Ах, дети, дети! Глава 10. Деньги, деньги

             " Мудрый человек держит деньги в голове, но не в сердце".

Если украдены или утеряны деньги, то мудрые евреи говорят: «Спасибо, Господи, что взял деньгами!» Олег Евгеньевич считал себя уже мудрым, но с данным утверждением был категорически не согласен. По его мнению, если деньги украли или потеряны, то виноват в этом не кто иной, как прежний их владелец, значит, они ему были либо не нужны, либо были лишними, раз уж он не следил за ними.


Олег Евгеньевич зарабатывал не много, жил скромно, но в достатке, ни в чём не нуждался. Крупных трат он не совершал, а на одежду и еду ему всегда хватало. Репетиторством он не занимался – считал это ниже своего достоинства и призвания. Все уже давно сделали индивидуальные занятия своим основным доходом, но он упорно, вопреки здравому смыслу, продолжал считать это низким, а метания коллег в подработки порочными. Не будем спорить с его точкой зрения, просто примем как неизбежное – если человек что-то вбил себе в голову, то переубедить его трудно.


Он понемногу откладывал с каждой зарплаты на крупные покупки и отпуск, но на круг выходило, что может позволить себе либо то, либо другое. Когда с женой разошлись в интересах, то и бюджет постепенно тоже разделился. Но поскольку жили вместе, то на стол скидывались ежемесячно в общий котёл, и каждый выполнял  свои обязанности: Олег Евгеньевич закупал продукты по списку, а жена готовила на всех. Такой порядок сохранился и тогда, когда сын подрос, и уже не было нужды скрывать их истинные отношения. Можно было и разойтись, но всех всё пока устраивало, а делить квартиру тоже не было резона.


Так и жили. У каждого на стороне изредка появлялись связи, но не долгие, поэтому никто не был заинтересован в изменении положения. Когда бюджет обособился, Олег Евгеньевич решил воплотить в жизнь свою давнишнюю мечту – накопить на автомобиль, но не подержанный, а новый. Каждый месяц он стал откладывать двадцать процентов от зарплаты на покупку, и  уже через  пять лет скопилась более чем две трети желаемой суммы. Рубли он обычно переводил в валюту, чтобы сбережения были компактнее, всегда носил деньги с собой и дома не оставлял - на жену он грешить не мог, но как говориться, бережёного Бог бережёт.


На мимолётные и недолгие связи он обычно много не тратился: максимум кино или дешёвый ресторан. Ощутимые  траты пошли, когда он опять встретил Лету. Каждую пятницу он вечером садился на поезд, чтобы утром в субботу быть у неё. Проводил с ней весь день, а вечером в субботу он ехал обратно. И вроде билеты не такие дорогие, но на круг (цветы, метро,  гостинцы, такси, сюрпризы) выходило прилично для него. А в месяц это выливалось в кругленькую сумму.
На внезапно появившиеся расходы перестало хватать не только тех денег, которые собирался откладывать на машину, но и пришлось запустить руку в накопления. Тут он в первый раз пожалел, что так и не смог побороть себя в части легализации в своём сознании репетиторства. Денег стало катастрофически не хватать.


Можно было и пореже приезжать, но его нестерпимо тянуло к Лете. Он будто летел к ней каждую субботу и такой же окрылённый возвращался обратно. Он отдыхал с ней и душой и телом, поэтому денег было не жалко, тем более что жизнь стремительно приближалась к пятидесятилетию, и ему казалось, что вот-вот  закончится его мужской век. Он решил, что машина подождёт,  пока он будет наслаждаться жизнью. Олег Евгеньевич был уверен, что когда он не сможет Лете в постели доказывать свою любовь, тогда вскоре и она перестанет в нём нуждаться.
Значит на какие-нибудь три-пять лет надо окунуться в это безумие страсти с Летой, а потом уже можно будет и опять продолжить накопления на машину.


