Второй

Сегодня непростой день: нужно поговорить о необычной опере, которая была написана по сюжету своеобразной театральной пьесы – которая, в свою очередь, описывала уникальную биографию сына самого необыкновенного отца... и на ходу, не сбавляя скорости, ещё и вступиться за поруганную честь благородных дам!
Времени у нас немного, так что сразу и начнём.

Династия
УТРОМ 20 МАРТА 1811 ГОДА Париж содрогнулся от залпа сотни пушек: так городу и миру возвестили, что у Наполеона Бонапарта теперь есть сын и наследник, а у самой Франции появился будущий император. Судьба страны, так беспокоившая великого человека, оказалась снова в надёжных Божьих руках.
Сколько волнений, сколько разочарований и недоумений осталось позади! Пришлось расстаться с когда-то столь любимой, а ныне ненавистной Жозефиной: она так и не подарила Империи наследника. И только женившись на Марии-Луизе Австрийской, дочери императора Франца I, он наконец сделал единственно правильный ход.
Ребёнок рождался трудно, но на свет появился 4-килограммовым (да, он никогда не будет коротышкой, как его венценосный отец, а к 17 годам достигнет 180 см, роста гренадёра).
9 июня 1811 года в Соборе Парижской Богоматери крестили новорождённого Бонапарта. Ему досталось имя Наполеон-Франсуа-Шарль-Жозеф. Австрийский посол во Франции князь Шварценбергский сообщил своему шефу, министру иностранных дел фон Меттерниху: «Церемония крещения была красивой и впечатляющей; когда же император принял младенца из рук благородной матери и дважды поднял его вверх, дабы продемонстрировать толпе, повсюду разразились громкие аплодисменты, а в лице и во всем виде монарха читалось огромное удовлетворение, охватившее его в этот торжественный момент».
Согласно 9-му параграфу 3-й главы тогдашней конституции младенец, едва вздохнув, стал наследным императором Франции Наполеоном Вторым. Но кроме этого отец пожаловал ему титул короля Римского – тем самым уж заодно позаботившись о будущем Италии. Гувернанткой мальчику назначили почтенную супругу обер-камергера Франции, мадам де Монтескью: преданная Бонапартам всей душой, она первым делом собрала коллекцию книг по философии, богословию и военному делу (всё, что полагается знать монарху).
Целую неделю во всех церквах от Парижа до самой захудалой деревни пели латинский гимн «Тебя, Бога, славим», целую неделю из бочек лилось вино. Будущее обещало Франции богатство, могущество и стабильность.
Через три года всё внезапно рухнуло.

Война
ДА И ДВУХ ДАЖЕ ЛЕТ НЕ ПРОШЛО, как от несокрушимой французской армии остались жалкие останки «русской кампании», а ещё через год не стало и самой империи, которой полагалось бы править. 4 апреля 1814 года побеждённый Наполеон отрёкся от трона и титула в пользу трёхлетнего сына и, формально говоря, в этот день малыш стал императором и пребывал таковым ровно два дня. 6 апреля коалиция победителей принудила Наполеона унизиться повторно, на этот раз безо всяких условий и без права на сохранение династии. По Фонтенблоскому договору от 11 апреля младенец получил утешительный титул герцога Пармского.
Но всё было кончено. Бедняжка Мария-Луиза, которая затруднялась понять, отчего все вокруг стали так громко кричать и размахивать руками, пометалась между замками Рамбуйе и Блуа и сочла за благо вернуться в Вену, к любящему отцу. Почему родная Австрия оказалась страной-победительницей и заклятым врагом её первого мужа, было ей не очень понятно. Но в Вене с нею разговаривали по этикету, там были клавесины, пикники и модные вальсы Штрауса. Там была жизнь. С матерью проследовал и бывший наследник.
Нельзя сказать, чтобы Наполеон-отец не тяготился судьбою сына. Во всяком случае, победно ворвавшись в Париж на «Сто дней», император первым делом восстановил ребёнка в наследных правах (разумеется, мальчик и тогда ничего об этом не узнал); проиграв же решающую битву под Ватерлоо, он снова был вынужден отречься и снова сделал это в пользу сына. Второе «царствование» Наполеона II продлилось вдесятеро дольше первого: двадцать дней. Но в планах правительственного комитета были Бурбоны и возвращение Людовика XVIII, а вовсе не Бонапарты. Поэтому «император» продолжал бегать по дворцу Шёнбрунн под Веной и играть в солдатики.
Впрочем, ему всё же зачлись 22 дня формального царствования: следующий на троне Бонапарт принял титул Наполеона III, признав таким образом несчастного кузена своим предшественником.

