Два дня в Ватикане

               
                Незрима глубь сердец.
                Пушкин. (Тазит).

ПРОЛОГ
С искренним почтением, дамы и господа!
Когда Вашу деятельную персону удостоят описанием личностной эпохи, прервав вековой сон архивных документов, то сомневаюсь, что получится произведение, удовлетворяющее ваш вдумчивый взгляд. В документах властная подпись повседневно воюет с истиной, а монополия канцелярской сухости не допускает на черно-белую бумажную равнину эмоциональный объём разноцветных воспоминаний. В результате подлинная тайна превратиться в фантазийное измышление. 
Если выслушать эмоциональные мнения людей из различных кругов вашего общения тех, кто мило улыбался вам, ухмылялся либо, прищуривался лукаво при случайной встрече, и на этом материале вообразить Вас, то эта книга также не займёт место на средних полках домашних библиотек. Единожды взглянув на месиво из киселя лести, павлиньих перьев и зловонных сплетен вы сморщитесь и отвернётесь. Большинство людей видят то, что им близко и то чем они сами являются, а Ваши истинные думы ведомы лишь вам одним.
Думаю, вы согласитесь, что и главный герой, зачастую утрачивает объективность в оценках своей личности, а благоговейно витающие над головой сочинения неизданных мемуаров не редко натыкаются на критику от собственных поступков. Личные письма также есть задокументированные мысли, но кто не наслаждался их пеплом или сожалел, что отправлял их, прежде чем прозревал.
Прежние биографы дорожили неотступностью от подобных первоисточников. Умеряя интересы собственного скептика, они редко проверяли людские суждения на достоверность и отсутствие тенденциозности. Да и возможно ли это выяснить? Память всегда уступает место всесильному времени.
Сия кипа бумаг представит вашему вниманию художественный портрет одного из талантливейших адвокатов Российской Империи - Фёдора Никифоровича Плевако. Естественно автор окунал кисть в краски из общедоступных источников, а прописывая, детали смешивал собственную палитру цветовых выдумок, искренне надеясь, что живописание легендарной личности непременно станет приблизительной копией с гениального оригинала, а возможно и грубым новоделом, ибо истинная глубина образа не ведома никому.
Изящество судебных речей главного персонажа мы обойдём стороною, так как это единственная тема, которая многократно была затронута его современниками и приверженцами суда присяжных.
Ватиканский вояж Фёдора Никифоровича факт достоверный, но по ключевым моментам аудиенции, как и всего мероприятия в целом, имеются невосполнимые пробелы и существенные противоречия. При подобной утрате биографической материи автор осмелился заполнить пустоты прошлого собственным вымыслом с использованием исторических фактов того времени. Исключительно важно было попытаться понять, какой результат предвидел Фёдор Никифорович, направляясь в осеннем возрасте своей жизни в далёкий Ватикан.
Надеюсь, что общение с книгой пройдёт с пользой для Вас.
Время прочтения, что-то около 2 часов 25минут.
I
Вольтеровское кресло навевало воспоминания уюта младенческой колыбели, но Фёдор Никифорович редко на нём почивал. Высокие по-женски грациозные боковины обтянутые шоколадной кожей сужали обзор думающих глаз и, формируя прямоту мышления, походили на шоры, надетые на морду пугливой лошади.
- Но Вольтер не имел «зашоренный» взгляд, он описывал мир, не ведая преград, а это кресло глубокой старости, дабы юные потомки не замечали дедушкин дневной сон. И кто нарёк сей укромный, но и изящный короб,  именем французского философа? - комфортно пребывая в его мягких объятиях после лёгкого завтрака, размышлял в стенах своей великолепной библиотеки едва избавившийся от сладкой полудрёмы шестидесяти двухлетний именитый русский адвокат - Фёдор Никифорович Плевако.
Доносившаяся из столовой низкая вибрация родных голосов постепенно утихала. Семейный завтрак всегда благодатная традиция и, пожалуй, со знанием толка восточные целители научали, как доброе собрание близких людей за утренней трапезой способно развеивать душевную хандру и исцелять многие телесные расстройства.
В своих покоях едва отойдя от сна, домашние с вальяжностью пуховой перины, неспешно приводили себя в порядок, а после не найдя полезного занятия усердно бездельничали в ожидании скорого отъезда главы семьи. Только Мария Андреевна казалось, не переставала суетиться ещё с самого вечера. Было слышно, как она разбирает фарфоровую посуду на столе и хлопает дребезжащими дверками застеклённого дубового буфета. Она раздражала сладкое позёвывание, нескончаемо заворачивая что-то в шуршащую бумагу, и бережно укладывая эти свёртки в дорожную кладь.
Собирать любимого человека в дорогу горничной она не доверяла. Здесь, как она считала, нужны свои глаза и руки. Да и не в традициях русских жён всю заботу о своём мужчине вверять чужой женщине.
Не пожелав оставаться взаперти своего настенного домика, кукушка настежь открыла ставни и под рассыпчатые удары гонга пожелала хозяину доброго пути, а хозяюшке возвестила о скором времени отбытия.
 - Присядем на дорожку,- спокойным голосом пригласила Мария Андреевна всех родных в гостиную усадьбы.
В просторной гостиной вся семья подковой расселась вдоль высоких стен мягко-палевого цвета с вертикальной широкой полоской, на которой утонченно извивался садовый вьюнок. Старшие расположились на зелёном кабинетном диване, а молодёжь устроилась на стульях с овальными спинками и удобными подлокотниками. Настала тишина, все думали об одном, но каждый по-своему.
Взгляды близких проползали по гранатовому туркменскому ковру, где в семантике узоров, очевидно, отображалась схематичная гармония вселенной, начертанная ещё праотцами восточных волхвов. Наверное, как вчера, так и тысячу лет назад погонщики гордогубых верблюдов навьючивали караваны шедеврами срединной Азии, искусно сотканными руками скромных чернооких мастериц, и неспешно ступая по Великому шёлковому пути, вторили заунывному мотиву пустынного ветра, ожидая на западной стороне выручить кувшины золотых монет с воинственным профилем старосветского монарха.
На стене справа от окна располагалась внушительных размеров даже для дворянских усадеб картина живописца голландской школы, где автор отобразил, как у подножья заросших руин исполинской архитектуры наследники средиземноморской цивилизации вели тихую повседневную жизнь. На суше дружно соседствовали мягкие оттенки травы, соломы и хлеба, а где господствовало море, на горизонте соединялись циановый и аквамариновый окрасы. Для процветания и этого царства, наверное, кузнецы превращали руду в заострённые стальные палки, а слагатели стихов воспевали мириады хвалебных тирад, в угоду мудрого правителя подчас заглушая голос людей разумных. Но видимо не на праведных основах держалась его власть. Вновь без усилий рук человеческих подкосились глиняные ноги высокого колосса и пала могучая Империя. Спустя годы новые властители безмолвных развалин в поисках лучших пастбищ расчистят плодородные земли от изящного сора дворцовых фрагментов окутанных разношёрстной преданностью вельмож к правящей династии, и лишь замысловатые тексты, выбитые на камне, будут ещё долго манить загадкой людей ищущих ответы на извечные вопросы.
Неспешное осмысление этого сюжета всякий раз одаривало ценителя живописи покоем, и отдаляла от суеты повседневного сознания земного бытия. На ум приходили слова, выгравированные на перстне царя Соломона, определяя более правильное название картины, нежели надпись на обороте холста «Загадка архаичных развалин».
 - И на что опереться простому человеку, дабы встать на верный путь. Да и где оно начало этой дороги? Всё вокруг тленно имеет начало и конец, а душа ищет чего-то бескрайнего, постоянного, вечного.
 Фёдор Никифорович зная ответ на собственный вопрос, посмотрел, как за белым перекрестьем деревянного окна веселело утро. Остановив взгляд на ясном квадратике частицы неба, про себя повторил известные христианские слова.      
На Фёдора Никифоровича явственно взглянул собственный портрет работы проницательного художника одного из уездов Тамбовской губернии. На масляном холсте наряду с внешней похожестью была передана и узнаваемая ему внутренняя сущность. Энергия портрета зачастую пересиливала взглядом своего же натурщика, а члены семьи иной раз испытывали внутреннюю неловкость, нарушив спокойствие копии родного человека.
Видимо мастер имея силу чародея умел проходить сквозь человеческие глаза и видеть заложенную в него первооснову, а позже не щадя сердце заказчика глубокомысленными штрихами отображал её на полотне. Знать человека с этаким талантом становилось страшновато, но и результат его творения был безумно притягателен.    
Спустя пару минут вся семья, соблюдая старшинство возраста, вышла из дома.
Фёдор Никифорович, как и в молодости держа лебединые руки Марии Андреевны, три раза прикоснулся губами к её бархатным щекам. В глубине васильковых глаз он искал истинное благословение на понятном близким людям языке молчания. Безмятежная обращённая в небо задумчивость говорила о незримом присутствии с ним, когда он будет далеко, а прямой и твёрдый взгляд - о верности избранного пути.
Сердце его успокоилось.
 - Берегите мать,- ласково сказал он. Далее поочерёдно обнял детей с маленькими внуками и направился к витиеватым кованым воротам, за которыми стояло новенькое, завидное в округе ландо.
Позолоченные ручки на дверцах чёрного лакированного корпуса в сочетании с кожаным салоном сливочного цвета придавали владельцу статус важной персоны, а мягкие сиденья с каретной обивкой добавляли и личностных удобств. Сей транспорт был доукомплектован мощной лошадиной силой ценной орловской породы по кличке Гамлет. Вороной рысак, что-то обдумывая в преддверие пути, легонько бил передним копытом, взъерошивая песок у калитки.
Четырёхместное ландо, было закреплено за бородатым и рослым кучером Яковом. Утренний отъезд господина заставил его подняться на заре, дабы обстоятельно подготовить всё требуемое к дороге. С час назад он, беседуя с Гамлетом, вычистил ему шерсть и копыта, расчесал жёстким гребнем гриву с длинным хвостом. Как завидному жениху не забыл он уложить чёлку на бок, приговаривая - Знаю, знаю, поглядываешь тут на одну каурою, ретивым стал, фырчишь. Обожди маленько, трава подымиться сведу вас к лугам у пристани. Евойный-то хозяин давеча сказывал мне, что не супротив будет, я дружок всё ужо давно разузнал.
Гамлет не покачал головою, как обычно, он делал, соглашаясь с хозяином, но крупные тёмные глаза выдали понимающий и благодарственный огонёк лошадиного счастья.  Далее Яков заботливо растёр сильными руками тугие мышцы рысаку и наконец-таки запряг эту поджарую чудо-красоту в отполированный корпус. Ближе к отъезду он сдул пыль с модного кучерского чёрного цилиндра, потёр рукавом посеребрённую бляшку на ленте и, надев его, воссел на высокие козла ландо. 
Яков ожидал хозяина. Солнце восходило, становилось теплее, потихоньку стала пропадать утренняя дрожь с протяжной зевотой, тело отогрелось, и в голову начали лесть заманчивые мысли.
- А барина-таки, с недельку не будет, да и барыня до пустой езды не охотливая, надобно, чего-нибудь выдумать, - почёсывая ладонь левой руки  Яков, прикидывал как подкалымить в дни отсутствия господина, имея в руках гужевой транспорт люксового класса. Увидев у ворот Фёдора Никифоровича, он спешно спрыгнул, желая помочь ему подняться.
  - Извольте, барин.
- Не утруждайтесь милейший, пока сам обхожусь.
- Фёдор Никифорович, корпус отполировал, блестит, но чую ненадолго, тело ломит, знать вскоре ливанёт, дождичёк-то,- прикрывая дверцу ландо Яков, перемешал мнимую заботу о господине с обеспокоенностью за свои труды. 
- А точно от дождичка тело – то ломит? – хотел было пошутить Фёдор Никифорович, но сразу понял, что выглядело это как застарелая претензия.
- Окстись, Фёдор Никифорович,- Яков поучительным тоном, именно каким подчинённый бывает, наставляет начальника, выразил своё негодование, - Старый грех негоже поминать, да я-таки давно повинился за это, а ежели и вольёт то примета в дорогу добрая.
- Ну, полно, полно Яков, прости меня, суставы твои точнее барометра. Проверено. Ежели вскоре дождик грянет, давай поспешать, - извинительно ответил Фёдор Никифорович, а про себя поблагодарил Якова за своевременное и справедливое замечание, которое окончательно пробудило его ото сна.
  Фёдор Никифорович ступил на блестящую подножку ландо, взялся за литые ручки, сгруппировался и, покряхтывая, приложил дюжее усилие, дабы перенести вес своего дородного тела на мягкое сидение. Ландо легонько накренилось и несколько просело, а вожжи щёлкнув по мускулистой спине вороного, дали ход дальнему путешествию.
Поправляя густые волосы собственноручно уложенной викторианской причёски, Мария Андреевна смотрела на удаляющийся экипаж. Она смиренно перекрестила любимого человека в дорогу и, развязав на шее шёлковый платок, поставила точку в церемонии расставания. Дети прошли вперёд к воротам, дабы провожая отца видеть, как экипаж скроется за первым поворотом.
Белка - соседская собака песчаного окраса, с лаем рванула за ландо и, скрываясь в  поднятой лапами пыли дороги с лаем пыталась укусить мелькающие спицы передних колес.
- А ну, пшла, стерва,- зычным голосом Яков усмирил собаку, а испуганный Гамлет, прижав уши, повернул голову как бы спрашивая его крупными и умными глазами, - Надеюсь это ты не мне? 
- Не чурайся, родненький, не на тебя шубу вывернул, вперёд, вперёд, Гамлетушка, - зная любящий ласку характер лошадей, успокаивал Яков породистого коня. 
II
Ранее Яков служил в кавалерии Царской армии, но восемь лет назад, после пулевого ранения в Африке, где он в составе добровольческого казачьего корпуса выполнял секретную миссию, был вынужден службу оставить. Обвенчался с сестрой милосердия из военного госпиталя, девушкой из бедной, но с благородным происхождением семьи, в которой наследственный титул даровал обращение в свете  «Ваше благородие».
Первая встреча с нею была для Якова мучительной. С опечатанными сопроводительными документами его, раненного, доставили в военный госпиталь. После операции по извлечению пули он пару дней лежал в палате.
 За использованной уткой вошла вся в белом, сероглазая, молоденькая сестричка Елизавета Разумовская. Увидев её и находясь в весьма неприглядном положении, Яков пожелал скрыться от девушки и мгновенно отвернулся к стене. Пряча лицо, он закрыл глаза. Втягивая носом, запах гусиного пера из слежавшейся подушки он с горечью думал, – Неужели старухи не нашлось вынести утку.
 Крепкий мужик месяц назад превосходил кавказских горцев в боевой джигитовке, с плеча перерубал казачьей шашкой жерди левады, а сейчас лежит беспомощно, как обмочивший пелёнки младенец в ожидании мамы. Ему под тридцать. А она! Только-только расцветшая, осьмнадцатилетняя девица. Неудобно ему пред нею неловко и сам не в силах довершить срамные дела.
 - Где наш герой? - тонким, но воодушевляющим голоском, обратилась Елизавета лежащим в тёплых, халатах пациентам.
Со всех сторон последовал скрип белых железных кроватей, вызванный ленным шевелением могучих тел. Оторвавшись от чтения газет и книг, они направили нескромные взоры на ладно сложенную девицу со сказочными персидскими глазами.
Не знавшие страха войны, с её приходом замерли. Все изучающе её рассматривали. Все жадно наполняли прелестными видениями изголодавшуюся в войсках память о женской красоте. Все. Все, кроме Якова.
- Да вот он, справа от Вас. Лежит в стену упулился, - хитро улыбаясь, ответил старый артиллерист. Закрутив кончик императорских усов он продолжив зашивать длинной ниткой изрядно потёртый и застиранный до белых пятен казённый халат.
Будучи девушкой благовоспитанной семьёй и мудрой от природы, она, видя суть неудобства для мужчины, нашла нужные слова и тон голоса, дабы успокоить душу и взбодрить дух Якова. Герой повеселел, посмелел и вскоре в палате заметили, что во время перевязок он подолгу задерживал взгляд на её выразительных глазах. И казалось ему, что видит он два крупных драгоценных камня с множеством сверкающих граней и непостижимой океанской глубиною, а утончённое тело её было как изящное украшение, созданное искусным ювелиром. В глубине сознания Якова, что-то пробудилось от протяжного звука затрубившего горна, походившего на брачный зов дикого лесного зверя.
- Не тяни, мил человек, хороша дочка – красива, добра, заботлива и главное мудрая, а это свойство сынок, чаще врождённое, нежели выработанное. Лучше её всё равно не сыщешь. Да и ты вижу, приглянулся ей. Поначалу квёлый был, а опосля встречи с нею перья-то распушил, ястребом смотреть стал, да про боль забыл. Скоро подымишься сынок, в турецкую войну, не таких на ноги ставили. Главное веселей будь, - подбадривал Якова старик артиллерист, направляя его думы о личной жизни в нужное русло. – На-ко держи, - старик бросил Якову красное яблоко, - Моя голубка давеча целую вязанку принесла, ни одного червивого, один не справлюсь, а завтра обход с главным, сестрица говорит, мол, нельзя хранить столько, гигиену нарушаю, так что служивый выручай. 
Яков, лёжа на кровати, положил левую руку под голову, обтёр фрукт о длинный чёрный воротник коричневого халата и смачно хрустнул. Пожёвывая сочное яблочко и размышляя о Елизавете, он неспешно подытоживал - А что, старик верно толкует.
Повернувшись и опираясь на локоть Яков, попросил: – Дед, будь добр, дай-ка ещё одно, да покрасивей которое.
Старый артиллерист почуяв, что слова его попали в цель, достал из холщовой сумки наливное без единого пятнышка яблочко и, подойдя к Якову, положил фрукт ему на руку. Яков бережно спрятал его под подушку, так как теперь это яблоко предназначалось в подарок Елизавете. 
По - правде говоря, в госпитале обязанность санитарки, а не сестры милосердия выносить утку, что и должна была сделать в тот день седая Агафья.
Двадцать лет назад, в упомянутую русско-турецкую войну, она была юной особой знатных родителей и принадлежала к купеческому роду, крепко державшему место во второй гильдии. Магазины тканей, хлебные дома, и три тысячи десятин земли давали семье весомый доход, возводя её в ранг завидных невест.