Был и другой выход сэкономить деньги – съехаться с Летой, но он уже настолько привык быть независимым, что не мог себе и представить каждодневную жизнь с ней. Не был он уже уверен и в том, что сможет удовлетворять её желания не раз в неделю, а хотя бы через день. А самое главное он привык к некоей свободе своего поведения, совместная жизнь явно наложила бы на эту свободу свой отпечаток, пошли бы разногласия, споры, ссоры чего доброго… 


А сейчас всё чудесно, они ждут встречи, скучают, потом встречаются, испытывают несказанную радость и от встречи и от плотских утех.  За короткие часы встреч не успевают насладиться друг другом и расстаются всегда немного голодными, что подогревает желание новой встречи, нового промежутка абсолютного счастья. Лучшего и желать не надо бы. Как говорят мудрецы: «Лучшее - враг хорошего».


Лета тоже не искала в их романе бытовое продолжение. Она уже «воспитала» и «выпустила в свет» одного мужа – этого ей было достаточно, выше крыши. Ни о каком присутствии мужчины в её доме она и слышать не хотела. Когда сын вырос и оканчивал школу, ей уже тогда стало неуютно, и только когда он переселился в студенческое общежитие, ей полегчало. Поэтому при встречах с Олегом Евгеньевичем она разными способами давала понять, что кроме субботней постели ему лучше ни на что не рассчитывать. Где-то в потаённых уголках её сознания всё же бродили мысли о счастливой совместной жизни, семейной идиллии, приятных, дружеских разговорах по вечерам, наполненных любовью и пониманием, о заботе и проявлению доброты и ласки к любимому человеку не раз в неделю, а каждый день, каждый час. Это были бы счастливые годы, подаренные самой судьбой для отдохновения души после изматывающей, нелёгкой жизни. Но она боялась, что отпугнёт этим Олега, как и все мужчины дорожившего свободой.


Однако такое положение дел требовало от Леты скрытности её связи. Во-первых, она не хотела показать детям дурной пример, поскольку подобное поведение женщины всегда преподносила им как распутство. Всякая близкая связь с мужчиной, не считая дружбы конечно, должна была приближать пару к логическому завершению их влечения друг к другу – браку. Иное не представлялось возможным и по определению считалось порочным. Семья – вот образец отношений  и всех устремлений, связывающих мужчину и женщину. За пределами семьи не
должно быть ничего компрометирующего, тем более женщину, как символ чистоты нравов. Семья должна быть по её учению и как выражение любви друг к другу и как образец социума мужчины и женщины, дающий им право на будущее. Единственный пробел в обосновании всей этой теории то, что она не была до конца подтверждена личным примером Леты. Если бы она ещё и позволила не скрывать свою связь, то окончательно потеряла бы доверие к себе детей, ещё пока веривших ей на слово. Поэтому все встречи с Олегом проходили в строжайших тайных условиях.


Во вторых, необходимо сказать, что авторство её учения скорее принадлежит Серафиме Ивановне. Страшно даже представить, что было бы, узнай мама об истинном положении дел с любовными похождениями Леты. Мама оставалась мамой, а воспитание дочери ещё пока никто не отменял. Что касается Леты, то она скорее больше боялась второй причины, чем первой.


Влюблённые  пользовались частым отсутствием в своей квартире Серафимы Ивановны по выходным, вызванным поездками на дачу, а когда она не уезжала – снимали квартиру или номер в гостинице на окраине города. Они весь день безумствовали, наслаждаясь телами друг друга, прерывались на разговоры и перекусы и потом снова ввергались  в неистовую гонку за плотскими наслаждениями. Недельный перерыв давал о себе знать, соскучившись, они никак не могли вдоволь потешить себя. Падали в изнеможении, засыпали, обнявшись, и спали часа три-четыре, а потом с новыми силами продолжали дарить себя и получать взамен партнёра. Это походило на какой-то разврат, если бы рассматривать их похождения в свете теории Леты о семье. А на самом деле это была самая настоящая любовь, с той разницей с теорией, что  не имела никакого продолжения в семье, а просто удовлетворяла желание двух людей видеть, слышать, чувствовать и упиваться своим избранником.


Эта любовь стала продолжением их юношеского чувства, забытого, но вновь воскресшего, продолжением  несбывшейся у обоих семейной любви к другому человеку, бывшему супругу, уже умершей, и возродившейся с ещё большей силой к вновь обретённому. Эта любовь была им обоим дорога и радостна вдвойне, что вновь повторилась и раскрылась в другом, более глубоком понимании. Поэтому расстояние между ними стало не определяющим фактором, а всего лишь неудобством. 