Мир
А ГЕРЦОГ ПРОДОЛЖАЛ расти и взрослеть в Шёнбрунне. Его жизнь, сколь она ни описана, очень сложно себе представить. Этот мир представлял собой палату сознательной шизофрении в сумрачном царстве недомолвок и двоемыслия. Он вроде бы и знал, что сын Наполеона Бонапарта; но взрослые звали его на немецкий лад Францем, слово же «Наполеон» произносили как неприличное и не иначе, как шёпотом.
Франц знал, что его отец был величайшим полководцем и первым монархом Европы, и благоговейно изучал военное дело, чтобы самому восстановить справедливость в будущем. Он изучал боевые операции, задуманные и исполненные отцом. Но о том, что сам является живой бомбой с часовым механизмом, способной взорвать Европу, он, похоже, не догадывался. Он вообще не был по натуре ни политиком, ни интриганом. Наивный и восторженный подросток, он мечтал о том, как мир его когда-нибудь полюбит – и не понимал, что для этого ему пришлось бы сжечь Вену.
На этого мальчика надеялись и молились бонапартисты во Франции. С него же не спускал глаз всесильный австриец, министр иностранных дел князь фон Меттерних. Тот прекрасно понимал, какой ценный и опасный «груз» расхаживает по венским дворцам и уже просится служить в действующей армии. Для Австрии герцог Франц был Железной Маской, а в переводе на современный язык ещё и ядерным чемоданом с красной кнопкой. Вот как описывает логику Меттерниха Эдмон Ростан:

    Ах, как он помогает мне держать
    Всю Францию в руках, он и не знает,
    Мой маленький полковник! Стоит ей
    Забыть немного Меттерниха... раз –
    Его я вынимаю из коробки,
    А только всё пришло в порядок – два! –
    Его опять в коробочку я прячу... (пер. Щепкиной-Куперник)

Меттерних исправно «вынимал» принца «из коробки» – прежде всего, чтобы никого не злить раньше времени. Блестящий политикан, он задаривал всех обещаниями, а подростку кидал мелкие подачки, не уступая ни пяди в главном. Да, в нем души не чает дед-император, сделаем ему приятное: подарим мальчишке герцогство Райхштадское, пусть красуется. «Франц Райхштадский», великолепно звучит! Уж точно лучше, чем «Наполеон Второй, император Франции». Вот этого нельзя допустить, любой ценой.
Желает стать полководцем? Да на здоровье! Пусть командует батальоном австрийцев. Но держать его подальше от настоящей политики и реальных боевых действий. Просится в «дело»? Да кто ж его пустит, он же наш любимый маленький принц! Забота и ещё раз забота.
И даже когда герцог попросился служить в Италию, где надеялся избавиться от мучившего его кашля – Меттерних не дал этому случиться. Действительно ли он берёг юношу от опасностей воинской службы? Надеялся ли на ускоренное разрушительное действие туберкулёза? Однозначного ответа у историков нет. Меттерних настолько искусно выкручивался из самых затруднительных положений, что он и перед потомками чист, не придраться.


