Пожатье каменной десницы

Вена, 1786
Это сейчас «Моцарт» – гигантский торговый бренд, приносящий Австрии столько выгоды, что и представить себе невозможно.
А 230 лет назад, в дождливые ноябрьские вечера, В. А. Моцарт пребывал в состоянии, близком к отчаянию. Полоса неудач и несчастий, накрывшая чёрной тенью его семейную жизнь, казалась беспросветной и нескончаемой; но самое скверное состояло в том, что и Вена, судя по всему, от него отвернулась.
Последняя опера «Свадьба Фигаро» не добилась успеха и сходила со сцены раньше срока; иссякли реки приглашений за клавесин в аристократических салонах; заказы на композиции не поступали и даже юных учениц, серьёзных и трогательных, теперь водили за руку к другим учителям. При этом Моцарту даже не в чем было себя упрекнуть – про себя-то он точно знал, что лучше него в Империи сегодня нет никого, – ну разве что кроме Гайдна. 
И, стало быть, на всё воля Великого Архитектора Вселенной.
В тот раз Он смилостивился. 
 

Прага, 1787
К концу XVIII века столица Богемии представляла собой лучшее в мире место для музыканта и причиной тому была, как ни странно, политика. В 1620 году богемская аристократия, в то время сплошь протестантская, взбунтовалась против Габсбургов, но потерпела поражение. Ответом из Вены стало усиленное обращение местного населения в католицизм и насаждение в каждой церкви католической музыки. Больше того: чтобы сызмальства приучаться к мессе, детям Богемии вменялось в обязанность изучать музыку.  И через сотню лет в стране возникла уникальная ситуация: подавляющее – непропорционально подавляющее! – большинство населения умело читать ноты, петь в хоре и играть на музыкальных инструментах. Иностранцы-современники изумлённо свидетельствовали, что богемцы наделены музыкальными талантами в той же степени, что и итальянцы, но куда более грамотны и лучше подготовлены технически.
Таким образом, музыкально продвинутая Прага изначально тянулась к музыке Моцарта с её контрастной многоплановостью, эмоциональной выразительностью и экстравагантностью – именно эти свойства так смущали степенных венцев, а бесподобное по идиотизму изречение Иосифа II («слишком много нот») вошло в антологию исторических анекдотов.
Вот почему, пока венцы чесались и морщились, пражане поголовно были влюблены в Моцарта и особенно в его «Свадьбу Фигаро». Прага изготовилась к личной встрече.


Созданы друг для друга?
«Здесь ни о чём не говорят, кроме как о «Фигаро», ничего не играют, не дудят, не поют и не насвистывают, кроме «Фигаро», ни одна опера не посещается, кроме – «Фигаро» и вечно «Фигаро»; конечно, большая честь для меня» – есть в письмах Моцарта такая запись.
В начале 1787 года композитор, обескураженный вынужденным бездействием, принял приглашение посетить Прагу и представление «Свадьбы Фигаро» в местной опере. Он прибыл вместе с женой Констанцией, насладился овацией в театре, а позже продирижировал новой 38-й симфонией, которую мы знаем как «Пражскую».
Успех был настолько убедительным, что Пражский театр немедленно заказал Моцарту новую оперу и оставил выбор сюжета на усмотрение автора – то есть, дал полную творческую свободу.
С либреттистом у Амадеуса проблем не возникло: умница Лоренцо да Понте был готов продолжать сотрудничество, оправдавшее себя раньше.
Выбор темы был, однако, примечательным.


