то, после чего хуже. Это сказал Эрнест Хемингуэй, и я с ним полностью согласна.

– Но мне будет хуже, если я буду брать с больных за свои операции. Я знаю...

– А кто говорит – брать?! Но если после операции больной поблагодарит тебя, разве аморально принять эту благодарность? Но хватит философствовать. Я вызываю такси.



Через полчаса все уже сидели за столом и говорили о том, что в следующее воскресенье организуют вечер уже в станице Багаевской.

– У нас много друзей, – говорил Владимир Васильевич. – Всю жизнь прожил на одном месте. Не поймут. Буду рад, если вы, Михаил Маркович, сможете приехать. Обещаю, не пожалеете.

– Обязательно приеду, – пообещал тот. Потом, услышав, что Ольга хочет специализироваться по психотерапии, одобрил:

– Правильно, Олюшка. Эта специальность скоро станет очень востребованной. Но уж если специализироваться, так, конечно же, лучше в Москве.

На что мудрая Анна Григорьевна заметила:

– А мне кажется, что мужчине приятнее видеть накрытый к обеду стол, чем слышать, как его жена говорит об успехах на работе. Оля всегда хотела чего-нибудь этакого. Вы же знаете, что выпало на долю наших родителей, а потом и нашу. Голодуха и каторга в колхозе за палочки-трудодни. У меня было пять сестёр и два брата. Получили образование только двое, я и старший брат. Сёстры рано вышли замуж. Им было не до учёбы. Старший брат, Петром звали, окончил Новочеркасское училище связи, лейтенантом служил в армии. Погиб на учениях. Машина с катушкой кабеля перевернулась. Товарищи успели спрыгнуть, а на него эта катушка и упала.

В трудные времена спасались подсобным хозяйством. Потом, когда вышла замуж, стало полегче. Владимир Васильевич работал в райкоме комсомола. Но я видела, каково другим женщинам. И сейчас не многим лучше.

– О чём ты, мама?! – воскликнула Ольга. – Всё, чего я хочу, – доброе слово, теплая постель и неограниченная власть хотя бы над собой. У нас неплохая специальность. Не думаю, что два врача не смогут со временем купить квартиру, жить нормально.

– Ты, дочка, – заметил Владимир Васильевич, – уже замужняя женщина. Так что свобода твоя теперь ограничена узами брака.

Он решительно встал из-за стола.

– Нам, пожалуй, пора. Мне в два нужно быть у себя. Договорился о встрече с местным олигархом. Хочу хоть что-то выклянчить для родильного дома.

Николай вышел во двор, и вскоре они уехали, а Михаил Маркович подумал, что неплохие им достались родственники. Только бы у Якова с Ольгой было всё хорошо.


10. Новый год в Ростове, как обычно, встретили без снега. Моросил холодный дождик. Порывы ветра гнали людей в укрытия. На Театральной площади мок под дождём Дед Мороз.

Витрины манили блёстками и заманчивыми предложениями. Все поздравляли друг друга, надеясь, что этот год будет лучше, чем прошедший. При этом совсем уж отчаявшиеся пессимисты приговорили, что хуже не бывает. Оптимисты же верили, что будет ещё хуже!

Тридцать первое декабря был рабочим днём, и потому все торопились на работу с намерением как можно скорее освободиться и вернуться домой.

Хирургическое отделение было украшено вырезанными из бумаги и наклеенными на окна снежинками. В конце коридора поставили ёлочку. Многих больных выписали. Оставили только тех, кто нуждался в постоянной помощи или готовился к операции. У входа в ординаторскую повесили на стенку большую фотографию Михаила Марковича и на большом листе фломастерами написали поздравление с днём рождения.

На утренней планёрке сотрудники поздравили заведующего и преподнесли сувениры: топорик и пилу, на которых выгравированы были надписи: «Не руби сплеча!» и «Пили, но знай меру!».

– Намёк понял, – сказал, улыбаясь, Михаил Маркович. – Этот день важен для всех нас, потому что мы все начинаем строить планы на будущий год или подводим итоги за прошедшие двенадцать месяцев жизни, сложной, насыщенной событиями. Мне хотелось бы, чтобы вам удалось сохранить воспоминания обо всём хорошем, добром и важном, чтобы в праздники вы набрались сил для новых свершений…

Помня о любви заведующего к истории медицины, старший ординатор подарил ему книгу Сергея Юдина «Этюды желудочной хирургии».

– Я понимаю, – сказал он, – что и медицина сегодня не та, и оперируют иначе. Но эта книга – не просто раритет, а пример того, как можно писать серьёзные научные монографии – простым, понятным любому читателю языком.

А на больничной планёрке главный врач преподнёс имениннику адрес и грамоту.

– Это ж нужно было вам родиться под Новый год, – сказала в отделении Вера Васильевна, старшая сестра, энергичная женщина с большими чёрными глазами. – Вы – новогодний подарок своим родителям. Кстати, сколько работаю с вами, ни разу их не видела.

– Они жили в Одессе с семьёй моей младшей сестры. По возможности каждый год летом навещал их. Когда они ушли из жизни, езжу туда редко. Сейчас это заграница. С сестрой общаемся всё больше по телефону.

После рабочего дня Михаил Маркович накрыл «поляну» в кабинете. Пригласил всех, кто был в отделении. Дежурная смена пила кофе с тортом, а остальные – шампанское.

В отделении не приветствовались посторонние разговоры, тем более о политике. И всё же Иван Иванович Леонов, грузный сорокалетний врач, сказал:

– У нас всегда так. Поют: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», а дышать не дают. Говорят о мире, а сами раз за разом вляпываются в какие-то разборки. Говорят о праве нации на самоопределение, и бомбят города и сёла одной из взбунтовавшихся национальных республик. Вот я и думаю: как бы призывы к лучшей жизни не приравняли к экстремизму.

На реплику эту тут же откликнулся анестезиолог, вечный оппозиционер и спорщик:

– Ты совершенно прав. Под экстремизм можно подогнать любое протестное движение. Люди выступают против низких зарплат и пенсий, идут по улице с плакатами, требующими выгнать вон правительство, – это экстремизм?!

Увидев укоряющий взгляд Михаила Марковича, весело произнёс:

– Нет, я, конечно, понимаю: мы живём словно сумасшедшие и умрём дураками. Какой-то умник говорил, что кто контролирует прошлое, контролирует будущее. А кто контролирует настоящее, контролирует прошлое. Поэтому нужно жить настоящим и стараться его лучше понять.

Он замолчал, но потом, видимо, вспомнив что-то, продолжал:

– И я утверждаю, что нечистая сила является единственной инстанцией, которая защищает человека от государства. Но давайте лучше поговорим о чём-нибудь весёлом. Например, о том, что цены на ритуальные услуги несколько снизились. Теперь и о женитьбе можно подумать.

– Тебе, Олежек, – улыбнулась Мария Степановна, сестра процедурного кабинета, – давно пора не говорить, а повести, наконец, хоть одну под венец. Или ты так и будешь до старости по девкам бегать?

От этого так часто задаваемого ему вопроса анестезиолог поморщился, как от зубной боли:

– Нет, вы только подумайте, – притворно возмутился он. – Они непременно хотят меня женить! Но в стране, где всё шиворот-навыворот, где Новый год отмечают за неделю до Рождества, где город Санкт-Петербург находится в Ленинградской области, где праздник называли Октябрьской Революцией, а отмечали в ноябре, хороших женщин не может быть по определению. У нас страна ненормальная. И мы, её жители, все с повернутыми мозгами. Я понимаю – это не наша вина, а наша беда. Но я уж лучше подожду. Накоплю деньжат, поеду во Францию и… женюсь!

– Ну да! Женишься на француженке, поменяешь имя и фамилию, станешь французом. Только жизнь там жёсткая. Таких друзей, как здесь, не будет.

– Я там готов работать хоть санитаром, только не видеть этих идиотов, которые приезжают проверять нас.

– Мне столько всего надо сделать, что лучше я пойду спать, – пошутил с серьёзным выражением лица Иван Иванович.

Через полчаса разошлись и остальные сотрудники.



Защиту кандидатской диссертации Ануш назначили на первое февраля 2002 года. Дел было невпроворот, и она старалась не вмешиваться в то, что происходило на кафедре, где обиженный доцент Сергей Николаевич Попов вынужден был уступить своё место приехавшему из Петербурга и прошедшему по конкурсу профессору. Он саботировал решения заведующего, настраивал против него сотрудников. На какое-то время сотрудники разделились на тех, кто поддерживал старое руководство, и тех, кто принял новое. Но назначение уже произошло, приказ издан, импичмент ему не объявишь, и борьба с новым руководством была похожа на обычную склоку.

Однажды после работы Сергей Николаевич подошёл к Ануш.

– Сирануш Арменаковна! – сказал он. – Вы у нас работаете уже более двух лет. Скоро у вас защита. Мне бы хотелось поговорить о наших делах на кафедре, услышать ваше мнение… Вы ни разу даже ко мне не подошли. Я понимаю, у вас есть свой руководитель. Но, как говорят, одна голова – хорошо, а две лучше. Всегда полезно услышать и мнение других товарищей. Я приглашаю вас в ресторан. Не согласились бы вы, скажем, числа двадцать пятого вечером составить мне компанию.

– Уважаемый Сергей Николаевич! – ответила Ануш, – мне приятно ваше приглашение. Я, конечно же, с благодарностью принимаю его. Надеюсь, вы придёте со своей очаровательной женой Ниной Васильевной. Я тоже приду с женихом.

Сергей Николаевич заметил, что для бесед о делах на кафедре посторонние уши совсем не нужны, на что Ануш твёрдо ответила, что о делах кафедры лучше говорить с профессором Гавриловым, а не с ней. Тем более в ресторане.

Понимая, что завести интрижку с этой умненькой аспиранткой, которой пророчат большое будущее, не получится, промямлил:

– Ну да… ну да... Наверное, вы правы. Нужно говорить с профессором…

Он потоптался у двери, потом резко повернулся и вышел.

А через несколько дней Ануш слышала, как профессор резко бросил доценту:

– Ошибаетесь, если думаете, что мы не сможем обойтись без вас. Я не шёл, как вы говорите, «на живое место»! Был объявлен конкурс. Я подал документы и прошёл. Это же могли сделать и вы. Я готов к открытой и честной дискуссии. Но, когда решение принято, его нужно выполнять.



Ануш готовилась к защите. Целыми днями сидела в научной библиотеке или дома на Пушкинской. Она уже привыкла считать эту квартиру своим временным домом. Здесь писала реферат и доклад, с которым предстояло защищаться. Готовила слайды для демонстрации, обсуждала с любимым фрагменты диссертации, выводы и нередко получала дельные советы. Отослала копии текста диссертации оппонентам для ознакомления. И… совершенно не волновалась. «Что в конце концов может случиться? – думала Ануш. – Завалю защиту? Но официальные оппоненты дали положительные отзывы».

Всё же её задели слова Попова, который громко и ехидно сказал ей, что учёной она может и не быть, но кандидатом быть обязана. Он тогда целую обличительную речь подготовил и произнёс.

– Я не поленился, пошёл в нашу библиотеку и познакомился с вашей так называемой работой. Она мне напомнила перлы Гаврилы, ходившего по издательствам и старающегося свои стишата пересказать в соответствии с тем, где он хотел опубликовать их. Вы помните? – говорил он возбуждённо.

 Гаврила ждал в засаде птицу.
 Гаврила птицу подстрелил…
Или:
 Служил Гаврила за прилавком.
 Гаврила флейтой торговал…

И напрасно вы думаете, – продолжал он, – что, став кандидатом, сможете жизнь сильно изменить. К тому же, как утверждает ваше армянское радио, при капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме всё происходит наоборот.

Ануш, стараясь не слушать его, думала: «Пусть злобствует. У меня есть, всё для счастья. Я увлечена своей работой. Я люблю и любима!».



Защита прошла без особых осложнений.

Вернувшись с банкета, она долго не могла уснуть. Радостно улыбаясь, подумала: «Теперь я свободна, как птица!».

Но как же она ошиблась. Для неё всё только начиналось. Через несколько дней она поняла, что беременна. Пошла в женскую консультацию, где подтвердили беременность. Поставили на учёт. Что-то рекомендовали. Ануш была растеряна и плохо соображала. Решила не говорить пока любимому. Подумать.

Но когда восьмого марта Михаил Маркович пришёл её поздравить, решила, что это нельзя скрывать от него.

– Спасибо, дорогой, за подарок, – сказала она. – Но ты мне его уже преподнёс.

Михаил посмотрел на неё с удивлением.

– Когда? Какой? Не помню, – растерянно произнёс он.

– Я беременна.

Ануш внимательно посмотрела на него. Он на мгновенье замер, потом в его глазах появились одновременно радость, нежность, страх за неё. Он стал её обнимать, целовать, говорить слова, которых Ануш ещё не слышала. Ей было важно увидеть его реакцию. И была рада, что Михаил именно так воспринял эту новость.

– Ты была в женской консультации?

– Да.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Но на защите боялась, что должна буду выбежать.

– Тошнота?

– От кого-то из оппонентов разило таким парфюмом.

Они были счастливы, хотя оба понимали, какое оно непростое – их счастье.

Михаил теперь ежедневно после работы встречал Ануш и они вместе шли к себе.

– Тебе, родная, нужно по утрам делать зарядку, – говорил он. – И больше есть витаминов, гулять, отдыхать.

– Понимаю. Люди, которые делают утреннюю зарядку, умирают в сто раз реже остальных потому, что их в сто раз меньше, чем остальных, – улыбнулась Ануш.



Вскоре настало время, когда она уже не могла скрывать свою беременность от родителей. Выбрав момент, когда в комнате были только они, призналась, что ждёт ребёнка. Сообщила им также, что имени отца малыша назвать не может.

В комнате стало тихо. Только маятник старинных часов мерно отсчитывал секунды. Родители, каждый по-своему, усваивали эту новость. Потом Арменак Григорьевич, пристально глядя на дочь, тихо произнёс:

– Победители придумывают правила, неудачники по ним живут. Пришло время что-то делать. Ты подумала о том, что будет?

– Думала…

– Человек смертен, – прервал её отец. – Но уж если мы родились – надо жизнь свою прожить достойно, чтобы можно было спокойно смотреть людям в глаза.

– Вы с мамой всегда мне говорили: «Дети – наше будущее»!

– Они наше будущее. Разве я против? Выходи замуж и рожай детей. Но я хочу, чтобы у твоих детей был отец! Я хочу его знать. Разве я на это не имею права?! В конце концов ты же не уличная девка!

– Папа!

– Думал, воспитал порядочную дочь. А оказалось, что ты у нас парадочная. Место твоих утех парадные подъезды.

– Ты говори, да не заговаривайся, – резко, чего никогда не делала, прервала его Валентина Ивановна. – Прекрати волновать ребёнка. Ей нельзя! Радоваться надо, что дедом станешь.

– Наверно, мама права. Прости меня, дочка. Понимаю: никто не умрёт девственником. Жизнь поимеет каждого, и невинность – состояние, несовместимое с чувством глубокого удовлетворения. В таких случаях надо было молиться. И молитву эту не трудно запомнить: сказала бы себе мысленно: «Господи, спаси и предохрани!»

– Арменак, вспомни себя. Вспомни нас! – старалась успокоить мужа Валентина Ивановна. – Если бы я тогда не забеременела, не уверена, женился бы ты…

– Не говори глупости! Разве ты не понимаешь?!

Потом, уже спокойнее, Арменак Григорьевич продолжал допытываться, кто отец ребёнка?

– Ребёнка ещё нет… Может... его и не будет вовсе.

Тут заговорили вместе и Арменак Григорьевич, и Валентина Ивановна:

– Ты об этом даже не думай! Выкормим, воспитаем.

А Валентина Ивановна, чтобы успокоить себя и мужа, всё говорила, говорила, пытаясь найти аргументы в пользу дочери:

– А что? Пока молода, нужно рожать. В тридцать лет останутся только ноги, в сорок – глаза, в сорок пять уплывёт талия, в пятьдесят вообще на тебя никто не посмотрит. А жизнь уходит и дана человеку только одна. Я не верю в Бога, но в благословение верю. И тебя благословляю!

Арменак Григорьевич слушал свою жену и удивлялся её мудрости.

– Мама права, – тихо сказал он, подойдя к Ануш, и поцеловав дочь. – Я был неправ и резок. Прости. Это, наверное, от волнения за тебя. Будь счастлива, дочка!



А через несколько дней Ануш собрала свои вещи и ушла из дома, сказав родителям, что так будет лучше. Как ни уговаривали они её, повторяла:

– Я люблю женатого человека. Разойтись он не может. Но я счастлива. Я буду к вам приходить. Но жить мне пора отдельно…



11. В психоневрологическом диспансере коллеги Ольгу приняли тепло. Представляя её коллективу, главный врач не стал скрывать, что она – дочь его товарища, с которым он работал ещё в Багаевке. Прикрепил её к опытному специалисту, чтобы тот опекал её, помогал советами.

– Первый месяц работы Оленьки я буду спрашивать с вас, Леонид Миронович, – сказал он. – В палаты, в которых лежат буйные, ходите с нею.

Но очень скоро Ольга поняла, что ей неинтересны больные шизофренией с их галлюцинациями и бредовыми мыслями. Побаивалась женщин, страдающих маниакально-депрессивными психозами, когда они были в возбуждённом состоянии.

Её больше интересовали пограничные состояния, неврозы. Такие больные нуждались в лечении иными методами, и если его не проводить, очень скоро они будут мало отличаться от пациентов диспансера. Это так называемая «малая психиатрия». «В конце концов мы все немножечко психи», – думала Ольга.

Таких больных было очень много. При этом ими практически никто не занимался. Это были своеобразные «золушки». Ходили к врачам других специальностей: терапевтов и кардиологов, невропатологов и даже хирургов. Их гоняли из кабинета в кабинет. Пожимали плечами, говоря: «Голубушка, мы провели все анализы, сделали кардиограмму. Сердце у вас здорово!», а больная упорно продолжала жаловаться на боли в сердце, на головные боли.

Такие шли обивать пороги кабинетов здравотделов, «вышестоящих инстанций», писали жалобы, доказывали, требовали наказать виновных. Редко кто догадывался, что они больны и требуют лечения. Говорили о плохом воспитании, о странностях характера. Бросали в лицо: «Нечего нам здесь истерики устраивать!» или «Возьмите себя в руки!», не понимая, что самому это страдающему неврозом человеку сделать непросто.

А на планёрке главный врач говорил коллегам что-то о свободе волеизъявления. Правда, Ольга мало что поняла из его выступления.

– Как говорил мой приятель-одессит, спрашивается вопрос: есть ли у человека свободная воля? Если окажется, что её нет, то многие наши моральные и юридические установки нужно будет пересматривать. Как оказалось, наш мозг запускает наши действия раньше, чем мы осознаём принятие решения. Если это так, то существует ли свободная воля и в чём она заключается? Свободная воля действительно может быть менее свободной, чем нам казалось раньше. Но это не значит, что её нет вообще…

На планёрке разгорелся спор, в котором Ольга ещё не могла принимать участия. Она мало понимала, о чём говорят коллеги. Хотела спросить Ивана Порфирьевича, но вовремя сдержалась. Не хотела демонстрировать свою инфантильность. Но Сипилин, подводя итог спорам, сам ответил на вопрос, который хотела задать Ольга:

– Те, кто убеждён в существовании свободной воли человека, верят, что наша психика существует отдельно от мозга. Прошу Ольгу Владимировну Бергман подготовить сообщение на эту тему, скажем, через месяц. Поройтесь в библиотеке, познакомьтесь с работами нейробиолога Рида Монтегю, Джерри Койна…

Ольга кивнула. Подумала, что подготовить это сообщение ей поможет Яков.

В диспансере был врач, который проводил психотерапевтические сеансы. Ольга как-то попросила разрешения посмотреть, как он проводит работу с больными, на что тот сказал:

– Вы же понимаете, когда пациент приходит впервые, посторонний человек будет мешать. Но я вас непременно приглашу при первой же возможности.

Ольга увлеклась психотерапией. Читала специальную литературу, присутствовала на сеансах гипноза, а через три месяца даже провела сама первый в своей жизни сеанс гипнотерапии. Разумеется, в присутствии опытного врача.

Она была счастлива. Ей казалось, что у неё выросли крылья и она может всё.

Дома рассказала Якову о своих успехах. Была возбуждена, шутила.

– Если бы ты только знал, какие это ощущения! – весело рассказывала она. – Я ему говорю, что очень жарко, он на пляже, и он порывается снять одежду!

– Приятно ощущать себя богом?

– Не то слово! – ответила она, не почувствовав подвоха в его вопросе. – А в диспансере картина настолько фантасмагорическая, если не сказать хуже. Мне неинтересно возиться с психами. У меня сейчас лечится один насильник. Парень женатый, имеет сынишку. Так он искренне не понимает, почему на него обижается жена. «Если я, – говорит он, – сказал, что люблю её, ведь это ещё не значит, что люблю только её!».

– Каждый дурью мается, как ему нравится, – улыбнулся Яков.

У него были иные проблемы. На днях он впервые самостоятельно сделал трепанацию черепа. Удалил гематому, сдавливающую мозг. После операции выхаживал мужчину, попавшего в автомобильную аварию, ночи не спал. А на следующей неделе ему предстояло ассистировать на операции пациента с доброкачественной опухолью мозга. Он прочитал всё, что можно было найти в Интернете, в учебниках и монографиях. Волновался, и все его мысли были о предстоящей операции. Поэтому, когда Ольга рассказывала ему о своих успехах в психотерапии, он не реагировал так, как ей хотелось бы.

Она обиделась, замолчала, ушла в другую комнату. «Какой же Яков нудный! Нет, так долго продолжаться не может. Мне с ним скучно, – думала она. – Но ведь спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Придётся искать понимающую душу и утешение вне дома».

Она попыталась пофлиртовать со своим наставником, опытным психиатром, позволявший себе в ординаторской двусмысленные шуточки и анекдоты.

– Брак – единственное пожизненное наказание, которое можно сократить плохим поведением, – сказал как-то он, лукаво поглядев на Ольгу.

Но когда однажды она дала понять ему, что не против поближе с ним познакомиться, он, приобняв её за талию, ответил:

– Знаете, Ольга Владимировна: семья – такая приятная вещь, что почти всегда хочется иметь две. Но три – это перебор. К тому же я следую известному правилу: на работе занимаюсь только работой.

Ольга расстроилась. Жизнь текла однообразно. Работа – дом. Дом – работа. В редкие выходные они с Яковом выбирались куда-то. Чаще ходили к его родителям, что особого удовольствия ей не доставляло.

Она не знала, что делать. «Неужели, так и пройдёт моя жизнь? – думала она. – Нет, нужно что-то кардинально менять. Поехать, что ли, в Москву на специализацию?! Да, это выход!»

Она высказала свою просьбу Сипилину. Тот обещал подумать. Он был доволен ею. Не торопится домой, работает с интересом.



Во дворе больницы, на территории которой располагался психоневрологический диспансер, было жарко. В небе ни облачка. Ярко светило солнце. Пёстрые краски цветов на клумбах, тенистые аллеи со скамейками, белочки на деревьях – всё это манило её выйти из этого угрюмого здания с зарешеченными окнами и дверьми, запирающимися на ключ.

Ольга медленно шла в сторону Ворошиловского проспекта, чтобы купить сигареты. В последнее время она стала больше курить.

– Привет, Оля! – услышала она и подняла голову. – Рад тебя видеть. Как ты? Почему вид такой озабоченный?

Перед ней стоял Андрей.

– Как живёшь, Андрюша? – спросила вдруг воспрянувшая духом Ольга. – Всё ищешь свою мечту?

– О чём ты, Оля, говоришь? Мир мечты заменяют одноразовые женщины.

– Которых ты меняешь, как шприцы.

– Силиконовые груди, накачанные губы, фабричные глаза. От близости с ними можно родить только направление к венерологу и падает не только настроение. Я ещё в поиске.

– Но у меня не силиконовая грудь.

Андрей рассмеялся.

– Знаю. Только побойся Бога! Яков – мой друг, ты же знаешь мои принципы.

– Ты уже и в Бога начал верить?

– Лучше беседовать с женщиной и думать о Боге, чем наоборот. Что случилось? Он тебя чем-то обидел? На что ты жалуешься?

– Он не идиот. Это на них можно жаловаться. Он – машина, – сказала Ольга. – Но я, между прочим, женщина. Мне хочется немного тепла, ласки. Хотела бы, чтобы говорили обо мне, а не о предстоящей операции. К тому же, он, как и его папочка, – рафинированные идеалисты. Но жить на крохи, которые он получает, невозможно. Он этого не хочет понять. Говорит высокопарно о клятве Гиппократа, о белом халате и чистой совести, о сострадании к больным. А кто меня пожалеет?! Кто посочувствует?! Кто войдёт в положение?! Вот и нахожусь в состоянии постоянного поиска. От такой жизни у меня развился хронический стресс, а это чревато немалыми неприятностями. Он думает, что я буду ждать у моря погоды. Но я хорошо помню классику: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих!» Вот и ищу…

– Большинство так и делают, – вставил Андрей с улыбкой.

– Я не считаю себя дурой. Но я – женщина и хотела бы это чувствовать. У меня же на работе общение с идиотами, а дома – с немым и глухим эмбрионом великого хирурга. От общения с ними я сама попаду в дурдом!

– Но ты же Якова всегда хвалила, – удивился Андрей. – Поверь мне – он того стоит! Этот не предаст. Последние штаны отдаст…

– Кому нужны его штаны?! Я называла его умным, потому что знала, что второго такого дурака мне не найти. А замуж нужно было выходить. Кем я была? Девчонкой из станицы, жадной до жизни и на всех городских смотрящей с завистью. Теперь, когда почувствовала себя женщиной…

– Ты мне не заливай! Женщиной себя ты почувствовала гораздо раньше, чем встретила Якова…

– Мне многого не хватает. И в первую очередь, такого мужика, как ты. Может, попробуем? Не пожалеешь.

– Я же сказал: Яков – мой друг. Я на многое способен. Только не на подлость. А ты успокойся. Всё у вас ещё будет хорошо. Чего медлите с детьми?

– Не знаю, – пожала плечами Ольга. – Впрочем, видно, я ничего не смыслю в сексе. Какой секс у замужней женщины? Может, я виновата, может – он. А скорее – мы просто не подходим друг к другу.

– Не о том говоришь и не делай резких поворотов на скользкой дороге. Яшка – хороший человек. Понятно, ты привыкла, чтобы в кровати было весело и шумно. Он не такой. Иным ты его не сделаешь, как насильно быть здоровым не заставишь. Ты же из числа тех, которым всегда чего-то не хватает. Я же тебя хорошо знаю. Сам такой.

– А ты, Андрюша, упускаешь шанс. Но чёрт с тобой. При слабонервных я не раздеваюсь. Придумаю, кому супружеский свой долг отдать.

Искала льва я в этом мире злом.
Не повезло...
И я нашла тюленя.
Но и тюлень, пригревшись, стал козлом.
Придется сделать из него оленя!

Ты можешь упрекать меня, считать развратной. Но жизнь коротка. А ты – глупец! И счастье, может быть, проходит мимо. Скоро пожалеешь, что упустил свой шанс. Ты же привык говорить стихами. Вот и будешь всем рассказывать, что счастье было так возможно… Я могла бы тебе подарить свою любовь…

– От любви до ненависти – один шаг.

– Ты не прав. С тобою я согласна и в загс…

– И в психушку... Жизнь коротка, – сказал Андрей, грустно взглянув на Ольгу, – но ты успеешь её Якову испортить. Жаль. С тобой всегда так: пристаёшь – нахал, не пристаёшь – придурок. Девушки – как буквы в алфавите. Есть гласные, есть и согласные! Но я учился по другой грамматике.

Они попрощались и разошлись. Ольга, купив сигареты, присела на лавочку и закурила. В отделение идти не хотелось. Настроение было вконец испорчено.

Когда вернулась в ординаторскую, сидящий там врач сказал, что её приглашал Иван Порфирьевич.

Ольга поправила волосы и открыла дверь.

– Ольга Владимировна, где вы гуляете во время рабочего дня? – спросил он, отложив блокнот в сторону. – Искал вас.

– Я отлучилась на пятнадцать минут. Дорогой Иван Порфирьевич, я же женщина. Если это так важно, могу отработать время моего отсутствия. Вышла купить…

– Мне неинтересно, что вы хотели купить. Скажите, что у вас произошло с больным Малафеевым?

– У больного маниакально-депрессивный психоз. Он возбуждён, чуть было не набросился на меня. Снял штаны, демонстрируя свои достоинства. Я вынуждена была обороняться, вызвать санитара.

– Но почему он не получает соответствующее лечение? При правильных назначениях больные не бывают такими возбуждёнными. Леонид Миронович знакомился с вашими назначениями?

– Я больного показывала ему на обходе. И назначения с ним согласованы.

Иван Порфирьевич кивнул. Помолчав, добавил:

– Мы получили путёвку на специализацию по психотерапии в Москве. Первого сентября вы должны быть в Институте усовершенствования врачей. Я выполнил своё обещание.

Ольга обрадовалась. Подошла к нему и чмокнула в щёку.

– Спасибо, дорогой Иван Порфирьевич. Я вам очень признательна. Обещаю: не подведу.

– Хорошо. Идите работать. И ещё раз проверьте назначения Малафееву.

В тот день Ольга впервые за последние дни возвращалась домой в прекрасном настроении. Шла, мурлыча под нос какую-то песенку. Жара спала, и на улице было много народа. Проходя мимо салона красоты, решила зайти. Там привели в порядок её волосы, сделали маникюр. Потом заглянула в «Золотой колос», выпила чашечку кофе с пирожным. Торопиться было некуда. Яков приходил с работы не раньше шести. Думала о том, что у неё появился, наконец, свет в конце тоннеля. Есть цель, к которой она будет стремиться. Есть чего ждать, к чему готовиться.

Яков, как обычно, пришёл в шесть. Ольга рассказала, что её направляют на курсы специализации.

– Когда и надолго ли? – равнодушно спросил Яков.

Ольга обиделась. Он не выразил сожаления по поводу предстоящей разлуки, не поинтересовался, куда едет, как там будет жить.

– На шесть месяцев, – сухо, по-деловому ответила она. – Нужно быть к первому сентября. Поеду числа двадцать пятого августа. Нужно устроиться…

– Ты же едешь, как я понимаю, в Институт усовершенствования? У них есть общежитие.

– Постараюсь получить там место. Но мне коллеги говорили, что далеко не всем его дают.

Яков рассказал, что к ним в клинику привезли священника из их станицы.

– Из Багаевки? – удивилась Ольга. – Что с ним случилось?

– Сотрясение, ушиб головы. Точно не знаю. Его ведёт Кравченко.

– Он в сознании?

– В коме. Ты его знаешь?

– Меня крестил отец Валентин. Но было это много лет назад. Маленькой была. Запомнилось лишь, как брызгал на меня водичкой, а я улыбалась.

– Если хочешь, когда он придёт в сознание, позвоню тебе и ты навестишь его.

– Нет. Столько лет прошло. Он меня едва ли вспомнит.