С одной стороны, узнаваемая в городе фамилия даровала внушительные возможности, открывая пред нею высокие двери императорских заведений, где белый мрамор лестниц смягчали красные ковры, а ширину паркета в кулуарных залах сдерживали ампирные вазы. С другой стороны способствовали развитию взбалмошного девичьего характера, что в сочетании с первым представлялось зрелищем дурным, а в перспективе для неё же самой и крайне опасным.
Книги философские, духовные, научные, и лирические из библиотеки деда-лесопромышленника по отцовской линии, собранные им с точки зрения практического применения знаний, открывали мудрость проверенную временем, помогали различать соль бытия от суеты, отделять зёрна от плевел, но и благоприятствовали одиночеству сужать её круг общения.
 Сторонясь бабских сплетен, хвастовства и не пресыщаясь окружавшей роскошью, она формировала собственное лицо: пела в церковном хоре, с цветами посещала в больнице раненых в боях солдат, помогала медикам и прилежно училась в военно-фельдшерской школе.
Не имела Агафья броскую внешность, но обладала особой неуловимой красотою, которую понимали чаще мужчины старших возрастов и хорошего образования, а некоторые верили, что таящаяся в ней женская мудрость, настолько искушённая, что возраст имеет семь веков.
 Когда в кругу чёрных фраков, лоснившихся цилиндров и тугих кошельков речь заходила о женщинах и лично, об Агафье, то фигурировали сравнения с царственной женственностью античной Афродиты, благочестием и богоискательством библейских жён. Каждый находил в ней известный в истории женский прообраз и, потирая белой перчаткой, собственный серебряный вензель на рукоятке трости подумывал о знакомстве с её отцом.
На званых торжествах в домах местной знати, будь то бал или музыкальный вечер она подавала себя не по-здешнему аристократично. Образец нравственности - фрау Фредерика, гувернантка с немецкой кровью, с ранних лет воспитала в Агафье элегантность присущую принцессам владетельных Домов Европы.
  В окружении мужской строгости и женской пышности она как истинная английская леди умела с достоинством держать голову, а её прямая осанка выглядела настолько естественно и непринуждённо, что заставляло дам благородных кровей, судорожно порхать кружевными веерами на учащённо колышущуюся от нервозного дыхания белую грудь.
Легкомысленные намерения парадных мундиров, набравшихся храбрости бокалом шампанского, внезапно отступали перед бездонно-сильным и мудрым взглядом, заставляя человека крепко подумать, прежде чем обратиться к ней с просьбой или вопросом.
Сословные юноши, вздумавшие просить её руки, с перспективами приумножить свои капиталы, напудривались изречениями Великих мыслителей, брали уроки этикета и фехтования, дабы выглядеть пред нею умно, галантно и мужественно. Однако в обществе Агафьи все спешно приклеенные блёстки ума и харизмы слетали под лёгким дуновением женской прозорливой интуиции, и юнцы, незаметно для самих себя, вновь превращались в маленьких почитателей недосягаемой нимфы.
Но ежели человек был ей интересен, её глаза приобретали неуловимую магию востока и собеседник кроме таинства чар ничего более не замечал. Подобная пленительность взгляда просыпается в женщинах, когда они любуются перед зеркалом жемчужным ожерельем или примеряют обвитые золотом драгоценные камни.
Изредка любила Агафья, как кошка с мышкой, поиграться над неискушёнными представителями сильного пола. Она заостряла краешки своей красоты, её уста наполняли мёдом ласку слов и изливали приятную похвалу в размягчённый мужской разум. Молодой человек незаметно цеплялся на эти крючки и, утопая в глубине, её таинственной вселенной он был готов исполнить любой каприз. Она же, убедившись, что унаследованная от матери сила соблазна велика, как и у всех по её женской линии, не причинив глубокой раны бесследно исчезала.
Спустя время в молодом человеке появлялись вопросы к самому, себе - С какой стати его несгибаемую личность в тот день как телёнка водили на поводке, и почему рассудок его был опьянён и оголён женскими чарами настолько, что имея натуру расчётливую, и бережливую он готов был бросить всё к её ногам.
Мучения от постыдного опыта рождали мудрость - действительно мужчина любого возраста может иметь девственный разум и неокрепшего духом силача легко положит на лопатки хрупкая, но хитрая женщина. Юноша, имеющий разум да вразумлялся.
Дарила Агафья новоявленным Эфебам бесценный навык противостоять соблазнам коварных дев и не клевать на их сладкие приманки. Увы, сия важная наука нигде не преподавалась, но в жизни каждого мужчины были по ней экзамены, и отсутствие знаний порою дорого обходилось.
С надеждою Агафья записывала в свой девичий альбом новую мысль:
    «Ах, если бы мужчины в силе мудрости
               Имели столько же сколь девы в красоте».
 Наделена она была силой приручать мужчин и при желании могла бы иметь множество кавалеров высоких чинов и званий, но жизнь тела она видела временной, а души вечной. Жила Агафья по слову Божьему и не понимала, как может человек свершить пускай и сладкий, но смертный грех, нарушив седьмую заповедь «не прелюбодействуй» и осознанно после смерти ввергнуть душу свою в геенну вечную и огненную. Посему колдовская обворожительность не переходила в греховный блуд. Оружие сие держалось зачехлённым, сохранялось ею для душевного покоя царственной львицы и употреблялось с целью свить семейное гнёздышко.
Услышав от преподавателя латыни об ангельской миссии сестёр милосердия на войне с турками, Агафья ясно увидела в этом знак своей судьбы и сделала шаг на символическую ведущую вверх лестницу. Она исповедалась, получила благословение духовника и, утешив материнские слезы и многословное отцовское молчание, покинула родительский дом, отправившись с дамским комитетом и маленькой сумочкой на фронт.
 Без счёта вытаскивала раненых бойцов с поля боя, а после в душном и смрадном палаточном госпитале снова вытаскивала их из цепких когтей смерти. Сна и отдыха не видела, но видела молящие её мужские глаза, слышала душераздирающие стоны, бежала на пронизывающий крик, - «Сестра», ибо более родное слово «Мама», никто и никогда не произносил с такой жаждой жить. Она была им больше чем родная, она была им спасительницей. Не хватало лекарств, так молитвой возвращала к жизни умирающих. Имела необъяснимый дар врачевания. Проводила ладонями по ране и боль затихала. Вырывала руки, когда целовали их слезами широкоплечие воины. Добрыми словами развеивала тёмные мысли покалеченных защитников.
До боли в груди жаль, что возвещая с трибун о героях войны, немногословны были генералы, а придворные и вовсе не вспоминали о скромных сёстрах милосердия, что побеждали на войне, не убивая, а возвращая к жизни.
В 1878 году наградили Агафью знаком отличия Красного Креста «За попечение о раненых и больных воинах», да и судьба отблагодарила, связав её жизнь с прихрамывающим кавалеристом. Имея в себе «Божью искру» она искала и подобное в людях, при этом качество сие мог иметь человек не связанный церковным саном.
Понимая, что правом устанавливать общественные нравы в большей степени наделены женщины и что даже лёгкий заискивающий смех признанной красотки адресованный перешагнувшему черту благородства сребролюбивому самодуру, мог выступить щедрым авансом росту его чванства и мгновенно стать вектором модного поведения для остальных мужчин, она осознавала всю величину ответственности женщин за моральный облик мужчин и не принимала за ценность в человеке богатство, манерную родовитость и сомнительные, а порой и ужасные достижения. В общем, чем восхищаются женщины, тем и становятся мужчины.   
Проник в её сердце случай, с одним раненым, да скорее не раненым, а крепко побитом бойце, молва про который ходила среди пациентов. С разных колоколен обсуждали его солдаты, кто хвалил, кто клеймил, а кто слушал и молчал.
 В период военного затишья, заступил в караул стеречь турецких военнопленных, содержащихся в покинутом хозяевах белёном кирпичном доме, рядовой кавалерии - Николай Соболев. Обойдя пост, он присел у крыльца, натёр до блеска куском старой шинели грани штыка и, пристегнув его к берданке, смотрел вглубь неба с растущим полумесяцем, думая о родных, доме и своём будущем. Ближе к полуночи с соседнего полка прискакали на пост трое пьяных вояк. Сверкая покачивающимися на груди георгиевскими крестами и тряся чубами из-под задранных на макушку фуражек, они приказным тоном потребовали пустить их к пленным. Николай, уважая былые заслуги гостей, ответил им, что к военнопленным туркам никого не пропустит ведь на то он здесь и поставлен. Гости настойчиво продолжали, и стоявший в середине положив руку на плечо Николаю, пояснил что мол, со вчерашним толковым караульным они весело издевались над турками, а этот как не свой. Второй, с прищуром смоля самокрутку, добавил, мол, сколько этим сволочём наших побито, а ему таки и не совестно их защищать. Третий, добродушный, сглаживая конфликт, достал бутыль, вынул зубами пробку. Называя Николая другом, он просил выпить, забыться и поглумиться с ними над врагами. Вот тогда они в полку  расскажут, какой он настоящий мужик. Николай понимал, что соблазн подняться в сих грешных глазах означало пасть в глазах Господа, а приготовленный ему липовый венок прихвостня казался жирной печатью на пропуске в ад.   
 Развязанные убеждения пьяных лиц, не возымели успеха. Николай старался воззвать к разуму и переубедить заблудших братцев, что завтра мы можем оказаться в плену у турок и незачем наращивать обоюдные издевательства, не имеющие ничего общего с доблестью и честью, что дело это красно слабостью и грехом и позже за эту низость станет стыдно.
После сказанного, шатающиеся люди в военной форме опустили головы, и молча с минуту теряя свисающие слюни, рассматривали притупленными глазами отражение лунного света на начищенных сапогах Николая. Попытки изыскать в своём скудоумии новые аргументы не возымели успеха. Переглянувшись, они почуяли запах единомыслия и набросились на него с кулаками, а в завершении глубоко резанули шашкой по ноге. Николай лишь успел выстрелить в небо, дабы вызвать подмогу и не ранить малодушные тела товарищей по оружию.
Начальник караула со сменой успели и его спасти и человечьи рыла в грязь воткнуть. После этой ночи воевать он более не мог, и после госпиталя был вынужден покинуть строй Царской армии. На войне вражья пуля миловала, а вот «свои» крепко покалечили, но перед Богом не согрешил и честь воинскую перед отечеством и противником не замарал.
Подвига в этом происшествии командование не усмотрело, но в глазах Агафьи предстал он не просто героем, а человеком способным смотреть далеко и видеть главное, человеком с редкой добротой в сердце и важной для неё искрой Божьей. Деваться было Николаю некуда. Влюбился, скажу он Вам в Агафью без остатка. Потому как приглянулся он ей.
С той поры они вместе. Она в госпитале лечит, а он, осваивая обширное хозяйство в курс дел тестя вникает, посильно помогает нуждающемуся люду, и почти простил попавшихся ему на жизненном пути дурных вояк, искренне надеясь, что смыли они грязь с душ своих Богом данным. Погружаясь в глубокие раздумья о той жуткой встрече, Николай частенько сменял гнев мести на благодарность к этой троице. Ибо их тёмными усилиями соединился он со своей Агафьей. Видимо Искорка Божья, что разглядела Агафья, помогала ему и в кромешном зле отыскивать пусть и неосознанную, но доброту. В эти минуты был он близок к тяжелому для человека осознанию завета Иисуса Христа – любите врагов ваших и тогда станете сыновьями Отца вашего Небесного.    
Со временем тяжелей становилось призвание для Агафьи, но службу не бросила или служба её не отпускала, потому, как не было подобной ей целительницы без врачебного звания. Боялись её присутствия болезни и отпускали осветлённые душой ослабленные тела. Попросилась она и была переведена на неполный день по уходу за послеоперационными больными.
Так вот, когда Яков прибыл в госпиталь, седая Агафья, завидев искрящийся интерес в глазах похорошевшей Елизаветы к загорелому воину, сметливо сослалась на ломоту в спине и попросила молодку, помочь ей, старой, вынести железную утку, чем и открыла дорогу её пылкому, девичьему чувству. В свою очередь, воспитание Елизаветы не позволяло отказать пожилому человеку в помощи, да и амур толкает. Ну как в воду глядела Агафья и повод для знакомства, принёс сочные плоды созревшей для супружества паре.
Далее венчание со свадьбой и Яков по протекции родителей Елизаветы, устроился кучером в усадьбу к Фёдору Никифоровичу. Поначалу думал, что до полного выздоровления, но появились дети, да так там и остался, а про малоизвестную войну в Африке его не расспрашивали, обрывал он вопросы и был предельно краток.
***
 Извиняюсь за столь ёмкое отступление почтенный читатель. Вероятно, вы успели подумать, - Вообще о том ли я читаю книгу? - Но автор желал рассказать о некоторых людях того времени, которые несомненно были в окружении главного персонажа составляя часть его жизни. Литераторы же подобное называют «рассказ в рассказе».
III
Итак, возвратимся к Фёдору Никифоровичу.
Сейчас, под приятный скрип английских рессор он провожал взглядом тянущиеся городские улицы и наслаждался мягкостью новомодных пневматических шин. Цоканье подков и фырканье Гамлета прекратились на привокзальной площади. Яков остановил транспорт у свободной коновязи и помог-таки хозяину сойти на тротуар.
- Фёдор Никифорович, когда Гамлет шибко резвит, телега Ваша скрепит пугливо, мне бы её проглядеть, простучать, да промазать в своём-то дому, где инструменту всякого и разобраться чего там немчики навертели, а то не равён час, заклинит посреди дороги, - закинул удочку Яков. Он желал получить хозяйское одобрение и аргумент для последующих пояснений перед Марией Андреевной причин длительного отсутствия ландо в усадьбе.
- Поступай Яков, как считаешь должным, только не переусердствуй, не сгуби. Таких красавиц в Москве дюжины две, не более, - понимая истинную суть просьбы, ответил Фёдор Никифорович.
Уважал он Якова, знал, что весь доход несёт в семью, видел, как изредка морщится, закрывая рукою, место ранения невесть где им полученного и не препятствовал его приработку. Не придавал он значения сим мелочам, так как чувствовал себя птицей высокого полёта с удавшейся жизнью, а любую помощь человеку делом богоугодным.
Негласно понимали они друг друга, но иронично соблюдали деловой этикет общения. Посему Фёдор Никифорович не мог по-простецки кинуть  фразу, - Подкалымь тут без меня Яков, разрешаю. Играясь двусмысленными диалогами, их лица имели серьёзный вид, а души скрытые улыбки.  Яков озвучивая пожелания, понимал, что сказанная им «липа» будет расшифрована Фёдором Никифоровичем, а тот в свой черёд не давал повода усомниться, что принял сии слова за правду и, выдержав приличествующую паузу, соглашаясь, дозволял.
Проходя вдоль серого здания вокзала, Фёдор Никифорович заметил массивный цилиндр афишной тумбы Морриса. Большую часть своей жизни неутолимая жажда познания высокого искусства заманивала его в театральные залы, где нежданно приходил ответ на не разрешённый вопрос. Обойдя разноцветную тумбу против часовой стрелки, он увидел, что более половины афиш были ранее знакомы, и по каждой он мог дать своё особое мнение. Прочие же театральные плакаты, хотя были и новы, но их необъезженная младость прощала отсутствие на премьере.
Увидев эффектное название, ещё свежей театральной постановки, от которой веяло наилучшими воспоминаниями и измышлениями, Фёдор Никифорович приостановился.
- Яков, обрати внимание, чеховская комедия «Вишнёвый сад», - Фёдор Никифорович приподнял трость и указал на простенький черно-белый листок, - Посмотри эту пьесу, не пожалеешь. Прошу тебя.
- Фёдор Никифорович, видно посчастливиться, побывать мне в театре. Елизавета всю дорогу твердит и Вам не в силах отказать, - согласился Яков. Он понимал, что давно подумывал посетить сие привилегированное место с тонким аристократическим душком, но воспитание в суровых мужичьих канонах туго связывало его суровую натуру. Его коробило лишь от мысли влиться в круг щуплых мужичишек с прилизанными волосьями и отвратным жеманным поведением. И только общество благородных дам с элегантными манерами давно привлекало его разнообразным новшеством сложных женских образов.   
Пока Фёдор Никифорович обходил афишу, Яков достал из кармана  распушённые нити питерского табачка, набил ими курительную трубку и тщательно примял большим пальцем образовавшуюся горку. Обведя горящей спичкой окружность наполненной чаши, он пыхнул огоньком. Прищурившись, он стал неопределённо вглядываться куда-то высоко вдаль за крыши домов, где в отдохновении парили и философствовали поднебесные птицы. Протяжными задумчивыми затяжками с истым мужским упоением он раскурил душистую виргинскую листву. С выражением довольного лица младенца оторвавшегося от сладостной груди он умилительно выдохнул первого белёсого барашка. Отведя левую руку за спину, Яков выпрямился, принял осанку дворянина, и будто шествуя полонез, в свой черёд обошёл афишу, только вместо дамской ручки немного ниже уровня плеча он торжественно придерживал дымящуюся трубку.
Спустя минуту они вышли на перрон. Нос почуял тянущийся с путей незабываемый запах гари железной дороги. Почерневшие сосновые шпалы, пропитанные пахучей смесью из мазута, керосина и жжёного угля, годами являли эдакую вокзальную классику. Здесь некое предвестие чего-то важного пробуждалось у человека внутри. На перроне, куда ни ступи, камни изъедены солью слёз, они помнят последние объятия родных или чьи-то счастливые шаги к новой жизни и именно здесь глядя произносили то, о чём молчали годами. Наверное, у каждого имеется незабываемые откровения, связанные с этим местом.
На первом пути стоял угольно-чёрный, цилиндрический паровоз, похваляясь высокими колёсами красно-сигнального цвета и белыми бандажами. Он встречал пассажиров двумя крупными глазами буферных фонарей и временами напористо шипя, обдавал их облаком пара.
Поодаль, люди в чёрной форме железнодорожников толкали вручную одинокий товарный вагон и хором выдыхали счёт, - И-и-и р-р-раз…, и-и-и р-р-раз…. Происходящее навело на размышления –  А ведь в других странах это делают с помощью механизмов. Всё-таки художник Репин верно подметил наши реалии, какими бы не были язвительными мнения о его картине «Бурлаки на Волге» и трижды прав Достоевский назвав его шедевр – «Подлинное торжество правды в искусстве».
