Озеро

    Жизнь, и его, и её тоже, превратилась в бесконечное ожидание, в бесконечные воспоминания,в бесконечные надежды на какое – то будущее, на будущее, в котором он и она искали друг друга. Везде и всюду, что не делал бы он – видел губы, видел лицо, видел выражение лица, видел её всю, какая она и есть, видел и чувствовал душу её, жил её душой, ибо они сплелись в единую душу.
     Однажды он был на шоссе, ведущее к тому месту, где родилась она. Где прожила она все свои детские, школьные годы, где и познакомилась впервые с тем трепетным чувством, которое заставило ее страдать, заставило ее плакать, заставило её думать о чувстве том, думать постоянно, думать, вспоминать, сравнивать вольно или не вольно с тем, что было, есть и будет когда–то. То, что происходило с девичьей душой, никогда более не повторялось, да и не повториться, быть может, более, и это, с одной стороны, заставляло душу её успокоиться на всю ту оставшуюся жизнь, а с другой стороны, что – то влекло и влекло. Влекло куда - то ввысь. Куда - то в далеко далекое, и манило, манило какой - то загадочностью, каким – то манящим, то ли будущим, а может быть и прошлым. Прошлое не оставляло её своими  воспоминаниями, а будущее было призрачным, с одной стороны и реальным с другой. Это реальное было такое же, как и прошлое. Оно, реальное, заставляло её всё чаще и чаще плыть в оставшихся, где-то, далеко – далеко за плечами, за спиной, за прожитой жизнью, воспоминаниях.
    Воспоминания эти возвращали её и его на берег святого озера, озера, которое и называлось то Святое.
По преданиям, по рассказам людей, живших там, озеро обладало чудодейственной силой, которая оставалась в людях, соприкасающихся с ним, кто испил, хоть раз, водицы его. Кто хоть раз умывался его водой священной, силой, которая не позволяла забыть и его,  озеро и все, что происходило на священных его берегах, не позволяла забыть лица, которые рядом были, не позволяла забыть никого и ничего, и позволяла помнить все, что связано было с ним, Святым озером. Она, сила эта, озеро это, заставляло возвращаться на берега его, заставляло не покидать его в своих делах и мыслях. И ещё. 
    Имело озеро великую силу, силу, которая заставляла полюбить озеро. Полюбить берега его, полюбить те места, где и лежало оно, в заброшенной глуши российской глубинки, в самом сердце России, в самой душе России. Полюбить даже не тому, кто был на берегах его, кто умывался священной его водой, кто пил священную его воду, но и тому, кто хоть раз слышал рассказы, живших на берегах его людей, ибо люди, жившие там, не зная сами того,  святыми становились.
    Шоссе, которое и вело в конечном итоге к Святому озеру, тоже имело, наверное, какую - то силу, ибо он, оказавшись на нем, совершенно забыл, куда и зачем ехал, шел куда, да и вообще где он и что с ним. В голове  поплыли воспоминания, от которых кружилась голова, а они  все более и более заполняли и душу, и сердце, от которых он не стал даже принадлежать самому себе, а принадлежал той, которая и заставляла его думать о ней, думать о том, что было с ней и с ним, думать о ней в особенности, о всей жизни, которую прожила она, которая и началась – то, как раз там, где и лежало оно, озеро Святое. И уже не она, а он представлял ее молодой, девчонкой даже и не кто–то из мальчишек, учившихся рядом с ней. И даже вовсе не тот молодой парень, а именно он целовал её, везде, где было какое – то укромное место, недоступное глазам другим, ушам другим, слушать, вернее, подслушивать, подглядывать за происходящим между влюбленными друг в друга молодыми людьми. Та первая любовь, наполняла и переполняла их души, их сердца, им обоим казалось, что это и есть главное в их жизни, это есть первая и последняя любовь, далее ничего не существует, кроме её, любви этой, первой и последней, да и не может существовать.
    Воспоминания все далее и далее уносили его в прошлое, которое все яснее и яснее всплывало сейчас. Всплывало по прошествии лет, лет, которые прожиты были совершенно вдалеке друг от друга и не только в расстоянии, но и на несколько лет расхождения во времени.
