Герои спят вечным сном 32

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/03/18/28

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
ХРИСТИАНЕ

И се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Моё благоволение.
Евангелие от Матфея, глава 3, стих 17.

При мысли, что окажется под гробом, далёкий от желания учиться страху * Дитер, будто из катапульты, выщелкнулся в щель меж печью и стеной по ту сторону Бастиановой доски, умудрившись поджать ноги так, чтобы вознестись над нею.

Более беспомощное положение трудно отыскать, только жуть обязывает. Теперь, казалось, мертвец не сможет сверху свалиться, снизу схватить. Из мнимого убежища ты всё до мелочей видишь, тебя же - никто.

Бабушка с дедом старались мальчика обучить ремёслам, показать красоту природы. Мама считала излишним в объяснениях снисходить до уровня ребёнка, постоянно проводя черту меж реальностью и вымыслом. Это провоцировало интерес к фантазиям, который исподтишка удовлетворял отец и другие родичи по его линии. Тётя Елена подарила книгу сказок с иллюстрациями однофамильца Германа Фогеля: вот, где впечатления!!!

Меньше, меньше надо было читать небылиц! Моргнув пару раз для собственной острастки, Дитер глянул и чуть ни сгорел со стыда: в «гробу» живая, невероятно красивая (вопреки возрасту) женщина, старушка из маленького домика. «Наверняка у неё - спина: как у Бастиана, только без ожогов. Случилось далеко в лесу, вот и сделали такие носилки».

Стерильно белая подушка и платок, вышитое покрывало, аккуратно уложенный воротник – всё указывает на то, что о ней позаботились в страшном разгроме.

На губах печать отсутствия боли - довольная улыбка. Веки едва смежены. Под ними таится готовый брызнуть радостью взгляд.

Принесшие тоже не похожи на могильщиков: в светлом, и лица одухотворены, словно им ведома тайна, способная поднять над суетой, которую даже панорама побоища замутнить не сумела. Сюда зачем? Должно быть, не знали о случившемся, вернули пострадавшую в пункт постоянного проживания. Дом по брёвнам раскатан, значит, передышку сделают и отнесут в более благоприятное место.

Отдых весьма своеобычен: Дэми поставил на окно иконку так, чтобы ей было видно, открыл книгу, начал читать вслух.

Разумно да будет,

како подобает особь пети Псалтирь

Аще иерей, глаголет:

Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков.

Аще ли ни, глаголи умиленно: Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. *

Это не речь, не повествование. Скрыт смысл, но присутствует нечто, не позволяющее отвлекаться. Голос внятен, подчёркивает и держит тишину. Интонационная задача: высказать написанное, чтоб каждый из слушающих осознал, для чего родился данный звук.

Дитеру видна страница, можно сопоставить значок с произнесением. Увлекательно весьма, предельно просто! Никаких буквосочетаний, так, по крайней мере, на первый взгляд кажется.

Время длится, люди насквозь проходят комнату, над которой густеет в предвечерьи оплавленное зноем небо, слова текут, текут... Как-то у печи оказалась широкая скамья. Жорж сменил Дэми, вставши с неё. Подумалось: Дитер тоже смог бы читать, потому что, не понимая, привык к начертаниям. Позже удалось проверить: действительно, может.

Вдруг произошло нечто: не случилось, но подан знак – «сейчас! Ближе!» И вот, явился человек, заполнив собой пространство, шагнул раз, другой! Грохнулся на колени лицом в покрывало.

Дитер узнал: хозяин большого дома (его, в отличие от старушки, обитатели клетчатого сарая серьёзно опасались). Позади бандит, накануне снявший беглеца с дерева, склонился при входе и застыл. Справа, слева - шестеро (знакомые лица). Поверх упало, придавив, плотное осязаемое горе.

Сомнений нет: она действительно умерла. Чувство осознания несравнимо с глупостью, подбросившей на лежанку: хоть следом падай и кричи от разрывающей грудную клетку тоски!!!

