Бесплодные усилия нелюбви

В НАЧАЛЕ XIX ВЕКА закона Мёрфи ещё не существовало; точнее, он ещё не был окончательно сформулирован. Но вечером 20 февраля 1816 года на сцене римского театра «Арджентина» отказало всё, что только могло отказать, словно сам враг рода человеческого разыграл свою собственную комедию-буфф - чтобы и погубить спектакль, и схоронить его автора под обломками надежд.
Перед началом премьеры сияющий от гордости композитор по традиции занял своё место в оркестре. Молодой человек выглядел весьма живописно: на нем был красновато-коричневый костюм с золотыми пуговицами, подарок с чужого плеча. В зале раздался издевательский смех, переходящий в свист.
Позже очевидец событий, французский писатель Алексис Жакоб Азеведо, пояснит: «Сторонники старых композиторов были слишком консервативными и не могли даже предположить, будто человек, носящий костюм такого цвета, способен обладать хоть малейшим проблеском гениальности».
Если это так, то нам придется заключить, что «консервативные» театралы XIX века по части благовоспитанности приближались к пьяницам из салунов Дикого Запада. Но дальше всё пошло ещё хуже. 
В первом акте на сцену вышел певец, игравший комического злодея. Стараясь понравиться публике, он эффектно передвигался по сцене, но совсем не смотрел себе под ноги. В конце концов бедняга споткнулся и рухнул на пол. На этот раз публика разделилась на две группы: простодушные гоготали от восторга, а более утончённые ценители искусства начали громко возмущаться низкопробностью таких шуток. Ни тем, ни другим не пришло в голову, что несчастный поранил лицо и чуть не сломал себе нос, но при этом героически продолжал исполнять свою роль.
Скрючившись за цимбалами, автор хмурился и сжимал кулаки, но ничего не мог поделать. Публика словно с ума посходила. В первом акте освистали примадонну, следом за ней и других актёров. А ближе к концу случилось нечто, и вовсе непотребное: на сцене объявился кот и, цинично посверкивая круглыми глазами, полностью завладел инициативой.
Сначала с котом в честном поединке сошёлся Главный Герой: размахивая руками, топая ногами и шипя, он вытеснил хвостатого интригана за кулисы. Но лишь стоило ему продолжить пение, как негодник вернулся на  сцену с другой стороны и, словно ища поддержки, запрыгнул на руки к Главному Мерзавцу. Тут уже на сцену ввалилась вооружённая охрана, храбро стуча сапогами и звеня саблями. Началась погоня. Кот маневрировал, искусно избегал пинков и скакал по голым плечам визжавших певиц, которые и сами уже от ужаса пытались запрыгнуть к кому-нибудь на руки. Зал ревел, мяукал, аплодировал коту. Для любого композитора это стало бы катастрофой; для некоторых – поводом для самоубийства.
Молодой человек в немодном костюме зевнул и, с равнодушным выражением лица, зашагал к выходу. Прямо из театра он направился домой.
Когда всё закончилось, истерзанная слезами примадонна поспешила к нему – чтобы утешить и, может быть, даже вытащить из петли. Она застала его не только в живых, но и безмятежно спящим. 
Вот при каких неблагоприятных обстоятельствах пришла в этот мир одна из самых популярных опер – «Севильский цирюльник». Молодым человеком в «чичиковском» костюме был Джоаккино Россини.

Позже мнения разделились.
    Стендаль: Россини сделал пять опер, как всегда копируя... Что касается «Цирюльника» – сплавьте четыре оперы Чимарозы и две Паизиелло с симфонией Бетховена, оживите все это посредством восьмых и множества тридцать вторых нот, и вы будете иметь «Цирюльника».
    Бетховен: – А, Россини... Так это вы – автор «Севильского цирюльника»? Поздравляю... Его будут исполнять, покуда жива итальянская опера!
    Верди: По своему обилию идей, по яркости комического звучания и правде декламации «Севильский цирюльник» является самой прекрасной из всех существующих опер буффа.
    Джованни Паизиелло: Россини – непристойный композитор!
    Джузеппе Радичотти: У Россини было не более девятнадцати или двадцати дней на сочинение. Таким образом, шестьсот бессмертных страниц этого шедевра были задуманы и сочинены за период времени, необходимый быстрому переписчику, чтобы скопировать их! Настоящее чудо!
    Сам Россини: – И я вас уверяю: если после меня хоть что-то останется, то это будет второй акт «Вильгельма Телля», третий акт «Отелло» и «Севильский цирюльник»... целиком.

Итак, первое представление провалилось. Но так уж ли сильно здесь сработал «закон Мёрфи»? Пожалуй, что нет; иначе ему суждено было бы стать «законом Россини». В нашем же случае отчётливо видны действия сторонней силы.
Мы уже назвали эту враждебную силу по имени: синьор Паизиелло.

