Капитан Рыбников

Лет двадцать назад, когда мы ещё жили  в  городе М., я познакомился с одним интересным человеком: пожилым мужчиной по фамилии  Чэнь.  Написав, я задумался - сколько же ему тогда было лет?  Забегая вперёд, можно предположить,  что, если в 1945-м ему было лет пять или шесть, а может и того меньше, то,  когда я с ним познакомился, ему было лет шестьдесят.  Хотя,  как мне помнится, выглядел он  всё же старше своих лет.   Был я тогда  без определённых занятий и жил в основном то переводами, то мелкими комиссиоными с торговых сделок.  Жили мы  с супругой  ещё без детей,  без особых забот, б;льшую часть времени посвящая либо работе,  либо общению с  друзьями и знакомыми.  Однажды один мой знакомый, отставной корреспондент провинциальной газеты, человек ветреный, болтливый и ненадёжный, предложил мне "серьёзно заняться" приграничной торговлей и привёл меня в небольшую торговую контору, которой управляли два старика-пенсионера, бывшие местные ганьбу*.  Один, полный и шумный старик по фамилии Лю,  до пенсии занимал  какую-то должность  в горкоме и был известен, как я потом  понял, своим фривольным, если можно так сказать,  образом жизни: при живой ещё старухе он часто не жил дома,  ночевал  в съёмной квартире, где жила его содержанка, такая же крупная и шумная баба, мужнина жена,  лет двадцати пяти - тридцати.  Муж её, говорят,  жил в шахтёрском посёлке неподалёку от  города М. и по каким-то причинам закрывал глаза на распутный образ жизни жены.   По вечерам, после ужина, Лю со своей любовницей ходил по караоке-барам и и танц-залам.   Вторым стариком  был  Чэнь - молчаливый, хмурый, с недельной щетиной азиата  и  нетипичными для китайца густыми  бакенбардами, от корней которых проступала седина. Чэнь, несомненно,   подкрашивал свою пышную шевелюру. Впрочем, так  делают большинство китайцев, давно перешагнувших за  средний возраст.  Выйдя на пенсию,  два старых приятеля основали небольшую торговую фирму, которая не приносила им больших прибавок к пенсиям, но была задельем  и причиной не сидеть дома со старыми и неинтересными жёнами.  Каждое утро они приходили в контору, пили чай, курили, читали  "Цанькао сяоси"**  и  под вечер очень часто перебирались в какой-нибудь ресторан  выпить и закусить после рабочего дня.  Пили они много.
     Я не знаю на какие средства жил мой  знакомый  корреспондент, любитель фальшивых красивых жестов и бесплатных угощений  Янь, так была его фамилия. Он  явно гордился своей прошлой работай в харбинской газете, считал себя специалистом в изящной словесности, но почему-то ничего не писал и нигде не работал.  Правда, пару раз,  разгорячившись пивом или китайской водкой, он вставал, покачиваясь,  из-за стола, вытирал жирные губы, cтряхивал крошки со старого клетчатого костюма, какие были в моде в КНР в середине 1980-х,   и, встав в  напыщенную позу непризнанного при жизни великого поэта, взмахивая маленькой ручонкой, начинал декламировать свои стихи. Стихи были, как правило, о дружбе или призывы стремиться к чему-то светлому и великому.  Зная его несерьёзную натуру, стихи эти  невозможно было воспринимать серьёзно.    Приведя меня в контору к  старикам,  Янь сразу же  заявил, что привёл человека «со связями на той стороне границы», с  его, т.е, с моей помощью, дела фирмы пойдут замечательно. « Благодаря  «торговым и общественным  связям»  уважаемых директоров,  как в  нашем городе, так и по всему  Китаю , выступающими  гарантами  честной торговли, мы все сможем хорошо заработать» - заключил Янь.  Я, признаюсь честно,  был немного ошарашен такой  оценкой своих  более чем скромных коммерческих способностей. Да и о своём желании зарабатывать деньги именно в компании двух стариков и болтливого корреспондента я услышал впервые. До появления в этой конторе  я и не предполагал, что Янь повернёт дело таким образом.  Скучающие старики обрадовались моему приходу, и  с б;льшим  рвением  начали  угощать меня  сигаретами и зелёным чаем.  Мы поговорили  о торговых делах.  Правда я скорее всего лишь что-то мычал,  ибо особых дел и связей у меня не было, не говоря уже об интересе к торговле как таковой. Мои новые знакомые  рассказывали об удачной сделке, которую они однажды провернули с китайцем, проживающим много лет  в далёком Абакане.  Наверное,  это  была их единственная сделка, сейчас я уже с точностью сказать не могу. 