О Манефе Мирон Васильевич услышал перед наступлением (передали по цепи). Выругался, перекрестился и пошёл: каждый удар, каждое нажатие курка – в продолжение сказанного, каждая вогнанная пуля - за бабку, за хутор.

До края твёрдо на ногах стоял, дал распоряжение по работам, вернулся, дом осмотреть… Глянул, и стукнуло: «осиротели совсем; душа вынута; Калистратовна! Зачем же именно ты!!! В такое время! Теперь чьи мы с Ганькой??? Кому пожалиться, повиниться!!!»

Закричать бы, да звук размётан в ратном труде, в замахе справа, вытек множеством довершённых смертей. Нет силы. Всю-всю отдал, чтоб легче стало по деревням от этих душегубов, чтоб ребятишки могли сколь-нибудь ещё подрасти в тревожном сне без опасения быть заживо сожжёнными.

Самое время бы остановиться сердцу, потому что тело уже не здесь. Однако почему-то колотится, подкатывает под горло кровь, мешает дышать.

Не сговариваясь, сделали: Сулимов потянул опояску, Детинцев - ворот. Подняли Мирона, выровняли пред импровизированным аналоем. Степан стал позади, зафиксировал спину.

- Смотри сюда, - велел Сулимов. – «Внегда возвратитися врагу моему вспять», - не видит, не владеет взглядом. Взял правую руку; вытянул указательный палец; повёл по строке.

- Внимательно гляди: «изнемогут и погибнут от лица Твоего». Повтори! – Поставил на первую литеру ноготь, медленно двинулся сквозь толщу беды. – «Изнемогут и погибнут от лица Твоего. – выдавил жеваник Мирон.

- Хорошо, далее.

- «Яко сотворил eси суд мой и прю мою, сел eси на Престоле, су=дяй правду, - внимание убегает, язык не ворочается…

- Нет: «судя=й правду». Повтори.

- «На престоле моём судя=й правду. грады разрушил eси, погибе память eго с шумом. И Господь во век пребывает…»

- Уже лучше. Молодец.

- «Угото=ва на суд Престол Свой, и Той судити и=мать вселенней в правду…» - начали слагаться слова. - «судити и=мать людем в правоте. И бысть Господь прибежище убогому, помощник во благовремениих, в скорбех…» *

С каждым толчком пульса и колебанием гортани крепнет уверенность, возвращается Мир, позволяющий стоять – не падать. Буквицы обретают суть, бормотание становится Словом Божиим, голос греет сердце, со взгляда упадает пелена.

Сперва сзади отодвинулись, потом слева. Сулимов запястье выпустил, осенившись крестным знамением. – «Слава тебе, Господи! Обошлось».

Просторно стало, трезво. Открылось положение вещей, последовательность событий. «А ведь одолели! Такую напасть! Так безупречно! Единственная потеря. Единственная! И то, потеря ли?» А может, приобретение! Перекрестившись после второй «Славы», * Мирон Васильевич глянул перед собой.

Она совсем не огорчается, даже – ни сколечко! Доводилось видеть посмертную красоту, но здесь – благодать, торжество, победа! Кощунник он, свинья - падал и убивался, будто напоказ! Верх самости это, вот чего.

- Что, бабонька, - поклоном призвал внимание Манефы Мирон, - «Была собачина, и та растрачена?» Так ты говоришь? (сзади кто-то хихикнул). Правильно, милая, да. – Сделавшийся старейшим по Ясеневу  дед глянул предшественнице в лицо, будто дождался ответа. - Спросила с них, и мы спросим. Не сомневайся ни на вот: спросим, ещё как! За всех, за всё. А помирать, бабонька, видно, каждому в свой час. Прости ты меня, глупу голову: горько показалось – с краю. Прости ради Христа, не стану больше ближних пужать. Пойду теперь. Прибраться надо тут засветло, хоть взрывчатку да энтих… погань всякую свезти. Ночью постоим, помолимся. Правильно говорю? Вот видишь? Благослови тебя, Господи.

Повернул Мирон Васильевич, чтоб уйти, и в упор воткнулся в Детинцева.

- Егорий! Ты, никак?

- я самый.

- Правда!

