Бабочка и хризантема

Не все художники любят встречи с собственными творениями.
Для одних это чревато неудержимым порывом всё изменить, переделать, улучшить. Авторский самосуд – хуже злого критика.
Зрелый Лев Толстой записал: «Дня три тому назад перечитывал свои дневники 84 года, и противно было на себя за свою недоброту и жестокость».
Другим их собственные произведения просто неинтересны. Что закончено – уже не моё. Чехов имел свойство забывать свои рассказы; когда же перечитывал, то, по свидетельству Станиславского, «сам хохотал во все горло, находя их остроумными и смешными». Вот счастливец!
Андре Моруа высказался на сей счёт от лица своего героя: «Вам может показаться это притворством, но я их почти все позабыл… Ведь что такое книга? Мысль, застывшая в определенное мгновение… Отсюда и глубокое безразличие писателя к своему прошлому творчеству, невыносимая скука, которую он испытывает, если вынужден перечитывать свои книги…»
Современный французский романист Эрик-Эмманюэль Шмитт чувствует наоборот, но поступает так же: «Я не знаю, что значит читать свои книги... слишком хорошо помню всё, что написал».
Есть и киноартисты, которые никогда не смотрят фильмы со своим участием. Этим известны Том Хэнкс («они не меняются»), Джонни Депп («потребуется не одна бутылка вина, чтобы я смог это сделать»), из российских – Ирина Муравьёва.
Как видим, в силу разных и даже противоположных причин люди искусства могут терять интерес к оконченным трудам и даже намеренно избегать встречи с ними.
Но до сих пор существует легенда о том, как Джакомо Пуччини неотступно следовал по пятам своей «Мадам Баттерфляй» и являлся на каждую новую постановку – взволнованный «отец»? ревнивый «любовник»? просто посторонний зритель?.. Как бы то ни было, а шептались: в очередном театре, в очередной стране, снова видели его бледное лицо за портьерой; некоторые даже уверяли, что он украдкой плачет.
Почему итальянец Пуччини, сочинивший немало прекрасных опер с трагическими сюжетами, так глубоко переживал неудачный роман какой-то японки с американцем? Да как они вообще попали на европейскую оперную сцену – пятнадцатилетняя гейша и заурядный пошляк?..

Ищите мужчину
А никакого американца сначала и в помине не было. В реальности был француз; звали его Жюльен Вио.
Яркий флотский офицер, которого друзья-моряки уговорили опубликовать дневники о своих амурных приключениях с турецкими красавицами. Так появился роман «Азиаде», а с ним и новый прозаик, основатель «колониального романа», будущий избранник Французской академии с псевдонимом Пьер Лоти.
Плавал Вио-Лоти много, любовных приключений не страшился нигде, да и приврать, как все моряки, умел. Поэтому после путешествия на Таити появился роман  «Женитьба Лоти», (который вдохновил композитора Делиба на создание оперы «Лакме»); плавание в Западную Африку породило «Роман одного спаги»; а в 1887 году французский читатель, уже пристрастившийся к литературе о заморской жизни, получил от Лоти новый роман, о японцах: «Госпожа Хризантема». Снова в виде дневника морского офицера, он повествовал о юной гейше из Нагасаки, на которой этот самый офицер «временно женился».