Олег Евгеньевич особенно был рад этому событию, поскольку после отдаления от жены так и не нашёл в других женщинах ничего влекущего, кроме их тела. Лета же всецело поглощала его сознание, она влекла его глубоким проницательным умом, стремлением к познанию и постоянному совершенствованию. Им было интересно не только в постели, а разговор их всегда был не ординарен, возвышен и приятен. Это походило на купание интеллекта в словах, выражениях, пониманиях, осознаниях, интерпретациях, суждениях и шутках. Благо им всегда было  что сказать друг другу, а признания в любви придавало этим беседам особый доверительный и приятный ореол.  Невозможно представить, как бы это выглядело каждый день, но раз в неделю это получалось восхитительно…


После выходных каждый погружался в свои заботы. Олег Евгеньевич до самого вечера пропадал в школе. Он вел факультативы с преуспевающими учениками и альтруистично подтягивал отстающих. Лета после уроков шла домой – там её ждали домашние дела и ученики. Она проводила занятия на дому и имела от этого неплохой заработок. Бывший помогал копейками, а надо было ещё выучить сына. Дочь уже сама зарабатывала, но её зарплаты хватало только-только прокормиться и слегка одеться ей самой. Запросы в одежде у неё были поистине фантастические, и чаще всего своей зарплаты не хватало на весь их спектр - приходилось просить помочь маму. А ведь были ещё и коммунальные расходы, расходы по домашнему хозяйству, на культурные мероприятия, да и Серафиме Ивановне надо было немного помогать. Поэтому Лета взвалила на свои плечи нелёгкий груз финансового обеспечения семьи и тянула эту лямку с утра до позднего вечера. Со временем она даже стала чувствовать некоторую финансовую свободу, копила и покупала дорогие вещи, а однажды набрала на поездку всей семьёй к морю.


Когда Олег Евгеньевич потерял свои сбережения, то Лета почувствовала, что ему не хватает денег. Он как-то с тоской смотрел на цены в меню ресторана, если им случалось там обедать, стал подбирать самые дешёвые гостиницы на окраине города, а потом видимо жалел об этом потому, что такси до них съедало всю его экономию, и обратно он уже стеснительно предлагал ехать на общественном транспорте. Цветы и подарки он стал дарить реже, да и уровень  подарков и букетов значительно сник. Платить за него она тоже не решалась, знала, что он расстроиться и возможно будет ссора. Олег Евгеньевич  в этом моменте не допускал уничижения его мужского достоинства и считал, что платить за даму это его святая обязанность. Он был бы оскорблён при ином раскладе. Лета это чувствовала и не знала, как ему помочь.


Поиски в маминой квартире не увенчались успехом. Мама вела себя непринуждённо, но постоянно задавала какие-то странные неудобные вопросы, будто что выпытывала. Лете, непривыкшей врать, пришлось тяжело, подбирая нужные слова для ответов так, чтобы не раскрыть своих похождений, но и не соврать маме. Лета была уверена, что если бы мама нашла деньги, то она обязательно сказала бы ей об этом, но мама молчала. Значит, деньги были потеряны не в квартире мамы, и найти их уже не было никакой надежды.


Один раз Лета всё же попробовала помочь Олегу и заранее купила ему обратный билет за свои деньги. Олег билет взял, поскольку именно в этот день у него не хватало на обратную дорогу, но всё равно очень сильно ругался и долго не мог успокоиться. Только при следующей встрече он немного оттаял и простил ей эту «выходку», но деньги за билет всё равно вернул.


Но вскоре Лете в голову пришёл совершенно великолепный план. Но прежде чем воплотить его, она села и написала письмо.

«Олеженька, мой хороший!  Ты меня прости, пожалуйста! Я это делаю только ради тебя, ради нас с тобой. Знаю, что ты не признаёшь мою помощь и сильно расстраиваешься, когда я тебя уничижаю своими деньгами. Но что же делать? Этот мой поступок во благо нам обоим. Я не хочу, чтобы наша любовь подверглась испытанию только потому, что сейчас  ты не в состоянии производить полностью расходы на наши встречи. Знаю, ты будешь влезать в долги, кредиты, и уж тем более не поступишься своими принципами, но не прекратишь  приезжать ко мне. В
квартире мамы мы уже не можем встречаться, мне кажется, что она следит за мной. А это значит, что теперь остаётся только гостиница для наших встреч - это опять расходы. Я тебя очень прошу, прости меня! Но я не вижу пока другого  выхода. Бог видит, я это делаю от чистого сердца! И за ложь тоже прости! Я тебя люблю, мой хороший!»