- Так точно, без ошибок.

- Что ж это значит? Живём, что ли?

- А ты как думал? Пусть их собачина растрачена, мы же – на своём месте.

- У меня, видишь ли, дома нету, даже схоронить неоткуда.

- И на палешах разбили?

- Почему?

- Ты же сам сказал, дома у тебя нет.

- Ну да.

-Так, разбили там?

- Чо мелешь, старый человек! Кто их на Палешь пустит!

- Стало быть, есть у тебя дом?

-стало быть, есть. Опять неблагодарный! И когда лихорадка эта устоится! Погодите: подвода придёт чистая, отправим вас, а потом и сами.

«Тебя, милый, за измену лихорадка затряси: на четырнадцать недель по четыре раза в день», - вспомнил Степан другую Манефину прибаутку, но озвучить не решился.

Странное дело! Сколь уже довелось, а целый, без вопросов. Потом когда-нибудь руки откажут или разум; пока же – стоит защита, вроде сурчиного жира на морозе.

Все вышли, кроме старшего носильщика и парня, которому взглядом велел остаться знающий по-немецки бандит, забравший и давший Дитеру книгу о христианстве (кстати, где она).

Матвей Кружилин шагнул за чтение. Сулимов обернулся: Детинцев плачет, не вытирая слёз. – Мая, Серёженька! – прошептал. – Зачем это всё?

- Твой Судзиловский сказал бы: «праведников пложать», - утешил Сулимов, - вот и пробует на собственной шкуре. "Ибо никто из нас не живёт для себя, и никто не умирает для себя;  а живём ли - для Господа живём; умираем ли - для Господа умираем: и потому, живём ли или умираем,- всегда Господни". * Сядь, Егорушка, сядь. Водицы выпей.

Андрей протянул колпак от фляжки. Сулимов перехватил, подал бедствующему. Зубы застучали о край.  «За зло своё нечестивый будет отвергнут, а праведный и при смерти своей имеет надежду», *  Так надо понимать?
Деменок, пристроившись сзади, взял голову Детинцева, «прошёлся» по точкам, нажал переносицу. Пазухи опростались в подставленный мох (до чего предусмотрителен Генерал, и это успел добыть).

- Умеешь. Молодец. – Похвалил Андрюшку Сулимов. – Средоточьтесь теперь; тихо будем.

Андрей решил пристроиться возле двери, передремать, но прежде - сунул в рот лежащему ничком немцу резиновый жгутик из аптечки. Другой конец опустил в горшок с питьевой водой. Посудина для результата, идентичная исходнику, стоит у противоположного края доски.

- «Похоже на промысловую артель химических продуктов «Реванш», - * дрогнул смехом Андрей, подивившись собственной неистребимости: такие ночи; такие дни; а ещё хватает дури всяко вспоминать. – Почему немчёныш лежит на пузе? Эдак - сложнее. Вон чего – голова обожжённая: будешь затылком тереться, загниёт».

У каждого «Архангела» на гайтане * прорезиненный мешочек с Акулиным снадобьем: на раз заживляет ранения мягких тканей и прочь. Совсем немного требуется, но прежде – отереть выступившую влагу. Платок чрезвычайно грязен, - заменить марлевой салфеткой. Теперь можно сосредоточиться.

- Ты чего! – Грянуло вовсе непристойное. – Заливать тут, да! Голову морочить! Не умерла она! Вы совсем уже, да???

Петька схватил за локти, Андрей подставил плечо… Не это – раскидал бы Мансур и гроб, и лавку, и присутствующих.

- Стань тихонечко, - ухватив мечущийся взгляд вымолвил Матвей. – Не спешит никто; жива, значит, опомнится; Ты посиди с нами, тоже охолонь.

- Дедушка! – выстонал Мансур. – Что я, мёртвых, по-твоему, не видал! Сейчас глаза откроет! Смотри сам! Холод в руках, так это…

- Тебя, почтенный, - услыхал Мансур слова родного языка, - аксакал просит сесть и выслушать.

