Охота, которой не было

- Пиу-пфиу, - просвистел манок.
Скрипнула сухая ветка, поперёк сухожилия.
- Тсс… тихо, - указательный палец ко рту.
Засада. Прямо за камышами - упитанный селезень. Правым глазом прикидывает, вестись или нет.
Осторожно прицеливаюсь.
- Подожди. Далеко.
Палец с курка. Всё ещё на прицеле. Ждём. Селезень тоже. Не двигается. Не встречал таких раньше. Золотистые пятна, марганцовый оттенок, глаза впалые, белые.
- Сычий. – говорит старик. – Редкая пакость. Все, кто охотились, ни разу не добыли. Даже молва пошла, кто видел – в лесах заблудились или через неделю, как вернулись, померли.
- Почему сычий? – спрашиваю я.
- Потому что смотрит. Знает, что заманиваем.

____

Она выдёргивала перья, плотным хватом, ровно так, чтобы не повредить поверхность кожи, тёмной, в мелкой ряби. Рядом корзина с луком. От пяти кило. Дикая утка любит много лука. Так она не вязнет на язык.
- Что с дробью?
- Как с пельменями с сюрпризом. Надкусывай, но начеку.
Она забрасывала уток, диких, озерных, горстями полуколец лука, не роняя слёз. Привыкла, уже много лет случалось. Пару-тройку часов в казане или чем-то похожем. Затем – пир. Дичь – недаром это слово вошло в наши словари. Дикая пища, дикими руками. Одичавшими.

____

- Уже много подстрелено. Пойдём на обратку.
Но я не хотел.
- Нет. Как же сычий?
- Его не подстрелишь. Он юркий. К тому же ты ещё юнец с ружьём.
Я хмыкнул.
- Может быть. Но в мешке половина – мои. Даже есть одна спорная.
Старик сдвинул брови.
- Чем спорная?
- Мы вместе стреляли. Я моложе, лучше вижу. К тому же, дробь. Не разобрать, где чья.
Старик чуть сдвинул губы, в сторону полуулыбки.
- Быть может. Что ж, давай… на сычьего.
- Стреляю я. Ты – мани.

____

Он сидел, погряз в воспоминаниях. Шерстяная жилетка – под плед; вороний нос, дутыми ноздрями – к низу; чуть понурые плечи и кряхтящие рёбра. Но боевой. Дай ружьё – будет целиться. Только ноги не держат. И руки невольно подкашиваются. Он бы всю жизнь охотился. Истории кружились в голове, он их отмалчивал. Сколько ни оставался здесь, всё время помнил день, когда манили сычьего.

____

- Он сдвинулся!
- Тсс… не кричи. – Старик шептал, во рту манок, с присвистом.
Рядом со мной замер пёс, спаниель, привычный к охоте на уток. Вот, настоящий знаток леса и дичи, застывший перед выстрелом, охотник, чующий добычу.
- Он ближе… Сычий ближе…
- Подожди.
Я маялся. Уже почти закат. Чуть-чуть – и всё, не видно.
- Пора!
- Тсс… тише. Подожди.
В дымке заката сычий, словно жжёный аметистом, приближался к нам. Манок, ещё, ещё раз. Заинтересован. Тускнеют камыши. Слюда на рыхлине воды – сужается, чернеет. На исходе.
- Пли!
Кричал старик. Сычий рванулся в марево, нырнул из одного озера в вечернее. Я выстрелил. Грубо толкнуло в правую ключицу. Ниц. Лай спаниеля. Сдавленный хрип птицы. Что-то уронилось вниз.

____

Она смотрела в глаза. Долго. Острый нож застрял в её руке. Словно не здесь. А раньше. Нож застрял между сейчас и там. И сколько бы ни выщипывала перья – отрастали снова – в три часа.

____

- Ну что, попал?!
Старик согнулся над прогалиной, куда упала птица. Стальным зрачком смотрел туда, не слыша ничего.
- Попал?! Наш сычий?
Старик выпрямился. Но ни слова. Глаза – вдаль. Пёс испуганно прячется за его ногами.
Я подошёл. Что-то метнулось в траве. Что-то раненое, но опасное. Я рванулся вперёд. Пёс, в последнем порыве, отрезал мне путь… Я застыл. В прогалине в двух шагах от меня – его стоны. И зверские трепыханья.

____

- Помнишь, раков руками ловил?
- И на берег выбрасывал.
- Помнишь, в газовой маске ходил?
- Да, в трусах. Всем показывал.
- Помнишь, кусок колбасы на проводе?
- Чёрный день, или тёткины проводы.
- Помнишь, бочки, лото, топорики?
- Помню всё. И животные колики.

Она разделывала утку. Тёмное мясо с привкусом удачи. В каждом укусе – кажется, дробь. Она не выносила мусор на ночь. Я ел, но не хотел помочь.

____

В прогалине, в двух шагах от меня, обгладывая кости пса, лежала птица. И не птица. Человечья голова, халат марганце-золотистый, полукрыло, одно, одна нога.
- Стрелял… ты?
Говорила мне.
- Стрелял…
С трудом в ответ. Думал, прощай, и я, и дед.
- Не думай. Ты попал. Если б не дробь… прости за пса. Надо восполнить кости.
- Ты… дичь?
- Своего рода. Я… не отсюда. Ты меня освободил.
- Освободил… куда?
- Пока не знаю. Многие охотятся за мной. Зовут то жизнь, то счастье, то… намерение. Уже не помню, кем была. И какова собой. То вепрь, то буйвол, то комар, то утка…
- Ты… не отсюда…
- Да. Но каждый раз, только поймают, подстрелят… или прихлопнут… я вспоминаю себя. И я должна тебе желание.
Её лицо смеялось.
- Желание?
- Тем, кто подстрелит… или прочее… я исполняю прихоть.
Старик не двигался. Деревья не склонялись. Ветер стух. Закат остался на пороге мглища.

____

Он сидел. Старое фото под рукой. Сын… или внук. Разрознены воспоминания. Кто явен? Вздрогнул. Слышен выстрел. Один. Другой. Ещё. Дробные кучи – в небо. К низу – перья. Отстрелено. Отстрелено. Уже.

____

Я маялся. Она хотела прихоть. Но мы стреляли вместе. Он стоял. Я думал. Чья добыча…
Решил – его. Ведь вместе не охотились. Ни раз.

- Что хочешь ты?
Спросила сычья дичь, диковинная.
- Хочу, чтобы он помнил всё. И как охочусь я.
Добавив.
- Только если всё прицелено.

____

Она выдёргивала перья. Плотным хватом. Уже другие старики. Другие я. Но цельность не свалилась. Цель за кадром. Охотится со мной не на меня.