Письмо она конечно никуда не отправила, а положила в томик Достоевского. Это была своего рода индульгенция для Леты, чтобы она смогла соврать. Она иногда так делала, чтобы побороть свою природную свойственность - не врать. Раз она признавалась во лжи и каялась, то теперь, попросив заранее прощение, она могла с чистой совестью врать. Единственным условием при такой постановке вопроса было намерение во лжи на благо всех, а не из корыстных или иных неблаговидных побуждений. Она так делала раньше три или четыре раза. Но тайну писем, конечно, никому не раскрывала, даже по прошествии большого количества времени. Её уже не
мучили угрызения совести – ведь прощенье она испросила, и не важно, что письмо не дошло до  адресата  - ритуал считался оконченным, а ложь теперь имела право на существование.


—Олежек, мой хороший! Послушай, что я тебе сейчас скажу, - говорила Лета во время отдыха после очередной порции страстей.- Объявилась в одноклассниках Вика Тайбер, помнишь такую?

— Конечно, помню.

— Она после института в школе немного поработала, а потом вышла замуж за немца и уехала в Германию. Кстати, мы с ней в одном доме жили, и даже дружили одно время. Родители её были против, и потом прокляли её за то, что она на немце женилась. Она там хорошо живёт, но они от неё никакой помощи не хотят, принципиальные.

— Я бы тоже проклял, но мы то люди другого поколения и понимаем, что именно этот немец ни в чём не виноват.

—Ты прав. Так вот. Вика теперь главный редактор типографии с русскоязычной направленностью. Мы когда разговорились, она вспомнила про тебя, что ты в институте стихи писал.

— Да, было дело. Даже тебе парочку написал. Но после окончания института проблемы заели, и я забросил это занятие. Стихи это, понимаешь, для натур бредящих и свободных от земных тягот. Я вот тут грешным делом на неделе о тебе всё мечтал, фантазировал, и настроение было лирическое. Дай, думаю, чего-нибудь набросаю. Тужился, тужился, никак слог не идёт, закостенелость в мозгу какая-то.

- Мой хороший! Это по началу так, а потом привыкаешь к размерности стиха и начинают они сами литься рекою, по себе помню. Но я вообще мало писала и ересь какую-то, даже вспомнить стыдно.

— Возможно. Иногда хочется посозидать чего-нибудь.

— Так вот. Она попросила меня найти тебя и поговорить. Хочет издать несколько книг со стихами современных неизвестных современных русских поэтов. Одну книгу предлагает сделать с твоими стихами. Они ей очень нравились в институте.

— Но ведь я…

— Подожди, не перебивай. Говорит, пусть поищет свои старые стихи, напишет новые. За каждое присланное стихотворение в шестнадцать строк обещает присылать по тридцать евро, ну и потом десять процентов от продажи книги тоже твои будут, когда на книгу наберут и продадут.


От интереса  Олег Евгеньевич даже привстал с постели, глаза его горели и Лета поняла, что попала в точку. Вмиг в его голове пролетели мысли о том, что он так долго думал и искал дополнительный заработок, и не мог сойтись на чём-то дельном, поскольку кроме своей профессии не занимался  никаким ремеслом, и вот удача сама просится в руки.

«Тридцать евро, да за такие деньги можно с полсотни стихов написать. Институтских десятка три можно разыскать. Здорово.»

Олег Евгеньевич так воодушевился, что чуть ли не сейчас же готов был выехать домой, но вспомнив, что уже купил билет на вечерний поезд, наконец, угомонился. По всему его виду можно было понять, что он уже не здесь, а далеко в Москве и обретает славу великого поэта. Лета тоже была на седьмом небе от счастья, что её план удался. Теперь она сможет помогать им обоим обретать друг друга. Олег не будет так обременён финансовой стороной их встреч, и они станут более раскрепощённые и возвышенные. Так они и расстались под вечер: один с мечтами о лаврах творца, другая с мыслью о том, какая она умница, что всё это придумала.