Отвесив челюсть, ретивый воин плюхнулся на скамью и уронил: Жаксы. *

- Вот, так вот. – Сулимов положил ладонь поверх брошенной руки Мансура. – Есть признаки. Сделать мы ничего не можем.

- ты знаешь нашу речь!

- Знаю. Остальные – нет. – Мансур склонил голову в знак понимания. – Помни. Она тебя любила.

- Меня!!! – Воскликнул Мансур По-русски. - Она - всех-всех!!! Даже этих!!! Как же мне теперь? Она говорила мне! Она дала мне! – Дёрнув леску у ворота, Мансур явил на ладонь маленький латунный крестик. – И это – правда: всё, что говорила и читала.

- Что же, - Сулимов согласился, - память тебе, дар довеку. Береги теперь.

- Буду. Знаю; видел; много видел мёртвых людей. Зачем она такая? Знаешь, зачем? – Сулимов отрицательно кивнул. – Знаю; скажу. Он сделал это, и она сделала; Он – Божий сын, отдал себя людям, чтобы каждый не погиб, но имел Жизнь. Она – просто женщина, старая женщина, - сделала то же своим…

- На своём уровне, - подсказал Сулимов.

- Правильно. Сделала на своём уровне, - отдала себя – за тех, кто здесь, чтобы имели жизнь, которую Он дал, потому что Он – её учитель, её пример. Теперь она так глядит, чтобы я видел, и я понял; Ей позволено мне сказать; Так бывает; я слыхал.

- Если не ошибаюсь о твоём имени, - уточнил Сулимов, - «Чтоб быть уверенным в чём-то, Мансуру надо это увидеть?»

- Правильно. Да. – Отвечал Мансур. - Я видел. Смерти нет. «Верую, Господи. Помоги моему неверию», так предлагала говорить; Так буду.

- Как же получается, - Спросил Матвей, - крестила тебя, что ли? Имени твоего в святцах нету, кажись?

- А, уважаемый! – Мансур хлопнул себя по колену. - Был бы Христос, имя будет.

- Правильно, - подтвердил Детинцев. – Оглашением такое называют.

- Теперь читать и помнить, да. Книжка вот. Уходил, дала мне, сберечь.

- Тихонечко сядь, послушай.

- Не могу! – Мансур пальцами растёр подключичную впадину, - Давит здесь! Много! Очень много!

Петька справа и слева шлёпнул приятеля по щекам. Выскочили слёзы, упали, прокатились и тотчас высохли.

- Коп рахмет. * - Удовлетворился содеянным Мансур. – Теперь – тихо могу.

Не довелось. Позвали снизу: пришла подвода. Шестеро подняли гроб, развернулись, вынесли.

-Садись на козлы, барин, - предложил Матвей, - ноги-то плохо держат? Справишься ли?

- С Божьей помощью, да. – Отвечал Детинцев. – Не верится: домой ведь, и сам!

- А мы рядышком добежим. Колёса приведу, - обратился Матвей к вознице, - останься. Тут руки нужны.

Сулимов, вертанувшись, подкатил велосипед: - Садись, Михалыч.

- Я вперёд. – Беспрекословным тоном Велел Кружилин. – Сердце у меня покрепче вашего будет, Господин Генерал. Устали сегодня все.

- Так точно, Мотенька, устали, но отдыха – не видать.

- Дитер, ты где? – Привыкнув к шелестящей ветром тишине, произнёс Бастиан. – Нас, кажется, не убили!

- Тут я, Ганс. Книжка моя… размокла, должно быть.

От предчувствия необходимости пересказа, Фогелю сделалось дурно. Он решил: минимизировать обсуждение происходившего.

- Что это было? Что тут делали?

- Знаешь, Псалтирь. Я следил: слово «Давид» повторялось в заголовках. Как ты, Ганс?

- Хорошо: боли нет, страха – тоже, особенно, после мягкого на голову. Я слушаться буду, тихо лежать, только не бросай меня, Дитер, не уходи. Мы где теперь?

- Ты видишь что-нибудь?

- Да, вижу, в мельчайших подробностях: брёвна, мох, край окна без рамы. Не хочу двигаться, боюсь даже глазами повести, до того спокойно.

