Повести, рассказы, новеллы

                Когда замолкают птицы.
                Светлой памяти погибшему в Афганистане
                летчику Валерию Костяеву посвящается.

           Два клина по небу плыли. Два клина спешили на юг, неся на крыльях своих и печаль, и жалость по прошедшему лету, по жизни прошедшей. И не было на земле никого, сердце которого не вздрогнуло бы, не защемило бы тревогой, печалью, надеждой, памятью… За этими двумя поплыли еще клинья, клинья то соединялись в один огромный клин, а то снова дробились на несколько клиньев пока снова в один не соединятся. У птиц, как и у людей, то к одной партии пристанут, то к другой, то вовсе по одному летят.
            В этом году осень была поздняя. Птицы задержались на долго дома, не хотели улетать из родных мест, не хотели  родину покидать, а потом,  спохватившись, что не успеют до морозов покинуть её, поднялись и поплыли в края теплые, зная, что часть из них  уже не вернется более в эти края, покидают их навсегда.
             Проснулся ночью от шума журавлиных крыльев, от тревожного крика журавлей. Полнолуние. По небу плыли клинья, серебряные от  лунного света   прямо надо мной. И сейчас, всматриваясь в небо ночное, заполненное журавлиным криком и шумом воздуха, создаваемы птицами, поневоле испытываешь чувство присутствия природы в самом тебе, да и тебя в ней. Они летели над спящим городом, летели от морозов, ветров, летели туда, где смогут переждать холодную зиму, чтобы уже через полгода вернуться в края родные, вернуться, гонимые инстинктом продолжения жизни. Почему человек не может спокойно смотреть на птиц перелетных? Наверное, по причине той же. Русский  человек в них, в птицах, себя видит, ибо по душе своей он, как и птицы, вольный, только летать не может птицам подобно. Стоя сейчас на балконе четырнадцатого этажа, птицы, казалось, над самой моей головой летели. Их тревожный крик, тревожный разговор между собой, перекинулся и на меня тоже. Мне до слез жалко стало улетающих птиц, жалко не только летящих сейчас надо мной, почему-то всех стало жалко. Жалко гусей, которые улетают на поля и водоемы теплых арабских стран, где их ждут не только с целью, что бы сердце порадовалось красотой их, но и с той целью,  чтобы подстрелить, сбить, поймать, съесть.
       Воспоминания, воспоминания… Мне припомнились годы работы в Сирии, куда прилетали на зимовку стада гусей. Тысячи гусей ежедневно летели с водохранилища на поля и с полей обратно прямо над головами людей. Не все добирались…Я помню случай, когда вдруг из стаи гусей прямо под ноги мне птица упала. Я взял её в руки, она ещё живая была, посмотрел в глаза её, посмотрел в глаза умирающей птице,- за что, человек, ты убил меня? Что плохого сделала я тебе? Глаза человека не скажут так. Человек, если ты хочешь увидеть тоску, посмотри в глаза умирающей птице.
       Подбежавшие ко мне парни, вырвали птицу из моих рук.
       -Харам,_ сказал я им.
       -Мафи харам, садык! Мафии хобас, харам.
       Они правы по-своему. Если нет хлеба, это грех, мне надо есть – это не грех. Выстрелы раздавались с других крыш домов города, стоящего на берегу большого искусственного водохранилища, где зимовали птицы, и носящее имя великого вождя.
      Я никогда не любил ни охоту, ни того, кто стреляет, убивает кто. Да и саму охоту я называю всегда убийством. Убийство ради потехи. Иногда, часто очень, просто так. Убил, застрелил и всё. Наверное, не прав я. Может быть. Я расскажу случай, после которого охотник не взял больше ружьё в руки.
      Они летели над крышами домов низко, низко, почти задевая их. Перелет был тяжелым. Журавли искали, где отдохнуть можно, съесть что-нибудь. Ветер, дождь, холод сделали своё дело, устали птицы. Увидев очередную приближающуюся стаю, охотник схватил ружьё и выскочил во двор. И целиться не надо. Вот они, рукой достанешь. Все твои. Да и охота разрешена. Разрешено убийство. Убивай только.  Выстрел. Измученная, но красивая птица упала прямо к ногам его. Другие птицы, шарахнулись от двора, тяжело поднялись, дальше полетели. Одна лишь задержалась, сделав круг, догонять стаю полетела.
              Он взял в руки птицу, глаза их встретились! Боже, зачем посмотрел в них. Столько боли, столько тоски и слезы. Такие же, как у людей слёзы. Потом он проклинал себя, зачем ружьё в руки взял. Но это потом было, а сейчас он бросился к ветеринару, чтобы помог вылечить. Птица, рожденная летать, перестала летать. Она ходила по двору с поломанным крылом. Подружились даже. Простила птица, всё простила. Они, как и люди, прощать умеют. И это простила. Так и перезимовали.
