Гений-дилетант и его дедушка

ВЕЧНО У МЕНЯ СЛОЖНОСТИ с «основоположниками национальных школ»: их биографии не всегда отвечают простым и ясным патриотическим идеям, к которым их пытаются прилепить – то школьным, то канцелярским клеем.
А как быть? Основоположник венецианской музыкальной школы Адриан Вилларт был фламандцем, а создатель русской бытовой комедии Денис Иванович Фонвизин – немцем. Пушкин, творя русский литературный язык, думал по-французски. Гордость Польши Шопен – наполовину француз – и вовсе предпочитал творить в Париже. Михаил Иванович Глинка, потомок польского шляхтича, создавал русскую национальную оперу по законам Генделя и Моцарта. «Первый композитор Финляндии» Сибелиус был шведом; при этом заметим, что и династия шведских королей происходит от безродного гасконца.
В общем, как ни крути, а культурная история народов Европы переплетена настолько прихотливыми узорами, что к вопросу об «основоположниках» лучше подходить без чрезмерной расовой восторженности.
Может быть, всё стало проще в Америке? С Америкой нас и вовсе ждёт сюрприз.
Первой (и, кажется, единственной) американской оперой, прочно вошедшей в мировой репертуар, стала криминальная драма про негров, которую еврей-дилетант без академического музыкального образования сочинил в 1935 году. И в этой фразе что ни слово – то загадка.

СОГЛАСНО МЕТРИКЕ, Яков Гершовиц родился в Бруклине 26 сентября 1898 года и не видал ни черты оседлости, ни, тем более, настоящей нищеты. Зато его деду, российскому подданому Якову Гершовичу, всё это было куда как хорошо знакомо. Старший Яков рискнул и воспользовался тем «социальный лифтом», какой был ему доступен: добровольно прослужив 25 лет в царской армии, он получил право перемещаться и селиться где угодно в Российской империи. Поселился он в окрестностях самого красивого города – Санкт-Петербурга.
Увы – отец положил жизнь на то, что его сыну Мойше оказалось совсем не нужно. Во-первых, этот самый Мойше был влюблён в красотку Розу – дочь того меховщика Брускина, что как раз собирал чемоданы в Америку. Во-вторых, как полноценный гражданин, он в те годы подлежал обязательному призыву в армию. В отличие от отца, воинственного духа в Мойше не наблюдалось; да и, опять-таки, Роза!.. В общем, Мойше сказал Петербургу «прощай» и бросился через океан.
О судьбе и чувствах старого Гершовича нам, к сожалению, ничего не известно.
По прибытии в Нью-Йорк Мойше сделал всё необходимое: сменил имя на Моррис Гершвин, нашёл себе работу в обувной мастерской, разыскал Роуз Брускин и женился на ней. Второго ребёнка в семье назвали Яковом (в честь деда). В Америке он станет известен как Джордж Гершвин.

ВООБЩЕ-ТО ПИАНИНО КУПИЛИ для Айры, старшего брата. 10-летний Джордж считался в семье за балбеса, учился из рук вон плохо и целыми днями гонял по улицам. Но странное дело: Айра это пианино ненавидел, а вот Джорджа, ко всеобщему изумлению, от него было не оторвать. Он подбирал по слуху всё, что когда либо слышал. Родители согласились, чтобы он брал уроки.
Частные уроки – у самых разных преподавателей, среди них попадались довольно эксцентричные – и стали единственным музыкальным образованием для стихийного таланта Джорджа. Уже в 15 лет он получил работу «демонстратора» новых песен при музыкальном издательстве Джерома Ремика. В 17 лет Гершвин издал свою собственную первую песню: «Когда надо, так их нет, а когда есть, так их и не надо». Она длилась меньше двух минут и принесла счастливому автору 5 долларов. Через три года Гершвину удался национальный хит: песенка «Суани», сочинённая за 10 минут поездки на автобусе, провисела 18 недель подряд на первом месте в списках популярности, её ноты разошлись миллионным тиражом, а запись на пластинке – двухмиллионным. Никогда ни до, ни после Гершвин не добивался такого коммерческого успеха.
Сегодня эта песня слушается с трудом.
(Но не забудем, на дворе – 1920 год. Мойше Гершович-таки сделал правильный выбор… )
В последующее десятилетие Гершвин стал популярным и востребованным автором шлягеров для развлекательных спектаклей, а позже – бродвейских мюзиклов. Брат Айра частенько писал для него тексты и либретто. Так появились «Леди, ведите себя хорошо», «Забавная мордашка», «О, Кей!», «Девушка из шоу», «Девушка сходит с ума» и тому подобное. Почти всё имело успех у публики. Казалось бы, Гершвин нашёл себя, и тут бы и сказке конец.
На самом деле, всё интересное только начиналось.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ Джордж ощутил непреодолимый интерес к европейской классике, с одной стороны, – и к джазу, блюзам и прочей «чёрной» музыке, с другой. В начале 20-х он даже сочинил одноактную джазовую оперу про гарлемскую жизнь «Грустный понедельник». Опера с треском провалилась: кто ж мог предугадать, что это предвестница «Порги и Бесс»! Кроме того, посетители бродвейских шоу не были настроены на «грустное», а уж тем более «про негров». И действительно, зачем?..
Здесь возникает первая догадка: в Джордже внезапно пробудились гены дедушки Якова. А с ними – повышенный интерес к ущемлённой расе недавних рабов, певших ветхозаветные еврейские тексты под свои диковинные блюзы.
Кажется, неудача только подстегнула Гершвина, который пустился на новые эксперименты с удвоенным энтузиазмом.
В 1924 году он сочинил «Рапсодию в блюзовых тонах» для пианиста и оркестра Пола Уайтмена. Откровенно негритянская музыка, оформленная по всем правилам европейской классики – такого мир ещё не слыхивал! Яркая и элегантная, «Рапсодия» ушла довольно далеко от бродвейской «веселухи» и заинтересовала серьёзных музыкантов.
Впрочем, даже это не позволило Гершвину поучиться у «настоящих» мэтров. И Морис Равель, и Арнольд Шёнберг вежливо отказались: «Вы уже и так первоклассный Гершвин, зачем вам становиться второразрядным Равелем (Шёнбергом)?»... В 1928 году Гершвин даже совершил поездку в Париж, чтобы, по рекомендации Равеля, поучиться у Нади Буланже – безрезультатно! Буланже послушала 30-летнего американца минут десять, после чего мягко выпроводила под тем же предлогом, что ничему не сможет его научить.
Остаток парижских ночей Гершвин провёл в сомнительном обществе Хемингуэя, Эзры Паунда и Пикассо.
Поездку можно было бы считать неудачной, если бы не симфоническая поэма «Американец в Париже», ставшая её результатом.

