Без парика и пудры

Похоже, что правы скептики, и истории как серьёзной науки просто не существует.
Всё, что мы можем знать о событиях прошлого, суть многократно отредактированные наслоения легенд и мифов, которые смиренно обслуживают интересы власть имущих - в любую эпоху.
Хорошо археологу: раскопал горшок, датировал его, понёс в музей. Несчастливый же историк роется в просроченных отбросах, чтобы найти в них что-нибудь «съедобное» – уцелевший документ, письмо, мемуар. Потом ему прикажут проинтерпретировать находку в рамках текущей идеологии. Не позавидуешь.
Несколько легче положение у музыковедов. Чем дальше от политики, тем выше качество улова; но и здесь мы блуждаем в мире припудренных париков и мозгов, а некоторые сказки превращаются в популярные стереотипы - и потом их трудно изгонять из массового сознания.
Так произошло даже с таким безобидным произведением, как оратория Георга Фридриха Генделя «Мессия». Исследователи до сих пор стараются выявить полную историю её создания и тот идеологический фон, в контрасте с которым развивалась эта самая история.
И коль скоро придёт Рождество с его ежегодней традицией исполнения «Мессии» по всей бывшей Британской империи, то мы воспользуемся этим поводом, чтобы узнать чуть больше о великом шедевре, а заодно – и о его авторе.


Имя обязывает
Георг Фридрих Гендель родился той же весной, что Иоганн Себастьян Бах: разница составила меньше пяти недель, а люльки младенцев качались всего в двустах километрах друг от друга. Что это было? Пик эволюции или случайный «вброс» гениев? Приятно пофантазировать об этом за кружкой пива; но если подумать, сколько Бахов и Генделей безвестно сгинуло в войнах и концлагерях минувшего века, то очарование теории вброса изрядно померкнет.
Что несомненно: слово «Haendel» означает на старокнижном немецком «торговые операции», а на разговорном – «споры-склоки-скандалы», и композитор оправдал свою фамилию полностью. Сварливость и несговорчивость Генделя вошла в исторические анекдоты: например, как маэстро, не сойдясь с примадонной во взглядах на арию в опере «Оттон», пытался (правда, безуспешно) выбросить её в окно.


Немцы форсируют Ла-Манш
Потрудившись при дворе брауншвейгского курфюрста Георга Людвига, Гендель испросил у него краткосрочный отпуск и под сим благовидным предлогом отбыл на Британские острова, откуда бывший начальник уже виделся мнимой величиной, стремящейся к нулю. Это легкомысленное отношение к трудовой дисциплине могло выйти Генделю боком, когда его курфюрст – подобно ночному кошмару – тоже пересёк Ла-Манш, чтобы стать... королём Англии Георгом Первым!
«Такое может случиться только в Англии», – изрёк бы доктор из романа «Чисто английское убийство». Всему причиной был Акт о престолонаследии. Династия Стюартов истощилась, католик править Англией никак не мог – вот и не сыскалось протестантов получше, чем дальние родственники Ганноверской династии. Так, без единого выстрела, воссели немцы на английском троне.
Что же бедный Гендель, его сварили заживо? Вовсе нет! Новоиспечённое величество ни слова не знало по-английски. Ему казалось и проще, и приятнее окружить себя «своими людьми». Да и Гендель, оказывается, в Лондоне! Кстати, его новая опера «Амадис» совсем недурна.
Так два Георга волею судеб оказались в Англии и снова поладили между собой.


Новая беда
Легко вообразить, будто Гендель был этаким баловнем судьбы, которому всё само стремилось в руки – успех и статус на чужбине, богатство и слава. Часто вспоминают тот случай, когда Гендель не приложил никаких усилий ради того, чтобы лично встретиться с искавшим его Бахом – как же, первый композитор Англии и какой-то заштатный немецкий органист!
В действительности же похоже на то, что бури судьбы набрасывались на Генделя так же часто, как и на всех других; просто там, где другие тонули, Георг умело нырял под волну, осёдлывал её сверху и триумфально вплывал в спокойную гавань.
Непревзойдённый мастер в жанре светской итальянской оперы, Гендель вовремя почувствовал изменение климата: дорогостоящие театральные постановки с вокалистами-виртуозами-выкрутасами становились все дороже и дороже – при том, что мода на них уходила в прошлое и лондонская публика начинала охладевать к ним.
Одним из решающих событий в этом процессе стал грандиозный успех «Оперы нищих» в 1728 году. По сути, это была еще одна протестантская революция, но на сей раз в музыкальном жанре, и вот почему: её текст был английским, а не итальянским; ее героями, вместо царей, богов и аристократов, были жулики и воры; она была смешной, и более того – она пародировала и высмеивала итальянские оперные стандарты. Услышав это, лондонцы уже не могли воспринимать итальянскую оперу всерьёз, чуя в ней неумолимый запах плесени.
Автором «Оперы нищих» был поэт Джон Гей; но мы не можем упустить того факта, что идея создания подобной «антиоперы» принадлежала настоятелю дублинского собора Святого Патрика, доктору богословия Джонатану Свифту.
Тот самый Джонатан Свифт, который так убийственно высмеял и глобальные, и мелкие пороки человечества в трилогии о Гулливере, высказал в письме к  Александру Поупу, что, мол, неплохо было бы сочинить «тюремную пастораль», героями которой стали бы шлюхи и воры. И Свифт, и Поуп, и Гей были завсегдатаями неформального сатирического «Клуба Скриблера», так что идеи порхали между ними свободно и постоянно. Гей же всей душой ненавидел итальянскую оперу, поэтому зерно упало на благодатную почву.
Впоследствии «Опера нищих» послужит мощным толчком для дальнейшего развития английского театра – вплоть до «Монти Пайтон» и «Роллинг Стоунз». А вот Гендель рикошетом получил от Свифта опасный удар. И не последний.
Но именно здесь проявился «торговый» гений Генделя: поняв раньше других, что итальянской опере, его основному ремеслу, приходит конец, он переключился на благочестивые оратории и библейские сюжеты.
Лучшее его произведение по-прежнему оставалось впереди.