             Весна пришла. Рано  весна пришла. Птицы перелетные на север потянулись. Гоша, так назвали журавля. Засуетился как-то. Всё чаще во двор выходить стал. Выйдет и смотрит, смотрит на юг, солнце где. На крыло сломанное  смотрит, хлопать пробует. Нет! С одним крылом не полетишь. Заметили, есть перестал почти.
          -Гоша, Гоша, что с тобой? Молчит Гоша. Ни звука не издает. Все птицу жалели. Сочувствовали все. Страдает, наверное.  Может, заболел. Так и решили – заболел. И ветеринар так же сказал. Заболел. А дни летели. Летели и стаи птиц на север. Глядит Гоша в след удаляющейся стае. Кричит, забрали  чтобы. Побежит, подпрыгнет на земля плюхнется. Нет. Смотреть нельзя. Жалко. Помашет, похлопает одним крылом. До забора добежит. Назад бредет. Новую стаю  ждет.
       Очередная стая птиц приближается. Засуетился Гоша. Захлопал крылом своим. Бьется. Вот он клин. Над головой прямо. Один журавль отделился от  стаи, больного увидел.  Вниз стал планировать. Косяк, сделав кокой-то полукруг, дальше полетел. Отделившийся журавль уже и не планирует,  прямо во двор камнем падает. Гоша, увидев падающую птицу, закричал, захлопал крылом здоровым, вверх тянется. Почти упала птица подле  Гоши. Не зря ждал Гоша, сердцем встречу чувствовал.  Подбежал к ней. Что началось тут! Клювом друг друга трогают, целуются, стало быть.  Крыльями машут. Обнимаются почти.  Гоша все на больное крыло смотрит. Ей показывает. Радуются. Кричат. Суетятся друг подле друга.
       И вдруг упал Гоша. Как-то странно упал. И она повалилась. Успела только к крылу его больному прижаться и клюв свой на его клюв положила. Замерли птицы. Ветеринар, обследовав птиц, разрыв сердец констатировал. Обоих сердец.
      Похоронили птиц по христианскому обычаю.  Две души, два разорванных сердца в одну могилку закопали. И крестик поставили. Людям напоминание о Великой любви. Как пример.   
      Память. Она бросила меня в прошлое, бросила криком журавлиного клина, бросила криком щемящего сердца,  в начало семидесятых годов бросила.
      И тогда два клина по небу плыли. Только тогда два клина на север спешили, спешили на крыльях своих нести радость, весну нести. И тогда не было на земле никого, у кого не дрогнуло бы сердце, не защемило радостью, надеждой. Летели птицы, прикрывая, от холодного ветра, друг друга, а особенно тех  по слабее которые, прикрывая собой надежду, прикрывая собой саму жизнь.
      А  мы стояли внизу. Стояли на талой земле. Стояли, задрав головы, провожая в неблизкий путь, к жизни стремящихся птиц. И он тоже был рядом со мной лежал только, приложив руку к глазам.
       - Валера, встань, простынешь. Земля холодная,- попросил я его.
       Крепко сложенный паренёк, весёлый и всегда улыбающийся. Типично русский паренёк с типично русским именем, Валерка Костяев ученик девятого класса, четырнадцатой школы. На птиц смотрел, смотрел и думал. Может быть, тогда и загорелась в душе его мечта – летать. А может и раньше. Может еще в раннем детстве. Какой из мальчишек летать не хочет. Может и раньше… Да только связала судьба, крепко связала мечтой о птицах, мечтой о небе.         
            -Птицей хочется стать, летать хочется, Николай Николаевич,- сказал мне тихонько, чтоб все не слышали.
      Клинья дальше полетели, а мы так и остались стоять внизу, внизу на талой, ждущей земле…
      Нас объединяла любовь, Это потом поняли, что любовь, а тогда объединяла многих девчонок и мальчишек юношеское увлечение – увлечение  спортом с экзотическим названием «охота на лис». Говорят человек, пронесший юношескую увлеченность через всю жизнь до старости самой, счастливый человек. Может быть, ибо сколько ни встречал я увлеченных делом каким-то, делом, ставшим  для них любимым делом, дело, которое не связывает их обязательствами, дело , за которое не платят им денег, но которому они поклоняются, дело, которое постоянно тянет их за душу - поистине счастливые люди. Я знаю военных, после работы берущих в руки резец и колдующих над очередной статуэткой. Знаю хирургов, после тяжелой операции, после острого скальпеля берущих в руки паяльник и вдыхали душу свою в оживающий приемник. Знаю инженеров, ищущих по ночам красивые рифмы, слова красивые, которые радуют то ли себя самого, то ли небольшой круг друзей. И сейчас, рассматривая нас через призму прошедших лет, понимаю как важно, чтобы кто-то заложил в юношеские годы вот эту любовь, увлеченность эту, которая и стала бы твердым фундаментом на всю последующую жизнь, ибо, вкладывая любовь к делу, вкладывают другую любовь – любовь к жизни. Потом только и понимаем мы, как не хватает нам любви этой, любви, делающего человека добрым, делающего человека нежным, любви, делающего человека – Человеком. Из тех мальчишек и девчонок, которые стояли тогда рядом со мной, не было равнодушных. Их влекла романтика, влекла техника, влек к себе великой, притягательной силы любви – спорт. И набатом продолжают звучать слова великого Пьра де Кубертэна о спорте. И продолжает звать и звать спорт под знамена свои юные трепетные сердца.