Шествуя  с тростью по перрону, Фёдор Никифорович вежливо снимал шляпу перед знакомыми лицами, а Яков, попыхивая изогнутой трубкой, нёс вещи по широко расчищенному барином пути. Перед ними, на коричневом чемодане  сидела маленькая девочка в синем платьице и соломенной шляпке канотье с развевающейся синей ленточкой. Она весело болтала ножками и аппетитно кушала рассыпчатую булочку, не видя как подпрыгивающие воробышки, окружали её в ожидании новых хлебных крошек. Элегантная дама с достоинством держала голову и настороженно посматривала за девочкой, а её стройное салатовое платье и белый кружевной зонтик представлялись огромным одуванчиком.
Поравнявшись с дамой царивший запах мазутных шпал, пронзила струйка утончённого, восточного аромата духов собранного из букета ладана, жасмина и ванили. Эта ощутимая мелочь побудила подарить ей любезно-заинтересованный взгляд, который больно ударился о камень отведённого в сторону лица и прочей спесью самодостаточности.
- Фёдор Никифорович, рад нашей случайной встрече, -  нежданно протянул пожать руку интеллигентный, безупречно одетый человек. Безупречный вид представляли тёмный в тонкую полоску костюм тройка, светлая рубашка из мадрасской ткани с пристёгивающимся белоснежным воротником, а культурным украшением выступала в тон костюма бабочка-самовяз итальянской формы. Из-под летней шляпы сквозь пенсне живенько смотрели глаза тонкого юмориста, а венцом образа выступала «дон-кихотовская» бородка с усами. Единственное, что пугало так это цвет лица, имеющий нездоровый признак.
К нему прижалась грациозная телом и не менее изысканная нарядом дама. Как и её спутник, она обладала такими же живёхонькими глазами, в глубине которых постоянно пламенел уголёк, а красивейшие черты лица будто настаивали на дополнительной любезности к ней.
-Антон Павлович! Дорогой! Как приятно видеть Вас. А Вы,  Ольга Леонардовна, как всегда, обворожительны, мой Вам поклон. Как Вы себя чувствуете, над чем работаете? - радуясь встрече с приятным человеком и его дамой, расспрашивал Фёдор Никифорович и тут же дополнил, - Имел честь присутствовать в любимом Вами МХТ, на февральской премьере спектакля «Вишнёвый сад». Браво! Позвольте выразить Вам мою искреннюю благодарность. На сцене пьеса прекрасна, как и все предыдущие постановки. Ольга Леонардовна, - он повернулся к даме, - Вы были неотразимы, и как вам удалось так тонко прочувствовать и донести до зрителя всю сложность образа Раневской. А игра Станиславского в роли Гаева, - Превосходно! Сейчас у вокзала к афише Вашей пьесы подходили и надо признаться - навеяло чудесные воспоминания.
- Польщён и премного благодарен Вам, дорогой Фёдор Никифорович, за столь высокую оценку моего творчества и выражаю Вам глубочайшее признание, что верно называете моё детище - пьеса, а не драма, как употребляют на афишах, и как ошибочно думают некоторые руководители театра. Подчеркнув  слово «некоторые» он с добродушной язвительностью посмотрел на спутницу и продолжил, -  «Вишнёвый сад» действительно с успехом принят зрителем, но пока ничего нового не начинал, здравие моё знаете, что-то зашалило. Вот сейчас Ольга Леонардовна сопровождает меня в Германию на лечение. Видимо на одном с Вами поезде. Я правильно понял?
- Да, поезд у нас с Вами один, но я проследую несколько дальше, до Рима, дела, знаете ли. По возвращению дай Бог увидится Антон Павлович. Здоровья вам и вам, Ольга Леонардовна, всего самого наилучшего,- сказал Фёдор Никифорович и, не отрываясь от её глаз, поцеловал беленькие окольцованные перстнями пальчики руки.
- Прощайте, Фёдор Никифорович,- ответил Антон Павлович с глубокой интонацией, будто предчувствуя, что это последняя встреча, а Ольга Леонардовна, произнеся - До свидания,- в такт словам, медленно порхнула длинными ресницами.
Фёдор Никифорович повернулся, но не поспешил двинуться с места. Стараясь не перешагнуть границы современного куртуазного поведения, он достал платок, и медленно проводя по лбу, тянул время. Будучи наслышанным об изобилии приятных, а порою поразительных обращений Антона Павловича к Ольге Леонардовне он желал успеть уловить сегодняшний вариант ласковых слов писателя к возлюбленной.
- Поскакали милая лошадка, - послышалось за спиной, и Фёдор Никифорович улыбнувшись, проследовал далее.
- Это конечно не превзойдёт его прежнее словесные обхождения к супруге такие как «моя собака бесхвостая или таракаша», но это также редкий вариант,- подумал Фёдор Никифорович.
  Пройдя несколько шагов, он обратился к Якову
- А ведь Антон Павлович-то и впрямь выглядит неважно. 
Подходя к своему вагону, он всё не прекращал вслух рассказывать Якову о Великом писателе. Волновал его пепельный цвет лица, непривычная приглушённость в голосе и отяжелевшая походка, а ему всего-то немногим более сорока. Сколько же подмечено им в жизни и описано в рассказах, которые наверняка станут бессмертными. Во многих его персонажах каждый видел своего знакомого, родственника, а не редко и самого себя. Можно было со злостью захлопнуть книгу и даже швырнуть её в сторону, найдя в поступках порядочных чеховских героев проявление неприглядной стороны собственного характера, -  рассказывал он, передавая документы человеку в чёрной форме с витыми, посеребрёнными погонами и шапке-бадейке с кокардой.       
            Обер-кондуктор в улыбке с закрученными вверх усами, произнёс          - Господа, поезд Москва – Берлин, вагон первого класса номер пять-с.
Далее он любезно проверил билет и как дорогого гостя вежливыми словами проводил пассажира и провожающего в вагон отличительно синего цвета.
- Сдаётся мне барин, что господин этот с афишки той, что у вокзала висит? - поинтересовался Яков. Распрямляя широкие плечи, он боком проталкивался с багажом в узком коридоре спального вагона и дополнил.
- Яков, а я молчу, думаю, догадаешься сам, али нет. Смотри, сам автор прибыл, когда тебя попросил спектакль его посетить. Это Яков не иначе как знак, тебе свыше, - сняв шляпу, отвечал запыхавшийся Фёдор Никифорович. Переводя дух не на шутку замолотившего сердцебиения он, проветривая левый бок, расстегнул верхнюю одежду и принялся жадно вдыхать ртом тёплый воздух мягкого вагона.
- Возраст, - с жалостливым сарказмом в свой адрес выдохнул Фёдор Никифорович и губами в сторону презрительно и беззвучно добавил не литературное словцо. 
Пройдя до середины красной ковровой дорожки, на гладких филёнчатых дверях они нашли нужный номер купе.
- Фёдор Никифорович, не волнуйтесь, уразумел, непременно всё будет исполнено,- переступив порог купе, ответил Яков. Поставив чемодан с изумлением на лице, он произнёс, - Какая здесь красота!
Используя располагающее добротой настроение шефа, он дополнил уступчивый, но бравый ответ личностной просьбой, - Фёдор Никифорович, табачком фряжским побалуй по приезду, уважь, дюже дым от них духмяный. Знаю что толкую, на войне в захваченном нами обозе имелась такая дивная махорка.
- Добро Яков, и я услужу тебе.
- Фёдор Никифорович да чуть было не забыл. Матушка моя давеча (толи ворожила, толи наперёд чего разглядела, не разобрал), но говаривала, будто дорога у тебя сладиться, да только перед самой важной встречей, тёмная сила станет тебя испытывать, но вроде, как суждено, будет вывернуться вам.
- Что ж матушке своей поклон передай, а тебе Яков скажу, что гаданию не верю, ибо в Писании сказано, что Господь нарёк это мерзким деянием, а Закон Библейский, братец мой, многим выше мирских законов стоит. Да чуть не забыл, кто будет спрашивать, куда я поехал, говори в Рим, про Ватикан молчи, народ ещё не готов это принимать, всякому человеку заговор и измена мерещится.
- Эх, Фёдор Никифорович почаще вам надо меня просвещать, глядишь и мыслить модно стану, да и душа в потёмках перестанет путаться, а про молчание не беспокойтесь, до сих пор сами не знаете где я воевал. Ну, будьте здоровы.
- Благодарю тебя Яков, и сам будь здоров, возвращайся с Богом.
Они обнялись, и Фёдор Никифорович принялся обустраиваться на новом месте.
IV
Раздался удар в станционный колокол, паровоз издал протяжный гудок, из высокой конусной трубы выскочили огромные баранки чёрного дыма, а минутная стрелка вокзальных часов, указав на цифру три, разрешила поезду начать движение.
Дорогое купе отвечало первому классу, оно было шикарным и обширным: два окна, цветочная обивка стен, просторный диван, стол, стул в чехле, светильники, уборная и немного свободного места, чтобы размять ноги. По окну вкось хлестнули  крупные капли дождя, немного припылив стекло.
- Прав был Яков. Наверное, сейчас сердится, только утром ландо помыл, почистил, навострил деловую хватку и на тебе, дождь - улыбнулся Фёдор Никифорович.
Любуясь цветущей землёй необъятной Империи, он выложил на стол книги с закладками, журналы, и закрепил у головы спального места образок, заботливо завёрнутый Марией Андреевной в белую салфетку.
Оркестр вагонных колёс набирал монотонный ритм и Фёдор Никифорович под это грустную мелодию, напомнившую шопеновский вальс дождя, погрузился в печаль раздумий. Он заскучал по Марии Андреевне, не смотря, что с момента расставания прошло немного времени. Не в первый раз он восхищался ею, удивляясь, как деловая хватка американских финансистов может прекрасно сочетаться с чутким материнством в Марии Андреевне, не попирая при этом её природную красоту и династическую стать.
Открыл он и книгу собственных переживаний. Листая её пожелтевшие за десятилетия страницы всё думал, почему с самого детства ему как каленым железом жгли плоть, называя «незаконнорожденным». Перед ним проплывали чёткие и размытые лица людей из прожитых эпох. Предоставлялись запомнившиеся выражения, на лицах раскрывая тем самым истинный характер человека.
В середине книги рок судьбы переродился и предстал в новом статусе. Теперь долгие годы его жизнь с Марией также считалась «незаконной», да ещё и по церковным канонам греховной. Как говорили в университете - «In utroque jure», (по законам обоих прав) «римского и церковного». Тысячелетиями человечество задаётся вопросом – «Что такое любовь» и получает сотни разных ответов и молчаливых дум. Общество не знает доподлинно, что это такое, но оно ежедневно людей наделённых этим чувством осуждает и казнит. Сколько из-за этого выстрадано боли, сколько рубцов на душе от переживаний и сколько пройдено препятствий на жизненном пути. Не счесть. Возможно, поэтому адвокатура вознаграждает его более других за то, что ближе остальных чувствует страданья человека.
***
Приближаясь к Германии, он вспомнил молодые годы, проведённые в этой стране. Когда полвека назад, будучи худеньким и рослым студентом старейшего Гейдельбергского университета он встречал с книгами рассветы, соблюдал перед экзаменами общепринятые и собственные приметы, а после за поскрипывающим под тяжестью пивных кружек деревянным столом разрумянившийся, хохотал с сокурсниками, пародируя чопорных иностранных учителей.
Не забыл он и Её, ту молоденькую девушка, с которой познакомился на выставке живописи из коллекции известного в городе французского мецената - графа Шарля де Гремберга. Несколько случайных, по мнению девушки встреч и ему посчастливилось, на предложение увидится услышать её ответ «Да». Правда, завоёванное право на свидание не принесло побед. Девушка жаловала ему прогулку по Старому мосту над рекой Неккар, где на другом берегу её спешно ожидали текущие дела. Прощаясь, Фёдор протянул руку, дабы трепетно объять её ладонь и не отпускать до появления обещающей улыбки новых встреч, но волей девушки они соприкоснулись лишь кончиками пальцев. Не пожелав дать Фёдору, согласие на продолжение романа, девушка щедро одарила его безответной любовью, и как следствие переживания этого сложного чувства молодой Фёдор развил способность к философским суждениям.
Порою Фёдор Никифорович анализировал прожитые годы. Он отыскивал в прошлом людей добрых, протянувших ему руку, важные развилки судьбы, неверные как выяснилось позже решения и неискупленные грехи.
- Жизнь дар неба и это первое, что есть у человека,- думал он,- Но практически ни у кого нет её полного и правдивого описания, где без угоды и клеветы уделялось бы место всем благодатям и ошибкам. Некая письменная история всей жизни человека. Память человека конечно глубока, и чем-то напоминает воду в графине. У одних она в серебряном сосуде чистая, её постоянно подпитывают свежей влагой, и лишь мелкий окаменелый осадок из боли и утрат лежит на дне. У других же она застаивается, темнеет, не обновляется и вязкий налёт на стенках, издаёт при общении дурной запашок. Конечно же, память не удержит все события и не имеет власти давать верную оценку содеянному. За это отвечает внутренний голос неподкупного наставника, который постоянно мешает хозяину засахарить самообман. Он остро указывает на красную черту этики, не даёт её перешагнуть и спасительно бьёт костяшками пальцев по лбу. Этот голос вовремя стыдит и заставляет крепко подумать перед трудным решением или выбором.
***
Вспоминая прожитое, он обратился к самому себе, но только к тому юному Фёдору и как бы поучая его на будущее, пытался задним числом сгладить душевные потрясения молодости.
-  Вообще-то Фёдор,- уважительно начал Фёдор Никифорович, - Безответная любовь несёт громадную ценность в жизни человека и её нужно боготворить. Редко неотёсанная  глыба пожертвует своим покоем ради достижения любви. А ты Фёдор выстрадав одинокую ненужность возвышенных чувств, уподобишься скульптору и как он зубчатой сталью примешься ваять себя и добиваться высокой оценки у критика из противоположенного пола. Этот дар Фёдор даётся как возможность, пройдя испытания  вскарабкаться выше и стать сильнее. И не вздумай, дорогой мой, откупорить бутылку с вином, собранным из плодов безответной любви, когда оно ещё молодо, зло, когда хаотично бурлит и пенится. Тогда игривый напиток со смехом расплещется, а донный остаток ничего не даст кроме горечи на языке. Дай время вину перебродить, успокоиться, набраться крепости и тогда впитаешь истинный букет вкусов и придёт к тебе то, чего раньше не имел: неспешная рассудительность, способность холодно оценивать бурь эмоций, а может и научишься творить дела словом, так как другой не устроит и рублём.
 Спустя годы, когда встретишь свою женщину, твои качества будут отвечать её идеалу и диалог молчаливых глаз превзойдёт нежные прикосновения. Вот тогда ты поблагодаришь ту девицу юности, что отказав твоей напористой незрелости, толкнула тебя к развитию. И да поймёшь ты, что истинное богатство человек прячет не в красном ларце под замком, а оно незримо присутствует с ним.
Закончив экскурс в юность по поучению себя молодого, Фёдор Никифорович обратил свой взор за окно купе. Бесконечные полосы пушистой зелени и голубого неба соединялись на зубчатой верхушке дальнего леса. Солнце блестело на сусальных куполах колоколен, а вблизи проплывали соломенные крыши рубленых изб, выветренные доски серых мельниц, а на изогнутых пыльных дорогах - телеги с кобылами, детишки в длинных до земли отцовских рубахах, да крестьянский люд с косами и вилами.
Дабы сохранить свежую голову и ясный ум, он сознательно не готовился к предстоящей важной встрече, которая непосредственно касалась практического мировоззрения двух религиозных и культурных центров мира.
Фёдор Никифорович направлялся в Ватикан, на аудиенцию к Папе Римскому Пию Х, для поиска простого взаимопонимания народов России и Европы в усложняющееся время перемен.
V
Дома Фёдор Никифорович, утро начинал самоварным чаепитием и обзором свежих газет. Признаться, последнее с каждым годом всё сильнее огорчало и только посещение зубоврачебного кабинета, могло испортить настроение сильнее политических новостей.
Кто в то время следил за печатью, то наблюдал, как мир ускоренно менялся, а способный читать между строк и додумывать недописанное, чётко понимал истинные планы различных «верхов». У многих появлялась тревожность, и люди подобно сейсмографу чувствовали устрашающую вибрацию от просыпающегося хаоса перемен.
Улицы России и Европы заполонили босоногие, звонкоголосые мальчишки в больше размерных фуражках. Вытягивая худобу своих тел, они размахивали над головами, газетами с ярко выраженными революционными названиями и тараторили зазубренные мировые сенсации, успевая при этом порадоваться каждому вырученному грошику.
По тщательно выметенным площадям и аллеям европейских столиц, под ручку прогуливались умиротворённая аристократия и богемная публика. С недоверием листали страницы новоявленных изданий, они удивлённо поднимали изогнутую бровь и осуждающе покачивали напудренными мордашками, с наивностью полагая, что ужас перемен где-то очень далеко.
Как следует из русских газет начала века, британская печать еженедельно закатывали истерию с огульными обвинениями в адрес России, основывая свою позицию на недостоверных, а порой и лживых сведениях и подобные нападки часто заканчивалось высылкой корреспондентов за пределы Империи.
Грянувший экономический кризис захлестнул огромные массы людей. Множилась безработица, и народ задыхался от бесконечного роста цен, опережавший и без того скромные доходы.
Новые политические силы, желая государственных переворотов, организовывали теракты и восстания. В России участились демонстрации рабочих и студентов с лозунгами «Долой самодержавие». Зачинщики смуты легко собирали людские массы, давя голосом на ноющие в головах проблемы простых людей.
Заколдованные грабли истории вновь готовились подняться и хорошенько огреть правительства по лбу. Созданная ими обстановка из повальной бедности народа волочащегося по беспросветному пути и цветущая вседозволенность толстосумов к этому действию недвусмысленно подталкивала.   
В судебной деятельности также происходили будоражащие изменения. В газетных колонках о происшествиях стали чаще пребывать жестокость, кровь, разгулялось народное своеволие, что наблюдалось по всей стране.
Фёдор Никифорович не был частью толпы, он не ворчал на власть, не свирепел к враждебным государствам, он в силу своих возможностей пытался возвести мост, связывающий разные народы общей христианской верой.
Что не говори, но сыновья забота за судьбу отечества являлась нормой в воспитании и становлении личности в некоторых просвещённых кругах России.