Севилья, примерно 1360
Дон-Жуан – нарицательный образ безнравственного эгоиста и циника; нечто среднее между Мефистофелем и Драконом. Однако у этого неугомонного любовника имелся вполне реальный исторический прототип.
Дело было в XIV веке в Испании. Здесь важно помнить, что даже по сравнению с веком Моцарта (не говоря уже о нашем), мы погружаемся в иной мир, в иную эпоху с непривычными для нас нравственными проблемами.
Согласно легенде, в Севилье бывал-живал аристократ, и звался он дон Хуан Тенорио. Для него не было, что называется, ничего святого, но зато имелся ценный друг: Педро, король Кастильский. Вот этот самый Тенорио совершенно не видел, отчего бы благородным донам не обесчестить пару красоток и не прикончить пару недовольных в драке. При благодушном попустительстве, а то и прямом соучастии короля Хуан сделался ненавистным всей Севилье; его шёпотом сравнивали с самим дьяволом и, произнося его имя, крестились. В конце концов греховодник всё-таки доигрался и получил своё: в погоне за очередной барышней он второпях заколол её престарелого отца, а им, поди ж ты, оказался сам командор дон Гонзаго. Отомстить за командора вызвались... францисканские монахи, которым, по идее, больше пристало бы заниматься душеспасительным чтением и целовать ягнят. Добрые монахи хитростью заманили беспечного Хуана на любовное свидание в церковь (!), где над захоронением командора стояла его статуя. Там ненасытный мачо был изловлен и дружно заколот служителями Господа. Всем интересовавшимся объяснили, что греховодника отправил в ад сам каменный командор.
Этот сюжет мало отличается от последующих версий (разве что монахов особого назначения вычеркнули). Суть не в изложении событий, а в восприятии современников, которые отдавали Хуану всё больше и больше зрительских симпатий.
В средние века богатые католики, облечённые властью, грешили и кололи шпагой не задумываясь. Они знали, что достаточно успеть перед смертью произнести коротенькую Покаянную молитву - и на Страшном суде все разрулится само собой: Христос деликатно отвернётся в сторону, а Бог-отец откажется от всяких претензий. В «подвигах» этой зарвавшейся элиты, искренне верующей в свою безнаказанность в любом из миров, не было ни атеизма, ни вольнодумия. Наверняка, все они считали себя добрыми христианами, просто с расширенными полномочиями «решать вопросы по понятиям».
В эту средневековую схему естественно вписываются и бесчинства Хуана, и монах с кинжалом под рясой.
Но в век Просвещения Хуан все больше становился этаким прогрессивным вольнодумцем, борцом с запретами на человеческую страсть, ироничным умницей и любимцем прекрасных дам.
Всех, как обычно, переплюнули господа немцы: они во главе с поэтом Николаусом Ленау увидели в Хуане романтического героя, пребывающего в бесконечном поиске идеала Вечной Женственности.


Снова Прага
До такого крутого поворота Моцарт не дожил; но и в его времена отношение к легендарному Дон Хуану значительно смягчилось. Уже у Мольера, Розимона, Гольдони Хуан – бесстрашный бунтарь и атеист. Женщины в его жизни превращаются из самоцели физического удовольствия в утончённое времяпровождение. Тут надобно отметить ещё две приметы новых времён: во-первых, женщины в XVIII веке уже перестали быть чем-то средним между предметом мебели и домашней скотиной и, соответственно, из бессловесных жертв превратились в равноправных соучастниц донжуанизма... стало быть, их уже не очень-то и жаль – сами выбрали свою судьбу. Во-вторых, идея Страшного суда и загробного воздаяния настолько истрепалась и прохудилась, что не нашлось даже театральных монашков с пистолетами. Прогресс гуманизма налицо.
Вопрос: почему именно за этот сюжет так охотно ухватился Моцарт?
И ещё: в те годы в Праге жил и работал состарившийся Казанова. Да-да, «тот самый».  Поговаривали, что классик искусства соблазнения не только часто общался с Моцартом, но и буквально консультировал его по вопросам психологии дон Жуана. Неопровержимых доказательств нет и мы к этому ещё вернёмся, но – могло ли такое вообще быть правдой?


Open sourse
На первый вопрос ответить не так просто, как кажется. Имеется несколько предположений.
Во-первых, миф о богохульном покорителе женских сердец уже набрал к тому времени в Европе огромную популярность. В самом имени «дон Жуан» звенело столько драматургии, что выбор сюжета буквально лежал на поверхности (например, совсем недавно до того на венской сцене появился балет Глюка о каменном госте).
Во-вторых, сроки выполнения заказа диктовали Моцарту и да Понте упрощённую тактику. Привередничать и времени-то не оставалось, поэтому идею, которая уже витала в воздухе при полной готовности образованной публики к её восприятию, просто «поймали за хвост». 
Некоторые историки утверждают, что Моцарт и да Понте попросту стащили чужое либретто – то ли из оперы Джузеппе Гаццаниги «Дон Джованни Теорио, или Каменный гость», то ли из драмы Антонио Саморы.
С этим трудно согласиться: ведь и Гаццанига, и Самора в свою очередь пользовались наработками предшественников. Если кому и предъявлять претензии, то испанцу Тирсо де Молине – драматургу XVII века, первым сочинившему пьесу о Хуане. Но тот умер в 1648 году и мог бы требовать удовлетворения разве что в виде каменной статуи.
Легче предположить, что сюжет о Дон-Жуане был для Моцарта общественным достоянием, вроде народной сказки. Сегодня бы сказали – он «лежал в открытом доступе».