     Дело было к вечеру. Поговорив так с полчаса, мы  по китайской традиции выдвинулись в сторону недавно открывшегося  модного корейского ресторана "Ариран", где подавали жареное на жаровне мясо. Корейские рестораны тогда лишь  входили  в моду и поэтому были очень популярны в городе М.,  который до корейского поветрия  славился своими мясными самоварами-хого  и варёной по-монгольски бараниной.  В общем, так и началась наша дружба и совместная торговля. Торговли, вернее,  поначалу и не было.  Я лишь раза два в неделю приходил к ним в контору, обычно по звонку  суетного корреспондента, пил со стариками и Янем чай, и затем мы опять шли в ресторан.  Не помню, как долго это продолжалось, но однажды и правда нам улыбнулась коммерческая удача.  С моей помощью у нас появился торговый партнёр, работая с которым мы  начали  немного зарабатывать.  К слову сказать,  партнёр наш тоже был доволен работой с нами. Какой ново - русский делец, торгующий с китайцами,  не любит после удачно провёрнутой сделки покутить за счёт  партнёров в ресторанах и прочих заведениях китайских городов! А так как мои подельники и сами были непрочь покутить, то  к коммерческой составляющей  добавлялась ещё и обоюдосторонняя любовь к весёлым застольям.  Всё были довольны.   
      Вот наконец-то я подошёл к тому, о чём и хотел рассказать.  Однажды, после делёжки прибыли, мы вчетвером сидели в ресторане, много пили и ели. Было весело. Я был молод, крепок, выпить мог много, и мне вдвойне нравилось наше застолье: пачка юаней в кармане,  вино на столе и дома жена, которая понимает, что застолья - часть традиции. Удачным коммерсантам без застолий никуда.  Следовательно, можно покутить подольше.  Как раз в те дни я  прочитал  "Капитана Рыбникова"  Куприна.   Замечательный рассказ, как и все остальные произведения великого писателя.  Сидя за столом и громко перебивая болтливых Яня и Лю, уже захмелевший, я пытался рассказать что-то своё.  Один лишь Чэнь сидел молча. Он сидел, хмуро наклонив голову и  упершись в колени  расставленными в сторону руками, слушал болтовню своих собутыльников.  Когда приходило время очередного возлияния, Чэнь  отрывал руки с колен, выпивал  рюмку, облизывал губы,  обрамлённые  густой  для китайца, но всё же азиатской, как я уже отметил, седеющей щетиной, закусывал  и опять водружал руки на колени.  В дополнение к его хмурому виду, густые  бакенбарды придавали ему  явно не китайский вид.  "Директор Чэнь, - вдруг вырвалось у меня, - в этой позе и с Вашими бакенбардами Вы очень похожи  на японца!" Будь я чуточку потрезвее, я, наверное,  обратил бы внимание на то, что болтуны Янь и Лю сразу же замолчали, услышав сказанное мною, и с открытыми ртами уставились на меня. Но я этого не заметил и продолжил : " Я как раз читаю русскую книгу о событиях русско-японской войны, там японский шпион, выдавая себя за русского..." Я не успел закончить своего рассказа, как почувствовал, что Янь пытается пнуть меня под столом.  Я посмотрел на вытянувшееся жирное лицо Лю и понял, что сказал что-то не то. Чэнь же, как и прежде, сидел упершись руками в колени, и захмелевшими глазами хмуро разглядывал нас троих.  Мы все немного помолчали, осматривая друг друга. Янь и Лю нервно ерзали на своих стульях. Я, протрезвевший в миг, но ничего не понимающий, смотрел то на Чэня, то на ёрзающих болтунов. Лишь Чэнь продолжал сидеть и не подавать каких-либо признаков душевного волнения.   В тот день я так и не понял, почему Янь прервал мой рассказ и почему им не понравилось моё сравнение Чэня с японцем.  Спустя несколько дней, при встрече с Янем, я было спросил, почему так они себя повели, но Янь лишь успел сказать: "Ты что, и правда не знаешь, что старина Чэнь японец?.." Что-то тогда помешало нам закончить беседу, а потом и вообще продолжить. Я лишь узнал, что Чэнь - японец, но не знал  всей истории.  Хотя,  догадаться было нетрудно:  ещё пятьдесят лет назад здешние края были оккупированы японцами и  город М. был частью марионеточного Маньчжоу-Го.  Вполне возможно, что  у Чэня и правда была японская кровь.
