Пещера времени

Удивительна изобретательность реальной жизни, которая с непринуждённой лёгкостью затмевает самые смелые фантазии беллетристов. Это она, не задумываясь о последствиях для людей, сочетает несочетаемое и заставляет параллельные линии пересекаться. Нам остаётся лишь следить внимательно за линиями жизни и смерти.

ФРАНЦИЯ. Июнь 1940 года. Немецкая армия, с лёгкостью, изумлявшей ветеранов прошлой войны, приближалась к Парижу.
7 июня закрылась еженедельная русская газета «Возрождение» – старейший печатный орган русской эмиграции. В «Возрождении» публиковались Иван Бунин и Константин Бальмонт, Александр Куприн и Владимир Набоков-Сирин, Надежда Тэффи и Зинаида Гиппиус, Антон Деникин и Пётр Врангель, Игорь Северянин и Зинаида Шаховская. Литературной критикой руководил Владислав Ходасевич; отделом же публицистики заведовал литератор Лев Дмитриевич Любимов – сын бывшего помощника статс-секретаря Государственного совета Дмитрия Любимова.
Среди парижских эмигрантов Любимов, генеральный секретарь Национального объединения русских писателей и журналистов, слыл скандальной и одиозной личностью. Главной же его страстью была восторженная любовь к Гитлеру и Третьему рейху. Кумир приближался с каждой минутой и тучное, потное тело Льва Дмитриевича, ворочаясь в душной парижской ночи, не находило себе покоя. Скорее бы уж.
Той же ночью на юго-западе страны, в департаменте Дордонь, разразилась гроза. Случилось так, что в одну из самых высоких сосен, покрывавших склон известнякового холма на реке Везер, ударила молния. Пробитая огнём насквозь, сосна тяжело осела и рухнула навзничь, выворачивая корни из-под земли. С того момента в мире что-то неуловимо изменилось: теперь оттуда, из-под корней, напряженно глядел чёрный глаз глубокого отверстия.

22 ИЮНЯ Франция капитулировала. Стоя на Монмартре и любуясь парижской панорамой, Гитлер продиктовал своим летописцам: «Увидеть Париж было мечтой всей моей жизни. Не могу выразить, до чего же я счастлив, что эта мечта сегодня сбылась!» Где-то внизу находился Дмитрий Любимов, который, глядя на холм, мог бы повторить те же слова про Гитлера.
Не будем судить его слишком строго: сам товарищ Сталин назвал тогда падение Парижа «справедливой победой над французским империализмом», а наркоминдел Молотов поздравил Риббентропа сердечной телеграммой.
О «Возрождении» речи не уже заходило; зато в Париже возник коллаборационистский журнал «Же сюи парту» (Le suis partout). Это был надёжный, идеологически безупречный нацистский рупор, выражавший главным образом преданность фюреру и оголтелый антисемитизм. Вскоре Дмитрий Львович уже сотрудничал в этом журнале – от всей души.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ жизнь продолжалась и французские дети продолжали играть в те же игры, что и раньше. 12 сентября четверо деревенских мальчишек – их звали Марсель Равида, Жак Марсаль, Жорж Аньель и Симон Коенка – наткнулись на узкий лаз, появившийся в земле после падения сосны. Внутри они увидели такое, что стремглав побежали к учителю по имени Леон Лаваль и рассказали ему всё. Тот разыскал антрополога и геолога Анри Брейля, который уже 21 сентября примчался в пещеру в сопровождении четверых других специалистов. Все единогласно подтвердили: это сенсация. Найдена пещера первобытного человека, которой – навскидку – десять, а то и двадцать тысяч лет; внутри же находятся уникальные, великолепно сохранившиеся наскальные изображения, которые полностью переворачивают представления о доисторическом искусстве. Эти быки, олени, зубры, дикие коты были нарисованы с таким мастерством, с таким знанием анатомии, с такой любовью, каких трудно было ожидать от столь далеких предков. И если не брать в расчёт гипотезу о творчестве внеземных цивилизаций, то оставалось признать: пещерный человек был намного «умнее», чем о нём привыкли думать.
Так была открыта пещера Ласко, которую Брейль назвал «Версалем», а другие – «Сикстинской капеллой» первобытной живописи.
Кто были эти люди, которые так мастерски рисовали зверей в кромешной темноте и пользовались приёмами перспективы, не освоенными европейскими художниками до эпохи Ренессанса? Современная наука относит их к солютрейской культуре позднего палеолита, которая датируется 18-15 тысячелетиями до нашей эры. Это то время, когда на склонах Пиренеев можно было увидеть и северного оленя, и зубра, и… страшно сказать, но на одном изображении в пещере Ласко совершенно отчётливо виден единорог.
Как же этим изображениям удалось сохраниться? Ответ простой: Ласко – сухой футляр, который все это время был герметически закупорен слоями водонепроницаемого мрамора. Вода не проникала в пещеру вовсе, а благодаря этому не возникало ни губительных кальцитовых отложений, ни грибковой флоры.