ДЖОВАННИ ПАИЗИЕЛЛО был неаполитанский композитор с мировой известностью: его при жизни считали и называли великим. За свою долгую карьеру он написал 94 оперы и, как мастер итальянской комедии, оказал заметное влияние на формирование вкусов Моцарта. Императрица российская Екатерина сделала его своим придворным композитором, и Паизиелло в течение добрых 12 лет возглавлял российскую музыкальную жизнь; при нём открылся Каменный театр. Именно в Петербурге появились его оперы «Служанка-госпожа» (1781) и «Севильский цирюльник» на сюжет Бомарше (1782).
После России Паизиелло получил признание в Вене; ему благоволил Наполеон; в общем, Паизиелло заслужил и любовь современников, и почитание потомков.
Но тут вмешался пресловутый «конфликт поколений».
Представляете, каким напыщенным и пошлым попугаем выглядел Чацкий в глазах поколения Фамусова? Примерно так же почтенный Джованни Паизиелло взирал на Джоакино Россини – то была опасная смесь ненависти, ревности и презрения. Пижон и нахал, который никогда всерьёз не учился музыке, а только и делал, что пачкал чернилами горы нотной бумаги, угождал непритязательной толпе да прыгал по дамским спальням. И этот нахрапистый выскочка набирает в Италии всё больше популярности?? Куда катится страна и мир?..
К сожалению, синьору Паизиелло в описываемые нами времена было 75 лет, и уже ничто на свете не смогло бы примирить его с существованием Россини.
Тем временем, Россини отнюдь не стремился ни унизить обидчивого старика, ни нажить смертельного врага с огромным числом приверженцев. Когда ему стало ясно, что придётся срочно сочинять оперу на сюжет Бомарше, он написал Паизиелло письмо, в котором постарался заблаговременно разогнать тучи над головой. Сам Россини, уже будучи в летах, описывал это так:
«Я написал письмо Паизиелло, сообщив ему, что не хочу вступать с ним в состязание, вполне сознавая его превосходство, но просто хочу поработать над понравившимся мне сюжетом и, насколько возможно, избежать некоторых положений его либретто. Приняв такие меры, я надеялся оградить себя от нападок его друзей и почитателей. Как я ошибался!»
Чувствуя, что этого недостаточно, Россини и его либреттист Стербини изменили название оперы и, в качестве предисловия к либретто, поспешили опубликовать «Обращение к публике»:
«Комедия синьора Бомарше... переработана в комическую драму под названием «Альмавива, или Тщетная предосторожность». Это сделано с целью убедить публику в чувстве уважения и почтения, испытываемого создателем настоящей драмы по отношению к знаменитому Паизиелло, создавшему произведение под оригинальным названием... Синьор маэстро Джоакино Россини, дабы не заслужить упрека в дерзких помыслах соперничать с бессмертным предшественником, настоятельно потребовал, чтобы «Севильский цирюльник» был снабжен заново написанными стихами и чтобы к нему были добавлены новые сцены для музыкальных номеров, которые отвечали бы современным театральным вкусам, столь изменившимся с того времени, когда писал свою музыку прославленный Паизиелло».
Вот уж действительно, тщетная предосторожность! Видимо, Россини всё-таки навлек на себя упрёки в дерзких помыслах, потому что премьера «Альмавивы» была сорвана паизиеллистами на самом что ни на есть профессиональном уровне.
«Как только появилась моя опера, они, словно дикие звери, набросились на молоденького безбородого маэстро, и первое же представление вызвало бурю. Однако меня это не слишком беспокоило, и, пока зрители свистели, я аплодировал исполнителям».
Дальнейшее принадлежит истории. «Севильский цирюльник» Паизиелло безнадёжно забыт: вернувшая себе изначальное название опера Россини – состряпанная второпях и в крайне нервозной обстановке, содержащая кучу самоцитат и даже немного прямого плагиата! – оказалась настолько живой, естественной и прекрасной, что состязаться с нею было уже никому не под силу.
Включая и самого Россини.

ЕСЛИ МЫ пожелаем узнать, где же в «Севильском цирюльнике» слышны заимствования, то возьмём презанятную книгу Герберта Вайнстока (Herbert Weinstock) «Джоаккино Россини. Принц музыки»:
«...Увертюра использовалась для «Аврелиана в Пальмире» в 1813 году, с небольшими изменениями для «Елизаветы, королевы Английской» в 1815 году и, возможно, для «Странного случая» в 1811 году». Кроме того: «…мелодия из «Брачного векселя»... мотив из «Синьора Брускино»... два фрагмента из «Аврелиана в Пальмире»... мелодия из кантаты «Элье и Ирена»... два фрагмента из «Сигизмондо».
Из других композиторов:
«Из Гайдна «Времена года», – мотив арии Симона в части аллегро трио второго акта со слов Фигаро «Тише, тише, осторожней...», из «Весталки» Спонтини (финала второго акта) – мелодия финала первого акта со слов «Мне кажется, что моя голова лежит на ужасающей наковальне».
И дальше:
«…Cписок «заимствований» недостаточен для того, чтобы объяснить быстроту, с которой Россини сочинил «Цирюльника»... Автограф партитуры, хранящийся в Болонье, полностью написан рукой Россини и явно написан последовательно... Мы должны принять к сведению тот факт, скорее удивительный, чем невероятный, что Россини сочинил и оркестровал «Севильского цирюльника» менее чем за три недели».

НО ОТКУДА ЖЕ, откуда был тот костюм, который оскорбил чувства римских меломанов? Конечно, клака паизиеллистов готова была освистать что угодно, но именно этот костюм достался Россини в подарок от нового заказчика десяти будущих опер, антрепренёра Доменико Барбаи. И если, как шептались завистники, Россини ничего не стоило «отбить» у Барбаи красавицу Изабеллу Кольбран (будущую мадам Россини), то что нам говорить про какие-то там костюмы?..
«Нет ничего невозможного» – так, пожалуй, прозвучал бы «закон Россини», если бы тот сподобился его сформулировать.
Против такого даже Мёрфи, легендарный пессимист, был бы совершенно бессилен.