***
  Утром, на станции маленького городка, у вагонов появились старушки в белых платочках, торгующие пирожками с квасом и черноволосые «египетские девы» с пуховыми шалями. На счастье, испечённой Марией Андреевной провизии хватало на весь путь. Фёдор Никифорович намурлыкавая популярный романс  «Белой акации гроздья душистые» посматривал, как упитанный повар, нахваливая, пышущие жаром тарелки бережно перекладывает их с тележки на стол.
Пока Фёдор Никифорович занят, немного расскажу Вам о Нём, сам он этого делать не будет, лишь отшутиться или колко сострит.
Знающие его люди говорили -  «Профессионал  крупного калибра и человек широких взглядов».  Священное писание жило на рабочем столе Фёдора Никифоровича, а тонкое богословие наполняло  блестящие речи судебного оратора библейскими примерами, где для греховного поступка всегда находилось праведное и милостивое решение.               
Господина Плевако, сравнивали с адвокатом князем Урусовым А.И, - образом русского аристократа,  рассудительного интеллигента одарённого талантом произнесения речи. Но Фёдор Никифорович брал редким отношением к людям, чтил корневые принципы понятные всесословной публике и, обладая загадочной силой слова, сохранял индивидуальность.
 Играя первую скрипку в профессии, походил более на творившего чудеса ветхозаветного пророка Моисея, нежели на его брата красноречивого первосвященника Аарона.
Тяга к всесторонним знаниям способствовала собиранию великолепной библиотеки, где по воспоминаниям друзей он знал место каждой книги. Обожал римское право и перевёл на русский язык книгу немецкого юриста  Г.Ф. Пухты.
Чувство юмора и незлобные остроты постоянно были наготове в его разнообразном арсенале. Не сужаясь исключительно до профессиональной деятельности, он жил полно и многогранно. Выдающийся адвокат на жизненном пути был церковным старостой, действительным статским советником, депутатом Государственной Думы и имел генеральский чин. Вращался в кругах служителей музы и был лично знаком и дружен со многими мастерами пера, кисти и сцены.
Скажу Вам по секрету, что в молодости Фёдор Никифорович принадлежал к тайному юридическому обществу и естественно он об этом молчал, а спустя годы на вопрос о членстве всегда отвечал отрицательно.
Богоугодные дела были неотъемлемой частью его образа. Он не раз ассигновал на помощь калекам и сиротам. Без гонорара не ослабляя профессиональной хватки, отчаянно защищал правду бедных и нищих в судебных залах Империи. Старался делом воплощать старорусскую поговорку «Нищий богатым питается, а богатый молитвой нищего спасается».
Как человек, прикасавшийся к мудрым книгам, он понимал, что став королём в низшем материальном мире, в высшем духовном мире ты можешь оказаться ничтожеством.
Его личность благодаря профессии была широко известна, и как полагается это порождало всяческие сплетни, мифы и не всегда приятные выдумки.
Возможно, что Вы подумаете - Всё ясно, у него была мощная финансовая основа или влиятельные родители?
- Нет, любезный читатель, вопреки устоям расейской успешности, всего этого добился человек, прибывший в Москву на руках неграмотной матери.
***
Последние годы Фёдор Никифорович связал жизнь с Тамбовской губернией, где занимался профессиональной деятельностью и общественными делами.      
В Тамбовском Окружном Суде от присяжного поверенного Вольского Казимира Казимировича он узнал о возведении в городе Римско-Католического Костёла. Господин Вольский принадлежал к католической церкви и активно помогал строительству. В середине 1903 года Костёл распахнул для прихожан двери, и начались богослужения. Фёдор Никифорович, будучи человеком интересующимся, поспешил посетить сие новое в городе место на улице Покровской.
За версту виднелись непривычные для русского града два высоких и острых шпиля храма, а вблизи человек окунался в европейское средневековье. Перед ним воочию представали, картинки замков из детских сказок и чудилось, что где-то здесь за толстыми красными стенами самый настоящий король диктует камергеру указ, а поблизости в музыкальном зале: принц с принцессой обучаются игре на клавесине и флейте, создавая порхающую атмосферу потомственной аристократии.
Готический стиль Костёла будто стряхивал с себя всё излишнее, чтобы как пламя свечи с лёгкостью устремиться в небесную высь даруя иное понимание поиска божественности. Остроугольный верх храма походил на положение рук христиан в молитве, а готическая роза в сердцевине фасада на вышитый венецианским кружевом звёздный небосвод.
Человеку, размышлявшему над архитектурной символикой, этот стиль мог напоминать и воинствующие очертания Почётного караула с пристёгнутыми к ружьям блестящими штыками.
Не без оснований можно было сказать, - Надолго отпечаталось в исторической памяти, как церковные пастыри вдохновлённые идеями религиозного превосходства упадали в ужас умело сотканных заблуждений и повелениями своими несли ложь в молодые головы. Тогда высокие храмы заарканенные воплем безбожников как безмолвные крестоносцы, склоняющие длинные копья в боевое положение повергали остриё своих готических шпилей от небесных высот в сторону людей иной веры.
Архитектура каждого отрезка времени словоохотлива, и всякий раз неустанно рассказывает об индивидуальном характере цивилизации, исчерпывающе вырисовывая детали портрета своей эпохи.
Фёдор Никифорович подошёл к храму. Еле охватив и потянув массивную ручку высокой и тяжеленной двери на себя, он увидел внутренние стены костёла, колонны, нервюры и высокие крестовые своды. Они белы как яичная скорлупа и спокойны как вечность. Скромное убранство и чистота напоминало монашескую келью с духом целомудрия, а ошеломляющая акустика позволяла голосу окутать всё внутреннее пространство. Прихожанин уронил программку органного концерта, и было слышно как листок, плавно порхая, резал воздух. Здесь мирская суета отступала, а сердце успокаивалось, оставаясь наедине с просветлёнными мыслями.
Подоспевший староста костёла господин Вольский попросил присутствующих господ не расходиться и насладиться органными фугами в исполнении преподавателя по классу фортепиано из Тамбовского музыкального училища.
 Фёдор Никифорович присел на скамейку в середине храма, и чуть было не поставил ноги на удобно расположенный деревянный генофлекторий, который служил во время мессы для коленопреклонений.
Начался концерт органной музыки, и постепенно происходило погружение в новую неизвестную духовную атмосферу. Со всех сторон потекли пространственные звуки таинственной вселенной. Закрыв глаза, он окунулся в иной мир и любовался сюжетной живописью рисованной его воображением. Он то бродил по изогнутым, сказочно раскрашенным Парижским улочкам, то в обществе титулованных особ под удалённые звуки горнов и лай собак соучаствовал в парфорсной охоте, то в мифическом полёте пронизывал космическую бесконечность. В какой-то момент стало жутковато и показалось, что находишься в иссиня-чёрном беспроглядном лесу, а где поблизости лохматое чудище неуклюже продирается чрез густые ветки кустарников. На следующем произведении орган громко воскликнул, стал мерно напирать невидимой, но ощущаемой материей. Он ширился в объятиях, демонстрируя всю свою королевскую грандиозность. Испытать подобное могущество в музыке было невообразимо приятно. Низкие ноты создавали мощную вибрацию, и звуки природных стихий волнами обрушивались на слушателей. Музыка Баха, Бетховена, Генделя и Листа добиралась до неизвестных ранее глубин души, очищала и наполняла её новой силой. Потягаться на равных с подобным выступлением было под силу только симфоническому оркестру.
В окончании концерта прозвучала мелодия на слова молитвы «Ave Maria». В середине исполнения зал необъяснимой силой приподнялся и до окончания исполнения все слушали стоя.               
Орган закончил петь, и после расплескавшегося моря аплодисментов позволил ценителям серьёзной музыки покинуть место исполнения.
На улице перед изысканным до мелочей фасадом костёла присутствующие польские католики и русские православные делились впечатлениями услышанного и беседовали о вере. Со стороны это походило на общество интеллигентов тонко почитающих искусство и питающихся одним духовным хлебом. В голове крутилось, - Неужели архитектурные отличия и толику разнящиеся взгляды двух церквей на общие основы, способны разделять людей, милованных небом от междоусобиц? Конечно же, нет. Это противостояние скорее берёт начало из злого сердца, а не из веры или расы.
Размышляя об этом, Фёдор Никифорович покинул приятую компанию собравшихся людей и через каменные башни калитки вышел на тихую улицу.
Мимо него проходил пьяненький незнакомый мужчина.
- Никак господин адвокат иноземцам на верность присягнул, - съязвил он. Взирая на Костёл, он продемонстрировал своё отношение к этому месту кислотой лица.
Фёдор Никифорович был укушен, но не потерял бойцовской хватки.
 - А не желаете ли водочки холодненькой, бодрящей? – Украшая качества напитка, тем не менее, в отвратной форме задал вопрос Фёдор Никифорович.
- Вот это доброе дело, с хорошим человеком завсегда приятно выпить, - ответил прохожий, и лучики радушия пробились сквозь ехидные морщины на лице.
- Доброе дело, прав ты только вот братец одна беда, в пост я не пью, - пронзив глубь глаз, напористо ответил Фёдор Никифорович и зашагал прочь в сторону Большой улицы.
По спине прокатилась вопли оправданий и несвязанной ругани, но теперь это было не интересно. За поворотом он продолжил спокойно размышлять о прежней и важной для себя теме.
Некоторые факты по этому вопросу примерно говорят следующее. 
Первые христиане жили по Слову Божьему, переписывали Библию, вели монашескую жизнь и в муках погибали за веру, не ведая, кто они православные или католики.
С вмешательством противоборствующих политических центров в дела духовные в христианстве постепенно возникли два центра, которые выросли в две столицы, так как каждый потянул Церковь к своему полюсу.
В 1054 году во времена правления Патриарха Михаила Керулария и последнего года жизни Папы Римского Льва IX, был вбит знаковый клин положивший начало Великого раскола Церкви. Однако опираясь исключительно на поверхностное исследование тех событий можно сделать вывод, что раскол совершен людьми, не имеющих на то, как законного, так и морального права. Похоже, что желание отдельных лиц разрубить единую Церковь на две не соединяемые части, превалировало над верой и элементарными требованиями существующих правил, а отсутствие возмущения на первоначальном этапе и придание нужной огласки, со временем узаконило ложь.
После раскола в зависимости от места рождения и жития, верующие становились христианами определённой конфессии. К счастью сохранился общий фундамент – множество святых, которые всегда почитались православной, католической и рядом других христианских Церквей как, к примеру, Вселенский Святитель Иоанн Златоуст и многие другие.
Для Фёдора Никифоровича истинно верующий, соблюдающий заповеди человек к какой-бы христианской ветви он не принадлежал, был духовно близок. Ранее он боролся за права старообрядцев на вероисповедание и господам называвших их – раскольниками, делал замечание, рекомендуя убрать это слово из собственного словаря. 
- Христианская вера православных и католиков, имеет общее в главном, и духовно питается одним источником – Священным Писанием, это и есть ключ к взаимопониманию народов, а не к вражде. Безумцы умело используют раскол христиан, заполняя злом и ложью образовавшуюся трещину. Они легко завладевают душами, провозглашая древнейший культ золотого тельца, понятный и приятный простому человеку. Пропагандируя стремление к богатству и наслаждению, они вносят сомнения в Священные Проповеди, и вера христианина зачастую вязнет в их губительной морали. Для достижения личных благ они сталкивают народы, а после публично жалеют сгубленные души. Об этом надо говорить, ибо их голос, слышен всегда, - Этими мыслями он делился с Марией Андреевной и всегда находил осознанное понимание.
VI
За время нашей беседы Фёдор Никифорович успел прогуляться на станции в Варшаве, обошёл привокзальную площадь, а также заглянул в государственный банк и обменял незначительную часть наличных денег по курсу один рубль к трём итальянским лирам. Покинув Польшу, он прибыл памятную сердцу Германию. Избежав длительного ожидания и повинившись перед знакомыми местами, что не остался погостить, он сразу же пересел на поезд Берлин-Рим, так как поезда Москва-Рим, к сожалению, нет до наших дней. 
Южный путь на Апеннины сопровождался потеплением, и позавчерашние хлопоты Марии Андреевны о тёплой одежде были отчасти излишними, но приятными. В молодом возрасте подобные жизненные мелочи, что исходят от родителей, не замечаются, а на людях от такой опеки  просто становится жутко. Вся дороговизна заботы получает заслуженную оценку, когда годы твои вмещают не один золотой четвертной и когда считанные единицы людей делают это искренне. 
***
Молодой обер-кондуктор, будучи свеж и при форменном параде, пританцовывал лакированными ботинками на ковровой дорожке и без стеснения допускал фривольные движения, просочившиеся с Дикого Запада. Он практически бесшумно двигался вдоль вагона и мелодично в такт танцу объявлял о скором приближении к станции Верона. Из личной практики он знал, что пассажиры начнут вспоминать известную всему миру трагическую историю, прилипать к окнам купе, пытаясь разглядеть описываемые места и прославленный любовным признанием балкон на доме семьи Капулетти, и на измотанных дорогой лицах расцветёт романтическое настроение.
 Фёдор Никифорович также воздал почтением Шекспиру и оторвался на несколько минут от чтения Некрасова. За окном он увидел невысокие хаотично произрастающие масленичные деревья, стволы которых напоминали изнурённые тяжёлым трудом тела старых атлетов, и это значило, что конечная станция покамест и за горами, но всё-таки близко, а по русским масштабам вообще – рукой подать.    
Колёса поезда стали всё тише и реже постукивать по рельсам. Фёдор Никифорович бодрился в надоевшем монотонном ожидании приезда и, торопя время, часто посматривал на циферблат карманных часов и на собранные у дивана вещи. Поезд покачнулся и остановился.
- Конечная станция. Столица солнечной Италии, город Рим, - объявил чересчур  расшутившийся молодой обер-кондуктор. Судя по его игривому настрою и тянущемуся за ним по всему вагону шлейфу запаха «остроумовского» одеколона ему не терпелось побыстрее выпроводить всех первоклассных пассажиров и отлучиться в город. Наверное, он спешил испытать эстетическое наслаждение всеми итальянскими красотами.
Едва ступил на землю Фёдор Никифорович, как его добродушно встретил местный извозчик. С нежданной претензией на задержавшийся поезд он бесцеремонно забрал багаж и, не желая слышать отказа, предложил следовать за ним в экипаж.
Всю дорогу до отеля сидя на козлах и не умолкая, он рассказывал про свою бедную семью с детьми, что дабы их прокормить он переехал с севера Флоренции в Рим. Потом заунывно сетовал, что овёс снова подорожал, а клиенты становятся жадными и норовят недоплатить или того хуже сбежать. Над широкими плечами ражего тела при повороте головы частенько появлялся крупный ястребиный нос, и непорочные глаза кои в нужное время как театральный реквизит надевают хитрые дельцы. Жизнь незнакомого человека в серых тонах пролетала перед Фёдором Никифоровичем, но понимая, что везут его к отелю далеко не близкой дорогой, он успокоился позитивной мыслью - Пускай это будет незапланированной экскурсией по прекрасному городу, только с чрезмерно навязчивым гидом.
Примерно в одном квартале от Ватикана экипаж наконец-то остановился.
- А могло быть и хуже, - подытожил Фёдор Никифорович одной из своих любимых авторских фраз. Отсчитав мелочь, и не касаясь протянутой ладони он сухо расплатился согласно выставленных ему на обозрение, количеству чумазых пальцев. При этом он не оправдал надежд чистейших небесных глаз на плутовские чаевые. 
На счастье Фёдора Никифоровича и на добрую память извозчика рекомендованный фешенебельный отель произвёл достойное впечатление. Оформляя документы на проживание, он вывел высокой перьевой ручкой с малахитовой вставкой дату прибытия 11-е число родного юлианского календаря, но увидев за спиной метрдотеля дату - 24, вспомнил про григорианское летоисчисление и внёс незаметное исправление. Вложив медную монету в белую перчатку худенького коридорного вызвавшегося отнести багаж в номер, он взошёл на верхнюю террасу отеля, где обдумывая завтрашний день, долго смотрел на Ватикан и любовался огромным ребристым куполом собора Святого Петра.
Вдоволь надышавшись римским воздухом, которым питались Цезарь, Вергилий, Марк Аврелий, Цицерон и многие другие Великие умы и безумцы античной цивилизации, отдохнувший и окрылённый Фёдор Никифорович отправился ужинать в ресторан отеля.
VII
Утром в начищенном и наглаженном чёрном фраке с белой бабочкой он пешком прибыл на площадь Святого Петра. Площадь была огромна, а окружающая колоннада Бернини и собор Святого Петра заставляли остановиться и замереть. Дав глазам прыжками пробежаться по архитектурному великолепию, Фёдор Никифорович сосредоточился на главном. Пройдя в Префектуру Папского Дома, он составил на латыни прошение аудиенции и передал оную бумагу Епископу, одетому в чёрную длинную сутану с малиновыми пуговицами, шапочкой и широким ремнём, длинный конец которого касался пола. Епископ, сведя брови сквозь пенсне, внимательно пробежался глазами по поданной бумаге и, попросив немного подождать, удалился за высокой резной дверью. Получасовое ожидание прошло под тиканье напольных часов и обзором залитой солнечным светом картины «Беседа Иисуса Христа с самарянкой у колодца». Фёдор Никифорович вспомнил диалог «у колодца», о важности истинного поклонения Отцу Небесному, а не о месте поклонения. Уединение с этой картиной он счёл добрым знаком.
За однократным боем часов дверь отворилась. Оживив тишину, вошёл высокорослый прелат Римской курии. В его грозном облике и приказной манере чётко выговаривать слова чувствовался прямой потомок тевтонских рыцарей. Казалось, что на нём надеты незримые доспехи, а на поясе поблёскивает крест рукояти тяжёлого родового меча. Однако прелат был в подобной, как и у епископа, чёрной сутане, только с фиолетовыми пуговицами, поясом и шапочкой. Видимо, яркие оттенки красного цвета на чёрной одежде определяли место в иерархии служителей Святого Престола. Обратившись к гостю, прелат уверенно произнёс, что Его Святейшество соблаговолил предоставить Вам аудиенцию завтра, ровно в это же время.
На такое скорое разрешение вопроса Фёдор Никифорович не рассчитывал, но это было невообразимо приятно. Будто его появление заинтересовало кардиналов и лично Госсекретаря Ватикана - Рафаэля Мерри дель Валя.