     Возможность вернуться к  истории Чэня мне представилась лишь через несколько месяцев.  Однажды мы с ним поехали на ту сторону границы.  Ни Лю, ни тем более Янь, как не имеющие загранпаспортов, с нами не поехали.  Из всей фирмы лишь Чэнь обладал некоторыми торговыми навыками и у него был загранпаспорт.  Ему и пришла в голову мысль вместе со мной прокатиться по ещё не совсем разграбленному на то время краю и наладить торговые отношения с российскими коммерсантами.  Оказавшись на станции Забайкальск,  Чэнь огляделся вокруг и сказал: " А я ведь здесь много раз бывал в конце пятидесятых. Я ведь тогда в кинотеатре  при Дворце дружбы ** работал, и мы часто сюда приезжали.  Станция тогда ещё Отпором называлась, Фаньцзи по-китайски".   Под вечер мы сидели в купе поезда, бегущего в глубь Читинской области,  и смотрели на проплывающую за оконом  даурскую степь.  Сочная зелень летней степи, солнце, опускающееся за сопки. Редкие стоянки чабанов и трактора, колесящие по своим делам.  Грузовики, мчащиеся навстречу нам в направлении китайской границы. Мы смотрели из окна купе на эти сценки мирной жизни приграничья и молчали. Каждый думал о своём.
-  Старина Чэнь, давно  хочу спросить, это правда, что Вы японец? - спросил я. Лучшего момента для беседы и нельзя было представить. В купе уже становилось темно, а темнота, как известно, располагает людей к  задушевным беседам.
-  А почему ты раньше меня не спрашивал? -  хитро посмотрев на меня, вопросом на вопрос отреагировал Чэнь. - Я бы тебе и раньше рассказал. Секрета теперь в этом нет.
- Так ведь..., как-то  времени не было, да и  ..., возможности, - смутился я. - Но я еще тогда, в ресторане понял, что у Вас есть что рассказать.
-  Как у того японского шпиона, из русского рассказа? - сиронизировал Чэнь.
- Ну да, что-то вроде того! - мне понравилась ирония собеседника. "Человек с юмором" - подумал я.
-  Мои родители и правда были японцами.  Погоди, схожу в туалет, помоюсь перед сном и расскажу тебе кое-что из своей жизни. - Чэнь, взяв полотенце, вышел из купе и я остался один.
     Я почувствовал, что Чэнь расскажет что-то интересное. Мне хотелось записать его рассказ, но было бы глупо сидеть с открытым блокнотом и ручкой в руках,  а входившие тогда в пользование видеокамеры мне были не по карману. Я мечтал о своей личной видеокамере, я знал, что живу в интересных исторических местах и иногда встречаюсь с интересными свидетелями ушедшей эпохи, но как-то всё не получалось купить  этот аппарат, с помощью которого я мог бы запечатлеть много интересного.  Хотя Чэнь вряд ли согласился бы записываться на видео. В общем, я много уже что и подзабыл или, возможно напутал в рассказе Чэня, двадцать лет всё-таки прошло, а записать по памяти  я собрался лишь сейчас.