Ольга вышла на кухню, открыла окно и закурила. Вернувшись в комнату, увидела, что Яков, сидя в кресле, задремал.

– Ложись спать, – сказала она.

– Нет. Посижу немного.

– Мне главный говорил, что общежитие Института усовершенствования находится где-то недалеко от площади Восстания, а кафедра психотерапии на базе Пятнадцатой больницы. Может, удастся снять комнату поближе. Будет больше времени, чтобы походить по Москве. Хочу там провериться. Меня начинает тревожить, почему не могу забеременеть.

Яков промолчал. Он просто об этом не думал.



На перроне было много народа. У вагонов толпились пассажиры. Многие возвращались с юга домой.

Настроение у Ольги было прекрасным.

– Отгадай загадку, – произнесла она игриво. – Длинный, зелёный и пахнет колбасой.

– Не знаю. Что-то такое я уже слышал. Но не помню.

– Железнодорожный состав, идущий из Москвы в Ростов.

– Устарела твоя загадка, – сказал Яков. – Это раньше везли из Москвы всё что можно. Ситуация изменилась. Сейчас из Ростова в Москву везут деньги, даже оружие. У нас на Кавказе идёт война…

Ему не хотелось поддерживать эту глупую беседу. Было грустно, что Ольга так радуется предстоящему отъезду, что её не огорчает их полугодовая разлука. «Впрочем, – подумал он, – может, это и к лучшему. Мы оба чувствуем, что всё больше отдаляемся друг от друга».

До отхода поезда оставалось пять минут. Они стояли у вагона и… молчали. Говорить не хотелось.

– Заходите в вагон, – сказал проводник. – Сейчас отправляемся.

– Сообщи мне, как и где ты устроилась, – сказал Яков.

– Не волнуйся. Как только устроюсь, позвоню или напишу.

У Ольги было верхнее место, но светловолосый парень в украинской вышиванке охотно уступил ей нижнее, весело заметив:

– Это ненормально. Женщина должна быть снизу…

Ольга оценила шутку. Пообещала сделать всё, чтобы всем было хорошо.

– Я наблюдал за вами, когда вы шли с мужем к вагону. Был пленён вашими прекрасными глазами! Они, как два фонарика в ночи, светились счастьем. Рады, что едете в Москву?

– С чем только не сравнивают женские глаза, глядя на походку, – улыбнулась Ольга, почувствовав, что дорога будет весёлой.

Говорил он на чистом русском языке, хотя мягкие звуки некоторых букв и интонации выдавали в нём гражданина теперь уже соседнего государства.

У столика сидел мужчина лет пятидесяти и что-то читал. Рядом с ним – священник, с любопытством всматривающийся в попутчиков.

Парень достал из дорожной сумки бутылку. Ставя её на стол, заметил:

– Горилка с перчиком! От неё голова не болит. – Потом достал курицу, солёные огурчики, хлеб. – Присоединяйтесь!

– Не торопитесь ли вы, молодой человек? – приятным голосом спросил священник, доставая из саквояжа яйца, овощи, хлеб. – Хоть и понимаю: время обеда, но для начала предлагаю познакомиться. – Я – Матвей Никифорович.

– Загаруйко Николай Михайлович. Я из Харькова. Правда, бизнес у меня такой, что больше приходится жить в Москве или в других городах России.

Мужчина, читавший до этого книгу, отложил её и представился:

– Лопаткин Евгений Дмитриевич, доктор наук, профессор. – Он тоже открыл свой кейс и достал бутылку коньяка, шоколадку. – Хотел пообедать в вагоне-ресторане, но, думаю, с вами будет интереснее.

– А вас как звать-величать? – обратился к Ольге священник.

– Я – Ольга Владимировна, врач.

– Вот теперь, помолясь, можно и начинать.

На столе появились одноразовые стаканы, и пиршество началось.

Пили за хорошую дорогу, за успехи каждого, сидящего в купе. Рассказывали весёлые истории, анекдоты.

– Судя по нашему обильному столу, трудно согласиться с мнением, что жизнь дорожает, – заметила Ольга.

– В принципе, если ничего не покупать, то цены вполне нормальные, – кивнул священник.

Через полчаса Ольга, видя настойчивые ухаживания бизнесмена из Харькова, спросила:

– Вы женаты?

– Был женат, – с улыбкой ответил тот. – Удачно жениться – всё равно что вытащить с завязанными глазами ужа из мешка с гадюками. Впрочем, как утверждал один умный человек (к сожалению, не знаю, кто именно), брак не имеет никакого отношения к любви.

– Это говорил Нобелевский лауреат академик Лев Ландау, – пояснил профессор. – У него были странные взгляды на семью.

– Моё мнение вам, должно быть, покажется не менее странным, – добавил священник, – что брак, не освящённый церковью, – не брак, а сожительство. Отсюда у нас столько разводов. Бросают тех, кому нужны, ради тех, кто нужен. И в результате оказываются никому не нужными.

Ольге не хотела слушать эти умствования, и она встала, сказав, что выйдет покурить.

– Позвольте вам составить компанию, – вскочил Загаруйко.

Они вышли, и Ольга, улыбнувшись и выразительно посмотрев на него, спросила:

– А вам не скучно?

– Ещё как скучно. И страшно. Но я предпочитаю быть пять минут трусом, чем всю жизнь – трупом.

– Не поняла – улыбнулась Ольга. – Что это значит?

– Чувствую себя ответственным за вас. Вас могут украсть, обидеть. А я надеюсь на продолжение нашего знакомства.

– Это что-то новенькое. С вами не соскучишься.

Узнав, что Ольга едет на курсы усовершенствования, Николай почему-то обрадовался и предложил встретиться.

– Мы могли бы погулять с вами по вечерней Москве. Как вы смотрите на среду, часов эдак в семь?

Ольга взглянула на него и согласно кивнула.

– Хорошо. На Баррикадной у административного корпуса Центрального института усовершенствования в среду в семь.


12. В конце ноября 2003 года, в один из не предвещавших ничего плохого дней, Надежде Абрамовне стало хуже. Она потеряла способность двигать левой рукой и ногой. Говорила невнятно. Мария Владимировна её не понимала, вызвала по телефону Михаила Марковича. Тот примчался домой.

Жена лежала бледная, в глазах её стояли слёзы.

Михаил Маркович связался с Кравченко:

– Вадим, если можешь, приезжай. Жене плохо. Похоже, что у неё инсульт.

Через полчаса Вадим Петрович с Яковом уже были у постели больной.

– Инсульт, – тихо подтвердил Кравченко.

Он позвонил в отделение и попросил срочно прислать медицинскую сестру с капельницей и нужными медикаментами. Назвал адрес.

Пока Кравченко звонил в отделение, Яков курил во дворе, а Михаил Маркович сидел у постели. Он смотрел на жену, и сердце его сжималось от боли за неё. Он бросил в рот таблетку, запил стоящей на прикроватном столике водой. Потом взял её левую руку и уже не выпускал.

Через несколько минут Надежда Абрамовна стала что-то говорить. Речь её была невнятной, но он понял:

– Когда я уйду, – с трудом разобрал он слова жены, – ты не оставайся один. Мне будет хорошо, если буду знать, что ты не одинок… – После долгой паузы добавила: – Прости меня… Не смогла дать тебе того счастья, что ты заслуживал.

В комнату вошли Кравченко и медицинская сестра. Но не успела она ввести иглу в вену, как Надежда Абрамовна вдруг шумно задышала... и стихла. Эта страшная картина продолжалась не более двух минут.

Все стояли рядом, но сделать уже ничего не могли...

Михаил Маркович сидел у постели жены бледный, растерянный. За свою жизнь он видел немало смертей, но такого шока ещё никогда не испытывал. Ведь умерла его Надежда!

Яков, прислонившись к косяку двери, тихо плакал.

Было ровно двенадцать часов дня.

Михаил Маркович позвонил в отделение и попросил старшего ординатора прооперировать его больного. Сказал о случившемся.

Кравченко с медицинской сестрой уехали.

Яков позвонил Андрею и попросил взять на себя часть хлопот по организации похорон.

Часов в пять Михаил Маркович позвонил Ануш. Он понимал, что волноваться ей сейчас нельзя. Но и не сообщить не мог.

– Родная, извини. Не могу прийти…

– Что-нибудь в отделении?

– Нет. Дома. Жена умерла.

Ануш не знала, что сказать, чем утешить любимого. После недолгого молчания сказала:

– Держись, родной. Уход Надежды Абрамовны не только твоя боль... И моя тоже... Она так давно болела, так мучилась... Тебе не в чем себя упрекать.

Он повесил трубку.



Андрей вернулся лишь к вечеру.

– Всё сделал, – сказал он. – Катафалк приедет завтра ровно в два. До этого придут люди с похоронного бюро, привезут гроб. Был и на кладбище. Всё оформил.

Яков промолчал. Говорить он не мог.



А вечером Ануш вызвала скорую помощь. У неё начались схватки. Сначала она им не придала значения. Но когда спастические боли стали повторяться, поняла: начались роды.

На удивление, машина приехала быстро.

Её положили в палату. Акушер-гинеколог, полная светловолосая женщина в очках, записывала историю родов. В это время в палату вошёл Арменак Григорьевич.

– Знала, что будет больно, но не думала, что так, – сказала Ануш, глядя на отца. – Ты ничего не знаешь?

– Что я должен знать? – удивился тот.

– Умерла Надежда Абрамовна.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю… – ответила Ануш и застонала от боли. Схватки стали повторяться чаще, и её отвезли в родильный зал.

Арменак Григорьевич позвонил жене. Валентина Ивановна примчалась на такси. За время ожидания он успел рассказать жене о смерти Надежды Абрамовны и о том, что отец их будущей внучки Михаил. Потом, увидев удивлённый взгляд жены, твёрдо сказал:

– Совершенно уверен в этом. Мишу знаю с детства. Он не бабник. А в том, что так случилось, его не виню. Он, считай, с восемьдесят второго года вдовец.

В ординаторскую вошла дежурная и сообщила:

– Поздравляю! У вас чудесная внучка!

Она назвала рост и вес, рассказала о состоянии Ануш.

– Лиха беда начало. Отец-то знает, что у него такое событие в семье?!

– Знает, – ответил Арменак Григорьевич, – только прийти не может. Можно нам увидеть дочь?

– Лучше сделать это завтра утром. Она намучилась, и ей сделали инъекцию снотворного. Пусть поспит…

Арменак Григорьевич и Валентина Ивановна встали.

– Как назовёте малышку? – спросила дежурная.

– Точно не знаю. Решать будет дочь. Но думаю, у нас родилась Надежда.



На следующий день к дому на Пятнадцатой линии пришли музыканты из филармонии, друзья и сотрудники Михаила Марковича. Принесли цветы.

Яков получил от Ольги короткую смс: «Соболезную. Крепитесь».

Он сидел во дворе, куда за час до прихода катафалка вынесли гроб. Ворота во двор были открыты настежь. Пса увели за дом и крепко привязали. Вокруг гроба толпились люди и смотрели на бледное лицо Надежды Абрамовна.

– Рано ушла, – тихо проговорила соседка. – Пятидесяти ещё нет. Ей бы жить и жить… Хорошим человеком была.

Арменак Григорьевич не отходил от Михаила Марковича. Они с женой сели в автобус, который вёз Надежду Абрамовну в последний путь. На кладбище никаких слов утешения не произносили. Знали, что сейчас все слова лишние. Просто стояли рядом. Арменак дружил с Михаилом с детства. Был года на три младше его и во всём ему подражал. И в медицинский пошёл потому, что друг там учился.

Два могильщика застучали молотками, опустили гроб в яму. Комки земли громко застучали по его крышке. На могильный холмик положили венки, цветы. Андрей расплатился с могильщиками.

Яков стоял возле отца. Он волновался за него. Всю ночь Михаил Маркович не сомкнул глаз, сидел в комнате, где лежала Надежда Абрамовна, и о чём-то думал.

– Знаю, что у евреев не принято после погребения поминать усопшего, – сказал Арменак Григорьевич.

– Не принято, – отозвался Михаил Маркович, – но мы не очень соблюдали традиции. Все, кто хочет помянуть Надежду Абрамовну, приходите к нам.

Они сели в автобус и поехали домой.

– Ты, Миша, крепись. Вчера у нас Ануш девочку родила.

Михаил Маркович вздрогнул, словно очнулся. Внимательно посмотрел на друга.

– В котором часу?

– Часов в семь вечера. Сказала, что назовёт её Надей.

Михаил Маркович опустил голову. Арменак Григорьевич тихо проговорил:

– Мы с Валей давно всё поняли. Конечно, делали вид, что ничего не знаем. Думаю, и Яша догадывается. И для него это давно не тайна. Что я, своей дочки не знаю?! Она по тебе сохнет со школы. Если хочешь, завтра вместе поедем в роддом.

Михаил Маркович сжал руку друга и тихо произнёс:

– Спасибо. Поедем…



Поминальная трапеза проходила в доме у Михаила Марковича. За столом собрались самые близкие. Говорили о Надежде Абрамовне, о её трагической судьбе.

– Пожить не успела, – сказал Арменак Григорьевич. – Пусть земля ей будет пухом. А мы её будем помнить. Светлым была человеком.

– Её смерть не была связана с той давней травмой, – задумчиво проговорил Вадим Петрович.

– Но как неожиданно… – сказал Михаил Маркович. – Она была верным другом и хорошей матерью.

– Смерть всегда приходит не вовремя, – заметил Кравченко.

– Каждый хочет иметь друга, но быть другом непросто, – согласился Арменак Григорьевич.

– Друзей не нужно иметь, с ними нужно дружить. Время лечит, – добавил Вадим Петрович.

– Время лечит, – кивнул Михаил Маркович. – Только сколько побочных эффектов!.. Мы живём в сложное время.

– А когда оно было простым? – спросил Кравченко. – Что в мире творится!

– Так всегда, – возразил Арменак Григорьевич. – И рай не тот, и змеи мелковаты... Просто жизнь не стоит на месте. Всё меняется.

– Меняется, – кивнул Кравченко. – Только к лучшему ли? Мозгами наделен каждый, но не все разобрались с инструкцией. Мудрость сама не приходит. К ней идут. Вы, Арменак Григорьевич, не видите, что у нас творится?

– Вижу. И, что самое интересное, предвидел это.

– Это ваша обязанность. Руководить – значит предвидеть. Но разве этого не видели у нас в министерстве?

– Можете мне поверить: там тоже не дураки. И они предвидели. Но не от них всё зависит.

Арменак Григорьевич опустил голову. Ему не хотелось сейчас рассуждать на такие темы. Добавил лишь:

– Редкие сволочи встречаются всё чаще... И не только у нас.

Яков и Андрей, сидящие рядом, молчали. Яков пил водку и удивлялся, что не хмелеет.

Когда он снова наполнил рюмку, Андрей спросил:

– Не хватит ли?

– Водка не берёт. Может, не ту купил?

– Водка как водка. А ты перестань геройствовать. Или славы захотелось?

– Хотелось бы чуть-чуть всемирной славы, – грустно улыбнулся Яков.

Через час все разошлись, а Михаил Маркович попросил Марию Владимировну сварить ему крепкий кофе. Подсел к сыну и Андрею и тихо сказал:

– Давайте, ребята, выпьем за светлую память Яшиной мамы. Наверное, и я виновен в том, что у неё так жизнь сложилась. Это чувство вины не покидает меня. А водка к кофе не идёт. Выпьем коньяк. Может, он меня немного успокоит. Вот, выпьем, и ничего говорить не будем…

– Не казни себя. Ни в чём ты не виноват. Ты у меня лучший отец и был хорошим мужем. Я тебя очень люблю.



А через неделю Арменак Григорьевич с Валентиной Ивановной и Михаил Маркович приехали забирать Ануш и малышку домой.

– Ануш поживёт пока у нас, – сказала Валентина Ивановна. – Так будет лучше. Первый месяц буду рядом. Слава Богу, опыт у меня богатый. Пятерых вырастила.

– Какое-то время лучше ей пожить с нами, – поддержал жену Арменак Григорьевич.

– Конечно, вы правы, – согласился Михаил Маркович.

В просторный холл вышла Ануш с дочкой на руках. Валентина Ивановна взяла малышку, а Арменак Григорьевич вручил акушерке, сопровождавшей Ануш, большой букет красных роз и плетёную корзинку с бутылкой шампанского, конфетами и фруктами.

Увидев Михаила Марковича рядом с родителями, Ануш нерешительно подошла к нему. А он обнял её и, никого не стесняясь, бережно прижал к себе.



Через несколько дней Михаил Маркович с Ануш поехали на кладбище.

Моросил мелкий холодный дождь.

Подъехав к цветочному рынку, Михаил Маркович вышел, чтобы купить цветы, но его остановила Ануш.

– Позволь мне, – сказала она.

Вскоре Ануш вернулась. В руках её было десять красных роз.

Михаил Маркович промолчал. Они не сразу нашли могилку. За несколько дней рядом появилось много новых обитателей этого города мёртвых.

– Памятник ещё рано ставить? – спросила Ануш.

– Земля должна осесть. А вот оградку я поставлю. Кстати, у евреев не принято класть на могилы цветы. В Израиле могильные плиты лежат близко друг к другу. На плитах только надписи. Никаких портретов. Близкие, навещая своих умерших родственников, кладут не цветы, а камни.

– Странная традиция, – удивилась Ануш. – А почему не цветы?

– Во-первых, в пустыне цветов не было. А во-вторых, я слышал легенду, якобы арабы убили одного из своих детей и подбросили труп во двор синагоги. Раввин же, нарушив заповедь ничего не делать в Святую субботу, написал на клочке пергамента имя Бога и положил его на лоб ребёнка. Собравшиеся арабы готовы были уже начать громить евреев, взвалив на них вину за убийство ребёнка. Но произошло чудо: мальчик встал и указал на своего настоящего убийцу. Раввин же, скорбя по поводу того, что ему пришлось нарушить святость Субботы, попросил: пусть после его смерти люди, проходя мимо его могилы, бросают в неё камни. Но благодарные соплеменники по-своему выполнили указание мудреца. Приходя на кладбище, они бережно клали камень на его могильную плиту. Так возник обычай класть камни на еврейские могилы.

– Интересно, – задумчиво сказала Ануш. – Мне тоже кажется, что цветы на могилу класть не стоит. Я вообще не люблю букеты. Ведь прежде чем их подарить, цветы срезают, убивают… Лучше посадить рядом куст сирени или дерево.

Они постояли некоторое время у могилы. Потом Ануш принялась убирать увядшие цветы, венки. Приведя могилу в порядок, она провела ладонью по табличке с именем Надежды Абрамовны, и, опустив голову, прошептала что-то так тихо, что Михаил Маркович скорее догадался, а не расслышал, что она сказала:

– Простите меня... Пожалуйста, простите...



13. Так уж повелось в гинекологическом отделении городской больницы: в середине декабря врачи тянут жребий. Неудачнику приходится дежурить в новогоднюю ночь. В этот раз жребий выпал Андрею. Впрочем, он не сильно и расстроился. Взял с собой книгу, бутылку шампанского, чтобы встретить Новый год со сменой. Настроение было хорошим. Правда, вторым врачом должна была дежурить недавно пришедшая в отделение Светочка Симакова. От неё веяло холодом. Плоская, угловатая, она всего боялась и мало что умела, но гонора было много. Папа её работал в городской администрации, чем эта девушка очень гордилась и считала, что повезло не ей, а тем, кому посчастливилось работать с нею. На медицинских сестёр пыталась покрикивать, пока не нарвалась на Лилю Поддубную, свободолюбивую и гордую казачку, которая послала её при всех, когда она попыталась заставить её делать то, чего делать было нельзя.

– Я вам приказываю… – начала, было, Симакова.

– Приказывать будешь дома мужу, когда соблазнишь дурака и уложишь в постель.

– Как вы разговариваете? Я…

– Да пошла ты…

И последовали слова, нуждающиеся в переводе. Но словарей таких не было, да и посылала Лиля Михайловна Светочку так далеко, что можно быть совершенно уверенным, что она туда нескоро дойдёт.

Дежурить с новогоднюю ночь с этой Светочкой для Андрея было малым удовольствием, но, как говорится, не он себе подбирал смену. Всё решал жребий.

Больных в отделении было мало. В обед все собрались в ординаторской. Выложили на стол, кто что принёс, и стали пировать.

Неожиданно пришёл заведующий отделением Сергей Иванович Бобин, невысокого роста энергичный мужчина пятидесяти пяти лет. Убедившись, что на постах медицинские сёстры есть и тяжёлых больных нет, он зашёл в ординаторскую.

После приветствий и поздравлений поднял бокал с шампанским и произнёс тост. Проработав много лет на Кавказе, он научился произносить тосты длинные и красивые. Но сегодня ограничился несколькими советами сотрудникам:

– Буду предельно краток. Желаю вам любить жизнь, семью, коллег, работу! Человек не стареет, пока его ум активен и он любит… Уважайте молодых! Их мысли могут отличаться от ваших, но за ними будущее. При этом не забывайте напоминать им, что вчерашняя мудрость по-прежнему применима. Смейтесь! Смейтесь много. По любому поводу. Попробуйте увидеть смешную сторону любой ситуации! И помните: жизнь слишком коротка, чтобы пить плохое вино! С новым годом!..

Когда заведующий ушёл, девушки быстро убрали со стола, а Андрей открыл форточку и закурил, что делал не часто. Подумал о том, что нужно, наконец, на что-то решаться. Но как быть, когда зарплата не более семнадцати – двадцати тысяч. Хорошо, что живёт с родителями. Им отдаёт почти всё. Оставляет себе только на сигареты. Недавно его пригласили на работу в частный медицинский центр, где и зарплату обещали приличную. Но он пока не принял решения. Да и подводить шефа не мог. Сергей Иванович его взял в отделение, выучил, а теперь вдруг просто взять и уйти. Предать своего наставника, поверившего ему, он не мог.

Часов в одиннадцать вечера скорая привезла женщину с тяжелейшим кровотечением. Матка была увеличена, но больная беременность отрицала. Её срочно взяли в операционную. Когда вскрыли брюшную полость, Андрей увидел огромную доброкачественную опухоль, фибромиому.

– Делаем надвлагалищную ампутацию без придатков, – дал команду Андрей. – Галина Николаевна, как давление? Крови достаточно?

– Давление сто пять на пятьдесят. Крови два флакона. Можете начинать, – ответила анестезиолог.

– Совсем молоденькая. Детей своих у неё уже не будет, – с сочувствием проговорила операционная сестра, женщина лет тридцати, подавая Андрею кровоостанавливающий зажим Кохера.

– Что за дамочка? – спросила Симакова. – Вы её принимали?

– Принимал, – ответил Андрей, перевязывая кровоточащие сосуды. – Студентка.

– С нею кто-то приехал? Муж, родственники?

– Она из детдома. Не замужем… Вяжи. Ещё зажим. Здесь нужно прошить, а то лигатура соскочит… А теперь скальпель…

Закончили операцию, когда часы показывали половину второго. Больную отвезли на каталке в реанимационную палату, а Андрей, снимая стерильный халат, пригласил всех в ординаторскую.

– Выпьем кофеёк, протокол напишем. Галина Николаевна, как только освободитесь, тоже приходите. Сейчас студентка будет спать.

Несколько раз за ночь Андрей заходил проведать свою послеоперационную больную. Казалось бы, привык уже всякое видеть, но эту девушку ему отчего-то было особенно жалко. Точёная фигурка, светлые волосы, большие серые глаза… И... такая одинокая.

Оставшись один в ординаторской, курил и думал. Вспоминал заветы древних докторов. «Гиппократ говорил «не навреди!» – думал он. – Это то, что в христианской морали является идеальной нормой отношения человека к человеку: «Люби ближнего твоего, как самого себя». В профессиональной врачебной этике есть реальный критерий и для выбора профессии, и для определения меры врачебного искусства… Но чего это вдруг меня на философию потянуло. Эта женщина меня действительно чем-то зацепила… Жалко её…»

Утром, когда пришёл в палату проведать больную, она уже проснулась. Но не он, а она спросила его:

– Как вы себя чувствуете, доктор?

– Я так плохо выгляжу? – улыбнулся Андрей.

– Нет. Вы прекрасны и мне очень нравитесь. Но я вам не дала встретить Новый год. Вы уж меня простите. Я больше не буду!

Андрей подумал: «Наш человек!»

– И вы мне нравитесь, – ответил Андрей. – Но сначала нужно выздороветь.

– А что будет потом? Это даже интересно. Появился новый стимул жить? Вы психолог?

– Любой врач должен быть психологом. Даже психотерапевтом. А вы, насколько я знаю, студентка. Меня сейчас интересует, как вы себя чувствуете?

– Слабость, голова кружится, особенно когда смотрю на вас. Но страх прошёл. Стремлюсь к бессмертию и с вашей помощью, доктор, его обрету. Но не люблю говорить о своих проблемах.

– Почему?

– Восемьдесят процентов ими не интересуются, остальные двадцать рады, что они у меня есть… Впрочем, я упрямо смотрю на мир серыми глазами через розовые очки, поэтому мне всё фиолетово. Но вы мне действительно нравитесь.

– Это здорово! С Новым годом вас! И всё же постарайтесь поспать.

Андрей взял руку девушки, чтобы посчитать пульс. Потом, отпустив руку, спросил, не замёрзла ли она?

– Замёрзла? – удивилась девушка.

– Рука холодная, как у снежной бабы.

– Снежные бабы холодны, но зато быстро тают. Когда вы сдаёте смену? – спросила она.

– В семь утра. Но до того как пойду домой, обязательно к вам зайду.

Девушка промолчала.

– Что вы так на меня смотрите? – спросила потом она.

– Заслушался, как вы молчите. Вы сами не знаете, как красивы. Кто-кто, а я уж в этом разбираюсь.

–Тогда спать не буду. Просплю.

– Спите. Я вас разбужу.

– Правда?

– Обещаю.

Когда врач ушёл, девушка закрыла глаза. На лице её блуждала улыбка. Потом пришла медицинская сестра, измерила температуру и стала налаживать капельницу.

Спросила:

– Чему вы всё время улыбаетесь? Что-то приснилось?

Девушка, не переставая улыбаться, ответила:

– Радуюсь жизни. Как зовут врача, который меня оперировал? Может, у меня сознание сильно изменено, но мне показалось, что он преступно красив. Он женат?

– Андрей Николаевич Григорьев, – ответила медсестра. – За ним многие девки сохнут. И он не упускает своего. Но не женат. Да и какой из него муж?! Белая ворона. Сейчас другие времена. Все берут то, что недоплачивает государство. А он благодарность предпочитает получать натурой. Бабник. А может, и прав? Что толку в том браке? У меня третий, и снова бракованный достался. Алкаш…

Она бы ещё долго рассказывала о своём муже-алкоголике, но подошла Симакова и строго произнесла:

– Екатерина Семёновна, Матвиенко в пятой палате введите обезболивающее и снотворное. Не спит. Завтра снова будет жаловаться Сергею Ивановичу.

– Всё сделаю.

Когда она ушла, медсестра набрала в шприц лекарство и ввела его в трубочку капельницы, ворча:

– Донская селёдка! Не работал бы папочка в городской администрации, чёрта с два она бы здесь работала.

Сдав смену, Андрей, как и обещал, зашёл проведать свою больную. Она лежала под капельницей и смотрела на врача, широко раскрыв глаза.

– Что вы так на меня смотрите? – спросил он.

– Влюбляюсь.

– И это правильно. А как вы себя чувствуете?

– Плохо. Вы уже уходите? Когда придёте?

– Завтра. Что принести?

– Ничего. Только обязательно приходите.

– Я обычно держу слово.

Девушка прикрыла глаза и тихо прошептала:

– Я буду ждать.

И Андрей понял, что она действительно в него влюбилась! Но он не позволил себе улыбнуться, взглянув на неё впервые как на женщину.

– Ваша задача – выздоравливать. Я приду, и вас переведут в палату. Там мы с вами познакомимся поближе. Знаю, что вы Евгения Романова, вам двадцать два года. Студентка. Но этого мне мало. Хочу знать больше.

– Я учусь на последнем курсе факультета журналистики. Мне, как воспитаннице детского дома, дали однокомнатную квартиру в Северном микрорайоне. Подрабатываю в своём детском доме воспитательницей.

– Вы мне всё расскажете завтра. А пока постарайтесь поспать. Я обязательно приду!

– Спасибо, – прошептала она.



Когда же на следующее утро Андрей пришёл в отделение, Евгения лежала бледная и ртом хватала воздух, точно рыба, выброшенная на берег. Она не реагировала на его приход и продолжала часто дышать.

– Давно больная в таком состоянии? – резко спросил Андрей у молоденькой сестрички, дежурившей у её постели.

– Часа два, – ответила та. – Я капала ей кровезаменители, а ей всё хуже и хуже.

– Срочно пригласи дежурного врача, – строго сказал Андрей. – И пусть готовят операционную! Бегом!

Он присел на краешек кровати, прощупал пульс, измерил артериальное давление.

В палату вошёл пожилой дежурный врач и недовольно спросил:

– Что ты, Андрей, шум поднял? Не смущай девушек своей наивностью.

– Пульс нитевидный. Давление не определяется. Кровотечение…

Дежурный взглянул на больную и всё понял. Набросился на медсестру:

– Куда ты смотрела?! Вызывай анестезиолога! Какая у больной группа крови?

– Операционная готова, анестезиолога вызвала, – ответила медсестра. – У больной первая резус-отрицательная. Такой в отделении нет.

– Скорее всего, соскочила лигатура с маточной артерии, – сказал дежурный врач. – Берём на стол. Твоя больная, ты и подчищай грехи. Я буду ассистировать. И скорее!

Он выругался.

– Понабрали фифочек. Ни хрена не знают и учиться не хотят. Обучить можно любого, кроме веника.

Через полчаса нашли кровоточащий сосуд, перевязали его и прошили.

– Что с кровью? – спросил он у медсестры.

– Я звонила в хирургию, в другие отделения. Говорят – нет такой группы. Предлагают обратиться на станцию переливания крови. Звонила туда. Трубку никто не берёт…

– Ясно, – решительно произнёс Андрей. Потом обратился к дежурному врачу: – Фёдор Михайлович, у меня первая резус-отрицательная. Пока больную не вывезли из операционной, давайте проведём прямое переливание.

– Ты сбрендил? – спросил тот. – Что за геройство?

– Не сбрендил. Пожалуйста!

Фёдор Михайлович с удивлением посмотрел на Андрея и дал команду готовить переливание крови.

К операционному столу подкатили каталку, на которую лёг Андрей. Проверили совместимость и приступили к прямому переливанию крови.

Через час больную отвезли в реанимационную палату, а Фёдор Михайлович отпаивал Андрея сладким горячим чаем.

– Родственница? – сочувственно спросил он.

– Считайте, что родственница. Хорошая девушка из детского дома. Родственников у неё до сих пор не было. Теперь вот есть! – ответил Андрей.

– Ей нужно не капать, а лить! Потеря крови критическая. Можем не вытянуть.

Они пили чай, и старый опытный врач с уважением поглядывал на Андрея, молодого врача, который уже успел снискать уважение коллег, поразив всех своим поступком.