Отсрочка аудиенции в данном случае, показалась бдительной осторожностью Папской жандармерии и не исключено, что этому внутреннему органу потребуется дополнительное время, чтобы внимательнее присмотреться к нежданному визитёру, а определённые лица поспешат выяснить, насколько подлинна цель визита и не является ли она тактическим манёвром в многоходовой комбинации «мистера икс».
 Фёдор Никифорович счёл нужным лишнего не болтать, в разговоре в угоду незнакомцу не поддакивать доводам обратным своей точке зрения и озвучивать лишь то, что воспримут здесь правильно.
Практический опыт говорил, что имея исключительно светлые думы, важно быть крайне предусмотрительным, ибо мысли не слышны, а неаккуратно брошенное слово сможет окончательно и безвозвратно перечеркнуть любое благое начинание.
***
Набирающее высоту дневное светило увлекло свои нежные лучики за бархатный полукруг бордовой шторы с золотистой бахромой. За стеклом высокого восточного окна дворца в сторону Фёдора Никифоровича плыла оживотворённая облаками небесная синь. Перед глазами проявилось лицо Марии Андреевны.  - Значит, думает обо мне и молится за меня, - интуитивно осознал он.
Прелат дополнил, - Я полагаю, Вы у нас впервые. Если пожелаете осмотреть святыни, Вас сопроводят.
- Буду Вам весьма признателен, - учтиво поклоняясь, произнёс Фёдор Никифорович. Молодой, кучерявый, исключительно в чёрном одеянии семинарист Марк предложил экскурс.
Рассматривая роспись стен и потолков, они неспешно прошлись по Сикстинской капелле и Климентинскому залу. Известные Евангельские Лица и события преподносились в иной более чёткой манере написания, где присутствовал математический расчёт изображения и выверенная геометрия линий. Развитая анатомия мужских тел несла глаголы трагичности, и кисть художника справедливо оттесняла напряжённость на край сюжета, даруя сердцевину картин покою детей в осветлённом объятии матери. 
Роспись родных православных храмов не была столь точной, но наличие нежных и теплых оттенков создавали атмосферу родительского дома из раннего детства, а внутренние стороны куполов и первенствующие иконы восточных стен превосходили глубиной написанного, ощущением бесконечности и приоткрывали сознанию дверь в вечность.
Данным наблюдением он поделился с Марком, добавив, что человеческий разум обогащается иным художественным восприятием общеизвестных Евангельских сюжетов.
В роскошной Апостольской библиотеке Марк пояснил, что здесь за семью печатями хранятся древнейшие рукописи, свитки, папирусы, описания странных явлений, подлинники исторических документов - тексты которых не разглашаются, а также имеются книги с тайными знаниями древних алхимиков. Всё это было собрано со всех концов земли, а доступ к секретам имеет узкий круг избранных и лично Папа Римский. Приоткрыв занавес души, как это бывает случайному человеку, он поделился сокровенным, что хочет стать одним из них. Вечерами он тщится изучением древней письменности и исчезнувших языков, дабы удостоившись иметь доступ к знаниям, докопаться до основ бытия, уметь просто решать сложное, знать секреты медицины и употребить во благо тысячелетние знания мудрецов, а главное, достигнув истинных сокровищ мира использовать силу исключительно в делах праведных и не быть рабом богатства.
Взгляды молодого семинариста заслуживали одновременно и уважение и опасение. Стремление встать на путь реализации глобальных планов было на лицо, и от заветного плода его отделяло пара десятилетий безупречного служения, разрешение высшего духовенства и формально ключи от дверей книжных хранилищ.
Он дальше многих вник в понимание природы человека и похвально его желание с приходом разума держаться души, а не одного живота. Однако Марк – юн и в силу возраста неопытен, противостоять искушениям и соблазнам. Молодой юноша ещё не попадал под колдовские чары и медовые уста хитрых дев, нечестивые не протягивали ему мешочек златых скудо, склоняя  к греху лукаво, он не облачался в пурпур власти и не пьянел вином славы. На его гладкой душе нет шрамов от подобных испытаний.
Знания это упорство духа, а мудрость – изящное искусство даруемое небом и редко когда они уживаются в одном человеке. Как говорят «Умный человек всегда найдёт выход из тупика, а мудрый в него просто не попадёт».
Величайшее счастье получить мудрость с рождением, но чаще она любит селиться в душах людей долго претерпевавших, лишённых чего-то важного и способных в причине своих бед найти свою же вину. Возможно поэтому все мудрецы – старцы. Борьба со страстями сынок – самая масштабная и непрекращающаяся война в истории человечества и в преддверие больших дел подобные обещания дают многие, но достигнув определённых высот, остаются верны своему слову лишь единицы. В большинстве своём требование брюха берёт верх над пожеланиями разума.  И напутствую тебе Марк, останься верным своим же словам, а если и навьючишь на плечи свои злата выше меры, то не сломи хребет души.
Фёдор Никифорович закончил монолог раздумий о планах молодого семинариста. Выбрав самое важное из мыслей, он вежливо наставил его на правильный путь, закончив фразой, - Замечательная библиотека Марк. Хвала поколениям людей, собравшим воедино наследие мудрецов из разных народов, времён и цивилизаций.
Выйдя на улицу и войдя в роль экскурсовода, Марк предложил посетить старейшую в мире аптеку, основанную в 1277 году, но они отвлеклись на цокот копыт о брусчатку. Это была поблёскивающая сталью кавалерия дворянской гвардии, на гнедых, высоких андалузских жеребцах, степенный шаг которых напоминал диковинный танец. Наблюдавших за ними поражал великолепный экстерьер лошадей, тонкие ноги, широкое туловище, густые грива с хвостом и крупные как у южных красавиц глаза. Крутой изгиб шеи жеребцов был настолько напористым, что чудилось, будто они постоянно рвались в бой.
Перед глазами сверкали серебром натёртые шпоры и стремена. Замыкающий колону офицер, заметив у прохожих интерес к коннице, потянул поводья вверх. Конь вздыбился и, перебирая передними ногами в воздухе, невольно продемонстрировал мощный рельеф мышц как изображено на редких картинах у разъярённого Буцефала. Рисковый всадник, завладев вниманием публики, проявил дюжее умение держаться в седле и напряг свои жилы до состояния натянутых струн. 
- Настоящие боевые кони, гордость Андалузии и мечта каждого коневладельца, - не удержавшись, гордо произнёс Марк. Он поднял руку так, точно угрожающе держал в растопыренных пальцах пушечное ядро.
 - Да, славные лошадки, породистые. Украшение армии Ватикана! - восхитился Фёдор Никифорович, - Яков, если бы их сейчас видел, то не на шутку возгорелся,- подумал он.
- Всем они нравятся, многие лета служили Святому Престолу, но в нашем 1904 году кавалерию дворянской гвардии расформируют и лошадей продадут. Жалко, но решение принято окончательное, - выдыхая, взгрустнул Марк.
Появился строй швейцарских гвардейцев и возможность рассмотреть этих бравых молодцов в чудесной форме с фиолетово-оранжевыми вертикальными полосками. На них были блестящие защитные панцири и венецианские шлемы. Похоже, они соблюдали средневековые военные традиции, чувствовался в них дух рыцарства. 
Столетия назад, Великий итальянский мыслитель Никколо Макиавелли, считал швейцарцев лучшими воинами Европы. Причина бесспорного лидерства, по его мнению, кроилась не в сытом жаловании или рабском страхе воинов, что практиковали иные государи, а в искренней любви и преданности отечеству. 
- Вечером они вознесут молитвы своему небесному покровителю Святому Мартину, - сказал Марк и поведал житие Святого: как зимой военачальник Мартин, завидев оголённого нищего, мечом разрезал форменный плащ и, отдав половину, спас умирающего от неминуемой смерти.
- Как проста эта история и как часто люди безвольны, осуществить подобное, - подумал Фёдор Никифорович, вспоминая русские морозы и представляя себя на его месте.
Семинарист подошёл к храму Святого Петра и обратил внимание на Святые Врата. Взглянув вверх, Фёдор Никифорович искал икону и привычно перекрестился, но увидел только скульптуры святых. Пред ним как исполины высились коринфские колоны и пилястры, а внутри собора требовалось время привыкнуть к гигантскому пространству. Изумляли грандиозные, богатые декором стены собора в древнеримском стиле. Не хватало глаз рассмотреть изобилие лепнины, мозаики и бесчисленное количество статуй.
Они подошли к работе Микеланджело  «Мадонна оплакивающая Христа». Возле неё время остановилось. Казалось, что подобное произведение искусства не под силу человеческим рукам и разуму. Это плод внеземного творения и это могла создать святость и посвятить божественности. Такой нежнейший материнский лик видит каждое дитя, едва появилось на свет. Вспомнилось что-то личное, слеза прокатилась по широкой щеке и скрылась в бородке. Он чувствовал, что не был здесь чужим, он был немного другим, но своим.
Семинарист Марк, видя таинство чувств на лице Фёдора Никифоровича, тихо удалился.
 VIII
Вечером в отеле немногочисленные соотечественники, собравшись без разграничения на сословия, говорили о желаемом появлении в Риме православного храма, на строительство которого собирались средства, но безрезультатные речи «в верхах» России и Италии длились более ста лет. Люди возлагали надежды на возрождение титула  «Патриарх Московский и всея Руси» и говорили, что стыдно и невозможно Святой Руси жить без предстоятеля нашей веры. 
Во время беседы, Фёдор Никифорович попивая зелёный чай, заострил внимание на фарфоровой чашке с подлинно русской росписью. На ней бородатый мужик с кнутом на санях лихо управлялся конём, скачущим по заснеженной дороге вдоль сказочных теремов. Допив чай, он перевернул чашку кверху дном и обнаружил знакомое клеймо «Братья Корниловы» с гербом России и доселе не виданный знак «Made in Russia».
Когда он рассматривал милую сердцу роспись на фарфоре, то заметил, как двое русских в строгих тёмных костюмах посматривали на него и под занавес вечера, без лишних глаз, пытались завести «свой» разговор, именуя его «товарищ Плевако». Один долговязый постоянно прямо смотрел в глаза и молча кивал лошадиным лицом после каждого предложения своего невысокого товарища, тем самым показывая, что если напротив него человек нормальный то он, несомненно, должен быть с ними. Морщинистый лоб и полысевшая голова второго малорослого товарища как мыльный пузырь, не признавая полуметрового личного пространства собеседника, неприятно приближалась и останавливалась под самым носом. Обращаясь к пуговице костюма и тыкая в неё коротеньким пальцем, он осыпал незначительную деталь верхней одежды неопровержимыми, как ему казалось доказательствами своей правоты. Далее он отступал на коротенький шаг для перегруппировки, дабы успеть вытереть раскрасневшийся круг влажного лица, к удивлению Фёдора Никифоровича, дамским полупрозрачным с кружевной каёмочкой платком. Как появился этот платок в его кармане, можно было только фантазировать, но вновь атаковать у него уже не получалось. Оставаясь на своём месте, он сбавлял частоту речи, и с опаской посматривая на сложенные перед грудью руки собеседника, оценивал остроту угла ощетинившиеся в его сторону локтей.
Это спектакль гастролирующих актёров отчасти напомнил детские годы, когда отвязанные ребята с соседней улицы пытались втянуть его в интересные приключения, где последствия для него были туманными, но по оценке бывалых отроков красочными, выгодными и незабываемыми.
В молодые годы ещё можно было поддаться на политическую романтику. Тогда декабристы окрыляли заманчивым ореолом благородства к народу и любви к отчизне, но - увы, в родном фольклоре герои, воюющие за бедный люд против злых угнетателей, не значатся посему и не возымели они заслуженного успеха. 
- Не на того ставку делаете господа. Я конечно богат и известен, что вам сейчас и нужно, но если доживёте до моих лет, то сами поймёте, что старости ближе мягкий и запылённый консерватизм. Эта идеология в политическом окрасе напоминает мой домашний зелёный диван. Он изрядно промят дюжим телом и удобен, а сопротивление каждой пружины изучено настолько досконально, что при плотном взаимодействии противоборствующую силу легко обращаешь в свою же пользу, - откровенно пошутил Фёдор Никифорович. Далее он, приложив кулак ко рту, изобразил неподдельный конфуз от еле заметного и им самим же подавленного зевка.
Было уже поздно, а важность предстоящей встречи требовала отдыха и свежей головы. Извинившись, он откланялся, а незнакомцы успели вручить ему несколько свёрнутых в трубочку газет «Искра» качественно отпечатанных в швейцарской типографии. Находясь в номере, он пробежался по строкам дарёных газет и отложил их на неопределённый срок. Стальной характер заложенного смысла в напечатанное, был подобен зерноуборочной машине, готовой безжалостно перемолоть всё на своём пути. К сожалению, подобные взгляды, становились нормой повседневной жизни, и вины в том этих двух молодых людей не было.
Сон у Фёдора Никифоровича не получался. Открою Вам секрет, - Сегодня перед ним возникла серьёзная дилемма, о которой он весь день нам не говорил и сам старался не думать. Непреодолимое препятствие могло лишить поездку самого главного – аудиенции. Усевшись в кресло, он закрыл глаза и молитвенно думал, как завтра предотвратить непреодолимое.
Дело в том, что днём в коридоре Папского дома в диалоге двух косо посматривающих на него легатов он расслышал, что в Ватикане исстари  существует обычай, согласно которого, перед началом всякой аудиенции визитёр обязан поцеловать золотой крест на красной туфле Папы Римского. Символично подняв руку ладонью вверх, легат пояснял собрату, что в этом знаке почтения сокрыт глубокий сакральный смысл, высоко ценимый Католической Церковью. Собрат молчал и, соглашаясь, покачивал головою, а мышцами скул, обычно создающими улыбку, натягивал на видимую Фёдору Никифоровичу сторону лица жалостливое сожаление. Позы легатов, жестикуляция и громкость речи были выдержаны таким образом, чтобы Фёдор Никифорович услышав это, осознал, что разговор сей носит не двухсторонний характер, а смысл его направлен лично ему.
На розыгрыш это не походило, только широкополые шляпы капелло романо повторяющие внешний вид планеты Сатурн придавали легатам образ толи весёлых шутников, толи оптимистичных посланников Неба. 
Как известно, в чужой монастырь со своим уставом не лезут, но этот старый, а скорее устаревший обычай Фёдор Никифорович знал точно, что  не исполнит.
Посматривая на чемодан ему чудилось, что судьба над ним горько подшутила. Он предвкушал, что завтра его, как ни чтящего писаные правила, за проявленное невежество попросят удалиться из кабинета Его Святейшества. Последует шёпот и осуждения. Заканчивая не начавшуюся аудиенцию, всегда улыбающийся всем гостям епископ с каменным лицом захлопнет за изгнанником тяжёлую позолоченную дверь.
Фёдор Никифорович не находил себе объяснения, как столь важное обстоятельство он не предвидел и тем более не предусмотрел. Ему было крайне стыдно возвратиться домой с выдуманными небылицами о несостоявшейся аудиенции. 
Во всей окружающей обстановке, во всяком горизонтальном изгибе интерьера он видел искривление, напоминавшее то насмешливую улыбку комедийной маски то слезливую маску грусти. Пузатый комод на кривеньких ножках так раскраснелся, надрываясь от смеха, что казалось, вот-вот лопнет. В уши лез отвратительный голос - Приехал он сюда за тысячи миль посмотрите, как душонка его за весь мир болит. Туфельку поцеловать ему непотребно. Замок завтра на двери поцелуешь и поедешь назад. Ха-ха-ха. Мой совет тебе будь, как все сиди тихо и не высовывайся, без тебя всё давно решено. У нас достаточно пастухов с псами и приманок дорогих, чтобы гнать ваше стадо людское, куда нам угодно. Скажем, идите на поля с травой ядовитой, и пойдёте, и делить её меж собою броситесь, и отбирать друг у друга примитесь, а мы с улыбкой смотреть будем, как вы мрёте, следуя нашей воле. 
Неодушевлённые предметы вокруг ожили, принялись гримасничать, пугать его и наводить ужас настойчиво требуя, чтобы он побыстрее собрался и уехал. Вжимаясь в широко кресло, он чувствовал, как ему начинает покровительствовать муза трагедии Мельпомена, которая с радостью узнавала в его опечаленном лице свою любимую маску.   
Фёдор Никифорович поднялся с кресла, зажёг домашнюю свечу и смиренно подошёл к образу Девы Марии с Младенцем на руках.
IX
Утром следующего дня перед Фёдором Никифоровичем служители Святого Престола открыли высокие двери Личного кабинета Его Святейшества. Сразу бросилась в глаза Благородная стража Понтифика. Два дворянских гвардейца стояли по обе стороны Престола, на них была парадная красная форма, белые перчатки, ремни, золотые эполеты, высокие сапоги и готовые при малейшей опасности выскочить из ножен кавалерийские сабли, а на головах, как у древних греков, красовались шлемы с конским гребнем.
Красная ковровая дорожка, начиналась у ног Фёдора Никифоровича и прямо указывала путь к Его Святейшеству.
Папа Римский Пий Х находился на внушающей силу и власть высоком кресле с выраженными элементами трона, во главе которого стояли крылатые ангелочки. На Понтифике была высоко чинная белая дзимарра, а на ногах к приятному удивлению Фёдора Никифоровича домашние, самодельные, мягкие тапочки такого же белого цвета. На груди, на длинном шнуре был позолоченный крест, а над головой, на стене располагался герб с вышитыми двумя скрещёнными ключами.
Верховенство положения не сказывалось на манерах и поведении Главы Католической Церкви. Понтифик встал и обходительно усадил гостя в кресло. Усевшись сам, он дал знак, что готов слушать. Низом дзимарры он покрыл обувь, и градус волнения Фёдора Никифоровича начал снижаться. Дабы перевести дух и попутно сфокусировать на себе внимание, он выдержал несколько интересных секунд молчаливой паузы.
***
Чтение по лицам – старая дедова наука и открывающая свои знания далеко не каждому. Откуда берутся эти навыки, порою сам себе не можешь объяснить. Как жил, как поступал, что осмыслил человек, всё собственноручно написано им самим на видимых и скрываемых чертах лица. За мгновение узришь и поймёшь, кто напротив тебя: душа родственная либо человек иных нравов? Бывает, что кто-нибудь представляется обманом, маскируется под чужую одежду или форму, шпионит умело, актёрствует, но задай вопрос и посмотри, как он думает, как морщится, как зрачок его сужается и что за слово вертится на языке его глаз. Тогда вспомни людей с такими же повадками и общество, где они неосознанно копируют друг у друга подобное поведение, и увидишь его настоящее лицо, а с ним и истинные цели. Конечно же, и в этом метком искусстве бывают промахи.