      Я родился в  городе М. Мои родители -  японцы. Отец был армейским офицером. Чем занималась моя мать, я не знаю.  Знаю лишь, что когда я родился, родители  наняли для меня няньку- китаянку из местных.  Родителей своих я не помню.  Они, незадолго до того,  как  советские войска вошли в город и начались скоротечные военные действия, а затем и капитуляция Японии, куда-то уехали .  А меня, как я теперь понимаю, оставили на попечение моей няньки.  Получается, что, когда японские войска в спешке отступали из города, моих родителей там уже не было.  Из того времени я лишь помню, как однажды, я и две соседских девчонки, они были чуть постарше меня, играли на сопках. Ты знаешь, в той части города, где по сопкам проходит граница, она и раньше там проходила. Мы  жили на окраине города, неподалёку от самой границы. Так вот, мы играли за городом и вдруг услышали гул, надвигающийся из-за сопок, а потом заметили приближающийся танк. Дети мало чего боятся. Так и мы стояли и ждали, когда танк будет проезжать мимо нас. Подъехав, танк остановился, открылся люк и оттуда вылез мужчина. Он подошёл к нам, сел перед нами на корточки и что-то сказал. Мы конечно же не поняли. Но я помню, как одна из моих подружек сказала: "Лаомаоцзы!*".  Ты знаешь, так русских зовут. Танкист ещё что-то спросил у нас, вытер о свой комбинезон  руки, потрепал меня по голове и что-то крикнул в сторону танка. Из танка высунулся другой танкист и они о чём-то заговорили.  А потом тот, второй, исчез в танке и через немного времени опять вылез и что-то передал тому, который с нами разговаривал. Улыбнувшись, лаомаоцзы  отдал вещи моим подружкам. Он, наверное, подумал, что мы братья и сёстры, поэтому не посчитал нужным поделить всё между нами. Я этот случай помню хорошо, наверное потому, что кроме двух банок тушенки, он дал нам кусок сукна. Моя матушка,  так я всю жизнь называл свою китайскую няню, ибо другой матери я не знал, мне потом рассказала, что тушенку забрали матери моих подружек, а материю решили отдать нам: ткани вряд ли хватило бы на куртки девчонкам, они были побольше меня, а на меня же хватило.  К тому времени мать моя уже поняла, что мои кровные родители вряд ли вернутся, следовательно, мне придётся остаться жить с ней надолго и платить ей за работу уже никто не будет.  Матушка мне сшила куртку, я её потом долго носил, несколько лет, пока совсем из неё не вырос. Я это к тому рассказываю, что на самом деле я вас, русских, уважаю. Сам посуди, что бы сделали японские танкисты, увидев в сопках китайских детей?  Материи с тушенкой нам бы точно не дали. 
     Не помню сколько прошло лет, уже после Освобождения,**** соседские дети, особенно когда мы ссорились, начали обзывать меня япошкой. Сначала я думал,  что это они со зла: японцы много горя принесли, и поэтому для детей все плохиши были японцами. В ответ своим обидчикам я тоже кричал что и они япошки, и все дети, когда я так их называл от обид и огорчений, начинали громко смеяться и показывать на меня пальцами.  Потом мы переехали  к югу от железной дороги, в Даонань. Теперь-то я понимаю, почему мать переехала подальше от того района, где нас все знали.  Здесь я никого не знал, и япошкой меня уже никто не называл. Кроме меня у моей матери никого не было, она ещё совсем девчонкой, до войны, приехала  в наш город в поисках работы.  А все её родственники жили где-то в Хэбэе.  Когда я подрос, я и сам почувствовал, что матушка моя была не из здешних краёв, она говорила не так, как говорим мы, уроженцы северо-востока.  Нет, она говорила совсем понятно, но не так, как говорят у нас.  Незадолго до Освобождения я пошёл в школу. Матушка моя зарабатывала на жизнь  стиркой белья  местным русским, которые всегда жили побогаче нас, китайцев.  Во дворе всегда висело много белья и топилась печь. Мы жили трудно, но мать отправила меня учиться.   Став повзрослее, я,  сначала с матерью, а потом и один, начал ходить с корзиной за углём. Денег у нас не хватало на закупку большой партии угля, поэтому покупать  нам приходилось корзинами чуть ли не каждый день.  