По совести. Глава 4. Малолетка

Время летело чередой: лето за весной, зима за осенью. Толик жил в интернате постоянно, даже на выходные перестал наведываться домой. Серафима не настаивала, уезжала надолго в Москву, и лишний раз не искала встречи с племянником. Толик ждал возвращения матери из тюрьмы, считал дни до её освобождения.

Весной, накануне своего шестнадцатилетия, Толик с Сиплым – соседом по комнате – отправились за черёмухой. Приближались майские праздники, и нужно было где-то раздобыть охапку «белой пахучки», обещанную директору интерната для возложения к местному мемориалу. За ними увязался Киря Толстый. Он долго висел на интернатовском заборе, пытаясь «лихо перемахнуть» через него, потом, под громкий смех Сиплого, просто перевалился на другую сторону и произнёс:

- Хорош ржать, пора тикать. Ты, Сиплый, рот свой закрой, я ведь могу и вальцануть.

- Да, ладно тебе, Киря, не обижайся, - попытался заступиться за Сиплого Толик. Толстого в интернате побаивались. Несмотря на его неуклюжесть, удар у Кири был мощный, выверенный. Отец Толстого получил на зоне кличку Деловой, и был в большом авторитете, поэтому с Кирей старались не связываться. - Сиплый, он по жизни смешливый.

- А ты за него не впрягайся, - процедил сквозь зубы Толстый. - За себя лучше мазу держи.

По дороге шли молча. Когда поравнялись с магазином, Сиплый вдруг проговорил:

- Эх, сейчас бы чекушку, да Светку на дачке потискать.

- А мне бы лучше мороженного кофейного, - вздохнул Толик, над чем Сиплый снова загоготал.

- Опять зубоскалишь, сявка? – цыкнул Толстый и зыркнув в сторону Толика осклабился. - Ты ещё о кашке манной с молочком помечтай!

- А что? – серьёзно проговорил Толик. - Я и от кашки манной не откажусь. Особенно от той, которой меня мамка в детстве кормила.

- А тебе сейчас слабо, - Толстый внезапно остановился и перекрыл Толику дорогу, - взять хотя бы вон тот камень, запулить его в окно магазина, а потом быстренько туда кинуться и сдёрнуть мороженку.

- Да, я… - замялся Толик.

- Что, стремаешься?

- Отчего же, - Толик понял, что Толстый не отступит, будет давить на «слабо». Сиплый, как обычно, сделал вид, что его не интересуют чужие споры и поспешил удалиться на почтительное расстояние.

- Тогда в чём дело? – не унимался Толстый. - Вперёд, братан!

Толик взял увесистый камень, лежащий недалеко от входной двери магазина. Им продавщица Ольга, обычно подпирала дверь, оставляя её открытой. Прицелился, бросил. Со звоном разбилось стекло, завизжала потревоженная сигнализация. Толстый с Сиплым бросились врассыпную. Толик никуда не побежал. Он чувствовал, что его всё равно найдут, поймают, будут судить, только если он убежит, то срок будет длиннее. Так и дождался приезда милиции, топчась на ступеньках магазина.

Уже на суде, сидя на скамье подсудимых, он надеялся на мягкость приговора. Толик не считал себя злостным преступником: признался, раскаялся, сотрудничал со следствием. Вот только одно обстоятельство тревожило его: по результатам ревизии в магазине обнаружилась большая недостача. На допросах следователь каждый раз спрашивал одно и то же: «Что ты, Толик, прихватил с собой из магазина?» Получая отрицательный ответ, умолкал, а однажды проговорился, что срок зависит от того, насколько Толик говорит правду. И он ждал оглашения приговора, желая всем сердцем, чтобы скорее закончился этот кошмар.

Но пытка продолжилась, когда судья вызвала Ольгу, ту самую продавщицу из магазина.

- Удалось ли выявить факт недостачи товара после проникновения подсудимого в магазин? – задала свой вопрос судья.

Ольга опустила глаза, было заметно, как у неё задрожали руки. Её минутное молчание показалось Толику вечностью. Он вдруг почувствовал, что сейчас должно случиться что-то плохое. Сердце его забилось, застучало, зарвалось. Ольга вся напряглась, стараясь заглушить в себе озлобленный крик заведующей: «Недостача есть, и она большая. За такую сумму кто-то ответить должен. Так что решай сама, кто будет отвечать: ты проторговавшаяся или Толик проворовавшийся». Сработал инстинкт самозащиты, и Ольга выдохнула:

- Недостача была.

Как летят под откос поезда, Толик видел в фильмах про войну. Смотрел на экран и вздыхал: «Хорошо, что товарняки. Страшнее, если бы вот так, по насыпи вниз – пассажирские». Он даже тогда и представить себе не мог, что должен чувствовать человек, находящийся в вагоне, сошедшего с рельс поезда.