Смерть
ХОДИЛИ СЛУХИ, будто бы Меттерних отравил герцога мышьяком. Но этим слухам нет подтверждения, и вряд ли мы когда-нибудь узнаем правду. С одной стороны, сын Наполеона был в его руках этаким «неразменным пятаком», способом выгодно торговаться в любом вопросе. С другой стороны, так не могло продолжаться вечно: юноша взрослел и явно не собирался гарцевать на деревянной лошади среди пыльных фрейлин и оловянных солдатиков. В один прекрасный день он напялил бы эту ужасную чёрную двууголку... и лучше не думать о том, что воспоследовало бы за этим. Получается, что избавиться от Франца тоже было в интересах Австрии.
Злосчастного юношу ждал очередной удар судьбы.
Выяснилось, что его родная мать всегда любила не Бонапарта, а генерала фон-Найперга (во французском произношении Нейпер), от которого родила двоих незаконорожденных детей. Друг герцога Антон фон Прокеш-Остен вспомнил такие его горькие слова: «Когда бы моей матерью была Жозефина, отец никогда бы не сгинул на Св. Елене, а я бы не торчал в Вене. Мать моя добра, но слаба; она была недостойна отца».
Незадолго до смерти, задыхаясь от приступов туберкулёза, герцог сказал: «Год рождения, год смерти – вот и вся моя биография».

И даже после того, как «Орлёнок», так стали его называть бонапартисты, пробыл больше века среди мёртвых, его настигла ещё одна неприятность. Демонстрируя маниакальную настойчивость, она снова пришла из Австрии...
В 1840 году король Луи-Филипп настоял, чтобы прах Наполеона привезли с острова Св. Елены в Париж и торжественно захоронили в Доме инвалидов. Прах же Наполеона-сына оставался в Вене. В 1940 году, наслаждаясь ролью рачительного хозяина европейских столиц, в Париже объявился Гитлер. Ровно сто лет спустя, день в день – ах, как эффектно! – он перевёз прах «Орлёнка» в Париж и захоронил его рядом с прахом отца. Но вот беда: фюреру не доложили, что по древнему обычаю прах аристократа захоранивался отдельно, а  сердце – отдельно. С тех пор пепел Наполеона II лежит в Париже, а сердце в Вене. Что как бы символизирует его жизнь, но, увы, с точностью до наоборот.

Эссе и пьеса
В 1897 ГОДУ в Париже вышла книжка эльзасского поэта, писателя и историка Анри Вельшингера. (Кстати, Вельшингер одно время работал корреспондентом московского журнала «Русское обозрение».) Это было детальное исследование жизни Наполеона II, полное неизвестных доселе находок и фактов. Называлось оно «Король Римский (1811-1832)». По всей вероятности, именно эта книга и попала к драматургу Эдмону Ростану, потому что вскоре после её выхода в свет он взялся за театральную трагедию «Орлёнок», в которой тоже воссоздал колорит эпохи, только александрийским стихом. Премьера спектакля состоялась в Париже в 1900 году.
Пьеса замечательная – она создавалась специально «под Сару Бернар» в главной роли. Этот текст читается как современный киносценарий, рассчитанный на несколько камер: настолько динамично, мобильно, многопланово развивается действие. Недаром «Орлёнка» Ростана обожала Марина Цветаева.