– Почему-то вспомнил байку о Кузнеце и Смерти, – сказал Фёдор Михайлович, убрав стакан и пересев на диван.

– Очередная вариация горьковской легенды «Девушка и Смерть»?

– Тут несколько иначе. «Пришла к Кузнецу старуха в лохмотьях с огромной косой и попросила её выправить и наточить.

– Вы пришли за мной? – спросил Кузнец.

– Нет. Мне просто косу нужно подправить. Смо-жете?

Кузнец, переступая ватными ногами, подошел к наковальне и взял в руки молоток. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.

– Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить, что держу в руках косу самой Смерти!

– А что если я скажу, что я никогда, слышишь, никогда не убила ни одного человека! Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Сами убиваете друг друга. Вы! Своими мыслями! Ради бумажек, ненависти, просто так, ради развлечения. Вам просто это нравится. И вы не можете себе в этом признаться! Ты знаешь, какой я была раньше? Красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мною стало! – воскликнула Смерть, откинув капюшон.

Перед Кузнецом предстало испещренное морщинами лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза уставились на Кузнеца.

– Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? Я видела, как мать убивает своих детей, я видела, как брат убивает брата, я видела, как человек за один день может убить сто, двести, триста других людей!.. Я рыдала, я кричала от ужаса… Я не убиваю. Лишь показываю дорогу. Отдай мне мою косу!

Смерть направилась к выходу из мастерской.

– Но тогда зачем вам коса? – спросил Кузнец.

– Чтобы показать тебе дорогу в рай… Она уже давно заросла травой…»

Андрей был под впечатлением этого рассказа старого врача. Подумал, как мало он знает ещё своих коллег.



Фёдор Михайлович с трудом дозвонился до станции переливания крови. Там сказали, что могут дать не более трёх флаконов нужной группы. Но необходимо оформить требование и приехать самим за кровью.

В приёмном покое машины не оказалось. Новогодние праздники! Обещали, что как только какая-нибудь освободится – сразу же пошлют её на станцию переливания. Но ждать было нельзя. И Фёдор Михайлович решительно встал.

– Андрей! Я на своей «Ласточке» поеду, возьму кровь, а ты пока останься вместо меня.

– Я и не собирался уходить. Езжайте.

Войдя в палату, он увидел, что так перепугавшая его больная спит. Губы её чуть покраснели. И дышала она глубоко и спокойно.

Андрей постоял какое-то время у её постели и вернулся в ординаторскую.



Через пару дней, когда больную перевели в общую палату, к ней пришла целая делегация из детского дома. Полная, похожая на повариху женщина оказалась директором. Она принялась разгружать принесённые фрукты в прикроватную тумбочку. Девушка поблагодарила, заметив смущённо, что на апельсины у неё аллергия.

– Ой, а я и забыла! Аллергия не у тебя, а на тебя. Как тебя угораздило? Почему мы ничего не знали?

– Должны были догадаться, – сказала вторая посетительница, седеющая воспитательница, которую больная называла мамой Валей. – Посмотрите на её мощный природный магнит шестого размера. Укройся, бесстыдница! У тебя халат-то здесь есть?

Она принялась застёгивать на груди девушки больничную застиранную рубаху. Потом добавила:

– Лифчик надень. У тебя доктор – мужчина. Не стыдно?

– Стыдно. Но бюстгальтер забрали.

Потом, посмотрев на принесённые фрукты, проговорила:

– Лариса Владимировна, мама Валя, спасибо, но меня здесь кормят хорошо.

– Мало радоваться жизни. Хочется, чтобы и она радовала.

– И доктор приносит экологически чистые продукты, – продолжала громко хвастать больная. – Должно быть, влюбился...

– Лично я держусь подальше от экологически чистой пищи, – с улыбкой сказала воспитательница. – В моём возрасте необходимы консерванты. Пытаюсь сохранить молодость зарядкой, холодным обливанием, бегом.

– А ещё очень важно, – добавила директриса, – не унывать! Всегда быть в мажорном настроении. Как у нас говорили: солнце, воздух и вода не помогут никогда, лишь любовь и пофигизм укрепляют организм.

И вдруг тихо напела своим скрипучим прокуренным голосом:

Если хочешь быть здорова,

Постарайся

Позабыть про докторов,

Водой холодной обливайся!

– Но с чего ты взяла, что он в тебя влюбился? – спросила она, прекратив петь. Он рядовой врач или заведующий? При деньгах ли? Небось чей-то сынок? – забросала её вопросами Лариса Владимировна.

– Даже на самом высоком троне сидит простая задница, – ответила за Женю мама Валя. – Важно, что он хороший доктор.

– Не знаю, как у него насчёт денег, но ум и сердце у него есть, – сказала Женя. – Он спас меня, кровь свою дал! Если бы вы его только видели! Он такой красивый! Сероглазый, мускулистый.

– Ты всегда была влюбчивой. Вспомни, как восторгалась Алёшей, который в твоём классе учился.

– О чём вы?! Это была дружба. Обычная дружба! А сейчас…

Ко мне пришла,
Наконец, она,
Любовь,
С молниями и грозами…

Впрочем, вы сами можете на него посмотреть.

Они вышли из палаты, и Женя пошла искать своего доктора. Заглянула в ординаторскую, но Андрей уже ушёл. Был седьмой час вечера. Обычно он заходил к ней попрощаться, пожелать спокойной ночи. Поняла: увидел посетителей и не стал мешать.

– Совсем некстати лезем в её душу, – тихо сказала пожилая воспитательница, пока Женя ходила искать своего доктора. – Чем чёрт не шутит?! А вдруг!..

– В том-то и дело, – ответила Лариса Владимировна. – Что этим мужикам нужно, не знаю? Но Женя вроде бы не глупая девочка. Тёплая, ласковая. Её единственный недостаток: фантазёрка.

– Журналистом станет скоро. Как журналисту без фантазии?

– Ну да, ну да, – кивнула заведующая детским домом, похожая на повариху. – Суть современной журналистики – собрать сплетни быстрее, чем юристы соберут доказательства. Я думаю, что и окончив университет, она будет у нас работать воспитательницей и вести литературный кружок, выпускать наш журнал… Ей бы замуж выйти. Только её излишняя демонстрация своего ума, начитанности, любого кавалера может спугнуть…

– О том, кого может это спугнуть, и жалеть не стоит.

Вернулась Женя, и они замолчали.

– К сожалению, мой доктор уже ушёл домой, – сказала она.

– В следующий раз познакомишь. Когда ты выписываешься?

– Через два-три дня. Залежалась. Но доктор говорит, что я буду ещё на больничном. Думаю, что через неделю смогу пойти и в университет, выйти на работу.

Через несколько дней Андрей, отдавая Жене выписку из истории болезни и больничный лист, сказал:

– На улице скользко, а тебе, как я понимаю, ехать далеко. Если подождёшь полчаса, смогу проводить.

Девушка промолчала.

– Молчание – знак согласия, – улыбнулся Андрей. – Я только сделаю кое-какие назначения, и мы поедем.

Через пятнадцать минут Андрей вызвал такси.

Сидя рядом с нею на заднем сиденье, тихо спросил:

– Ты меня угостишь кофе?

– С удовольствием, – обрадовалась Женя.

– Хорошо. Только по дороге заскочу кое-куда.

Андрей попросил водителя, и тот остановил машину у магазина. Вернулся с двумя большими кульками.

– Простите. Очередь в кассу большая, – сказал он, ставя кульки на переднее сиденье.

Однокомнатная квартира Жени была на пятом этаже. Небольшой холл с вешалкой и зеркалом, кухня, светлая комната с выходом на лоджию, ванная. В коридоре и комнате – стеллажи с книгами. Стол с компьютером. Диван, который одновременно являлся и кроватью. Всюду была чистота, словно здесь никто и не жил.

Андрей выгрузил на стол из кульков всё, что купил.

– Сражена, – сказала Женя.– Ведь это я должна вас угощать. Шампанского, конечно, у меня нет. Но я хотела быстренько испечь блины.

– Блины? Это здорово!



Через полчаса они уже сидели за столом. На тарелке возвышалась горка тонких блинов.

– Расскажи мне о себе, – попросил Андрей, – как ты оказалась в детском доме? Где твои родители? Есть ли у тебя парень? Судя по тому, что он тебя в больнице не навещал, его нет или служит в армии.

– Это любопытство или любознательность? Впрочем, скрывать мне нечего. Родителей не помню. Когда подросла, узнала, что отец умер от цирроза печени. Именно поэтому я совершенно не употребляю алкоголь… Боюсь.

– Слишком хорошо – тоже нехорошо, – произнёс Андрей. – Помнишь Хайяма:

Запрет вина – закон, считающийся с тем,
Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем.
Когда соблюдены все эти оговорки,
Пить – признак мудрости, а не порок совсем.

А родственники?

– У отца где-то на Дальнем Востоке есть не то дядя, не то… короче, дальний родственник. С ним связи у меня нет. Так в пять лет я оказалась в детском доме. Не знаю, как кому, а мне там было хорошо. Потом школа, университет. Получила квартиру. После третьего курса устроилась работать воспитательницей. Помогаю ребятам делать домашнее задание, читаем стихи, рассказываю о писателях и поэтах. Даже выпускаем журнал, в котором ребята помещают свои рассказы, стихи. Есть там и юмористический отдел под названием «Оса» с эпиграфом «С крупинкой соли»…

– Cum grano salis! – произнёс Андрей. – Это римская поговорка. И что, у тебя не было парня?

– Почему же? Был. Только подруга увела его. Я на неё не обижаюсь. Пусть будет счастлива. По-разному смотрели мы на жизнь, на дружбу. Сначала переживала. А позже поняла, что больна не им, да и он болел не мною.

Женя замолчала, потом спросила:

– Что всё я да я? Теперь ваша очередь.

– Расскажу. Но давай для начала перейдём на «ты». Я не намного старше тебя, а ты мне «выкаешь».

Женя посмотрела на Андрея и, улыбнувшись, подняла бокал:

– Я согласна. За это выпью!

Она пригубила пенящийся янтарный напиток и улыбнулась.

– Непривычно. Как газированная вода. Правда, вкуса я не почувствовала. А теперь рассказывай! Почему ты один?

– Вся моя биография есть цепь хорошо организованных случайностей. Отец – слесарь на «Ростсельмаше». Мама – медсестра. Познакомились в медсанчасти завода, когда отец там лечился. В школе учился на твёрдые четвёрки, но больше обращал внимание на спорт. Увлёкся спортивной гимнастикой. Даже участвовал в соревнованиях. Как поступил в медицинский, сам удивляюсь. Скорее всего – случайно. На репетиторов денег не было. Блата тем более. Наверное, всё же роль сыграли мои спортивные регалии. Заведующий кафедрой физкультуры был судьёй на соревнованиях по спортивной гимнастике. Разве это не случайность?.. Почему один? Наверное, потому, что не встречал таких, как ты?! Ты мне очень нравишься. Мы с тобой, как говорил Маугли, одной крови.

– Одной, это точно. Ты мне дал свою кровь… Мы с тобой одной крови!

– Я имел в виду совсем другое, – сказал Андрей. – У меня было много девушек, но никогда и никому я такого не говорил. Я полюбил тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Женя была поражена.

– Не торопишься ли? К тому же... Ты знаешь, что я никогда не смогу родить тебе ребёнка.

– Не говори глупости. Мы возьмём малышку из детского дома! Родители не те, кто родили, а те, кто воспитали. Я не хочу с тобой расставаться.

Женя посмотрела на него, и вдруг… глаза её наполнились слезами.

– Ты плачешь? Я тебя чем-то обидел? – спросил Андрей.

– Если бы ты знал, как я тебя люблю! Как мечтала о тебе в больнице, но и понимала, что это невозможно. Кто ты, а кто я!

Они говорили до глубокой ночи. Андрей читал ей свои стихи. Женя восхищалась их искренностью и чувственностью.

– Какими счастливыми должны были быть девушки, которым ты посвящал свои стихи, – говорила она. – Я им завидую, если хочешь – ревную. Поверь мне, твои стихи вполне профессионально написаны. Можно сделать подборку, а со временем издать сборник.

– Не льсти мне. Я знаю цену своему стихоплётству. Поэзия сильна не только ритмом, рифмой, красотой звучания. Она, в первую очередь, сильна своей мыслью! А у меня…

– Конечно, сильна глубиной мысли в первую очередь. Но всё начинается с любви. Она – причина зарождающейся жизни и причина смерти... Причина мира и войны. Причина…

– Ненависти, – согласно кивнул Андрей.

– У тебя стихи о любви, и мне это нравится. Почитай, пожалуйста, ещё!

Андрей всегда с удовольствием читал свои стихи. Вот и сейчас он на мгновенье умолк. Потом в полнейшей тишине зазвучал его голос:

Каждый миг пред тобой я в долгу.
Не мечтать о тебе не могу.
Средь житейской моей маяты
Возникаешь, как музыка, ты.

Ты – грядущего счастья исток.
Ты – поэзия пушкинских строк.
Ты – где солнце, листва и цветы.
Целый мир для меня – это ты!

– Ты просто недооцениваешь себя, – сказала Женя. – То, что ты прочёл, – настоящая поэзия. Я бы не стала говорить этого, если бы не была уверена.

– Я – врач. Поэзией занимаюсь как любитель. Для души. Какой из меня литератор. Чувствую себя очень необразованным.

Андрей был рад, что Женя не ограничивается обычными восклицательными знаками, а говорит как профессионал.

– Сегодня мы можем лишь вспоминать былую славу нашей литературы, – продолжала Женя. – Пишущие люди за свои средства издают мизерными тиражами произведения и раздаривают их родственникам и друзьям. Писатель не может жить своим литературным трудом. Он вынужден добывать средства к существованию не своим творчеством, а чем придётся: редактирует чужие тексты, преподаёт, занимается репетиторством, торгует на рынке. Зато наши ростовские чиновники при всяком удобном случае не прочь сделать пиар себе на именах Шолохова и Чехова, Калинина и Сёмина, Скрёбова и Григорьяна... Сегодня не многие идут учиться на филологический факультет университета. Специальность непрестижная, неприбыльная, не сулящая больших доходов. Нам с детских лет внушают, что надо быть «лидерами», что мы живём в обществе потребления и нужно «глотать других, чтобы тебя не проглотили».

– Но время остановить нельзя! Всё меняется.

– Ты прав: жизнь меняется. В университетах появились новые кафедры, куда идёт молодёжь в надежде, что эта специальность сегодня востребована и позволит заработать. Ты только представь: у нас можно получить любой диплом: юриста и торгового работника, ресторатора и специалиста по рекламе, товароведению, гостиничному бизнесу. У ректора весьма «весомый» аргумент, объясняющий эту ситуацию: «Выживать как-то нужно! Сегодня коммерческое образование – основная статья дохода. Недофинансирование. Кризис…»

– Универсальное объяснение, – согласился Андрей. – То же говорят, когда прерывают телепередачу через каждые пять минут рекламой, полосы газет отдают объявлениям, поздравлениям, рекламе…

– Божье вытесняется кесаревым, – продолжала Женя. Она не могла успокоиться. – Классическая литература – воспитательница ума, души и сердца – изгоняется из школ и вузов.

– Подменяется суррогатом, – кивнул Андрей.

– Нынешние юноши и девушки не читают ни Достоевского, ни Тургенева. Я уже не говорю о Гёте или Диккенсе. Им это неинтересно!

– Наступило время биороботов, узких специалистов-прагматиков.

– Популярны дешёвые детективы и эротика, сериалы с насилием и убийствами, показывающие продажных «ментов» и судей. Чему они могут научить?! Искусство подменяется шоу-бизнесом.

Андрей незаметно втянулся в этот разговор. Он был согласен с Женей и радовался, что они одинаково понимают, «что такое хорошо и что такое плохо».

– А меня возмущает, – сказал он, – что по телевизору показывают дворцы певцов и артистов. Каково на всё это смотреть простому трудяге: рабочему и жителю села, инженеру и педагогу, нашему брату врачу?! При наших-то нищенских зарплатах и пенсиях?! Невозможно уважать государство, граждане которого вынуждены влачить такое жалкое существование.

– Подменяются ценности и цели, к которым нужно стремиться, – поддержала его мысль Женя. – Заменяются огромным количеством макулатуры, глянцевыми журналами с тематикой «ниже пояса», газетами и газетёнками, извергающими потоки словесной грязи…

Когда на часах пробило час ночи, Андрей стал собираться.

Он обнял и поцеловал девушку:

– Ты выздоравливай. У нас вся жизнь впереди!



14. Через две недели, утром в воскресенье, Андрей с Женей поехали к его родителям. По дороге зашли в магазин, купили цветы.

– Они знают о моей операции? – тихо спросила она.

– Я не мог этого от них скрыть. Успокойся! Они нормальные люди. Но мама моя – тоже сирота. Её родители в пятьдесят втором году были репрессированы, и она воспитывалась у дедушки с бабушкой. Жила в Макеевке. Теперь это другая страна. Всё будет нормально. Раз ты нравишься мне – им точно понравишься. Я люблю тебя, и они это увидят. Да не дрожи ты так!

– Мне кажется, я за последнее время располнела. Ты меня откармливаешь. Я даже на диету села.

– И как успехи?

– Второй день диеты всегда легче первого, потому что на второй день я от неё отказалась.

– И правильно сделала. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Поверь моему вкусу – ты прекрасна!

– Марк Твен говорил, что хорошую литературу может испортить избыток правды. Не переборщи! Я каждый день смотрю на себя в зеркало…

– Я люблю тебя не за цвет твоих глаз или твою фигуру. Люблю, потому что... люблю.

– А я могу тебе напомнить слова Оскара Уайльда: мужчина может быть счастлив с любой женщиной – при условии что он её не любит. А я очень хочу, чтобы ты был счастлив и при этом любил меня!



Григорьевы жили в хрущёвской пятиэтажке – в трёхкомнатной квартире с малюсенькой кухонькой, совмещённым санузлом и потолками, до которых легко можно было достать рукой.

Встретила их мать Андрея Любовь Ивановна, поразившая Женю своей естественной красотой. В её пятьдесят пять ей нельзя было дать и сорока. Большие серые глаза смотрели доброжелательно и ласково. Волосы цвета спелой пшеницы были аккуратно собраны голубой ленточкой.

– Наконец ты привёл к нам свою избранницу. Заходи, заходи, Женечка. Нам о тебе Андрюша много рассказывал.

В комнате за столом сидел мускулистый седеющий мужчина. Он встал, улыбаясь, представился:

– Николай Петрович, отец Андрея. Рад. Очень рад. Проходи, присаживайся на диван.

Увидев, с каким интересом рассматривает гостья их квартиру, продолжил:

– Мы здесь живём давно и чувствуем себя счастливыми. Важно научиться довольствоваться тем, что имеешь. Можно быть несчастным, живя во дворце и сидя на золотом унитазе, и счастливым в лачуге. Недаром говорят: с милым рай и в шалаше.

Женя кивнула. Её мнение полностью совпадало с его взглядами. Она думала, что сейчас её станут расспрашивать о родителях, о жизни в детском доме. Но ничего подобного не было.

Через несколько минут Николай Петрович раздвинул стол, который занимал почти всю комнату. Любовь Ивановна накрыла его белоснежной скатертью и стала заносить из кухни всё, что успела приготовить к завтраку.

Женя вызвалась помочь, но она остановила её:

– Сиди, дочка! Ты первый раз у нас в доме. Да и носить-то нечего.

Открыв бутылку водки, Николай Петрович наполнил рюмки и сказал:

– Сегодня мы будем пить за Женю и Андрея. Мы с мамой рассматриваем это событие как вашу помолвку. Давайте выпьем, после чего Андрей подарит невесте то, что давно приготовил и тщательно скрывал от нас. Узнал об этом я только вчера.

Увидев, что рюмка Жени осталась нетронутой, Николай Петрович с укором взглянул на девушку, но за неё заступился Андрей:

– Батя! После операции ей целый год нужно воздерживаться от любых алкогольных напитков. Я был её лечащим врачом и знаю это.

Огорчённый Николай Петрович буркнул:

– Нельзя так нельзя. А как же на свадьбе?

– На свадьбе разрешу выпить бокал шампанского. Тебе что, меня не хватает? Ты опытный камикадзе, но я сегодня готов пить с тобой на равных.

– Ты из меня алкоголика не строй, – обиделся Николай Петрович. – Я хотел как лучше.

Андрей ушёл в свою комнату, достал из ящика письменного стола коробочку и вернулся в гостиную.

– Это тебе, Женечка, – сказал он, доставая золотое колечко с рубиновым камешком.

Он показал его матери, потом надел на палец Жене и поцеловал невесту.

Женя смутилась. Она такого не ожидала. Ей казалось, что это всё ей снится. Боялась расплакаться от счастья.

Андрей, сидя рядом, всё время старался её успокоить:

– Да что ж ты у меня такая пугливая?! Или у тебя это впервые?! Привыкай!

– А у тебя не первый? – улыбнулась Женя.

– Много раз представлял себе это всё. Два дня не сплю, не ем уже три ночи. Всё представлял, что ты мне что-то скажешь…

– Сказала всё уже давно. Не знаю, огорчу тебя или нет, но вынуждена признаться – я тебя люблю. О чём только не мечтала?! О тебе, о семье, о родителях… Фантазёрка... Ещё мечтала изучать литературу в Гарварде, читать Гёте, Шекспира, Вольтера в подлинниках. О многом я мечтала…

– Изучать литературу в Гарварде – всё равно что изучать женщин в клинике, – улыбнулся Андрей. – Чтобы читать Шекспира в подлиннике, нужно знать язык того времени так, чтобы иметь возможность понять не только что он сказал, но и что думал, что чувствовал.

Всё приготовленное Любовью Ивановной было необыкновенно вкусным.

– Ешь, дочка, всё домашнее, не покупное, – сказала она, подавая к чаю булочки с изюмом.

– Но изюм-то вы, конечно, покупали?

– А вот и не угадала! – У нас на садовом участке растёт виноград без косточек. Из него и насушила.

– А где ваша дача? – спросила Женя.

– Какая дача?! – вмешался в разговор Николай Петрович. – На даче отдыхают, а мы там рабствуем. Своими руками с Андреем поставили деревянный домик на курьих ножках…

– Это как?

– Фундамент мы не рыли, – пояснил Андрей, – а поставили дом на железобетонные блоки. Вот и получилось, что он вроде как стоит на курьих ножках. А дом получился удобным. Три комнаты, кухня, веранда, службы. Но зимовать там нельзя. Холодно. Вот как подсоберём немного денег, купим трубы, батареи. Поставим газовый котёл. Тогда другое дело.

– Да вы ешьте, ешьте! – сказала Любовь Ивановна. – После завтрака наговоритесь. Недавно прочитала я такую байку: как-то Пастер обедал в ресторане, к нему подошёл мужчина и о чём-то спросил. Пастер промолчал. «Вероятно, у вас какое-то горе?» – спросил мужчина. Пастер утвердительно кивнул головой. «Кто-то умер из близких?» – продолжал назойливый собеседник. «Милостивый государь, когда я обедаю, для меня умирают все», – сказал Пастер». Вот и вы поешьте, а потом будете беседовать.

– Мать! Мы же не в столовой! Именно во время закусона приятно получать удовольствие не только от твоих пирожков, но и от беседы. У детей помолвка. Разве это не событие?!

– Кстати, о пирожках, – сказала Любовь Ивановна, чтобы разрядить обстановку. Она боялась, что муж напьётся и начнёт, как всегда, выступать против порядков в стране. Тот был твёрдо убеждён, что нельзя было всё советское рушить. Говорил, что лозунг «Разрушим до основанья, а затем...» – глупость и подлость в одном флаконе. – Был такой австрийский композитор и дирижёр Франц Легар. Он снимал комнату у хозяйки, которая вознамерилась научиться играть на пианино, и она сдавала комнату в счёт оплаты за уроки музыки. Но когда его спросили, обнаруживает ли хоть какое-то дарование, Легар весело ответил: «Безусловно. Особенно ей удаются пирожки».

Николай Петрович одной рюмкой не ограничился. Через некоторое время стал уговаривать сына, чтобы он бережно относился к Жене.

– Имей в виду, сынок: женщины – это такие кошечки, которые любому могут устроить собачью жизнь! Ты должен отдать ей всё…

– Я всё и отдам, но где мне взять?

Но Николай Петрович не отреагировал на его «где мне взять». Спросил у Жени:

– Летом поезжайте в свадебное путешествие в Москву или в Ленинград…

– Петербург, – поправил его Андрей.

– Тебе Петербург, а для меня Ленинград! А ты, дочка, была в Ленинграде?

– Была. Теперь разбираюсь во всех видах дождя: дождь с солнцем, дождь с ветром, дождь с градом, дождь со снегом, косой дождь, вертикальный дождь, мелкая морось, ливень стеной… В общем, поездка моя удалась. И всё же побывала в Эрмитаже, гуляла по Невскому, видела коней Клодта…

После завтрака Андрей с Женей помогли отнести в кухню посуду, собрали стол и поставили его на место у стены.

Николай Петрович обычно после обеда любил поговорить о ситуации в стране.

– Поскольку уровень жизни «постоянно повышается», – начал он, – всё меньше людей до него дотягивают. Когда я об этом сказал, мой начальник цеха прямо взбеленился. «Ты, – говорит, – глупый или я? Или думаешь, я ничего не понимаю?!» Меня тогда зло взяло. Я ему и говорю: «Все знают, что вы дураков на работу не принимаете! Как, говорю, вы не можете понять, что благосостояние государства определяется не количеством миллионеров, а количеством бомжей! Выйдите за проходную, пройдитесь по рынку!» То ли не понял он, то ли не хотел раздувать костёр. А так на работе у меня врагов нет. Никто ни разу мне не отдал свой ужин.

Начальник же цеха у нас со сложной, искалеченной судьбой. Человек он в целом неплохой, и специалист хороший. Начинал с рабочих…

Его прадед до революции вступил в партию большевистскую, встречался с Лениным. В итоге сделался комиссаром в кожанке и с наганом.

Но в тридцать седьмом его расстреляли. Реабилитировали в пятьдесят четвёртом. Отец на брюхе прополз всю войну в пехоте. Несколько раз был ранен, но до Победы дожил. Умер от ран в нашем госпитале инвалидов войны в шестьдесят втором. Как видите, биография у него обычная для того времени. Сам Георгий Никифорович, хоть и рос сиротой, но окончил механический факультет Новочеркасского политехнического института. Работал на НЭВЗе, потом женился и переехал в Ростов. На Ростсельмаш мы с ним пришли примерно в одно время. Только я после ремесленного, а он после института. Он получал сто двадцать рэ в месяц, а я уже тогда получал больше двухсот. Потом его заметили, и он со временем стал у нас начальником цеха. А цех наш, должен тебе, дочка, сказать, что завод.

 Николай Петрович замолчал. Потом достал из кармана пачку сигарет и вышел на балкон.

Вернувшись чуть протрезвевшим, стал советовать сыну, чтобы он лелеял свою жену.

– Это в сказке женился на лягушке, а она оказалась царевной. А в жизни бывает и наоборот. К жене подход нужен. И спорить с нею – пустая трата времени. Она всё равно окажется права. Какой у тебя может быть сильный аргумент в споре? – Он взглянул на молодых и, точно открывая страшную тайну, прошептал:

– Лесть! Желая в чем-то убедить, сначала скажи, что она красивая. Тогда она сразу поймёт, что ты умный! Ты же у нас не только врач, а ещё поэт! А поэт это кто? Это не тот, кто пишет стихи, а тот, чьи стихи читают!

Любовь Ивановна видела, что Николай Петрович сегодня немного перебрал. Но вида не подавала. Заговорила о свадьбе.

– Когда вы собираетесь идти в загс? – спросила она. – Пора, дочка, свадебное платье покупать.

Жене было приятно, что к ней так тепло относятся. Она никогда не думала ни о свадебном платье, ни о пышном торжестве.

– Лучше мы будем собирать на квартиру. Продадим мою однокомнатную, добавим со временем и купим что-нибудь побольше.

– Правильно, дочка, – удовлетворённо сказал Николай Петрович. – Сколько человека ни воспитывай, а он все равно хочет жить хорошо! Но мы, чем сможем, поможем. И всё же, когда вы планируете справить свадьбу?

– Я думаю, в марте, – ответил Андрей.

Больше о свадьбе не говорили.

Потом Любовь Ивановна стала одаривать невесту. Она принесла большую сумку и начала выкладывать подарки. Здесь были и платья, и яркие платки, и кофточки, и даже короткая норковая шубка.

Женя растерялась.

– Спасибо… У меня никогда не было таких красивых вещей. Я о таком и не мечтала.

– Знаешь, дочка, – сказал Николай Петрович, довольный тем, что Жене понравились подарки, – в юности кажется, что счастье будет. В старости – что оно было. Будьте счастливы каждый день уже сейчас! А теперь я предлагаю выпить по шкалику…

– Коля! – строго взглянула на мужа Любовь Ивановна. – Ты уже под градусом. Сейчас как дам тебе термометр…

– Вот жизнь настала, – пожаловался Николай Петрович. – Дома я на коротком поводке. На заводе все воруют, а я, гегемон, в дерьме. Никому не нужен. Сейчас всюду автоматика, станки с ЧПУ. Завод сделали акционерным обществом. Но где это видано, чтобы собственник воровал у себя?! Я же говорю: бардак!

– Знаешь, батя, – улыбнулся Андрей, – что роднит Россию со Швейцарией? В России всегда есть что украсть, а в Швейцарии полно мест, где это можно спрятать. Воруют потому, что народ обнищал, зарплаты не платят вовремя. Цены выросли до небес. К тому же мы не умеем цивилизованно вести бизнес. Валенок у нас не просто национальная зимняя обувь. Это национальный тип характера. Все мы – валенки!

– Воруют потому, что сердцевина гнилая, что нет уверенности в будущем, нет стабильности. Причём стараются своровать побольше, чтобы было чем откупиться. У нас все продаются: прокуроры и следователи, судьи и свидетели. Но это наша страна, и никуда от этого не деться. Как когда-то писал ты, Андрюша:

Здесь наши корни и зелень побегов…

– Вот только вы не начинайте свои политические споры, – сказала Любовь Ивановна. – Как говорится: в умной беседе быть – ума прикупить, а в глупой – и свой растерять.

Но Николая Петровича уже трудно было остановить.

– Ты, мать, уймись. Дай поговорить с детьми. Все живут по законам. Только мы по пословицам и поговоркам. Я вот что хочу у вас, молодёжь, спросить: куда мы идём? Народ в мусорных жбанах роется. Нищих расплодилось. А мы всё кричим, что завтра будет лучше. Сколько можно врать?! Люди доведены до крайности. Вот-вот, и взбрыкнут…

– Коля! Прошу тебя! – снова произнесла Любовь Ивановна. – Сколько раз я тебе говорила: не говори всё, что знаешь, не верь всему, что слышишь, и не делай всё, что можешь. У них там наверху другие проблемы.

– Если правительство недовольно своим народом, – с улыбкой заметил Андрей, стараясь перевести разговор в другую тональность, – оно должно распустить его и набрать себе новый. Но действительно: хватит об этом. Нам с Женей нужно идти. Хотели купить ей обувь, а то сапоги давно требуют ремонта.