- Мы в большом доме, верней, в том, что от него осталось.

- А наши вещи? Нет, ты не думай! Я только… Знаешь, у меня в мешке – евангелие. Про него никто-никто! Вот бы найти!

- Ботинки. – Сказал Фогель, - мои - утопли. - От мысли о прикосновении стоп к пыли затылок заломил, и на зубах скрипнуло.

- Мои, кажется, на ногах, - Бастиан шевельнулся. – Да, чувствую. Возьми. Не скоро понадобятся.

- Ты предлагаешь мне сходить туда и поискать Евангелие?

- Говорю про это; Тебе лучше знать, можно ли; если нет, - пусть так будет, не подвергайся опасности. Довольно с нас.

- У меня с ними одинаковая одежда. Обещаю тебе, Ганс, не делать ни одного шага вопреки здравому смыслу. Для начала следует примерить ботинки.

- Пришлось поджать пальцы, перетерпеть ломоту и отвратительное трение грязных босых ног о кожу, потому что носки Бастиана оказались совершенно порванными. Всё-таки, это лучше, чем вообще никак.

Фогель вышел, спустился, пролез меж элементов цокольного этажа. Пространство от дома до речки оказалось вполне чистым, даже воронки выглядят опрятнее, чем во дворах. Отсюда начали уборку; здесь никого нет, кроме людей, копошащихся у плотины.

Опоры овчарни целы, «чердак» тоже не пострадал. Плетни частично рассыпались, иное - уволокли (Дитер видел, как). Там, где лежали тюфяки, много хламу, но что это!

Не первый он: возле дальнего слева столба некто копошится. Ого! Малый, мазавший Бастиана. В руке у него мешок, довольно увесистый, между прочем. Наверняка всё собрал. Хоть бы книжки вызволить! Хоть бы Евангелие…

Парень выпрямился, увидел Фогеля, махнул мешком в направлении деревянной клетки, огибая выбоины, зашагал туда. Дитеру ничего не осталось, как последовать.

«Крышу сдуло, - отметил Андрей. – Стояны - порядок; дверка – без проблем. Дело за малым: нарезать камыш, уложить снопики, полозья натянуть. Не меньше трёх".

Жерди с верхней переплётины вынуть удалось без труда. Четыре получилось. Дитер не понял, зачем их класть на уровне пояса. Стоял, не рискуя взять мешок. Возле - другой, длинный, а в нём – свёрнутая палатка.

Разостлав полотно поверх перекладин, Андрей велел Дитеру тянуть верёвку, и как-то вышло, - жерди оказались внутри ограждённого тканью помещения так, что по ним легко двигать доску, сравнимую с той, на которой лежит Ганс.
- Спать, - указал Андрей на доску. – Внизу мокро. Питьевая вода там, помывочная – вот. Камни возьми оттуда. Это – жаровня; огонь разводить не следует; нужно брать уголья у них. Чем принести? Тебе дадут. Мыть его так: выдвигаешь сюда…
- Почему здесь? – Спросил Дитер, тотчас же догадавшись , что услышит.
- Там – ремонтные работы; - отвечал Андрей, - это – от животных; вокруг - первозданный лес, хозяйственная деятельность в основном запрещена. Если ночью придёт лось или медведь – не обрадуешься.

- Для чего строение изначально?
- Пиломатериалы сушить.

- Башмаки утопли там, - кивнул Дитер на болотце. – Можно ли достать?
-Андрей ответил тоже кивком: в углу, подвязанное за шнурки, меж серым висело коричнивое.
- Ты всегда босой ходишь?

- Зачем обуваться в лесу? Зимой; школа; асфальт… другое дело. А здесь… Впрочем (Андрей указал на торчащий из глины конец проволоки), накидали всякого… - Из-под рубахи, из-за опояски вытащил Андрей два плетёных тапочка, стал в них, ноги до колен обмотав верёвкой. – Вот: изготовить легко, утратить не жаль.

Дитер не утерпел, сунул руку в мешок. Книг было три, одна – его; вторую вынул и раскрыл.