Лирическое наступление. Короли и дамы
И тут мы обязаны вступиться за женщин.
К русскому изданию пьес Ростана прилагаются комментарии маститого литературоведа, членкора РАН Андрея Дмитриевича Михайлова. Цитируем оттуда (Э.Ростан в серии «Библиотека всемирной литературы», изд-во ЭКСМО, 2006, стр. 783):
«Возможно, придумана Ростаном верная сподвижница героя графиня Камерата, по крайней мере её характер, волевой и самоотверженный, является плодом воображения драматурга».
При всём уважении к покойному учёному, графиня Камерата – несомненно историческое лицо. Это Элиза-Наполеона, племянница Наполеона-старшего, которая в 1824 году вышла замуж за графа Филиппо Камерата-Пассионеи ди Маццолени. Быстро расставшись с мужем, графиня Камерата упорно «тасовала колоду» между всеми Бонапартами в изгнании, чтобы водрузить юного Наполеона-Франсуа на французский трон аккурат в кризис 1830 года. Вот вам и «плод воображения»!
Но это ещё не всё. Продолжаем читать:
«Не очень ясно, кто такая Эрцгерцогиня: она названа тёткой героя, но у Марии-Луизы, кажется, не было сестёр; не придумал ли и её драматург?»
Здесь уже просто хочется воздевать руки к небу и вопить «Семён Семёныч!», то есть, Андрей Дмитриевич! Конечно, в те годы информация добывалась с трудом, но энциклопедии с генеалогическими ветвями существовали всегда? Мы не будем полагаться на то, что кому «кажется», а разложим простой пасьянс.
Всего у родителей Марии-Луизы Австрийской было 13 детей. Из них выжили шестеро: сама Мария-Луиза, её брат Франц-Карл (его отложим в сторонку) и еще четыре девочки: Мария-Леопольдина, Мария-Клементина, Мария-Каролина и Мария-Анна. Четыре! Это – что касается «не было сестёр» у Марии-Луизы.
Кто же из этих принцесс – искомая тётка-эрцгерцогиня? Ответ: никто.
Что же получается, прав был А.Д.Михайлов?
И тут мы небрежно бросаем на стол карту с дядей «Орлёнка», Франц-Карлом. Вот он как раз – австрийский эрцгерцог, женатый на красавице Софии-Федерике-Доротее-Вильгельмине Баварской.
Именно она и была той самой загадочной эрцгерцогиней и, через мужа, любимой «тёткой» юного герцога Райхштадского...
...с которым она так была дружна и близка, и настолько безутешно горевала о нём, что по венским дворцам покатился пикантный слух: дескать, не только на луну они смотрели по ночам, а сын Софии Максимилиан, будущий император Мексики, был рождён от этой «дружбы»: вот, сравните портреты Франца и Максимилиана – одно же лицо! Слух этот не умер до сих пор; историки рыли землю, но никакого подтверждения «неплатонической связи» тетки и племянника не обнаружили. На этом бы и покончить.
Что же до физиономического сходства между Наполеоном-Францем и Максимилианом – оно, безусловно, имеется. Но стоит нам сделать лишний шаг вперёд, чтобы заглянуть в лицо и эрцгерцогу, мужу Софии, как мы сразу потеряем интерес к злословью придворных всезнаек. На этот раз сходство ещё сильнее.

Получается, что Эдмон Ростан был прекрасно «подкован» в исторических вопросах и на мелочах его не подловить. А вот в чем святая правда (последний раз возвращаемся к Михайлову): «Не приходится говорить, что автором пьесы целиком придуман образ Фламбо». Так и есть: Фламбо был нужен Ростану, чтобы ввести на сцену образ старого солдата.

Наконец, опера!
Опера в пяти актах была написана на ростановский сюжет (автор либретто Анри Каэн), но вот где чудо: наверно, единственный раз в музыкальной истории – и уж точно впервые! – оперу сочинили два композитора, работавших параллельно.
Что писатели работают вдвоём, то не редкость. Некоторые и вовсе могли только вдвоём творить. Но нормальный оперный композитор с либреттистом-то без скандала не может! А тут еще подобрались два таких разных мастера, как Жак Ибер и Артюр Оннегер. Как же они не подрались? Тому было несколько причин.
Во-первых, они водили многолетнюю дружбу, а это что-нибудь да значит!
Во-вторых, пометили и поделили территорию. Ибер написал более медленные первый и пятый акты, Онеггер – более подвижные второй и четвёртый, ну а третий они как-то исхитрились написать вместе.
И совершенно чудесным мне кажется то, что свободно-эклектичный еврей Ибер и безупречно-строгий католик Оннегер сочинили цельный материал, свободный от внутренних противоречий. Как им это удалось? – спросим мы, и останемся с ответом Онеггера: «Описать процесс сочинения музыки я могу только с сугубо личной точки зрения... Так, мне трудно что-либо сказать об его особенностях у Жака Ибера.»