***
Опытными взглядами они прощупали друг друга. Фёдор Никифорович видел в человеке напротив земную Святость, охватывающие и будто знающие его глаза, которым невозможно было солгать, но и просматривался непростой характер свободолюбивого венецианца.
В нём же видели ищущего истину, вышедшего за пределы устоявшихся рамок человека, но чувствовались и повадки осторожного, размеренного льва, мгновенно замечавшего слабые стороны собеседника.
При достаточной дистанции разговора присутствовала теплая атмосфера. В обсуждаемых темах искрило взаимопонимание. Они оба видели, что мир действительно менялся, люди ожесточались, что-то зловещее витало над огромным материком. В суждениях они были едины, что корень у наших христианских церквей один, который невозможно поделить или разрубить, не сгубив жизнь всего древа, что много общих почитаемых Святых и одно на всех Священное Писание. В середине беседы Понтифик участливо наклонился вперёд, что воспринялось как заинтересованность и уход от официальности.
Далее говорили о назревшем желании совместно обсуждать общехристианские ценности, что христиане не могут быть врагами или даже соперниками. Соблюдение человеком Десяти Заповедей – это и есть главная цель  духовенства Москвы и Ватикана.
Десять Заповедей едины у верующих во всех концах земли, они и есть фундамент двух Церквей и правила жизни для истинного христианина. В отношениях православных и католиков было много зла, что нужно исправлять для спасения всех. Сегодня требуется очищать души от агрессивных планов возмездия, передаваемых наставниками из поколения в поколение. Взаимные упрёки и изначально невыполнимые требования по правильности богослужения, значимости, главенства в вере только углубляют болезненную трещину, что не идёт на пользу всем.
Два разных человека, достигшие в призвании пика высоты, прощались. И не было в их глазах и душах двойного дна и не говорили они одно намереваясь делать другое. Фёдор Никифорович преподнёс в дар Папе Римскому освящённый православный образ Девы Марии с Младенцем на руках в серебряном окладе. Понтифик подарил книгу жития святых Римско-католической церкви на русском языке, в чёрном кожаном переплёте и яркой металлической застёжкой.
С лёгким сердцем Фёдор Никифорович спускался по лестнице Апостольского Дворца. В появившейся лёгкой походке были отголоски  юности, когда сдав ключевой экзамен, осчастливленный, ты не спешил домой, а желал идти неопределённо вперёд, когда стены собственных ограничений рушились, а увеличенное пространство наполнялось воздухом и перед тобою расстилалось множество дорог и ты неспешно размышляя, выбирал одну приглянувшуюся.
На улице послышалась органная музыка, и он не смог пройти мимо. Память вернула его в близкий сердцу город Тамбов, где он слушал эти божественные звуки. Войдя в храм к органу, он присел на длинную лавочку. Будто из вечности доносились проникновенные мелодии и распевы высоких, аскетических голосов григорианских хоралов.
Прослушав часть католического богослужения, Фёдор Никифорович вспомнил семинариста Марка и решил зайти в старейшую аптеку.
Под невысокими готическими сводами несли службу две женщины опрятно одетые в монашеские облачения. На них были идеально чистые чёрные платья, головы покрывались женственным вейлом напоминавшим длинные волосы, а лицам придавали целомудрие, белоснежные ленточки филлета проходившие полосою выше лба подчёркивали чистоту помыслов.
За столиком у стены, стоял молодой представитель германской фармацевтики. В городе Гейдельберг, где учился Фёдор Никифорович, к этому ремеслу относились всерьёз и он легко узнавал этих людей.  В светло-коричневом твидовом костюме и шляпе охотника за оленями молодой человек сквозь увеличительное стекло скрупулёзно читал рукописные надписи на этикетках, разнокалиберных пузырьков и периодически их взбалтывал в поисках осадка. Его внешний вид более говорил о несбывшийся юной мечте частного детектива, а широко раскрытый аптекарский саквояж сдержанно намекал о высоком качестве целебных настоек и их востребованности за границей.
Фёдор Никифорович попросил общеукрепляющее снадобье, приготовленное монахами по старинным рецептам из трав, коры и чего-то труднопроизносимого, а для Марии Андреевны неизвестное средство для мягкости кожи сообразно её возраста.
Из смежного зала вышла молоденькая служительница в монашеском обличии. Протянув Фёдору Никифоровичу свёрток, она мимолётно взглянула на него. Соприкоснувшись с нею глазами, он замер и не отпускал её, доколе это было возможно. Девушка это заметила. Как лебёдушка порхает крыльями, она сомкнула длинные ресницы и, пытаясь погасить мужской интерес к себе, повернувшись спиной, удалилась за низкой арочной дверью.
 - Несомненно. Это диво с андалузскими глазами как на бесценных полотнах европейских художников, - подумал ошеломлённый Фёдор Никифорович и продолжил тонкие проникновенные размышления.
- Её глаза это таинство океанской ночи, где по бархату сапфировых оттенков щедро рассыпан жемчуг, а восход Селены на горизонте рождает загадочное сияние. Наверное, как в России воспевают диковинную красоту черкешенок, так и в Европе восхищаются прелестью девушек Андалузии. 
Явно она не изнеженная аристократка вкушающая сарсуэлу с литого серебра, а скорее счастливая простолюдинка, питающаяся гаспачо из глиняной посуды. Независимо от этого, в этих глазах присутствует наследуемое женское достоинство пусть даже с толикой лирической печали. Сколько слов в их безмолвии и сколько эмоций в их тиши. Едва коснувшись тебя, они успевают пробраться в самую глубь, разжигают вулкан страсти или поэтическое вдохновение. Поразительно, но при этом они могут успокаивать и Евангельской добротой.
«Лунное зерцало» дам имя твоим глазам и себя же спрошу, что побудило сию андалузскую красавицу оставить мирские наслаждения? Ведь не так давно ты шла навстречу восходящему солнцу по тёплому песку берега Гранады, а морской ветер, обнимая твоё красное платье, вырисовывал силуэт нежных линий и игрался кудрями чёрных волос. Вечерами хрипловатые певцы в широкополых шляпах безжалостно рвали струны исцарапанных гитар, наблюдая, как ты соперничала с подружками, танцуя фламенко. С чернобровой серьёзностью извивалось гибкое тело твоё. Пластичные руки, изображая крылья птиц, вспархивали к звёздному небу, а сжатые червлёные губы казались слаще молодого вина. Твоя обнажённая шея и блестящие стянутые в клубок волосы придавали очарованию притягательную строгость. Под ритмичные овации зрителей упругие ножки твои звонко выстукивали каблуками испанскую чечётку. Сильнее закручивая темп танца, ты разжигала в крови палящую страсть. Обожжённая мужская лень пугливо испарялась и по высвобожденному пути бурно напирало влечение испанских мужей к своим обольстительным жёнам. И все солёные воды Альборана не смогли бы потушить разбушевавшиеся пожары чувств.
До глубокой ночи из распахнутых окон домов прибрежного селения доносились протяжные утолительные стоны, а наутро женщины Гранады, расчёсывая спутанные волосы, не прятали своих утомлённых и счастливых глаз.
Спустя время вереницы сохнущих пелёнок как наполняемые ветром штормовые паруса реяли и хлопали, над окнами спящих младенцев нашёптывая им сказы о жизни их отцов и дедов.   
Моряки с военных кораблей, рыбаки и торговцы безнадёжно носили в сердце твой дивный образ и, опустошая бочонок рома в шумной таверне, распахивали свету душу, оповещая его о безответной любви. Обо всём этом ты знала и конечно же того желала, но услышав вновь, смущалась и не жалея скромности краснела. Но всё-таки манило тебя в жизни, что-то большее и иное. Так скажи, что же привело тебя к смиренному служению? Покаяние или поиск главного и вечного? Быть может трудами праведными, ты скромно искупаешь огрехи свои или грех ближнего своего, а может чистою молитвою, шлёшь помощь небезразличному тебе человеку? - Фёдор Никифорович поэтично дорисовывал поразивший его образ.
К прилавку подошёл молодой фармацевт из Германии и полушёпотом обратился на латыни ко второй монахине - Преподобная мать Каталина, будьте добры отпустите Оделис со службы сейчас, просто у меня сегодня ранний поезд и передайте, пожалуйста, что я буду ждать её в нашем любимом кафе.
Когда он обращался к монахине с деликатной просьбой, то в его бегающих глазах присутствовала какая-то неестественная кошачья услужливость.
 - Ах, Томас, Томас сам знаешь, не держу я её, характер у неё такой, пока говорит, не разложу всё по полкам, бирки не заполню и порядок не наведу, не уйду домой. Ты как немец должен это понимать, - словно рассказывая сказку ребёнку, произнесла монахиня, но в то же время с интонацией стоящего на фундаменте желаемой правды человека.
- Но она же не подданная Папского королевства, а ваша племянница и приходит сюда лишь только, чтобы вам помочь, - умолял он, чувствуя, что  соскальзывает с желаемого, и отчаянно цеплялся коготками за каждую шероховатость.
- Да, Томас, но не просто помогает, а как и ты у себя дома в Германии, она учится здесь азам приготовления лекарств, но по иной рецептуре, где есть свои секреты, - ответила монахиня, расставив акценты так, чтобы приоткрыть завесу истинной цели его к Оделис, и своего отношения к нему.
У молодого человека покраснело лицо. Он выдохнул, пораженчески оправдываясь, снял шляпу охотника за оленями и прижал её к груди. Покидая аптеку с опущенными глазами, он пообещал приехать за настойками в следующем месяце.
Невольно став очевидцем коммерческого фиаско Фёдор Никифорович осознал всю подноготную этой на первый взгляд лирической ситуации и можно сказать поприсутствовал на кульминационном эпизоде драматического спектакля.
- Какие персонажи, какой сюжет! Томас, молодой фармацевт, используя любовь в корыстных целях решил втереться в доверие к красавице имеющий доступ к секретным рецептам древних монахов, дабы наладить своё производство и оставить всех в дураках. Но прозорливый взгляд монахини всё видит и предприимчивую натуру дельца-шпиона за версту чует. Прекрасно сыграно жизнью. Браво! - подумал Фёдор Никифорович, и чуть было не зааплодировал.
На улице он ощутил в ладони серебряную монету Ватикана и вспомнил, что сдачу желал положить в коробочку для пожертвований, но десять сольдо с изображением на аверсе профиля Понтифика, показалась редкой вещицей, а главное поданной ему девушкой с необыкновенными андалузскими глазами и он сохранил её на память.   
X
В завершении визита, Фёдор Никифорович прошёлся по извилинам стриженых аллей Папских садов вдыхая покой созданный окружающей зеленью и почувствовал, как расправляются стрессовые пружины от дневных переживаний.
Шеренгами отборных гренадеров росли стройные кипарисы по обе стороны пути, образовывая великолепную аллею, а различные виды пальм создавали комфорт экзотического отдыха. Верху над головою из зелёной гущи веток не переставая разливалось флейтовое многоголосье разнопёрых птиц. Фёдор Никифорович подошёл к свисающим над низким ограждением берёзам. Дабы обогреть их гладкую кору он ласково погладил беловатый ствол ладонью и сорвал упорно сопротивлявшийся листок. Рассматривая его остриём вверх, он в первый раз заметил схожесть берёзового листочка с куполами русской церкви. 
Смахнув клетчатым платком, пыль с окрашенных досок он присел на лавочку с мощными каменными боковинами и подумал,- Казалось бы, несовместимые: северная берёза и вечнозелёная олива, но растут по - соседству, вместе тянутся к солнцу, вместе черпают силы из одного источника, воссоздавая красоту Эдемского сада. Гармония пребывает в каждом творении Создателя.
- Знал, что приедешь, - послышался голос рядом.
Фёдор Никифорович насторожился. Повернувшись, он увидел мужчину. По бледноватому лицу незнакомца было трудно определить возраст, не ошибись на несколько десятилетий. Его белое облачение напоминавшее хитон ослепляло солнечным блеском и казалось, что ткань, старательно натёрли куском золота. 
 - Простите, а мы с Вами знакомы? - сообразно нежданной встрече спросил Фёдор Никифорович.
- А мне Фёдор, чтобы знать человека не нужно с ним быть знакомым. Вот и тебя с колыбели знаю. От рождения я посматривал, как ты рос, креп, о чём помышлял все годы свои, всё ведаю, - в его руках появился бумажный свиток. Глядя на него он сказал, - Здесь вся  жизнь твоя записана, все дела мирские да помыслы как добрые, так и разные, а как писать окончу, опечатаю его и передам на небо. Навечно.
Слегка повернувшись к Фёдору Никифоровичу, он продолжил, - Воля Всевышнего дать человеку жизнь, и тебе выпал сей дар небес, а люди на земле нарекли тебя незаконнорожденным. И сжималось сердце твоё каждый раз, когда слышал ты это, и тяжко было душе твоей нести печать упрёков людских. Много богоугодного земной закон попирает, но что не от Бога то тленно. Как русский царь закон сменил так те языки, что хулили тебя, переиначили помыслы свои и взялись за грех каяться. Поминают теперь, что зазря дитя божье позором клеймили, прощения просят да и простится им, ибо жили во тьме и рвения к свету не имели, - ответил очень странный незнакомец.
- Вот так интрига, - подумал Фёдор Никифорович  и продолжил раздумывать, - Может от греха встать и уйти подальше, а то куда разговор сей приведёт неясно. Чувствую себя как блоха под микроскопом, тебя насквозь видят, а ты и ухом не ведёшь. Но удивительная у него речь, настолько чистая, что акцент только в своём голосе слышно, и говорит складно, будто свод крещатый в храме выстраивает, каждое слово как кирпичик к кирпичику ровно кладёт. Ладно, с уходом немного повременю.
- Право неловко мне с Вами разговаривать. Будто слепой со зрячим толкуют о красоте этого сада, - протянул словами руку знакомства Фёдор Никифорович.
Незнакомец не придавая значения сказанному продолжил - Ты Фёдор жизнь свою посвятил помощи согрешившему либо оклеветанному. Доброе дело и мастер ты славный, но вот свой грех перековать в богоугодное дело не смог. Житие во блуде тяготит тебя долгие годы. Знаю, любишь ты Марию, и страшит вас Суд Божий. Посему и молишь ты Всевышнего, мучаешься, дабы ад вас миновал. Жаждешь свершить доброе во славу Божью. За этим сюда ты и прибыл.
- Правда твоя, что на сердце имею, то из уст твоих и внемлю, - неосознанно перейдя на «ты», приглушённым тоном произнёс Фёдор Никифорович. Широкополая шляпа самопроизвольно сползла до линии бровей, но понимание чего-то  важного обязало её снять с головы, и он боязливо, но с интересом и каплей недоверия посмотрел незнакомцу в глаза. При этом он заметил, что от него не исходила тень и даже крупные складки одежды внутри были осветлены.
- Теперь послушай Фёдор то, что ты знал, но сомневался,- сказал незнакомец  и несколько ускорил темп речи, будто почувствовал, что время беседы уменьшается.
- От сотворения мира и в каждый день тысячелетий много худого было, но человеку не ведомо, сколько зла с лица земли отвели, сколько войн сдержали да сколько людей ангелы небесные свели с путей, ведущих в погибель. Господь спасал народы за молитвы их Святых Отцов и сохранял душу помнящую Его. Да и ты Фёдор в тяжкий день взывал к Господу и своевременно получал спасение. Вспомни, вчерашним вечером просил, а сегодня Господь всё тебе устроил. Бог тебя слышит всегда ведь, Он в тебе самом и сам видишь, иногда нужно проделать долгий путь дабы найти его в себе. Только ходи стезями Его и удаляйся от злых дел. Да уразумев Писание не от всякого Богослова поучение принимай, и в храме водятся волки в овечьих шкурах. Впереди Фёдор большие испытания предстоят роду человеческому неминуемые, чего ты не застанешь. Но видимо по воле Всевышнего оказался ты здесь, раз путь проделал долгий, дабы просить милость за чад на Господа уповающих. А спасённый человек будь он православный али католик, прибудет в вечность с верой своею, делами прежними да помыслами. И ни чего там не утаишь, всё содеянное как явно, так и тайно, всякая грешная мысль на такой бумаге будет описана.
Он приподнял руки со свитком Фёдора Никифоровича, и видимо любуясь своим многолетним творением, медленно стал покручивать его. Будто раздумывая вслух, он продолжил - И тяжко может душе статься в Царствии Небесном не удельно, если все прежние годы она лишь плоти посвящала, дурное вершила да грехами похвалялась, а богоугодное откладывала, дабы забыть. Душа Фёдор это единственное, что пребывает в двух мирах и на Земле и на Небе. Помни об этом Фёдор и детей своих тому учи.
Верхние слои свитка от дуновения ветерка немного закудрявились и Фёдор Никифорович с краёв еле рассмотрел знаки неизвестного ему языка. Ему хотелось развернуть главный документ своей жизни, написанный языком неба и расспросить о своих ошибках, но разум подсказывал, что делать этого не стоит, а пока есть силы надо спешить творить ещё больше благих дел и тем самым вписать в свой свиток новые спасительные строки. Он силился было узнать важное и задать вопрос, - А Вы православный или католик, - но вовремя остановился.
- Я дышу, Словом Всевышнего сотворившего небо и землю. И пиши Фёдор каждый день пиши то, что на сердце имеешь, дабы мне покойно за тебя было, ибо многое прощено тебе, но и есть то, что ждёт искупления, - очевидно прочитав мысли, ответил незнакомец. Посмотрев выше линии глаз, он добавил - Что ты услышал, то знал, но как всякий человек, верящий более глазам, нежели слову колебался как пламя свечи за стенами храма. Живи с твёрдой верой, - выдержав короткую паузу, он по-отечески произнёс - До встречи Фёдор и да пребудет благословение на роду твоём,- а тихое эхо, вторило его последние слова.
Мгновение тишины в осмыслении сказанного и Фёдор Никифорович, встрепенулся. Лавка, на которой он сидел, была пуста. Привстав и обернувшись он не нашёл незнакомца в белой одежде, вокруг вообще не было ни души. Удивлённо рассматривая листик берёзы в руке, он сам у себя спросил - Не разберу, что это было явь или сон?
Всё сказанное он помнил дословно, но была ли та встреча с ним наяву, оставалось загадкой.