– Правильно! – одобрила Любовь Ивановна.

Она стала собирать подарки в сумку, но Женя попросила оставить их здесь:

– Если можно, пусть пока полежат у вас.

– На улице мороз до двадцати, а ты в своём пальтишке. Надень хотя бы шубейку.

– Нет, мама, – твёрдо сказала Женя. – Потом.

Любовь Ивановна отметила, что она назвала её мамой, кивнула и обняла.

– Хорошо. Пусть будет по-твоему.

Андрей встал, помог надеть Жене пальто. Обнял и поцеловал мать и отца.



Пятнадцатого марта 2010 года к районному загсу подъехали две машины, украшенные лентами. Из первой вышли Женя с Андреем и их свидетели: Яков и Нина, подруга Жени. Во второй были Ольга, родители Андрея и Валентина Васильевна, воспитательница детского дома, которую Женя называла мамой Валей.

Румяная женщина в светлой блузке, с красной лентой через плечо, заученно произнесла текст, спросила, согласны ли они на брак, предложила расписаться, поцеловаться и обменяться кольцами.

Она передала Андрею золотое колечко, и он надел его на руку Жене. Потом то же самое сделала Женя.

В специальном зале выпили шампанское за счастье молодых. Потом поехали возлагать цветы в памятные места и к пяти часам подъехали к дому Андрея.

Ольга чувствовала себя неважно. Завидовала этой непонятно откуда взявшейся «курице», удивляясь, что он в ней нашёл такого, чего в ней нет. Стольких баб перебрал, а выбрал... детдомовку! К тому же это даже ещё и не курица. Цыплёнок! А они с Андреем уже четвёртый десяток разменяли.

Ольга впервые была в доме Андрея и подумала, что он как был нищим, так и будет таким. Гинеколог, а свадьбу устроил на восемь человек. Может, и жалеть о нём не следует?!

Она мило улыбалась, желая молодым счастья. Хотела было сказать: и большого потомства. Но вовремя осеклась. Здесь собрались те, кто знал, что эта курица не сможет нести яйца, не может иметь детей. Потом подумала, что и она, идиотка, послушалась тогда своего Петрушу. Ничего бы не случилось. Маманя, да и сеструха помогли бы вырастить дитя любви…

Свадьба действительно была скромной. Её и свадьбой трудно было назвать. Дружеский ужин. Ели, пили за счастье и здоровье молодых. Приятельница Любови Ивановны, тоже медицинская сестра, возилась на кухоньке и обслуживала стол, дав возможность подруге ощутить праздник.

Когда был съеден гусь и выпито вино, за столом стали говорить все и обо всём.

Валентина Васильевна рассказывала о Жене, какой она была в детском доме.

– Думали, что станет актрисой. Выучит, бывало, стишок, вскарабкается на табурет и громко, с выражением декламирует его.

– Давно это было, мама Валя, – отозвалась Женя.

– А меня всё время занимает вопрос: что есть любовь? Состояние души или положение тела? – спросила Ольга.

– Любовь – чувство, данное Богом, – вполне серьёзно ответила Валентина Васильевна. – Она – основа и причина всего, что происходит в мире.

– Может, вы и правы, – сказал Николай Петрович, предвкушая возможность поговорить о высоком и вечном. – Мне кажется, что есть ещё очень много причин, по которым происходит что-то в мире. Но, может, мы говорим о разном? Я имел в виду любовь мужчины и женщины. Я отношусь к другим так, как хотел бы, чтобы относились ко мне. Есть у нас в цехе мужик, мастер на все руки. Сменщик мой. Серёгой зовут. Вырастили они с женой двух сыновей. Чудесные ребята. Но вот те улетели из гнезда. И Серёга Гордеев с женой взяли из детского дома девочку. Можете мне поверить: когда он привёл её к нам в цех – от счастья весь светился. Любовь может творить чудеса.

Весна в том году была ранней. На дворе было тепло. Звенела капель, журчали ручейки по обочинам улиц. В иных местах они были столь бурными и глубокими, что перейти их было проблематично.

Николай Петрович открыл форточку:

– Слышал я такую байку, будто одна дама спросила у Александра Дюма, что у него за жеребец, который проскакал целую версту, а ещё и удила не закусил! «Очаровательная графиня, – воскликнул Дюма, – мой великолепный жеребец после первой не закусывает»! Это я к чему? Как вы отнесётесь, если я предложу вам сухое красное вино? Мой сменщик, тот самый Серёга Гордеев, недавно отдыхал в Абхазии. Зная, что мы женим сына, привёз нам несколько бутылок. Там оно почти что даром. Хотел и их пригласить, да у жены его день рождения. К ним придут сыновья… Так как вы относитесь к сухому вину?

– Кто же от хорошего вина откажется? – сказала Ольга, которой уже порядком надоели эти посиделки. Ей захотелось расшевелить скучную, по её мнению, компанию. Она, глядя на Андрея, стала рассказывать о том, что во Франции кардинал как-то спросил короля, почему он увлекается другими женщинами, когда так прекрасна королева? Король промолчал. Но всякий раз, когда у него обедал кардинал, угощал его одной только сладкой индейкой. Наконец, тот взмолился и попросил принести чего-нибудь другого: говядины или хотя бы свинины. «То-то же, – заметил король, – моя королева такая же сладкая индейка». Я предлагаю выпить за то, чтобы вы друг другу всегда были желанны, чтобы не казались однообразной индейкой.

Андрей, конечно, понял её намёк. Улыбнувшись, демонстративно поцеловал Женю:

– С той, которую любишь, не бывает скучно. Женя у меня тоже сладкая, но не индейка, а конфетка. Уж кто-кто, а она всегда разная. Но никогда не пошлая.

Март на дворе. Капели перезвон –
Тополь и берёзка, как влюблённые.
Вслушайся, о чём ей шепчет он:
«Милая, любимая, зелёная!»

– Ты поднаторел писать стишки, – с кривой улыбкой отреагировала Ольга, поняв, что её намёки Андреем поняты и отвергнуты. – Сейчас придумал? И всё же я пью за ваше счастье!

Женя тоже поняла намёки этой высокомерной красивой женщины. Спокойно сказала:

– Коль скоро вы рассказали старую историю с прозрачными намёками и призывами к свободной любви, я позволю и себе рассказать одну историю. Древнегреческий драматург Софокл сказал однажды, что три стиха стоили ему трёх дней труда, на что стихоплёт ответил: за три дня он бы написал сто стихотворений. «Да, – парировал Софокл, – но они существовали бы только три дня». Эти стихи Андрей посвятил мне, и они будут в моей памяти, пока я жива.

Видя, что разговор становится острым, Яков встал, сказав, что они должны уходить. Он обнял Андрея и Женю, попрощался со всеми, помог Ольге надеть шубу, и они ушли.

Вслед за ними принялись прощаться и Валентина Васильевна с Ниной. Андрей вызвал им такси, вместе с Женей проводили их до машины. Протянув водителю деньги, сказал:

– Командир! Прошу довести пассажиров в целости и сохранности!

Они вернулись в дом и стали прощаться с родителями:

– Пора и нам. Завтра рабочий день.



15. После того как, вернувшись из Москвы, Ольга занялась частной практикой, отношения её с мужем ещё более ухудшились. Она стала высокомерной и заносчивой. Считала всех провинциалами, отставшими на целый век от современной медицины, рассуждающими о высоких материях и элементарно, не умеющими зарабатывать.

Получив лицензию, Ольга сняла двухкомнатную квартиру и организовала приём больных с неврозами. Но не переставала мечтать о столице с её неограниченными возможностями. Была согласна с теми, кто говорил, что у нас лишь Москва и Петербург существуют по стандартам европейских городов, как соблазнительная витрина в магазине. Там всё «самое-самое». Остальная Россия – это нищета и бездорожье, отсталость и прозябание. И везде – бандитский беспредел, коррупция, Одно слово – БАРДАК!

– Нам до Москвы, до Европы, как до неба! – возбуждённо и с некоторым презрением заметила несколько дней назад Якову Ольга. – Воруют все. Министры и депутаты, генералы и судьи… Отмывают украденное и бесстыдно демонстрируют роскошь дворцов, тогда как остальные лапу сосут. Потому россиян и сравнивают с медведями. Только народ лапу сосёт круглый год! Если ты этого не видишь, значит, слеп и глуп. А ещё о высокой политике рассуждаешь! Нужно не болтать о политике, а линять в Европу! Я давно об этом думаю.

И сейчас, выйдя из дома, где жил Андрей, Ольга сначала подумала, что Яков вызовет такси. На улице дул сильный ветер, было холодно.

– Давай пройдём к Дворцу культуры, там и сядем в автобус, – сказал Яков.

Ольга промолчала. Понимала, что муж разгадал её намёки Андрею, но не переживала по этому поводу. Давно решила, что рано или поздно нужно будет исправлять ошибку и разводиться.

Шли молча. Порывы ветра и холодная морось заставили их ускорить шаг. Обычно Ольга брала мужа под руку, но теперь демонстративно шла рядом и молчала. Потом, предупреждая упрёки Якова, начала своё наступление:

– Меня всегда раздражают ваши разговоры о политике. Информации – ноль, а говорите с таким апломбом, будто от вашего мнения что-то зависит.

– Ты ещё скажи: радио, телевидение, газеты держат нас за олухов, мы же там, на кухне, позволяем себе иметь своё мнение.

– Разве ты не понимаешь, что показываешь фигу в кармане. Кто тебя услышит? Кому вообще интересно твоё мнение? Или наивно полагаешь, что что-то можешь изменить?

– Опираться можно только на то, что сопротивляется, – упорствовал Яков, понимая, что Ольга специально завела с ним этот разговор, чтобы не говорить о своей выходке у Андрея. – Любой порядочный человек не может, живя в таком обществе, как наше, не хотеть его изменить.

– Ты сначала чего-то добейся, приведи в порядок свой дом, стол, книги, мысли, а уж потом принимайся за остальной мир. Все знают, что мы живём во лжи. В том самом коммунизме, который наступил у нас ещё в восьмидесятом году прошлого столетия! Что сегодня – то самое завтра, о котором мы так волновались вчера. По телику показывают взяточников и продажных судей. А ты о высоких материях, о нравственности… Посмотри на наш рынок. Кого только там нет: узбеки и таджики, корейцы и грузины… Ещё немного, и нам, русским, делать в своей стране будет нечего. Я не националистка. Гитлер, конечно, сволочь. Но некоторые его идеи мне понятны. Например, его лозунг: «Германия для немцев!» Мне так и хочется сказать: «Россия для русских!» Народы, которые давно живут с нами, я тоже считаю русскими. Но, будьте добры, учите русский язык, подчиняйтесь правилам, принятым у нас. И тебя я не считаю евреем. Какой ты еврей?! Даже языка своего не знаешь! Ты – русский!

Яков промолчал. Он уже был не рад, что позволил втянуть себя в этот спор. «Отец был прав – подумал он, – когда неодобрительно отнёсся к моей затее жениться на Ольге».

А та продолжала развивать наступление:

– Сколько времени ты топчешься на месте. Как был ассистентом, так им и будешь. У тебя нет ни честолюбия, ни стремления что-то изменить в своей жизни.

Яков продолжал молчать.

– Неужели не видишь, что мир меняется?!

– Я не понимаю, о чём ты? – наконец ответил он. – Ни о какой политике мы не говорили. Ты что-то путаешь. На свадьбе твой рассказ об однообразной пище короля и кардинала был явным призывом к распутству. И это на свадьбе! Ты же считала Андрея своим другом.

– Не придумывай! Никого ни к чему я не призывала! – воскликнула Ольга. – Что касается Андрея, ты же знаешь, что он не пропускал ни одной юбки. Думаешь, женившись, изменится? Оприходовал девку с куриными мозгами и счастлив, что в её глазах он и великолепный хирург, и спортсмен, и поэт…

– При чём здесь это? Андрей читал свои стихи, а ты…

– Не знаю, насколько он великий стихоплёт, но любой, кто дочитает его вирши, – уж точно великий читатель. Он же – графоман! Тьфу, даже противно от его слюней и патоки.

– Не говори глупости. Андрея мы знаем не один год.

– Я тоже ненавижу ханжество. Но такая работа на публику меня раздражает.

Яков не стал больше с нею говорить.

Придя домой, переоделся и, взяв книжку, пошёл на кухню.

Открыл форточку, закурил. Он любил поэзию Щербакова. Ему казалось, что его стихи звучат в резонанс с его настроением и мыслями. Прочитал:

Уйти труднее, чем остаться.
Сломаться легче, чем согнуться.
Забыть труднее, чем расстаться.
А сгинуть проще, чем вернуться.

Спать лёг поздно, а утром рано ушёл на работу. Ольга ещё спала. По расписанию у него была «первая пара» в группе лечебного факультета.

Когда вечером вернулся, жены дома не было. Позвонил, но телефон её был отключён.

Яков переоделся и пошёл в кухню. Хотел выпить чай и, наконец, дочитать монографию нейрохирурга из Казани Валерия Данилова.

Включив электрочайник, подошёл к холодильнику, и увидел записку. Побледнев, присел к столу и стал читать:



«Яша, мы слишком разные. Я не хочу портить жизнь ни себе, ни тебе! Решила уйти. Так будет лучше. Прощай! Тебе нужна другая женщина. Это я поняла слишком поздно. Будь счастлив. Ольга».

 

«Вот и всё... Вот и случилось то, что должно было произойти, – подумал он. – . И во всём, что произошло, виноват только я. Что же делать? Куда она ушла? К себе в свой психологический центр? Подруг у неё нет. А может, уехала к родителям? Но она же работает. Ольга всё же сильнее и честнее меня».

Достал из холодильника бутылку водки, налил в стакан, из которого обычно пил чай, и выпил, не закусывая.

Он потушил догоревшую сигарету и тут же закурил следующую. Долго сидел, думая о том, что именно он виновен в том, что произошло. Но и не понимая: отчего на душе стало легко, словно сбросил тяжкий груз и достиг вершины горы. Хотел вечером пойти к отцу, подумал об Андрее и Жене и понял, что отчаиваться не стоит. «Ещё не вечер, я ещё встречу своё счастье, – подумал он, резко мотнув головой, точно стряхивая гнетущие мысли. – А то, что произошло, – отрицательный, но ОПЫТ! Я уже никогда не наступлю на эти грабли!»

Потом вспомнил последний разговор с Олей. Она пожаловалась, что жизнь у неё это цепь неприятностей, следующих одна за другой. А он тогда уточнил, мол, это одна и та же неприятность, повторяющаяся снова и снова, как набегающие на берег волны. Оля говорила том, что гордится тем, что родилась казачкой, и что ему никогда не понять этого. Раньше такого не было.

Он тогда разозлился на неё, сказал, что гордиться ей нечем. Среди казаков разные люди. И хорошие, но и сволочей достаточно. Впрочем, как и у любого народа. Привёл даже слова Бродского о том, что человек – не сумма убеждений, а сумма поступков.

Тогда он сказал ей всё, что у него накипело на душе, чего раньше не говорил. Сказал, что напрасно она так гордится своим происхождением. Гораздо важнее быть доброй, а не жадной, честной, а не лгуньей! Национальность у человека та, кем он себя ощущает. Какая у него душа и… судьба.

А потом добавил, что в христианстве очень важным в жизни человека считается покаяние. Но она, так гордящаяся своим христианством, никогда не признаёт свою вину! Не умеет этого делать. Упрекнул, что она не понимает, что эти споры и её упрямство могут разбить хрупкий и тонкий лёд их семейных отношений!

И вот она ушла. А он почему-то не испытывает ничего, кроме жалости к ней и облегчения.

Спать не мог. Всё думал о том, как неожиданно и круто изменилась его жизнь.



В 2011 году экономическая ситуация в России была сложной. Резко снизились мировые цены на нефть, упала стоимость рубля по отношению к доллару. Задерживали выплату зарплат и пенсий. С целью сокращения инфляции завышали курс рубля. Государственный долг рос, а объёмы привлечённых средств увеличивались. Налоги не уменьшались, а жизненный уровень населения падал всё ниже.

Люди не верили ни банкам, ни нашим «деревянным» деньгам, ни государству. Разорилось большое количество малых предприятий. Несколько банков объявили о своём банкротстве. Люди потеряли свои вклады. Увеличилась поляризация общества, разрыв между богатыми и бедными. Среди тех, кто потерял свои вклады, была и Ольга.

Её Центр психологической коррекции вскоре начал давать течь. Ольга уволила сначала одну сотрудницу, потом вторую. Пациентов стало значительно меньше. Мало кто способен был платить за её практики. Раньше она проводила занятия индивидуальные. Позже стала объединять больных в группы, что многим не нравилось.

А в мире нарастало напряжение. Двадцать девятого марта в московском метро террористы взорвали бомбу. Погибло более сорока человек. В начале апреля беспорядки в Киргизии привели к свержению их президента. Россия и США подписали Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений. А ещё через несколько дней произошла авиакатастрофа под Смоленском, в которой погиб президент и другие высокопоставленные лица Польши.

Ольга жила в своём «Центре психологических коррекций», продолжала работать в психоневрологическом диспансере, а в Центре принимала пациентов с четырёх до восьми вечера. И так каждый день. Свободными у неё были только суббота и воскресенье.

Как-то она сидела вечером в кафе и думала горькую думу. Скоро десять лет, как стала врачом. За это время успела выйти замуж и разойтись. Съездила на специализацию в Москву и один раз отдыхала в Италии. После той поездки начала мечтать не о Москве, а о жизни «за бугром». Всё время говорила о том, что там люди живут как в раю, уважают права друг друга, добры и веселы, у них нет проблем.

Она так и не поняла, что нет стран без проблем. Что Соединённые Штаты Америки фактически фальшивомонетчики, которые доят весь мир, организуют, если им это надо, перевороты, убийства политических лидеров, хаос в неугодных странах. Не поняла, что разговоры о свободе слова, демократии – не что иное как болтовня. Копила деньги. Хотела купить машину, квартиру, а пока вынуждена одна ходить в кафе в надежде встретить своё счастье.

К её столику подошёл рослый мужчина. Русые волосы его ниспадали на плечи. Серые глаза оценивающе взглянули на неё.

– Дозвольте скласти вам компанiю?

– Присаживайтесь, – равнодушно ответила Ольга. Мужчина присел и оглянулся на официанта.

– Бутылочку шампанского даме, – сказал он подошедшей девушке, – шоколад, фрукты и кофе капучино.

Ольга взглянула на него с интересом.

– Вы говорите и по-русски? А то я не всё понимаю на вашем языке.

– И по-русски, и по-немецки. Но мой родной – украинский. Позвольте представиться: Степан Матвеевич Бойко, бизнесмен.

– Ольга Володина, врач, – представилась она, не ожидая ничего интересного. – И что у вас за бизнес такой, что вы оказались в нашем городе?

– Бизнес связан с металлом. Но, мне кажется, при первом знакомстве это совсем не интересная тема для разговора.

Ольга уже с любопытством посмотрела на мужчину. Светлый костюм сидел на нём, как на манекене. Носки и туфли под цвет костюма. Ровный тонкий нос и сочные красные губы… Вид у него был, словно он только что сошёл со страницы модного журнала.

– Вы думаете, что за первым свиданием последуют и другие? – спросила она с улыбкой.

– Несомненно. Вы мне нравитесь, и я на это надеюсь. Или вы против?

– Не против. Но уж очень необычно. От вашего напора становится страшно.

Официантка принесла шампанское в ведёрке со льдом и хотела было его открыть, но Степан забрал у неё бутылку.

– Бутылки открывать и я умею.

Он бесшумно открыл шампанское и разлил в фужеры пенящийся янтарный напиток, продолжая говорить:

– Не такий страшний чорт, як його малюють! Я думаю, можно вам это не переводить. За знакомство! Я надеюсь, что ни вы, ни я не будем жалеть о том, что встретились в этот прекрасный майский вечер.

Они выпили. Ольга взглянула на этикетку. Это было настоящее французское шампанское, и стоило оно немалых денег. Этот факт сразил Ольгу. Подумала, что, может быть, это и есть её шанс.

А Степан продолжал шутить, о чём-то спрашивал, что-то рассказывал, и Ольга вдруг поняла, что говорит с ним, совершенно не думая о том, что хотела на него произвести хорошее впечатление, больше узнать о нём.

– Я тоже имею свой бизнес, – призналась она.

– А говорили, что врач.

– Врач. У меня свой Центр психологической коррекции. Но в последнее время бизнес мой становится нерентабельным. Вынуждена была даже уволить сотрудников. Не понимаю, что я не так делаю? А на серьёзную рекламу денег нет… Впрочем, когда нет в бизнесе крепкого мужчины…

Степан взглянул на неё и улыбнулся:

– У нас говорят: «Чому дурні? Бо бідні!.. А чому бідні? Бо дурні!» Но расскажите мне подробнее о своих проблемах.

– Мне кажется, не место и не время говорить на грустные темы.

– Согласен! Но есть два варианта решения этой проблемы: мы идём ко мне в гостиницу и продолжаем обсуждение уже в другой обстановке, или…

И Ольга решилась.

– Нет уж. Лучше ко мне. Тем более что я живу в соседнем доме. Только не совсем готова принимать столь неожиданного гостя. Да и имею ли я право загружать вас своими проблемами?

– Это не проблема. Мы зайдём в супермаркет и продолжим обсуждение у вас за чашечкой кофе, который, если позволите, я сам сварю. У вас здесь делать этого не умеют.

Они вышли и через полчаса уже сидели в её квартире, которая одновременно была и лечебным центром.

Степан выложил на стол разные вкусности, пошёл на кухню и принялся варить кофе. Совершенно свободно, без комплексов перешёл с Ольгой на «ты», при этом не допускал никаких вольностей.

После бокала шампанского она предложила выпить что-нибудь покрепче.

– Я человек свободный, мне бояться нечего, – сказала она, ставя на стол бутылку водки.

– Не понял. Чего бояться?

– Разговоров. Я, между прочим, казачка! А Ростов – это тебе не твой Крыжополь!

– Причём здесь Крыжополь? Я, между прочим, тоже из запорожских казаков. И живу в Никополе. Ты, наверное, о нём и не слышала. Стоит он на Днепре в ста километрах от Запорожья. Фирма моя имеет давние связи с Ростовом. Сюда поставляем марганец, который используется в металлургической промышленности. Обычно ездят сюда мои сотрудники. Но приехал в этот раз сам, чтобы подписать договор. Бюрократии у вас много.

– И уедешь?

Степан взглянул на Ольгу и улыбнулся:

– Всё зависит от тебя…

Через пару дней Ольга, уступая настойчивым просьбам Степана, позвонила в диспансер. На часах было около девяти часов, и она уже давно опоздала на работу. Дозвонившись до главного, попросила его дать ей отпуск за свой счёт на две недели.

– Вы что, шутите?! – воскликнул Сипилин.

– Не шучу. Это вопрос жизни. Пожалуйста!

– Не могу! Вы же знаете, многие сотрудники в отпуске. И не просите!

– Тогда я напишу заявление на увольнение.

Иван Порфирьевич некоторое время молчал. Потом глухо проговорил:

– Пишите. Я подпишу.

Ольга такого не ожидала. Даже растерялась. Потом, взглянув на Степана, громко ответила:

– Хорошо. Заявление я передам секретарю.

И отключилась.

– Что случилось? Чем ты расстроена? – спросил Степан.

– Не хотел давать отпуск за свой счёт.

– И что?

– Я уволилась…

Степан подошёл к Ольге и крепко её обнял.

– I добре! Поiдеш зi мною в Украiну.



16. Как оказалось, продать Женину квартиру было совсем непросто. Во-первых, дом располагался в Северном микрорайоне, а это – край географии. Во-вторых, старый пятиэтажный дом из силикатного кирпича не пользовался спросом у покупателей. Пятиметровая кухня, низкие потолки, совмещённый санузел, отсутствие лифта, подъезды, больше похожие на общественный туалет...

Они давали объявления в газету, обращались за помощью в фирму, занимающуюся недвижимостью. Приходили потенциальные покупатели, смотрели и… уходили. Обещали подумать, перезвонить, но так никто и не звонил.

Однажды, после майских праздников, вечером к ним позвонила в дверь женщина. Рослая, деловая, она бегло осмотрела квартиру, попробовала поторговаться, но увидев, что хозяева ниже падать в цене уже не будут, согласилась.

– Ладненько. Пусть будет по-вашему. Только, как и договорились, мебель на кухне и кровати оставляете. Меня квартира устраивает. Не мне в ней жить. Сделаю косметический ремонт и буду сдавать. Сейчас это самое лучшее вложение денег. Банкам я не доверяю, а на пенсию не проживёшь.

Она ещё что-то говорила о своих проектах, но Андрей дал понять, что устал и ему нужно отдохнуть.

Оформив сделку, они договорились о том, что освободят квартиру через месяц. Нужно было постепенно собирать вещи в ящики. Они и не предполагали, что у них наберётся столько барахла.

Андрей давно присмотрел трёхкомнатную квартиру в панельной девятиэтажке на бульваре Комарова. Дом тоже был старым, но располагался в центре района прямо напротив здания Администрации. Рядом были супермаркет, аптека, «М-видео», магазины, кафе…

Николай Петрович добавил им недостающую сумму, и в ближайший же вечер они пошли к хозяину квартиры, которую хотели купить.

Дверь открыл худой высокий мужчина с маленькой лысой головкой и длинным острым носом. Он напомнил им деревянного человечка, выструганного папой Карло из бревна, и в разговоре между собой Женя и Андрей его так и называли: Буратино.

– Мне кажется, вы уже здесь были, – сказал он неожиданно писклявым голосом. – С тех пор ничего не изменилось. Я ничего не скрываю. Квартира требует ремонта. Трубы, сантехнику недавно менял. Лоджию застеклил. Необходимо что-то делать с отоплением, переклеить обои и постелить на пол линолеум.

– Что с отоплением? – встревожился Андрей.

– Хорошо бы поменять радиаторы… Старые чугунные батареи зимой едва тёплые. Соседи поменяли не то на французские, не то на немецкие. У них жарко. Понятное дело: за столько лет трубы заросли. Вы же знаете, какая у нас вода. Не буду скрывать: сейчас продать гораздо труднее, чем купить. Но я оставляю вам мебель: кухню, шкафы, диван, кровать, кондиционеры… даже два телевизора. Не могу сказать, что мебель модная, но… что имею. Всё работает. Я даже готов сбросить цену. Мне нужно уезжать.

Андрей и Женя ещё раз осмотрели квартиру и… ударили по рукам. Договорились завтра же начать оформление купли-продажи.

Через неделю в субботу Яков, взяв машину у отца, помог перевезти вещи Андрея и Жени в находящуюся в трёх кварталах новую квартиру. Весь выходной день они покупали необходимые для ремонта материалы, таскали всё это на четвёртый этаж.

Ремонт делали Андрей с отцом. Роль подсобного рабочего исполнял Яков. Приходили после трудового дня и работали до глубокой ночи. Женя в этом не участвовала. Готовилась к государственным экзаменам.

После ремонта молодые переехали в новую квартиру. Женя была счастлива. Металлопластиковые окна блестели белизной. Красивые обои и небольшая подаренная родителями Андрея люстра, линолеум под дуб сделали квартиру нарядной. Вдоль стен разместили сколоченные Николаем Петровичем стеллажи с книгами. Экономили на всём. На стены за стеллажами наклеили самые простенькие обои. Оставалось прикупить ещё кое-что из мебели.

В детском доме Жене пообещали полную ставку и возможность совместительства. Андрей работал на полторы ставки. Хотели вернуть долг отцу. Тот мечтал о машине, чтобы ездить на садовый участок. Любил отдыхать на Дону. Увлекался рыбалкой.

Каждый месяц откладывали небольшую сумму, хотя Николай Петрович и возражал.

– Какие могут быть между нами расчёты? – говорил он, когда они вручили ему первую половину долга. – Вы лучше купите что-нибудь себе в дом, а то у вас уж очень квартира бедно выглядит. Новую мягкую мебель, какие-нибудь тряпки. Ковёр, наконец.

Но они настояли на своём, и он, довольный, спрятал деньги в карман.

– Ну, что ж, спасибо. Я думал, что мечта моя накрылась медным тазом. Теперь на рыбалку буду ездить с Серёгой.



Однажды, когда Женя пришла с работы, Андрей обратил внимание, что она чем-то возбуждена.

– Что случилось? У тебя вроде бы крылышки выросли. Чего так сияешь? – спросил он.

– Андрюша! У меня к тебе просьба. Можешь завтра после работы зайти за мной в детский дом?

– Конечно. Завтра пятница. Операций нет. Часа в три буду. А ты не хочешь мне сказать, зачем я тебе понадобился?

– Ты мне нужен всегда. А сказать не могу. Сюрприз.

Когда на следующий день Андрей пришёл за Женей, она провела его в большой зал, в котором играли малыши. Кто-то листал книжку, выискивая картинки, и что-то лопотал, делая вид, что читает. Кто-то собирал башню из разноцветных кубиков. Девочки играли «в семью», усаживали кукол за стол и кормили их кашей.

Воспитательница, пожилая полная женщина, сидела рядом со светловолосой четырёхлетней девочкой с огромными ярко-голубыми глазами и с интересом наблюдала, как та, высунув язык, рисует дом, мальчика, катающегося на саночках, детей, снеговика.

– Где твой сюрприз? – тихо спросил Андрей. Он уже начал понимать, зачем его пригласила Женя.

– Катюша! – позвала она девчушку. – Подойди ко мне!

Девочка спрыгнула со стула и подошла к ним.

– Что ты рисовала, Катенька? – спросила Женя.

– Наш дом. Маму и папу…

Она с гордостью показала рисунок. На нём изображались все времена года. За забором были видны деревья с яркой зелёной листвой, на которых висели яблоки, а перед домом лежал снег. «С фантазией у неё всё нормально», – подумал Андрей и весело взглянул на девочку.

– А ты не хочешь на выходные прийти к нам в гости? – спросила Женя.

– Вы будете моей мамой? – спросила девочка. – А кто будет моим папой?

– Так я же специально его пригласила, чтобы ты с ним познакомилась.

Девочка взглянула на Андрея и спросила:

– Вы будете моим папой? Мы будем играть в семью?

Андрей понял: сейчас решается судьба этой голубоглазой девчушки. Сказал:

– Я тоже хочу, чтобы ты была нашей доченькой. Мы с тобой будем гулять. Ты была в цирке?

– Нет. Но Веня говорил, что там учёные лошади бегают и клоун всех смешит. Мы правда пойдём в цирк?

– Конечно, пойдём. Мы же теперь семья, – чуть не плача от счастья, сказала Женя. – Только маме и папе можно говорить «ты». Пошли переодеваться. Нам же нужно будет ехать на автобусе…

Женя получила разрешение взять девочку на выходные.

Через полчаса они уже ехали домой. Девочка всё время что-то спрашивала то у «мамы», то у «папы».

– Ты у нас «Почемучка»? – с улыбкой спросила Женя.

– А почему у меня нет дедушки и бабушки? В семье должны быть папа, мама, дедушка и бабушка. А ещё хорошо бы, чтобы была собака или кошка. Тогда это будет полная семья. Так у меня будут бабушка и дедушка?