А после Освобождения жить стало полегче: со двора исчезло бельё, и мне уже не нужно было каждый день  таскать тяжелые корзины с углём . Матушка устроилась на работу в госпиталь, тот, здание которого ещё сохранилось в Даонани, ты его видел? Ну вот, там она и работала до самой пенсии. Меня, как выходца из бедной семьи, отправили в ремесленное училище в  Хайлар. Дали степендию  три юаня в месяц, этого с трудом, но хватало на обучение. Закончив ремесленное училище, я вернулся работать в наш город, на железную дорогу. Я принимал активное участие в работе комсомольской ячейки нашего депо, часто ходил на собрания в горком партии по направлению из нашего коллектива. Затем и в партию вступил. Однажды мне предложили, как сказали за мои организаторские способности, перейти на работу в отдел пропаганды в местное управление культуры, то, которое всегда находилось во Дворце Дружбы. Так я и стал работать в нашей местной культуре, сначала простым служащим отдела пропаганды, потом в киносети.  К пенсии дослужился до директора кинотеатра. Но до пенсии ещё было далеко, я забежал вперёд. Я уже тогда в киносети работал. Осенью 1966-го в Дворец Дружбы пришли хунвэйбины. Вернее они всегда там заседали, но в тот день пришли самые шумные, которые заседали в горкоме. Немного посовещавшись с теми, что постоянно сидели во Дворце, они поднялись к нам в киносеть. Их было человек семь или восемь.
- Товарищ Ван, кто из этих людей подозреваемый Чэнь?
- Вот, это он, - указывая на меня, сказал  Ван-сухой. Я его сразу узнал, как только они зашли к нам в кабинет. Сухим Вана прозвали за его худобу. Он жил неподалёку от нас, там, где мы жили с матушкой до переезда в Даонань. Мы часто вместе играли. Ван-сухой был тихим, но очень обидчивым мальчишкой. Он всегда бегал позади всех нас, никогда не был впереди. И стоило кому-либо из нас прикрикнуть на него, или сказать грубое словечко, как он сразу садился неподалеку на корточки и начинал тихо и жалостливо плакать. Его никто никогда не уговаривал и не извинялся перед ним. Немного поплакав, Ван-сухой вытирал лицо грязной худой рукой рахитичного ребёнка и молча бежал вслед за нами.
- Ты, подлый сын японских оккупантов,  осмелившийся не бросить грязное занятие, которым занимались твои родители, арестован за шпионаж в пользу Японии! На тебя указали бывшие монгольские нойоны недавно тоже арестованные в Цагане за шпионаж, и лишь благодаря усилиям товарища Вана нам удалось установить твоё местоположение.
     В общем, меня посадили в тюрьму. Лишь на первом допросе я узнал о некоторых, возможно самых главных,  фактах моей биографии. Я -  сын японских родителей.  Я, все годы таивший ненависть к народной республике, выезжая с кинопередвижкой на стоянки монгольских пастухов, установил связь с подпольной организацией бывших монгольских нойонов, которые ещё во времена оккупации были завербованы японской разведкой и продолжали с ней тесно сотрудничать. Почему и как какие-то монголы, которым мы, видимо, когда-то крутили кино, указали на меня, я не знаю. Ну а Ван-сухой, я думаю, лишь "подтвердил" очевидность моей связи с японской разведкой: ребятишками мы были вместе, и он, конечно же, слышал как меня обзывали япошкой.  В тюрьме я просидел девять месяцев. Сидел в одной камере с членами подпольных правых организаций, членами подпольной же организации сторонников образования метисской республики. Это  эр-маоцзы, как их все называют, русско-китайские метисы, которые не уехали в начале 1960-х в СССР, а остались жить в наших краях. Много кого там было, в тюрьме. Всем досталось. Поначалу меня водили на допросы. Бывало и били. После того, как я начал мочиться кровью, мне, видимо, отбили почки, бить меня перестали. А потом и на допросы водить перестали. Слишком, наверное, грамотным я им показался в знании цитат из Председателя Мао,  да тупым из-за  незнания японского языка. Так они и не могли понять кто я.  Поначалу они были уверены, что все японцы с рождения должны говорить на японском. Очень удивились, когда ни одного японского слова из меня выдавить не удалось.