     Находясь на шоссе, которое вело к Святому озеру, он ясно себе представлял и её, и себя. Озеро соединяло их сейчас, как во времени,  так и в расстоянии. Так как отчетливо представить их сейчас, находящихся в далеком прошлом, было уже не возможно. и он плыл и плыл в воспоминаниях, которые должны были бы быть совершенно реальными, но судьба, природа сама, совершили ошибку, какую – то и то, что должно было произойти, произошло – таки по истечении десяток лет. Оно, озеро Святое, да и само шоссе, ведущее к нему, заставляет взглянуть не на прошедшую жизнь свою, а на жизнь, которая должна бы быть по сути двух судеб и её, и его, соединенных еще в далеком, далеком прошлом. Он представлял себя с ней, рядом находящимся, учившимся вместе с ним и сливающимся сейчас в едином поцелуе под впечатлением той единственной первой любви, которая по праву должна была им и принадлежать.               
Наслаждаясь в воспоминаниях её губами, которые  природа сама, казалось бы создала, для того только, что бы целовали их. Он тонул в светло голубых, чуть зеленоватых даже, глазах её, совершенно похожих на само Святое озеро, в которых отражалось небо, в которых отражались березовые леса, окружающих озеро. Он пил эти глаза, пил губы ее, но не с той юношеской застенчивостью, а уже с тем, приобретенным за долгую жизнь, не то, что бы опытом, а, наверное, с большей страстью, приходящей с жизнью, хотя опыта в  искренней любви и быть не должно, ибо искренняя любовь не отличается ни от первой, ни от второй,   ни от последней, ибо любовь – это всегда любовь, требующая полной отдачи себя самого ей только, любви.
      Руки его все пытались обнимать, ласкать, гладить недоступное пока девичье тело, которое так в то время и осталось не доступным, осталось не целованным, не до- обнятым, но осталось в воспоминаниях, как нечто первое и святое, как само озеро Святое. Озеро и подсказало тогда, что нельзя отдавать всю себя первым чувствам, оно озеро заставило её не забыться вовсе и не поддаться тем чувствам, которые приводят к полному безрассудству и женскому унижению. Оно, озеро, заставляло инстинктивно думать о своем будущем и о будущем  своей семьи, муже, который и подарит ей и друга, и отца её же сына. Но сейчас, стоя на шоссе, не её муж, а он именно, представлял себя самого, будто бы он и есть тот, которому отдала она все то святое, что и было у неё. Все то святое, чем гордилась и несла к своему первому ложу любви самой, ибо он никогда не был свидетелем, вернее сказать участником, а точнее сказать, творцом того переходного процесса, когда девушка в женщину превращалась. Сейчас он ясно представлял себе этот момент и был бесконечно счастлив ему, так как все представлялось настолько реально, что он вздрогнул от её близости. Оно, озеро, заставляло его пережить и ощутить то, что никогда не было в жизни. Ощутить прикосновение тела своего к девичьему телу, пережить и ощутить тот, единственный в девичьей жизни сладострастный испуг, которого она, да и он тоже, боялись. Но его ждали.  Ждали, как какой – то открывающейся им обоим, огромной тайны, от которой, в дальнейшем,  зависела жизнь семьи, жизнь обоих их, жизнь детей, которые появятся в семье, а если что–то и  не сложится сейчас у них, то затем в будущих  её или его семьях.
     Находясь на дороге, ведущей к Святому озеру, он все до малейших  подробностях представлял себе и себя в той роли, которая была ему только уготовлена, и именно он чувствовал и её, и свое первые прикосновения, любящих  друг друга людей, чувствовал так, как будь – то это происходило сейчас прямо между ними.
     По прошествии многих лет, когда жизни их переплелись настолько, что вроде бы незачем, да и не чему было удивляться и бояться чего-либо, он, при приближении к её белому, нежному телу, испытывал всегда, то первое чувство, которое и испытывают юноши, мужчинами становясь, которое и испытывал тогда в самый первый раз.  Она для него, на всю жизнь, всегда оставалась девственницей, девушкой.