Великий пикапер
Что же касается Казановы, то здесь очень важно отделить строгие факты от множества предположений и догадок.
Казанова действительно в те годы жил и работал в Праге. Он был знаком с да Понте еще в Венеции; нередко бывал он в доме у Франца и Йозефины Душеков, которые приютили и Моцарта, создав ему оптимальную атмосферу для работы над «Дон Жуаном».
Могли Казанова и Моцарт общаться? – скорее всего. В Праге хранится рукопись с переделками фрагментов либретто «Дон-Жуана», сделанная рукой Казановы именно в те дни, когда да Понте не было в Праге. Проблема только в том, что ни одной из этих поправок не видно в окончательной редакции оперы. Так что вопрос – редактировал ли Казанова текст по просьбе Моцарта, играл ли с ним для собственного развлечения? – до сих пор остаётся открытым.
Что же касается консультаций по психологии соблазнителя, то Моцарт не особо в них и нуждался. Сведения о его многочисленных любовных связях с певицами, ученицами и чужими жёнами не идут дальше версий, сплетен и слухов, и мы не будем их пересказывать. Вместо этого – вслушаемся в моцартовский звук, в его очаровательные мелодии и жизнелюбивые гармонии; спросим себя, мог ли создатель этой музыки жить без допинга постоянных любовных страстей?..
И ещё одна интересная вещь. В отличие от дон Жуана, Моцарт не просто любил женщин – он умел дружить с ними, понимать их и сочувствовать им. Английский музыкальный критик Джон Эллисон называет Моцарта «первым в истории композитором-феминистом» за то, что «женские персонажи в его произведениях наиболее тщательно прорисованы во всей истории оперы... В «Свадьбе Фигаро» он целиком на стороне женщин; и даже опера «Все женщины таковы» (Cosi fan tutte), несмотря на своё название, снова подтверждает это».


Что получилось
И композитор, и либреттист работали над оперой весело, вкусно, с наслаждением. Моцарт снова стал самим собой – неустанным генератором свежих идей, заражавшим всех вокруг своим энтузиазмом. На репетициях от него не было спасения – Моцарт не жалел никого, чтобы добиться нужного результата. Когда ему потребовалось, чтобы исполнительница роли Церлины вскрикнула от неожиданности, но этого никак не получалось, Моцарт решительно ущипнул её за зад. Отделался оплеухой, но в этом ли дело? – зато визг получился восхитительным, именно его и велено было отныне воспроизводить.
Да Понте тоже было что вспомнить: «Я садился за письменный стол и оставался за ним по двенадцать часов. Справа от меня была бутылка токайского, в центре чернильница, а слева портсигар с севильским табаком. В моем доме жила с матерью очаровательная шестнадцатилетняя девушка, которая помогала по хозяйству. (Как бы я хотел любить ее как дочь, но...). Она приходила ко мне в комнату всякий раз, когда я звонил в колокольчик, что, по правде сказать, я делал довольно часто, особенно когда мое вдохновение остывало».
Результатом стал не просто шедевр: таких опер попросту никто еще не писал до Моцарта – как до Шекспира не создавалось настоящей трагикомедии.
Послушаем такого знатока вопроса, как Петр Ильич Чайковский, он тоже поминает Шекспира:
«...В области оперы он не имеет до сих пор ни одного соперника... ни один композитор, кроме него, не создавал еще таких до конца выдержанных, глубоко и правдиво задуманных музыкальных типов, как Дон Жуан, Донна Анна, Лепорелло, Церлина… с такой захватывающей силой, что под стать к нему по глубине производимого впечатления разве только лучшие сцены Шекспира… В «Дон Жуане» столько красоты, столько богатейшего музыкального материала, что его хватило бы на дюжину наших современных опер...»
Допустим, большое видится на расстоянии и сотню лет спустя легко было Петру Ильичу судить. А как приняли «Дон Жуана» современники?
Прага была в восторге; Вена холодно поморщилась. Правда, жил в Вене человек, чьё мнение легко перевешивало все остальные, вместе взятые – и для Моцарта, и для нас:
«Если бы ты ничего другого, кроме "Дон Жуана", не написал — и то было бы предостаточно».
Это сказал Йозеф Гайдн.


Прага, прощай
Возможно, он совершил роковую ошибку. Несмотря на предложения поселиться в столице Богемии, принять заказ на новую оперу, ни в чём не нуждаться и наслаждаться признательностью пражской публики, Моцарт всё-таки предпочёл вернуться в Вену, где всего через четыре с половиной года его настигли внезапная болезнь, загадочная смерть и похороны по низкому разряду.
Почему ему так нужна была Вена?
Всё-таки она была имперской столицей, а Прага – хоть и бесконечно милой, но все же провинцией. В Вене бурлило скопление талантов; там жили аристократы и меценаты (не забудем, что в XVIII веке благосостояние композитора ещё зависело от титулованного спонсора), и только столичные театры могли раскошелиться на исполнителей мирового класса, а Моцарт относился к этому вопросу очень чувствительно.
И во многом он-таки оказался прав. В 1790-м году финансовое положение Моцарта выправилось, и он начал активно расплачиваться с долгами. «Волшебная флейта», сложнейшая из его опер, сломила сопротивление капризных венцев; не за горами были уже и счастье, и слава, и процветание.
К несчастью, масонский Великий Архитектор Вселенной на этот раз решил иначе. Каких невиданных высот достиг бы Моцарт, доживи он до возраста Генделя, Глюка и Гайдна – нам остаётся только гадать и только мечтать.