Я всегда буду с тобой

..Он опять не спал. Застыв на спине, уставившись невидящими глазами в потолок, он который уже час просто лежал не шевелясь. В углу, на лежанке, беспокойно спала собака, во сне куда-то бегущая, поскуливая и суча ногами. Кошка, поначалу сновавшая по квартире по своим ночным кошачьим делам, давно уже угомонилась, свернувшись калачиком у него в ногах. Город за окном двно уже угономился, лишь изредка в окне мелькали всполохи фар запоздавших машин. А он не спал. Прошло уже две недели. А пустота внутри так и не отпускала, заполонив, вытеснив из души все, без остатка. Днем он еще заставлял себя как-то отвлечься, чем-то занять мысли, машинально, скорее по привычке, занимаясь рутинной бытовухой. Днем к нему заезжали дети, то вместе, то по одиночке. Он разговаривал с ними, они что-то обсуждали. В общем днем он не так остро чувствовал тяжелую, внезапно свалившуюся на него, пустоту одиночества. А ночью он оставался один на один с нею...
     Жена умерла две недели назад. Он, пожалуй, лукавил, говоря о внезапности горя. Это не было внезапным, если уж говорить на чистоту. Она долго болела перед этим, тихо и незаметно теряя силы, почти до конца стараясь не подавать виду о том, как ей больно. Всегда, с молоду, не терпящая праздного ничегонеделания, она до последних дней болезни ходила на работу, суетилась по дому. Лишь иногда, со временем все чаще и чаще, замирая вдруг где-нибудь в уголке, сжавшись в комочек от боли. А он метался  по дому, не зная как ей помочь. Врачам она не верила, впрочем те и не давали ей повода поверить им, не умея поставить правильный диагноз. Врачи назначали ей какие-то лекарства, но она их не пила. «Ваня, да толку от них не будет, от лекарств этих. Сам же видишь, врачи  даже не знают что у меня». В минуты особо сильных болей она просила его «позаговаривать» болячку. Это была их тайная игра, еще с дозамужних времен. Когда у нее болела голова или живот, или подвернутая в лесу нога, он брал ее на руки, садился на кровать и, поглаживая больное место, приговаривал «У кошки боли, у собаки боли - у Маринки не боли. С гуся вода - с Маринки худоба». И хоть была эта «ворожба» шуткой и никакой научной основы под собой не имела, она неизменно успокаивала боль. И голова проходила, и живот, и нога заживала быстро. Вот и нынче, найдя ее где-нибудь в уголке, затаившуюся от боли, он брал ее на руки, заметно похудевшую. Почти невесомую. Она прятала лицо у него на груди, утонув в его объятиях, затихала. А он, целуя ее в копну волос, тихо приговаривал «..у кошки боли...у собаки боли...». Она успокаивалась, тело, только что скованное, задеревеневшее от боли, оттаивало, расслаблялось. Уже засыпая, успокоившись, она бормотала: «Ты не бойся, я не умру. Я всегда буду с тобой».
    И это тоже было из тех времен, жениховских еще. Тогда они как-то сразу понравились друг другу. Он смеялась после, по-мужски скрывая свое смущение за бравадой. Ну, дескать, прям любовь с первого взгляда. Она, серьезно глядя на него, говорила: «Да, я знала что это ты. Я тебя видела во сне». «Ну? Так уж и во сне. На белом коне, поди. С короной и туфелькой в руке». «Нет, ты просто шел по улице..». «А потом я тебя увидела здесь. И все поняла. Мы должны были встретиться. Так что не бойся. Я всегда буду с тобой». Ну, должны не должны были, но они почему-то с первого дня, с первой встречи почуствовали себя, так будто знакомы уже сто лет . Потом, на протяжении всей их семейной жизни она не раз еше говорила эти слова. Когда он сидел, раздавленный смертью их первенца, прожившего всего несколько дней с рождения, она, страдающая никак не меньше него, гладила его по голове и приговаривала: «Все будет хорошо. Мы еще родим сына. Я же здесь. Я всегда буду с тобой». И когда он, потеряв работу, однажды сорвался и запил. Зло, яро, без оглядки. Она сидела над ним, пьяным и шептала: «Ничего-ничего, я тебя вытащу из этого. Не бойся, я всегда буду с тобой». И когда, дети выросли и, один за другим, разъехались по своим домам-жизням, а он слегка растерялся от тишины их обычно шумного дома, она смеясь говорила ему: «Не боись. Уж я-то всегда буду с тобой»....
  ….Он резко, словно от толчка, очнулся. За окном все еще было темно. Собака в углу уже не бежала во сне, а мирно посапывала. Кошка, видимо, подмерзнув, перебралась к нему под бок. И сейчас, почувствовав его движение, принялась громко мурлыкать. «А Серега прав, - подумал он, вспоминая недавний разговор с сыном — Может и правда сходить в тайгу на недельку?»  Тайга неизменно лечила его от всех напастей. Марина всегда удивлялась этому: «Ну ты, как Антей силы от земли получаешь. Побегал по лесу, полежал на травке, искупался в речке и ожил». Нет все, решено, еду.