    Через девять месяцев меня освободили. Тогда-то матушка моя мне всё и рассказала. Боялась, мол, что брошу я её.  Я её, конечно же, не бросил. Роднее её у меня никого во всём Китае не было. А про свою кровную связь с Японией я хотел забыть. Я здесь родился. Здесь вырос. То, что произошло со мной - ошибка.  Спустя несколько лет, когда хунвэйбинские погромы  Культурной революции улеглись и  немного забылись,  тогда я полнее осознал, что всё произошедшее со мной, все обвинения и побои - дело рук хунвэйбинов, много они жизней поломали по всему Китаю. ЦК партии, наверное, и не знали, а если и знали, то не могли контролировать события. Понадобилось время, чтобы навести порядок. А после 1979 года, когда таких, как я, реабилитировали, признали все ошибки,  меня вернули на прежнее место работы и восстановили в партии, я ещё сильнее уверовал в правильность нашей линии. К тому времени я уже был женат, у нас росли два сына.  Ещё до разгрома банды четырёх, немного поболев, умерла моя матушка.  Очень жалею, что она не дождалась дня моей реабилитации.  Кто-кто, а  мы-то: она, вечно бедная прачка, и её приёмыш-сын, уж точно знали, что меня рано или поздно оправдают, я - не японский шпион.
     В 1982-м году, когда я уже работал директором кинотеатра, меня вызвали в аньцюаньбу, местное управление МГБ. Вернее даже не вызвали, а ко мне в кабинет пришёл  оперативник   управления по фамилии Чжан и сообщил, что в в гостиницу  «Гоцзи фаньдянь» прибыла пожилая японская пара с переводчиком из японского посольства в Пекине. Они хотят видеть меня.  Вот уже больше десяти лет, как меня освободили, и почти четыре года как оправдали, и я практически ни разу не слышал слова «японский» применительно ко мне. А тут вот надо же – приехала пожилая японская пара, и они хотят видеть меня. Я сидел молча, ничего сказать не мог и ничего не слышал. В ушах почему-то звенело, и я ничего не соображал.  Оперативника МГБ, сидевшего напротив меня, как бы окутало туманом. Всё было в какой-то дымке: весь мой небольшой кабинет и всё, что было за окном. Не знаю, сколько я так просидел, только вдруг слышу, как звуки голоса  оперативника выплывают откуда-то издалека и настырно лезут мне в уши:  « ... поэтому Вы, как коммунист и кадровый работник должны быть предельно осторожны в своих высказываниях. Встреча будет проходить в «Гоцзи фаньдяне» завтра утром. Вы можете взять с собой свою жену. С вами на встрече будет присутствовать и наш работник из вайшибани,  канцелярии по иностранным делам. На случай, если у вас возникнут какие-либо вопросы...».  «Какие к чёрту вопросы! - подумал я, - меня хотят видеть японцы, а не работника вайшибани*****.»  Я всё ещё не совсем понимал чего он хотел от меня.
- Повторите, пожалуйста, какие японцы? – только и оставалось мне сказать.
- Как какие? – удивился оперативник Чжан, - Ваши родители, конечно.
    Не помню, как я провёл оставшиеся полдня и вечер у себя дома. Жена, узнав о предстоящей встрече, тоже была возбуждена. Она было начала собирать наших сыновей. Но подумав, мы решили всё-таки отправить их в школу. Всё это время мы так и не сказали им о моём происхождении. Они знали мою приёмную мать, их бабушку, и  всегда думали, что по рождению я хэбэец. Скажи им, что они дети японца, даже трудно представить, что будет. Я не спал всю ночь. А утром, собрав и отправив детей в школу, мы с женой пошли в «Гоцзи фаньдянь». У входа в гостиницу нас уже поджидал автомобиль, из которого выпругнул оперативник Чжан.
