блок первый

В этом месте всё по кругу. Каждый день всё расписано по часам, минутам. Для всех. Кому-то с расписанием повезло больше, а кому-то меньше. Но здесь всё чётко до тошноты. Если бы не часы на стене в коридоре и не календарь в кабинете врача, то потеряться во времени было бы совсем несложно. Только вот физически это время уже не ощущаешь. Всё как-то притупилось. И если ты не был сумасшедшим до, но попав сюда точно им становишься. Это посекундное тиканье сводит с ума. Тупая тишина, шорохи в коридоре по намеченному плану, которые заставляют дёргаться, и это постоянное "тик-так". Каждый резкий звук, шубуршание, щелчок - закипаешь от этого на раз, ибо уже шестьдесят три миллиона семьдесят две тысячи секунд "тик-так". Мысли, если и есть, то только о смерти - своей или всех этих оборотней в белом. Они ведь только притворяются здоровыми, потому что самые настоящие психи здесь - они.

Уже на вторые сутки не ощущаешь себя во всём этом белом, со стёртыми в восприятии углами, бесформенном пространстве. Ты только глаза и фоном бьющаяся идея об утоплении в собственной блевотине или же о чужой крови на этих ослепительных стенах. Почувствовать своё тело можно когда снимают смирительную рубашку и гонят в душ. Температура воды заставила бы изойтись мелкой дрожью, но это когда с непривычки. Сейчас ты просто ловишь запредельный кайф как от принятой дури, потому что онемевшие мышцы расслабляются и оживают под сильным напором воды.

Если говорить о понимании кто ты, что и зачем, то это пока ещё реально.  Но кажется, будто это было не с тобой, а с кем-то иным, с героем книги или фильма, или с тобой же, но во сне. Всё отходит на задний фон и выглядит фиктивным. Когда особенно плохо, грубо говоря, мозга за мозгу заходит, то думаешь, что это тебе внушили под гипнозом или путём психологического давления.

Есть те, кто вообще ничего не осознают. Они повторяют зазубренную сказку, повторяют ежедневные процедуры, абсолютно не понимая, не думая. Их мы зовём "зомбаки". Если отбросить теорию о пожирании себе подобных и разлагающейся плоти, то очень даже похожи.

Когда-то я был в одиночке. И я не знаю, что хуже: видеть кривляния и чокнутые взгляды тех, что с тобой в одном помещении, или не видеть ничего кроме белого. Хотя на первых порах, я думал, что второе лучше. Пока не просидел там два месяца. Теперь мне почти всё равно, я не пытаюсь выбраться. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Только вот от своих соседей по камере, называемой палатой, мне уже хочется убивать так сильно, что возможно скоро я сорвусь и придушу кого-нибудь из них.

В камере через стенку всё куда более оживлённо, чем у нас. К ним посадили того самого. Тимати Дрейтон: поджоги, терракты, ненормальная любовь к пиротехнике. Явный шиз. Он постоянно что-то вытворяет, из-за чего чаще отсиживается в одиночке, нежели со всеми.

Поначалу, я игнорировал его попытки говорить со мной. Я не понимаю, как можно называть искусством хаотичное разрушение. Агония от яда - вот это красиво. Человеческое тело предстаёт во всей красе, гнётся и скручивается так, как не могло при полной жизни. Такое медленное угасание - прекрасно. Создавать из людей кукол - это искусство. Когда ты вынимаешь один за другим органы, аккуратно, потом вводишь в тело наполнитель и силикон, как осторожно зашиваешь, а после ждёшь, когда тело одеревенеет и одеваешь во что-то красивое. Вот это и есть искусство. Правда, я что-то забылся.

Мягко говоря, обсуждать нам было нечего. А пустой трёп мне не нравился. Только вот и на безрыбье рак рыба. Поэтому спустя полгода я стал иногда отвечать. Он очень странный. Я слышал, что Дрейтон поступил сюда на год раньше меня и что он не первый раз оказывается в подобном положении и в подобном месте. Я не понимаю, почему он до сих пор брыкается. Это ведь ни к чему такому, что стоило бы таких усилий, не приведёт.

Дребезжание вентиляционной решётки. Меня снова вызывает этот белобрысый дьявол. Должен признать, без него тут совсем адово. От этих рож у противоположной стены мне ещё хуже. Но этот охрипший полушёпот успокаивает как-то даже. Кажется, что так, нет хотя бы так общаясь сможешь сохранить себя подольше. Чувство себя в этом мире, самоопределение – физически ощутимо их ускользание куда-то  в эфир. А без них ничего – пустота. Как после лекарств – первые мгновения пробуждения – ни единой мысли. Абсолютная тишина.

- Они думают, что я тут насовсем. Вот е***ы-то! Да я уйду в любое время. Стоит только захотеть. – неравномерно сипит, даже скорее свистит – это он так смеется.
- Так что же ты тогда здесь.
- А я не хочу. Пока тут. Как только станет скучно – свалю.
- А сейчас тебе весело?
- Да. Ещё да.

Иногда я не знаю, что сказать. Пусть говорить с Дрейтоном легко и как-то даже естественно получается, но порой я не могу. Хочу сказать, но не представляю что. Что ещё можно. Мне кажется в такие моменты обязательным что-то сказать, потому что нужно. Срочно. Иначе, я могу свихнуться и стать как эти черви у противоположной стены. Мысли шустро сменяют друг друга, я не поспеваю за ними. Меня разорвёт от них, если не озвучу хотя бы одну. Но я не могу – я не разбираю их. Они проносятся.