Слово для защиты
К оправданию всех наших персонажей надо заметить, что в тогдашней Японии действительно существовал институт «временного брака», предусматривавший договор японки с иностранным подданным, если тот проживал в Японии. Такой иностранец получал девочку-подростка для сожительства сроком от месяца до трёх лет, а взамен давал ей еду, комнату, служанку и рикшу. Обычай этот не считался зазорным: многие бедные девушки из Нагасаки зарабатывали так себе приданое, а потом успешно выходили замуж за японцев. Сегодня любитель подобного «проката» загремел бы в тюрьму по полной программе; тогда же единственной этической проблемой становились дети, которые во временных браках рождались по-настоящему и навсегда. Так, например, случилось у сына великого русского химика, Владимира Дмитриевича Менделеева. По свидетельству его сестры Ольги Трироговой-Менделеевой:
«После его первого плавания в Японию, уже в его отсутствие, у него родилась там дочь от жены-японки, с которой он, как и все иностранные моряки, заключил брачный договор на определенный срок стоянки в порту. Как относился Володя к этому ребенку, я не знаю, но отец мой ежемесячно посылал японке-матери известную сумму денег на содержание ребенка».
Обратим внимание на оговорку «как и все иностранные моряки»... и станем отныне рассматривать лейтенанта Пинкертона чуть более снисходительно.


«Госпожа Хризантема» наделала много шума. Только за первые пять лет её переиздали 25 раз, а также перевели на английский, что важно для нашей истории. Говорят, что именно эта книга сформировала представления европейцев о Японии. Возможно, преувеличивают. Но то, что композитор Андре Мессаже ещё в 1893 году сочинил оперу на этот сюжет, является непреложным фактом.

Да, Андре-Шарль-Проспер Мессаже. Как автор, он следовал в фарватере своего учителя Камиля Сен-Санса, чья собственная опера на японскую тему, «Жёлтая принцесса», уже была показана в Париже. Может быть, поэтому избалованная публика приняла оперу Мессаже вежливо, но прохладно. Однако следует поблагодарить его либреттиста Жоржа Артмана: именно он, а не Лоти, повернул сюжет так, чтобы японка искренне любила своего круглоглазого мужа.
Ян ван Рей в своём исследовании «Мадам Баттерфляй: японизм, Пуччини и поиски настоящей Чо-Чо-сан» упоминает о таком немаловажном событии:
«Мессаже написал большую часть «Мадам Хризантемы» в 1892 году, пока жил у своего друга Джулио Рикорди на тихой загородной вилле д'Эсте. Бывал там среди гостей и Джакомо Пуччини, в то время работавший над «Манон Леско». Представляется совершенно невозможным, чтобы композиторы не обсуждали работу над своими сюжетами. И хотя музыка Мессаже заметно уступает гениальному творению Пуччини, именно тогдашнее общение подарило Пуччини и его либреттистам несколько идей, которые и осуществились десять лет спустя. Таков был скромный вклад Мессаже в развитие образа героини Лоти».


А вот и американцы
Тем временем в благонравной Филадельфии жил почтенный адвокат по имени Джон Лютер Лонг. В перерывах между судебными тяжбами он сочинял рассказы, которые охотно публиковались литературными журналами. В 1898 году он напечатал очередной рассказ в «Сенчури мэгэзин» и, пролистывая свежий номер, наткнулся на перевод «Госпожи Хризантемы». Роман оказал на него не меньшее впечатление, чем рассказы его собственной сестры о жизни в Японии с мужем-миссионером, и Лонг принялся за работу сам. Он слегка перетасовал события, выкинул подвядшие хризантемы, переименовал француза Пьера в Бенджамин-Франклина Пинкертона – вот где впервые появляется негодяй-американец! а с ним и юная японка Чо-Чо-сан,  сводник Горо, принц Ямадори, служанка Сузуки, консул Шарплесс – вот они, все на местах. Что важнее, Лонг сумел отразить психологическую несовместимость представителей разных цивилизаций, между которыми балансировал вице-консул с говорящей фамилией Шарплесс... но в конце всё-таки не удержался и влепил назидательный хэппи-энд. У Лонга раскаявшийся Пинкертон спешит к Чо-Чо, но та, забрав ребенка, вместе с верной Сузуки уже исчезла в неизвестном направлении. Это безумно понравилось американскому читателю...