ЧТО ЖЕ ДО САМОЙ ЖИВОПИСИ, то мы возьмём на себя смелость привести цитату из увлекательной книги «Искусство древнего мира» (Москва, «Просвещение», 1971 г):
«Живопись эта столь выразительна, что кое-кто даже усомнился в ее подлинности, высказав предположение, вскоре полностью опровергнутое научной экспертизой, будто это – творения современных нам живописцев, пожелавших посмеяться над легковерной толпой... <>
Силу зверя, его величие, как бы самую душу его, красоту зверя в беге, в порыве и в покое, власть зверя, его вечное и грозное присутствие в окружающем мире — вот что пожелали передать и передали с законченным мастерством живописцы пещер позднего палеолита.
Сотни фигур, обведенных темными контурами, желтых, красных, коричневых, писанных охрой, сажей и мергелем, украшают стены пещеры Ласко: головы оленей, образующие поразительно изящные декоративные фризы, козлы, лошади, быки, бизоны, носороги, почти в натуральную величину.
Взгляните на эти морды быков... <> Нам не представить себе более разительного образа бычьей силы, самоутверждения зверя перед лицом созерцающего эту мощь человека. Скупые штрихи, передающие и упорный бычий взгляд, и мясистые бычьи ноздри, и огромные прямые рога, в которых власть и незыблемая уверенность всей фигуры обретают свое увенчание. <>
Фигуры, разбросанные по стенам, не связанные друг с другом, не образующие общей живописной композиции, но каждая в отдельности представляющая вполне законченную композицию, иногда написанные одна поверх другой, словно в каком-то вдохновенном, все себе подчиняющем порыве.
Юность человечества!»
Не правда ли, красиво написано? Поэтично и со знанием дела одновременно. Кто же автор этого труда?
Сейчас перед нами пересекутся параллельные линии, и сказать, что мы будем удивлены – значит ничего не сказать. Это Лев Дмитриевич Любимов.
Да-да. Тот самый.
Мы с вами стоим у входа в ещё более таинственный лаз, чем у пещеры Ласко. Нервных просим удалиться.

ЧТОБЫ НЕ ГАДАТЬ НА КОФЕЙНОЙ ГУЩЕ, попросим помощи у двух свидетелей. Первым станет Александр Александрович Угримов (1906-1981) – русский агроном и переводчик, который эмигрировал с родителями на знаменитом «философском пароходе» в 1922 году, а во время немецкой оккупации стал героем французского Сопротивления – за что был сначала награждён Французским военным крестом, а в 1947 году (скорее всего, по требованию Сталина) принудительно выслан в СССР в числе русских эмигрантов, «представляющих опасность для Франции».
Эта история французского предательства ещё ждёт своего дотошного исследователя.
Вместе с героем-«резистантом» в Москву следовал и коллаборационист Любимов. Мы вправе предполагать, что он стал добычей ликующих сотрудников госбезопасности как очевидный «пособник врага», не правда ли? Но это именно Угримов, прожив всего 3 месяца в Москве, отправился в воркутинский особлаг по статье пятьдесят восемь-четыре (10 лет исправительно-трудовых лагерей с конфискацией всего имущества, жене – 8 лет лагерей).
А что же наш шер ами, Любимов?..
«Из всей нашей группы, кроме нас, оставался в Москве только Лев Любимов. Он тоже по-своему хватался за прибрежные сучки и, в конце концов, ухватился, остался навсегда, солидно устроился, и ничего плохого с ним не приключилось. Как-то раз я встретился с ним в арбатском кафе и он рассказывал свои странные похождения... <> Им сразу заинтересовались в славянском и антифашистском комитетах, и это вполне естественно при его больших способностях, гибкости.
Как-то раз...<> мне позвонил Пронин из переселенческого отдела. «Вы хорошо знаете Любимова?». «Конечно, довольно хорошо». «А это он писал в газете “Возрождение” и в “Je suis partout”»? Деваться было некуда: я подтвердил... <> ...но высказал свое убеждение в полной искренности теперешней позиции Любимова и в понимании им своих ошибок. <> Любимов говорил, что потом, когда стали нас сажать, он ходил и спрашивал знакомых: «Почему меня не арестовывают?». «Не волнуйтесь, – мог ему ответить некий голос, – когда надо будет, посадим!». Но не понадобилось.»
(Угримов А. А. «Из Москвы в Москву через Париж и Воркуту», Москва, 2004.)
Угримовых реабилитировали и выпустили в 1954 году. В 1966 году Александр Угримов познакомился с Александром Солженицыным и внёс свою долю в создание информативной базы к «Архипелагу».