      А тогда, тогда и ему, да и ей тоже, как и ему предстояло узнать друг друга. Предстояло обоим познать друг  друга, предстояло сблизиться друг с другом, предстояло познать тайны, скрытые пока что, от их обоих.
      Оно, озеро Святое, делало то, что противоречило природе самой, но оно творило это, возрождая и возвращая их души, их сердца, их тела, всех их, к тому изначальному состоянию, когда ни он, ни она не познаны были никем и никогда, и созданы были лишь друг для друга только. И это ощущение так и осталось и останется для обоих их на всю, так стремительно уносящуюся куда – то в вечность, в небытие уносящуюся, жизнь…
       А губы целовали, целовали её пухлые девичьи губы. И её губы пытались тоже целовать его губы, но делали они это неумело как-то, то ли стесняясь, то ли действительно без присутствия той страсти, которая потом приходит, с годами прожитыми приходит, приходит с опытом семейной, а вообще-то говоря, сексуальной жизни…
       В первый момент он и не понял даже, что  произошло. Он говорил и говорил какие-то несвязные слова, пытаясь вызвать в ней то ли жалость, то ли любовь, то ли еще что. А руки делали свое дело, стараясь снять, обтягивающие её святую девичью тайну, трусики, дотянуться до неё, до тайны этой, руками потрогать, и наконец – то сделать то, зачем он вообще здесь оказался. Руки его дрожали, тело все вздрагивало от нахлынувшего волнения и уже ничего не могло помешать еще не совершенному, но свершившемуся в душах их, факту. В душе его, все еще жило сомнение, что действительно,  как и говорила она,  у нее никого не было,  и что он будет первым, кто будет обладать ей. Это вызывало в нем такую  гордость, от которой голова  закружилась, наполняя и сердце, и душу радостью, торжественностью, счастьем. Он горд был  перед собой, да и перед ней тоже, что становится обладателем великой девичьей тайны. Что именно ему, а не кому-то другому, отдавала она сокровище своё. Отдавала честь свою. Отдавала преданность любви самой, ибо отданная честь, отданная тайна девичья, отданная так просто первому, захотевшему тела её и,   в общем-то,   не  подающего никаких надежд на серьёзность отношений самих, а более из-за любопытства и желанием поскорее от девственности избавиться, а тот первый, почувствовав, что она девушка, смотришь, и женится, может быть. Это предательство по отношению к будущей семье, к будущему мужу, будущему другу, предательство по отношению к самой великой любви.   
И именно ему отдавала она саму себя всю, отдавала по велению сердца, по велению Бога самого.  Неизвестность происходящего вызывала в ней чувство  тревоги, а может быть и чувство самого страха, которое не покидало её. Она все чего-то боялась. Боялась  и того, что это инородное тело, которое, каким-то образом, оказалось в её руках,  должно войти в неё, должно причинить ей боль, должно войти в её жизнь, как само собой разумеющееся и будет сопровождать в дальнейшем всю её сознательную жизнь, без которой сама жизнь, как бы и не имела смысла, но сам миг вхождения, как ни странно, должен был изменить всю её жизнь. И она сама разрешала, разрешала этому инородному телу войти в неё.  В тот первый момент кроме  боли, где-то в ней самой, она и не ощутила ничего, лишь сознание совершенного, вернее осознание того, что кончился период девичий и начался совершенно другой период, период женской зрелости ничего более не присутствовало. Осознание этого вызывали  в ней двоякое чувство. Первое потеря той великой гордости, что она девушка, обладающая таинственностью, которая заставляла и относиться к себе и окружающему ее мужскому населению, совершенно гордо и с тем пренебрежением, которое всегда выдавало себя саму, что она еще девушка и гордится этим. Это второе, совершенно противоположное    первому, вызывало чувство гордости  , что стала женщиной и, наконец – то, отдала   себя тому, кому и должна была отдать и по закону божьему, и по закону жизни самой –  будущему мужу.
