Котёнок

                Внучке моей, Анечке, посвящается

   Ему не повезло с самого дня рождения. Других котят, братьев и сестер, он вообще не видел по причине того, что был еще слеп, а потом, потом мамочка успела чуть–чуть рассказать, как она долго искала укромное место, где бы можно принести нас на свет божий. Подвалы, в которых имела она возможность охотиться за мышами и встречаться с будущим моим папой и где она присмотрела местечко для последующих родов, заколочены были какими – то злыми дядями и тетями. Так что пришлось ей искать место между двух мусорных ящиков, находившихся в этом же дворе. Да в случае чего и еда была рядом, всегда можно было вынюхать хотя бы «пахнувший», но довольно – таки съедобный кусочек колбаски или кусочек пирога. В критический для мамы момент, ящики были убраны и мы остались лежать на видном месте. Кто–то пытался лопатой сгрести нас и бросить в мусорные ящики, но мамочка схватила зубами одного из нас, это оказался я, и бросилась бежать. На наше счастье, а может быть и несчастье, в одном из окон в подвале дырка оказалась, в которую и затащила меня мама. Мама кормила меня вкусным своим молочком, но часто убегала от меня, убегала за тем, что бы самой кормиться. Как – то ее очень долго не было, я уже потерял терпение всякое и не переставал звать её. К тому времени, глазки мои стали уже что-то различать, и я увидел какую - то страшную морду у дырки, в которую и затащила меня мамочка. Я перепугался и задрожал весь от страха, и перестал звать маму. В этот вечер её долго не было. Пришла она под самое утро и рассказала, как её пыталась разодрать страшная и большая собака. Она порвала ей часть мягкой, красивой шубки и ушко. Мамочка не могла сразу придти ко мне, так как забралась на дерево, а злая собака осталась сторожить её. Лишь под самое утро ей удалось убежать и чуть–чуть покормить меня, так как молочка такого вкусненького и пахнущего мамой, мало оказалось. А через несколько дней мамочка не пришла совсем. С тех пор жизнь моя и превратилась в кошмар жуткий, и я не знаю радоваться мне, что живу  или нет.
         Вчера я увидел мальчика, который с большим аппетитом ел хлеб с колбаской, люди его бутербродом называют, мне тоже захотелось кусочек. Я подбежал к нему и к ногам его прижался, и попросил тихонько. Всего лишь маленький кусочек попросил. Он посмотрел на меня сверху, действительно вид мой, наверное, не вызывал сожаления, так как он  оттолкнул меня ногой. Я вновь подбежал к нему и тихонько попросил сжалиться на до мной и дать совсем маленький кусочек, хотя бы только одного хлеба. В ответ грубым ботинком меня очень больно пнули и я отлетел далеко в очень грязные, колючие кусты. Ботинок угодил мне прямо в глаз, отчего из него потекла кровь. Мне было очень больно и слёзы обиды, горечи, да и просто жалости к самому себе вместе с кровью потекли на сухие ветки кустарника. Я долго зализывал мою грязную, испачканную кровью, шубку. Еще моя милая, дорогая мамочка успела научить меня  этому и никто меня не может лишить последнего удовольствия облизывать себя самого, разве что смерть только, дыхание которой все сильнее и сильнее доносится до ушей моих и сердца моего. А мне очень хотелось есть. Я не знаю, сколько пролежал я в грязных кустах, знаю только, что прошла ночь, прошел день, еще ночь и еще какие – то ночи. Ко мне подбегали злые и добрые собаки, но у меня был такой вид, что даже они брезгливо отворачивали морды от меня и прочь убегали.
          Настало очередное утро. Я выполз на дорожку. У меня уже не было надежд никаких, я просто выполз. По дорожке шла женщина в белых брюках. Я подумал, что она не будет пинать меня, так как ей просто будет жалко брюк своих. Я тихонько попытался попросить что – ни будь, но голос мой оказался тихим и жалким, отчего у остановившейся около меня женщины сердце, наверное, сжалось. Она взяла меня на свои чистые и добрые руки. Они были теплыми, мне захотелось спрятаться в них, и не спускаться больше. Я посмотрел в глаза ее, наполненные добром. Что-то блеснуло в них. Не слеза ли? У женщины ничего не было для меня, один лишь кусочек сладкой дыни, которую я съел с огромным удовольствием. Со словами жалости и сожалений, что у неё нет с собой ничего, она опустила меня на травку, оставаясь в больших сомнениях, идти ли на работу или отнести меня к себе домой. Я услышал, что  она попросила меня побыть здесь, потом она обещала накормить меня. Я остался ждать. Мне было хорошо в сладком ожидании и предвкушения сытости. Женщина уходила все дальше и дальше, не оборачиваясь, боясь, видимо, ещё раз ранить своё, легко ранимое, сердце. На дорожке откуда–то появился старик. Я узнал его. Он и раньше ходил по дорожке этой. Он всегда появлялся, когда видел добро, которое исходило из самого сердца женщины. Внезапно появились еще такие же, как он, странные люди. Потом подошла, по всей вероятности, близкая старику, рано постаревшая женщина, обняла его, спросила тихо: «Как она?». Он в ответ ничего не сказал, лишь кивнул почему-то в мою сторону. Она посмотрела на меня каким – то  холодным взглядом, подумала: «Сколько же добра в сердце его?». Их собралось не много. Что–то пошамкали друг другу. Ни шуток, ни смеха. Старик посмотрел в след ушедшей, кормившей меня женщины и заплакал. Он плакал, как и все старики, хотя и не был очень старым, но жизнью надломленным, что и приближало его к тем, кто прожили долгую, земную жизнь. Он плакал беззвучно, лишь тело вздрагивало иногда от набегавших и набегавших воспоминаний. Прости доченька, что и мог вымолвить. Сухие слезы скатывались из его остекленевших глаз, скатывались по впалым щекам. Прости, доченька.
           Котенок долго еще смотрел, как подошли еще немного людей – призраков. Кто–то сказал:
     -Мои родственники, нищим подали.
      -А мои друзья, свечку мне поставили в церкви.
       И смолкло все.
      Только и увидел котенок, как побрели призраки – люди по уходящему куда- то в небо  лучу восходящего солнца.
           Мне моя мама говорила, что души усопших людей приходят  на землю, когда их близкие добро делают. Все меньше и меньше, все реже и реже стали посещать они наши города, дома наши.
           Котенок долго еще лежал, ожидая добрую душу. Она пришла и к огромной радости котенка, ждущего её, протянула к нему руки свои теплые, нежные, пахнувшие добром. Он радовался, свалившемуся счастью, свалившемуся, не с того ли солнечного, в небо уходящего, луча. Котенок прижался к, гладившим его нежно, мягким рукам, на мамины похожие, закрыл глаза и произнес для себя:
 Да благослови Господь имя твое.