– Как же без них? – сказал Андрей, прижав девочку к себе в тот момент, когда автобус резко затормозил и Катя чуть не слетела с кресла. – У тебя будут и мама, и папа, и дедушка с бабушкой. А ещё собачка Лада и кошка Мурка. Завтра с бабушкой и дедушкой познакомишься. У тебя будет и своя комната. Ты же теперь наша доченька!..

Катя в тот вечер долго не могла уснуть. Столько событий произошло! Ей хотелось, чтобы этот день никогда не кончался. Теперь у неё были и папа с мамой, и Лада с Муркой. Не хватало только подружки Вали, с которой она любила играть.

В субботу они поехали к «дедушке и бабушке». Николаю Петровичу Катя сразу понравилась. Она очень быстро освоилась и стала помогать «бабуле» накрывать на стол. Любовь Ивановна тоже была в восторге от «внученьки». Подарила ей куклу. Катя была счастлива. Она не выпускала её из рук. Что-то ей рассказывала. Чему-то учила. То и дело пеленала.

Дедушка признался, что не умеет пеленать кукол.

– А как же ты пеленал бабушку, когда она была маленькой?! – удивлённо воскликнула Катя.

Баюкая куклу, она громко пела колыбельную песенку, которую слышала по радио:

Спи, моя радость, усни.
В доме погасли огни,
Пчёлки затихли в саду,
Рыбки уснули в пруду…

– Катюша! Ты уже большая девочка. Скоро в школу пойдёшь, – улыбнулась Любовь Ивановна. – Должна понимать, что, когда укачивают, поют тихо, чтобы кукла уснула. Зачем же так громко петь?

– Когда я так пою, комната делается большая и Галя быстрее растёт! – ответила девочка. У неё на любые вопросы были ответы.

– Твою куклу зовут Галя?

– А как же ещё?! – удивилась Катя.

Пока Катя возилась с Галей, Любовь Ивановна спросила у Жени:

– Дочка, а ты знаешь, кто её родители? Может, они с плохой наследственностью?

– Мать оставила её в родильном доме и официально оформила отказ. Ей было четырнадцать лет. Училась в седьмом классе. Приехала рожать в Ростов из станицы Бессергеневской, что под Новочеркасском. Биологический отец Катюши – её одноклассник. Ей уже шесть лет, но в детский дом никто до сих пор не приходил. Наследственность плохая у меня. Родители были алкашами. Папа умер от цирроза печени лет десять назад. Мама по пьяни убила своего сожителя и села на десять лет в тюрьму. Мной никогда не интересовалась. Забыла. Как-то нашла её, но поговорить не смогла. Была пьяна. Что с нею сейчас, как и с кем она живёт, не знаю. Мне её жалко. Каждый человек – хозяин своей судьбы. А у Катюши, надеюсь, наследственность хорошая.

– Ты не думай, дочка, ничего плохого. Катюша мне нравится. Только уж очень непросто вам будет.



Возвращались они домой в восемь вечера.

– А мы завтра в цирк пойдём? – с надеждой спросила Катя.

– Конечно, пойдём! Я же тебе обещал, – ответил Андрей, подумав, что вот и он стал папой!

В воскресенье где они только не были: и в парке на карусели Катю катали, и в зоопарк к обезьянам ходили. А в пять часов пошли в цирк. Чего Катя там только не видела. И собачек, которые ходили на задних лапах, и лошадок, танцующих под музыку вальс, и смешного клоуна с большим красным носом и огромными туфлями. Катя удивлялась. Неужели он не мог надеть туфли по размеру?!

Ей хотелось, чтобы этот день никогда не заканчивался. Утром она не хотела просыпаться. Но нужно было вставать.

– Папа, а в следующее воскресенье я снова буду вашей доченькой?

– А как же?! Только сначала нужно всё оформить. А в пятницу снова придёшь сюда. Когда же мы оформим все бумаги, ты всё время будешь жить у нас. Это будет и твой дом.

Оформление удочерения было делом непростым и потребовало не только времени и сил, но и подключения знакомых, даже денег. Но зато теперь это была семья Григорьевых, и, как заметил Андрей: «Это уже совсем другое как-чество», а жена добавляла: «И колик-чество»!

С появлением Катюши они стали чаще гулять. Ходили в парк, в детский театр, в цирк. Бывали и у Михаила Марковича и Ануш, где Катя с удовольствием играла с Надей, спокойной и тихой девочкой, которая была на пару лет старше её и уже умела хорошо читать, считать и даже говорить на английском языке.

Пока родители разговаривали, девочки хвастались своими достижениями. Надя говорила, что, когда она вырастет, станет врачом, как её папа, на что Катя заметила, что и у неё папа – доктор. Только она хочет выучиться на воспитательницу и будет работать в своём детском доме.

– Конечно, с мамой и папой жить лучше. Но там много девочек, с которыми я дружила.

Наде захотелось посмотреть на дом, где живёт так много детей.

– Туда всех пускают? – спросила она.

– Всех, – уверенно ответила Катя. – Приходи!

Надя читала Кате книжки и объясняла то, чего та не понимала. Герои этих рассказов оживали в их воображении.



Третьего ноября Михаил Маркович вместе с Ануш обычно ездили на кладбище. Это был день смерти Надежды Абрамовны. А вечером к ним приходили те, кто хотел помянуть её. Друзья вспоминали её талант, любовь к своему делу.

– Она была прекрасным человеком, – сказал Арменак Григорьевич. – Мы всегда будем помнить её.

– Могла бы ещё жить и жить, – добавила Мария Владимировна.

Потом смотрели плёнки, на которых молодая и весёлая Надежда Абрамовна выступала на концертах, возилась с маленьким Яшей. Учила его играть на пианино.

Михаила Марковича на тех плёнках не было. Именно он и снимал их на камеру.

Яков сказал, что, когда они с «мушкетёрами» готовились к экзаменам, к ним всегда выходила мама, чтобы поздороваться.

– Она была тяжко больна, но никогда не жаловалась, не подавала вида. И всякий раз просила Марию Владимировну нас покормить. Андрей же спортсмен, он был всегда голоден, а у нас наедался на два дня.

– Трудные тогда были времена, – кивнул Михаил Маркович. – У меня самым сильным впечатлением детства осталось чувство постоянного голода. Килька в томате была праздничным блюдом. В магазинах ничего не было. На прилавках стояли башни из баночек этой кильки.

– Да, теперь в это верится с трудом. Сейчас лучше. В нормальном государстве и должно быть в магазинах всё. И всегда будут те, кто не может что-то купить. Тогда и появляется стимул заработать… – кивнул Яков, вставая из-за стола.

– Если есть где, – добавил Михаил Маркович. – Ты куда?

– Пойду покурю.

– Я составлю тебе компанию.

Они вышли во двор и сели в беседке. Закурили.

– Сегодня ведь и день рождения Нади? – сказал Яков.

– Да. Только её день рождения отметим в ближайшую субботу, следующую за днём Памяти, – ответил Михаил Маркович. – Эти дни трудно совместить.

Потушив сигарету, он спросил сына:

– Ты как? Вид у тебя необычный. Торжественный какой-то. Или я ошибаюсь?

– Нет, папа. Не ошибаешься. Познакомился со скрипачкой. Играет в симфоническом оркестре филармонии. Муж её погиб. У неё восьмилетний сын.

– Так в чём проблема?

– Проблем нет. Мы уже живём вместе. Но она старше меня на два года. Боится пересудов, – грустно проговорил Яков.

– Никого не слушайте! Если есть любовь, если она – человек стоящий, женись!

– Вот и я ей это говорю.

Они вернулись в дом.

Арменак Григорьевич, рассматривая старые, пожелтевшие от времени фотографии, удивлялся, как время изменило не только людей, но и город.

– Молодость, – с какой-то грустью сказал Михаил Маркович. – Неумолимое время всё меняет.

Когда все разошлись, он налил в рюмку водку и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Не успела пожить... Рано ушла из жизни... Она была хорошим человеком, верным другом.



17. Девушка по имени Анна, так понравившаяся Якову, была родом из Одессы. Её отцу, профессору Льву Ароновичу Маргулису, предложил работу в Ростове его друг, с которым он учился в Московской консерватории. На Украине всё чаще стали раздаваться нацистские возгласы, и осенью 2001 года семья Маргулис решилась на переезд в Ростов.

Лев Аронович, невысокого роста мужчина с седыми волосами и грустными чёрными глазами, был, что называется, интеллигентом до мозга костей. Безукоризненно сидящий пиджак, белая сорочка, галстук-бабочка – всё выдавало в нём артиста, готового в любую минуту выйти на сцену. Когда он играл на скрипке, показывая студенту, как должен звучать тот или иной отрывок разучиваемого произведения, у дверей класса собирались студенты. Его так и называли в консерватории – Артист. Не профессор, не заведующий кафедрой, а просто Артист. «Подойди к Артисту» или «спроси у Артиста». И вёл он себя так, словно всё время был на сцене.

Мать Анны Мира Яковлевна преподавала теорию музыки. Невысокая седая женщина, она была первым и самым строгим критиком мужа и дочери. Прекрасно играла на рояле и могла убедительно доказать, что интервал звуков в кварту на целый тон больше терции. При этом тоже восхищалась мужем, что давало ему уверенность в себе, поднимало самооценку.

Яков любил вспоминать обстоятельства, при которых они с Анной познакомились. Был холодный ноябрьский вечер, когда он с приятелем пошёл в филармонию послушать Тринадцатую симфонию Дмитрия Шостаковича, в которой звучали стихи Евгения Евтушенко.

В антракте пошли в буфет, где приятель познакомил его с девушкой, торопливо пьющей кофе. Это и была Анна, скрипачка оркестра. Они не успели толком поговорить, как прозвенел звонок, приглашающий слушателей в зал. Договорились встретиться после концерта.

Девушка Якову сразу понравилась. Гладкие, отливающие синевой волосы, огромные глаза, ровный носик и небольшой рот. Говорила она спокойно и тихо, с уверенностью, что тот, кому предназначены её слова, услышит.

Когда она ушла, Яков спросил у приятеля:

– Кто такая?

– Анечка Горина. Скрипачка. Её отец Лев Аронович Маргулис работает у нас на кафедре струнных инструментов. Меня с нею познакомил Юрка Власов. Он безуспешно пытался за нею ухаживать. В филармонии её прозвали монахиней. Ни с кем не дружит. После работы сразу – домой…

– Она замужем?

– Вдова…

Приятели поспешили в зал.

Во втором отделении прозвучала та самая симфония Дмитрия Шостаковича, услышать которую в живом исполнении так давно мечтал Яков.

Эффект выразительной музыки и прорывающегося сквозь неё баса, читающего знаменитое стихотворение Евгения Евтушенко «Бабий яр», был потрясающим. Перестала звучать музыка. Смолкли аплодисменты. А Яков продолжал сидеть, не имея сил подняться.

– Ты идёшь? – спросил приятель.

– Иди, – ответил Яков. – Я попробую всё же поговорить с этой монахиней.

Он встретил Анну у служебного входа.

– Вы?! – удивилась она. – Ну, что ж, меня давно никто не провожал домой. Живу недалеко. Стоит ли себя утруждать? Но я вас слушаю.

Она словно играла с Яковом.

Анна была в скромном чёрном пальто с меховым воротником и шерстяной шапочке. В левой руке держала скрипку, а правой ухватилась за Якова. После дождя вдруг резко упала температура, и на улице было скользко.

– Не буду скрывать, – сказал Яков, – вы мне нравитесь, и я хотел бы с вами познакомиться ближе.

– Ближе это как? – Анна строго взглянула на него, словно оценивала, стоит ли с ним продолжать разговор. Уж очень торопливым и примитивным он ей показался. – Простите, а сколько вам лет? Как-то по-детски прозвучало ваше предложение. Так обычно говорят школьники: «Давай дружить!»

Яков смутился.

– Мне тридцать пять. Но я готов, как школьник, сказать вам: давай дружить!

Они медленно шли по вечернему Ростову мимо светящихся огнями витрин, мелькающих реклам. Ноябрь в том году был морозным. Машины со скоростью пешехода ползли по Большой Садовой в сторону железнодорожного вокзала.

– Как вам понравилась симфония Шостаковича? – спросила Анна, чтобы сменить тему, и удивилась, когда новый знакомый вполне профессионально стал говорить не только о симфонии, но и об истории её создания.

– В традиции многих религий покаяние есть доказательство человеческого мужества. Но люди трудно усваивают эту истину. В первых документах о захоронениях в Бабьем Яре не было даже упоминания о евреях. Евтушенко прорвал замалчивание. Прочитав его поэму, Шостакович в 1962 году сразу же сел писать эту симфонию. Сегодня она звучала сильно. Чувствовалась петербургская школа дирижёра Равиля Мартынова, баса Вадима Кравеца. Да и хорошая игра оркестра обеспечили успех. В какие-то моменты я слушал голос чтеца, а не оркестр. Он звучал и трагически, и предостерегающе. Помню, как-то довелось мне слышать симфонию Гии Канчели. Вы же знаете его приём строить музыкальное полотно на красноречиво звучащих паузах. И сегодня зал не слушал, а больше прислушивался к звукам, отчего Тринадцатая произвела на меня ещё большее впечатление.

– Вы музыкант?

– Врач. Мама у меня работала в филармонии. Кстати, Евтушенко говорил, что, когда он был в Киеве, его потрясло, что овраг, где расстреляли тысячи ни в чём не повинных стариков, женщин и детей, превратили в городскую свалку. На место, где погибли тысячи и тысячи людей, машинами сваливали мусор. Узнав об этом, я был в шоке. Не могу поверить, что такое допустили правители города по халатности или непониманию, а не по злому умыслу.

Анна была удивлена его познаниями. Какое-то время они шли молча.

– На эту тему написано немало произведений, – сказала она. – Не буду скрывать, мне больше нравится музыка Шнитке к фильму «Список Шиндлера».

– Наверное, потому, что там потрясающая скрипичная мелодия. Мне она тоже нравится…

– У нас дома эта музыка звучала с моих школьных лет. Папа у меня – скрипач.

Она вдруг остановилась.

– Вот мы и пришли. Было приятно познакомиться. Спасибо, что проводили. Не ожидала встретить в Ростове настоящего ценителя этой симфонии. Её в Украине вообще не исполняют.

Яков пожал протянутую девушкой руку и, чуть задерживая ладонь, попросил разрешения и завтра встретить её у служебного входа.

– Это уж совсем несовременно, – улыбнулась Анна. – А вы, Яша, какой доктор?

– Нейрохирург.

– Мама музыкант, а вы врач?

– Пошёл по стопам отца.

– Вы ростовчане?

– Да.

– А мы из Одессы, – сказала Анна. – Я очень её люблю. Скучаю. Это прекрасный город! Впрочем, об Одессе мы поговорим в другой раз. Мне нужно идти.

Она ушла, а он ещё некоторое время стоял и смотрел на дверь, за которой скрылась девушка.



Яков почти каждый вечер после работы ждал Анну у служебного входа и провожал её до дома.

Как-то спросил:

– Почему ты одна?

Анна стала тихо рассказывать:

– Муж служил бортмехаником на вертолёте. Двадцать седьмого августа две тысячи третьего года они вылетели в Москву, где проходили учения по десантированию парашютистов. Погода была хорошей, и никто ничего не ожидал. Уже на учениях на восемнадцатой минуте полёта на высоте двух тысяч метров в хвостовой балке вертолёта появился посторонний звук, сопровождающийся вибрацией. Командир дал команду на десантирование, и все парашютисты спрыгнули, а вертолёт пошёл на снижение. Он стал неуправляемым и врезался в землю. Командир и второй пилот покинули горящую машину, получив ожоги, а муж погиб. Я в то время была беременна. Муж так и не увидел своего сына. Прошло уже почти девять лет. А почему ты один?

Яков ждал этого вопроса. Сказал коротко:

– Был женат. Оказалось, что мы разные люди. Она нашла другого.

– Дети?

– Нет.

Больше на эту тему они не говорили.

А однажды, когда он не пришёл, Анна огорчилась, подумав, что вела себя с ним уж очень холодно. «Неужели не понимает, – с разочарованием подумала, – что и я уже успела к нему привыкнуть? Жду его активности, а он...»

– Что случилось? Почему тебя вчера не было? – спросила она на следующий день, когда он снова ждал её у входа.

– Сообщить не мог. Привезли по скорой парнишку-мотоциклиста. Вышел из операционной почти в двенадцать ночи. Неудобно было звонить.

– Я волновалась. А сегодня ты свободен? Хотела тебя познакомить с родителями, с сыном.

– Может, по дороге зайдём в магазин? Неудобно. Первый раз иду в дом. Да и сынишке хорошо бы купить какую-нибудь игрушку или книжку.

– Как-нибудь в другой раз. Поздно уже. Ему спать пора. Книг у него много.



Встретили их у порога Лев Аронович и Мира Яковлевна. Взглянул на Якова поначалу настороженно, переглянулись, улыбнулись понимающе и уже куда более радостно пригласили пройти в комнату.

– Рад, наконец, познакомиться. Нам дочь о вас рассказывала, но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Присаживайтесь. Сейчас мы будем знакомиться поближе, – пророкотал Лев Аронович.

Он сел напротив и, глядя с любопытством на молодого человека, продолжал:

– Я слышал, вы врач. И папа ваш врач. Вы с ними живёте?

– Нет. Живу отдельно.

Мира Яковлевна накрыла стол белой скатертью и принялась сервировать его к ужину. Анна пошла в другую комнату и привела восьмилетнего сына.

– Познакомься, Илюша, – сказала Анна, и внимательно посмотрела на Якова. – Это дядя Яша, мой большой друг.

Мальчик оценивающе посмотрел на гостя и равнодушно протянул руку.

– Меня зовут Ильёй.

– А меня – Яшей. Я люблю твою маму.

Такого не ожидал никто. Анна покраснела, а Лев Аронович одобрительно кивнул, но промолчал.

Илюша не растерялся, спокойно заметил:

– Я её тоже люблю. Маму многие любят.

– Значит, твоя мама – хороший человек, раз её многие любят.

Этот разговор продолжался бы ещё долго, но Анна сказала сыну, чтобы он шёл мыться и спать.

– Тебе завтра к восьми нужно быть в спортзале.

Илюша попрощался и вышел из комнаты.

– Хороший мальчик, – сказал Яков, – только уж очень послушный. Мне кажется, у ребёнка должно быть больше степеней свободы. Впрочем, может, я и не прав. Меня воспитывали иначе. В девять я уже многое делал по дому. Мама после аварии тяжко болела, и часть домашней работы выполнял я. Мне было пять, когда случилась та катастрофа. С тех пор у нас живёт Мария Владимировна. Она ухаживала за мамой, а заодно и за мной. Под её руководством я всё и делал: выносил мусор, собирал листья во дворе, расчищал дорожки от снега…

– Я того же мнения, – удовлетворённо проговорил Лев Аронович. – Анечка дрессирует внука так, что парень детства не знает. Но вы лучше расскажите о своей мишпухе.

Яков не знал идиша, но отдельные слова понимал.

– У меня семья большая, особенно, когда бреюсь перед трюмо. Я живу один.

– А отец?

– Заведует хирургическим отделением в городской больнице. У него вторая жена. Прекрасный человек. Доцент университета. Есть у меня и сестричка – Наденька. Она ровесница Илюши. Я люблю их. Мы близки и с отцом, и с его женой – Ануш. Она моя ровесница. Жили рядом. Ходили в одну школу. Ни дедушки, ни бабушки я не видел. Они ушли из жизни ещё до моего рождения.

– Понятно… Мира, – обратился Лев Аронович к жене, – я уже вполне готов выпить с Яшей рюмочку чаю…

Вечер прошёл в беседах.

– О чём вы говорите?! – воскликнул Лев Аронович, когда зашёл разговор о его родном городе. – Одесса это Одесса, и этим всё сказано. Вы же знаете старую байку о том, что жизнь на Земле вообще возникла в Одессе?

– Впервые слышу.

– Ну, так слушайте: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова… И что вы думаете, где это по-вашему могло быть? В Саратове?

Потом стали говорить о том, что творится на Украине. Лев Аронович был уверен, что дело идёт к разрыву отношений с Россией, а это, по его глубокому убеждению, смерти подобно.

– Отношение России к Украине определялось стремлением к укреплению межгосударственной интеграции между двумя государствами, – говорил Лев Аронович, став совершенно серьёзным. – Что касается украинских лидеров от Кравчука до Януковича, то фактически все они так или иначе стремились к сближению с Европой. Но от них мало что зависело. Всё решали Евросоюз и НАТО, которые не спешили открывать свои двери для Украины. Поэтому Украина проводила политику сближения с Россией, чтобы, во-первых, иметь возможность получать российские энергоресурсы по сравнительно низким ценам и сбывать свою продукцию на российском рынке, а во-вторых, используя опасения западных лидеров по поводу возможного сближения Украины с Россией, добиваться смягчения их позиции по отношению к Киеву.

– Пожалуйста, давайте поговорим о чём-нибудь другом, только не о политике, – взмолилась Мира Яковлевна.

Но Льва Ароновича не просто было остановить.

– Всё это привело к росту националистических настроений на Украине, породив целую череду затяжных кризисов во взаимоотношениях двух стран. В частности, Россия активизировала свои действия, направленные на строительство трубопроводов в обход территории Украины; украинское же руководство в качестве приоритетов энергетической политики провозгласило избавление от российской газовой зависимости и поиск альтернативных видов топлива.

Яков был удивлён: профессор, скрипач, неплохо разбирался в том, что происходит на Украине. Но потом подумал: «Это для меня Украина – чужая страна. Для него – Родина».

Потом перешли на другие темы.

Льва Ароновича интересовали планы молодого человека, взгляды на происходящее в мире.

Ушёл Яков домой, когда на часах было около часа ночи. А под Новый год Анна и Илюша переехали жить к нему. Но всякий раз на его предложение узаконить их отношения Анна пожимала плечами.

– Что тебя не устраивает? Мы вместе. Кстати, ты обещал меня познакомить со своими друзьями. Я хочу больше узнать о тебе. Хочу, чтобы Илюша к тебе привык. Очень боюсь ему сделать больно. Наконец, тебе не кажется странным, что ты меня до сих пор не познакомил с родными? Или чего-то боишься?

– Чего мне бояться? Просто не хочу грузить отца нашими проблемами.

– А какие у нас проблемы, о которых я не знаю?

– Хочу, чтобы ты и Илюша были счастливыми. Хочу усыновить его. Хочу… многого я хочу. Но ты права. В ближайшее же воскресенье идём к отцу. Заодно приглашу Андрея с Женей и Катюшей. Ближе друзей у меня нет.



Праздники для артистов филармонии были самыми тяжёлыми днями в году. Концерты днём и вечером с переездами в разные залы городов области следовали один за другим. Филармония перешла на самофинансирование. Нужно было зарабатывать! Зарплаты были такими, что на них невозможно было прожить. Многие музыканты играли на свадьбах, на корпоративных вечеринках, даже уходили из профессии.

Анна тоже подумывала уйти в музыкальную школу и заняться репетиторством. Но пока так и не решилась. Продолжала жить в том же бешеном ритме: репетиции с десяти утра до двух дня. Потом концерты с семи до половины одиннадцатого. Бывали и перебои, которые Яков определял как сердечную аритмию, когда оркестр уезжал на гастроли по области и Анна отсутствовала дома по несколько дней.

В такие дни Яков провожал Илюшу в школу, а из школы внука забирала Мира Яковлевна.



Пойти к отцу Якова они смогли лишь в воскресенье под старый новый год.

Анна сильно волновалась. Когда вошли во двор, она отметила чистоту и порядок. Под навесом в беседке сидел Андрей, курил и беседовал с Ануш.

Познакомились. Яков обнял и поцеловал Ануш.

– Меня всегда удивляла и радовала традиция отмечать старый новый год, – сказала Ануш. – Вы только вслушайтесь: старый – новый! Поэтому я иду варить вареники. Налепили много, а варить их нужно непосредственно перед употреблением.

Она взяла за руку Илюшу и увела в дом, говоря, что сейчас познакомит его с девочками, с которыми ему будет интересно.

Андрей с удовлетворением посмотрел на Анну, подумав, что она выгодно отличается от Ольги. Был рад за друга. Высказал сожаление, что Анна не взяла свою скрипку.

– Если б вы знали, как за эти новогодние праздники я наигралась. Теперь способна только слушать.

– Напрасно ты это сказала, Аннушка, – сказал Яков, улыбаясь. – Андрей у нас не только гинеколог. Общение с женщинами сделало его поэтом, он читает свои стихи при первом удобном случае, получая от этого удовольствие гораздо большее, чем слушатели.

– Разве это так уж плохо? Вот послушайте:

Капризная и нежная,
Как зимняя погода!
А я люблю по-прежнему
Любое время года!
Я верю в дружбу верную,
И в торжество добра,
Что наградишь наверное
Улыбкою с утра.
Зимой пусть время зыбкое:
То ветрено, то дождь…
Но ты своей улыбкою
Меня бросаешь в дрожь!

– Мне нравится! – улыбнулась Анна. – Но стихи, скорее, о ростовской осени. «Капризная и нежная, как осенью погода» или «Пусть осень – время зыбкое…» Но – здорово.

– Аннушка, что же ты наделала?! Теперь он от тебя не отстанет. Такого ценителя и знатока поэзии не отпустит живой. Хотя, если честно, и мне стихи понравились. Они передают настроение.



Во двор вышел Михаил Маркович, познакомился с Анной и пригласил всех в дом.

Анна с интересом рассматривала квартиру, в которой прошло детство Якова. В гостиной стоял старинный рояль. Вспомнила, что его мама была пианисткой. В углу – книжный шкаф. Обстановка была скромной.

Мария Владимировна принесла большое блюдо с варениками. Поставила сметану, соленья, а Михаил Маркович достал из холодильника бутылку водки.

Заметив волнение Ани, поглядывающей в сторону детской комнаты, Ануш успокоила её:

– Детей я покормила. Вареники у них без секретов. И пьют они кисель из чёрной смородины. Я была удивлена: только познакомились, а уже подружились. Устроили соревнования: кто больше знает стишков. Илюша оказался галантным кавалером. Покорил женские сердца сразу же, как только показал, как он умеет стоять и даже ходить на руках. Мне сначала показалось, что он зажат, стесняется. Но теперь его не остановить.



Ели вареники, пили за счастье, за старый новый год. Кому-то попалась монета, и тогда говорили, что это к деньгам. Кому-то – изюминка. Это к любви. Были записки с пожеланиями и предсказаниями.

– Мне кажется, – сказал Михаил Маркович, – надо чаще так собираться, общаться, делиться друг с другом радостями и проблемами.

– А проблем сегодня очень много, – кивнула Анна. Странно, она в этом доме была не более часа, а чувствовала себя свободно. – Если бы не родители, не знаю, как бы мы выжили.

– Любить друг друга – единственный шанс выжить и хорошо жить, – улыбнулся Андрей. – Мы ещё не пили за вас с Яшей.

Анна подняла глаза на Андрея и сказала с улыбкой:

– Так в чём же дело? Давайте выпьем за нас. Кстати, неужели Яша не учился музыке?

– Почему же не учился? – удивилась Ануш. – Он что, не рассказывал? Окончил училище по классу фортепиано, а пошёл в медицинский.

Анна с удивлением взглянула на Якова.

– И то, что он успел повоевать и даже награждён орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу», ты тоже не знаешь?

Анна подумала, что друзья Якова шутят.

Ануш уговорила Якова сесть к роялю. В комнату вошли и дети. Яков не ломался. Сказал лишь, что давно не садился за инструмент.

Погладив клавиши рукой, объявил, что в этот вечер сыграет мелодию к кинофильму «Список Шиндлера».

Анна с удивлением и радостью слушала Якова, отметив, что играет он хорошо и выразительно. Чувствовалась школа. Подумала, какое счастье, что они с Яшей нашли друг друга.

Потом он играл Лунную сонату Бетховена, и Анна была поражена его техникой. Не могла поверить, что он давно не садился за инструмент. Потом подумала, что и у хирургов пальцы должны быть, как у пианиста.



18. Вспоминая на дежурстве тот вечер, Андрей подумал, что Анна совсем не похожа на Ольгу, которая, столько лет прожив в Ростове, как была уроженкой станицы, так ею и осталась. Совершенно искренне верила, что казачество – это национальность, в которую можно поступить, как на службу. Они даже когда-то поспорили по этому поводу.

– Каких только казаков не было? – говорил он, как всегда, весело. – Запорожские и терские, донские… Всех не перечесть. Это, скорее, сословие, которое во все времена защищало свои земли, свой уклад жизни и тем служило правителям. Казачество – это беглый люд, более всего ценящий вольницу. Постепенно они выработали свои правила общежития и строго следовали им. Защищали свои земли и свои порядки. А так как селились чаще всего на окраинных землях, защищая государство от набегов беспокойных соседей, были признаны и обласканы правителями.

Ольга была истинной казачкой. Более всего ценила свободу. Энергичная, решительная, иной раз беспутная, она тянулась к счастью, о котором у неё было своё представление. Желания, на которые не хватало денег, называла мечтой. Хотела быстрее разбогатеть, хотела власти. Говорила, что деньги не пахнут. Мечтала о мужском гареме, где один жеребец краше другого.

Андрей подумал, что Ольга не приспособлена для семейной жизни. Неглупая, но блудливая кошка, гуляющая сама по себе, она вызывала у него жалость.

Дежурство было тяжёлым. Трое родов с патологией, кесарево сечение, а на закуску – роды у школьницы пятнадцати лет.

После работы долго ждал автобуса. Мечтал поскорее добрести до дома, развалиться на своём диване.

Войдя в подъезд, как обычно открыл почтовый ящик и достал письмо. Удивился. Откуда? Писать ему было некому. Из Львова?! Странно. У него там никого нет. Хотел было уже выбросить, что всегда делал с рекламным мусором, но что-то его остановило и он вскрыл конверт.

Это было письмо от Ольги! «Вот и не верь после этого в чудеса, – подумал, нажимая кнопку лифта. – Только что вспоминал её!»

Письмо было большим. Ольга писала, что в Никополе, куда её забросила судьба, устроиться на работу по специальности не смогла. После долгих хождений и унижений ей всё же удалось получить работу в интернате умственно отсталых детей. Работа была ей не интересна и, как она считала, никому не нужна. По её мнению, таких детей нужно лечить в специальных учреждениях и разными специалистами. Нет, не о такой работе она мечтала!

Рассказала о знакомом хирурге, которого уволили из медицинского училища только за то, что отказался вести занятия на украинском языке. Откуда он мог его знать? Ведь прошло только пять лет, как он приехал в Никополь из Орла!



«Здесь, – писала она,– я словно в помойной яме. Прорвало канализацию. Вонь такая – мама не горюй! Я, как всегда, оказалась в самой гуще событий. Прошло почти два года, а я чем больше барахтаюсь, тем больше увязаю и задыхаюсь. И не верю, что жизнь моя изменится к лучшему. Словно мотылёк – летела к солнцу, хотела тепла, счастья. Подвернулся случай – можно было, наконец, уехать из нашего родного болота. Цель была заманчивой, но… попала в чужое, а потому ещё более отвратительное болото.