ТЁМЕН, УЗОК ВХОД В ЭТУ ПЕЩЕРУ. В ней нечем дышать. Нам остаётся только гадать, какие услуги должен был оказать Любимов госбезопасности, чтобы его и пальцем не тронули. Этих наскальных рисунков нам пока не разглядеть. Мы знаем, что он жил-поживал в Москве, издал мемуары о парижских эмигрантах («На чужбине»), писал хорошие книги по истории искусств и однажды подал заявление о приёме в Союз писателей.
И вот тут нам неожиданно предлагает помощь другой автор: Владимир Солоухин.
«...Принимали в Союз писателей Льва Дмитриевича Любимова. Никаких проблем вроде бы не было. Роман опубликован в «Новом мире». Издавался отдельной книгой, издаются и другие искусствоведческие книги, и все это на хорошем профессиональном уровне.
   Ставим вопрос на голосование.
   – Минуточку, – сказал Виктор Николаевич <Ильин, оргсекретарь московской организации СП> и исчез. Откуда-то из своих сейфов и картотек он принес какие-то листочки.
   – Цитирую, – сказал Виктор Николаевич, – газета «Возрождение». 1941 год. Париж. «Гитлер – наше спасенье, наше солнце, Гитлер – наша надежда…» Лев Любимов.
   – Ну так что, – горячился Любимов. – Да, я это писал. В свое время. Я и не скрываю, но после этого я писал многое другое…
   Так-то так. Но вопрос о приеме Любимова в СП СССР после этих цитат отпал сам собой.
   Потом уж я узнал, что Лев Дмитриевич не просто печатался в «Возрождении», но заведовал в этой газете отделом публицистики. Переход в СП СССР был бы слишком резок.
(Владимир Солоухин, «Чаша»).
Это свидетельство не безупречно: мы только что проследили, что «Возрождение» было уважаемым изданием, где сотрудничали лучшие люди России – не чета Любимову; и вообще в 1941 году никакого «Возрождения» уже не существовало. Был «Же суи парту» – вот там подобное могло появиться.
Но факт остаётся фактом: Родина простила и подкормила, но чересчур заноситься не дала.

С момента открытия пещеры Ласко для публики шедевры пострадали так сильно, что её вынуждены были закрыть вновь, а неподалеку выстроили бетонное строение с копиями изображений, Ласко-2. Злые языки утверждают, что если современный гомо сапиенс больше не никогда полезет в Ласко, то она просуществует еще миллионы лет, а вот если в Ласко-2 отключить подачу электричества, то она сгинет всего за год.
Но где, за какие деньги удастся увидеть стены той страшной пещеры, на стенах которой выбиты имена не только безвинно страдавших борцов, но и сыто-безмятежных лакеев, но и добродушных стукачей?.. Вряд ли это мы узнаем. Ясно одно: вся информация о том, «кто был кто», хранится в незримых до срока пещерных архивах, и однажды какой-нибудь расшалившийся школьник отыщет спрятанный вход.