Присев обратно на лавочку Фёдор Никифорович пожелал побыть некоторое время в покое наедине с раздумьями, но осуществляющие патрулирование бойцы Палатинской гвардии, эти рослые гренадеры в синей форме с золотыми погонами и обветренными лицами, зорко осмотрели Фёдора Никифоровича, не дав мыслям поработать в тиши деревьев.
Пребывание в столице католического мира близилось к завершению. Он неспешно вышел на центральную площадь и попрощался со Святым для миллионов христиан местом. В закруглённом объятии бесчисленной колоннады, в последний раз полюбовался собором Святого Петра и напоминавшим высоченную свечу, египетским Обелиском.
С осознанием выполненной миссии он покинул Ватикан.
***               
Остаток дня был посвящён культуре. Хотелось соприкоснуться руками с каменной историей Священной Римской Империи. Посетив Колизей, он восторгался масштабом продуманной и прекраснейшей архитектуры и ужасался, как на этом величественном месте, под ликующие возгласы толпы несведущих зрителей, проливалась кровь растерзанных зверьми христиан. Он слышал, как под бесноватые крики одурманенных масс, обагрённые кровью руины, издавали предсмертные мольбы беззащитных людей. Двоякое отношение к этому сооружению блуждало в его душе: мастерство каменщика и апофеоз безбожия. Он поставил подпись согласия под прочитанным в поезде стихотворением Некрасова «Колизей», где грандиозность сего места была разбавлена строками горькой правды:
«Страдало добро, ликовало тиранство,
Реками лилась христианская кровь».
    На местном рынке вне бойкого люда обособленно шествовали рыцарь и дама мальтийского ордена. Из ярмарочной пестроты их выделяло чёрное монашеское обличие с вышитыми на груди белыми восьмиконечными крестами.  Привлекательная торговка с сырного ряда обложенная крупными головками соломенного цвета эмоционально, с провинциальной живостью пояснила, что эти благородные госпитальеры посвятили свои жизни помощи больным и нуждающимся и ей всегда приятно скостить им цену. Фёдору Никифоровичу эти люди показались интересными, захотелось узнать о них больше, что-то было в этом образе притягивающее, элитарное и некая действенная духовность. Но словно невидимая охрана циркулем обозначила защитный круг вокруг них, ни позволяла никому подойти близко, только если они сами того пожелают. Фёдор Никифорович решил, что узнает обо всём из книг и от знающих людей. 
– Приятно сознавать, что деятельность Ордена имеет громкое название, привлекательные регалии и заслуженный почёт. В России люди отдают себя полностью служению медицине, не щадя жизни своей и здоровья, но лишены вышеперечисленных приятных почестей. Почему? - Размышлял Фёдор Никифорович и вспомнил Елизавету супругу Якова, а также сестру милосердия Агафью, о которой был наслышан от благодарных ей людей.
  Черноволосая красавица напоминала спелую неаполитанку кистей Пимена Орлова. Отрезая кусок сыра сорта «Пармиджано-Реджано» и опираясь всем телом на длинный нож, она невольно продемонстрировала колышущуюся нежность в глубоком декольте платья с утягивающим талию кожаным корсетом. Обернув сыр плотной бумагой, она передала свёрток Фёдору Никифоровичу и искоса метнула на него искорку прищуренных глаз. Оценив породу, она с манерой цыганской гадалки положила руки на пояс. Заигрывая покачивающимися бёдрами, она неторопливым глубинным голосом, как лиана обвила вертикаль мужской ментальности - Вижу не местный Вы, а то стал бы такой солидный господин сам за сыром ходить.
 - Сеньора, ради такого пышного и очаровательного сыра можно пересечь и океан, -  высказал не вполне удачный и очевидно двусмысленный комплимент Фёдор Никифорович.
 - Кому сеньора, а кому и сень-о-рита, господин, - закручивая у ушка кудрявую прядь чёрных волос, загадочно произнесла женщина, и медленно покусывая нижнюю губу, проползла томным взглядом по широкому фасаду покупателя.
Фёдор Никифорович сделал вид, будто не расслышал сказанного и, не сдержавшись от повеявшего аромата, надломил острый краешек приобретённого сыра. Наслаждаясь пикантными свойствами продукта, он зажмурился от удовольствия и восхитился  - М-м-м. Как вкусно!
- Так если вкусно, возьми больше, - мягко надавила находчивая торговка и как корабль причаливает к берегу она, поблёскивая чёрными глазами, прильнула к прилавку. Округлые соблазнительные формы лилейного цвета доселе не знавшие сопротивления оказались перед Фёдором Никифоровичем. Она резко выдохнула на прядь вьющихся волос, удачно подчеркнув свой белый овал лица.
 - Да куда же больше и так вон какой, - демонстрируя добродушное возмущение простака несведущего даже и в этом вопросе, Фёдор Никифорович провёл рукой по грушевидному животу и, улыбаясь, попрощался.
 Выйдя с рынка, он как бы обращаясь к Марии Андреевне тихо промолвил, - Да, Машенька и в столь почтенном возрасте нужно не терять самообладание иначе уведут в сладкую греховную яму.
Однако повернув лицо в левую сторону себе незамедлительно отметил, - Но признаюсь, как женщина она хороша – адский пыл Везувия и ласковые волны Адриатики. Надо отметить не всякий бы здесь устоял. Да и я видно ещё ничего. Клюёт рыбёшка.
  Прогуливаясь по «Вечному граду», как именовал Рим на стыке эр, античный поэт Альбий Тибулл, он услаждал тягу прекрасного фонтанными шедеврами, грациозными статуями, изяществом итальянского языка, изысканностью нарядов и разнообразием пёстрых и скромных салонных витрин.
Но как ни крути вне конкуренции у всего прекрасного в Риме, была красота итальянских женщин. Творческие гении всех прежних эпох создавая вековечные шедевры, черпали вдохновение из этого бездонного сосуда непознанных таинств и не находили логического объяснения природе женской красоты способной пробуждать фантастическую силу, возможности и невиданный ум в мужчине.
На одной из центральных улиц в благоухающем цветами уличном ресторане он отведал знаменитую итальянскую кухню. За соседним столиком со вкусом одетая молодая пара демонстрировала искусное владение столовыми приборами и батистовыми салфетками. Закончив трапезу, джентльмен расплатился английским фунтом, который был уважительно принят официантом. Имея в портмоне новенькие лиры, Фёдор Никифорович положил на стол Николаевский рубль и испытал державную гордость, наблюдая лакейское поведение официанта.
Он был доволен. Широкая калмыцкая душа просила пышно гульнуть. Дело это для неё в России было привычное, по-барски щедрое, но всё-таки он смог укротить свой вольный нрав.
 За место этого он поблагодарил судьбу, что дала возможность посетить Рим - колыбель европейского права, которому была посвящена вся взрослая жизнь. Поблагодарил учителей за знание латыни. Он был глубоко признателен Марии Андреевне за её молитвы, которые устроили его важные дела вдали от дома. Единственное что печалило так это отсутствие православного островка в этой богатой, культурной и религиозной столице. Было немного жаль, что на родине европейских шедевров отсутствуют представления о красоте христианских храмов, веками взращённой православной верой. 
  К вечеру он добрался до площади  Каироли. Посетив русскую дипломатическую миссию, он сделал пожертвование на строительство православного храма в Риме.
XI
В этот день Мария Андреевна отстояла заутреню. По окончанию службы молодой иерей Отец Александр прочитал и разъяснил Евангельскую проповедь о том, что нет ничего тайного, чтобы не сделалось бы явным. Как истинный отец, стремясь спасти от злых деяний своих детей, он находил простые, понятные сердцу каждого прихожанина слова. Говорил он трепетно, волнуясь за будущее присутствующих, чтобы они устояли, не соблазнились на грех и не сошли с верного пути. До окропления Святою водою несколько человек видимо поминая прошлое, не сходили с места и долго не поднимали глаз.
При выходе из церкви, по правую руку у паперти на коленях в старых зипунах стояли жалкие нищие и бродяги. Мария Андреевна наклонилась к каждому и положила медные монетки в объятые шершавыми руками деревянные кружки бедняков. Передвигаясь на стёртых до крови коленях, они снимали валяные шапки, не успевая благодарить каждого проходящего.
На площади у края дороги ей пересекло дорогу и остановилось личное ландо.
- Доброго дня Мария Андреевна. Прошу Вас в карету, домчу до дома, - остановив резвого коня, нежданно её встретил Яков.
- Здравствуй Яков, - Мария Андреевна приподняла подол длинного платья и, опираясь на руку подоспевшего Якова, удобно расположилась на заднем сиденье. Расправив складки платья и неустанно любуясь ветвистым узором гродетуровой ткани, она с лисьей интонацией поинтересовалась, - Яков, так ты же говорил, что ландо в ремонт отвёз?
В амплитуде её голоса он ясно уловил, как под мнимой мягкостью золотистого меха лязгают острые зубы хитрой хищницы.
- Да почти доделал хозяюшка, осталось в кузни доехать одну загогулину установить, да малость обкатать, чтоб всё притёрлось. Вот подправлю тогда сам Фёдора Никифоровича до Рима и обратно возить стану, - спасаясь Яков, бросил отвлекающую приманку. Он понимал, что Мария Андреевна поинтересуется ремонтом и от знакомых наверняка узнает, что ландо катается по городу и тогда в его сторону начнут зреть мысли недоверия. Опередив её, он решил усыпить бдительность, рассказав выдуманную сказку.
- Чудеса! - разведя руки в стороны, Мария Андреевна продемонстрировала восхищение от разочарования. – А Фёдор говорил, что новую, дорогую брал из Германии, хвалил отменное немецкое качество.  Ах, - выдохнула она, - Видимо и там халтурят, не могут транспорт добротно сделать, – снисходительно, но и с лёгким осуждением в голосе говорила Мария Андреевна.
Дабы поддержать Якова своим аргументом она пристально всматривалась во внутреннюю обивку и тщетно пыталась изыскать женским взглядом брак в салоне, но не найдя заковырок погладила кожаную обивку и успокоилась.
Сознавая, что сплетённые кружева интриг дают иной рисунок от его замыслов и в ближайшем времени могут привести к нежелательному результату,  Яков принялся направлять в нужное русло бесконтрольный хаос ситуации. 
- Вряд ли халтурят, Мария Андреевна, - оправдывал он незаслуженно критикуемого немецкого производителя. -  Под наши дороги оно не приспособлено, дюже хлипкое. Ничего барыня, не волнуйтесь. За пару дней укрепим, станет лучше прежнего, в век сносу не будет. К приезду Фёдора Никифоровича всё будет в полном ажуре. Да, как он там, на чужбине? - в конце фразы он задал этот вопрос о более важной для неё теме и с искренним сопереживанием посмотрел на Марию Андреевну.
- Сам не сообщал, но сон видела, вроде как хорошо всё у него, - ответила Мария Андреевна. На лице пропали редкие морщинки, так как благодаря вопросу Якова её мысли от непонятных мужских дел вернулись в ясную женскую гавань заботы о любимом человеке.
- Дай Бог, что так оно и есть, нам без него никак нельзя, - возвышенно с благодарностью ответил Яков и, уподобляясь кулинару душесловия, украсил приготовленную «утку» щепоткой жалостливой зелени, - Кормилец-таки наш.
- И Вам без него плохо и мне тяжко, когда он далеко, - Мария Андреевна сделала паузу и продолжила. – Яков, ты расходы какие по ремонту несёшь, говори не стесняйся, сколько денег нужно, я до приезда Фёдора всё возмещу.
- Упаси Бог хозяюшка, - сказал, как отрезал Яков, и резко отмахнувшись рукою, поучительно дополнил, - Даже не говорите мне про это. Дело плёвое, ерунда, да и самому интересно после немчиков дорожный агрегат до ума довести. 
Яков завернул на хозяйскую улицу и остановил коня. – Брр, Стой Гамлет. Мария Андреевна прибыли. Не волнуйтесь барыня, как возвернётся Фёдор Никифорович встречу его вовремя, да аккурат к полуденной трапезе доставлю к Вам.
- К этому дню надобно приготовить кушанья его любимые, авось не забыл русскую кухню-то. Яков, а как Елизавета твоя, дети?
- Спасибо барыня, всё в порядке. По совету Фёдора Никифоровича и его доброго приятеля в конце недели в театр с Елисаветой идём, и название у спектакля красивое, деревенское, не запамятовал даже - «Вишнёвый сад».  Поеду в кузню хозяюшка, всего Вам доброго.
                ***
На следующий день Фёдор Никифорович прошёлся по магазинам, купил книг, коих не наблюдал на прилавках дома, запасся подарками для Марии Андреевны с детьми, а себе приобрёл удобный, статусный саквояж из терракотовой кожи, в котором наряду с бумагами, умещалось ещё много чего полезного.
Не забыл он и про кучера Якова. Заметив покачивающуюся на цепях овальную вывеску «Tobacco» он ступил на крыльцо и приоткрыл дверь лавки. Со звоном колокольчика пахнуло свежим дымком забористого курева.
За прилавком, будто за штурвалом корабля стоял старый, видимо бывший моряк. На лице виднелись британские корни, обросшие шкиперской бородой, а седую голову покрывала сдвинутая чуть набекрень чёрная морская кепка. Гладко отутюженная синяя сорочка имела не проглаженные уголки и поблёскивающий воротничок, что выдавало в нём обременённого свободой застарелого, но не изживаемого щёголя. Не проявляя интереса к посетителю, он задумчиво смотрел яркими голубыми глазами куда-то вдаль за пределы стен, и казалось, что его мысли под крики чаек скользили над гребешками океанских волн, цепляясь за линию горизонта в ожидании материка.
Морской волк держал в зубах бордовую курительную трубку с откинутой крышечкой. Его вид внушал холод и независимость. Затаивший дыхание Фёдор Никифорович поймал себя на мысли, что он как робкий юнга стоит смирно, не решаясь у горделивого капитана испросить табачку. Желая быть уважительно замеченным, он начал не с вопроса, а с комплимента.
- Превосходный аромат окутавший Ваше заведение говорит, что я не ошибся дверью в поисках знатного итальянского табака, - снял шляпу Фёдор Никифорович и принялся помахивать ею перед лицом как дамы веером. Вдыхая запах, он щурился, показывая, что это ему чрезвычайно приятно.
- Боюсь, что Ваши взгляды не все разделяют. Для одних это аромат, а другим вонь да копоть и каждый прав. Так, чего пожелаете сеньор? - старик положил трубку на медную тарелку и, закрыв крышечку, пресёк ровную дымовую струйку. Теперь он наконец-то взглянул на посетителя.
- Пожелания мои просты и заключаются в следующем, моему приятелю в России не терпится вновь вдохнуть вкус местного табака, который некоторое время назад и при определённых обстоятельствах был им высоко оценён. 
- Позвольте узнать, а стар или молод, Ваш приятель?
- Да как Вам сказать; экватор жизни он пересёк, но не далеко ушёл, я думаю в районе тропического пояса, примерно на 20-й параллели находится, - пытаясь найти расположение моряка, ответил Фёдор Никифорович.
Округлившиеся в ухмылке морщинистые щёки старика оценили шутку. – Так я смотрю, кровь меня не греет. К полюсу, стало быть, подходим мы с вами и наше поколение, к вечной мерзлоте так сказать.
- Вечного на земле ничего нет, когда-нибудь и там оттает. В стародавние времена мудрый царь сказал, «всё пройдёт, пройдёт и это», успеть бы главное на своём пути сделать и не сожалеть в конце ни о чём.
- Сожалеть, да сомневаться это себя губить. Мы люди, что песок морской, как волна погонит, так и жизнь пойдёт. Одни в дно зарылись и лежат всю жизнь на одном месте. Мёртво живут. А другие на берегу от волн покоя не знают, судьба их кружит, кружит, пока ноги держат. Ну да ладно философствовать.
Старик повернулся к деревянному лакированному шкафчику, который имел необычный тёмно-золотой цвет и редкую текстуру. Поводив перед разноцветными коробками указательным пальцем, словно гангстер пистолетом он достал одну жестяную с изображением девственной природы гор и положил на прилавок. 
- Вот, Кентуккийский, с полей Тосканы, очень крепкий, можно добавлять меньше четверти к другому табаку без потери вкуса, надолго хватит.
 - Позвольте полюбопытствовать, а что это за редкое дерево, из которого сделан Ваш золотой шкафчик?
Старик вновь, но теперь неторопливо повернулся к шкафу. Поглаживая с любовью его лакированный корпус, убаюкивающим тоном и с нотками гордости он начал монолог, - Это дерево тик, палубы из него делают, воды не боится и стойкое ко всяким напастям, а растёт далёко там, где годы жизни Вашего приятеля сейчас идут. Высока цена этим дощечкам, за тысячи миль везли, а я в доке у кораблестроителей несколько штук за бочонок граппы выменял. Уготовлена была им судьба путешествовать под палящим солнцем и звёздным небом, знать вкус соли каждого моря, но моё вмешательство дало им иную жизнь, менее яркую, но более спокойную. Вот, так и человек, строит свои планы на жизнь, а обстоятельства наперекор его желаниям дают свои реалии. Как у тиковых досок, так и в моей судьбе получилось, планировал одно, а с некоторым вмешательством вышло совсем иное.
Подняв трубку и откинув крышечку, хозяин лавки глубоко затянулся непогасшим за это время табаком и, протяжно выдохнул дым как пар закипевший чайник. Он повернул взгляд как бы внутрь себя, задумался и через некоторое время вновь направил взор за пределы торгового зала. Как старый слеповатый лев, сосредотачивающийся в засаде перед прыжком, он собирался с мыслями, чтобы начать излагать видимо переоценённые с годами воспоминания.
В этот момент Фёдор Никифорович стал ощущать, как попадает под некий гипнотический водоворот, будто что-то необъяснимое в манерном спокойствии старого моряка удерживало его и даже после оплаты товара не давало возможность спокойно уйти из лавки.
Длинные мхатовские паузы обязывали подстраиваться под него, ожидать и чувствовать себя второстепенным. Фёдор Никифорович некоторым образом был фраппирован аррогантным поведением, человека бесспорно имеющим гениальные способности определять смысл бытия глубоко проникая в суть природы вещей.