И ВСЁ ЖЕ в Гершвине упрямо вызревал настоящий, крупный, «окончательный» проект. Он удалился в Южную Каролину изучать быт, нравы и музыку местного чёрного населения.  И вот в 1935 году состоялись две премьеры оперы «Порги и Бесс»: бродвейская (провал) и бостонская (сенсационный успех).
Дальнейшая судьба оперы известна: это первое в истории США представление, на которое допустили публику обеих рас (1936). Всемирное признание Гершвина «серьёзным» композитором (везде, кроме нацистской Германии). Статус единственной в своём роде народной драмы в промежутке между оперой и бродвейским мюзиклом. Одобрение таких авторитетных музыкантов, как Элла Фитцджеральд и Луи Армстронг, записавших дуэтную версию.
С другой стороны, с «Порги и Бесс» и впрямь не всё было ладно. Многие критики не без оснований сочли ее «неуклюжей смесью мюзикла и классики». Для «настоящей» оперы в ней было «слишком много отдельных песенных хитов», а для бродвейского мюзикла она была «слишком серьёзна». 
И – кто бы мог подумать? - рассвирепели даже негры. Они выступили против изображения их сплошь преступниками, наркоманами и никчёмными лодырями. «Расистские стереотипы» оперы резко осудил Дюк Эллингтон; позже Гарри Белафонте отказался сниматься в её экранизации. А уж усилия таких зловещих организаций, как American Civil Rights и Black Power, чуть было вовсе не выдавили «Порги и Бесс» из репертуара.
Гершвину, похоже, не могли простить жалости постороннего. Паниковский спросил бы его: «а ты кто такой?»
И здесь я снова предложу свою версию разгадки. 

ВОЗМОЖНО, ОНИ БЫЛИ ПРАВЫ и Гершвин действительно мало что понял в негритянской жизни, диалектах, психологии. Зато, вольно импровизируя на блюзовые темы, он – сознательно или нет – сочинил... еврейскую оперу!
Его Южная Каролина подозрительно напоминает одесский двор с рыбаками и биндюжниками. Мы можем ошибаться с мизансценой? Тогда вслушаемся в музыку! И мы поймём, что спиричуэл «It Take a Long Pull to Get There» - не что иное, как «Эвейну шалом алейхем».
Случайное совпадение? Скорее всего. Но вот Джон Парелс из «Нью-Йорк Таймс» докладывает, что мелодия знаменитой It Ain't Necessarily So напрямую заимствована из синагогального благословения Торы: «Барху эт-Адонай а-мевурах»!
  (Не веря ему на слово, смотрим сами: http://www.youtube.com/watch?v=w-bQsVDvjCk )
А что же самая главная музыкальная тема, звучащая по сюжету четыре раза, божественная Summertime? Это ведь чистой воды блюз, не так ли? Я и сам привык так думать.
Оказывается – не совсем. Старинная украинская колыбельная «Ой, ходить сон коло вiкон» звучит неправдоподобно похоже. Этой песней мама Роуз вполне могла убаюкивать маленького Джорджа.
В конце концов, даже Порги кидается вдогонку своей возлюбленной Бесс так же, как когда-то Мойше спешил через океан за Розой.

Это, конечно, всего лишь гипотеза. Тут важно не увлекаться погоней чрезмерно – а то дойдём до того, что Гершвин инсценировал не роман Хейуорда, а рассказы Бабеля.