На вокзал Олег Евгеньевич приехал рано, поезда пришлось ждать. Сидеть он не мог, а всё метался по залу – хотелось поскорее уехать и найти старые стихи. Он сделал несколько заходов от туалета к автомату с кофе – теперь он мог себе позволить пошиковать, перспективы заработка уже стали залезать в карман с деньгами. На одном из заходов он даже налетел на ведро уборщицы, опрокинул его и, сам не понимая как это получилось, растерянно смотрел на растекавшуюся по
полу воду.

— Мужчина! Ну, Вы под ноги то хотя бы смотрите! – в сердцах сказала уборщица, сетуя на такой подарок в конце смены.- Теперь вот собирать воду надо.

Уборщица укоризненно взглянула на растяпу, но через секунду её лицо озарилось умилением и нежностью.— Олег? Олег, это ты?! Вот так встреча! — радостно выдохнула она и, не скрывая своего чувства, глядела на него широко раскрытыми влюблёнными глазами. Швабра выпала из её руки и с громким хлопком стукнулась ручкой об кафельный пол. Многие в зале оглянулись, но, так и не поняв мизансцены, постепенно вернулись к своим проблемам, а они ещё долго стояли молча, глядя друг на друга  посреди мутной от грязи лужи, которая растекалась всё дальше и дальше.


Сама ситуация встречи, в толчее вокзала, неожиданная и радостная, пронизанная сочувственными или осуждающими взглядами совсем посторонних людей, вызвавшая резкую смену мысли обоих от суетливой действительности к мечтательному и дорогому прошлому, повергнутая в нелепость их пребывания в грязной луже, напоминает нам о моментах нашей жизни, когда вдруг что-то, о чём мы и думать уже забыли, для нас становится таким важным, а всё остальное, чего так рьяно добивались и чему посвящали жизнь, пустяшным и глупым. Обустраивая свою жизнь, стараясь обеспечить достаток, мы зачастую жертвуем чувствами и отношениями, не осознавая сами, что душевный голод куда страшнее,  утробного и вещевого воздержания.  Мы готовы работать от зари до зари, чтобы потом осчастливить своих близких, и себя в первую очередь, покупкой для них дорогих или нужных вещей, не осознавая при этом, что они больше нуждаются в общении с нами, в добром слове, ласковом взгляде, участии. Мы сознательно отнимаем у себя и у них бесценное время общения, невольно отдаляемся, перестаём понимать друг друга, мало того, когда нас укоряют в этом, то стараемся пристыдить — ради кого пашу?


В какой-то момент становиться проще обходиться подарками, нежели словами и чувствами, и что самое страшное другая сторона тоже начинает это приветствовать – всё меньше и меньше становится уз, тех невидимых нитей, которые соединяют человеческие души. Праздники теперь запоминаются вкусом и количеством съеденного, а не радостью общения, и душу уже привыкли изливать ценностью подарка, а не сердечностью песни. Глаза всё реже встречаются, гитары безнадёжно пылятся в углу, а после сытного стола каждый старается поскорее вернуться к своим привычным делам, и незаметно замкнуться в своих интересах. А стоило ли вообще собираться?


Нехотя и неосознанно понятия подменяются в человеческом общении с качества на количество, причём качество сердечное в угоду занятости уступает место количеству вещественному, последнее из которых в конечном итоге объединяет эти два понятия в одно, что явно свидетельствует об обнищании душ. Мы разучились говорить родным и близким людям хорошие слова, мы разучились смотреть им часами в глаза и ловить такой же влюблённый взгляд, и самое главное, что они уже не ждут от нас этого. Две сверхсильные стихии – пространство и время, которые способны в сто крат умножить человеческую любовь, мы используем не по назначению, а скорее с точностью наоборот, чтобы ещё больше отделиться друг от друга. Порою, как слепые, упорно стремимся к своей цели, не осознавая и не задавая себе вопрос: а то ли я приобрёл, что хотел вместо того, что потерял при этом?