     …Улетели птицы. Улетели за далекий северный горизонт. Убегали со старта мальчишки и девчонки разыскивая, спрятанные в лесу «лисы» - радио передатчики, с приемниками и наушниками, в которых таинственно звучали точки и тире, тире и точки.
      Валерка быстро «взял»  всех «лис» и уже надежда застучала в висок – первым быть и замаячила уже перед глазами поездка на зональные соревнования. Надежда прибавляла силы, но притупляла внимательность. Уже через несколько минут понял, что заблудился. Вернее не заблудился, немного потерял ориентировку. Впереди широкий ерек , за ним финиш.
      -Минут тридцать можно выиграть у самого себя, если через ерик в плавь, - мелькнуло в голове. Думать не стал. В воду. Первым он не стал, но в призеры попал.
      Вот таким он и запомнился – решительный, смелый, отчаянный. Любовь к птицам и привела Валерия в Качинское высшее военное училище летчиков. От судьбы не уйдешь, не спрячешься за поворотом. Она везде достанет, везде настигнет.
      Летать бы, да летать Валерию, да Афганистан помешал. Полыхнул метеоритом с самолетом вместе. Пепел один и остался только. Осталось что, под крылом самолета лежит, как под сломанным крылом птицы на городском кладбище. Мать с 83 года не верит, что погиб, каждый день ждет. Минуту каждую. Жди мать. Живи, милая, родная, надеждой. 
       В память о нем Волгоградские спортсмены ежегодно соревнования проводят, так и называются «Памяти Валерия Костяева». Спасибо ребята. Тёзке спасибо, великой души человеку Валерию Полтовцу, председателю федерации радиоспорта Волгоградской области, организующих их, спасибо.
        На центральном кладбище Волгограда, при входе прямо, будь-то стая птиц, в небо устремилась. Подняться из земли стремится стая. Да тяжела матушка землица. Не подняться с крылом одним. Как птицы подстреленные, с неба упали. Все разом. Одним выстрелом. Взрывом одним, заложенным тогда ещё, в чеченскую войну, в чеченскую трагедию. Сердца их, души их до сих пор так и летают, птицы словно.
          У могилы летчика в Афганистане погибшего, другого летчика встретил. Как птица покалеченная. Без ноги, как без крыльев. Добила жизнь. Живого, подобно птице летающей, катком в землю вмяли. И лицо, и руки, и тело само цвет земли приобрели. Своя радость. Бомжем стал.  Выпили. Помянули. Живых и мертвых.
       -Порядочный ты, - только и сказал. И за это выпили, что хоть кто-то  помнит.
       А я за всех живых  у всех мертвых и погибших в безрассудной и бессмысленной бойне прощенье попросил, что бросили молодых ребят в мясорубку, заставив матерей до сих пор вздрагивать от шороха каждого, от любого телефонного звонка, не он ли, не сыночек ли вернулся.
        У меня отец в 41-ом без вести пропал. Я до сих пор жду. Мать моя на 92-году жизни умерла недавно, 65 лет ждала. Каждый день ждала. Не дождалась. Я тоже жду. Наверное, не дождусь.
        Но я каждый год жду весну. Жду, когда полетят на север клинья журавлей, гусей клинья. Будь-то велосипедисты на шоссе, гуськом друг за другом. Только бы струна не лопнула. Забьётся сердце, когда на них смотрю, того и гляди, выпрыгнет, вырвется птицей и за ними полетит. Слез не сдержать. Плачу. Всех вспоминаешь сразу. И живых, и мертвых. Особенно тех, которые как птицы, навечно замолкли.

       Р.S.
          На городском кладбище г. Волжского установлен памятник летчику Валерию Костяеву, погибшему в Афганистане. Памятник в форме крыла самолета.
          При входе на центральное кладбище г. Волгограда установлены памятники погибшим в самолёте, взорванного террористами.
           Я встречал солдат искалеченных на фронтах, но оказавшихся никому не нужными в наше время.
           Все они очень любили жизнь.
           Все они очень любили нашу русскую землю, природу русскую, птиц перелетных
           Души их и сейчас летают над нами и смотрят на нас с их высоты.
           Светлая вам память наша, помнящих вас…