Миф о божественной деснице
Самый красивый рассказ, связанный с ораторией «Мессия», связан с невероятной быстротой её создания.
Распространилась легенда о том, будто бы слуги, каждый вечер забирая нетронутую еду, заставали композитора с пером в руке и со слезами умилённого просветления на лице. Божественная музыка фиксировалась черными точками на нотной бумаге с такой скоростью, что не иначе как записывалась под диктовку с небес.
В пользу этой легенды говорят и неопровержимые факты. Одна из сложнейших партитур музыкальной литературы в 259 страниц толщиной была закончена в 24 дня. Специалист по наследию Генделя Ричард Лаккет указывает, что, не считая нескольких незавершённых поправок и зачеркнутых нот, рукопись Генделя не содержит ни одной серьёзной ошибки. Другой музыковед, Майлз Хоффман, проявил ещё более восхитительную дотошность, подсчитав все ноты, начертанные рукою Генделя: их оказалось около 250 тысяч. Даже если принять, что Гендель не разгибаясь работал три с половиной недели по десять часов в день, получалась средняя скорость 15 нот в минуту. Обычный человек, вооружившись гусиным пером, нарисует с такой скоростью разве что мелодию «чижика-пыжика».
Неужто и вправду сам Господь водил рукой композитора?
Конечно, в мире всегда есть место чуду. Но на стороне Генделя были врождённая сноровка и бесценный опыт, а также простота (точнее, полное отсутствие) сюжета, отказ от драматических вставок и, конечно, мастерское повторное использование музыкальных эпизодов, сочинённых ранее на итальянские тексты: мы знаем, что тогда это не считалось жульничеством, – и Бах, и Моцарт, и Россини, подобно расчётливым программистам, создавали «модули повторного использования».
И ещё нюанс: жанр оратории, в отличие от оперной постановки, не требовал времени на обдумывание мизансцен и костюмов, а также досадных дебатов с капризными примадоннами, не пролезающими в окна. Пришли, спели, ушли. Себестоимость такой постановки минимальна, а сила воздействия на верующую публику, не отвлекающуюся на грим и реквизит – небывалая.
Не все остались довольны такой быстротой результата. Ворчал и жаловался в письмах другу либреттист Чарльз Дженненс: «Его “Мессия” разочаровал меня такой торопливостью, а ведь он говорил, что на создание лучшего его сочинения уйдёт год! Никогда больше не допущу его до Священного писания, он ведь только оскорбляет его».
Сохранился своеобразный ответ на эту жалобу: «Грустно слышать, что твой друг Гендель ведёт себя словно какой-нибудь еврей».
На что Дженненс только отмахулся: «Слишком много чести для него – называть его евреем! Еврей выказал бы больше уважения к Книге Пророков!»
А что же Гендель? А Генделя было уже не остановить: через несколько дней после окончания «Мессии» он вовсю работал над следующей ораторией – «Самсон». И закончил её за полтора месяца.


Ещё удар!
Новая беда пришла, откуда не ждали. Когда Гендель, почитая ирландское гостеприимство выше английского снобизма, решился на премьеру «Мессии» не в Лондоне, а в Дублине, дело было едва не загублено все тем же злоупорным Джонатаном Свифтом. Под конец жизни окончательно теряя рассудок, он повсюду видел происки врагов, дьявольские козни и ересь. Гендель запросил хористов собора Св. Патрика для исполнения в концертном зале, и настоятель категорически воспротивился такому «кощунству». Хуже того: о моральном облике одной из солисток, Сюзанне Сиббер, ходили нехорошие слухи. За три месяца до премьеры Свифт оставался непреклонен, угрожая покарать каждого, кто примет участие в представлении. «Мое решение – писал он, – сохранить достоинство вверенного мне прихода и честь моего капитула».
К счастью, ближе ко дню премьеры Свифт начал смягчаться и в конце концов сменил гнев на милость. Что именно сослужило службу: ходил ли к нему лично объясняться Гендель, вмешалось ли Провидение? этого мы не знаем.
Зато когда пресловутая Сюзанна Сиббер запела из книги Исайи («Он был презрен и умалён пред людьми»), слушатели оказались буквально потрясены чистотой её голоса и силой чувства. Какой-то священник вскочил на ноги и воскликнул: «Женщина, да простятся тебе прегрешения твои!»... 
На такой эффект не рассчитывал даже благочестивый Чарльз Дженненс.


Рождество, а не Пасха
«Мессия» и поныне исполняется ежегодно.
Но вот чего даже Гендель никак не мог предвидеть, – это того, что его пасхальную ораторию станут традиционно исполнять на рождественский пост. Впрочем, здесь даже Гендель бессилен. «Страстям по Матфею» – музыке того самого провинциала, который когда-то безуспешно искал разговора с ним, – было суждено оттеснить «Мессию» из весны в зиму.
Во всех музыкальных календарях.
Навсегда.