Кто-то станет спорить со мной и говорить, что я не прав – не возражаю, а только скажу, что этот человек либо слепец, либо действительно у него всё не так. И в том и в другом случае – они счастливые люди. А тем, кто согласиться со мной я не завидую, им придётся хорошо потрудиться, чтобы исправить ситуацию или жить с этим грузом всю оставшуюся жизнь…


Олег и не думал бросать Ирину, но когда уехал по распределению, то почувствовал вскоре, что не скучает по ней, а даже наоборот -  красивые и стройные девушки занимали его воображение.  Через месяц завязались знакомства, потом всё стало серьёзнее – возникли отношения, писать он перестал уже через два месяца, считая, что здесь всё реальнее и осознаннее, чем то, что было.
Перед отъездом Ирина сказала ему про ребёнка, но он почему то посчитал это за шутку и так был уверен в этом, что потом даже не переспрашивал. Ирина остерегалась отпугнуть его и тоже про это не писала и вдруг получила письмо с признаниями Олега о том, что он полюбил другую. И как следовало ожидать, одна нелепость порождает следующую – Ирина опять ничего не сказала, но продолжала любить его.


Олег ещё  через месяц разочаровался в избраннице. Вообще его преследовали неудачи в этом плане. Он часто влюблялся и очаровывал красоток, но потом вдруг начинал понимать, что привлекательность их заключается только в приятных чертах лица и тела. Той нерастраченной душевности, что была в Ирине, и той интеллектуальной пленительности, что была в Лете, он больше не встречал ни в ком. Единственно его жена какое-то время могла соответствовать его притязаниям, но и она через какое-то время, исчерпав себя, перестала его интересовать.


— Ирина?! Ты? Действительно мир тесен. Я очень рад, что встретил тебя!
— И я рада!
— Ты тут работаешь? Почему? Разве в школу не пошла?
— Не доучилась, Серёжку надо было растить, а на стипендию сам знаешь…  Да и в институте тоже как с дитём учиться? — Ирина рассказывала радостно, как будто о чужой жизни, как будто уже и не было для неё того рокового вопроса «Почему?». Она всегда мечтала о встрече с Олегом, и вот это случилось, чего же не радоваться.


А Олега словно обдало ледяным холодом по вспотевшему телу. Лицо его застыло в скривившейся полуулыбке, а в голове чётко отчеканиваясь падали и падали со страшным звоном как в пустую металлическую бочку увесистые монеты - мысли.   БЗДЫНЬ – а ведь она тогда правду сказала, что беременная… ДЗЫНЬ – у неё есть сын, взрослый… ББДАНН- это мой сын…ЗДЫНЬ – всё это время она растила сына… БЗДЫНННЬ – всё это время она ОДНА растила сына… ДЗЗЗЫН- ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ она одна растила сына… ДДЗЫНЬ – всё это время она растила МОЕГО СЫНА… ДБЗЫНЬ – ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ ОНА ОДНА РАСТИЛА МОЕГО СЫНА…БЗДЫНЬ – и в такт со звоном последней монеты убитый своими мыслями Олег в бессилии и стыде опустился на колени. Холодные грязные брызги полетели в разные стороны, а он как к иконе припал руками к её коленям, горло сдавило, в уголках глаз заблестели искорки слёз:


- Ирина, прости, - сипло и еле слышно выдавил он из себя, больше ни на что не хватило сил, говорить он не мог, боль души и осознание неисправимой ошибки всей его жизни парализовала его сознание. Пряча от стыда глаза, он уткнулся в её халат, несколько человек услышав всплеск воды, опять оглянулись на странную парочку.


— Олег, ну что ты? Не надо. – так же радостно, но уже с утешением сказала Ирина.- Я тебя ни в чём не обвиняю. Встань, пожалуйста. — Она присела и, взяв его за руки, лёгким  движением, не прикладывая никаких усилий, подняла с колен. Он по-прежнему прятал глаза в полном  осознании своей вины, не смея сказать ничего в своё оправданье.


— Олег, всё хорошо, перестань. Не кори себя, уже всё прошло. Сын уже большой, в институте учится. У нас всё замечательно,  — говорила Ирина, утешая его, и всё время пыталась поймать взглядом его глаза, чтобы он, глядя в её глаза, всё понял и успокоился.


— Мы чудесно с ним живём. У нас есть своя квартира, я работаю, он тоже пошёл подрабатывать. Кстати, компания московская, «Свежий ветер», может слышал?..