     Вот  это-то  второе как раз и имеет для женщины, в будущей жизни женщины, огромнейшее значение. Оно, это второе, будет преследовать её, да и не только её, а и будущего мужа её, в первую очередь,  если  он только  не был первым её мужчиной, ибо сознание его, будущего мужа, всегда будет возвращаться, хотел бы он этого или не хотел, к тому первому моменту, когда она стала женщиной его. Именно это будет терзать душу его. Будет терзать сознание его, окажись не девушкой она. Будет терзать всю его будущую жизнь,  до старости самой, почему он, муж её, не стал первым её мужчиной. А тот, который был первым, вспоминает её, так же, как и она, всё время в мыслях, возвращается к нему, к первому её мужчине,  ибо  отдала ему, то первое святое чувство, которое не забывается никогда. Всё это более и особо точит мужское самолюбие, достоинство точит, если она, будущая его жена, не ему, а другому отдала то первое святое, что и было у неё. И с этим предстоит ему жить, скрывая или наоборот, выпячивая постоянно, что наиболее тяжело для женщины, свою, то ли обиженность, то ли униженность, то ли ещё что, но именно это является, иногда, запоздалой причиной, дающей, в последствии, трещины в семейных отношениях. И это все тянется, тянется, пока не оборвется на каком-то отрезке времени, иногда  последнем самом.               
    Не поэтому ли он и оказался здесь на дороге,  ведущей к озеру Святому, что лишен был того счастья, той радости, чувства того, которое дарится девушкой единожды. Лишен был чувства, которое хотел бы испытать он благодаря чудодейственной силе Святого озера,  именно с той женщиной, которую и любил безмерно. Он и хотел бы быть обязательно тем первым, незабываемым мужчиной.               
               
И Святое озеро сделало то, чего хотел он, подарило ему чувство, которого никогда не испытывал ранее, о котором лишь читал или слушал с завистью от кого либо…
    А сейчас, с  момента этого, чувство первого прикосновения, как его, так и её тоже останутся на всю его жизнь, до старости, до смерти самой.  Это чувство первого сексуального  прикосновения к первой девушке, как к женщине и как к первому мужчине, возрождалось, а если точнее  сказать, возвращалось к ним всякий раз при близком приближении друг к другу.
   Он начинал ждать близкой встречи с ней, ждать момента этого после того уже, как уходил от неё. Лишь закрывалась дверь, а он, да и она тоже, начинали ждать, когда увидят друг друга, когда прикоснутся друг к другу. И каждый раз это уже была другая любовь, другие отношения, другие чувства, чувства которые до этого момента не знали ни она, ни он тоже. При каждой последующей близкой  встрече это были другие и он, и она. Он не знал, не предвидел того, будет что, она не знала, не предвидела того, произойдет что, ибо чувства первой любви, возникающие между ними, возобновлялись с каждым разом, когда приближались они друг к другу, забывая то, что было ранее с ними, зная и чувствуя то лишь, что сейчас произойти должно. 
   Они ждали этого момента. Ждали встречи этой, ибо чувство первой любви вспыхивали в них с такой силой, с таким возбуждением, от которого замирали сердца. От чувства первой близости в дрожь бросало.  Дыхание прекращалось и  дрожащие руки обнимали милое, нежное тело, а губы искали друг друга и, находя, сливались в единое целое и неразделимое, будто бы вечность прошла, будто бы в вечность опять уйдут друг от друга, будто бы отнимут их друг от друга и не успеют нацеловаться, на  обниматься не успеют.
     Слились губы, слились страстью одной  соединенные, желанием одним сплетенные в один долгий поцелуй, давая возможность и её язычку насладиться губами его жадными, целующими и целующими опять ускользающих в какую-то  вечность, милых, нежных, дрожащих губ, их только, его губ только и ждущих, перед ними только, губами его только, раскрывающих страсть свою. Тело её прижалось к телу его настолько, что и он почувствовал набухающие, точно почки вербы, чувствующие приближение тепла, весны приближения чувствующие, и готовые разродиться в момент любой, соски грудей её, которые тоже требовали губ его, язычка его.
      Господи! Как величественна ты, ЛЮБОВЬ, заставляющая всё забыть,  поклоняться лишь великому чувству, чувству первого прикосновения к женской тайне.