Это неправда, что цель оправдывает средства! Я чувствую, что обожгла крылышки и лечу куда-то в тартарары.

Медицина здесь мало чем отличается от того, что было у нас в Ростове. Те же поборы и полуграмотные врачи. То же убожество лечебных учреждений, отсутствие современных аппаратов, технологий. Народ нищий. Цены на лекарства неподъёмные. Нет, может быть, где-то в Харькове, Одессе или Киеве есть современные клиники. Но простым людям туда не добраться, да и денег это стоит немало. Народ живёт бедно. Даже у нас на Дону и то люди живут лучше.

Врачи стараются не дать человеку умереть естественной смертью. А я всё учусь. Мне один умник так и сказал: «Тяжело в учении – легко в гробу!» Но я ещё не потеряла надежды выбраться из этого дерьма. Как оказалось, здесь я всем что-то должна. За то, что ещё на свободе, хотя и свободой это нельзя назвать. Для меня самым непонятным долгом является супружеский. Сколько ни отдаю, всё равно остаюсь должной. И самое интересное: я до сих пор являюсь гражданской женой. Без прав. Зато обязанностей у меня столько, что в письме не описать. Причём есть среди этих обязанностей и такие, о которых даже тебе написать не могу. Дурой была! Сама разрушила и сожгла мосты, похерила своё счастье. И мужики здесь все как на подбор: встречаясь, снимают не шляпу, а сразу штаны.

К сожалению, прошлого уже не исправить и не вернуть. Теперь бы будущее не испортить. Хотела ни в ком не нуждаться. Но когда стала никому не нужной, это уже не независимость, а одиночество! Как же я теперь хочу быть кому-то нужной. Куда-то спешить. Что-то делать для кого-то. Я же говорю, дурой была!

Мне казалось, что Яшу я смогу изменить. Когда увидела, что изменить не могу – стала изменять ему. Мне батя всегда говорил, что люди в юности похожи на виноград! С возрастом превращаются в вино, скучные – в уксус, сухие – в изюм, а крепкие – в чачу… Мне же хотелось быть шампанским! Праздничным, кружащим головы.

Мой новый муж Степан говорит, что Украина – богатая страна и всё здесь будет хорошо. Он уверен, что в прежние годы она кормила Россию. Сколько раз уже я это слышала! Забыла, что ценить нужно то, что было и есть, а не то, что будет.

Стараюсь прошлое стереть из памяти, а оно осталось на совести. Его нельзя «удалить», как в компьютере, отправить в корзину или «отформатировать».

Яша говорил мне, что покаяние облегчает душу. Я каюсь, а душа, видно, у меня настолько заморожена, что никак не может оттаять.

Люди здесь разные, как и везде. Иной раз смотришь в глаза собаке и думаешь: «Человек!» А бывает, смотришь в глаза человека, и понимаешь: собака! К сожалению, времена настали такие, что собак всех пород развелось предостаточно. Их бы отлавливать, кастрировать. Иных и отстреливать. Но как мне здесь одной со всеми справиться?! Это же надо: устроили факельное шествие тех, кто когда-то служил у Гитлера. И шли с портретами Бандеры!

Страшно здесь! Если бы ты только знал, как мне страшно!

Дела у Степана идут плохо. Задолжал всем – банку, бандитам. Продал дом и десять соток земли в пригороде Никополя, но всех долгов отдать не смог. Вот и умотал подальше от кредиторов. И я с ним. Думала: всё ближе к Европе!

В Ростове мне казалось, что он крутой бизнесмен. На деле же оказался обычным спекулянтом: там купил, здесь продал. Но люди обнищали, и никто не берёт его товар. Он злится, а зло вымещает на мне.

Какое-то время жили на мою зарплату. А её и мне одной едва хватало. Степан списался с родственником, живущим во Львове. Он работает в какой-то строительной фирме. Обещал помочь.

Часто вспоминаю Ростов, Яшу, тебя, нашу четвёртую группу лечебного факультета. Какой же я была дурой, что не ценила того, что имела!

Степан довёл меня до кипения, и я мечтаю испариться из его жизни. Но чтобы что-то изменить, нужны деньги. Попыталась вякнуть и получила по зубам! С тех пор молчу. Хотела уехать, но он забрал мои документы. Я сейчас в полной зависимости от него. Я – рабыня! Вещь!

Степан недавно вступил в какую-то националистическую партию. Собираются, болтают, стараются перекричать друг друга.

Я мало что в этом понимаю, но вижу, он стал приходить выпившим и презрительно называть меня «москалькой». Вот и я дожила до ситуации, когда стала нацменьшинством! В магазине обращаюсь к продавщицам по-русски – на меня смотрят, словно не понимают. Люто нас ненавидят. Может, потому и не могу найти работу. Надежда умирает последней. Верю, что-нибудь придумаю, со временем всё устаканится...».



Её исповедь на этом и обрывалась.

Андрей несколько раз перечитал письмо, но решил не показывать его Якову. Зачем?

Когда он пытался Ольгу уговорить не уезжать на Украину, она насмешливо ему ответила:

– Не учи учёную! Самое умное в мире растение – хрен. Он всё знает. Но, как я убедилась, и его у тебя нет!

Ольга не написала обратного адреса. Значит, ответа не ждала.



Осенью тринадцатого года Ольга окончательно пришла к выводу, что нужно любым способом возвращаться в Россию. Но как это сделать, когда Степан практически каждый вечер стал приходить пьяным? Ругался. Проклинал день, когда она его «загипнотизировала». Потом, под утро, отрезвев, плакал, говорил, что любит.

Правда, в последнее время у него появились какие-то дела. Он стал рассуждать о политике, о Российской империи, угнетающей и эксплуатирующей порабощённые народы, устроившей на Украине голодомор во имя достижения своих преступных целей.

– Как ты не поймёшь, – говорил он, однажды пришедший на удивление, совершенно трезвым, – Сталин сам признал, что устроил голодомор на Украине! Вот я выписал его слова, которые он говорил в тридцать третьем году: «…Мы виноваты в том, что не разглядели отрицательных сторон колхозной торговли хлебом и допустили ряд грубейших ошибок…» Чтоб ты знала: в Украине от голода умерло треть народа… А Янукович – прямой ставленник криминальных кремлёвских властей?! Он хочет переписать историю. Спрятать «концы в воду». Но правду не спрячешь!

– Так для этого существуют выборы! – пыталась возразить ему Ольга.

– О чём ты говоришь? До сих пор веришь в честные выборы? Думал, ты умнее. Москва обнаглела настолько, что и президента поставила в Украине «своего».

– Но мы же говорим о демократии, – продолжала Ольга.

– Какая, к чёрту, демократия? Сказочка для детей. Удивляюсь, как часто ты говоришь банальности. Настоящее вытекает из прошлого. А будущее из настоящего. Успеха добивается тот, у кого деньги и сила! Ты только посмотри, что у нас делается! – говорил Степан, чувствуя себя учителем, объясняющим ученице урок. – Взятки и обнищание народа. Янукович, ещё недавно жулик и бандит, добрался до власти после того, как где-то в Москве показал себя верным холуем и даже интеллектуалом.

– Интеллектуалом? – удивилась Ольга.

– Говорят, что после того как на вопрос: «кто-кто?» он ответил: Агния Барто! Все выпали в осадок! И поэзию, значит, знает! Такой президент подходит. А этот зажравшийся боров распродаёт Украину москалям. Без них мы теперь и шагу не можем ступить! Велика Россия, что ни день, то чудо, из говна гонят самогонку. Чем вы гордитесь?! И на кого как холуй смотрит этот Янукович? Никак не может решить, на каком стуле сидеть, с кем быть, куда двигаться: в Европу или снова батрачить на Россию. Почему мы должны всякий раз оглядываться на Москву?!

– Но чего же вы хотите? – спросила Ольга.

– Чего мы хотим? – переспросил Степан. – Мы хотим в Европу! Тогда и жизнь у нас будет такой, и порядки…

– Что ты понимаешь под Европой?

– Ясно что, – воскликнул Степан. – Всевозможные радости, демократию, свободу, высокий уровень жизни, как в Германии или во Франции.

– Но для этого нужно иметь работающую промышленность. Чтобы люди не уезжали куда-то на заработки, а приезжали к вам.

– Всё у нас будет. Только пусть москали вернут награбленное и оставят нас в покое.

– Ты думаешь, тогда станет лучше? Но ведь это сказка! Украина торговала с Россией. А кому будут в Европе нужны ваши промышленные изделия? Или сельскохозяйственная продукция? Постепенно скупят ваши земли, промышленные предприятия, и Украина уже не будет Украиной. У России же будет одной проблемой меньше. С соседями лучше жить мирно. Торговать на взаимовыгодных условиях.

– Это мы ещё посмотрим, – начал было Степан, но Ольга прервала его:

– Вот только не будет ни того ни другого. Не будет Украине покоя в ближайшие десять лет. Жители Западной Украины совсем не такие, как восточные украинцы. Восточные не хотят рвать с Россией. А это… гражданская война. Гражданская война, – повторила она. – Украинец пойдёт на украинца… Кровь польётся рекой. Я не политик, но это знаю точно. И закончится тем, что западные области отойдут Польше, Румынии, Австрии, а восточные образуют государство, дружественное России. Не видеть этого ты не можешь. Если, конечно, не слепой.

Степан открыл бутылку водки, взглянул на Ольгу.

– Будешь?

– Нет.

Он выпил и тут же налил ещё.

– Что тебе до этого Януковича? – сказала Ольга, пряча бутылку в холодильник. – Или думаешь, пошумите, покричите, и власть изменится? Если он был бандитом, церемониться с вами не будет. Холуев у него, бульдогов всяких, много. Покрошат вас из автоматов, как это делали всегда и везде.

– Не пугай. Пуганый. Я никогда не был и не буду холуем Москвы! Не хочу чувствовать себя человеком второго сорта. Нам всё врали. Всё было совсем не так, как вдалбливали в наши головы. Сволочи тайно договорились разделить пирог Европы. А ещё отрицают, что они агрессоры! Кто же они, если не оккупанты? А если кто поднялся против них, значит, он враг? Таких расстреливали, ссылали в Сибирь. Сколько народу сгубили, проклятые! Нам один умный человек рассказывал о жидах. Оказывается, Гитлер не таким уж дураком был. Ещё в тридцать пятом провёл в Рейхстаге закон, лишающий их гражданских прав. Крещёные или находившиеся в смешанных браках тоже подпадали под эти законы, равно как и их дети. Не глупые были эти немцы. Знали, откуда ноги растут! Но и мы не дураки!

Степан на какое-то время замолчал, глядя на недопитый стакан водки. Потом двумя глотками выпил её и продолжил:

– Немцам хватило двух лет, чтобы внушить ненависть к жидам. Так ты думаешь, мы не сможем внедрить в головы наших детей ненависть к москалям? Ко всему русскому? Кто всё время сосал нашу кровь? Кто жирует на украинском сале? А ты, если хочешь быть со мною, должна не просто разделять мои взгляды, но и креститься в нашей церкви! А что? Не в загс же мы пойдём! А Януковича, верного пса Москвы, сковырнём, как прыщ на заднице. Нам с москалями не по пути! Мы хотим быть в дружной семье европейских государств. И жить так же, как они.

Степан замолчал. Уже вконец опьяневший, подошёл к холодильнику, достал недопитую бутылку водки и принялся пить прямо из горлышка.

– Ты хотя бы закуси. Я же тебе поставила солёненьких огурчиков, нарезала сала с прожилками, как ты любишь.

Степан поставил на стол пустую бутылку, с какой-то злостью взглянул на Ольгу и произнёс с хрипотцой в голосе:

– И чего это я перед тобой выступаю? Угораздило же меня с москалькой связаться?! Крути не крути, а ты из русских! А на них чёрная метка. Если хочешь знать, сейчас мы к жидам относимся даже лучше, чем к русским! Они хотя бы ни на что не претендуют, в начальники не лезут, соображалка у них работает, не вашей чета…

– Какие проблемы? – разозлилась Ольга. – Отдай мне мои документы, и я освобожу тебя от себя. Ты говорил, что взял их, чтобы с кем-то переговорить и помочь мне найти работу. Но прошло уже столько времени! Или я у тебя в заложницах?

– Можешь считать именно так. Ты – моя рабыня! Ты виновна, что я в Никополе потерял всё. Тоже мне, недотрогу из себя строила. И что бы случилось, если бы побарахталась со Штефой-тузом? Я ему был должен большие деньги, а он обещал списать долг за ночь с тобой. И что? Теперь имеем то что имеем. Как будто я не знаю, чего ты стоишь?!

Он замолчал. Сел на стул и махнул рукой.

– Хрен с тобой! Живи пока. Дай воды! Трубы горят.

Степан большими глотками жадно стал пить. Потом, поставив кружку, хмуро посмотрел на Ольгу и прорычал:

– Чего расселась? Пошли. Без тебя не засну. В ноябре или в декабре поеду в Киев. Успеешь ещё насладиться одиночеством.

Он пошёл в сторону спальни, покачиваясь и держась за стенку, на ходу снимая рубашку и ворча:

– Ты меня уже затрахала разговорами о том, что я тебе что-то должен! Чувство долга! Что с того? И ты мне должна! Если хочешь знать, я головой рисковал, но тебя не отдал! Хрен им! Я за частную собственность на средства производства. Только сколько времени мы вместе, а производства-то всё нет и нет! Или ты… того? Ладно. Идём делать ещё одну попытку…

Именно в ту ночь Ольга поняла: нужно бежать, пока не поздно. «Можно, конечно, попытаться удрать на Запад, – думала она. – В Польшу, например. Но там ни языка, ни знакомых. На панель?! Нет! Нужно возвращаться! Дома есть шанс, что найду работу. Но самое главное, перестану себя чувствовать недочеловеком, вторым сортом».

С этими мыслями она и заснула под утро.



Ольга стала тщательно продумывать план бегства. «Совершенно ясно, – размышляла она, – что сделать это можно будет только после того, как он уедет в Киев. Понятно, что там они готовят какую-то заварушку. Но мне-то какое до того дело? Нужно достать хоть какие-нибудь деньги. А где? Что можно продать? В доме нет ничего стоящего. Самолётом лететь не получится. Документы он забрал. Нужно будет взять тёплые вещи. Ноябрь на дворе. Холодно. Скорее всего, добираться домой придётся на перекладных, на попутках. Оставлю Степану письмо. Это у меня уже становится традицией: письмо на прощанье. И кратчайшим путём на юго-восток!»

Как она будет добираться, она ещё не знала, но была уверена – у неё всё получится.

Наконец, первого декабря Степан сказал, что завтра уезжает. Рано утром собираются за городом и едут на машинах.

Они поужинали, и Ольга, перемывая посуду и не поворачиваясь к Степану, произнесла:

– Ты мне оставь денег. Или думаешь, буду питаться святым духом?

Потом, помолчав, добавила:

– Может, что-нибудь в дорогу тебе купить? Не лето. Холода. Тебе бы свитер, шерстяные носки.

Степан достал из кармана деньги и бросил на стол.

– И не дай бог, если что узнаю! – грозно произнёс он. – Я обещал тебя любить до гроба? Это я тебе устрою...

– Знаешь, – дерзко ответила Ольга, – а я не знаю, куда тебя послать! Ты уже был всюду! Устроитель! Никак дитя устроить не можешь! Скорострельный ты мой… Вот и едешь в Киев тренироваться. Было бы иначе – взял бы и меня.

– Еду не на ****ки, – бросил Степан. – Хотим Януковича сковырнуть. А там всё может быть…

– Так, может, останешься. Заболеешь, ногу подвернёшь? Сколько там вас, чтобы Януковича сковырнуть. Или не знаешь, чем всё это заканчивается?!

Степан подумал, что Ольга искренне беспокоится за него.

– Глупость мелют, – сказал он уже более миролюбиво, – когда говорят, что государство – кормилец своих подданных. Это мы – кормильцы его. Мы платим налоги, содержим правителей и чиновников. Сейчас самое время делать карьеру. Или ты думаешь, я буду всю жизнь влачить жалкое существование и считать каждую копейку?

– Ты, Стёпа, только этого там не говори. Загребут тебя, и что я без тебя буду делать?

– Разберусь. В политику иду. Там руки мыть не надо. Ты лучше заканчивай возиться, и идём ещё разок попробуем. Хочу тебе талию испортить.

Степан отобрал у Ольги кухонное полотенце и, обхватив её за плечи, повёл в спальню, говоря:

– Деньги я тебе на жизнь оставлю. Ты не волнуйся. А приеду, подробно расскажешь мне, как ты здесь жила без меня.

– Какая жизнь без тебя?! Сколько о себе ни рассказывай, все равно за спиной расскажут интереснее. А у меня давно уже не тот возраст.

– Не скажи! Ты на любителя.

– Мне кажется, в лягушках я сейчас. Царевной была краше!

Потом, взяв со стола брошенные Степаном деньги, воскликнула:

– Сколько ты мне оставил? Что я куплю на эти деньги?!

– Это сегодня на рынок сходить. А это тебе на пару недель. Не знаю, сколько продлится та бодяга, но из Киева, если буду задерживаться, пришлю ещё.

Он достал из кармана кошелёк и, отсчитав несколько купюр, положил их на стол. Сказал:

– Пойдём, что ли.

Потом остановился, прислушиваясь.

– Тишина-то какая! Ну, заяц, погоди!

– Тишина. Только ты не слышишь, как растут цены. На две недели копейки мне оставляешь…

– Я жмотом не был никогда.

Он снова достал кошелёк и положил на стол пятьсот долларов.

– Теперь довольна, рыбка ты моя золотая?

Ольга спрятала деньги и пошла в спальню.



19. Когда Степан ушёл, Ольга стала собирать сумку в дорогу. А в голове всё время крутилось: «Каким Степан мне казался благородным, деликатным и щедрым, человеком широкой, доброй души, распахнутой навстречу людям. Это проявлялось в большом и малом. И вот каким оказался. И что из этого следует? А следует из этого лишь то, что я не разбираюсь в людях! Возомнила из себя психолога, а оказалась обыкновенным психом! Оказалось, что жизнь счастливой не бывает. Бывают счастливые дни. Но после падения всегда следует подъём… Я ещё поднимусь… Жизнь продолжается!»

Часов в шесть, оставив Степану короткую записку, вышла из дома. Решила попробовать добраться в Одессу железной дорогой.



Двести двадцать восьмой пассажирский поезд из Львова в Одессу отправлялся в девятнадцать часов и прибывал на следующее утро примерно в половине восьмого.

На вокзале было много народа, и Ольга прошла на перрон, где на третьем пути стоял состав. Посадка уже началась. Мысленно повторяя придуманную легенду о том, что её обокрали, она подошла к третьему вагону, возле которого стоял пожилой проводник. Пассажиров в этот вагон было не много. После недолгих переговоров проводник, оценивающе взглянув на неё, произнёс:

– Сiдайте. Спочатку купе. Коштує це буде подвiйну цiну. Я не один. Потрiбно буде i щось вiдстiбати. Iсидіть тихо, як миша.

Ольга легко взобралась в вагон и села в первое расположенное сразу за местом проводника купе.

Через несколько минут поезд едва слышно тронулся и в окне поплыли назад светящиеся окна вокзала, фонари, тёмные силуэты домов. Постепенно ускоряя темп, колёса выбивали ритм, и Ольге показалось, что она слышит своё сердце. Она сидела в купе, не зажигая свет, и благодарила Бога за то, что не дал погибнуть, простил за грехи её тяжкие, которые признавала и объясняла просто: дурой была! Понимала, что Степан уже её не догонит, но впереди было столько неизвестного. Холодела, думая о том, что если её арестуют как нелегально перешедшую границу россиянку встреча со Степаном будет неминуема. Во рту пересохло, но она сидела, ещё до конца не веря, что освободилась от своего рабства. Так, наверное, когда-то и казаки бежали на Дон. Может, Яков был и прав, когда говорил, что казаки – не национальность, а сословие. Но уж точно – это был народ, который жил по своим законам. Пусть – не национальность, а народ. Что с того?!

Через полчаса в купе вошёл проводник.

– Чего ви в темрявi сидите? З вами все в порядку? – спросив он, зажигая свет.

Ольга объяснила, что очень устала, да и глаза болят. Много работала. Отдала ему сто долларов. Знала, что этого более чем достаточно.

Проводник взял деньги и сказал:

– Не бiйтеся. Вас тут нiхто не потривожить. Вiдпочивайте!

– Спасибо! Когда мы будем в Одессе?

– Завтра о сьомiй тридцять ранку. Вiдпочивайте!– повторил он.

Когда проводник ушёл, Ольга закрыла купе на внутренний замок, переоделась и прилегла. На душе было тревожно. Она многого не понимала. Не знала, что её ждёт дома. Решила сразу же ехать в Багаевку. «Хватит, – думала она, – нагулялась. Говорил же кто-то: если хочешь изменить мир, нужно измениться самой. Любовь – болезнь души и тела. А я – псих. Имела всё для счастья и сама же профукала. Думала, что молодость и желания завтра исчезнут. Одно слово – дура! Но, может, ещё не поздно всё начать с чистого листа? Я поднимусь, встану на ноги. Важно только доехать до дома!..»

Спала плохо. Просыпалась на каждой остановке, ожидая, что кто-то войдёт в купе. Но никто не входил, и она снова закрывала глаза, пытаясь хоть немного расслабиться. Подумала, что всё лишь начинается.



Приехав в Одессу, Ольга поблагодарила проводника, взяла сумку и вышла на привокзальную площадь.

Было холодное декабрьское утро. Моросил мелкий дождь, и дул сильный ветер.

Подошла к мужчине, крутящему на пальце ключи от машины.

– В Николаев повезёте? – спросила она.

Водитель назвал цену. Ольга решила поторговаться.

– Что вы такое говорите?! – воскликнул водитель, привыкший к таким разговорам. – Вы же знаете, как подорожал бензин! Николаев, это вам не ближний свет. А назад я буду ехать порожняком. Так что считайте…

Он не договорил. Ольга направилась было к другой машине, стоящей рядом, но водитель произнёс:

– Чтоб вы таки знали: я заработаю, как у нас говорят, дырочку от бублика, голый вассер. Но не могу отказать себе в удовольствии ближе познакомиться с такой эффектной женщиной. Где ваши вещи?

Теперь Ольга задумалась, безопасно ли садиться в его машину. Что он имел в виду, говоря «ближе познакомиться»?

– Ай, бросьте! Даже не сомневайтесь! Второго такого дурака вы здесь не найдёте, это я вам говорю!

Ольга решила рискнуть. Водитель положил сумку в багажник, и машина сорвалась с места. Объехав скверик, выехали на улицу, мощённую булыжником. Древние платаны почти закрывали небо, образуя своеобразный тоннель.

Первое время ехали молча. Ольга смотрела в окно и восхищалась архитектурой зданий. Подумала, что хорошо бы здесь побывать летом.

– Красивый город, – произнесла Ольга. – Осталась бы на пару дней, но тороплюсь.

– Иметь счастье увидеть Одессу и не пожить здесь – преступление, – сказал водитель, подсчитывая в уме, что он заработает на этой неожиданной пассажирке. – Чтобы вы таки знали, во всём мире нет такого прекрасного города. Он – бриллиант в диадеме, изюминка, самая яркая звезда в созвездии…

– Я же сказала – тороплюсь. К тому же погода у вас не располагает к прогулкам.

– Не для прогулок, – согласно кивнул водитель. – Но если бы я ждал погоды, ходил бы без штанов. Мы привыкли к такой погоде. К тому же, чтоб я так жил, ведь «у природы нет плохой погоды». Не обязательно же болтаться по улицам. Можно пойти в шикарный ресторан, в наш оперный театр, наконец!

Проезжая мимо старинного здания, он сказал с гордостью:

– Это – наша филармония… А улица Пушкинской называется. Чтоб вы таки знали, Одесса – это Одесса. И этим всё сказано! Но как же так случилось, что живя в Николаеве, вы плохо знакомы с Одессой?

– Кто вам сказал, что я живу в Николаеве? Мне ещё ехать и ехать…

Водитель некоторое время молчал. Он сделал левый поворот и объявил:

– Дерибасовская. Помните песенку? У нас почти про каждую улицу сочинили песни. Есть песни про целые районы города. Про Молдаванку, про Мясоедовскую, про Ришельевскую. Здесь пели и играли Утёсов и Эдди Рознер! Спрашивается вопрос: кто не знает романы Бабеля или Ильфа и Петрова?! И, что уж скрывать, и бандиты у нас были такие, каких в мире не было. Вспомните хотя бы Мишку Япончика! Нет, я таки горжусь, что родился и живу в Одессе.

И он напел довольно чисто:

Как на Дерибасовской,
Угол Ришельевской,
В восемь часов вечера
Разнеслася весть,
Что у нашей бабушки,
Бабушки-старушки,
Шестеро налётчиков
Отобрали честь!..
Потом спросил:

– И куда вы так торопитесь? Да ещё на перекладных?

– Далеко, – ответила Ольга, не собираясь называть конечного пункта своего путешествия.

Водитель некоторое время молчал, раздумывая, что хорошо бы эту дамочку доставить до конечного пункта. Потом, вспомнив, как она с ним торговалась, решил, что делать этого не стоит.

Они спустились по Преображенской в рабочий район города.

– Пересыпь, – исполняя роль гида, произнёс водитель.

Когда, наконец, они выехали из города, водитель, решив, что самое время познакомиться, назвал себя. Звали его Жорой. Двадцать девять лет. Жена работала учительницей русского языка и литературы в школе. Но школу их сделали украинской, часы сократили, и ей пришлось уйти. Сидит дома, а он, между прочим, пианист. Но заработки у них в оркестре такие, что он решил таксовать. Благо есть машина, доставшаяся ему от отца.

– Если вы таки хотите знать, мой отец был известным в Одессе трубачом и родился пятого марта пятьдесят третьего года. В том году произошло три события: умерли Сталин (туда ему и дорога!), умер Сергей Сергеевич Прокофьев. Нет, вы только подумайте: кто Сталин, и кто Прокофьев! Но о Сергее Сергеевиче даже никто и не вспомнил.

– А что за третье событие, которое произошло пятого марта пятьдесят третьего года? – спросила Ольга.

– Так я же говорил! Родился мой папа! Если бы вы знали, как я ему благодарен! Он не только прекрасно играл на трубе, но и лихо делал деток. Я – пятый, самый младший ребёнок его коллекции.

Ольга подумала: «К чему эта его исповедь?» Сказала:

– Меня зовут Ольгой. Я врач. Живу в Ростове. Возвращаюсь домой.

Узнав, что она из России, водитель забросал её вопросами. Ольга отвечала коротко.

Жора говорил о том, как изменилась Одесса.

– Нельзя опускать руки. Нужно верить, что хороших людей больше, – сказала Ольга.

– Но плохие заметнее, – откликнулся Жора. – Я таки понимаю: вы правы, унывать – последнее дело.

– А я многого не понимаю. Куда катится мир? Что будет завтра. По крайней мере, мне кажется, что у вас назревают серьёзные перемены.

– Может, это и к лучшему, – возразил Жора. – Чтоб вы таки знали, давно пора почистить конюшни. Только мало верю, что найдутся такие умники. Хотя в чудеса верю! Помните:

Чему бы жизнь нас ни учила,

а сердце верит в чудеса.

– Бунт, революция – всегда плохо, – сказала Ольга. – У вас люди на западе и востоке Украины имеют разные взгляды, куда идти, с кем дружить. И, не дай Бог, начнётся заваруха, гражданская война. Кровушки прольётся много…

Водитель некоторое время молчал. Потом тихо ответил, не отрываясь от дороги:

– Может, и так. Я не больной на голову и всё это тоже понимаю. Только мне до лампочки, если я этого не дождусь. Всё время нам говорят: завтра будет лучше. Но я живу здесь и сейчас! Устал ждать. Устал бояться… Все врут. Кому верить? Мне покойный папа говорил, что все их коммунистические правители оставались коммунистами до первого капитала. Награбили немало. Теперь они успешные бизнесмены. Это как их атеизм, который тоже исчез, когда изменилась обстановка. Атеизм всегда исчезает, когда страшно. Теперь многие молятся, попав в воздушную яму новых условий жизни, как при полёте на самолёте. Вы посмотрите, как жируют одни и как бедствуют другие! Долго такое продолжаться не может. Буря! Скоро грянет буря! Так, кажется, у Горького? Жизнь в Советском Союзе и жизнь сегодня – две большие разницы! Я не сторонник коммунистов, но что правда, то правда. Нет и быть не может общества, порядки которого бы нравились всем. Всегда найдутся те, кому что-то не нравится. Но я слышу звучание всего оркестра. Пусть кто-то взял не ту ноту. Фальшивит. Но симфония звучит! А сегодня оркестра нет и звучит какофония…



В Николаев они приехали в десять часов.

Расплатившись с водителем, Ольга зашла в небольшое кафе у автовокзала, чтобы позавтракать. Дождь прекратился, но дул холодный ветер.

Странно. Холодно, а в кафе мухи летают. Бармен в мятом, давно потерявшем свежесть и белизну халате и шапочке протирал стаканы, мурлыча под нос какую-то песенку. Пожилая полная официантка с удивлением посмотрела на Ольгу, которой почему-то захотелось сразу дать ей чаевые. Но всё же взяла меню, оформленное как юмористический журнал. Подумала: «Сто с лишним километров от Одессы, а тот же юмор. Может, здесь просто климат такой!» В меню была её любимая камбала «поджаренная до золотистой корочки»! Но ограничилась яйцами всмятку и чашечкой кофе.

Официантка принесла ранней посетительнице заказ и присела за её столик, чего обычно никогда себе не позволяла.

– Ты, дочка, меня прости, – сказала официантка, – каким таким чудом тебя к нам занесло? Или я слепая? Вижу, что приезжая.

Ольга улыбнулась. Ей понравилась эта говорливая женщина.

– Вы правы, – сказала она. – Мой молодой человек уехал в командировку. Не повезло. Теперь нужно возвращаться домой.

– Далеко?

– В Мариуполь.

– Не ближний свет. А почему ж не на автобусе?

– Не хочу терять время. Поеду на попутке.

Женщина посмотрела на неё внимательно и вдруг предложила:

– Чтоб вы таки знали, я вам даже очень сочувствую. Я тоже из Одессы, так я вам таки скажу, что не осталось уже там нормальных мужчин. А когда-то я слышала мульку о том, что два льва, что лежат у входа банк, должны встать и зарычать во всю глотку, когда между ними пройдёт девственница. Так они, сволочи, лежать как убитые вот уже почти двести лет! У нас обычно завтракает Фёдор. Он, правда, ездит на фуре, но зато до самого Мариуполя. Вон она стоит. Вчера приехал часа в четыре утра. Разгрузился и сейчас, наверное, дрыхнет в кабине. Ты подожди. Долго спать он не будет. Придёт, я тебя с ним познакомлю. А там уж договаривайтесь сами.

– Спасибо! Было бы здорово. Только ехать с незнакомым мужчиной опасаюсь…

– Фёдора, что ли, испугалась? – улыбнулась официантка. – На пенсии человек. Шестьдесят в прошлом году отметил. Жена, дети, внуки. Не такой он мужик, знаю его давно. Так что ничего не бойся. Он у нас как памятник Пушкину в Одессе, установленный на средства горожан. Денег было мало, и на руки не хватило. Вот его и сделали безруким. Установили бюст и радуются. Такой и Фёдор. Не жадный он. Возьмёт недорого.