...но совершенно не годилось бы для  итальянской оперы. И тут появляется новый, и очень важный, персонаж нашей истории – Дэвид Беласко.
Этот еврей со странностями, прозванный «бродвейским епископом» за непременный круглый воротничок священника при чёрном костюме, был одним из главных театральных деятелей Америки – продюсером, импрессарио, режиссёром и драматургом. Именно благодаря Беласко на театральной сцене появилась минюатюрная Глэдис Смит; он же настоял, чтобы та приняла сценическое имя Мэри Пикфорд.
Вот этот прозорливый человек, кроме прочего, сочинял пьесы. Две из них – «Девушка с Золотого Запада» и «Мадам Баттерфляй» – подарили Пуччини сюжеты для опер. Как драматург, Беласко ясно понимал, что для театра потребуется самоубийство героини. Поэтому у него Чо-Чо-сан, чей образ к тому времени уже превратился из простодушной «контрактницы» Лоти в обманутую жертву, выбрала смерть.
В июле 1900 года Беласко привёз одноактную пьесу «Мадам Баттерфляй, японская трагедия» в Лондон. Там её увидел Пуччини и был потрясён до глубины души. Сразу после спектакля он, весь в слезах, бросился за кулисы, заключил Беласко в объятия и тут же потребовал разрешения взять японскую трагедию за основу к будущей опере.


Наконец, итальянец!
Одна из главных причин, по которым Пуччини так удавались любовные трагедии: он сам жил в них как рыба в воде. Талантливый, богатый, умный красавец с влажно-тёмными глазами, он был вечно влюблён и, конечно, не без взаимности. Первая редакция «Мадам Баттерфляй» писалась в период с 1901 по 1904 год. В это время в жизни самого Джакомо Пуччини происходили чрезвычайно важные события.
Сам он вот уже 15 лет обитал с чужой женой, дожидаясь отбытия её законного супруга в лучший мир (иных способов развода в тогдашней Италии не предусматривалось). Чего Эльвире хватало с избытком, это терпения: слишком велика была желанная добыча. Но не терпимости: она изводила Джакомо приступами ревности, и мы вынуждены признать, что эти приступы имели веские основания.
Однажды Пуччини ехал в поезде со студенткой юриспруденции, некоей Коринной из Пьемонта (это всё, что мы знаем о ней). Это путешествие породило любовную связь, которая и длилась дольше других, и зашла дальше всех. Дело приобретало скверный оборот, на горизонте замаячили адвокаты, катастрофа казалась неизбежной.
И тогда Пуччини, Эльвира и их сын Антонио попали в автокатастрофу.
Антонио и мать отделались синяками да шишками, но самому Пуччини досталось крепко. На несколько месяцев он оказался прикован к кровати и долго рисковал остаться калекой.
Легко понять, что такое происшествие показалось композитору Божьим перстом, указующим в определённом направлении. Пуччини не стал противиться настолько очевидному знамению и, едва поправившись, поставил Коринну перед фактом: отныне между ними всё кончено. Сколько пролилось женских слёз, сколько выражено мужского раскаяния – об этом мы можем только догадываться... или внимательно слушать «Мадам Баттерфляй».
В таких вот условиях рождалась одна из главных опер мирового репертуара. Ей ещё предстояло испытать унизительный провал в Ла Скала; зато вторая редакция, серьёзно переработанная и считаемая канонической, имела огромный успех, продолжающийся и по сей день.
А мы, кажется, дознались, кого нам должны напоминать пинкертоновские усы и его торопливое бегство в узы законного брака из объятий чужой влюблённой девочки. Или хотя бы начинаем понимать, отчего Пуччини так настойчиво преследовал собственную оперу, зачарованно наблюдая, как Чио-Чио-сан снова и снова закалывается отцовским мечом.
Пуччини тоже вскоре женился на Эльвире. Если бы мы назвали их брак счастливым, мы бы сильно ошибались.


И кстати...
Если кармическое воздаяние действительно существует, то Хризантема-Баттерфляй была отомщена за свои страдания. Япония вскоре покарает Америку «железной бабочкой», Йоко Оно.
Но это уже совершенно другая история.