     «Батя, ну все давай. Ни пуха. Я через неделю подъеду за тобой, в это же время». Сын уехал, а он вскинув на плечи рюкзак, двинулся по тропе к зимовью. Путь был не близкий, от трассы километров пятнадцать будет с гаком. И хотя снега в этом году навалило не мало, тропа, набитая с осени, еще была вполне проходимой. Однако, морозец сегодня не хилый. Но не тот сибиряк, кто мороза не боится, а тот, кто быстро ходит, вспомнил он шутливую поговорку и  прибавил шаг. Лес, укутанный в снежные одежды, звонко-морозный, светлый, успокаивал. Быстрая ходьба отгоняла мрачные мысли. А вот уже и Кудинка, считай половину уже прошагал. Тропа в этом месте делала небольшой крюк, уходя вверх по течению Кудинки, к месту летней переправы через реку. И потом возвращалась обратно по тому берегу, как раз напротив спуска к воде на этом берегу. Вон, ее видно на том берегу, карабкающуюся змейкой по склону. Что-то неохота делать этот крюк. По льду, напрямую будем гораздо быстрей. Он скользя по снегу, спустился к реке. Сделав пару шагов на лед, попробовал его на прочность. Вроде держит, да и пора бы, декабрь на дворе. И он осторожно, плавно, без ударов и толчков двигая ногами, начал переходить реку. В одном месте лед слегка прогнулся под ним и затрещал, но все же выдержал. Прорвемся, однако, подумалось ему, до того берега уже рукой подать...                Провалился он внезапно. Раз и он уже под водой. Глубина здесь небольшая и потому он,оттолкнувшись от дна реки, сразу же выскочил на поверхность. Тело сейчас же сковал холод речной воды, дыхание перехватило, враз намокшая одежда и рюкзак сковывали движения. Отчаянно молотя руками, он подплыл к краю полыньи и попытался зацепиться за  край. Течение тянуло его под лед, рюкзак, набирая все больше и больше воды, тянул вниз. Держась одной рукой за лед, он освободился от лямок рюкзака, отпустив его в воду. Да и черт с ним, сейчас главное самому выбраться. Лед по краю полыньи не держал его веса, подламываясь. А он все повторял и повторял попытки забраться на него. Ноги уже почти не слушались, когда ему наконец-то, удалось забраться на лед. Из последних сил подтягивая тело руками, он отполз подальше от полыньи. Промокшая насквозь одежда в миг встала колом от мороза, превращаясь в негнущиеся рыцарские доспехи. Сейчас самое главное двигаться. С трудом он поднялся на ноги и, тяжело передвигая застывшие ноги, пошел к берегу. Отсюда до зимовья не меньше семи километров. В таком виде он не дойдет туда, нужно разжигать костер. Костер? Спички лежали в рюкзаке, подаренном речному богу. Негнущимися пальцами он пошарил по карманам мокрой куртки.   Зажигалка!! Но, залитая водой она не работала. Ну, давай-давай, с отчаянием от крутил колесико зажигалки. Бесполезно. Останавливаться нельзя, сейчас его спасение в движении и в хорошем жарком костре. Еще раз обшарив карманы, он убедился в отсутствии спичек. Это плохо, это совсем плохо. В таком виде ему не дойти до зимовья. Одежда окончательно застыла и теперь ему приходилось двигаясь ломать задеревенелую ткань. Стоп!!! Шапка. Рука метнулась, насколько это скованное движение можно было бы описать этим словом, к козырьку шапки. ЕСТЬ!!! Есть, рука нашупала там что-то объемное и твердое. Стянув шапку с головы, он достал из-за козырька, запаянный в полиэтилен, коробок спичек. Есть!!!! 
Ну, теперь он спасен. Что-что, а уж разжечь костер в лесу он мог с одной спички. Выбрав место для костра, в закутке меж двух упавших деревьев, он расчистил на полянке снег. Потом натаскал сушняка, нарвал с елей клочков сухого моха. Сложив дрова в «колодец», поджег сухой мох. Огонь постепенно набрал силу, охватывая сложенные поленья. От него пошло живительное тепло. Одежда начала оттаивать, он сбросил мокрую куртку, повесив ее на сучья упавшего дерева. Пусть сохнет.  Теперь — дрова. Дров нужно много. Собирая дрова, двигаясь, он согрелся. Только ступни ног, в промокших сапогах, ни как не отходили. Но, это нормально. Отгреем и их. Он наломал лапника и устроил лежанку с подветренной стороны костра. Воткнув в снег две жердины и накрыв их нескольким поменьше, он набросал на этот навес лапника. Получился такой неболшой шалашик, широкой открытой стороной обращенный к костру. Внутри было тепло. Теперь можно было и заняться ногами. Устроившись на лежанке, он стянул сапоги. Вкладыши были мокрыми насквозь. Ничего высохнут, теперь все высохнет. Сейчас подсушимся и к вечеру еще и до зимовья успею добежать. А все-таки здорово, что я вспомнил про эти спички. А ведь это Маринка. Точно. Это ее привычка. Заядлая курильщица, она все время боялась, что у нее  закончатся спички и сигареты. Потому они и совала их везде, запаянные в полиэтилен, они лежали обычно, во всех карманах рюкзака, в куртке. И вот — за козырьком шапки. Это она. Впитывая всем телом текущее от костра тепло, ощущая как в промерзшие ступни ног возвращается чувствительность, он ясно увидел ее, спасшую его от верной гибели. Она сидела напротив, с той стороны костра. Смотрела на него и улыбалась. «Не бойся ничего. Я всегда буду с тобой»