«Мы не могли знать, что не повиноваться приказу нехорошо. – прочёл прямо сверху. - Мы не понимали этих слов. Мы тогда не могли отличать хорошее от дурного — как же мы могли понять, что значит «нехорошо»? Если бы нас сразу наделили Нравственным Чувством — вот тогда мы были бы виновны в нарушении запрета». Я — такая, какой меня создали; не я себя создала». *

- По её словам, - спросил Дитер, - изгнание из рая было несправедливо?
Ответ замёрз налету. – Стоять! – прозвучал тихий, безусловно угрожающий окрик, и в двух шагах от себя Дитер увидел окаменевшую в прыжке чёрную с палевым собаку.

- Умница. Молодец! – Андрюшка невесть откуда извлёк кусочек сахара, стрельнул с ногтя точно в пасть. – Назад. Сидеть. Хорошо.

 Реакцией на протянутую руку стало предупреждающее рычание, но когда пальцы человека, настаивая, легли на загривок, взрыва ярости не последовало.

- Всё проверила; нету живых; домой. – Велел Андрей. - Где твой дом? Правильно – туда. Вперёд.

«Какой ужас!» - сказал бы Дитер в другое время. С некоторых пор слов поубавилось, ужасы поблекли. Собака, сколь стало понятно, выскочить может в любое время, телохранителей не будет, и опасение по поводу неё следует прекращать, потому что собаки не любят, когда их боятся.

- Ты читал? – Вернулся Дитер к отрывку.
- Да. Скука и глупость. Дура, воще!

Последняя фраза не понятна, однако интонация и жест утвердили в неодобрительном отношении к персонажу.

- Что интересно? - сам собой возник следующий вопрос.

Деменок бросил волосы со лба, словно отмахнулся. - Выспаться, и чтобы это – кончилось.

- Здесь ещё третий был. – Где он?

Андрей пожал плечами.- Не знаю; меня тут не было; мы привезли…

- Кто она?

- Ваш ангел хранитель, и не только ваш.

Больше ни о чём спросить не удалось, да и вопросы, как понял Дитер, не всегда уверенности добавляют.

Подошли трое с набитыми свежей травой тюфяками, привесили их в палатке по стенам, положили на доску, перемигнувшись, разделились на пары. Первая - к речке за рагозником, вторая – по жердям наверх.

Зачем двойная крыша, Дитер понял, когда дождь пошёл. Теперь же без особого повеления забегал от жнецов к кровильщикам, подтаскивать царапучие пуки.

Окончив, бандиты направились в дом, чтобы переселить Бастиана. Дитер остался: невыносимо жмёт обувь, разуться пришлось.

Возле входа в клетку - ворох одеял, бывших в пользованьи узников – очень грязные. Памятуя поступок Дэми, взял одно за середину, с силой хлопнул о стояк, потом ещё раз, ещё…

Пыль перестала вылетать. Тряпка оказалась вполне пригодной, чтобы укрыться.

Такая вот робинзонада! Что ещё предстоит? Наверняка в мешке всё, мало-мальски нужное, но это – потом. Теперь, покуда Ганса нет, следует вытряхнуть остальные одеяла, - понадобятся, даже очень.

В доме движение. - «Смотри ты! Как выносят!» Передние, спускаясь, поднимают руки, чтоб не нарушить горизонтальность. Теперь опускают… На танец похоже, на синхронный экзерсис. Кто-то объяснил им, видимо, Дэми, что любое смещение чревато бедой. Конечно, таким способом далеко не транспортируешь. Придётся жить здесь или гибнуть.

Четверо пулемётчиков, докончивших за Манефой, осмотрели Фогелево хозяйство и не нашли изъяна.


- Стол ещё, - подвёл итог Кружилин Мишка, - и светец до полного счастья.

- Нельзя, - возразил Шурик, его брат, - Лампада безопасней, вот, большая, в хате нашёл, свечку туда… Ни то, сгорят нах.

- Да, уж пусть, как знают! – Возмутился Роман (тоже Кружилин). Кто у них кому кем доводится, Андрей запамятовал.

