Боги и кикиморы

ЧАЩЕ СЛУЧАЕТСЯ ТАК: гремучие фанфары рекламы предвосхищают явление чего-то нового и неслыханно прекрасного; обещание становится всё более неохватным, а ожидание дня премьеры нестерпимым; и вот, наконец, хвалёный шедевр вываливается в мир. Навстречу разочарованиям.
Но иногда бывает всё наоборот. Таких случаев известно немного – просто потому, что событие, не раздутое в сенсацию, и даже самим автором не считавшееся за нечто особенное, имеет свойство забываться и, не отразившись в ничьих мемуарах, теряться навсегда.
Поэтому сегодня мы бережём знание о том, как любительский школьный спектакль, поставленный в камерной обстановке и оставшийся незамеченным, стал премьерой первой великой английской оперы – не исключено, что и последней.
Не сохранилось рукописных подлинников. Существуют две копии, которые не сходятся между собой. Мы до сих пор не уверены в точной дате исполнения. Но музыка, что нам в результате досталась, заставляет с восхищением произносить имя её создателя: Генри Пёрселл.

В НЕКОТОРЫХ ДЕТАЛЯХ судьба Пёрселла была похожа на моцартовскую. Вундеркинд в музыкальной семье, он тоже с раннего детства занимался музыкой – будучи, правда, не всеевропейской концертной диковиной, а скромным хористом. Достигнув прижизненной славы, умер в возрасте 36 лет – не то от запущенного туберкулёза, не то от глупейшей простуды. Но на этом, пожалуй, сходство исчерпывается – всё-таки разные эпохи, характеры и, что ещё важнее, разные страны. Моцарт жил в центре Европы, был активен, общителен, подвижен (Пёрселл, похоже, был застенчивым интровертом). Всё, что создавалось коллегами Моцарта в Австрии, Италии, Франции и Германии, становилось ему мгновенно известно «из первых рук». И главное: люди на континенте тогда любили музыку, а вместе с нею всё красивое, элегантное, приятное, услаждающее жизнь.
Не то творилось в Британском королевстве за 100 лет до Моцарта. Период революции, диктатуры Кромвеля и пришедшей с ними безграничной власти пуритан, которые отрицали всё живое, не прошёл даром для страны. Музыка и театр считались недостойными, скверными, греховными. И если революция пробила широкую дорогу английской экономике, науке, промышленности, литературной и общественной жизни, то Англия музыкальная прозябала на обочине этой дороги.
В XVIII веке музыкальную жизнь острова возглавил Георг Гендель, которого чуть не силком заманивали в Лондон. Мало что зная о личных пристрастиях Генделя, историки сходятся в том, что он не шибко уважал туземных композиторов. Единственным  человеком, с кем Генделю нашлось бы о чем потолковать на равных, мог стать Пёрселл... но Пёрселл скончался за 15 лет до его прибытия и не оставил после себя композиторской школы. Так что Гендель был просто обречен чувствовать себя в одиночестве. Вплоть до конца XIX века – то есть, до Элгара – Британия не подарила миру ни одного заметного композитора, а до Бриттена – ни одного великого. Что же до солнечной моцартовской жизнерадостности, то она вовсе обминула дождливый остров и избегала его 200 лет, пока не явилась внезапно в причудливом обличьи «Битлз».

А МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ в то время, когда Пёрселл пишет первую в истории страны «сквозную» оперу – то есть, спектакль, где весь текст от начала до конца поётся.
Ситуация с театром вообще-то была плачевная. Если на сценах и давали Шекспира, то «улучшенного» – то есть, понятного большинству, в облегчённом варианте и с непритязательными музыкальными вставками. Другие театральные постановки и вовсе находились за гранью приличий и вкуса (увы, неизбежная реакция на запреты и засилье церкви!). Уважающему себя музыканту нужно было искусно лавировать между осуждающим перстом священника и непристойным гоготом простонародья. И когда Пёрселлу удалось сочинить трёхактную оперу на сюжет одной из книг «Энеиды» Виргилия, нечего было и думать о том, чтобы играть ее в крупных оперных театрах – таковых попросту не существовало. На помощь пришёл пансион благородных девиц.
Был такой учитель танцев Джозиас Прист, который вместе с женой руководил школой для юных барышень в Челси. Именно для своих воспитанниц он заказал Пёрселлу что-нибудь нравоучительное и, конечно же, благопристойное – не слишком длинное, не слишком сложное для исполнения, доходчивое по смыслу и с моралью.
Формально выполнив все требования, Пёрселл создал мощную аллегорию, понятную тогдашним английским аристократам намного лучше, чем нам сегодня. По сюжету Виргилия, герой Эней (сын богини Венеры и земного человека), заплыв по дороге из Трои в Карфаген, увидел царицу Дидону и влюбился, не без взаимности. Однако боги повелели Энею не задерживаться в Карфагене и не отвлекаться от главной миссии – добраться до Италии и основать там будущий великий Рим.
Пёрселл решил эту сюжетную задачу иначе – в чисто английской традиции. Вместо суровых и непреклонных, но абсолютно «легитимных» богов латинской поэмы в опере действует самозваная нечисть – ведьмы английских болот, волею автора невесть откуда взявшиеся в Северной Африке. Главная ведьма, партию которой нынче часто исполняет женщина-контральто или мужчина-контртенор, замышляет погубить Дидону и собирает целый хеллоуин себе в подмогу. Эта шекспировская по духу сцена выписана с шекспировским же юмором и дает огромный простор актёрскому дару исполнителей.
Но самое гнусное коварство состояло в том, что под видом Меркурия, вестника самого Юпитера, Энею подослали какого-то мелкого беса, который противным голосом изложил, якобы, волю богов. Эней всему простодушно поверил – раз надо, значит надо. Богам надо повиноваться, а баб велено выкинуть из головы.
Дидона, как и у Виргилия, этого удара не переживает – но в опере её убивает не столько мысль о разлуке, сколь разочарование – с какой покорной готовностью бросил её прославленный ветеран войны, всего час назад обещавший жениться! Здесь, очевидно, Пёрселл и его либреттист Наум Тейт наметили назидательный акцент для неискушённых дев: вот мол, к каким бедам приводит поспешность в решениях и вообще вера клятвам мужчины!
Но давайте посмотрим чуть дальше. Подменив строгих богов и их чёткие приказы бессовестной бандой кикимор, авторы расширили смысл текста, опять-таки, с шекспировским размахом. Античный конфликт (любовь против долга и фатума) превратился в конфликт нового времени (подлость и обман против доверчивости и благородства). Одно дело умереть по воле богов; хуже, если от вражеского удара в спину; но совсем уж невыносимо умирать из-за нерешительности возлюбленного.
Предсмертный плач Дидоны «Когда меня положат в землю» – великолепный по силе воздействия, изысканности и грусти эпизод. Но Пёрселл не был бы последователем Шекспира, когда бы не уравновесил трагедию контрастом «низкого стиля». Готовясь к отплытию, матросы Энея горланят пьяную песню, словно подслушанную в каком-нибудь портовом кабаке Ливерпуля. Ничего подобного у Виргилия тоже не было.
Есть гипотеза, что под видом уродливых ведьм Пёрселл и Тейт изобразили римско-католическую церковь (в тогдашней Англии это было вполне уместно), а в лице Дидоны – брошенный королями на произвол судьбы английский народ.
Но мне кажется, что, создавая новые смысловые акценты, композитор проклял буржуазную революцию и её бесноватый парламент, который – в понятии многих – подменил божественную власть торопливо украденной, а культ жестокой, но справедливой силы – террором и обманами, обещая гибель не только царям, но и музыке.

ПРОПЕТАЯ застенчивыми школьницами (до сих пор неясно, кто же взял на себя тогда единственную в опере мужскую партию), «Дидона и Эней» никогда не исполнялась при жизни автора на профессиональных подмостках. Однажды – в качестве гарнира к «улучшенной», то есть разбавленной, версии шекспировской пьесы «Мера за меру» в 1700 году, Пёрселла уже не было в живых. А потом о ней и вовсе забыли. Как мы знаем, в Англии скоро поселится Гендель и музыкальная история этой страны отныне приобретёт совсем иной колорит.
И только в 1895 году, отмечая 200-летие со дня смерти Пёрселла, студенты Королевского музыкального колледжа исполнили «Дидону и Энея» для просвещённой публики. И лишь после этого спохватились: батюшки, да оказывается, у Англии был свой гениальный оперный композитор! Была настоящая опера на английском языке! А мы и не знали...


В XX ВЕКЕ музыка Генри Пёрселла заняла наконец подобающее ей место в музыкальном мире.
Бенджамин Бриттен собрал свою версию «Дидоны и Энея», признанной наконец величайшей оперой Англии.
Наконец, советский композитор В.Дашкевич, от которого для фильма о Шерлоке Холмсе потребовали музыку, выражавшую бы "самый дух" викторианской Англии, сумел создать именно то, что нужно. И вдохновлялся при этом - несомненно, Пёрселлом, хотя впоследствии и уточнял:
 
«Среди наших специалистов музыка вызвала шок. До сих пор все стараются найти в этом какой-то подвох... они поспорили, причём один говорил, что это музыка позднего Пёрселла, английского композитора конца XVII века, а другой – что это музыка раннего Бриттена, композитора начала ХХ века... И когда я им сказал, что никогда не занимаюсь этнографией, чужих мотивов не использую, а пишу то, что мне приходит в голову, они очень обиделись....»