Положив коробку табака в саквояж, он решил побыстрее покинуть сие место, ибо настроение философа из табачной лавки говорило, что наставал момент длинного рассказа о прожитой им жизни, где ему отводилась роль безмолвного слушателя. Дабы остаться в рамках воспитанности, он достал карманные часы и, артистично демонстрируя фальшь удивления от положения стрелок, поспешил в гостиничный номер.
Оставалось встретить последнюю римскую ночь и, можно было возвращаться домой. 
XII
Ужин был заказан в номер. Сегодня в планы не входило общение с представителями высшего общества коими заканчивались вечера на длинных трапезах в ресторане отеля. Не было желания видеть взбудораженные лица политиков негативно обсуждающих плоды своих же дел. Всю вину при этом они естественно сваливали на оппонентов, заклеймив их умственные способности и продажность.
Здесь высокородные дамы ослепляли бриллиантами из семейных драгоценностей, а их почтенные миллионщики, фабриканты и землевладельцы искали возможность приобщиться к сливкам общества. Ещё вчера за заборами своих маленьких империй они наслаждались тиранией и презрением к человеку по двенадцать часов трудившимся во греховную славу их сребролюбия. Чтобы гуляла о них добрая молва, они любят прилюдно креститься перед образом и когда жертвуют на протянутую руку, отсчитывают медленно и кладут по одной бумажке, дабы окружающие успели оценить размеры показных щедрот. Веруют они в бога или нет? Конечно да! Но вопрос, в какую сторону ведут их дела. Они научились делать философические жесты, а когда, пытаясь неуклюже поддержать разговор о прима-балеринах не всегда к ряду восхитительно произносят - А её неповторимое фуэте! Они также умеют смотреть на нужного собеседника с бесконфликтным единомыслием, как смотрит отец молодой девушки, на будущего желаемого зятя.
Фёдор Никифорович окинул взглядом всю эту известную картину и не найдя ничего нового поднялся по широкой с гладкими отражающими свет мраморными перилами лестнице. 
В номере отеля  он присел за круглый стол. На белокипенной скатерти аппетитно красовались поданные тарелка с тонко нарезанной ветчиной, украшенная разносортной зеленью, овощная минестра с хрустящим хлебом и откупоренная бутылка красного вина «Амароне». В соответствии с винным этикетом присутствовал широкогрудый бургундский бокал, а на дальних рубежах виднелась фарфоровая чашка кофе с молочной пенкой и круглое пирожное. Сервировка состояла из столовой и десертной ложки, ножа и тремя вилками, в середине которых предусмотрительно лежала и для рыбы. В центре декоративной тарелки услужливо стояло колечко, со скрученной белоснежной салфеткой напоминая послание средневекового короля. Довершал приятную атмосферу канделябр с тремя зажжёнными свечами и мерцание пламени от не закрытого окна заставляло серые тени дёргаться на белой скатерти стола.
Время за ужином прошло незаметно, будучи удовлетворённым кулинарными изысками Фёдор Никифорович закончил трапезу и параллельно сложил на тарелку вилку с чистым ножом, повернув их зубцами в правую сторону. Он был сыт, немножко пьян и весел.
Не желая выслушивать тишину, он вышел на балкон. Перед глазами мелькало множество огоньков. Отдалённо были слышны глухие разговоры, смех и собачий лай вперемешку с устрашающими криками кошек. В это время на дороге у гостиницы появились четверо молодых людей в чёрных плащах. Они шли крадучись, бесшумной острожной поступью и, оглядываясь, словно желали остаться незамеченными. Всё это наталкивало на мысль, что готовится здесь что-то не доброе. Ведущий адвокат Российской Империи не горел желанием в одночасье стать главным свидетелем итальянского разбоя. Дабы не выглядеть пустозвоном решил тихо понаблюдать за скрытной компанией. Он решил, что если увидит что-то серьёзное, то вспугнёт молодёжь грозным голосом, но если и это не поможет, сообщит об инциденте коридорному отеля. Не таясь, но и не привлекая внимания, Фёдор Никифорович, пристально следил за происходящим.
 Неожиданно молодые люди достали яркие сомбреро, появились гитара, мандолина и скрипка. Плащи они бросили на коновязь, и предстали в белых широких рубахах с алыми поясами и платками на шее. Они встали полукругом, повернув лица к балкону второго этажа противоположенного дома. Несколько ударов в маленький бубен и полилась старинная песня под струнную мелодию и периодическим трёхголосым хоровым сопровождением.
Оставалось появиться главной героини вечера, чтобы назвать всё происходящее романтическим словом – Серенада. Итальянский язык приятно насыщал строки оперной арии особым лирическим восприятием, и настороженность Фёдора Никифоровича постепенно сменилась эстетическим наслаждением.
Раздвинулась занавеска и на обвитом виноградными лозами балконе появилась молодая черноволосая итальяночка. Её первоначальная робость постепенно исчезала, войдя в главную роль на царской ложе, она была спокойна, радостна и кажется, проронила слезу.
Интуиция подсказывала, что женская сущность такие подношения воспринимает как должное и заслуженное. Женщины всегда готовы к такому сюрпризу, будто это заложено в них с рождения. Становилось немного стыдно за мужской род, что в большинстве своём лишает, прекрасную половину человечества подобного золота чувств, которое хранится в женской шкатулке наилучших воспоминаний всю жизнь. Молодой человек пел сердцем, и отсутствие соответствующей школы лишь добавляло самобытности и личностных окрасок голосу.
Вначале третьей песни вышла мать возлюбленной. Сняв сохнущее полотенце с верёвки, она принялась им размахивать, разгоняя доброй руганью ночных музыкантов, но все движения говорили, что она тронута происходящим не менее своей дочери. Певец подбросил вверх алый букетик роз, а девушка легко подхватив его, удалилась в свои покои. Крики – «Браво», и аплодисменты последовали из раскрывшихся окон домов. Молодые люди также захлопали в ладоши, посматривая в сторону занавеса на балконе. Они скандировали и обнимали счастливчика преподнёсшего незабываемый подарок своему идеалу женской красоты.
  Фёдор Никифорович возвратился в номер и прилёг на широкую кровать с полукруглым прозрачным балдахином. Неожиданное присутствие на романтическом концерте всколыхнуло в нём платонические чувства. Кровь резво бежала по венам, хотелось вернуться в молодые годы, почувствовать огонь страсти к любимой женщине и с гитарой под окном излить чувства в серенаде любви. Этот молодой человек преподнёс хороший урок по непостижимой науке разгадок тайн женской души.
- Нет, ещё не поздно моей Маше преподнести бесценный подарок. Успею, смогу и сделаю, - раздувал ноздри от глубокого дыхания, воспламенившийся  Фёдор Никифорович.
Под покровом римской ночи, наполненный возвышенными мечтами он заснул счастливым.
                ***
Метрдотель по имени Лоренцо со щедрыми постояльцами отеля был заботлив, внимателен и улыбчив. Мастерство выработанных качеств неуклонно росло с его благосостоянием. Перед отъездом Фёдора Никифоровича, он прилюдно поднял телефонную трубку и дал распоряжение доставить сеньора из России лучшим транспортом за счёт отеля к перрону вокзала, добавив, что волнуется за господина, так как назревает масштабная забастовка итальянских железнодорожников. Через некоторое время, невысокий и толстенький швейцар доложил, что автомобиль подан к подъезду. В отель вошёл широко по-шаляпински колоритный и усатый шофёр Луиджи. Выбирая профессию, он явно не прогадал. Время полюбило это новшество, и женщины ежедневно осыпали его уши лепестками роз из прилагательных: престижная, уважаемая, интересная и, конечно же, хлебная у вас работа. Держа высоко подбородок, он велел ему указать, какой именно требуется забрать багаж. На его атлетическом теле красовалась последняя мода автомобилистов: коричневый, клетчатый костюм с шарфом на шее, кожаная фуражка с пилотными очками и перчатки. Его краткое, но импозантное пребывание в холле отеля подарило минуту тишины, собрав десяток изучающих взглядов.
Не обратил внимания и не оторвался от дел лишь сверявший оплаченные счета метрдотель Лоренцо, а в центре холла дремлющий на тонкой дамской ручке длинный мундштук призрачной струйкой отобразил созерцаемый хозяйкой стройный мужской силуэт.
На улице у мраморного входа чёрный новенький Фиат ожидал пассажира, а на полированном капоте как на безмятежной водной глади отражались перистые облака неба Италии и барельефный фасад высокого отеля.
Остановившись у двери автомобиля, он взглянул на небо и подумал, - Дождя сегодня видимо не будет.
- Да сеньор, дождя сегодня не будет, - словно читая по глазам мысли пассажира, - произнёс Луиджи, укладывая чемодан в кожаный салон великолепного авто. За рулём он добавил, что дождь с аптекарской точностью предсказывают его суставы и эта способность появилась восемь лет назад в 1896 году. Тогда он пехотинцем участвовал в пораженческой войне в Африке, когда армия Италии пыталась колонизировать независимую Эфиопию. Победу абиссинцев и бесславное возвращение итальянцев домой он аккуратно, не оскалив зубы, связывал с русской помощью Эфиопии. Говоря об этом, он закурил прямую трубку, потянулся духмянный дым, а с ним и прояснения в голове Фёдора Никифоровича о знакомых ему секретных событиях из военной жизни кучера Якова.
- Яков, дорогой мой человек, как нежданно соединились нити времён в рассказе твоего бывшего противника Луиджи, -  поражался Фёдор Никифорович. – А я порой не верил тебе, почитал выдумщиком. Приеду, обниму тебя как родного, руку по-мужски пожму, жалование в разы повышу, - не показывая вида, от важности услышанного, думал Фёдор Никифорович. Он молча ратовал, что от неминуемого бедствия, жителей Эфиопии избавила Россия со щепоткой сил бывшего кавалериста Якова.
  Автомобиль развивал приличную скорость на людных улицах Рима, притягивая любопытные взгляды горожан, а Фёдор Никифорович ёжился на мягком сиденье с каретной стяжкой, сильно походившим на сиденье его ландо.
- Милейший, не торопитесь, я русский, но в том возрасте, когда не любят быструю езду, - легонько похлопав по плечу Луиджи, попросил Фёдор Никифорович. 
  Луиджи снизил скорость до средней лошадиной. Они переезжали реку Тибр по древнему мощному пятиарочному мосту Ангелов. На мостовых опорах их встречали одушевлённые ангельские изваяния. Мост был проводников в замок Ангела построенный Римским Императором Адрианом как собственный мавзолей. Высокое сооружение цилиндрической формы было в стиле оборонительной архитектуры. Увенчан замок был огромной статуей Архангела Михаила с распростёртыми крыльями и мечом в руке. Крепостная квадратная стена с четырьмя многогранными и просторными бастионами гарантировала безупречную защиту всему этому монументальному великолепию.
В пору варварских набегов замок служил убежищем Римских Пап, а во времена безумства инквизиции был превращён в зловещую тюрьму, где побывали: гениальный учёный - Галилео Галилей, сторонник ереси о бесконечности вселенной - Джордано Бруно, хранитель рецептов всевозможных целительных эликсиров - граф Калиостро и многие другие незаурядные и известные личности. 
Здесь же приводили в исполнение смертные приговоры и пытки, а приговорённых к «миру» в шести ярусном подземелье замка спускали в глубокие, мокрые ямы, кормили раз в день хлебом с водою и в таких условиях согласно летописям никто не прожил более трёх недель.
Своеобразен итальянский мир, здесь даже ужас облачён в красивую архитектурную обёртку. Сколько повидали эти стены, не знает ни один историк. Видимо до сих пор стыд не позволяет выносить на свет документы инквизиции и оглашать неприятные тайны.
У всего древнего в прошлом кроются времена боли и стыда, но на то и пишут историю, чтобы предостеречь людей, имеющих в своём гардеробе зубчатый головной убор из золота и накидку с зимним мехом горностая от прискорбных и незабываемых ошибок.
Недалеко от вокзала на площади Эскедра, Фёдор Никифорович попросил Луиджи остановиться и немного подождать. Напротив скульптурного фонтана Наяд с совершенными телами древнегреческих богинь виртуозно играла скрипачка. Девушка с каштановыми кудрями в классическом чёрном платье с белым воротником, извлекала столь проникновенные звуки, что казалось, мелодия волнительно пересказывала всю непростую жизнь Фёдора Никифоровича и чувственно его жалела. Она полностью погрузилась в исполнение, её глаза и брови вторили голосу скрипки, а волосы синхронно покачивались с движением смычка. Цепко бегая по грифу длинные пальцы, уподоблялись хватким когтям горной орлицы переступающей на ветке наскального тиса.
Фёдор Никифорович сжал зубы, дабы удержать слёзы. Эта музыка всегда жила в его широкой груди, а сейчас смычок разбудил её и вытянул на свет.
Прозвучала последняя нота и девушка, отведя ногу назад, выполнила книксен. Фёдор Никифорович тихонько поаплодировал, положил крупную лиру в открытый скрипичный футляр с мелочью и произнёс, - Глубоко признателен Вам, сеньорита, за столь искреннюю любовь к музыке и прошу, не сочтите меня несведущим, но просветите, кто же автор сего гениального произведения, что Ваши руки так божественно играли?
Девушка мило улыбнулась и ответила - Благодарю Вас сеньор, вы один из немногих кто так внимательно и одухотворённо слушает классику. Это любимый мною русский композитор сеньор Рахманинов.
- Браво сеньор Рахманинов! - с приятным удивлением воскликнул Фёдор Никифорович и по-отцовски ласково добавил - Мой ангел, прошу Вас, не откажите в любезности, дозвольте старику поведать Сергею Васильевичу восхищение от нашей встречи, он мой добрый знакомый и живёт неподалёку в России за городом Тамбовом.
- О, Сеньор, какой сегодня чудесный день, если Вам будет угодно, передайте Сергею Васильевичу, что в Италии много ценителей его творчества, и я Франческа Римини очень хочу, чтобы он посетил нашу страну, - приподнявшись на носочки и стеснительно сложив руки за спиной, в стиле девушки – инженю, ответила милая итальянская скрипачка.
- Прелестная Франческа, сердце моё будет радо исполнить любое Ваше пожелание, - сказал он и фатовато снял пред нею шляпу. Подойдя чуть ближе, он поцеловал даме искусства интеллигентную узкую ручку и направился к Фиату, где Луиджи протирал фары белой марлей и дымил клубами прямой трубкой, не догадываясь о случайно раскрытой многолетней тайне.
 - Быть может пуля, из карабина Луиджи вонзившись в тело Якова, отправила его в военный госпиталь, где он встретил свою судьбу прекрасную девушку Елизавету, ставшей супругой и матерью его детей. За эту пулю, приведшую к главной награде в жизни, возможно Яков со временем и поблагодарил бы Луиджи. – «Как знать? Незрима глубь сердец», - писал Пушкин, - стараясь примирить вокруг всё возможное, с растроганной душой поразмышлял Фёдор Никифорович.
Вся привокзальная площадь кишела открытыми и закрытыми автомобилями, лошадьми запряжёнными фиакрами, кабриолетами и всяческими дилижансами. На тротуарах неиссякаемые ручьи из шляп и шляпок текли в разных направлениях, а граждане, пытаясь сохранить этичное лицо в городской толкотне, элегантно боролись за ширину своего потока, успевая обоюдно принести извинения.
 Эта каждодневная толчея не превышала и трети высоты окон первого этажа, величественного здания вокзала Термини. На крыше вокзала пернатые годами наблюдали за бесконечным течением людской суеты, находя  единственный смысл её движения лишь в остатках пищи на брусчатке.   
- Вот и подошёл конец моей одиссее. Прощай, Вечный город, - произнёс на перроне Фёдор Никифорович и, ступив на подножку, поднялся в вагон поезда «Рим-Берлин».
Прежняя столица мира, где столь много общего с Россией, приятно провожала пожилого путешественника на родину. Впитав увиденное великолепие, и в его возрасте хотелось изменить жизнь к лучшему, чтобы успеть реализовать всё задуманное. Ему не терпелось вновь обнять Марию Андреевну с детьми и внуками, и рассказать о незабываемом и важном путешествии в Ватикан.
Конец.
- Постойте, постойте сеньор, -  послышалось с перрона. Фёдор Никифорович обернулся и увидел подбегающего Луиджи.
- Сеньор, дозвольте сказать Вам несколько слов, - сняв кожаную фуражку, еле произнёс запыхавшийся Луиджи.
Фёдор Никифорович ступил обратно на римскую землю, - Я Вас внимательно слушаю, - умиряя чужое сердцебиение, ответил он.
- Сеньор, на войне мы сталкивались с русскими, может, сгубил, чью душу не знаю, но камень тяжкий с той поры на грудь лёг, душа вымоталась, хотя и на людях держусь весёлым. Возьмите немного моих денег для сироты или вдовы русской. Мне некому более обратиться, здесь даже храма православного не нашёл. Помогите, прошу. К вам одному доверие есть, не откажите,  - вымолвил Луиджи и вложил в руку скомканные банкноты.
-  Будь покоен сынок, всё исполню и крепко помолюсь за душу твою.
Конец поездки в Ватикан.
               
Эпилог
Фёдор Никифорович – был человек мыслящий, мудрый и радеющий за мир и отечество. Цель посещения Ватикана была не коммерческая выгода или просьба высокопоставленных лиц, а неравнодушие думающего христианина к происходящему в стране и мире. Он понимал, что в нарастающей напряжённости, европейские политики имели власть влиять на ум подчинённых в границах своих стран, а Понтифик, имея непререкаемый авторитет, формировал мораль поведения в душах католических христиан всего мира. Сила его влияния была многим больше возможностей отдельного монарха или коалиции. Как говорится «Ватикан - государство без границ». Вступающий на престол государь наделялся всеми атрибутами власти, когда на его голову возлагал корону лично Папа Римский или лицо высшего духовного сана этой страны. Слова Понтифика в католическом мире являлись конечной земной инстанцией для сильных и слабых мира сего.                В публичных проповедях и частных аудиенциях, Папа Римский Пий Х не раз доводил пастве суть беседы с Фёдором Никифоровичем и отношения католиков с православными стали переступать волю мирских властителей, дабы не преступить Закон Божий. Спасая душу, человек стал чаще уклоняться от ада наспех состряпанной и политически завуалированной идеологии войны христиан с христианами.
В 1914 году Папа Римский Пий Х умер, его сердце не выдержало переживаний от наступления Первой мировой войны, к недопущению которой он лично прилагал большие усилия, а сорок лет спустя был канонизирован и причислен к лику святых.
С уважением к читателю, автор произведения.