Фёдор зашёл в кафе в двенадцать. Рослый, мощный, с маленькими глазками и коротко подстриженными волосами, он сел за столик и попросил официантку принести яичницу на сале из трёх яиц, немного кислой капусты и крепкого чая.

Ольга сидела в сторонке и наблюдала, как он ест. Неторопливо, обстоятельно.

– Ты чего, Маня? – спросил он, видя, что официантка не отходит от его столика. – Что-то не так?

– Да нет! Одна женщина хочет, чтобы ты её на своей фуре в Мариуполь подвёз. Говорит, что заплатит.

Фёдор поднял голову и посмотрел на Ольгу.

– Я не автобус. Не тот сервис. Или что случилось?

– Не знаю. Говорит, срочно нужно, а автобус идёт только вечером. Ты же сегодня без Гришки. Всё веселее будет.

Фёдор допил чай, расплатился и встал. К нему подошла Ольга.

– Добрый день. Подвезите. Я вам заплачу.

– А в Мариуполе к кому едешь?

– Ни к кому. Мне в Ростов нужно. Только поезда не ходят. Вот и добираюсь на попутках.

Фёдор ещё раз взглянул на Ольгу и бросил:

 – Садись.

В просторной кабине большегрузного «Мерседеса» было тепло и просторно. Тихо звучала музыка, а Ольга удивлялась: ни тряски, ни шума. Голубая лента дороги скользила под колёса, она смотрела на неё с высоты кабины, и ей казалась, что они вот-вот взлетят.

– Давай знакомиться, – сказал водитель. – Меня можешь называть Михалычем. А тебя как звать-величать?

– Меня Ольгой зовут.

– Ольга это хорошо… А чего в Ростов-то? Или там живёшь?

– Еду в станицу Багаевскую. Есть такая на Дону. Родители там живут, сестра с мужем.

Фёдор Михайлович, видимо, удовлетворённый ответом, некоторое время молчал, о чём-то думая.

– Завидую тебе, – сказал он. – В России живёшь. У нас бардак, какого давно не видел. Работы нет. Мариупольский металлургический дышит на ладан. Половину народа уволили. Хорошо, я успел снять с книжки сбережения и с приятелем купить эту фуру. Вот и работаем… Только скоро и возить будет нечего. Топливо дорожает. Народ нищает…

– И у нас не лучше, – ответила Ольга.

– Мне жена говорит, что ничего хорошего здесь не будет и нужно как можно скорее бежать отсюда. Продать квартиру, пока ещё её могут купить, и драпать всем колхозом, с детьми и внуками, в Россию. Она у меня грамотная. Западенцы, говорит, взбрыкнули. Фашисты голову подняли.

– Насчёт фашистов – не знаю, – сказала Ольга, – но самое худшее дело – врать своему народу. А здесь врут и воруют. Стравливают наши народы, чтобы отвлечь людей от проблем.

– Согласен, – кивнул Фёдор Михайлович. – А врут, потому что боятся говорить правду. Только и у вас не ангелы. Я слышал, Янукович не подписал Соглашение об ассоциации с Евросоюзом. Долго не мог решить, на каком стуле сидеть. Дождётся, сядет своей задницей в лужу. Западенцы рвутся в Европу. Остальной народ за союз с Россией. Не дай Бог, гражданская война начнётся. Никому мало не покажется!

Они миновали Херсон и подъехали к Каховке. Фёдор Михайлович замедлил ход и пристроился к веренице машин, которые медленно ползли по мосту через Днепр.

Ольга смотрела на грандиозные сооружения и молчала. Понимала, что отвлекать водителя сейчас не стоит.

Когда же выехали на трассу, ведущую на Мелитополь, Фёдор Михайлович сказал:

– В Мариуполь мы приедем часов в семь. Сейчас темнеет рано. У тебя есть где переночевать?

– Что-нибудь придумаю. Там уже недалеко.

– Как я понимаю, предприняла ты это путешествие не от того, что автобус поздно выходил из Николаева. С документами проблема?

Ольга удивилась. Этот водитель всё понял. Тихо сказала:

– Правильно понимаете. Обокрали меня в Одессе. Хорошо – деньги надёжно были спрятаны. Вот и приходится… Без документов мне и денег прислать не могут.

– А за Мариуполем граница, – задумчиво сказал Фёдор Михайлович.

Он включил фары и некоторое время ехал, о чём-то напряжённо думая.

– На границе дежурит мой свояк, – сказал Фёдор Михайлович.– Я тебя подвезу. Если его смена, договорюсь, чтобы пропустил тебя. Правда, это будет тебе что-то стоить. Потом на попутке доберёшься до Ростова. Там уже недалеко. Только дежурит ли он сегодня, я не знаю.

Ольга промолчала. Она не понимала, отчего это совершенно чужой человек принимает такое участие в её судьбе.

Словно услышав её мысли, Фёдор Михайлович сказал, что обычно в дороге он слушает аудиокниги.

– Сегодня взял диск Омара Хайяма. Вот послушай.

Он включил проигрыватель, и в кабине зазвучали стихи:

Не делай зла – вернётся бумерангом.
Не плюй в колодец – будешь воду пить.
Не оскорбляй того, кто ниже рангом.
А вдруг придётся что-нибудь просить?!

Не предавай друзей, их не заменишь.
И не теряй любимых – не вернёшь.
Не лги себе – со временем поверишь,
Что сам себя ты ложью предаёшь…

Ольга слушала и думала о том, что ей всё же в жизни везёт. Какое счастье, что она зашла в то кафе в Николаеве. Что Фёдор Михайлович согласился её подвезти. Что оказался таким замечательным человеком.

А в кабине продолжали звучать рубаи Хайяма:

Благородные люди, друг друга любя,
видят горе других, забывают себя.
Если чести и блеска зеркал ты желаешь,
Не завидуй другим, и возлюбят тебя.

Как и предполагал Фёдор Михайлович, в семь часов они были в Мариуполе. Но машина продолжила путь к пограничному посту.

Остановив фуру в пятидесяти метрах от шлагбаума, Фёдор Михайлович заглушил мотор, бросив:

 – Сиди. А я пойду, узнаю, работает ли свояк.

Прошло не менее получаса, когда Фёдор Михайлович вернулся.

– Свояка зовут Михаилом. Пойдём, я тебя ему покажу. Стоит это тебе будет двести долларов. Он проведёт тебя через украинский и российский блокпост.

Ольга растерянно молчала.

– Чего сидишь? Пошли!

Ольга достала деньги. Сказала:

– Это все мои деньги. Вы мне цену не называли. Хотела Вам дать сто долларов. Остаётся сто пятьдесят долларов и двести гривен. Но, мне же нужно будет ещё добираться до Ростова. Я что-нибудь придумаю. Вот ваши деньги, и, Бога ради, простите меня…

– Не дури! Мне можешь не платить. Отдашь свояку. Он делится и с российским постом. Тебе останется немного, чтобы добраться до Ростова. Ты же слышала Омара Хайяма:
Не делай зла – вернётся бумерангом.

То же самое можно сказать и о добре. Делай добро, вернётся бумерангом! Идём, пока машин нет.

Они прошли к блокпосту. Прощаясь с Фёдором Михайловичем, Ольга чуть не расплакалась. Поцеловала его. Потом вручила его свояку двести долларов и пошла за ним, оглядываясь на стоящего в свете фонаря у украинского поста Фёдора Михайловича.



20. Уже на российской стороне ей пришлось долго ждать машину. Чтобы не замёрзнуть, Ольга взяла сумку и пошла по шоссе. Пройдя более километра и постоянно голосуя, она уже думала, что придётся заночевать в поле, когда часов в девять вечера возле неё притормозила машина, в которой сидел мужчина лет тридцати.

– Вам куда, красавица? – спросил он. – Я еду в Таганрог. Могу подвезти. И денег мне не нужно.

Ольга села на заднее сиденье.

– Вы из Ростова? – спросил водитель.

– Из Ростова. Я врач-психиатр. В Одессе у меня украли сумку, в которой были документы. Вот и приходится домой добираться на попутках.

– Я тоже врач. Онколог, работаю в Таганроге.

– Сочувствую. Онкологов всегда считала похоронной командой. Невозможно видеть, как погибает человек и ты не можешь ему ничем помочь.

– Это вы напрасно… Кстати, так же думают и о психических больных. Но у нас многие выздоравливают и живут долго. Только стараются об этом никому не говорить. Сегодня научились распознавать специфические особенности раковых клеток и комплексно или отдельно воздействовать на них. Рак воспринимают не как болезнь какого-то органа, а как молекулярный механизм, порождённый мутацией определённых генов. Широко используют иммунотерапию, мобилизующую ресурсы иммунной системы на борьбу с опухолью.

– Ну да. Об этом ростовские онкологи говорили давно. Даже открытие сделали.

Ольга что-то слышала об этом, а водитель обрадовался: есть с кем поговорить в дороге.

– Я знаком с этими работами, – сказал он.

– А я так ничего и не поняла. В чём их открытие?

– Они показали, что если на сильные раздражители организм отвечает стрессом, характеризующимся определёнными изменениями организма, то на слабые и средней силы раздражители возникают иные реакции. Причём при так называемой «реакции активации» могут даже рассасываться опухоли.!

И он стал подробно рассказывать, какие изменения наступают при стрессе, описанном канадским эндокринологом Гансом Селье, при других реакциях, вызванных не такими сильными раздражителями.

Через двадцать минут машина остановилась на развилке дороги.

– Приехали. Теперь мне направо, а вам налево. Был рад помочь. Ещё хорошо, что сегодня дождя нет, да и мороз не такой уж большой.

– Спасибо вам. Я уже почти дома, – сказала Ольга, выходя из машины. – Вы – умный, добрый и тактичный человек.

– Я умею вовремя прикинуться слепым, глухим и даже тупым. Но вы всё же будьте осторожны. Ночь. Видимость плохая. Конечно, пешеход всегда прав… Но не всегда жив.

– Спасибо за предупреждение. Езжайте, вас ждут дома.

Ольга взяла сумку и растаяла в темноте.



По дороге мчались машины, слепя фарами, но, сколько она ни голосовала, никто не останавливался. Через полчаса возле неё остановилась полицейская машина. Вот уж с кем Ольга не хотела встречаться.

К ней подошёл бравый лейтенант:

– Гражданочка! И куда вы так торопитесь? Предъявите документы свои, пожалуйста.

– Если бы у меня были документы, я бы ночью не шла по шоссе. Я – Володина Ольга Владимировна, врач. Меня ограбили, утащили сумочку, в которой были и документы, деньги.

Расспросив её о том, где и кто ограбил, лейтенант предложил подвезти её до Чалтыря, откуда до глубокой ночи ездят маршрутки в Ростов.

– Какая маршрутка?! – сказал сержант, сидящий за рулём. – Ты же слышал: у неё ни документов, ни денег! А где вы в Ростове живёте?

Ольга назвала адрес Андрея.

– А работаете где? – продолжал спрашивать лейтенант.

– В психоневрологическом диспансере, который находится на территории ЦГБ.

Поняв, что они имеют дело с человеком, действительно попавшим в беду, предложили её подвезти до въезда в Ростов.

Ольга села на заднее сиденье, и они поехали в сторону Ростова. Лейтенант, двадцатипятилетний парень, недавно окончивший специальную школу полиции, всё время пытался показать, что он образованный и долг свой выполняет правильно: выручает попавшего в беду человека.

– «Наша служба и опасна, и трудна», – то и дело приговаривал он.

– О чём вы?! Далеко не все бы так поступили, – проговорила Ольга.

– Иные думают, что мы просто катаемся по городу. Но поверьте: многие преступления предупреждаем, людям помогаем.

– И сколько вас? – спросила Ольга, чтобы подчеркнуть их значимость. – Вы же не можете быть одновременно в разных местах, где могут произойти преступления!

– Можем! – воскликнул молодой лейтенант, не чувствуя лести в словах Ольги. – Ленивый всегда найдёт причину ничего не делать. А у нас… чего только не бывает!

Водитель, хохотнул, заметив:

– Как-то подобрали мы одного одноглазого алкаша на дороге, так всю дорогу тот жаловался: «Говорил же мне Митяй: Циклоп, смотри в оба! Вот и смотрел одним глазом в оба! А что толку?! Загребли нас, и теперь мне Митяй последний глаз выбьет. А что? Будет прав».

К Ростову они подъехали, когда на часах было двенадцать.

– Спасибо вам, – сказала Ольга, выходя из машины. – Здесь я уже дома.

– И вам спасибо за компанию. Вы улыбайтесь! Морщинки появляются не от улыбок, а вместо улыбок…

Ольга улыбнулась. Подумала, что в мире всё же хороших людей больше.

– Я врач-психиатр и вряд ли вам пригожусь. Но, не дай Бог, всегда буду рада вам помочь, если смогу. Спокойного вам дежурства!

Добравшись до автовокзала, Ольга нашла обменный пункт и обменяла на рубли оставшиеся у неё пятьдесят долларов. Получив более двух тысяч рублей, купила билет и села на скамейку в ожидании своего рейса.

«Вот и закончилась моя одиссея! Погуляла по заграницам. Везде хорошо, где нас нет, и всё же лучше всего дома!» – подумала она.



Дома её встретила мать. Она сильно сдала. Поседела, постарела.

– Оля?! Чего ж не предупредила?! Николай бы тебя встретил.

– Здравствуй, – сказала Ольга, целуя мать. – Чего дёргать-то? Батя на работе?

– Где ж ему быть? Маша только дома. Ночь не спала. Сейчас спит. Беременная она. А я на хозяйстве. Всё как всегда… Ты раздевайся. А вещи-то твои где? Или, как всегда, на часок заглянула и дальше поскакала? Могла бы у родителей и подольше погостить.

Ольга на мгновенье замолчала, потом, словно бросаясь в воду, проговорила:

– Не погостить приехала. Жить здесь буду…

Теперь Анна Григорьевна со страхом взглянула на дочь:

– Что случилось? Почему? Где Степан-то? Ты так его с нами и не познакомила.

– Не с кем знакомить. Разбежались мы с ним. В Никополе бизнес его прогорел. Поехали во Львов. Там он вступил в «Правый сектор». Русских ненавидит, считает их виновными во всех бедах. Устроиться работать не смогла. Степан забрал мои документы, чтобы вроде бы помочь с работой. Потом их не отдавал. В прошлое воскресенье он уехал в Киев, я и сбежала.

– И как же ты добралась сюда без документов?!

– Люди мне в пути встречались замечательные, добрые. Помогали, чем могли.

Анна Григорьевна встрепенулась:

– Чего это я замучила тебя расспросами? Сейчас суп разогрею.

– Не надо. Мне бы прилечь. Две ночи, считай, не спала. А у вас-то всё нормально?

– Не совсем. У бати неприятности на работе. Чем кончится, не знаю.

– Что за неприятности?

– Ты отца не знаешь? Не говорит ничего. Ходит хмурый, злой. Ругает всех почём зря. Кто-то написал на него в прокуратуру. Что написал, не знаю. Анонимки, кляузы. Раньше у нас такого не было.

– Знаю, – сказала Ольга, собираясь прилечь на диван. – Самый опасный на земле яд не змеи, не скорпиона или паука. Опаснее всего человек кусает. От этого яда нет вакцины. Он убивают медленно, но наверняка. Ладно. Я прилягу. Вечером поговорим.

Владимир Васильевич и Николай, вернувшись с работы, были удивлены, встретив Ольгу.

За ужином она рассказывала о жизни на Украине, о том, как Степан забрал её документы, ругался, проклиная русских. Нас на Западной Украине ненавидят так, что можно было и погибнуть. Степан поехал в Киев. Что-то там затевается. Он – активист «Правого сектора». Вот я и рискнула.

– Ты не могла обратиться в полицию? – спросил Владимир Васильевич.

– Какая, батя, полиция? Там служат те же парни, ненавидящие Россию. Знаешь, они в чём-то и правы. За что им нас любить? До тридцать девятого года, пока их коммунисты не «освободили», они жили хорошо. Пришли наши. Кого расстреляли, кого в Сибирь сослали, заставили молиться своим богам: Марксу, Сталину… Памятники Ленину понаставили, которые, кстати, сейчас повсюду активно сносят.

– Если бы не Ленин, не было бы и Украины, – заметил Владимир Васильевич.

– Революция всегда кого-то сбрасывает с пьедестала, – добавил Николай.

– Вандализм, – выразила своё мнение и Мария.

И только Анна Григорьевна со страхом смотрела на Ольгу и молчала.

– Сегодня на Украине хаос, – продолжала Ольга. – Митинги, информационная война… Люди боятся выражать своё мнение. Десять процентов мерзавцев взяли под контроль страну. Террор. А и Америка, и Европа закрывают глаза на то, что творится там.

– Они же всё это придумали. Им бы натравить украинцев на русских, – сказал Владимир Васильевич.

– Лютой ненавистью ненавидят москалей. Бандера у них – главный герой. Любое иное мнение карается смертью или тюрьмой.

– Свобода слова, – заметила иронично Мария.

– Они мечтают об открытой границе в Европу. А Евросоюз усложнил открытие виз, – продолжала Ольга. – Януковича считают ставленником Москвы. Так изменилась жизнь на Украине, что скоро будет и протест.

– Любой протест жестоко карается, – сказал Николай.

– Ничего нового, – резюмировал Владимир Васильевич, – передел собственности. Олигархи правят бал. Живут, как и мы – не по закону, а по понятиям.

– На Западной Украине страшная ненависть ко всему русскому.

– Эти дурни рубят сук, на котором сидят. Так они могут потерять Украину как государство, – сказал Владимир Васильевич. – Чего только не делается в мире!

– Ой как Шолохова сейчас не хватает, чтобы описать весь этот кошмар, – добавила Анна Григорьевна.

– Только кто это поймёт?! Мы живём в страшные времена, – добавил Владимир Васильевич.

Увидев удивлённый взгляд Марии, добавил:

– Чем глупее человек, тем понятнее для него мир. Народ, что стадо овец. Куда погонят, туда и идёт. Но что же они там, на Украине, от нас хотят? Уже нет Советского Союза. У них своё государство, у нас своё.

– Хотят сбросить Януковича, – ответила Ольга, – прекратить контакты с Россией и переориентировать страну на Запад. Войти в Евросоюз, в НАТО. Хотят получать кредиты и распродать Украину. Там, как и у нас, есть очень богатые люди. А народ нищий.

– Это и есть поляризация. Реформы всегда начинаются там, где кончаются деньги, – глубокомысленно проговорил Владимир Васильевич. – Люди всегда мечтают о хозяине, который бы их слушался.

– А я придерживаюсь правила: семь раз налей, один раз закуси, – сказал Николай, разливая водку по рюмкам. – Они хорохорятся, надеясь, что за них заступится Запад. Только за них никто заступаться не будет. Они этого не хотят понять.

– У нас говорят, – кивнула Анна Григорьевна: – И комар лошадь свалит, коли волк подсобит.

– Да кто им поможет?! Глупости! Как они до сих пор не поняли, что революции заканчиваются обновлением власти, а не жизни, – воскликнул Владимир Васильевич. – При этом сопровождаются горем и реками крови. Или они ничего не читали о нашей истории? А ты, Николай, на водку не налегай! Завтра на работу.

– Умный пьёт до тех пор, пока ему не станет хорошо, а дурак – пока ему не станет плохо, – ответил Николай, выпил рюмку и отставил её в сторону. – К тому же – повод уважительный. Оля приехала.

Владимир Васильевич продолжал допытываться:

– Ты, дочка, всё же расскажи подробнее. Не из-за политических же разногласий вы разбежались?

– Какие там политические разногласия, батя?! Но когда тебя за человека не считают, презирают, когда делают из тебя раба… Я не могла… не хотела больше этого терпеть. Все мужики – сволочи.

– В своё время ты говорила, что, кто не сволочи – с теми скучно, – заметила Мария.

Ольга грустно взглянула на сестру и спокойно ответила:

– Ты, Маша, не очень волнуйся. Как только восстановлю документы, пойду работать и сниму себе жильё.

– Ты меня неправильно поняла, – смутилась Мария. – Вот ты рассказываешь, что творится на Украине. Но разве у нас лучше?! И воруют, и взятки берут. Только если украл сто рублей – ты вор. Если миллион – ещё нужно разобраться. От взятки можно откупиться взятками, за которые поймать не удалось. Но это наша страна! И если что, будем её защищать. Не правителей, а землю нашу! Так и раньше было. Люди на смерть шли с именем Сталина. Но не его они защищали, а Россию, свой дом, свою семью. Сталин, конечно, пользовался большим авторитетом. Но умные люди, я думаю, знали и о заградительных отрядах, и о сотнях тысяч без вины виноватых, погибших в лагерях и тюрьмах… И они воевали. Но воевали не потому, что боялись. За Родину погибали…

– Ты, Машенька, права, – проговорил хмельной Николай. – За державу обидно… Наша жизнь – как рыбалка: сидишь, чего-то ждёшь, периодически бухаешь. Чего ещё нужно, чтобы встретить старость?!

– Ну да, – кивнул Владимир Васильевич. – Нашему народу уже столько обещано! Но мы не можем сменить родину, как нельзя отказаться от родителей, хорошие они или плохие. Родина она и есть – Родина! И это враньё, когда говорят: там родина, где тебе хорошо. Жить и работать можно везде, но Родина, она всегда остаётся Родиной, и я не понимаю тех, кто сейчас живёт за океаном или ещё где и радуются нашим трудностям, нашим проблемам. Об этом я часто думаю. Есть у меня приятель, врач, который уехал в Германию. Если бы вы только слышали, сколько яда он лил, когда сидели с ним перед отъездом за рюмкой. А врач был прекрасный. Не понимаю его ненависти к земле, где родился, где лежат деды… Но давайте-ка сменим тему.

Николай, улыбаясь, спросил:

– Нет, скажите мне, как объяснить иностранцу, что для русского одна бутылка водки – нормально, две – много, а три – мало?

Владимир Васильевич продолжал:

– Со временем всё будет хорошо. А вот с нами всякое может случиться. Если бы ты только знала, как мне хотелось проснуться и вдруг понять, что вся эта херня просто приснилась. И у нас творится непонятно что. Я не дурак. У меня ещё нет ни склероза, ни слабоумия…

– Батя! – улыбнулась Ольга. – Если ты достиг своих лет и не замечаешь в себе никаких признаков старческого слабоумия, значит, первый признак уже налицо. Но я шучу. Ты у нас ещё ого-го-го! Молодым фору дашь! И опыт у тебя огромный.

– Мне из области шлют предписания, одно глупее другого. Не знают сельского здравоохранения. Была у военных такая поговорка: «Гладко было на бумаге, но забыли про овраги». Сидят фифы в коротких юбочках и сочиняют. А министр подписывает не глядя. Вот и выполняй! Ещё Александр Второй утверждал, что Россией управлять несложно, но бесполезно. Я думаю, это – самоуправляемая система. Да и на наши зарплаты никто в медицину не идёт. И как их ругать за то, что берут с больных. На ремонт больницы району не выделили ни рубля. И это правда. Она не требует доказательств. А где деньги брать? Хожу с протянутой рукой. Колхозов сейчас нет. Промышленность зачахла. Сами готовы стоять на паперти… Так и живём. Я бы давно ушёл, да боюсь – не проживём. Тем более что Маруся с Николаем нам, наконец, внука должны подарить.

Владимир Васильевич разгорячился не на шутку. Видимо, накипело. Анна Григорьевна знала, что после таких речей муж всегда хватается за сердце. Она принесла ему таблетку. Владимир Васильевич бросил её в рот и запил водой.

– Деньги – корень всех зол, но это такой полезный корень, что без него мы никуда, как без картошки, – сказала Ольга. –Знаешь, как говорят? «Делай то, что считаешь правильным, но постарайся не попасть за решётку».

– Но люди-то далеко не всё понимают, – грустно откликнулся Владимир Васильевич. – Слабые мстят. Сильные прощают. Счастливые забывают.



Разговор отца с дочерью продолжался до глубокой ночи. Анна Григорьевна давно ушла спать, а они всё говорили и говорили.



21. Мария Владимировна, встретив Ануш, пришедшую из университета, сообщила:

– Маркович, как пришёл с работы, всё сидит в кабинете. Даже кофе не пил. Не знаю, что и думать. А мне Надю идти встречать со школы. Хорошо, что ты пришла.

– Не волнуйтесь вы так, – сказала Ануш, снимая пальто и сапоги. – Сейчас мы посмотрим, чем он там занимается.

Удивлению её не было предела. Она застала мужа за чтением её кандидатской диссертации. Причём он не просто читал, а делал какие-то выписки и был этим так увлечён, что даже не расслышал её шагов, когда она вошла в кабинет.

– Привет, дорогой! И что это ты выписываешь? Чем так заинтересовала тебя моя диссертация?

Михаил встал, поцеловал жену.

– Как хорошо, что ты, наконец, пришла. Я увлёкся чтением твоей работы. Столько ещё неясного, неизученного. Здесь ещё копать и копать. До сих пор так меня увлекали только статьи по оперативной хирургии. Ты у меня умница!

Ануш присела напротив и спросила, улыбаясь:

– Чем ты так удивлён? Ты же был на защите. Столько лет прошло, а только заметил, что у тебя не самая глупая жена? Коля Бурков, мой аспирант, как-то сказал: счастье, когда тебя поняли и оценили. Несчастье, когда раскусили! Так ты меня только сейчас раскусил?

– Что ты у меня умница, я знаю давно! Глупую полюбить бы не смог. Но серьёзный научный труд изложить как увлекательный роман – вот что меня поразило. Да, да! Ты не спорь. Прочитал несколько страниц, а потом уже не мог оторваться! Чего ты улыбаешься? Я знаю, что недостоин тебя. Любимая, у тебя осталось ещё ко мне хоть какое-то чувство?

– Вах, даже и не знаю, что сказать в ответ. Может, чувство юмора?! – ответила Ануш, рассмеявшись. Потом, обнимая мужа, уже серьёзно произнесла: – Я люблю тебя!

– Знаешь, есть люди, которые самые простые вещи излагают так сложно, что понять их трудно. Другие самое сложное, например, теорию относительности Эйнштейна или квантовую теорию в трактовке Нильса Бора могут объяснить так, что их поймут даже не очень подготовленные люди. Мне кажется, таким даром владеют немногие.

– Ты, дорогой, сильно преувеличиваешь, – смутилась Ануш. – Обычно я рассказываю о чём-то так, как понимаю. Мне легче объяснить проблему, рисуя на листке схему.

– В твоей работе много фактов, о которых знают только те, кто занимается этой темой. Огромное количество людей об этом даже не слышали. Например, что Сабина Шпильрейн жила в Ростове, была близка с психологами мировой величины и её идеи были беззастенчиво использованы впоследствии ими.

– А что ты выписывал в блокнот?

– Литературу. Завтра же пойду в библиотеку и посмотрю работы, на которые ты ссылаешься.

Михаил Маркович поставил диссертацию на место.

– Ты же всё это можешь найти в Интернете! – сказала Ануш, вставая. – Пойдём обедать. Я голодна как волчица и готова съесть целого барана!

– В этом-то и разница. И я голоден, но готов съесть тебя, как Красную Шапочку.

– Волчище ты мой любимый, я же не против. Только у меня много костей. Да ещё и горчицей твоя Шапочка приправлена…

Так, шутливо переговариваясь, они направились в кухню.

Мария Владимировна ушла встречать Надю. Школа была недалеко, но она волновалась. На улице сильный ветер гудел и гнул молодые деревца, а на тротуарах можно было кататься на коньках.

– Скоро Новый год и день твоего рождения, – сказала Ануш, ставя на плиту обед.

– Знаешь, дорогая, меня давно не радуют эти дни. Жизнь пролетела. Ты же знаешь: у нас многие привыкли излагать свои мысли в стихотворной форме. Один врач из нашего отделения об этом написал:

Очень мало нам осталось,
Что же спорить без причины?!
Накопила жизнь усталость,
Чертит на лице морщины.
Пеплом голову покрыла,
Даль позёмкой замела,
Душу стужей охладила,
Обломала два крыла...

– Не чувствую, что стужа охладила твою душу. О твоём дне рождения давай лучше подумаем, как отмечать его будет. А в следующем году и юбилей отпразднуем!

– Что отмечать? – пожал плечами Михаил. – Придут друзья, родные. Посидим, пошумим и разойдёмся. Только вот не уверен, сможет ли прийти Кравченко. Ходит с трудом, да и настроение у него неважное. Вот уже два года, как ушла из жизни его Лена. Он совсем один. Подружился с сэром Паркинсоном. Сыновья, внуки живут своей жизнью и редко звонят. Впрочем, их можно понять. У каждого свои проблемы и на работе, и дома. Но жизни без проблем не бывает!

– Ему не повезло.

– Это точно. Не встретил такую, как ты.

После обеда они расположились в гостиной.

– Странное дело, – сказала она, – я на двадцать три года младше тебя, а чувствую себя иногда старухой по сравнению с тобой. У меня уже что-то гаснет, а ты ещё горишь. Вот, заинтересовался моей работой…

– Во-первых, не наговаривай на себя. Или что-то случилось? Я совершенно убеждён, что на основе своей диссертации ты должна написать монографию! Чуть подробнее об истории психоанализа. Чуть откровеннее – о взаимоотношениях Юнга и Сабины. Ведь, именно она его сделала учёным. Он был простым психиатром. Лечил экзальтированную девицу и влюбился в неё. Сколько таких случаев бывало! Что далеко ходить?! Андрей Григорьев и Женя тому свежий пример. Но Сабина оказалась умницей. Став врачом, оказала на Юнга огромное влияние, сыграла решающую роль в развитии его как психолога.

– И что в этом нового? – спросила она. – Кто этого сегодня не знает?

– Знания весят не много, а пользу могут принести огромную. Я, например, не знал, что Зигмунд Фрейд был атеистом, дружил с Эйнштейном.

– А Юнг глубоко верил в Бога, – добавила Ануш.

– По его мнению, душа – это то, что Бог передал человеку, поэтому задача людей найти в себе эту частицу. Именно она не стареет и живёт вечно. Эти представления Юнга о душе очень популярны сегодня.

– Что с тобой, родной? Раньше ты не заговаривал ни о Боге, ни о душе. Ты у меня молодой. Выше нос! Это же твоя любимая фраза.

Михаил обнял Ануш, поцеловал и успокоил:

– Всё нормально. Просто начитался твоей диссертации. К примеру, не знал, что непосредственно перед первой мировой войной Фрейд поссорился с Юнгом. Что Фрейд был сионистом, сторонником идеи переселения евреев в Палестину. Что Юнг оказался ярым антисемитом, был близок к нацистам. Считал, что христианство является еврейской религией, навязанной народам Европы, заявлял, что никогда не хотел бы иметь детей от женщины с еврейской кровью.

– И кому это интересно? – спросила Ануш.

Она встала с дивана и посмотрела на часы:

– Почему так долго нет Нади? Я начинаю волноваться.

Не успела она это сказать, как пришли Мария Владимировна и Надя, одиннадцатилетняя девочка с большими чёрными глазами.