- А где человек из вайшибани? – спросил я
- Вместо него я. Вы так и скажите, что я представитель местной канцелярии. Зачем чужим  знать то, что можно и не знать? Так ведь?
-  Да, конечно. – сказал я и мы зашли в фойе гостиницы.
      Они уже ждали нас внизу. Небольшой, сутулый старик-японец и совсем маленькая старушка. Оба седые. Они уже были знакомы с оперативником, вернее с представителем местной вайшибани. Поэтому, лишь завидев нас, они сразу встали с кресел и устремились к нам навстречу. Старик, вежливо улыбаясь и чуть наклонясь, шёл впереди. Старушка  чуть позади семенила за ним  Подойдя к нам, они остановились. Я не знал, что делать и поэтому остановился и смотрел на стариков. Чжан и моя жена стояли рядом со мной.  Старичок,  мой отец, поклонился по-японски и заговорил. Моя мать стояла чуть позади его и тоже постоянно кланялась в такт словам отца. Тут подоспел  переводчик и начал что-то переводить. Я его плохо слышал. В ушах почему-то шумело и шумело.
  Знаешь, не хочу вспоминать ту встречу.  Не знаю, прав ли я был. Но встреча прошла очень плохо. Старики извинялись, что оставили меня одного, бросили меня, не вернулись за мной тогда. Объясняли причины. А теперь они нашли меня, и, не смотря на свою старость, они уже подали запрос на удостоверение моей личности, и тогда я и моя семья, мы все можем вернуться в Японию. Ты понимаешь, вернуться! Не посетить, даже не уехать, а вернуться, ибо я - японец, и там мой дом.   Мне было неприятно сидеть рядом с ними, да ещё в компании с оперативником Чжаном.  Я лишь хотел одного, чтобы встреча поскорее закончилась. Тогда я узнал, что при рождении моё имя было Сяо   Гуйшэн.******, не знаю точно, как это по-японски будет. Старик, мой отец, протянул мне матерчатую ленту с написанными на ней иероглифами моего имени, метрика  - Сяо Гуйшэн.  Сяо, в значение «сыновья почтительность» - мое имя,  и фамилия  -  Гуйшэн. Когда я узнал, что по-японски меня зовут Сяо,  по телу прошёл холод, я весь покрылся холодной испариной.  «Что за ирония!» - подумал я. Я, по имени Сяо,  сижу напротив своих кровных отца и матери и не хочу с ними разговаривать, хочу выбежать из этой красивой комнаты международной гостиницы и бежать далеко-далеко в степь и кричать, кричать во всю мощь своих лёгких, что я - китаец!
     Фонарные столбы проносились мимо окон нашего купе. Чэнь вышел в тамбур покурить. Я, облокотившись на подушку, полулежал и смотрел в ночь за окном и думал о судьбах многих миллионов людей, которые прямо или косвенно пострадали от той страшной войны.  Вот и японец Такаси Такамори не стал бы  гордым китайцем Чэнем, не пойди его соплеменники войной на Китай. 

                дек. 2016 - мар. 2017.
Прим.:
* - ганьбу (китайский - кадровые работники), слой партийных работников и государственных служащих в КНР, занятых административно-управленческой деятельностью.
** Имеется в виду Дворец китайско-советской дружбы,  функционирующий в городе М.  с начала 1950-х до середины 2000 годов, когда его неоправданно снесли по указке корумпированного мэра города.
*** - лаомаоцзы - грубое  название русских,  до сих пор распространённое в северо-восточном Китае, которое можно перевести как "заросший шерстью", "волосатый", имея в виду бороды, которые носило большинство русских  оказывающихся или живших в тех краях.
**** Освобождление – имеется в виду период после образования  в 1949-м году КНР
***** - вайшибань - канцелярия по иностранным делам (обычно в составе правительств провинций и автономных районов КНР)
****** Сяо Гуйшэн – китайская версия японского имени Такаси Такамори (;;;;