Решётка стала тёплой от моих рук. Когда я за неё схватился – не помню. Только дышать тяжело, как после бега. Но я в порядке. Я спокоен.

- Ты тут? Или уже нет?
- Здесь.
- Отпустило?
- Тебя? Не похоже.
- Кц!

Дребезжание решётки. Нет, он не ушёл. Просто полулёг у стены. Значит собеседник у меня будет.

Честно говоря, я недавно только заметил, что у меня провалы в памяти. Когда накатывает, я теряюсь. Я перестаю понимать что происходит, перестаю понимать, что вижу и слышу. И я не ощущаю как долго в таком состоянии подвисаю. Но по моим подсчётам, минут на пятнадцать. Вроде.

                ***

Меня будит прикосновение горячего и шершавого к моим ладоням. Я не сразу понимаю, что это руки. просто решётка совсем иная на ощупь…Решётка!

- Пс! Эй, кукольник, ты спишь?
- Чего тебе?
- Мне скучно. Пошли свалим.
- Сейчас?
- Да.
- Ты серьёзно?!- вот тут я точно проснулся. Интересно сколько времени, потому что  когда нам велят спать, свет ещё включен. И через час, и через два. Я ведь так ни разу не смог не спать тут всю ночь. Это страшно. Так обезумишь ещё быстрее, раза в три быстрее.

А я не хочу. И в одинчоку снова не хочу. А я туда точно попаду, если попытаюсь бежать как и этот шиз. Они могут и на мозготряску послать. Я боюсь. Этого я боюсь очень. Сильнее только вскрытия коробки. Так они уничтожат всё от меня и это уж будет зомбак. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

- Не сегодня.
- Почему?
- Сынок дежурит.
- И что? – нет, он это серьёзно?!
- Я не пойду в его смену.
- А когда тогда?
- Дня через три. в Субботу.
- Лады.

Он же понимает, что я соврал? Да? У меня же от одной мысли о том, что нас засекут мелкая дрожь. А если Сынок, то…даже думать не хочу. Мне и здесь нормально. Только вот что-то уснуть уже никак. Не могу. Отчего ж так холодно…

                ***

Дрейтон вёл себя эти дни тихо. В его пределах тихо. Для остальных это было бы буйно. А я всё боялся, что он вспомнит, что не понял он тогда моего вранья.
После беседы с доком, он прошептал своё «Помнишь? Третий час после отбоя.». Так просто. Но я чувствую ужас. Мне холодно. Я каким-то не своим голосом зачем-то сказал «помню». Да, я хочу выбраться отсюда. Да. Да! Но я знаю, что это невозможно. И я боюсь последствий.

Время всё ближе к отбою. Скоро нас заставят лечь спать. Такое чувство, будто я прирос к стенке. Тик-так.

Сегодня дежурит Оцксли. Объявляют отбой. Мне кажется -  я задеревенел. Кое-как я лёг на бок, но стенка не отпускает. Решётка липкая, но ощущение её между пальцев, в ладони единственное, что более-менее успокаивает. Тик-так слишком быстро.

Я смотрю прищурившись на перекошенное лицо соседа у той стены, когда отключают свет. Его часто водили на мозготряску. Он уверен, что не сам поджог дом, где была его дочь с внуками. А после всех этих процедур он не помнит сколько ему лет. Он думает, что ему десять и спрашивает о матери, иногда крича что-то типа «Маааргэри, ну где ж ты Маргэээри?!». Говорят так звали его жену.

Темнота непривычна. Я забыл как это. Я не могу так идти в коридор. Но я рву рукава рубашки, которые так упорно тёр о решётку. Дрейтон снимает эту решётку и пролезает в нашу камеру головой.

- Пошли.

Онемевшими пальцами я чувствую только холод шахты. И ничего больше. Мне кажется мы слишком громко дышим. Нас точно поймают. Мы спускаемся на кухне. Я ничего не вижу и просто стою. Пока Дрейтон не сует мне что-то в руки, приказав уходить быстрее. Я слышу взрыв. Падаю и ползу. Что происходит вообще?..

-Беги, б***ь!

Оглядываюсь. Пожар. Впереди – окно. Оно открыто. Это второй этаж. Высоко. Потолки тут как в любой больнице – фиг достанешь.

За шкирку, как котёнка, и рывком. Ноги не слушаются. Дрейтон толкает меня, но я боюсь. Меня трясёт от того, что я хочу за это окно и не хочу сразу. И от этого контраста ещё паршивее чем от желания умереть или убить. Потому что не знаешь, чего хочется больше.

Стреляют. Ещё и ещё. Сирена, крики. Наверняка эти придурки мечутся как дикие птицы в клетке. Я не заметил, когда появился Оцксли. Дрейтон толкает меня, чтобы я взбирался на окно, но я не могу. Его опора как-то слабеет. Он ранен. Смотрю то на него, то на Оцксли. И так бессчетное количество раз.

- Весело…было.

Я смотрю вниз, по ту сторону рамы. Деревья шумят листвой и гнутся от ветра. Сейчас осень. И я вижу первый снег. Прямо сейчас. Я не могу. Не могу…

- Мне тоже, Тим.

Я боюсь. Сильнее, чем чего-либо вообще. Поэтому я разворачиваю тряпку и беру кухонный нож.

/24 мая 2016