Несколько дней назад, придя из школы, она спросила, что такое «чёрная дыра»? Оказывается, мальчик, который с нею сидел в классе за одним столом, сказал, что её глаза похожи на космические чёрные дыры.

Но родители честно признались, что мало смыслят в астрономии. Надя попробовала найти ответ в Интернете. Хотела знать: хорошо это или плохо? Радоваться или злиться на этого Костю, который такое сказал о её глазах. В музее она видела череп человека. Там, где должны были быть глаза, тоже были чёрные дыры. Ей казалось, что это уж точно некрасиво.

– Мы по дороге зашли в магазин, – объясняла задержку Мария Владимировна. – Купила молоко, хлеб. Потом Надя встретила подружку, которую давно не видела. Вот и шли столько. Я говорила, что родители будут волноваться, так она мне заявила: «Это их обязанность – волноваться!» Как вам это нравится?

– Нам это не нравится, – сказала Ануш, целуя дочь. – Ты забыла, что и у тебя есть обязанности. И одна из них – беречь родителей.

– Я встретила Леру Золотову, – оправдывалась Надя. – Она долго болела. Как я могла с нею не поговорить?

– У тебя есть мобильный телефон. Трудно позвонить? – строго спросил отец. – Ладно. Иди переодевайся, поешь. Потом поговорим. Никогда не делай никому так, как бы ты не хотела, чтобы делали тебе. Я хочу на семейном совете обсудить, как мы будем отмечать Новый год.

– В Новый год мы всегда дома отмечаем твой день рождения, – ответила Надя, направляясь в ванную комнату. – Что здесь обсуждать? Можно было бы позвать Катю.

– У Кати скоро тоже день рождения, – сказала Ануш. – У нас будут только близкие родственники. Ты лучше придумай, что подарим папе, дедушке, бабушке Вале и бабушке Маше…

Надя скрылась в ванной, а Михаил после недолгого молчания продолжил обсуждать заинтересовавшую его тему:

– Почему же так долго мы ничего не знали о Шпильрейн? – спросил он. – В институте нам ничего о ней не рассказывали. Впрочем, как и о психоанализе. И что сделал этот антисемит Юнг?

– Он, конечно, был антисемитом, но как учёный оставил серьёзный след в науке, – ответила Ануш. – Изучая, например, галлюцинации, понял, что это не совсем галлюцинации. Предположил, что в них есть опыт пребывания в некоем инобытии. Ты только вообрази: серьёзная научная работа и разговор об инобытии! Так было открыто понятие о коллективном бессознательном. Он провёл анализ культур и мифов разных народов и показал, что поведение людей может быть одинаковым вне зависимости от расовых и половых различий. Согласись, как это не соответствовало расовой теории фашистов! Он говорил о личном бессознательном, содержанием которого являются вытесняемые переживания. Нет, Юнг определённо, был большим учёным. Но… и антисемитом. Не исключено, что он завидовал Фрейду.

– Ну и дурак! – сказал Михаил Маркович, – Если сможешь всё это рассказать понятным простому читателю языком, получится поучительнейшее чтиво. А что если всё это написать в художественной форме? Описать быт Ростова того времени, в котором жила Шпильрейн? Её родителей… Болезнь. С прямой речью, с описанием споров и столкновений с другими учёными. Рассказать о Фрейде. Можно рассказать и о Павлове, его пребывании в Ростове. Ведь родители были против его женитьбы на еврейке. Сколько ещё можно всего рассказать!

– Какой из меня писатель? Да и времени нет. Я всё же хочу добить свою докторскую.

– Ну что ж, это правильно, – согласился Михаил.

– А Сабина… Она была одним из пионеров психоанализа. И лишь недавно получила международное признание. Её идеи часто присваивали. При этом даже «спасибо» не говорили, не упоминали её имени. Лишь Зигмунд Фрейд однажды написал в своей книге, что идею позаимствовал из богатой содержанием и мыслями работы Сабины Шпильрейн, добавив, что она предвосхитила значительную часть его рассуждений.

– Всё это очень интересно!

– Я согласна. Это интересная тема, но сначала всё же – докторская диссертация, потом всё остальное.

Ануш достала из сумки книгу, которую принесла с работы и, забравшись на диван с ногами, принялась читать. Михаил присел рядом, обнял её и спросил:

– Что читаешь, родная?

– Стенограмму сессии ВАСХНИЛ тысяча девятьсот сорок восьмого года. Я знала, что у нас были перегибы. Считали кибернетику – буржуазной глупостью. Генетику и генетиков клеймили позором. Но как изощрённо это делалось!

– Ты же читала роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым»?

– Читала. Но то – художественная литература. А это – стенограмма! Документ! Улавливаешь разницу?

– Улавливаю, – улыбнулся Михаил. – И всё же думаю, что художественная литература глубже отражает то, что творилось.

– Но в науке не принято ссылаться на художественную литературу. К тому же, читая стенограмму, чувствую себя так, будто сама сижу в том зале. Ты только послушай, как озаглавил Лысенко разделы своего доклада: «История биологии – арена идеологической борьбы!» или «Два мира – две идеологии в биологии». Такое впечатление, что это заседание парткомиссии, а не научное собрание…

– Должны быть споры, – кивнул Михаил.

– Но они просто не допускали иного мнения. Тех, кто не разделял их убеждений, они считали врагами. Если упорствовали, доказывали свою правду, не сдавались, – их уничтожали! Идиотизм! Вот и представь, каково было той же Шпильрейн. Психоаналитиков поддерживал Троцкий. Как только он исчез, исследования в этом направлении прекратились.

– Ну да, – сказал Михаил,– был же такой принцип: «Кто не с нами, тот против нас!» и «Если враг не сдаётся, его уничтожают!»

В комнату вошла Надя, прислушалась к разговору родителей и неожиданно спросила:

– Па! Я много раз слышала, что мы состоим в родстве с Павловым. Это ведь так? Когда на уроке учительница рассказывала о нём, я сказала, что он наш родственник. Все рассмеялись, но я обещала доказать это. Искала в Интернете, но ничего не нашла. Так он нам родственник или нет?!

– Хвастаться некрасиво, Надя, – ответил Михаил Маркович, обнимая дочь. – Тем более не своими заслугами, а родством. Да и родственник он нам очень-очень дальний. У Надежды Абрамовны, мамы Яши, бабушка была женой Ивана Петровича Павлова. К тебе это точно никак не относится.

Надя огорчилась.

– Жаль. Нам говорили, что он работал в Петербурге. Там даже институт есть, который носит его имя. А перед институтом – памятник собаке.

– Памятник поставлен не перед институтом, а в саду института экспериментальной медицины на Аптекарском острове в память обо всех подопытных животных, благодаря которым было сделано много важных открытий, спасены тысячи человеческих жизней.

– А как Павлов оказался в Ростове? Серафима Карповна говорила, что у нас в городе даже памятная доска ему есть.

– Есть, Наденька, есть. В воскресенье обязательно тебе покажу ту доску.

Михаил улыбнулся и сказал, обращаясь больше к Ануш:

– Меня давно интересовала история, связанная с Павловым. Его женитьба. Я даже хотел написать рассказ. Но какой я писатель? У тебя слог лёгкий, ясный, а у меня всё через левое ухо.

– Рассказ о Павлове? – удивилась Ануш.– О нём уже столько написано! Фильмы снимали. Что можно сказать нового?

– Па! Прочитай мне свой рассказ, – стала просить Надя. – Я же должна буду что-то говорить классу.

– Надюша! Я его не написал. Хотел написать, но потом понял, что тема для меня неподъёмная. Павлов – это такая глыбища! Всех его учеников не пересчитать, и каждый, кто с ним соприкасался, оставил свои воспоминания. Одна книга Анохина чего стоит! Я специально даже выписывал фрагменты высказываний Ивана Петровича. Ты только представь, что они были сказаны тогда, когда за гораздо более безобидные слова людей сажали в тюрьмы.

Михаил встал, достал из ящика стола тетрадь.

– Вот послушайте. Это слова учёного, произнесённые почти девяносто лет назад! «Мы жили и живём под неослабевающим режимом террора и насилия… Я всего более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий…» Или ещё: «Введён в Устав Академии параграф, что вся работа должна вестись на платформе учения Маркса и Энгельса. Разве это не величайшее насилие над научной мыслью? Чем это отличается от средневековой инквизиции?.. Нам приказывают в члены Высшего ученого учреждения избирать людей, которых мы по совести не можем признать за учёных. Мы живём в обществе, где государство – всё, а человек – ничто, а такое общество не имеет будущего…»

А сегодня, добравшись до высокого чиновничьего кресла, наши чиновники и министры становятся вдруг академиками. Сегодня это высокое звание можно купить, впрочем, как и место в Государственной Думе или в областной администрации.

Как современно звучат его слова! Иваном Петровичем Павловым мы можем гордиться, а ты, дочь, почитай его биографию, и тогда смело можешь сказать, что он наш родственник, как и родственник всем, кто проживает на нашей земле.

Вступать в споры, тем более с родителями, Надя не привыкла. Взглянув на мать, поняла, что та увлечена чтением. Постояла в нерешительности и ушла в свою комнату.

Как только Надя вышла, Ануш отложила книгу. Она внимательно слушала разговор мужа с дочерью. К сожалению, это бывало нечасто. У него всегда находились дела.

– Ты, дорогой, как и большинство мужчин, запрограммирован на дело. Но мы нуждаемся в счастье, в твоём внимании, в твоей любви. А уж Надя в этом нуждается в первую очередь.

– Но каждый любит по-своему! – удивился Михаил, понимая, что Ануш сейчас говорит то, что у неё накипело. – Кто спорит? Вот и вырабатывай у меня условный рефлекс счастья! Я согласен быть твоей подопытной собачкой…

– Зачем ты так?! Я не дрессировщица, а ты – не «собака Павлова»! Ты и психологию считаешь лженаукой в законе! Чаще хвали Надю! Она должна чувствовать твою любовь. Чувствовать, что её понимают, поддерживают, помогают. В ребёнке нужно сформировать условный рефлекс счастья! Мне кажется, мы излишне строги и сухи с нею. Девочка тянется к нам, а ты, точно учитель в школе, её отчитал. И я чувствую себя виноватой. Никакая диссертация не может быть мне оправданием. Надя не может бесконечно ждать проявлений нашей любви. Ей нужно это чувствовать здесь и сейчас.

Михаил некоторое время молчал. Нечасто он слышал такое от жены. Но чувствовал, что она права.



22. Защита докторской диссертации Сирануш Арменаковны Бергман на тему: «Формула счастья» состоялась 10 сентября 2014 года. Тема была столь необычной, что привлекла в конференц-зал, в котором проходила защита, много людей, желающих её послушать. Необычное, интригующее название диссертации, авторитет, который заслужила эта черноволосая, с большими горящими глазами женщина, вызывал огромный интерес.

Михаил Маркович сидел в последнем ряду и старался не смотреть на Председателя учёного Совета, ректора университета профессора Фёдорова и официальных оппонентов, приехавших из Петербурга, Москвы и Казани.

В первых рядах сидели профессора, члены Учёного совета. Они оживлённо беседовали, громко переговаривались, приветствуя друг друга. Никто не обращал внимания на тихо сидящую в третьем ряду у прохода женщину, собравшую их в этом зале. Все были заняты разговорами, далёкими от обсуждения предстоящей защиты.

Эффектная дама с вызывающими формами делилась впечатлениями об отдыхе в Испании.

– Я обычно езжу к родителям в Крым. Но сейчас туда добраться непросто, – говорила она приятельнице.

Та, поправляя белый палантин, кивнула:

– А мы с мужем отдыхали в Гаграх. Я вам скажу, и в Испанию не нужно ехать. Море тёплое, чистое. Отдыхающих немного. Местные – люди доброжелательные. А цены… Разве их можно сравнить с европейскими?!

– Поезжайте в Сочи. Там цены выше, чем в Европе, – скептически заметил сидящий рядом. – Но скоро и туда будет непросто поехать. Вы же знаете, что творится в мире…

Наконец, встал Председатель и объявил о начале работы Учёного совета.

Учёный секретарь зачитала анкету Ануш, назвала тему докторской диссертации и сообщила, что отзывы официальных оппонентов положительные. Потом пригласила её к трибуне.

Никто не мог представить, решение какой такой формулы счастья она собирается доказывать? Где там наука, эксперименты, статистика? Ведь сколько людей, столько и представлений о счастье! Для одних – это любовь, для других – материальный достаток, а кто-то жаждет власти, почёта, уважения, здоровья близким... Можно ли перечислить всё, что может составить счастье человека?! Для голодного и корочка хлеба – счастье. Для замерзающего – стакан горячего чая… И какая формула может выразить всё разнообразие того, что могут считать счастьем. Или эта успевшая снискать славу возмутителя спокойствия женщина думает, что нашла её?! Сколько умников уже пытались найти её?! Например, Ландау! Впрочем, что взять с психологов, у которых даже понятие о науке своё? Их интересуют тенденции, предчувствия, а не чувства, какое-то бессознательное, которое трудно понять так же, как и кванты физиков. До сих пор продолжаются споры, что есть «душа»?! Иные даже её взвешивали! Нет! Душа это нечто такое, что трудно объяснить, измерить, описать. Иные психологи, неврологи напоминают алхимиков, экстрасенсов, фокусников в цирке. И, тем не менее, именно психология в последнее время становится очень популярной. Считают, что на изменения, полученные в эксперименте, влияют не только физические величины (сила тока, например, или температура), но и экспериментатор! И что особенно удивительно, этой наукой занимаются в серьёзных институтах. На эти исследования денег не жалеют, а результаты иных исследований засекречивают и используют в армии и МЧС… Так, может быть, действительно существуют параллельные миры и нечто, чего изменённое и испорченное нашим материалистическим мировоззрением сознание даже представить не может!?

Почувствовав, что трибуна стесняет свободу, Ануш, взяв указку, вышла и стала рядом. Здесь она чувствовала себя лучше. Выдержав небольшую паузу, спокойным голосом начала своё выступление. Говорила, даже не заглядывая в тезисы, словно читала лекцию.

Стоило ей заговорить, как в зале стало тихо. Бархатный голос её звучал то звонко, то тихо, гипнотизируя слушателей, убеждая в своей правоте. Она указкой водила по экрану, демонстрируя графики и таблицы, составленные (что было совершенно неожиданно!) на основе большого, статистически обработанного материала. Приводила примеры из литературы и своей практики, цитировала отечественных и зарубежных авторов.

– Мозг бессознательно учитывает массу мелких примет, запавших в память, – говорила Ануш лёгким, понятным языком, лишённым многопудовой сложности научных текстов. Это было несколько необычно для защиты докторской диссертации. Зал слушал её с повышенным вниманием. – В сознании же остаётся самое существенное. Ещё американский психолог Холм говорил, что чем больше мы изучаем процесс мышления, тем больше убеждаемся в том, что он в значительной мере связан с автоматической, подсознательной активностью мозга. Те идеи и представления, которые имеются в нашем сознании, – это лишь камешки, по которым мы хотим перейти ручеёк. Здесь работают логика, интуиция, вынырнувшие из подкорки фрагменты памяти. И всё это тесно связано с эмоциями. Изучению бессознательного и его связи с сознанием посвятил свои работы австрийский психоневролог Зигмунд Фрейд. Сегодня психоанализ является одним из методов изучения психики человека…

Михаил Маркович очень переживал. Много раз дома он уже слышал этот доклад, пока Ануш готовилась к защите. Проводил хронометраж, чтобы она не выбилась из регламента. Но прочитать доклад дома и на защите – это, как говорят одесситы, две большие разницы. Надеялся, что ничего страшного не произойдёт.

Он взглянул на часы и подумал, что осталось совсем немного времени, а ей нужно успеть сформулировать ещё несколько тезисов, зачитать выводы.

Волнение его нарастало, и он на всякий случай бросил в рот таблетку баралгина, чтобы предупредить спазм сосудов сердца. А голос Ануш продолжал звонко звучать:

– Известно, что Иван Петрович Павлов придавал особое значение рефлексу цели, считая его важным в жизни человека. Призывал «лелеять этот рефлекс в себе». Считал, что рефлексы цели и свободы должны стать предметом изучения не только физиологов, но и психологов, педагогов и социологов.

Когда перед человеком есть цель, он мобилизует свои силы, чтобы достичь её. С возрастом, при выходе на пенсию, например, цель эта размывается, исчезает. В зрелые годы человеку нужно было ходить на работу, решать какие-то задачи. Выйдя на пенсию, ему никуда ходить не надо и решать привычные задачи не нужно. Цель растаяла, потеряла привычные очертания. Но человек без цели, как и без веры, жить не может. Многие инстинктивно подменяют её. Начинают собирать марки или выращивать помидоры, строить или мастерить, путешествовать или пробовать себя в музыке или литературе. Без цели у человека быстро снижаются защитные силы и он погибает. Именно поэтому люди, вышедшие на пенсию, чаще болеют, уходят раньше срока в мир иной. Происходит утрата цели. Нужно всю жизнь к чему-то стремиться!

В выработке рефлекса цели и его утрате, безусловно, играет важную роль психика. И здесь психология смыкается с физиологией. Роль психики наглядно показывает нам и медицинская практика. Например, «плацебо-эффект», когда вместо лекарства человеку дают таблетку-«пустышку», а лечебный эффект наступает! Сегодня отрицать роль психики в жизни человека не может никто. Достаточно вспомнить высказывание медиков древности: «У победителей раны заживают быстрее!»

Состоянию психики, настроению сегодня придают особое значение. Как говорил Иван Петрович Павлов, дух романтики помогает жить, поднимая человека над жизненными проблемами…

Вдруг со своего места встал пожилой мужчина, известный своей страстью ниспровергать выходящие за рамки принятых канонов идеи молодых коллег. Его колючие серые глаза с ненавистью смотрели на Ануш. Громким голосом, прервав её, он выкрикнул:

– Создаётся ощущение, что я пришёл не на защиту диссертации, а к экстрасенсу, который старается меня убедить в том, во что я не могу поверить. Это всё болтовня! Где наука?! Могу напомнить высказывание Владимира Гольдина из Иерусалима, который говорил, что если проблема по сложности превосходит способности даже гения, то каждый шарлатан может выступить специалистом по ней. Как всё это связано с психологией? Ваша теория не имеет ни малейшего отношения, ни к науке, ни к реальности. Это спекуляция на тему счастья. Психологи, которые этим занимаются, как правило, не знают ни анатомии, ни физиологии мозга. И более того, что самое обидное, они повторяют как заклинание имя великого Павлова! Все эти популистские лженаучные откровения далеки от материалистического понимания мира, в котором мы живём. А известно ли вам, что Иван Петрович в своей лаборатории даже запретил произносить психологические термины?!

Не успела Ануш ответить, как встал Председатель и громко произнёс:

–Уважаемый! Зачем же кричать из зала? Представьтесь, пожалуйста!

– Ваганов Юрий Леонидович, физиолог из Хабаровска. Временно не работаю. Хорошо бы, чтобы соискатель, прежде чем выходить на трибуну, познакомилась поподробнее с работами Павлова, Анохина, Орбели, Быкова, наконец.

– Научитесь вести себя на Учёном совете. У нас не принято выкрикивать с места. Если захотите выступить, вам предоставят такую возможность. А пока, будьте добры, предоставьте Сирануш Арменаковне возможность завершить свой доклад.

Но Ануш всё же сочла необходимым ответить гостю из Хабаровска.

– Известно, – спокойно прозвучал её голос, – что Иван Петрович умел признавать и исправлять свои ошибки. В данном случае я вас знакомлю с хрестоматийными его выводами. В них нет моих домыслов и, тем более, смелых идей. Я приводила данные последних работ наших и зарубежных психологов…

– Но это спекуляция, которая возникает от необразованности! – вновь огрызнулся оппонент.

– Психология предлагает человеку думать о себе как о сложном, загадочном существе, с психикой, с подсознанием, – продолжала Ануш, решив больше не обращать на выкрики этого человека. – Знаете ли вы, что на обращенный к Павлову вопрос о том, как он относится к работам австрийского психоневролога Зигмунда Фрейда, Иван Петрович ответил буквально следующее: «Мы с Фрейдом делаем одно и то же дело. Изучаем работу мозга. Я копнул неглубоко и уже вижу свет в конце тоннеля. Фрейд же стал копать вглубь и добрался до подкорки. Света он пока не увидел».

Иван Петрович ясно понимал единство психического и физиологического. Считал, что сознание, мышление есть функция мозга, что психическое и физиологическое – это разные стороны одного и того же явления. Говорил о том, что наступает естественное и неизбежное сближение субъективного с объективным. И всякое способствование этому сближению есть важная задача будущего науки. Он высоко ценил «богатырскую работу» психологов. Говорил, что не отрицает психологии, но полагал, что важнейшая роль должна принадлежать физиологии.

Позволю себе снова процитировать его: «Приближается важный этап человеческой мысли, когда физиологическое и психологическое, объективное и субъективное действительно сольются, когда фактически разрешится или отпадёт естественным путём мучительное противоречие или противопоставление моего сознания моему телу». А жуликов и шарлатанов можно найти в любой специальности.

– Может, вы ещё скажете, что Иван Петрович верил в Бога? – не унимался оппонент, не обращая внимания на предупреждающие жесты председателя.

– Иван Петрович в Бога не верил, – ответила Ануш. – Он говорил жене, что завидует её вере в Создателя, что религиозное чувство и настроение есть жизненная необходимость существования человека. Вера, по его мнению, помогает человеку в трудные, кризисные моменты жизни.

– Но зачем вы вынесли на защиту столь спорные и сырые материалы?

Чтобы прекратить эту неуместную перепалку, профессор Фёдоров снова встал и, строго посмотрев в сторону возмутителя спокойствия из Хабаровска, строго произнёс:

– Я же сказал, что вы, уважаемый, в прениях получите возможность выступить. Нам интересно знать ваше мнение. Но не мешайте работать.

Потом, повернувшись к Ануш, уважительно про-изнёс:

– Продолжайте, пожалуйста, Сирануш Арменаковна. У вас ещё есть пять минут. Их отняли у вас излишне эмоциональные и, будем считать, любознательные товарищи.

Ануш кивнула, и снова зазвучал её звонкий и чуть взволнованный голос:

– Как стать счастливым человеком? Что такое счастье? Удовлетворённость жизнью! Представления о том, что сознание и действительность – две не связанные между собой реальности, противоречат фактам и современной науке. Мысль – это импульс, энергия, способная материализоваться. Наше сознание и подсознание формируют реальность нашей жизни.

Вы можете быть здоровыми, счастливыми, успешными только в том случае, если воспринимаете мир позитивно и верите в себя. Вас предали? Вы перестаёте верить в искренность любви? Неверие в счастье, постоянное недовольство окружающими, работой, отсутствие мечты превращают человека в пессимиста, провоцируют болезни.

В нашей жизни нет ничего случайного. Всякое событие имеет свою причину. Случайность – это закономерность, причин которой мы не понимаем. Если вы постараетесь понять себя и своё прошлое, многое прояснится. А как только становятся ясными причины происходящего, появляется возможность изменить жизнь. Чтобы получить, надо отдать. Чтобы быть любимым, надо научиться любить самому. Мир существует и развивается благодаря наличию противоположностей. Всё познается в сравнении. Человек начинает стремиться к добру чаще всего после того, как столкнулся со злом, осознаёт ценность того, что имел, после утраты. Материальное изобилие и власть делают счастливым ненадолго. Однажды можно лишиться того, чем владел, разочароваться в ценностях, которым поклонялся.

Как же стать счастливым человеком?! Вечного и незыблемого счастья не существует. Человек чувствует себя счастливым, когда он осознаёт и реализует свои возможности, движется к цели, к мечте. Счастье – это любовь и дети, работа и преодоление, развитие и стремление, деятельность духа и творчество.

Потом, уже не обращая внимания на гостя из Хабаровска, Ануш перешла к заключительной части своего доклада.

Михаил Маркович удивился, как чувствует время его любимая. «Нет, её не собьёшь!», – подумал он.

Ануш стала говорить об условном рефлексе счастья. О том, что его нужно вырабатывать в течение жизни. Закреплять. Не дать угаснуть.

– К сожалению, многие врачи отрывают сознание от материального субстрата, – звучал её голос в полной тишине. – Из всего сказанного ранее следует, что стимулировать положительные эмоции гораздо сложнее, чем отрицательные. Человеческий мозг настроен на приём «внешней опасности». Плохое мы замечаем быстрее, чем хорошее. Надеясь на лучшее, ожидаем худшего. Напрасно боимся, тревожимся, волнуемся – губим здоровье. Причинами заболеваний могут являться не только плохая пища или микробы. Состояние психики иной раз причина недугов. Многие заболевания: гипертония и язвенная болезнь желудка, инсульт и инфаркт, рак, наконец, могут быть следствием печали, беспокойства, злобы. Эти чувства отравляют наш организм каждый день и каждый час. И наоборот, добрые, радостные, оптимистичные мысли способны не только укрепить здоровье, но и победить любой недуг. Мы то, что мы думаем! Именно мысли делают нас здоровыми или больными, счастливыми или несчастными, победителями или побеждёнными.

Коррекция психики позволяет победить болезнь. Надо думать о хорошем, мыслить позитивно! Всё в жизни взаимосвязано. Говорят же: «В здоровом теле – здоровый дух». Но, как оказалось, при хорошем настроении, при здоровом духе – здоровое тело! Отсюда моя рекомендация: думайте о хорошем. Об этом же писал поэт:

Не планируй неудачу –
          жизнь помчится кувырком!
Ты поставь себе задачу
          меньше думать о плохом!
Наши мысли матерьяльны
          – не надумывай беду!..
Лучше думай о хорошем…

И здесь началось нечто, что редко случается на защитах. Вдруг все стали спорить друг с другом. Одни поддерживали выводы Ануш, другие выражали сомнения. Приводили примеры из собственной жизни.

Профессор Фёдоров внимательно слушал эти выкрики. Он не помнил, чтобы при защите приводили в доказательство чьи-то стихи. Но никого не успокаивал, не требовал тишины. Хотел уловить в этом шуме отношение зала к заключительному тезису этой возмутительницы спокойствия.

Наконец, подняв руку, громко заявил, стараясь всех успокоить:

– Истину никогда и никто знать не может. Она, как горизонт, всё время ускользает. Но всегда нужно стремиться к ней. И, если хотите, стремление и путь к ней и есть счастье!

Посыпались вопросы, на которые Ануш спокойно и уверенно отвечала.

Заведующий кафедрой истории Сергей Николаевич Попов спросил, почему она ничего не сказала о ростовчанке Сабине Шпильрейн, которая немало сделала в разработке теории психоанализа.

Ануш спокойно ответила:

– Сабине Шпильрейн в работе была посвящена целая глава. Её роль в разработке метода психоанализа была высоко оценена ещё Зигмундом Фрейдом. Она сыграла решающую роль и в развитии Карла Юнга как психолога. Наконец, Сабина Шпильрейн немало сделала в русском психоаналитическом движении, оказала влияние на таких психологов, как Лев Выготский и Александр Лурия. В своих работах пыталась увязать психоаналитическую теорию с дарвиновской теорией эволюции.

Сергей Николаевич на вопрос Председателя, удовлетворён ли он, тихо ответил:

– Более чем…

Ануш села на место. Председательствующий пригласил желающих высказать своё мнение о работе доцента Бергман.

Выступающих было много. Говорили о значимости работы, о необходимости эти знания популяризовать. Рекомендовали издать методическое пособие.

Аспирант факультета психологии высказал мысль о том, что эту работу нужно рекомендовать нашим чиновникам во власти.

– Вспомните, что показывают нам по телевизору! – говорил он взволнованно. – Ментовские войны, кровь, насилие… Что пишут в газетах? Это не может у людей вызывать эмоциональный подъем, радостное восприятие жизни. Хроническая депрессия – вот чем больно наше общество. А мы ещё что-то говорим о здоровье нации!

– Идеи Сирануш Арменаковны, – говорил другой, – нужно широко распространять как профилактические рекомендации.

Но никто с серьёзными критическими замечаниями не выступал. Уж слишком авторитетными были оппоненты, которые дали высокую оценку исследованию соискательницы степени доктора наук из Ростовского университета.

Выступающие хвалили интересную, легко написанную работу, указывали на какие-то неточности, высказывали пожелания, но в заключение высоко оценили представленную к защите диссертацию.

Неожиданно к трибуне вышел оппонент из Москвы.

– Я с вами заочно знаком по вашим работам. Должен признаться, часто вас цитируют. Всегда восхищался лаконичностью и убедительностью ваших доказательств. Закончил своё выступление неожиданным предложением приехать в Москву поработать в лабораториях его института.

– Работа заслуживает не удовлетворительной, а отличной оценки! – сказал он в заключение.

В зале раздались аплодисменты.

Присутствующим было приятно, что так высоко оценил работу их коллеги учёный с мировым именем, академик Российской Академии Наук.

Потом предоставили возможность выступить гостю из Хабаровска, но он отказался.

При голосовании не было ни одного чёрного шара.

Арменак Григорьевич, опоздавший к началу и сидящий в проходе у двери, первый подошёл к дочери и, поцеловав её, поздравил с успешной защитой.

Подошёл и Михаил Маркович. Обняв жену, признался, что волновался больше, чем перед сложной операцией.



После защиты в ближайшем ресторане был банкет. Через час уже не говорили ни о новоиспечённом докторе наук, ни о её работе. Как всегда в таких случаях, гости разделились на группы по интересам и беседовали или спорили друг с другом, не обращая внимания на виновницу торжества.

– Дайте мне точку опоры, и я провозглашу тост, – вдруг громко объявил высокий черноволосый мужчина, чем-то напоминающий актёра Михаила Боярского. Это был профессор Сергиенко, приехавший из Петербурга, официальный оппонент.

– Защитив диссертацию, – произнёс он так громко, что все спорщики притихли, – вы приобрели своеобразную свободу. Но это кажущаяся свобода. Ещё Александр Сергеевич Пушкин говорил, что «иная, лучшая» потребна ему свобода, что внутренняя свобода важнее внешней.

Мы обычно занимаемся всем, кроме того, что нам поручено, – продолжал он. – Свободой нужно уметь пользоваться. И запомните, уважаемая госпожа Бергман, если кому-то нравится то, что вы делаете, это вовсе не означает, что вы кому-то в чём-то обязаны.

Поздним вечером, возвращаясь домой, Михаил Маркович тихо сказал:

– Я так рад за тебя, так горд тобой…

– Если бы не ты, – ответила Ануш, – всего этого бы никогда не было. Я всю жизнь стараюсь дотянуться до твоего уровня. Мне хотелось быть достойной тебя… Это не столько моя победа, сколько твоя. Ты меня слепил из того, что было. А потом такую полюбил…

– Не преувеличивай, родная, – произнёс Михаил Маркович. Глядя на лежащий на газонах ковёр жёлтых листьев, он вдруг проговорил: – «И всё же грустно мне, что не весна, а время листопада…»

Ануш посмотрела на него и, улыбнувшись, тихо ответила:

– О чём ты?! Всё у нас только начинается! Выше нос! Не ты ли меня этому учишь всегда?! Выше нос, любимый!