- Полно вам, снежочки, на талой земле лежать! – Спустилось с небес, будто тут выкрикнули.

- Полно вам, казаченьки, горе горевать. – Отозвалось протяжно, медленно, под работу,и задвигала пространство песня, указывая вектора, очерчивая границы.

- Во, дают! – Ромка аж присвистнул. – Хватает же здоровья, а! Сумеешь, Саня?

- Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые! * – Отставив ножку и ладошку, продекламировал Шурик.

- Блажен, ёть! – Возмутился Мишка. – Вольно ему было на балах плясать, Денисьеву * этовать и Бисмарка * морочить * с Горчаковым * на пару!

- Будем привыкать мы к Азиятской стороне!!! – Удесятерённое лесным эхом поступило предложение.

- Будем. – Вколотил слово в землю Роман. – Привыкать. Будем, куда мы денемся!

Андрей, облокотившись на воротину, откровенно хохотал.

- Смешно, ребятки, если б не с нами! – подытожил Шурик. – Всё, кажись, можно присоединяться к славной когорте поющих?

- Спать хочу, силы нет, - сказал Деменок. – Третья ночь, почитай, день – туда же! Ща в осадок выпаду.

- На печку, вон, - предложил Роман, - шобалы, какие ни то, имеются? И прям в устье. *

- Дождь пойдёт! – Возмутился Мишка – Печь развалится, задавит!.

- Нас-рать! Полное воинство! – Отповедал Андрей. – Вот. В кухню. В главную. Отцу перекажите, чтоб не искал.

- Что это значит, - спросил Бастиан, - зачем поют?

- Не знаю, Ганс, - ответил Дитер, - и чем далее, тем больше убеждаюсь: не все знания способен вместить человек.

- А вчера! Слышал, - пели?

- Нет. Уснул, как убитый.

- Никогда-никогда, ни в одном театре так не может прозвучать! Целый вечер! Ангелы: лично они! А потом, знаешь… началось! Треск пошёл, будто в сказке лесная избушка дворцом становится.

- Видели этот дворец; век не забыть.

- Как ты считаешь, Дитер, правильно они поступили? Мне думается, правильно. Именно так надо защищать свою землю. А мы…

Дальнейших речей Фогель не воспринял. Горячая, глухая и гулкая, будто удар кувалды через воду, поднялась и захлестнула ненависть. «Тебе хорошо рассуждать! Очень хорошо! – хотел крикнуть Дитер и не смог. – Даже если  выберемся отсюда, ноги будут ходить, то папаша твой позаботится, чтоб никогда, никуда! Можно сколь угодно долго, сидя на диване,  играть в праведника перед самим собой, и успех обеспечен! Нам же! Мне же!»

- Вот твоя книга; она цела. – Не сам вымолвил Фогель и, словно сутки назад, упал лицом в тюфяк.

 



1. Братья Гримм "Сказка о том, кто ходил страху учиться".

2. Молитва перед началом чтения псалтири.

3. Псалом Давида 9, стихи 4-10.

4. "Слава Отцу и Сыну и Святому Духу" - отмечается каждая
треть кафисмы.
5. Послание к Римлянам глава 14, стихи 7-8.

6. Притчи Соломона. Глава 14, стих 32.

7. Артель "Реванш" - Илья Ильф, Евгений Петров.

8. Гайтан - шнурок для креста.

9. Жаксы - правильно; всё в порядке (казах).

10. Коп рахмет - большое спасибо (казах).

11. Марк Твен. «Рассказ Евы».

12. "Блажен, кто посетил сей мир..." - Фёдор Тютчев.

13. Денисьева Елена Александровна – любовница Тютчева.

14. Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк - премьер-министр Пруссии; канцлер Германии.

15. «Морочить» - Тютчев Фёдор Иванович, дипломат; председатель Комитета иностранной цензуры.

16. Горчаков Александр Михайлович - глава русского внешнеполитического ведомства.

17. Устье - (здесь) Широкое топочное отверстие русской печи.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/05/12/1060